Лидия Лощатая, финдиректор кинокартины «На грани возможного», упрашивала режиссера Буркина дать ее пасынку хоть какую-нибудь роль.

– Яков Михайлович, ну что Вам стоит? Попробуйте мальчика!

Мальчику, между тем, было двадцать шесть лет от роду, и он предпринимал отчаянные попытки окончить литературный институт. Обучение давалось ему нелегко. Не единожды его собирались отчислять. Трижды приходилось оформлять академический отпуск. Звали его Юрой.

– Оставьте, Лидия Павловна, ведь сколько раз пробовали, – отмахиваясь от нее как от надоедливой мухи, говорил Яков Михайлович, – он же у вас как деревянный.

– А Вы, Яков Михайлович, дайте ему роль водителя главаря банды. Картины все равно не испортит. Водитель ведь в двух сценах и появляется только. А мальчику моему все же надежда. Может, что и получится из него.

– Роль водителя, говоришь? – режиссер внимательно посмотрел в молящие глаза финдиректора. Потом взгляд его упал чуть ниже. На Лидии Павловне были бархатный пиджачок бордового цвета, обтягивающая юбка выше колена и черные колготки. Ей было за сорок, но насколько никто точно не знал.

«А она в отличной форме. Может, стоит нам это, того…» – неожиданно пришло на ум Якову Михайловичу, и он в раздумьях почесал небритый подбородок. Двухдневная щетина была ему к лицу. Потом он вспомнил, что уже поздно, что он хочет спать, и что Лидия Павловна нынче уже не та. И тогда, устало махнув рукой, Яков Михайлович сказал:

– Ладно, на роль водителя сойдет.

Через месяц, накануне съемок эпизода с участием «водителя главаря банды», Лидия Лощатая у себя дома на кухне проводила инструктаж с пасынком. Пасынок был долговязый расслабленный парень. Он лениво слушал Лидию Павловну, нетерпеливо поглядывая в окно.

– Слушай, Юрий, и запоминай! Главное, ты должен понравиться режиссеру. Он на площадке – царь и бог.

– Помню я его, как же! Какой он бог? Маленький, в годах уже, – лениво растягивая слова, говорил пасынок.

– Ты это брось мне, – Лидия сердито постучала указательным пальцем по кухонному столу. – Может и в годах, да пока еще поэнергичнее десяти таких как ты будет. Еще раз тебе говорю, на площадке он царь и бог. Не понравишься ему, пиши – пропало.

– Я же контракт подписал.

– Контракт он подписал? Нашелся какой? Смотрите на него! Я не первый год в кинобизнесе. Знаю, что почем, и как оно бывает.

– Ну и как оно бывает? – без особого энтузиазма поинтересовался пасынок.

– По-всякому бывает. Однажды я наблюдала вот какую историю. Снимали картину. Буркин – режиссер. Взяли на одну из ведущих ролей Елену Измайлову. Знаешь такую?

– Что-то не слыхал.

– Вот именно. Она же нигде не снимается и в театре не играет больше. А как все произошло. Много лет назад Измайлова, малоизвестная актриса, никогда не снимавшаяся в кино, получила предложение от Буркина сняться в кинокартине. Да не просто, а одну из ведущих ролей. Я, между прочим, ему посоветовала. О чем теперь искренне жалею. Ну да ладно. Предложение она, естественно, приняла; прошла кастинг, приступили к съемкам. Все шло неплохо, но снимали несколько месяцев. И у нее за это время молодой человек появился. Любовь-морковь и все такое. А Буркин требует, чтобы актеры всегда на площадке были вовремя. Снимали в Подмосковье. Съемки частенько заканчивались за полночь, а с утра в девять как штык на площадке надо быть. Для удобства артистов там же, в пяти минутах ходьбы, то ли гостиницу, то ли дом отдыха какой-то арендовали. Все там и жили.

– Ну? – промычал пасынок.

– Ну а у нее любовь-морковь. Жить в доме отдыха со всеми не желает. Ездит ночевать в Москву к дружку своему.

– Понятное дело, – вставил пасынок.

– Дело-то понятное. Да только опаздывать стала на съемки. Вид замученный. Все-таки дорога туда-обратно каждый день по два часа в один конец – дело нешуточное. А потом переживания там всякие любовные. Мне Буркин сказал, чтобы я с ней поговорила.

– Ну а ты?

– Я поговорила. Сказала ей: так и так, режиссер недоволен. Как сейчас помню, сказала ей прямо: «Ты, Лена, определись. Девушка ты молодая, но годы очень быстро идут. Оглянуться не успеешь, как не нужна никому станешь. Шанс тебе выпал сейчас. Не упусти его. Делай, что режиссер говорит».

А она мне беспечно так отвечает: «Что же мне теперь, никакой личной жизни не вести, что ли?» «Почему, – говорю, – будет и личная жизнь, но потом, а сейчас на съемках сосредоточиться следует».

«Бросьте Вы, – отвечает мне Елена, – съемки к концу идут. Заменить меня уже невозможно. Переснимать весь фильм придется. Нереально это. Так что на экран я все равно попаду, никуда не денутся».

«Смотри, как бы не пожалеть тебе», – сказала я ей. На том и расстались. А она продолжила в том же духе. Я все Буркину, естественно, рассказала. Помрачнел он и больше о ней ничего не спрашивал. Даже когда она на съемки опаздывала, он молчал. Закончили съемки через месяц, монтаж прошел. Через полгода – премьера фильма в доме кино. Всем приглашения разослали, ей – нет. Она все равно собралась прийти. И не одна – с друзьями. Оно и понятно: на собственный дебют. С цветами пришли, поздравляют ее. Да только рано. На сцену ее перед просмотром фильма не пригласили. Но она все равно уверенная в себе оставалась до начала просмотра. А когда фильм начали смотреть, то ее на экране почти что и не видно было. Так, мелькнула несколько раз, и то все больше со спины, ну, пару фраз сказала. Только в конце, когда титры пошли, мелким шрифтом ее фамилия мелькнула. Вот что значит монтаж. Сняться – это еще половина дела, монтаж пройти надо.

– А дальше?

– Слезы, размазанная тушь, сломанные цветы, разочарование и все такое. Надломило ее это как-то. Больше она не снимается.

Понятно тебе?

– Понятно, – промычал пасынок и отправился играть на компьютере.

На следующий день напуганный страшными рассказами мачехи Юрий прибыл на съемочную площадку заранее и был изрядно раздосадован тем, что начало съемок задерживается на полтора часа из-за отсутствия режиссера. Юрий не любил ждать других, считал это унизительным. И хотя он обычно был ничем не занят, ему очень не нравилось тратить время в ожиданиях. Из-за этого он всегда старался рассчитать время на дорогу как можно точнее и выходил впритык. В результате ему постоянно приходилось очень торопиться, вскакивать на подножку уходящих трамваев, нервничать, потеть и все такое прочее.

Но время шло. Вот уже приехали светотехники, гримеры, пришел оператор, и, наконец, кто-то раздраженно крикнул: «Бубликов, проходи в гримерную», и Юрия начали гримировать. Появился режиссер. Потом было снято несколько сцен без участия Юрия. И только когда солнце начало клониться к закату, подошла очередь съемок сцены, где он был задействован. Сама сцена была незатейлива. Юрий за рулем машины сопровождения главаря банды – черного внедорожника «Мерседес» – въезжает на автостоянку стадиона через толпу болельщиков – участников массовки. В машине с Юрием находились два артиста, тоже молодые ребята, лет по двадцать пять, играющие телохранителей главаря банды Рамзеса. Машина въезжала с открытыми стеклами, и потому их лица должны были попасть на экран.

Сцену снимали долго. То машина въезжала в толпу болельщиков раньше, чем нужно. То болельщики шли не в том направлении. То в кадре неожиданно появлялся кто-то лишний. Массовка – дело непростое. В результате начинающие артисты – а они были одного возраста – проторчали в машине не менее часа, и в перерывах между съемкой разговорились друг с другом.

– Вас как, мужики, зовут? – первым спросил Юра.

– Меня – Алан.

– Меня – Знаур.

Они были кавказской внешности, но говорили почти без акцента.

– А тебя как зовут? – поинтересовался Алан.

– Меня – Юра. Будем знакомы.

И они обменялись рукопожатиями.

– Снимаетесь в кино первый раз? – спросил Юра.

– Нет, я уже – третий, – ответил Алан. – Я вообще-то профессиональный артист, в театре играю.

– А я – первый, – сказал Знаур. – А ты?

– Я тоже не первый, вернее сказать, пробовал до этого, но не получилось ничего. Сказали: работать над собой надо, – ухмыльнувшись, пояснил Юра.

– Это бывает. Хотя, по-моему, в кино при желании кого угодно снять можно. Это тебе не театр, – сказал Алан.

– В каком смысле?

– Ну, как тебе объяснить. В кино можно хоть десять, хоть двадцать дублей сделать. И даже потом, если не все нравится, из одного дубля один кусок взять и с другими смонтировать. Потом – с тобой режиссер все время. Он тебе и покажет, и укажет…

– Ну, это он с кем как, – прервал его Знаур.

– Я говорю, если он кого снять захотел, конечно, – пояснил Алан. – Так-то он со всеми цацкаться не будет. Уберет с площадки и все. Хотя, с другой стороны, фильм все же его. И цацкаться тоже много приходится. Без конца менять людей накладно.

– Оператор тоже помогает, – добавил Знаур.

– От оператора, конечно, многое зависит, – со знанием дела подтвердил Алан. – Хороший оператор весь фильм делает. Они с режиссером советуются, как какую сцену снимать лучше будет.

– А в театре что? – спросил Юрий.

– А в театре – вышел ты на сцену и остался один на один с публикой. Что не так сыграл, уже не переснимешь! Текст забыл – пиши-пропало. А запоминать какие тексты надо! Одно это чего стоит! А потом, сыграл плохо – не переиграешь уже. Там отсутствие профессионализма актера ничем не скроешь. Все сразу видно, кто есть кто. За это мне театр и нравится.

– Что же вы в кино сниматься пришли?

– А деньги? В театре я за месяц столько не заработаю, как здесь – за два дня съемок. Хоть и роль-то пустяковая, почти что массовка, а все равно. Потом, приятно, конечно, себя на экране увидеть. Какой артист не хочет стать знаменитым?

– Вы из одного театра?

– Да, но меня только что, точнее, месяц назад, в труппу взяли, – сказал Знаур.

– А в театре что играете?

– Чехова. Как его? «Вишневый сад».

– А еще что?

– Пьесу Островского играл как-то, – сказал Алан.

– Понятно, – сказал Юра.

– А ты что делаешь? – спросил Юрия Знаур.

– В литературном институте учусь.

– Ну и как?

– Нормально, в общем.

– А потом что будешь делать?

– Пока не знаю. Доучиться бы. А там… Вот, может, в кино покатит, – ответил Юрий.

Они помолчали немного.

Потом Знаур сказал Алану:

– Слушай, какую историю тебе расскажу. В прошлую пятницу поехал я к своему брату. Он однушку снимает на Водном стадионе. Ну, выпили, закусили там. Все по-человечески. Девочки пришли. Хорошие такие. Только им домой надо было. Пошли их провожать. Вышли на Ленинградку, значит. Я, само собой, машину ловить стал. Неудобно девчат на метро отправлять. Тут подъезжает такой на девятке. Армяшка. Машина вся прогнившая. Ладно, я дверь открываю. Спрашиваю: «До Печатников поедешь?» Он мне: «А сколько заплатишь?». Я ему: «Двести рублей», – говорю. А он мне тут и говорит: «Какое двести рублей? Ты их в жопу себе засунь, жмот! Закрывай дверь!». И уехать хочет. Ты понимаешь? Он оскорбил меня! Я ему говорю тогда: «Ах ты, гад! Это я тебе сейчас в жопу кой-что засуну! Выходи из машины!» Тут он прут железный достает и за мной. Я – бежать. Один раз он мне попал по руке вскользь, вот тут прошло, – и Знаур показал еще не зажившую ссадину. – Но тут брат мой сзади к нему подбежал – а брат мой здоровяк, ты его знаешь, – заломил ему руку и прут отобрал. Прут мой брат в кусты выбросил, он ему не к чему, он и без прута любого заломает. Армяшка от брата моего побежал, брат – за ним. Они вокруг машины армяшкиной бегают, и мой брат ему пендалей дает, по жопе по его жирной. Во смеху-то было! – и Знаур залился смехом.

Алан тоже улыбнулся.

Потом Алан обратился к Знауру:

– Ты с ней говорил сегодня?

– Говорил, – мрачно ответил его друг.

– Ну и как?

– Сказала, что завтра заплатит.

– Как так – завтра? Договаривались, что каждый день рассчитываться будут, а мы уже четвертый день без денег сидим. Мне домой не на что ехать.

– Иди и сам с ней говори, – отрезал Знаур.

– И пойду, и пойду, и скажу ей, что за дела такие, вообще? – возбужденно забормотал Алан.

Тут вдалеке крикнули: «К съемке приготовиться»!

Через минуту тот же голос прокричал: «Мотор, хлопушка, машина пошла, пошла, пошла машина».

Юрий завел двигатель, нажал на газ, и вот они уже проезжают сквозь толпу, неохотно расступающихся болельщиков – участников массовки. Наконец вдалеке крикнули: «Снято»!

Артисты вышли из машины, и Юра отправился к помощнику режиссера выяснять, когда ему играть следующую сцену. По плану она должна была идти сразу же за только что отснятой.

– Ну что, Петр Терентьевич, сейчас опять меня снимать будут? – спросил Юра у помощника режиссера.

– Подожди, сейчас не до тебя. Второстепенные сцены перенесли малость. Сейчас Джимиева сцена будет. Он вот-вот подъедет.

Джимиев был известным актером и играл одну из главных ролей фильма.

– Хорошо, наверное, быть Джимиевым, – мечтательно сказал рядом женский голос.

Юра повернул голову и увидел самого Джимиева, который выходил из красного спортивного «Мерседеса». Его тут же окружили какие-то услужливые люди.

– Пожалуйста, Михаил, проходите в гримерную. Начинаем через десять минут, – журчала ему в ухо симпатичная девушка, мастер по гриму.

– Восходящая звезда, – говорили проходившие мимо юные актрисы и зачарованно смотрели на Джимиева. Он был высоким, приятной наружности мужчиной лет тридцати пяти. Часто улыбался. Разговаривал спокойно, с чувством собственного достоинства.

Юрий подошел к стоявшим рядом своим новым знакомым.

– Съемку нашей сцены, мужики, опять перенесли. А всю первую половину дня я вообще напрасно прождал в гриме. Сколько зря потраченного времени! – выразил свое недовольство Юрий.

– Привыкай, – отвечал ему Алан, – на съемках все делается для удобства режиссера. Чтобы все у него всегда были под рукой. Сцены могут менять местами, и потому артисты должны быть все на месте.

– Не все, – и Юрий мотнул головой в сторону автомобиля Джимиева.

– Это правда, – согласился Алан, – не все. Известные артисты могут себе позволить, чтобы под них подстраивались.

«Это еще как отношения с режиссером сложатся…» – подумал Юрий.

– Как дела, ребята? – подошедший Джимиев дружелюбно хлопнул по плечу Алана.

Они, очевидно, уже были знакомы.

– Все бы ничего, земляк, да только… – сказал Знаур.

– Что только? – спросил Джимиев.

– Сами разберемся, – сказал Алан и сердито посмотрел на Знаура.

– В чем проблемы-то? – улыбаясь, спросил Джимиев.

– Денег нам который день не платят, – сказал, понурившись, Знаур.

– Это как это? – брови Джимиева поползли вверх, а в его голосе послышались барские нотки.

– Так, «завтра, завтра, завтра» каждый день говорят.

– А как договаривались? – спросил Джимиев.

– Договаривались, что каждый раз после съемок.

– Ну так идите и скажите, что пока денег не заплатят, сниматься не будете, и все. Что они о себе думают, вообще?

– Вот так и сказать? – робко спросил Знаур.

– Конечно. Я бы так и сделал. Уговор дороже денег. Я это лично так понимаю, – сказал Джимиев, и его голова гордо поднялась, а плечи расправились.

– А если нас уволят? – спросил Алан.

– Не уволят. А уволят, к другому режиссеру пойдете. Не проблема. Идите, идите. Поговорите с финдиректором.

– Говорили уже.

– Ну и что?

– «Завтра», – говорит, – «точно заплатим». – А мне есть не на что.

– Тогда к режиссеру идите и скажите, что сниматься не будете, пока денег не дадут.

– Ладно, после съемок подойдем, – сказал Алан.

– После съемок поздно будет, – сказал знающий Джимиев.

– А что, они вообще деньги нам могут не заплатить? – спросил Знаур.

– Нет, это вряд ли. Серьезная студия. Промурыжат немного и выплатят в конце концов.

– Мне деньги сейчас нужны, и договаривались к тому же, – сказал Знаур.

– Тогда идите – что ждать милостей природы…

– Михаил, прошу вас на съемочную площадку, вас ждут, – послышался участливый женский голос.

– Ладно, мужики, – сказал Джимиев, – еще увидимся после съемок.

– Ну что, пойдем? – Знаур посмотрел на более опытного Алана.

– Не знаю, а вдруг уволят?…

– Ну и сиди дальше, трясись как осиновый лист, а я пойду, – пристыдил он Алана. Повернулся и пошел.

– Слушай, подожди, я с тобой, – обвинение в трусости для Алана было непереносимо.

Через час закончили снимать сцену с участием Джимиева. Артист тепло попрощался с режиссером, и уже хотел было еще раз поговорить со своими земляками, узнать, чем закончился их разговор об оплате, но тут зазвонил его мобильный телефон, и он, увлекшись разговором, сел в машину и уехал.

Съемки следующей сцены прошли без участия Алана и Знаура. Больше Юрий их на съемочной площадке не видел. Не доводилось ему видеть их и в картинах других режиссеров.