Николай Николаевич, человек среднего возраста, совершал перелет Токио – Москва. Николай Николаевич был человек солидный, из бизнес-класса. Летал он в Токио по делу, а не просто для каких-то там развлечений.

«Так же, как мой отец, – думал Николай Николаевич. – Да и дед, пожалуй», – плавно продолжала свое развитие привычная ему мысль.

Тут надо отметить, что ни отец, ни дед Николая Николаевича в Токио никогда не летали – ни по делу, ни без дела. А вот в ресторан «Токио», что в гостинице Россия, его отец любил захаживать. Разумеется, всегда по делу. Переговоры, прием делегаций и все, знаете ли, такое. И дед его при жизни был человеком солидным. Николай Николаевич всегда тоже очень хотел стать человеком солидным и всячески к этому стремился. Ему даже представлялось, что существует некий универсальный метод, дающий такую возможность счастливцам, успешно его усвоившим. В этой связи он внимательно отслеживал жизненные пути его успешных знакомых, пытаясь при этом делать ему одному понятные обобщающие выводы. То, что формула успеха была у каждого своя, Николая Николаевича почему-то не смущало, и он продолжал свои обобщающие изыскания.

Во время полета Николай Николаевич одновременно наслаждался и страдал. Наслаждался он тем, что летит не в каком-нибудь эконом-классе, а в «бизнесе». А это, соответственно, означает, что летит он по делу. Только вот не все стюардессы, как ему представлялось, до конца понимали всю значимость происходящего. Оттого, для большей убедительности, он придавал своему лицу выражение утомления и сосредоточенности. Сосредотачиваться было особенно не на чем. Да он и не был большим охотником до этого. Тем не менее, ввиду многолетней практики, вид сосредоточенности и утомления происходящим давался ему в последнее время удивительно легко. Что подтверждало где-то услышанную мысль, которую он, правда, никак не соотносил со своими достижениями в области мимики лица, что нет в жизни таланта – но только труд и труд.

Но не мелкие огрехи стюардесс заставляли страдать его.

«В конце концов, они просто глупы, если не понимают элементарных вещей», – полагал Николай Николаевич.

Наличие первого класса в самолете – вот что беспокоило его весь полет.

«Стюардессы хоть глупы, конечно, но понимают, что если в первом классе подают черную икру, а кресла по мановению руки их обладателя превращаются в кровать, то и люди там посолиднее летят». Подумав об этом в очередной раз, он даже чуть было не поперхнулся полагавшейся ему порцией красной икры. Вообще-то он с детства предпочитал красную икру черной. Но сейчас ему определенно хотелось черной.

– Какое вино вы желаете с основным блюдом? – прервала его размышления стюардесса, развозившая напитки.

– Бордо, пожалуйста, – и он указал на бутылку красного вина. Но прежде чем стюардесса успела налить бокал, Николай Николаевич со словами «позвольте» с неожиданной проворностью взял из рук стюардессы еще не наполненный бокал и начал рассматривать его на свет. Через некоторое время он разглядел разводы на стенках бокала.

– Так и есть, грязный!

– Возьмите, пожалуйста, другой, – вежливо ответила стюардесса, и уже хотела было наполнить ему бокал, как Николай Николаевич повторил процедуру, проворно вырвав из рук стюардессы очередной бокал.

«Черт, все то же самое», – думал он, методично изучая стенки бокала на предмет их чистоты. Он чувствовал, как кровь приливает к вискам при мысли, что не позаботься он о себе сам, сейчас пил бы из грязного бокала.

– У вас они все такие! Бизнес-класс называется, – в раздражении сказал он вслух и сам протер стенки бокала салфеткой, отчаявшись получить чистый бокал из рук стюардессы. Перед тем как пригубить вино, он неожиданно вспомнил о приборах, ножах и вилках, которыми, поглощенный неприятными мыслями о пассажирах первого класса, пользовался, забыв проверить их на чистоту.

«Боже мой! – подумал он. – «Я ведь, кажется, не протер их», – и легкая испарина выступила у него на лбу от этих нелегких мыслей.

Вино расслабило его, и он погрузился в дремоту, на время забыв о своих волнениях.

По прилете он совершенно неожиданно претерпел очередное унижение. За ним забыли выслать служебную машину. Как назло, когда он стоял в очереди на такси, рядом прошли те самые стюардессы.

«Черт побери! Они явно видели, что я собираюсь ехать на такси, а не на черной служебной машине!» – пронеслось в голове, и кровь ударила ему в лицо.

Мысли его были прерваны наваливающимися событиями. Подошла его очередь, и нужно было садиться в машину. Николай Николаевич с первого взгляда понял, что на стоящей перед ним машине ехать нельзя. Она была слишком грязная. Тем не менее, он все же сунул голову внутрь, но лишь затем, чтобы убедиться, как она грязна изнутри.

– Вам помочь с багажом? – наивно спросил не подозревавший о надвигающейся беде таксист.

– Что ж у Вас машина такая?

– Какая?

– Грязная. Неужели непонятно?

– Так Вы едете? – с очевидным удивлением спросил таксист.

Сзади из очереди раздались нетерпеливые голоса грубоватых сограждан, призывавших поторопиться. Николаю Николаевичу стало ясно, что ему не дадут разъяснить этому олуху, что машину надо мыть, и он, без дальнейших препирательств, в раздражении просто захлопнул дверь. Третья машина оказалась почище. Водитель гнал как сумасшедший. Но скорость никогда особенно не беспокоила Николая Николаевича, и вскоре он благополучно добрался до дома.

«Поздно! Испачкался!» – мелькнула мысль, когда Николай Николаевич, очевидно второпях не подумав, захлопывал дверь такси. Дверь была покрыта какой-то жижей, которой поливают дороги Москвы в зимнее время. Теперь эта грязь красовалась на перчатке Николая Николаевича, до этого безупречной в своей чистоте.

«Вот так! Неделями выбираешь подходящие себе вещи. А потом. В один миг! Вот так!»

Пока он вертел ключами в многочисленных замках, раздался звонок телефона. Николай Николаевич, открыв дверь, сразу же снял трубку.

– А, это ты, мама, – пока он произносил эти слова, взгляд его упал на шторы. Тревога отразилась на его лице.

– Извини, мама, сейчас не могу, я тебе перезвоню, – не дожидаясь маминой реакции, он аккуратно положил трубку. Николай Николаевич слыл человеком аккуратным. Никогда, как бы он ни спешил, как бы ни был взволнован, не позволял он себе неподобающего отношения к вещам. Вот и сейчас, находясь в большом волнении от увиденного, он все же аккуратно положил трубку телефона. И только после этого, ни секунды больше не медля, он устремился прямо к шторам и начал их поправлять.

«Боже мой, сколько раз я говорил этой тупице уборщице, как должны висеть шторы. Все приходится переделывать самому!» Поглощенный этой мыслью, он некоторое время провел у окна, поправляя гардины, что, конечно же, далось ему не сразу. Он другого и не ожидал.

«Ясное дело, – думал он, – легко испортить, а вот попробуй установи, как они должны висеть. Как они висели до того, пока она их не потрогала своими руками!»

Наконец необходимый порядок в складках штор был наведен. Николай Николаевич в поисках прочих сюрпризов уборщицы беспокойным взглядом окидывал комнату.

«Так и есть! Да что она тут делала, в конце концов!» – Он уже направлялся к массивному дивану, когда опять зазвонил телефон.

– Да. Да, только что. Конечно. Отчет будет готов завтра. Извините, сейчас очень занят. Перезвоню позже, – нервно проговорил он и устремился к дивану.

«Неужели же нельзя не двигать вещи?» – раздраженно думал он об уборщице, передвигая диван то немного вправо, то чуть влево.

Но любое действие имеет свою вполне определенную протяженность во времени, а, следовательно, свое начало и свой конец. Так и в случае с перемещением дивана. Хоть и не сразу, но все же смог установить его Николай Николаевич так, как и подобает ему стоять, на его обычное место.

Он еще раз окинул взглядом комнату.

«А это что такое?»

Стремительно, как, впрочем, того требовала ситуация, он подошел к телевизору, который в результате действий никудышной уборщицы был не полностью накрыт полиэтиленовым чехлом. И теперь туда проникала пыль. Это было несложно. Два, три простых движения и – готово! Но сколько пыли могло попасть в точную аппаратуру за время его отсутствия?

Николай Николаевич почувствовал острую потребность в душе.

Вытираясь полотенцем, он в который раз обратил внимание на прыщ на подбородке.

«Как бы не задеть его!» – эта мысль плотно владела его сознанием в течение всей процедуры бритья. В конце концов он выдохнул воздух, спиравший грудь, пока он работал бритвой. Прыщ остался невредимым. По поводу сепсиса можно было не беспокоиться.

Прошел почти час, как он вышел из ванной. Ему очень хотелось выйти на балкон, сделать глоток свежего воздуха, но он, гордившийся самодисциплиной, решил выждать еще один час. Пока можно было послушать музыку. Он подошел к аудиосистеме, расчехлил ее, потом достал белые перчатки. Это были его старые друзья. Тень улыбки возникла на его доселе непроницаемом лице. Перчатки были его изобретением. Давным-давно он понял, как можно нажимать клавиши управления магнитолой, не оставляя на них жирных следов от пальцев: «Все просто! Перчатки!»

Какое-то время он слушал свои любимые с детства мелодии. Он был почти полностью спокоен и умиротворен, как вдруг тревожная мысль пронеслась в его голове. Он посмотрел на часы.

«Боже мой! Что я делаю? Целый час беспрерывной работы системы!» Перед его потревоженным сознанием появились ролики, шарики и прочие трущиеся детали, которые от столь варварски длительного пользования магнитолой изнашивались буквально на глазах. Перчатки были вновь востребованы. Магнитола замолкла, снова помещенная под надежный полиэтиленовый чехол. Чувство беспокойной заботы и тоски постепенно вновь брало его в свои липкие объятия.

На исходе второго часа Николай Николаевич решил, что уже можно выходить на балкон, не боясь перепада температуры после теплого душа. Не боясь просто простудиться или, что еще хуже, как случается с некоторыми не заботящимися о себе олухами, подхватить воспаление легких.

Он стоял на балконе. Взгляд его, скользнув по освещаемым заходящим солнцем излучине Москвы-реки, зубчатым стенам древнего Кремля и маковке Колокольни Ивана Великого, упал на карниз балкона. Это было невыносимо! На карнизе отчетливо были видны плохо убранные следы птичьего помета.

«Следы птичьего помета, помета, помета!» – в раздражении, но с зарождающейся в отдаленном уголке его сознания какой-то другой, параллельной мыслью, думал Николай Николаевич.

«Полета!» – конечно, он давно хотел полета. Что-то прояснилось в его взгляде, будто бы тяжелый груз, давивший долгие годы, наконец-то упал с его плеч, и он, нелепо взмахнув руками как крыльями, сильно оттолкнулся ногами.