Конец ноября. Четыре часа вечера. Владимир Ильич Никиткин сидел на работе за своим маленьким столиком и смотрел в окно. За окном он видел дождь с мокрым снегом. Уродливые своим архитектурным однообразием блочные дома, столь характерные для спальных районов большого города. Тяжелые сумерки в очередной раз быстро поглощали короткий день поздней московской осени.

«Еще час, и полностью стемнеет, – думал он. – Неужели это все?» Теперь взгляд его рассеяно скользил по ветхому подоконнику маленького окна, уродливым столам его коллег по работе, по стенам, обклеенным отвратительными обоями грязного цвета. Сослуживцы давно уже напоминали ему старые вещи, непонятно зачем извлеченные кем-то на свет из бабушкиного пыльного сундука и оттого еще пахнущие нафталином. Трудно было поверить, что эти людишки, а именно так мысленно называл Никиткин сослуживцев, неустанно пытаются оттеснить друг друга в изнурительной борьбе за вакантное место Заместителя Начальника отдела. Методы борьбы были различны. Грубая и тонкая лесть руководству, демонстрация усидчивости, прилежания и лояльности начальству во всех мыслимых и немыслимых формах. И, наконец, просто добросовестная работа. Все это не особенно нравилось Владимиру Ильичу. Он мечтал о чем-нибудь масштабном. А между тем, сам начальник отдела ездил всего лишь на маленьком фордике пятилетней давности, который, судя по всему, и был пределом мечтаний многих его коллег. От Владимира Ильича окружающие ожидали такого же рвения.

«Мышиная возня, – думал он. – И я просижу здесь всю жизнь? Как, впрочем, и многие мои сограждане. Но какое мне дело до моих сограждан?» – мысленно беседовал сам с собой Владимир Ильич, глядя в окно.

– Пусть себе делают, что хотят. Сидят, где хотят, хоть всю свою дурацкую жизнь. Но не я! Четыре года! С девяти до восьми, чтобы свести концы с концами. Боже мой! Четыре года в этой вонючей дыре! Для этого я учился?

Он вдруг отчетливо вспомнил картинку из прочитанной в детстве книги Драйзера «Финансист». С картинки уверенным взглядом смотрел молодой человек в смокинге, обнимающий молодую даму в открытом платье. Потом он еще раз посмотрел вокруг. Все вокруг напряженно работали, каждый за своим столом.

«Им только нарукавников не хватает», – мрачно подумал Никиткин.

Его блуждающий взгляд упал на книгу, лежащую на углу стола. «Творчество и бухгалтерия», – гласил перевод иностранного названия. Преодолевая отвращение, Владимир Ильич пытался расширять свои профессиональные знания.

«А мое ли это? – думал Никиткин. – Если нет, то что тогда мое?»

На этот вопрос у него не было ясного ответа.

«Тогда, может быть, я просто ленив?»

Он вернулся в мыслях к увлекательным историям, связанных с управлением в области бухгалтерии, о которых читал в институте. Неприятная мысль посетила его: «Тот уровень карьерной лестницы, с которого начинается интерес, может запросто оказаться для него недостижимым. Он никогда не станет большим начальником. Он, Никиткин, так и останется сидеть здесь, в этой комнате. Играя жалкую роль, до конца своих дней будет выполнять дурацкие поручения других, более чем заурядных людей. Как, например, Федоров…»

Никиткин посмотрел на сутулого человека лет сорока: «Даже ссутулился от постоянного прогиба перед руководством. И все без толку».

Владимир Ильич встал и отправился курить. Проходя мимо зеркала, он с тревогой посмотрел на свое отражение. Показалось, что он тоже начинает сутулиться, как Федоров.

Поглощенный своими отвлеченными от прямых производственных обязанностей мыслями, он не заметил, как оказался около комнаты Заместителя Начальника отдела. Услышанное, а, точнее сказать, подслушанное произвело на него крайне неприятное впечатление.

– Никиткина работа? – Заместитель Начальника отдела обращался на повышенных тонах к старшему специалисту.

– А кого же еще. Другого такого у нас нет.

– Зови его сюда! Пусть сам отвечает за свои художества.

– Его нет.

– Где же он, черт его дери?

– Он на обеде.

– Обеденное время давно закончилось! Хотя его никогда нет на рабочем месте! Если не на обеде, так курит, как всегда, или вышел. В общем, передашь ему все сам.

Никиткину хотелось закричать, что он здесь, а ни на каком ни на обеде. Устранить эту вопиющую несправедливость. Но войти вот так, без специального вызова, в комнату Заместителя Начальника отдела было страшно. Было особенно страшно то, что он в очередной раз сделал ошибку. Можно было бы вернуться на рабочее место и попытаться создать иллюзию пусть нерадивого, но хотя бы усердного сотрудника. Но это было бы малодушием, и он продолжил свой путь в курительную комнату.

Нервно куря, Никиткин думал о главном специалисте: «Ну и гад же ты, Петров. Ну и гад! Ведь мы с тобой разговаривали после обеда. Зачем же, спрашивается, так врать тогда!»

Особенно в Петрове раздражало то, что он был младше Никиткина на один год. Тем не менее, Петров уже был произведен в старшие специалисты. Никиткин же все еще оставался просто специалистом. Это было обидно не лишенному честолюбия Владимиру Ильичу.

Мысленно проговорив набор ругательств в адрес Петрова, Никиткин отправился на рабочее место. Петров сидел, как ни в чем не бывало. Однако он заметил Никиткина и, выждав какое-то время, сказал:

– Володь, ты тут напортачил опять. Переделай, – сказал Петров настолько громко, насколько это было необходимо, чтобы услышали все сидящие в комнате. Было понятно, что он, Петров, приближен к руководству. Руководство Петрову доверяет. Одновременно было понятно, что Никиткин – плохой работник. Настолько плохой, что руководство даже не разговаривает с ним напрямую. А поручает это доверенным людям.

Для того, чтобы разобраться в своей очередной ошибке, Никиткину надо было встать и в который раз подойти к Петрову. В глазах у Петрова читалось порицание. Порицание читалось и во взгляде других сотрудников, внимательно наблюдавших за происходящим. Все это было унизительной и часто случающейся с Владимиром Ильичом процедурой. Никиткин ненавидел Петрова.

Но вот, наконец, утомительный рабочий день был позади. Владимир Ильич вышел на улицу и с удивлением заметил, что дневная непогода более не довлела над городом. Небо расчистилось от облаков, и огромное абсолютно круглое ночное светило уже повисло на краю небосвода.

Невозмутимый троллейбус доставил Никиткина до унылого блочного дома, располагавшегося на улице Авиаторов, где он второй год снимал однокомнатную квартиру. Дома его уже ждала Марта, милая девушка, ничего от него не требующая, но ничего и не обещающая.

– Как дела, Вова? – не особенно интересуясь ответом, спросила Марта.

– Как обычно. Мышиная возня и тараканьи бега.

После нехитрого ужина Владимир Ильич включил было музыкальный центр, который был его единственной дорогостоящей принадлежностью и которым он гордился и дорожил. Но музыка не шла. В голове без конца повторялись фразы его разговора с Петровым и разговора Петрова с Замначальника отдела. Владимиру Ильичу все время казалось, что он что-то не досказал. Что он был чрезмерно мягок. Что нужно было войти в кабинет к Заместителю Начальника отдела, прервать вранье ничтожного Петрова, стукнуть кулаком в конце концов. Сказать, что он сам может делать работу Петрова ничем не хуже, а даже лучше его. Вот только поручите! Впрочем, в разговорах с Заместителем Начальника отдела он уже высказывался несколько раз в подобном ключе. На что Никиткину было резонно указано, что ему неплохо было бы для начала делать как следует свою работу. А уж потом начинать разговоры о продвижении по службе.

От этих мыслей голова Владимира Ильича налилась свинцовой тяжестью. Он встал и начал нервно ходить по комнате. Потом зашел на кухню. Там сидела Марта и как всегда что-то печатала на компьютере. Она вообще предпочитала работать ночью. Вид мирно печатающей девушки немного успокоил его, и Владимир Ильич собрался ко сну.

К этому времени полная луна уже поднялась по небосводу, и ее холодный свет свободно вливался в комнату, привнося ощущение спокойствия и таинственности. Постепенно дневные неприятности остались позади, и Владимир Ильич, поглощенный созерцанием природного явления, не заметил, как глаза его закрылись и он плавно погрузился в царство Морфея.

Он проспал не более десяти минут и был разбужен странным шумом, доносившимся с улицы. Владимир Ильич встал и выглянул в окно. В удивлении протер глаза. Нет, зрение не подвело его. По улице Авиаторов быстрой рысью шел конный отряд. Лица всадников были суровы и сосредоточенны. Все были одеты в кожаные куртки. У всех винтовки перекинуты через плечо. Лошади темной масти были как на подбор необыкновенной красоты и силы. Лишь их предводитель скакал немного впереди отряда на лошади белой масти. Лунный свет играл на стальных поверхностях их сабель, винтовок и шпор.

– Партизаны! – решил Владимир Ильич.

Они проехали по улице Авиаторов в полном молчании и скрылись из виду. Это было не похоже ни на что, виденное им когда-либо ранее. Зрелище было настолько завораживающим, что Владимир Ильич какое-то время оставался стоять у окна. Потом он, ни слова не говоря, тихо лег на спину и натянул одеяло до подбородка. Он в мечтательной задумчивости смотрел на потолок, а на устах его играла таинственная улыбка. Он продолжал улыбаться во сне, когда, закончив свою работу, в комнату под утро вошла Марта.

Малоприятный звук будильника ознаменовал начало нового трудового дня. Владимир Ильич торопливо выполнил нехитрые процедуры утреннего туалета. Потом всё как обычно. На улице слякоть поздней осени. Неубранные улицы. Троллейбусная остановка, в течение последней ночи ставшая объектом разнузданного вандализма группы сограждан Владимира Ильича. В троллейбусе было много народа. Тут, как и на работе, люди неустанно боролись за место под солнцем. Толкотня стояла невообразимая.

На работе все было по-прежнему, но Владимир Ильич весь день находился в приподнятом настроении. Он был нечувствителен к проявлениям окружающей среды. Раньше он был как губка, впитывающая в себя все, вокруг происходящее, – и это приносило ему страдания. Теперь же он был как стекло – капли внешней влаги соскальзывали с него, не проникая вовнутрь, не причиняя страданий. Происходило это оттого, что он знал нечто такое, чего не знали другие. Это нечто было объемным, значимым. Оно распирало его изнутри, рвалось наружу. Но он, каким-то внутренним чутьем твердо знавший, что никому нельзя рассказывать самые сокровенные вещи, хранил молчание. Он ничего не сказал даже своей подруге Марте. Тем более было бы странным делиться этим с коллегами по работе. Лишь во взгляде его появилось легкое пренебрежение к происходящему вокруг, а на устах играла все та же загадочная улыбка. Происходящее вокруг было мелко и незначительно и не шло ни в какое сравнение с важностью его ночного открытия.

Этот и несколько последующих дней он оставался совершенно безразличным к обычной суете, царившей вокруг. Странным образом его мнение о коллегах улучшилось. Он начал подозревать, что и они не так уж плохо к нему относятся. Теперь ему представлялось, что они относятся к нему так же, как и к другим.

«Что же это я?» – думал он, сидя на своем рабочем месте и глядя, как обычно, в окно. Они обычные люди. Борются за дополнительную порцию хлеба, сыра, колбасы. И я, в сущности, такой же.

Петров продолжал поучать Владимира Ильича, но это его теперь не очень беспокоило.

Однако время со свойственной ему неумолимостью шло вперед. И постепенно ночное видение поблекло, а затем и вовсе ушло из сознания Никиткина. Так же постепенно освободившаяся пустота заполнилась суетой. И снова он оказался вовлеченным в свои переживания. Постепенно коллеги на работе снова стали казаться ему мелкими, никчемными людишками. Они без конца допекали его какими-то претензиями. Он снова начал различать, что о нем говорят другие. Как-то, куря на лестнице, он услышал прерываемые другими голосами обрывки разговора Горской и Никифоровой, его сотрудниц:

– А-а-а, Никиткин! Это тот, который без конца отлучается на перекур, а когда бывает на рабочем месте, то все время смотрит в окно?

– Он-он. Слушай. Он такое недавно учудил. Перепутал внутреннюю корреспонденцию с внешней и отправил… – конца предложения Никиткин не разобрал.

– Не может быть! – при этих словах раздался хохот обеих девушек.

Никиткин, в мгновение ока ставший цвета спелого помидора, затушил сигарету и отправился на рабочее место, где уже поджидал недовольный его работой Петров.

– Володь, ну опять ты? Посмотри! – как всегда громко, так, чтобы было слышно другим, говорил Петров, глядя на подготовленные Никиткиным нехитрые документы, лежавшие у него перед глазами. Чтобы понять, в чем ошибка, Никиткину надо было подойти к столу ненавистного Петрова. Пока он проделывал этот путь, в голове его роились мысли, достаточно далекие от непосредственной работы: «Можно не орать так своим писклявым голосом на всю комнату? Ошибся я, пусть, но зачем же так орать? Чтобы все слышали? Тебе-то что от этого? К чему эта мелочность?»

Но Петров был неумолим в своей правоте. Он гнусавил и гнусавил. О том, что из-за разгильдяйства Никиткина страдают другие сотрудники, падает престиж фирмы. В конце его нудной речи у Владимира Ильича действительно возникло ощущение некой вины.

Так закончился очередной рабочий день. Владимир Ильич в который раз проделал знакомый путь домой. Незатейливый ужин. Работающая у компьютера девушка Марта. Гудящая от однообразных мыслей голова.

Он собрался ко сну. В это время небо очистилось от туч, и полная луна царственно залила своим прохладным светом комнату Владимира Ильича. Ощущение чего-то значимого, которое вот-вот должно произойти, было последним, о чем он подумал, перед тем как заснуть. Спал он совсем недолго. Сквозь сон послышался нарастающий гул от топота конских копыт.

«Едут! Партизаны!» – пронеслось в еще не проснувшемся сознании Владимира Ильича. Он открыл глаза. Пространство его комнаты стремительно расширялось. Потом та стена, где было окно, сначала, подобно некой двери, открылась наружу, а затем и вовсе исчезла. Вместе с ней растворились части сопредельных стен. Владимир Ильич на своей кровати вдруг очутился наполовину в комнате, наполовину на улице. В лунном сиянии он видел наступающий прямо на него партизанский отряд. Теперь они надвигались с другой стороны улицы.

– Наверное, они выполнили боевое задание и теперь возвращаются назад! – догадался Владимир Ильич. Конники шли стройным маршем. На их суровых мужественных лицах застыла усталость. У командира была перевязана голова. Когда они поравнялись с кроватью, на которой, натянув одеяло до подбородка, лежал Владимир Ильич, командир отряда посмотрел на него взглядом человека, привыкшего отдавать приказы, и тяжелым басом сказал:

– Не к лицу Вам, товарищ Никиткин, отлеживаться на кровати, когда вокруг идет борьба. Не к лицу. Ну да ничего, Ваше время придет, – на устах его при последней фразе заиграла легкая улыбка человека, уверенного в своем знании. В следующее мгновение перед лицом Владимира Ильича пронеслись конские копыта, звякающие шпоры, шашки, положенные в ножны. Отряд, сотрясая все вокруг, проследовал мимо.

Почувствовав неимоверную усталость, Владимир Ильич, ни мало не заботясь о том, что находится на улице, безмятежно заснул.

Неприятный звонок будильника оповестил о начале очередного буднего дня. Владимир Ильич открыл глаза, чтобы убедиться, что комната его приняла привычные очертания. Он брился. Из зеркала на него смотрел человек, на устах которого вновь играла улыбка. Теперь он знал о ее происхождении.

«Такая же, как у их командира, только более робкая», – думал Владимир Ильич.

В остальном все было как месяц назад, когда Владимир Ильич первый раз увидел из окна отряд партизан. Вновь он был невосприимчив к суете. Казалось, все было как обычно. Тот же ссутулившийся за годы долгих прогибов Федоров. Те же вредные Горские и Никифоровы. Тот же гнусавый Петров. Но эмоционально Владимир Ильич был для них недосягаем. Он твердо помнил, как командир отряда сказал, что время его придет. Более того, он чувствовал, что оно придет скоро. Он вспоминал каждого из партизан. Какие это были лица! Решительные, мужественные. Не те мелкие люди, что окружали его на работе. Каждый из этих простых бойцов был неизмеримо значимее даже Заместителя Начальника отдела. Что уж говорить про Петрова и прочих.

Когда снова пришло полнолуние, Владимир Ильич уже был готов к встрече. Он ждал ее. И все же, к своему великому сожалению, он, видимо чрезмерно утомленный мыслями о мышиной возне на работе, снова заснул в прохладных лучах полной луны. Но партизаны не подвели его. Когда он открыл глаза, разбуженный топотом копыт, стены комнаты уже исчезли. Осталась лишь одна, к которой примыкало изголовье его кровати. Партизаны были совсем рядом. Теперь эти суровые люди смотрели на него более приветливо. А их командир снова улыбнулся ему. Он поднял руку, и конница, которая прежде казалась неудержимой, замерла.

– Ну что же ты, готов? – спросил командир тяжелым басом.

– Я не знаю, – ответил Владимир Ильич.

– Но за тебя этого никто не решит.

– А куда вы едете? – малодушно оттягивая решение, спросил Владимир Ильич.

– Зачем ты спрашиваешь о том, что тебе и без того известно. Но раз уж ты спросил, я отвечу: мы идем на тот берег. И ты знаешь, что ты можешь пойти с нами. Но для этого ты должен принять самостоятельное решение. Наберись мужества: открой дверь.

– Но где она? Я не вижу.

– Ты и не можешь ее увидеть, лежа на кровати. В особенности трудно увидеть эту дверь, когда голова забита мыслями о тараканьих бегах и мышиной возне. Однако нам пора, – и командир поднял руку, подавая сигнал отряду.

Владимир Ильич преодолел свою нерешительность. Отбросил одеяло. Встал с кровати и с удивлением заметил, что он одет в блестящую кожанку и галифе, заправленные в надраенные до блеска сапоги. Что-то тяжело давило на правый бок. Это был маузер! Но он не мог сделать ни шагу вперед. Что-то продолжало отделять его от партизан. Он уже был такой же как они, но все еще не мог к ним приблизиться.

– Дверь, – он говорил, – я должен открыть дверь! Но где она?

Тогда, вспомнив слова командира, Владимир Ильич интенсивно затряс головой. Он увидел, как из его бедной головы вылетают разные роившееся до той поры мысли. Вот вылетел ссутулившийся Федоров, вот вредные Горская с Никифоровой, вот какие-то люди из троллейбуса. Но все же этого было недостаточно. Он посмотрел на командира отряда. Тот, казалось, застыл с поднятой рукой. Они ждали его. Да! Теперь он знал что делать. Силой вырвав у проходящего мимо дворника метлу, он вошел в свою голову и вымел все лишнее, что там было. Наконец-то полетел в небытие гнусавый Петров и Заместитель Начальника отдела. Последним он вымел себя самого. Тотчас Владимир Ильич ощутил небывалую легкость. Его больше ничего не удерживало.

В этот самый миг он явственно различил дверь, которая, как оказалось, все это время находилась прямо перед ним. Терять было больше нечего. Нечего бояться. Он решительно повернул ручку двери. Она бесшумно отворилась. Ночное небо встретило его серебряным пламенем. На мгновение Никиткин застыл на месте, созерцая невиданное природное явление.

«Хороший знак», – подумал Владимир Ильич. Более не медля, он вскочил на сильного коня темной масти. Командир отряда, улыбнувшись, опустил руку. Конница пошла мелкой рысью.

На следующий день на работе было все как обычно. Часам к одиннадцати Заместитель Начальника отдела, потеряв всякое терпение от художеств Никиткина, по селектору попросил его зайти к себе в кабинет. Никиткина на месте не оказалось. Тогда Заместитель Начальника отдела попросил зайти Петрова. Тот явился сразу.

– Послушай, а где Никиткин? Курит?

– Да, нет. Я и сам удивляюсь, но его нет с самого утра.

– Ты ведь знаешь, что у него остались важные документы. Оригиналы, между прочим. Если он заболел, так надо бы послать к нему за ними.

– Я уже звонил ему, – как-то растерянно ответил предупредительный сотрудник Петров и неопределенно замолчал.

– Так что же? – в нетерпении спросил начальник.

– Да чепуха какая-то. Он живет с девушкой Мартой. Так вот, она, плача в трубку телефона, говорит, что он исчез.

– В каком смысле исчез?

– Вечером пришел домой. Лег спать. Она печатала на компьютере. Когда она пришла ложиться спать, его там не было. Утверждает, что в дверь выйти он не мог. Она бы услышала. Да и вещи его все на месте. Мистика какая-то.

Заместитель Начальника слушал Петрова и думал: «Никому нельзя доверять. Петров, казалось бы, – моя опора. И что? Несет какую-то чушь. Лишь бы ответственность с себя снять».

Потом, побагровев, взревел:

– Петров, чтобы к вечеру оригиналы документов были у меня на столе!