Жизнь девятнадцатилетней девушки Яны вошла в полосу неудач. Последнее время ей хронически не везло. Вот и сейчас она никак не могла протиснуться для получения автографа у модного писателя Гаврилова. Ему было лет пятьдесят. Выглядел он, правда, намного моложе. Зал, в котором проходила презентация его новой книги, был битком набит народом. А Гаврилов был один, и на всех его явно не хватало. Яне было досадно сознавать, что она вот-вот войдет в число неполучивших автограф. Ей хотелось прикоснуться к искусству. Пусть даже это будет такой эрзац сопричастности с Творчеством, как автограф. С искусством у Яны сложились свои, особые отношения. Эти отношения восходили к ее семейным традициям. Для нее было абсолютно ясно, что весь мир делится на людей пошлых, никчемных и людей творческих. К последним, безусловно, принадлежали люди искусства. Это были люди, отмеченные божьей благодатью. Не чета другим. Они жили особой, возвышенной жизнью. Вероятно, они испытывали особенные чувства. А Яна перед людьми творчества испытывала благоговейный трепет. Гаврилов, будучи признанной величиной, безусловно относился к таковым. И вот сейчас, когда соприкосновение с высоким было так близко, ей опять не повезло.

«Так и есть», – подумала она, услышав мелодичный звонок, возвещавший о конце презентации.

Гаврилов встал и, элегантно отдав легкий поклон, поблагодарил собравшихся, после чего незамедлительно покинул аудиторию.

«Ужасно, просто ужасно», – подумала Яна и в отчаянии вышла на улицу.

«Идти и готовиться к этому проклятому зачету? Ну уж нет! Позвонить Наташе?» Наташа была ее близкой подругой. Яна достала мобильный телефон – тот жалобным писком известил, что батарея разряжена. В довершение всего черная кошка перебежала дорогу перед самым ее носом. От всей массы пережитого Яна всхлипнула. Во избежание встречи с черной кошкой она резко развернулась и чудесным образом оказалась в объятиях небезызвестного Гаврилова.

«Боже мой! Такой момент, а у меня наверняка потекла тушь!» – мелькнула мысль.

На счастье Яны импозантного мужчину Гаврилова не волновало такое мелкое недоразумение, как потекшая тушь. Еще меньше его беспокоили черные кошки. Гаврилов питал слабость к молоденьким хорошеньким девушкам, в число которых определенно входила Яна. И потому он не спешил отпускать нечаянно попавшую в его объятья студентку.

– Чем же расстроена юная красавица? – осведомился известный писатель.

– Все ужасно! Просто ужасно! – всхлипнула красавица, по инерции продолжая считать себя несчастной и не отдавая себе отчета, что уже оказалась в объятиях того, у кого минуту назад лишь мечтала взять автограф.

– Ну-ну. Я так, напротив, уверен, что у Вас все просто прекрасно. Или почти все, – сказал Гаврилов, по-отечески похлопывая девушку по плечу. – Если все еще хотите автограф, то составьте старику компанию: пообедаем вместе. Заодно расскажете, почему Вы так несчастны.

В глазах Яны он прочел, что стариком она его не считает.

– Вот и славно, – вслух подумал писатель.

Через каких-нибудь пятнадцать минут они уже сидели за столиком в модном японском ресторане.

– Так что же Вас так расстраивает, многоуважаемая Яна?

– Судите сами, Константин Николаевич…

– Для Вас я просто Константин, – тут писатель доверительно и уже не столь по-отечески положил свою руку на руку Яны.

– Так вот, Константин, – и тут, уже совсем освоившись, Яна пересказала как все несчастья, постигшие ее сегодня, так и не менее ужасные события дней предыдущих, схожие по своей сути с несчастьями сегодняшнего дня. Яна также посетовала на свой прагматичный выбор юридического института, который, как теперь уже стало совершенно очевидно, никоим образом не отвечал стремлениям ее возвышенной души. Впрочем, что это были за стремления, Яна не могла точно определить. Но твердо знала, что таковые имеются.

Писатель Гаврилов, казалось, внимательно слушал эмоциональный пересказ жизненных невзгод красавицы-студентки, думая при этом о ее пухленьких губках.

– Что же делать? – вопрошали губы Яны.

– Надо бы поцеловать Вас в губы, – задумчиво ответил Гаврилов.

«Как прикольно! Но так быстро нельзя», – подумала Яна и вслух сказала:

– Да нет, Вы меня не так поняли! Что мне делать?

– Что делать Вам? – возвращаясь к действительности, переспросил Гаврилов. – Прежде всего, не надо бы читать Чернышевского, который, к несчастью советских школьников, не раз задавался этим вопросом. И к чему, скажите, его это привело?

– Кто это, Чернышевский?

– Счастливое поколение: не знает Чернышевского, – промолвил Гаврилов и кратко изложил, кто это был такой, не забыв упомянуть и о значимости его идейного наследия. После чего плавно подвел к выводу, что вопреки большим и не совсем понятным стремлениям, свойственным некоторым людям, делать ничего грандиозного лучше не надо. Согласно его, Гаврилова, теории, все выйдет и так, само собой, благодаря каждодневной вполне обыденной деятельности. Жизнь сама все расставит по своим местам в соответствии с одной только ей известным порядком. И то, что минуту назад представлялось чем-то неприятным и даже ужасным, запросто может оказаться чем-то совершенно иным или явиться причиной чего-то нового и притягательного.

– Возьмем, к примеру, упомянутую черную кошку. А ведь, не перебеги она Вам дорогу, не получили бы Вы мой автограф, не наслаждался бы сейчас писатель Гаврилов непревзойденной Вашей красотой.

Студентка, услышав комплимент, заметно покраснела.

– Да, но институт – это не мое. Я просто в отчаянии, моя жизнь пропадет даром. Брошу все… – не унималась тяготеющая к высокому студентка.

– Ну-ну. Все наладится. Вот увидите. К тому же вы не знаете, чего точно хотите. И, следовательно, не совсем ясно, ради чего Вы будете бросать то, что имеете.

– Вам, увлеченному, состоявшемуся человеку, хорошо говорить. А у меня все так туманно.

– Допустим, что и у меня тоже все было туманно и переменчиво, как, впрочем, и сейчас, – сообщил писатель, любивший говорить правду.

– И Вы не всегда ощущали свое высокое призвание творить? – при последних словах глаза слегка одурманенной студентки, горевшие до той минуты благоговейным светом, расширились в недоверии.

– Вовсе нет.

– Как это нет?

– Да так как-то, знаете ли. До тридцати пяти лет я трудился бухгалтером. Занятие, надо сказать, далеко отстоящее от моих нынешних увлечений.

Благоговейный огонь, питавший душу студентки, погас в ее глазах.

– И как же вы стали писателем? – спросила она.

– Боюсь, Вы не поверите. Частично от скуки, частично в надежде на карьерный рост я поступил в Бизнес-школу. Там надо было очень много печатать на компьютере при подготовке курсовых работ. И мне понравился сам процесс и то, что его окружает.

– Как это?

– Понимаете, Вы сидите и пишете. Вокруг никакой суеты. Вы ни от кого не зависите. И от Вас никому ничего не надо. Сам бизнес, правда, меня не слишком увлекал. Кроме того, я всегда любил беллетристику. Далее немного усидчивости, немного удачи – et voil…

– То есть Вы хотите сказать, что стали писателем не по призванию, а по какой-то нелепой причине? Понравилось Вам печатать, понимаете ли!

Студентка нахмурилась и подумала: «Сижу в ресторане, можно сказать, с первым встречным». Она решительно высвободила свою руку из-под руки Гаврилова и, сославшись на внезапно возникшие неотложные дела, решительно покинула ресторан.

«Сплошное невезение», – думала Яна, идя по улице.