Карма
История, о которой я собираюсь поведать, случилась в конце восьмидесятых годов двадцатого века. Дмитрию Станиславовичу Мещерскому, молодому московскому хирургу, едва исполнилось двадцать пять лет, как он собрался жениться. Между тем Дмитрий представлял собой натуру довольно ветреную. В записной книжке его не хватало места на всех его подружек. И, зная эту его особенность, друзья настоятельно советовали ему повременить со свадьбой.
Они говорили ему примерно следующее, что, кстати, частенько говорят друзья: «Дима, одумайся! И зачем тебе все это надо? Ты же ведь свои повадки в отношении женского пола не оставишь. А жена тебе только обузой будет. Врать, изворачиваться придется. Уважать себя перестанешь. К чему все это?»
Но он и слушать ничего не желал, резонно замечая, что с тех пор, как полгода назад он познакомился с Дашенькой, его никто более не интересовал и никаких интрижек у него на стороне не было. А значит, дело обстоит серьезно и откладывать свадьбу ни к чему.
– Кроме того, говорил он, – детей завести желаю. Да и надоели мне изрядно приключения на любовном фронте. Хочу спокойной семейной жизни. Опять же, ординатуру с отличием закончил недавно. Пора остепениться, сосредоточиться на работе. А метания эти по женской части работе только во вред.
Дмитрий желал стать известным хирургом. Тщеславен был, конечно. Но ведь тщеславие есть двигатель достижений человеческих. А раз так, то что же в этом плохого?
Друзья только пожимали плечами со словами: «Попомнишь еще наши советы, да поздно будет».
Между тем Дмитрий действительно испытывал сильные чувства к своей Дашеньке. Ранее такого с ним не случалось. Нравились ему, конечно, девушки. Но только проходило это очень все быстро. Два-три месяца – и конец роману. Частенько, приходя в мужскую компанию, он говорил своим друзьям: «Нет, ребята, без любви жить нельзя. И поэтому я люблю…» – и после паузы самодовольно добавлял: «себя».
Да, красавец Дмитрий – высокий, статный, косая сажень в плечах – имел возможность выбирать. На жизнь, как и на свои отношения с женским полом, он смотрел сквозь призму получения максимального удовольствия. Новизна манила его. Ему чужды были страдания неразделенной любви. Если девушка нравилась ему, то он старался донести до нее это как можно быстрее, а там как бог даст. Да – значит, да. Нет, так и с глаз долой из сердца вон.
«Но теперь со всем этим покончено», – говорил он себе, думая о своей Дашеньке, о ее белых кудряшках, о милых маленьких ручках ее, о голубых глазах. Даша, серьезная, целеустремленная девушка, тоже была врачом. Она была на два года младше его и училась в ординатуре… Помимо работы их объединяли и другие общие интересы. Они оба любили джаз. Оба были хорошо образованы, происходили из интеллигентных семей. Обоим была присуща тяга к комфорту.
«Встречаться можно с кем угодно, а вот жениться надо на той, которая сможет должным образом воспитать твоих детей, с кем будет о чем поговорить на досуге, – полагал Дмитрий. – И вот наконец я нашел такую».
На дворе был месяц май. Молодая листва своей свежестью украшала город и будоражила мысли. Свадьбу решили сыграть в небольшом ресторанчике в центре города. К пяти часам собралось человек пятьдесят: родители, родственники, друзья близкие и не очень, попадались и совершенно случайные люди. Во главе длинного стола, устроенного в виде буквы «П», разместились молодые. Последовали тосты, традиционные и оригинальные, каждый говорил, как умел. Кто-то говорил от чистого сердца, кто-то потому, что считал неприличным промолчать, кто-то потому, что его принудили сказать что-нибудь другие, желавшие выпить, но почему-то считавшие неприличным пить без тоста. Говорили складно и нескладно. Вино лилось рекой.
Дмитрий наблюдал за собравшимися. По левую руку от него были рассажены родители и родственники. Родители новобрачных о чем-то мирно толковали.
«Похоже, они нашли общий язык», – с удовлетворением думал Дима.
По правую руку разместилась молодежь. Здесь царило заметное оживление: подруги невесты с энтузиазмом знакомились с друзьями жениха.
Часов в восемь музыканты вышли на сцену, и звуки популярных песен заглушили разговоры, от которых все и без того уже устали. Собравшиеся с удовольствием вставали из-за стола, чтобы размяться после продолжительного сидения. Начались танцы. Некоторые отправились курить на улицу. Другие просто стояли и разговаривали.
Даша тоже встала из-за стола. Тут же к ней подошел какой-то молодой человек, из числа гостей невесты, и пригласил на танец.
«Кто это еще такой?» – недовольно подумал жених. Дмитрий был изрядно ревнив, хотя и не любил себе в этом признаваться. В этот момент к нему подсел его старый приятель Игорь, который был уже навеселе.
– Ну что ж? Давай выпьем за вас, за молодую семью, – сказал он, наполняя стопки водкой.
– Давай, – ответил Дима, и они опрокинули по рюмке.
– Хорошо заходит, – сказал Игорь, закусывая черной икрой. Помолчав немного, он спросил:
– А ты слышал, как поет Люба?
– Какая еще Люба? – небрежно поинтересовался Дима.
– Н-у-у, – протянул Игорь, – не прикидывайся. Вот только этого не надо.
– Чего не надо? – не понимая сути вопроса, рассеянно спросил Дима, глядя в сторону своей молодой жены. Танец закончился, но она никак не хотела прервать беседу с молодым человеком. «Почему она так обворожительно ему улыбается?» – раздраженно думал Дима.
– Этого не надо, – Игорь, уже изрядно подвыпивший, завертел своим указательным пальцем перед носом Дмитрия. – Ты, надеюсь, не хочешь сказать, что не знаком с Любой?
– С какой еще Любой? – Дима тревожно посмотрел по сторонам, не слышит ли кто их беседы.
– Как с какой? – вытаращил глаза Игорь. – Похоже, ты и в впрямь не в курсе! Но я все же не могу поверить. Она же совершенная красавица. А какой стиль! Одета по последней моде. А ты послушай, как она поет!
– Да кто это такая, черт подери?
– Как говорится, лучше один раз увидеть, – сказал Игорь и потянул друга за рукав.
– Куда ты меня тащишь?
– Посмотришь на нее.
– Зачем мне это? Ты не понимаешь, что ли, я только что женился.
– Ну так что с того? Я же тебе ничего неприличного не предлагаю. Послушаешь только, как она поет, и все. Минутное дело. К тому же это ведь ее сестра.
– Чья сестра?
– Твоей жены, разумеется.
– Ты бредишь, мне Даша ни про каких сестер не говорила.
– О! Теперь я вижу. Да, теперь я понимаю. Очень, очень даже может быть, что не говорила, – бормотал Игорь, – женщины, они такие. У меня была одна симпатичная знакомая, сколько подружек ни приводила для моих друзей, все страхолюдины, как на подбор. Я у нее спросил однажды, не могла бы она какую-нибудь посимпатичнее привести, а то друзья обижаются. Так она мне открытым текстом заявила, что у нее подружек красивее ее нет. Но я-то видел. Вместе учились все же. Были у нее красивые подружки, только она их никогда со своими молодыми людьми не знакомила. От греха подальше. Ладно, пойдем. Только послушаешь, как она поет, и вернешься. Это, знаешь ли, того стоит.
– Не могу же я уйти от праздничного стола своей свадьбы.
– Никуда уходить не надо. Она здесь, в соседнем зале.
– Как в соседнем зале? – Дмитрий удивлялся все больше и больше.
– Так. В соседнем зале. Пошли. Только послушаешь, как она поет, и вернешься к своей Даше.
Дмитрий еще раз посмотрел на свою молодую жену, продолжавшую определенно затянувшуюся беседу с молодым человеком, и встал из-за стола. При этом он думал так: «В самом деле, ничего плохого не будет, если я пойду послушать, как поет сестра Дашеньки».
– Перед этим давай выпьем по рюмочке за вас, – пробормотал Игорь.
– Давай.
– Нет до дна, до дна, – запротестовал Игорь, увидев, что Дмитрий только пригубил свою рюмку.
– Брось, жениху напиваться неприлично, – отвечал Дмитрий, который обычно не выпивал больше двух-трех рюмок крепких напитков.
– Ну как знаешь, тогда пошли.
Они протиснулись сквозь ряды танцующих и оказались в гардеробной. Накануне Дмитрий в деталях обсуждал с администрацией ресторана план проведения вечера, однако о существовании каких-то помещений, кроме основного зала, он осведомлен не был. Сейчас он недоумевал: получалось, что в ресторане был еще один зал, который ему не показали. А ведь он просил показать ему все помещения. Значит, его обманули? Зачем? Это было странно. А появление сестры… Почему Даша о ней ни разу не упоминала? Наверное, Игорь просто хочет его разыграть. Что ж, посмотрим.
К его удивлению, шедший впереди него Игорь отдернул портьеру, которую Дмитрий раньше принимал за декоративную. За портьерой оказалась массивная дубовая дверь. На двери красовалась надпись «диванная». Игорь повернул ручку, и друзья оказались в небольшом помещении, по периметру которого были расставлены диваны и кресла, а в противоположном углу располагалась миниатюрная барная стойка. Комната тускло освещалась двумя светильниками. В воздухе стоял запах каких-то благовоний, напоминавших гашиш. В креслах сидело несколько незнакомых ему молодых людей. По всей видимости, они были приглашены со стороны невесты. На одном из диванов расположилась девушка. Когда друзья вошли в комнату, она отложила гитару – видимо, она только что закончила играть – и встала. Тут же один из молодых людей, угадывая ее желание, услужливо налил стакан воды и передал ей. Девушка поблагодарила его кивком головы и, сев на диван, опять взяла гитару в руки.
Одного взгляда на нее Дмитрию было достаточно, чтобы понять, сколь она прекрасна. Если девушка и приходилась сестрой Даше, то была на нее совершенно не похожа. Даша была голубоглазой блондинкой среднего роста, немного полноватой, с аккуратной короткой стрижкой. У нее был слегка курносый нос, который сводил Диму с ума. Она почти не пользовалась косметикой, что Дима также одобрял.
У Дашиной сестры, если, конечно же, верить словам Игоря, что она ее сестра, нос был прямой, с едва заметной горбинкой, которая ее совершенно не портила, но напротив придавала дополнительный шарм. Она была шатенкой, длинные волосы ее свободно ниспадали на плечи. Роста она была выше среднего, при этом на ней были элегантные туфли на высоких каблуках, что делало ее выше большинства мужчин. Она была скорее худощава. Дмитрий всегда отдавал предпочтение женщинам с формами, но, странным образом, худоба Любы показалась ему невероятно притягательной. Дима ощутил сухость во рту и направился к стойке бара.
На появление друзей никто не обратил никакого внимания.
– Что же мне вам еще спеть? – спросила Люба. У нее был приятный низкий голос.
– Что-нибудь архетипическое, – сказал один из молодых людей.
– Архетипическое? Я и слов-то таких не знаю, не то что песен, – отвечала Люба, улыбаясь. Потом, подумав, добавила:
– Разве что эту. Но только по твоей просьбе, Кирюша.
Дмитрий пересек комнату и сел в свободное кресло, находившееся напротив Любы. Девушка подняла голову, и их глаза встретились. Дмитрий ощутил легкое покалывание в области головы и позвоночника, как если бы он находился на терапевтическом сеансе токов ультравысокой частоты. Потом она взяла первый аккорд, комната заполнилась чудесными звуками. Ее нежные длинные пальцы словно ласкали гитару, и та с благодарностью отдавала все лучшее, что в ней было. Потом Люба снова подняла голову и посмотрела прямо в глаза Дмитрию. Не отрывая своего взгляда, она запела низким бархатистым голосом:
Ой, да не вечер, да не вечер,
Мне малым мало спалось,
Мне малым мало спалось,
Ай да во сне привиделось.
До этого Дмитрий слышал эту песню много раз, но не находил в ней ничего особенного. Сейчас же ему вдруг открылась вся ее красота и скрытая значимость. Но что самое удивительное, ему показалось, что он невольно становится участником событий песни. По крайней мере после слов «во сне привиделось» он не смог бы с уверенностью ответить на вопрос, спит он или бодрствует. Он продолжал смотреть в темные как омут глаза Любы, а она пела дальше:
…
Будто конь мой вороной,
Разыгрался, расплескался,
Разрезвился подо мной.
С этого момента комнаты и сидящих в ней людей для Дмитрия не существовало более. Он смотрел в глаза Любы и видел себя самого, но отнюдь не молодым московским хирургом, который только что женился. Дмитрий видел себя закаленным в боях, зрелым казаком, стоящим у плетня. Звали его Митко. Перед его взором открывалась бескрайняя степь. Было раннее утро. Прохладный ветер приятно холодил разгоряченное теплой постелью тело. Вот-вот должно было взойти солнце. Он встал до зари. Через какой-нибудь час он уйдет в боевой поход. В походах Митко бывал много раз и всегда испытывал легкое волнение перед отправлением в путь. Ведь когда отправляешься в боевой поход, не знаешь, что тебя ждет, вернешься ли. Так он прожил лучшие годы своей жизни. Так жили его отец и дед. Все они служили российскому государю и в то же время были свободны. Государь был далеко, а они были тут. Они были хозяева своей степи. Этот запах дикой свободы, перемешанный с горечью полыни, полной грудью вдыхал сейчас казак, глядя на необъятные просторы открывавшейся перед ним степи.
Митко посмотрел назад. Перед ним был большой хутор. Там стоял его дом. Дом, где родились его дети. Он построил его своими руками. На пороге появилась его жена. Она как две капли воды походила на Любу. В руках она держала кувшин. Он стоял и смотрел, как она грациозно идет к нему.
– Выпей на дорожку, – сказала Люба, протягивая ему кувшин с молоком.
Митко взял кувшин и неторопливо выпил его до дна. Пока он пил, Люба смотрела на него. Потом она взяла кувшин и сказала:
– Я принесу твою шашку.
Митко посмотрел вслед удаляющейся жене. Ненадолго он предался воспоминаниям. Первый раз он увидел Любу на своей собственной свадьбе, тогда Митко вел под венец добрую дивчину из соседней станицы. Когда Люба с ним заговорила, в него словно молнией ударило. Это была любовь с первого взгляда. Он был очарован ею. В ту же ночь, попирая все законы казацкого общежития, он выкрал Любу прямо из ее дома. Разразился чудовищный скандал. Они уехали из станицы и основали свой хутор. Со временем все поутихло. «Мир всегда был послушен силе», – подумал Митко.
Он еще раз посмотрел на степь и пошел в конюшню. Вот он, его вороной конь, его верный друг. Сколько раз он выручал его в смертельном бою! Своенравен, конечно, как без этого. Никому, кроме Митка, не давал себя оседлать.
Подошла Люба, у нее в руках была его шашка. Эта шашка раскроила не одну голову. Она должна была ему послужить и в этот раз.
Дмитрий похлопал коня по загривку и сказал:
– Странный мне сон был нынче, Любаня.
– Что за сон еще? – спросила Люба.
– Будто конь мой перестал меня слушать, – отвечал Митко. Он помолчал немного и добавил:
– И, знаешь, будто ветер сдул папаху, и остался я с непокрытой головой. К чему бы это?
Люба внимательно посмотрела ему в глаза, как будто пытаясь в них прочесть его судьбу. На мгновение Митко заметил в глубине Любиных глаз огонек тревоги, и от этого ему, всегда такому уверенному в себе, теперь стало немного не по себе. Люба отвела взгляд и сказала:
– Да нет, видно, померещилось просто. Скачи себе спокойно. Вернешься целехонек. На вот, возьми, я тебе тут еды собрала.
Они вышли за околицу. Поцеловались. Он надел бурку, вскочил на коня и пошел мелкой рысью. Через пять минут обернулся, чтобы еще раз посмотреть на свой хутор. Люба продолжала стоять и смотреть ему вслед. Что его ждало в этот раз? Вернется ли он из похода? Кто прав: Люба или одолевающие его неприятные предчувствия? А может быть, Люба просто хотела его успокоить? Кто знает? Жизнь Митка никогда не была легкой, но ему казалось, что он сам выбрал такую. И другой он себе не желал.
Люба не пела более, а просто перебирала струны на гитаре. Дмитрий очнулся, ему показалось, что он только что прожил целую жизнь, другую, но в то же время свою. При этом его нынешняя жизнь во всей своей рафинированности и предсказуемости показалась скучной и неинтересной в сравнении с той, только что прожитой им, полной суровой борьбы казацкой жизнью.
Люба перестала играть и отставила гитару в сторону. Дмитрий оглянулся по сторонам. Они были одни в комнате. Он встал, налил стакан воды и подал девушке. Их руки случайно соприкоснулись.
– Спасибо, – сказала она. – Как тебя зовут?
– Дмитрий.
– Понимаю. Как же я сразу не догадалась? Ты же муж моей сестры.
– Да, это так. Мы только что поженились, – почему-то смущенно, как будто чувствуя за собой вину из-за того, что он только что женился на другой, сказал Дима.
– А как тебя зовут? – спросил он.
– Люба.
– Почему тебя не было за праздничным столом?
– А почему ты не спросишь, как так получилось, что моя родная сестра нас с тобой не познакомила?
– Понимаю, – сказал Дима, хотя толком ничего не понимал. Помолчав, он добавил:
– Ты так поешь… – И замолчал, покраснев и испытывая неловкость, как если бы он, новоиспеченный муж, объяснился в любви посторонней женщине.
– Как так?
– Прекрасно, нет, это не то слово. Божественно. Да, божественно. – Диму словно прорвало, и он начал говорить без остановки, не сдерживая себя более. – Такими нежными руками по-другому играть и нельзя. Твои глаза бездонны! Я не видел никого красивее тебя. Спой мне еще, пожалуйста.
– Я бы рада тебе сыграть, но не могу. У меня порвалась струна. Разве ты не видишь?
Дима посмотрел на гитару и увидел порванную струну.
– Что же теперь делать? – озадаченно спросил он.
– Не знаю, видимо, не судьба.
– Наша судьба в наших руках, – услышал Дмитрий неожиданно окрепший в своей уверенности собственный голос. А сам подумал: «Что это за чушь я несу?».
– Не знаю, – ответила Люба и встала.
– Куда ты? – нервно спросил Дмитрий.
– Мне пора.
Люба сделала движение по направлению к двери и, случайно оказавшись рядом с Дмитрием, ласково провела рукой по его щеке, шепнув при этом: «Прощай».
– А когда же я тебя услышу вновь?
– Теперь уж не скоро.
– Почему не скоро? Давай завтра. Приходи к нам в гости.
– Не думаю, что моя сестра очень обрадуется моему приходу. К тому же я уезжаю завтра ранним утром.
– Куда?
– В Ялту.
– Надолго?
– Не знаю. Может, навсегда.
– Как это навсегда? Останешься жить в Ялте?
– Почему жить? Просто когда уезжаешь, никогда не знаешь, когда вернешься, – сказала Люба, но, увидев отразившуюся на лице Дмитрия искреннюю тревогу, добавила с улыбкой: – Я пошутила, просто я давно уже ничего не планирую. Билет в один конец. И никаких планов. Как надоест, вернусь. А может быть, поеду из Ялты куда-нибудь еще.
Вот так просто распрощаться с Любой, о существовании которой полчаса назад он и не подозревал, вдруг оказалось для Дмитрия совершенно невозможным. Хоровод мыслей, роившихся у него в голове, сплелся в одну, и он сказал:
– А если я достану струну?
– Струну?
– Ну да, струну. У тебя же ведь струна порвалась. Ты из-за этого играть не можешь.
– А, струну! А ты не забыл, что ты жених на своей свадьбе? Хорошие мальчики так не делают.
– С чего ты взяла, что я хороший мальчик?
– А разве ты плохой?
– Хороший ли, плохой, но точно уже не мальчик.
– Вот оно что… – протянула Люба, улыбаясь.
– Да, вот так. Так как насчет струны? Я сейчас все организую.
– Если уж тебе так хочется меня еще послушать, то проще будет зайти ко мне. У меня дома, кажется, есть нужная струна.
– Прямо сейчас?
– Да. Я живу за углом этого дома.
– За углом этого дома? – недоверчиво спросил Дмитрий.
– Да, но думаю, тебе не стоит ходить. Моя сестра может тебя хватиться. Да и вообще, что скажут?
– Кто что скажет, меня не интересует, – твердо сказал Дмитрий, думая при этом: «Схожу ненадолго, минут на пятнадцать, и дело с концом. Никто и не заметит». – Так пойдем?
– Не обижайся, пожалуйста. Я просто о тебе беспокоюсь. Чтобы, не дай бог, не навредить чем. Но если ты так хочешь, если настаиваешь, то пойдем.
– Пойдем.
Когда они проходили гардеробную, какие-то люди попрощались с Любой. Дмитрий с ними не был знаком.
«Приглашенные со стороны невесты, – подумал он. – Все равно ничего хорошего. Сейчас пойдут расскажут, что жених куда-то пошел. Ладно, – мысленно махнул он рукой, – я только на пятнадцать минут. Туда и обратно».
Они наконец вышли на улицу и погрузились в благоухание весенней листвы. Уже стемнело. Только что прошел дождь, который освободил воздух от висевшей в нем дневной пыли. Дмитрий чувствовал стеснение в груди. Мысли его были разобщены. Сознание спутано. Все, на что он был способен в эти минуты – это чувствовать. Чувствовать, что ему хорошо.
Люба сделала неверный шаг и, пошатнувшись на высоких каблуках, тихо вскрикнула.
– Обопрись на мою руку, – сказал Дмитрий.
Она взяла его под руку, и от этого простого прикосновения он впал в состояние небывалого блаженства.
Они пересекли бульвар, миновали еще два дома и зашли в обшарпанный подъезд обычной девятиэтажки. Место проживания Любы резко контрастировало со всем ее изысканным обликом. Они поднялись на лифте на шестой этаж. Стоя перед дверью, пока Люба рылась в поисках ключей в своей сумочке, Дмитрий жадно вдыхал аромат ее духов.
Наконец она справилась с замком, и они оказались в малогабаритной однокомнатной квартире. Впрочем, она показалась Дмитрию довольно уютной. Люба погасила верхний свет и включила торшер. Комната погрузилась в приятный полумрак.
– Проходи, садись, – просто сказала Люба. – Хочешь что-нибудь выпить?
– Пожалуй… – неопределенно ответил Дмитрий.
Люба открыла небольшой шкаф, извлекла оттуда бутылку какого-то напитка и разлила его по двум маленьким керамическим рюмкам.
– Что это? – спросил Дмитрий.
– Бальзам, такой здесь не достанешь. Мне его из Риги присылают. Я им угощаю только друзей. Попробуй, тебе должно понравиться.
Дмитрий взял рюмку и пригубил напиток.
Люба тем временем достала из какого-то шкафа струну и ловким движением натянула ее.
– Как ты все красиво делаешь, – сказал Дмитрий.
– Да? Тебе нравится? – смущенно произнесла Люба.
– Спой же мне что-нибудь, – попросил он.
– Хорошо, если ты так хочешь, – ответила она.
Люба начала перебирать своими красивыми пальцами по струнам, и комната заполнилась чарующими звуками. Она запела не сразу, давая возможность гостю в полной мере насладиться ее игрой. Дмитрий сидел, вдыхал пары бальзама и зачарованно смотрел на девушку. Когда она запела, ему показалось, что ее бархатистый голос нежно обволакивает его со всех сторон. Позже он будет тщетно пытаться вспомнить, о чем она ему пела в тот вечер. Но все, что сохранила его память, было лишь обрывками слов и фраз.
Незаметно для себя самого Дмитрий оказался сидящим на ковре около ног Любы. Она была увлечена пением и ничего не замечала. Улучив паузу в ее игре, он взял ее руку и поднес к своим губам. Люба не возражала. Тогда он встал и, нежно привлек ее к себе за талию, а затем поцеловал в губы. Когда их уста слились в единое целое, время перестало для него существовать.
Его привел в чувство звонок телефона. Он держал Любу в своих объятиях.
– Не подходи, – пробормотал Дмитрий.
Телефон продолжал звонить.
– Надо все-таки подойти, – сказала Люба. Выскользнув из его рук, она откинула простыню и встала с кровати.
– Нет-нет, – говорила Люба в трубку, – никого здесь нет. Я уже давно сплю. Что за фантазии?
Звуки ее голоса окончательно вернули Дмитрия в сознание.
«Боже мой! – подумал он, – который сейчас час?» Взгляд его упал на стоявший на тумбочке будильник. Стрелки показывали начало третьего.
– Тебя, между прочим, разыскивают, – сказала Люба.
– Кто? – в ужасе спросил Дмитрий.
– Мои родители. Впрочем, они теперь и твои родственники тоже.
– Боже мой! – забормотал Дмитрий. – Что же я скажу Даше? Они, наверное, с ног сбились, меня искали.
– Скажи ей, что вышел подышать свежим воздухом и тебя сшибла машина. Потерял сознание. Ты оказался в больнице, как потом выяснилось, в результате легкого сотрясения мозга. Но теперь все нормально. Какое-то время тебе требуется покой.
– Не думаю, что Даша в это поверит. – Дмитрий заставил себя говорить спокойно. Он поймал себя на мысли, что, несмотря на всю остроту ситуации, ему, прежде всего, не хотелось, чтобы Люба заметила, что он нервничает. Но Люба уже проявила должную проницательность и уязвленно заметила:
– Я просто не хочу тебе портить жизнь.
– Ничего ты мне не портишь, – сказал он.
– Тебя все разыскивают. Волнуются. А ты здесь, с другой. – И она проникновенно посмотрела на Дмитрия. – Иди скорее. Еще все уладишь.
– Хорошо, – дал себя уговорить Дмитрий, – сейчас пойду, – сказал он и стал одеваться.
– Возьми, – сказала Люба, заботливо протягивая телефон. – Позвони ей скорее.
– И что я скажу? – поинтересовался новоиспеченный муж.
– Что ты звонишь из травмпункта.
– Нет, это не подойдет. – Ему определенно не хотелось говорить с Дашей в присутствии Любы. – Придумаю что-нибудь. Позвоню с улицы.
– Как знаешь. Я так за тебя волнуюсь. Из-за меня у тебя теперь будут неприятности.
– Ну что ты, – сказал Дима. Ему хотелось успокоить Любу. – Какие неприятности? Все уладится.
– Не знаю, Даша такая ревнивая!
– Не будем об этом, – сказал Дмитрий. – Я сам со всем этим разберусь.
Полностью одетый, он стоял перед дверью.
– Ну дай-то бог, мой милый, – сказала Люба и нежно погладила его по щеке.
Дмитрий поцеловал ее, и время для него опять приобрело стремительный ход. Он с трудом заставил себя оторваться от девушки и спросил:
– Когда же мы увидимся?
– Не знаю, – ответила Люба.
– Давай завтра.
– Если только в семь утра, – улыбнулась Люба.
– Почему в семь? – серьезно спросил Дима.
– Какой ты чудак! Я же завтра улетаю в Ялту.
– Я и забыл, – озадачено сказал Дмитрий. – Значит, я зайду до твоего отъезда.
– Пожалуйста, не надо. Что ты скажешь Даше?
– Что-нибудь скажу.
– Нет, тут уж ничего не поделаешь, милый. Иди к своей Даше, а я полечу в Ялту. Прощай.
Дмитрий хотел было что-то добавить, объяснить, что можно придумать выход из создавшейся ситуации. И что он обязательно это сделает, но дверь Любы уже закрылась перед ним, и он остался стоять на лестничной клетке в ожидании лифта. Он посмотрел на часы. Время неумолимо приближалось к трем часам ночи. Ему надо было идти, но хотелось остаться. Он сделал над собой усилие и вошел в открывшиеся двери лифта.
Выйдя на улицу, он быстрыми шагами пошел по направлению к бульвару. Машин как назло было мало. Только минут через пятнадцать ему удалось договориться с каким-то частником на «Жигулях» первой модели. Частник зверски курил, ругал правительство и всячески пытался вовлечь Дмитрия в разговор. Но молодому хирургу было не до праздных бесед. В начале четвертого он стоял перед дверями своего дома, если так можно было назвать двухкомнатную квартирку, которую они сняли с Дашей за несколько дней до свадьбы. Молодые планировали приехать сюда сразу после свадьбы. Какими далекими казались теперь эти светлые планы!
Дмитрий тщетно шарил в карманах в поисках ключей. Наверное, они выпали, когда он торопливо сбрасывал с себя одежду три часа назад у Любы. Он позвонил в дверь. Никакого ответа. Позвонил еще раз. Потом еще и еще. Очевидно, Даша решила не ехать без него на их совместную квартиру, а отправилась к своим родителям. Это все осложняло. Одно дело было объясниться с Дашей наедине, другое – держать ответ еще и перед ее родителями.
«Переночую у родителей, – решил Дмитрий, – а там видно будет».
Он снова вышел на улицу и пошел пешком. До дома его родителей можно было дойти минут за двадцать. Дмитрий шел по набережной. Мимо него проезжали редкие автомобили. Окна в домах были темными. Город спал. После того, как он решил отложить разговор с Дашей до завтра, ему стало легче. Постепенно мысли его вернулись к Любе. Поначалу это были легкие приятные воспоминания. Он явственно ощущал ее запах, легкость ее прикосновений. Дмитрий шел, насвистывал и улыбался. У дверей родительского дома он пришел к уверенности в необходимости проводить Любу в аэропорт. Дмитрий тихо открыл входную дверь. Тут его ждал неприятный сюрприз. Первое, что он увидел, было бледное лицо его матери.
– Ну и как ты все это объяснишь? – почти закричала она.
– Тихо, тихо, только без истерик, все объясню потом.
Из спальни показался отец.
– Тихо говорить не обязательно, – мрачно сказал он. – Из-за тебя все равно никто не спит. Что все это значит?
– Послушай, па, я уже взрослый человек… – Взглянув на выражение лица отца, Дмитрий осекся и сказал:
– Ладно, па, прошу прощения. Действительно виноват. Но так уж вышло. Я потом все объясню. Утром. А сейчас мне надо идти.
– Тебе жить, – только и сказал отец, и они с матерью, убедившись, что их сын, по крайней мере, жив и здоров, отправились в спальню.
Оставшись один, Дмитрий зашел к себе в комнату, открыл ящик письменного стола и взял все имевшиеся у него деньги. Когда он подъехал к дому Любы, уже светало. Он позвонил в дверь. Люба почти сразу же открыла дверь. Она встретила его в костюме Евы. От одного взгляда на нее у Дмитрия перехватило дыхание, и он молча заключил ее в свои объятия. Она не задала ему ни единого вопроса. Они занимались любовью до шести часов утра, когда ненавистный будильник возвестил о начале нового дня, который не нес для молодого хирурга ничего приятного. Во-первых, Люба уезжала, во-вторых, предстояло трудное объяснение с Дашей и ее родителями. При этом чем больше проходило времени, тем ситуация для Дмитрия становилась все сложнее.
Люба вышла из душа свежая, как утренняя заря. Как будто не было бессонной ночи.
Они выпили кофе.
– Будем прощаться, милый, – сказала она, нежно глядя ему в глаза.
– Я провожу тебя в аэропорт.
– Ну что ты? Ты же, наверное, не спал всю ночь. Тебе надо отдохнуть.
– Отдыхать будем на том свете.
– Мне, конечно, это будет очень приятно, но подумай сам, зачем тебе ехать в такую даль?
– Я просто хотел бы тебя проводить.
Всю дорогу в аэропорт они целовались на заднем сидении такси. Когда машина подъехала к зданию «Внуково», Люба достала кошелек.
– Не надо. Я сам, – сказал Дмитрий и заплатил водителю.
Войдя в здание, Дмитрий неожиданно для себя самого сказал:
– Я хотел бы поехать с тобой.
– Я думаю, тебе не стоит этого делать, милый, – сказала Люба и погладила его по щеке.
– Ты не хочешь, чтобы я поехал?
– Я очень, очень этого хочу, но… – сказала она, призывно глядя ему в глаза.
– Ты едешь к кому-то? У тебя в Ялте кто-то есть? – прервал ее Дмитрий.
– Нет, никого, но… – неуверенно ответила Люба. – Просто я боюсь доставить тебе неприятности.
«Куда уж больше!» – подумал Дима и сказал:
– Ты не понимаешь, как ты мне теперь дорога.
– Я тоже к тебе успела привязаться.
– Тогда едем. – И Дмитрий отправился в кассы авиабилетов.
Дмитрию достался последний билет. Потом он снял трубку телефона-автомата и набрал номер Даши.
– Алло, – послышался голос ее матери.
Нет, объясняться с ее матерью, которая теперь приходилась ему еще и тещей, было выше его сил, и Дмитрий повесил трубку. Да и что он мог сказать Даше? Что улетает в Крым с ее сестрой?
«Позвоню из Ялты», – сказал он себе.
Оказавшись в кресле самолета, Дмитрий взял Любу за руку и сразу же заснул.
Во сне он снова увидел себя казаком Митком. Он находился в боевом походе. Как-то вечером, гуляя по лагерю, Митко случайно услышал голоса казаков, доносившиеся из одной палатки.
«Бравый парень наш Митко. Ежели бы он со своей сотней во фланг этим гадам не зашел вчера, то не сидеть бы мне здесь сейчас с тобой. Всех бы нас и порубали басурмане.
– Бравый-то бравый, а такой же, как все, видать, будет…
– Это как так? Думаешь, каждый так сдюжит?
– Я, брат, о другом сейчас. О жинке его, Любане.
– А что такое?
– Да ты что ж, не знаешь ничего?
– Слыхал что-то, да верить не хотел.
– То-то, что не хотел. Я тоже не хотел, пока своими глазами не увидел, как к ней Микола после захода солнце на хутор тайком пробирался. Митко в отъезде, само собой, был. Ладно бы один Микола, а вот сколько у ней таких, как Микола, парубков побывало, и не счесть.
– Да, жаль его, такой бравый хлопец, а жинка его шлюха поганая получается. Позор да и только!
– Ладно, поточили лясы и буде, – вмешался голос третьего казака. – Сам разберется Митко.
Кровь прилила к голове Митка. Не мешкая ни минуты, он вскочил на верного коня и поскакал во весь опор. Скакал три дня и три ночи. А когда прискакал, то на хутор свой не пошел. У плетня затаился. Как солнце зашло, шаги послышались. Присмотрелся Митко из засады своей и точно – видит, Микола крадучись идет. Но не в хату пошел, а к амбару подкрался и шасть туда. Минут через десять дверь хаты отворилась и на пороге Люба показалась. Осмотрелась по сторонам, как будто бы боясь чего-то, и в амбар устремилась тоже. Долго лежал Митко в бурьяне. Сердце бешено билось в его груди. Как светать стало, дверь амбара отворилась и на пороге Микола показался. Но Митко уже ждал его. Сверкнула вороненая сталь – и нет больше Миколы. Вошел Митко в амбар и увидел Любу. Вначале ужас мелькнул в ее глазах. А потом, как будто смирившись со своей судьбой, открыто посмотрела она на него и сказала: «Бей, Митко, бей, твоя правда. Детей только жалко, сиротами останутся». Занес Митко окровавленную шашку над головой, и тут что-то словно подбросило его в воздух. Это шасси самолета коснулись земли.
Проснулся Дмитрий в холодном поту. Некоторое время он дико вращал глазами, потом уставился на свою руку, не понимая, куда делась окровавленная шашка, которую он сжимал минуту назад. Потом он посмотрел на Любу. Девушка мирно дремала в своем кресле. Значит, все было в порядке. Дмитрий энергично помотал головой из стороны в сторону пытаясь сбросить остатки жутких сновидений.
– Что это ты головой мотаешь? – ровным голосом спросила его проснувшаяся Люба.
– Да так, пустяки, – махнул рукой Дмитрий. – А где ты собиралась жить в Крыму? – спросил он, чтобы сменить тему.
– Так, в одном санатории под Ялтой.
– В каком именно?
– По направлению к Мисхору.
– А где буду жить я?
– Думаю, там же.
– Надеюсь на это.
Потом они долго тряслись по пыльной дороге, стоя в переполненном рейсовом автобусе. Их взору открывались чудесные крымские пейзажи. На Дмитрии была рубашка с коротким рукавом, легкие брюки и толстый кошелек в кармане. Он прихватил с собой все деньги, подаренные на свадьбу.
– Знаешь, я никогда не был в Крыму, – прошептал Дмитрий на ухо Любе.
– Неплохое начало, – шепнула она ему в ответ.
Когда они добрались до Ялты, то в первую очередь отправились на рынок. Купили немного фруктов и бутылку вина. Закусив, они отправились на море. И только искупавшись, поехали в дом отдыха.
– Мне к Антону Филипповичу, – сказала Люба на проходной привратнику строгого вида. Их пропустили. Дом отдыха оказался полностью заполненным. Но, благодаря каким-то договоренностям Любы, им выделили номер, за который за неделю вперед заплатил Дмитрий. После легкого ужина они без промедлений устремились в постель. Потом Дмитрий забылся коротким сном. Когда он проснулся, Любы рядом не было. Он нашел ее на балконе. Она смотрела на звезды и курила. Дима сел рядом.
– Скажи, как так получилось, что Даша меня с тобой не познакомила?
– Вот так и получилось, – безразличным тоном отвечала Люба.
– А вы родные сестры?
– Да, я старше Даши на год.
– А почему ты живешь отдельно? У ваших родителей пятикомнатная квартира в элитном доме. Там всем бы места хватило. А ты ютишься в панельной однушке.
– Надоела мне вся эта семейка.
– Как это?
– Да вот так, надоела. И Даша, и мама, и папа. Все.
Дмитрию, который всегда ладил с родителями, это было понять сложно. Кроме всего прочего, отец много помогал ему в жизни: при поступлении в институт и ординатуру, при устройстве на работу. Подобного рода помощь предполагала наличие хороших отношений. И он не совсем представлял себе, как бы он мог без этого обойтись.
– Поэтому я и живу одна, – сказала Люба.
– Чем же они тебе надоели?
– Они такие правильные. Все они: папа, мама и Даша туда же. С утра встали в восемь часов. И чтоб каждый день в одно и то же время. Режим. Полезно для здоровья. Твердят при этом давно заученную бредовую фразу: Mens sana in corpore sano. В выходные, разумеется, позже, но все равно в определенное время. Скажем, в девять тридцать. Дальше – завтрак. Пять дней в неделю надо обязательно ходить на работу. И чтоб с девяти до шести. А то, что работа эта, если признаться, никому из них, я родителей имею в виду, уже не интересна лет десять-пятнадцать, как минимум, то об этом лучше не упоминать. Заняться чем-нибудь другим страшно. Можно потерять, что имеешь. Вечером ужин. Раз в три месяца – в театр, раз в полгода – консерватория. Потому что надо духовно развиваться. Хотя я не уверена, интересно ли им то, что они там смотрят и слушают. Когда-то, наверное, было интересно. А сейчас – нет. Так, по привычке ходят. Перед сном читают книги, конечно же – один из путей ухода от их рутинной действительности. Раз в два месяца видятся с друзьями, то есть ходят друг к другу в гости. Хотя все темы для разговора сто лет как исчерпаны. Друзья-то новые не появляются у них. Вся жизнь по расписанию. И так день за днем, год за годом. Одно и то же. Одно и то же. Невыносимо. Нет, они, конечно, добропорядочные, образованные люди. Но это все равно невыносимо. И Даша такой же, как они, становится. Они ее себе под стать воспитали. Закончила институт. Вышла замуж. Появятся дети, которые будут вести такую же скучную жизнь. И все по новой. Будут так же старательно карабкаться вверх по социальной лестнице. И знаешь, что особенно отвратительно?
– Что же? – спросил Дмитрий.
– То, что они все это больше всего на свете бояться потерять. То есть они боятся расстаться с вот этой вот рутиной. Вцепились в нее мертвой хваткой, как бульдог в кусок мяса, и тащатся так до гробовой доски. Это просто унизительно.
– А что хочешь ты?
– Как тебе объяснить? Уж только не эту тягомотину, убивающую все живые чувства на корню. Понимаешь, важно не допустить, чтобы твой дух умер в тебе. Если дух умирает, то ничего уже не надо. Тогда ты живой труп. А однообразие убивает дух. Не знаю, как в матери, но в отце в молодости очень сильный дух сидел. По фотографиям видно. Да только вышел весь.
– А чем ты занимаешься? – спросил ее Дима.
– Ничем.
– Как это ничем?
– Так. В настоящий момент я стою с тобой на балконе.
– Я имею в виду, учишься ты или работаешь?
– Боюсь, что я тебя разочарую, если скажу, что я не учусь и не работаю. По крайней мере, в настоящее время.
– А где ты училась?
– В каком смысле?
– Ну, какой ты закончила институт, какую школу?
– Боже мой! Ну почему, почему все должны непременно заканчивать институты!
Дмитрий молчал.
– Почему? Ответь мне?
– Ну, – многозначительно начал он, – я полагаю, есть много тому причин. Одна из них очень простая – образование помогает зарабатывать хлеб насущный…
– А если я не желаю этого делать? Я не хочу отягощать свой высокий дух мыслями о хлебе насущном. Не хочу и все.
Дмитрий оставил ее комментарий без ответа и продолжал:
– Другая – это интеллектуальное развитие…
– Ты говоришь, как мои предки. А я вот что у тебя спрошу: если у тебя был бы выбор, что бы ты предпочел: гордый свободный дух или холодный набор бессмысленных знаний?
Дмитрий зачарованно смотрел на Любу, на ее гордую осанку. В сиянии луны она была прекрасна. Сознание его было смущено. Дмитрий привлек ее податливое тело к себе. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Он стал целовать ее щеки, нос, лоб, глаза. Потом их уста и тела слились воедино. Так прошел остаток ночи.
Следующий день они валялись на пляже, ели, спали и любили друг друга. Потом наступила сладкая южная ночь. И все повторилось вновь. Время летело незаметно. Каждый день Дмитрий собирался позвонить в Москву, но все время откладывал это.
Как-то раз ночью, когда они, откинув простыни, лежали на кровати, Дмитрий решился задать вопрос, который мучил его с самого первого вечера их знакомства.
– Люба, ты знаешь… – начал было он, но замолчал в нерешительности.
– Что?
– Когда ты пела мне тогда в ресторане, у меня случились странные видения.
– И какие же видения тебя посетили, мой милый?
– Мне померещилось, будто я это не я, а казак, который собирается в боевой поход. При этом вся жизнь этого казака, то есть моя, промелькнула передо мной. Так вот, в тот момент я стоял и смотрел на степь. Я чувствовал ее запах. Различал звуки. Было раннее утро. Потом я обернулся посмотреть на свой хутор и увидел… – Тут Дмитрий замолчал.
– И что же ты увидел, милый?
– Увидел тебя. Ты была моей женой. Я знал это, понимаешь? Знал, что у нас есть дети. Ты несла мне крынку молока. Ты была необычайно красива. И пока я любовался тобой, я вспомнил, как увидел тебя в первый раз на своей свадьбе с другой и выкрал тебя в ту же ночь. Понимаешь?
– Понимаю, – как всегда спокойно отвечала Люба.
– Я-то лично ничего не понимаю. Были ли это действительно я и ты, и как такое возможно. А что понимаешь ты?
– Это карма, карма, мой милый.
Дмитрий не стал рассказывать ей про свой страшный сон. Но слово «карма» надолго задержалось в его памяти. Он не верил в перерождение душ, но был знаком с индуизмом из краткого курса истории мировых религий. До настоящего времени все это представлялось ему не более, чем восточной фантазией.
Потом они обнялись и долго наслаждались друг другом.
В середине следующей ночи Дмитрий проснулся. На этот раз он стал думать о словах Любы о жизненной рутине. Ему начало казаться, что это она говорила и о нем. Ему стало тревожно, что настанет день и он сам превратится в элемент рутины в Любиной жизни. Он поцеловал Любу, и она проснулась.
– Почему ты не спишь? – спросила она.
– Четверостишия так и крутятся в голове.
– Ты что, пишешь стихи?
– Да, – Дмитрий открыл свою тайну, в которую никогда еще никого не посвящал. Он действительно уже несколько лет подряд подчас испытывал желание писать стихи. Иногда, особенно по весне, четверостишия буквально одолевали его. Дмитрий в тщетных потугах даже исписал несколько листов бумаги, но когда возвращался к написанному, то неизменно осознавал всю незначительность своего творчества. Перечеркивал все и отправлял в корзину. Сейчас же к нему неожиданно пришла уверенность, что все наконец получится. К тому же ему хотелось объяснить Любе, что он не относится к числу заурядных людишек, в рутине коротающих свои дни, и потому он добавил:
– Да, даже на английском могу написать.
– Ах ты, мой Набоков, – сонно сказала Люба и, положив ему голову на плечо, заснула.
На следующий день, когда они лежали на пляже и смотрели вдаль на линию горизонта, Люба сказала:
– Давай зайдем сегодня вечером к Феде.
– Кто это – Федя? – спросил Дмитрий.
– Один мой друг, он, кстати, помог нам устроиться здесь.
– Откуда ты его знаешь?
– Это допрос? – спросила Люба лениво, но, посмотрев на сдвинутые брови своего кавалера, ответила:
– Так, учились в одном месте как-то.
– Где же вы учились?
– На филфаке МГУ, куда меня пристроили родители года четыре назад.
– Так ты учишься все-таки?
– Я оттуда сбежала через три года. Занудство ужасное было. Пойдем лучше окунемся в море и поедем.
Они приехали к Феде около семи часов вечера. Дверь им открыл сам хозяин. Это был долговязый детина, впалые щеки которого хранили на себе щетину трехдневной давности. Одет Федор был в шорты, здорово смахивавшие на семейные трусы, и давно не стиранную майку.
– А! – фамильярно заорал он на весь подъезд, растопыривая руки. – Наконец-то! А я-то думаю, куда она запропастилась. Теперь я вижу. – Тут он, посмотрев на Дмитрия, дружелюбно протянул ему руку. – Проказница! Шалунья! – Федя весело погрозил Любе пальцем, и они обнялись как старые знакомые.
– А я уж, признаться, подумал, что ты опять со своим югославом на Адриатику подалась, – сказал Федор. – Летний сезон, все, знаете ли, такое! Парус, яхта, острова, поросшие соснами, домашнее вино и так далее, и тому подобное.
– Какой югослав, Федя? Когда это было? – ответила Люба. Дмитрий с досадой заметил, что в ее голосе не было и тени смущения.
«Да, был некий югослав, – как бы говорила она. – Может быть, есть и сейчас, и ждет меня на Адриатике. Так что ж с того?»
– Ну, ладно, ладно. Я не сержусь.
– У тебя и не может быть причин сердиться, – двусмысленно ответила Люба.
Они тем временем вошли в малогабаритную двухкомнатную квартиру и сразу же проследовали на кухню. А куда же еще? В советское время принято было всем сидеть по маленьким кухням. Там не только готовили еду, ели и пили, но принимали гостей, спорили, и, так сказать, культурно общались. Квартира Феди не являлась исключением. В маленькую кухню до прихода наших друзей уже втиснулось человека четыре. Девушка Вера, некие Витька и Петька, а также сам Федор. Люди все подобрались молодые, лет по двадцать – двадцать пять. На маленьком столе стояло несколько початых бутылок пива и бутылка портвейна «Три семерки». Было накурено так, что топор можно было вешать. Собравшимся было весело. Беседовали о политике.
– Ты, смотри, как на Западе… – говорил Петька, который позавчера вернулся из своей первой двухдневной командировки в Австрию. Глаза его были полны благоговейного восторга от тамошней жизни.
– Где на Западе?
– В Вене, например… – говорил Петька гордо. Он явственно чувствовал свое очевидное превосходство над окружающими, которым, как и подавляющему большинству его сограждан, крайне редко удавалось пересечь границы своего большого государства. В то время выезд за пределы нашей отчизны, особенно в капстрану, был, можно сказать, актом трансцендентальным. Ездили лишь особо доверенные граждане и видели там нечто такое, что другим увидеть не удавалось никогда, а именно: западную жизнь, тот уровень материального потребления и свободы перемещения, который советским людям, за редким исключением, мог разве что привидеться во сне.
– А как на Западе? – спрашивал Витька.
– Изумительно, просто и-зу-ми-тель-но, – по слогам произнес Петька. – Чистота везде. Дороги, тротуары разве что не с мылом моют. Туалеты какие! А у нас грязь, разруха. По дорогам ездить невозможно. По родному городу не пройдешь, сволочь разная ходит – тут тебя и ограбят, и убьют. А у них порядок везде, а при этом полицейских не видно. А случись какое происшествие – полицейский тут же как из-под земли вырастает и порядок наводит. А у нас все наоборот. Милиционеров тьма тьмущая, а тебя грабить начнут, так они тут же как сквозь землю проваливаются.
– Естественно, – вполне серьезно сказала Вера. – Кому же охота головы под пули подставлять? Милиционеры, они ведь тоже люди.
– Не знаю, как там в Вене, – ответил Витька, насупившись, было видно, что ему обидно, что он не бывал в Вене, – а я вот в Болгарии был, и ничего особенного там не увидел. Я вот помню, у нас болгарка в классе училась, так она тоже все, как ты, Петь, говорила, что у них, в Болгарии, культуры больше. И что же выясняется? Подъезды, конечно, у них почище будут, но не намного. Люди, конечно, не такие озлобленные.
– Ты наших людей не тронь, – то ли в шутку, то ли всерьез сказал Федор. – Наши люди – это золото!
– Это точно, про людей ты подметил. Наши люди душевные, – совершенно серьезно продолжил Витька, отхлебнув портвейна «Три семерки». – Так вот, туалеты там тоже, может, почище наших будут. А если памятники архитектуры, допустим, взять? В Софии их всего два, по большому счету: русскому царю освободителю да православный храм потрясающей красоты стоит. Разве можно с Москвой или Питером сравнить? Тут и Кремль тебе, и Петергоф, Петропавловская крепость – всего не перечесть за целый день. А театры? Да что там говорить. – Он махнул рукой. – Нет у них ничего такого. Нам на Восток равняться надо, там наши славянские корни. Ты славянофилов почитай, поймешь, что делать. У нас свой путь, – совершенно неожиданно закруглил свою мысль Витька.
– Я ему про Австрию, он мне про Болгарию. Нигде не был, а говорит. А что насчет своего пути, так своим путем уже ходили не раз. «Умом Россию не понять, у ней особенная стать», – процитировал Петька. – Хватит уже, посмотри вокруг! Клопоморник какой-то, а не квартира. – И он обвел рукой маленькую кухню. По-человечески жить надо.
– То есть по-западному?
– Если угодно, то да, по-западному. Этим путем надо идти. Демократическим.
– Каким, каким? – неожиданно заорал Федя. – Демократическим? Да ты помнишь, что еще пятьдесят лет назад в стране рабство было?
– Какое такое рабство? Вроде рабов у нас в двадцатом веке не было, – недовольно осведомился славянофил Витька.
– А принудительный труд миллионов граждан в лагерях, Беломорканал и все такое. Рабство вперемешку с феодализмом.
– А кто крепостные-то? Кто феодал?
– Кто крепостные? Крестьяне, естественно. Только их колхозниками у нас называют. А паспорта отобрали. Считай, к земле прикрепили. Захотел колхозник куда поехать, а паспорта и нет. А без паспорта его любой милиционер на Беломорканал вмиг отправит. Из крепостного в раба, считай, превратит. – Он глотнул пивка и продолжил. – Нет, менталитет у людей так быстро не изменишь. Какая уж тут демократия, не приучены люди без кнута жить, смута начнется. А потому нам надо бы между Западом и Востоком, а на идейном уровне, считай, между славянофильством и западничеством, как Одиссею между Сциллой и Харибдой проплыть. Так-то…
– Нет, Восток, только Восток, – подключилась к беседе Вера. – У меня подруга из Индии приехала недавно…
– Бросьте вы свои политически незрелые беседы, – раздался мужской голос, и на кухню протиснулся еще один парень лет двадцати. – Я вот тут грибочков принес.
– Галлюциногенных? – томно поинтересовалась Вера.
– А то. – И он извлек из кармана небольшой сверток. Аккуратно развернув газету «Правда», он достал грибы. – Давайте попробуем, на всех должно хватить.
Первыми начали жевать грибы главные спорщики Витька и Петька. Остальные внимательно наблюдали за ними. Прошло минут пять после того, как они закончили трапезу.
– Ну как? Зацепило? – спросила Вера. Ей явно хотелось попробовать галлюциногенных грибочков, но она побаивалась и хотела вначале посмотреть на воздействие, оказываемое ими на других членов команды прокуренной кухни. Петька и Витька сосредоточенно молчали и, ожидая эффекта, прислушивались к своим внутренним ощущениям.
– Ну так как? Зацепило? Что молчите? – не унималась нетерпеливая Вера.
Они молчали, прислушиваясь к своим ощущениям. Прошло еще минуты две, после чего Витька, а за ним Петька вскочили со стульев и бросились в туалет. Оттуда раздались звуки изрыгаемой пищи. Вера побежала за ними. Туалет был крошечный. Двоим там никак было не разместиться. Петька, как более проворный, оказался ближе к унитазу. Витьке же ничего не оставалось, как пристроиться сверху. И потоки изрыгаемой им пищи устремились на голову его оппонента по дискурсу. А Вера в беспокойстве все спрашивала их:
– Ну так как? Как вы? Плохо? Да?
В этот момент Петька слегка повернул голову и, уклоняясь от потоков, изрыгаемых славянофилом, прошептал:
– Зацепило.
– Какие-то грибы у тебя протухшие, – надув губы, обратилась Вера к хозяину грибов. Она была явно разочарована таким исходом дела. – Забирай их.
– Мои грибы нормальные, – сердито сказал их хозяин. – Просто вы тут все портвейна с пивом обпились. А грибы тут ни при чем.
– Черт с ними, с грибами, – сказал Федя. – Скоро Андрей – мореплаватель приезжает.
– А кто это? – поинтересовалась Люба.
– Ну, это такой парень! Сама увидишь. Сын и внук всех больших людей.
– А почему «мореплаватель»?
– Потому что матросом работает.
– Каким еще матросом?
– Обыкновенным, на траулере в северном море ходит. Крутой чувак, в общем. Сами увидите.
Дмитрия весть о скором прибытии крутого чувака почему-то не сильно обрадовала, и он сказал:
– Пойдем, Люба.
– Мы пошли, – сказала Люба всей компании.
– До завтра, – махнул рукой Федя.
Они вышли из подъезда. Уже стемнело. Им навстречу шла группа молодых людей. Беглого взгляда на них было достаточно, чтобы определить, что они находятся в состоянии сильного алкогольного опьянения и представляют явную угрозу окружающим.
– Перейдем на другую сторону, – сказал Дмитрий.
– Зачем? Мне и здесь хорошо, – беззаботно отвечала Люба.
– Так будет лучше, – и Дмитрий, взяв ее за талию, почти силой перевел через дорогу.
Компания молодых людей проследовала мимо. Один из них взял камень и бросил им в фонарь. Послышался звук разбитого стекла. Раздались вопли одобрения его товарищей.
Когда они пришли в номер, Люба сразу заснула как убитая, а Дима вышел на балкон. Он смотрел на звездное небо. Чувства переполняли его. Четверостишья роились в его голове. В конце концов, не в силах бороться более с одолевающими его рифмами, он вышел в коридор, нашел уютное кресло и несколько часов кряду творил. Первые лучи солнца вернули его к реальности. Дмитрий быстро перечитал свои стихи и остался доволен ими. Потом он проспал до полудня. Когда он проснулся, Любы не было в комнате.
– Наверное, уже на пляже, – решил Дмитрий и опять почувствовал позыв к творчеству.
Проведя за письменным столом еще пару часов, он отправился на пляж. Люба лежала на песке и смотрела вдаль. Она улыбнулась ему. Они поцеловались.
– Сейчас придет Федя, – сообщила Люба.
Дмитрий промолчал. Вскоре действительно они увидели приближающуюся фигуру Федора. Рядом с ним шел какой-то высокий мускулистый парень.
– Привет моим друзьям, – сказал Федя. – Знакомьтесь, это Андрей.
У Андрея были правильные черты лица, светлые волосы, голубые глаза, открытый взгляд. Над левой бровью белел шрам. Дмитрию показалось, что он где-то видел Андрея раньше.
Мужчины обменялись рукопожатиями.
«Какая у него крепкая рука», – подумал Дмитрий.
– Ты действительно матрос? – спросила Люба.
– Действительно, – отвечал он, глядя ей в глаза.
– Никогда еще не была знакома с матросами, – засмеялась Люба.
– Надо же с чего-то начинать, – улыбнулся ей Андрей, и Дмитрий заметил, что Люба немного покраснела.
– Куда пойдем вечером? – лениво спросил Федя.
– Пойдем в какой-нибудь ресторан в Ялте, – предложил Андрей.
– Там шпаны полно, еще ввяжемся в какую-нибудь историю, – запротестовал было благоразумный Дмитрий.
– В какую еще историю? – недоумевая, спросил Андрей.
– Задираться будут, себе дороже станет связываться…
– Задираться? Кто? – он определенно никак не мог взять в толк, кто же это может на него задираться.
– Хулиганье всякое, – пояснил Дмитрий.
– Это не проблема, – без тени пафоса сказал Андрей и приоткрыл свою сумку, на дне которой лежали палки, скрепленные цепью.
– Нунчаки, – весомо пояснил Федя.
– Ты умеешь ими драться? – спросила Люба.
– Конечно, – без тени сомнения отвечал Андрей.
– И как часто ты их пускаешь в ход?
– Последний раз две недели назад в Москве, на Калининском дело было. Мы вдвоем с моим другом сидели, коньяк пили, никого не трогали. На выходе к нам привязались трое, лица им наши не понравились. Пока мой друг от них отмахивался, я палки достал. Ну а потом все просто было. Одному по груди провел. Другому – по рукам. Третий сам убежал.
Дмитрий посмотрел на Любу. Она внимательно слушала рассказ Андрея. Он говорил очень просто, и было видно, что он не врет, что действительно умеет пользоваться нунчаками и может ими разогнать несколько человек. В нем читалось какое-то безрассудство. Дмитрию показалось, что Любе он очень понравился.
– «Где же я его видел»? – мучительно думал Дмитрий, глядя на Андрея.
– Я слышала, матросы много зарабатывают, – прищурившись на солнце, спросила Люба.
– Это верно, неплохо, – просто ответил Андрей.
– Я слышала, что, оказавшись на берегу, они быстро прогуливают свои деньги в ресторанах и барах.
– И такое бывает.
– И ты тоже? – спросила Люба.
– И я.
– Тогда пошли, – предложила Люба.
Когда они проходили мимо входа в пансионат, Андрей сказал:
– Помню, как лет пять назад подъезжали сюда на родительской «Чайке». Шумная компания. Такое устраивали в пансионате! Из бассейна нас ночью администрация вылавливала. Хорошее было время!
– А кто у тебя отец? – поинтересовалась Люба.
– Тогда министром транспортного машиностроения был. Сейчас на пенсии.
Когда они сидели за столиком в ресторане, Дмитрий спросил у Андрея:
– Слушай, наверное, опасно на траулере в северном море плавать?
– В жизни все опасно, – беспечно отвечал ему Андрей.
– А много народу тонет?
– Нет, тонет немного. А вот калечится изрядное количество.
– Как это?
– Ну, например, когда трал идет, то кто-то должен стоять рядом. Если трос лопается, то люди без ног остаются. Да мало ли как еще…
Посмотрев на Любу, которая с большим интересом слушала рассказ об опасностях, коим подвержена жизнь матросов, Дима пожалел, что задал этот вопрос. Он стал наблюдать за Андреем. Ему показалось, что Люба ему тоже понравилась.
Заиграла музыка, и Андрей пригласил Любу на медленный танец. Потом объявили белый танец, и Люба пригласила Андрея. Дима в глухой досаде наблюдал за ними, а они живо разговаривали друг с другом, как это делают люди, недавно познакомившиеся, но уже успевшие понравиться друг другу.
Когда принесли счет, Андрей настоял, что расплачиваться должен именно он. Дмитрий все больше ощущал неуверенность в присутствии этого здорового парня, как ребенок, ощущающий робость в присутствии взрослых. Все это ему было очень не по душе. Он отвернулся и стал смотреть в окно. Неожиданно он вспомнил, что через два дня истекает его месячный отпуск, который он взял на работе по случаю свадьбы.
«Завтра же уеду в Москву! – решил он, – а она пускай остается со своим матросом!»
Когда они пришли в номер, Дмитрий сообщил Любе о своем решении. Он был неприятно удивлен, что она не стала его удерживать, а просто сказала:
– Конечно, милый, тебя там, наверное, уже заждались.
– А что ты будешь делать?
– Не знаю, – рассеянно ответила Люба, – поживу здесь пока…
Стало совершенно очевидно, что Люба не поедет с ним в Москву. Хуже того, она останется здесь с этим Андреем.
«И что самое неприятное, – думал Дима, глядя на Любу – что это обстоятельство ее, похоже, нисколько не смущает, а может быть, даже и радует».
– Кстати, понравился тебе этот матрос? – пытаясь скрыть большую значимость вопроса, небрежно спросил Дмитрий.
– Да, ничего так, – ровно ответила Люба, а потом, как если бы она предалась воспоминаниям о чем-то очень приятном, удовлетворенно улыбнулась.
– Почему, интересно, он матрос при таких высокопоставленных родителях? – спросил Дима.
– Не знаю, – беспечно сказала Люба. – Мне это неинтересно. Почему бы тебе самому не спросить его об этом?
Дмитрий с досадой отвернулся. В ее словах ему мерещился зловещий смысл. Во-первых, ей не интересно, что он просто матрос. То есть ей не интересно, кто он, кем он работает. Главное, какой он. Его могучий торс, его сильные руки, его мощь и смелость. Качества, внутренне присущие ему, – вот что интересно Любе. Во-вторых, она сказала: «Спроси сам». Это означает: подойди к нему сам, попробуй, посмотрим, что из этого получится. Она, конечно же, намекает на то, что Дмитрий трусоват. А чертов матрос, напротив, смел и силен.
Дмитрию это все было очень неприятно. Люба определенно теряла к нему интерес. Но что он мог поделать? Продолжая задавать подобные вопросы, он только делал себе еще больнее.
Она заснула почти сразу, а Дима долго ворочался, потом, ощутив наплыв мыслей, встал и, по сложившемуся обыкновению последних дней, отправился писать стихи в коридор, где и провел остаток ночи. Его счастливой особенностью была малая потребность во сне. Четырех – пяти часов сна ему было всегда достаточно. Но в эту ночь он не сомкнул глаз совсем. Около семи часов утра он крадучись вошел в номер и положил на тумбочку рядом с кроватью Любы лист бумаги. До этого он ей своих стихов не показывал, да она ими и не интересовалась вовсе, хотя знала, что он пишет по ночам. Дмитрию хотелось показать Любе, как он тонко ее чувствует. Кроме того, он хотел продемонстрировать свою исключительную образованность и что он не чета разным там матросам. А потому на этот раз стихи были на английском языке.
She can kill with a smile
She can wound with her eyes
She can ruin your faith with her casual lies
But she only reveals what she wants you to see
She hides like a child, but she is always a woman to me
She will promise you more
Than the Garden of Eden
Then she carelessly cuts you
And laughs while you are bleeding
But she brings up the best and the worst
You can be
Blame it all on yourself
Cause she is always a woman to me.
Дмитрий вышел из номера и отправился в аэропорт. В руках у него был лишь небольшой саквояж, наполненным продуктами его творчества.
«Черт с ней, – решил он для себя. – Раз она такая ветреная, пусть остается с этим матросом». Сама еще пожалеет!
По прилете во «Внуково» на последние деньги Дмитрий взял такси. Он провел в Крыму без малого месяц. Находясь рядом с Любой, Дмитрий потерял счет дням недели. Он будто бы грезил все это время. Сейчас настала пора вернуться к реальности, и он поинтересовался у таксиста:
– Не скажешь, какой день недели сейчас?
– Занесло тебя, парень! – покосился таксист на Дмитрия и, хмыкнув, ответил: – Воскресенье сегодня будет. Вишь, все по дачам разъехались. Жара вона какая стоит третий день.
Дмитрий смотрел из окна такси на опустевшие московские улицы, на пыльную листву середины лета и думал о том, что всегда недолюбливал послеобеденное время суток. Особенно когда он находился летом в городе. Потом он подумал о том, что постыдно сбежал, отказавшись от борьбы за Любу. И ему стало совсем грустно. Затем ему пришла в голову мысль, что если бы она любила его, то поехала бы с ним в Москву.
«Но ведь ты вовсе не приглашал ее ехать с собой», – отвечал ему внутренний оппонент.
«Но она должна была видеть, что я этого страстно желал», – продолжал он спорить с кем-то.
«Как же она могла это увидеть, если ты молчал? – говорил ему неизвестный оппонент. – Не слишком ли ты многого требуешь от других?»
Мысли роились у него в голове, и он терял обретенную было уверенность в правильности своего решения порвать с Любой.
На снятую им с Дашей квартиру он не поехал, а отправился к себе домой. Родители были на даче, и он несколько часов бесцельно слонялся по пустой квартире. Дмитрий остро нуждался в общении, но никого из друзей не оказалось дома.
«Все как по команде разъехались по бессмысленным дачам», – подумал он, невольно вспоминая слова Любы о предсказуемости и скуке обывательской жизни.
Несколько раз он принимался за чтение, но книга валилась у него из рук. Дмитрия не оставлял в покое внутренний диалог с невидимым оппонентом о правильности своего решения оставить Любу. В конце концов он забылся тревожным сном и был разбужен в десять часов вечера приехавшими с дачи родителями.
– Явился! – услышал он голос отца.
– Явился, не запылился, – добавила мать.
«Боже, как они действительно похожи! Даже изъясняются одинаково», – подумал Дмитрий.
– И надолго ты к нам? – поинтересовался отец.
– Не знаю, поживу пока…
– Ничего не хочешь нам рассказать? – спросил отец.
– Нет, не сейчас, – ответил Дмитрий. Разве можно было это вот так просто рассказать, стоя в коридоре?
– Ну-ну, – сказал отец.
Родители были обижены его поведением. И было отчего. Вначале его выходка на свадьбе, потом он месяц не давал о себе знать.
«Бог с ними», – подумал Дмитрий и отправился к себе в комнату. Он плотно закрыл за собой дверь, сел за письменный стол и писал стихи всю ночь напролет. Под утро он ненадолго заснул. К девяти утра Дмитрий уже был на работе. Несмотря на недостаток сна, он успешно провел операцию по удалению полостной грыжи. Это была его любимая операция, и Дмитрий провел ее, как всегда, грамотно, ведь по-настоящему получается лишь то, что нравится. Но теперь он не испытывал былой радости от работы. Высокое качество его труда было результатом прошлых усилий, ни о каком дальнейшем развитии речь теперь уже не шла. У него просто опускались руки. Образ Любы полностью завладел его сознанием. Он постоянно думал, что надо бы забыть ее, что мысли о ней не дают ему сосредоточиться на работе. Кем он станет, в конце концов, через десять, через двадцать лет, если ему не удастся справиться с самим собой и вновь войти в привычное русло ежедневной работы? Так и остановится на операции по удалению полостной грыжи? Придя домой, он завалился спать, а проснувшись глубоким вечером, сел за письменный стол и снова писал стихи всю ночь напролет.
Так он прожил почти что месяц. Несколько раз, поддавшись накатившему порыву, он звонил Любе, но ее никогда не оказывалось в номере. В конце концов Дмитрий взял отпуск за свой счет, занял денег у друзей и отправился в Крым. Перед своим отъездом он отправил ворох сотворенных им стихов на рецензию в редакцию популярного в то время журнала. К счастью, было к кому обратиться. Главный редактор находился с его отцом в приятельских отношениях и знал Диму с детства. Он был изрядно удивлен полученными материалами, но обещал лично их внимательно посмотреть.
В пансионате, где они когда-то жили с Любой, Дмитрию сообщили, что она выписалась две недели назад. Поразмыслив немного, Дмитрий поехал к Федору. Увидев Дмитрия на пороге своей квартиры, Федор расплылся в радостной улыбке и дружелюбно протянул ему руку.
– Вот кого мы давно не видели! – заорал он по своей привычке. – Проходи, у нас тут как раз воблу ребята принесли. Давай, давай на кухню.
Дмитрий сделал два шага и тут же споткнулся о стоявший посередине коридора ящик жигулевского пива.
– Держи, – сказал Федор, протягивая ему одну из бутылок.
На кухне, как всегда, было полно народу, и от табачного дыма можно было вешать топор. Его старые знакомые Витька и Петька жарко спорили о судьбах России. На кухонном столе гордо возвышалась бутылка дешевого портвейна. Стол был утыкан бычками сигарет. У Дмитрия возникло ощущение, что не было его отъезда в Москву месячной давности, а он ненадолго вышел за портвейном из Фединой квартиры и сейчас же вернулся вновь.
– А я тебе говорю, что люди наши – золото! Таких душевных людей поискать – нигде не найдешь, – весомо говорил Витька, по своему обыкновению прихлебывая портвейн.
– Это точно, – поддакивал Федя.
– То-то я смотрю, эти золотые люди загадили все вокруг, – гнул свою линию западник Петька. – Им бы, людям нашим, поехать посмотреть, как на Западе живут.
– Как же они поедут? Их же не пускают, – задавалась вопросом Вера.
– Потому и не пускают, – отвечал славянофил Витька, – что нечего им там делать. Одно только смятение в мозгу возникнет. А они, как бесы у Достоевского, смуту потом запустят. А русскому человеку порядок требуется. Своим, своим путем идти надо, ребята! Нам ума не занимать. Оглянитесь вокруг, мать вашу! Русский культурный слой какой толщины, нас окружает!
– Порядок, говоришь?! – уже орал Петька. – А ты, сам-то кем себя видишь? Уж не рабом ли? Что с тобой происходит, в конце-то концов? Очнись!
«Действительно, что же это со мной происходит?» – думал Дмитрий, вполуха слушая нетрезвый спор собеседников. Еще недавно он видел себя примерным семьянином и подающим надежды молодым хирургом, который должен в скором будущем занять свое достойное место в жизни. Стать как минимум директором института. А как максимум – нобелевскую премию получить. Он, правда, пока не знал, по какой теме, но это было не страшно. Узнает. И другие узнают! Надо просто быть твердым и гнуть свою линию.
В действительности же получалось все наоборот. Он бросил свою жену в первый же день их совместной жизни, хотя искренне хотел жениться. Укатил в Крым, где предавался полному безделью и чувственным удовольствиям. А вернувшись в Москву, обнаружил, что потерял всякий интерес к работе. Хуже всего было то, что вместо того, чтобы переломить ситуацию, он снова малодушно приехал в Крым.
Дмитрий встал из-за стола и не прощаясь вышел на улицу.
«Пойду погуляю, может, встречу ее где-нибудь», – думал он, бродя по темным улицам, погруженный в свои мысли о Любе. При этом его не смущал тот факт, что Любы нет в городе. Он все равно надеялся ее встретить.
– Уважаемый, закурить не будет? – неприятный голос вернул его к действительности. Дмитрий поднял голову. Перед ним стояло трое молодых парней неопрятной наружности. У одного из разорванного кармана грязной куртки торчала початая бутылка. Было заметно, что они были пьяны и им нужен только повод, чтобы перейти к обычному для них вечернему времяпрепровождению – мордобою. В другое время Дмитрий предпочел бы побыстрее ретироваться, и уж никак не вступать в словесную полемику. Но что-то изменилось в нем в последнее время.
– Некурящий, – зло ответил он парням и остался стоять на месте.
– Некурящие они, – повторил самый здоровый из них и, ухмыльнувшись, посмотрел на своих сотоварищей. Потом, придвинувшись поближе к Дмитрию, добавил:
– Откуда ж ты такой взялся, некурящий? Я тебя здесь раньше чтой-то не видал. Да ты, поди, не местный будешь?
На короткий миг Дмитрий увидел себя скачущим на коне казаком с шашкой наголо. «Посмотрим, что будет», – подумал Дмитрий и двинул предводителю шайки в нос головой. Тот зашатался и осел на асфальт. Одновременно Дмитрий почувствовал серию ударов от его дружков. Еще немного – и он оказался на мостовой. Если бы не чудом подоспевший милицейский патруль, то вечер запросто мог бы оказаться последним в жизни Дмитрия. А так он отделался разбитым ухом, носом, шишкой на лбу и несколькими синяками в области ребер. При этом Дмитрий испытывал прежде неведомое ему чувство удовлетворения оттого, что не спасовал перед противником и даже, по всей вероятности, сломал ему нос. Проведя в отделении милиции около часа, Дмитрий был отпущен на свободу. Идти ему было особенно некуда, и он снова отправился к Федору.
– Ух ты! Ну и видок у тебя! – сказал Федор, открыв дверь. – Заходи, не стесняйся. Все разошлись уже. Третий час ночи как никак. Иди в ванную. У меня йод есть.
После того, как обмыли и продезинфицировали раны Дмитрия, Федор сказал:
– Давай на кухню, у меня бутылка портвейна в заначке осталась.
Они выпили по стакану и закусили килькой в томате. После всего перенесенного за вечер непьющий Дмитрий быстро опьянел, и его потянуло на разговор.
– Федор, скажи мне, где Люба?
– Эка, брат, тебя зацепило! – сказал Федор вместо ответа.
– Да уж, есть немного. Так где она?
– Недели две назад уехала в Сочи.
– С матросом?
– С матросом или без, какая разница?
– Разница есть, – сказал Дмитрий.
– Нет никакой разницы, – отвечал Федор.
– Есть, – твердил свое Дмитрий.
– Ну и какая же разница?
– Если она уехала с матросом, то я его, пожалуй, убью.
– А если не с матросом? А с югославом? Тогда что?
Эта мысль не приходила в голову Дмитрию. Подумав немного, он ответил:
– Тогда убью югослава.
– Так и будешь всех убивать, с кем она…
– Так и буду, – обреченно отвечал Дмитрий.
– А они-то здесь при чем?
Тревожная мысль пришла в голову Дмитрию. Он пытливо посмотрел в глаза Федору и спросил:
– А ты сам-то с ней, случайно, не того?
– Ну, может, и того. Давно это было. Что ж ты, и меня тоже теперь убивать станешь?
– Так она просто шлюха! – закричал Дмитрий.
– Тише, соседей разбудишь.
– Вот шлюха!
– Шлюха, или нет, не знаю, но вспоминаю время, проведенное с ней, с большим удовольствием. Мало с кем я так хорошо время проводил.
– И ты так спокойно можешь об этом говорить? Ты не любил ее!
– Любил или нет – теперь уже не скажу, время все лечит. И у тебя все пройдет. Поезжай себе в Москву. Занимайся своим делом. Мужчине себя терять нельзя.
– У меня была такая славная жена, она любила только меня, а я лью крокодиловы слезы по этой шлюхе, которая спит со всеми! Почему так? А? Она меня одурманила, видно, – почти плача говорил Дмитрий.
– Во-первых, не со всеми, а с теми, кто понравится. А во-вторых, ей есть, что дать, вот она и отдает. А многим другим женщинам и отдавать-то особенно нечего, потому они, может, кто целомудрие, кто верность хранят.
– Это как это?
– А так. Отдать можно только то, что имеешь. Правильно? – Федор вопросительно посмотрел на Дмитрия.
– Ну, допустим.
– Некоторые это гормонами называют. Я же поэтически говорю: любовь! Любовь ее переполняет, понимаешь ты? Вот Люба и одаривает ею щедро других. И по-другому просто не может. Потому она и любовница, каких свет не видывал! А другим барышням ничего такого не дано, так они нашу Любу из-за этого шлюхой ругают.
– Ну ты загнул!
– Это я тебе точно говорю, – ответил Федор, – я на эту тему много размышлял в свое время. А потом, что касается меня, то мне только такие телки по-настоящему и нравятся. Другие меня не вдохновляют ни на что в этой жизни.
Дмитрий хотел было поинтересоваться у Федора, на что же именно вдохновляют его разные шлюхи, но вместо этого спросил о том, что его в тот момент беспокоило гораздо больше:
– Интересно знать, почему она мне матроса предпочла?
– Не знаю, может оттого, что он такой же безбашенный, как она сама. Не думает о том, что его ждет завтра. Идет по жизни свободно. Ни до кого ему дела нет. Ведь он, в общем-то, неглупый парень был. Сейчас-то, конечно, не до науки ему уже будет. Но в школе он неплохо учился в целом. Потом в Московский университет его отец устроил. Матрос там на первой же сессии с кем-то из преподавателей поссорился. Знать-то кое-как знал предмет, но на семинары не ходил, пьянствовал, а когда на экзамен пришел, ему банан выводят. Он в бутылку полез, мол, я же знаю. Преподаватель – ни в какую. Приходи пересдавать, говорит. Он свое гнет. Конфликт вышел. А у отца он просить ничего не хотел, и когда тот узнал, уже поздно было: отчислили сыночка. Так он в матросы пошел, чтобы независимость свою доказать.
– А нунчаки и карате?
– Он с родителями пять лет в Японии в детстве жил. А перед матросом его в морскую пехоту определили.
– Все это, конечно, хорошо. Самостоятельность, проявление характера. Но что он дальше делать будет? Когда пелена романтизма спадет с его глаз? Когда будет ему не двадцать пять, а тридцать пять, а потом сорок и пятьдесят лет. Все матросом ходить? Учиться уже поздно будет. Да и разве же в этом характер проявляется?
– Не знаю, не мое это дело, – сказал Федор. – Это его выбор. А каждый сам себе господин. Жизнь – это как кувшин. Ее так или иначе чем-то заполнить нужно. И каждый заполняет свою жизнь сам, хочешь ты этого или нет. Один учится в институте, другой в северном море на траулере ходит. Каждому – свое, в общем. А остальное – все отговорки. И если ты делаешь то, что не хочешь, или то, что тебе не свойственно, то не надо пытаться списать это на кого-то другого или на жизненные обстоятельства. Ты приехал за Любой в Крым, и сидишь у меня сейчас на кухне потому, что сам так решил.
– А если я ничего не хочу? И ничего делать не буду?
– Значит, заполнишь свою жизнь бездельем. Но это вряд ли. На тебя это что-то не похоже. Амбициозен ты больно.
– А если я что-то делаю для достижения великой цели?
– А что цель? Мгновение. Достиг ее и привык к ней за пять минут, через неделю удовлетворение прошло бесследно. И что осталось? Годы тягомотины? Ну да ладно, давай спать. У меня для тебя раскладушка найдется. Тебе идти все равно некуда. Тут у меня на кухне и заночуешь.
– Спасибо тебе, Федя, – сердечно сказал Дмитрий. Идти в ту ночь ему действительно было некуда, да и незачем.
После стакана портвейна и разговора с Федором Дмитрию немного полегчало, но сон все же никак не шел к нему. Он долго смотрел в потолок. Затем к нему пришло озарение, он вспомнил, где он видел матроса Андрея. В своем собственном сне. Это был Микола! Тот самый Микола, с которым изменяла ему Люба в амбаре и которого он там же зарубил шашкой. Все пережитое во сне вдруг нахлынуло на него с новой силой. Дмитрий был совершенно уверен, что никакой это был не сон, а воспоминание о его прошлой жизни.
«Чертовщина какая-то! – подумал Дмитрий. – Может, действительно, карма существует и ее надо отрабатывать? Если надо, то что ж, отработаем! Но убивать я в этой жизни точно никого не буду». После принятого решения он почувствовал неописуемую легкость, ему даже показалось, что он парит над кроватью. А через десять минут он уже спал как убитый.
Дмитрий еще несколько дней прожил у Федора. Днем он бесцельно скитался по городу, в тоске лежал на пляже, топтал старые царские тропы вокруг дворца в Ливадии. Где бы Дмитрий ни находился, он всегда втайне надеялся встретить Любу. Ему казалось, что вот сейчас она выйдет из-за поворота и снова все будет хорошо. Но этого не происходило. Сам он больше не пытался с ней связаться. Вечера он проводил в теперь уже хорошо знакомой ему компании у Федора, а душными ночами строчил стихи на его кухне. Когда закончились деньги, Дмитрий, по-братски простившись с Федором, отправился в Москву.
В Москве днем Дмитрий работал, а ночью писал. Как-то раз дождливым сентябрьским вечером раздался телефонный звонок. В трубке послышался голос главного редактора:
– Старина, даже и не знаю, с чего начать. Твои стихи – это здорово. Может быть, даже гениально! В октябрьском номере мы их напечатаем. Присылай еще. Тебе обязательно надо писать дальше. Я думаю, у тебя дар открылся.
Стихи Дмитрия имели большой успех. Вскоре Дмитрия Станиславовича Мещерского приняли в Союз писателей. Тоска по Любе долго еще не оставляла его. Но Федор оказался прав, и года через два образ девушки стал постепенно стираться в его памяти, а потом и растворился вовсе. Вместе с ним закончился и его поэтический дар.
