Слегка утомленный конституционно гарантированным трудом – а дело происходило в эпоху развитого социализма – Константин Лопухов возвращался с работы. Константин был молодым специалистом в области делопроизводства. К работе своей в столичном министерстве, название которого вряд ли сможет привнести что-либо ценное в данное повествование, Лопухов относился с прохладцей. Частенько, опасаясь получить на обработку свежую порцию документов, он делал вид, что и без того загружен ранее полученной работой. А как известно, ничто не вызывает большей усталости, чем имитация деятельности. Потому Константин уставал на работе. Однако молодость брала свое. И уже по прошествии пятнадцати минут после окончания трудового дня усталость отступала, и Лопухов ощущал готовность к встречам с друзьями, подругами и всяческому веселью.

На тот памятный вечер у него была назначена встреча с Ритой, жившей по соседству, что представляло собой ее неоспоримое преимущество перед барышнями, живущими в отдалении.

«Ведь если разобраться, то это действительно немаловажный вопрос где девушка живет», – лениво думал про достоинства Риты Лопухов, подходя к своему дому. Знакомясь с особью противоположного пола, он сразу же интересовался этим обстоятельством. Будучи воспитанным человеком, делал он это исподволь, так что никто и подумать не мог, какое значение оно для него имеет. Выяснив же, например, что девушка живет на противоположном конце города, он неизменно терял к ней всяческий интерес, как бы хороша собой она ни была. Ведь Лопухов был джентльменом и всегда провожал девушку до дома. Так уж его воспитала мама. Но ехать на другой конец города, возвращаться бог знает когда и, следовательно, не выспавшись идти на работу… нет – это ему не подходило!

Лопухов собирался только переодеться, перекусить – денег на ресторан на всех не напасешься – и встретиться с Ритой в назначенном месте.

Когда Константин подошел к своему дому, какое-то неприятное предчувствие пронеслось в его сознании, будто что-то легко кольнуло его в сердце.

– Привет, мама! – Поздоровался Константин. – Что у нас на обед?

– Здравствуй, Костенька! Здравствуй, мой хороший! – Мама пыталась обнять сына.

– Ну ладно тебе, ладно, – говорил самостоятельный сын, отстраняясь от надоедливых маминых ласк. – Что у нас на обед? Все ли готово?

– Готово, мой сокол, – журчала мама. – Готово, моя радость. Садись скорее. Вот так. Вот так, – ворковала мама вокруг сына, поднося все новые блюда.

– Спасибо, мама, – вставая из-за стола, сказал Константин. – А где моя новая зеленая рубашка?

– Сегодня только постирала, сокол мой. Еще мокрая, – улыбалась мама, не подозревая о совершенной ошибке.

– Как постирала? Мама! Но я же просил тебя.

– А ты надень голубую. Голубая тебе очень к лицу.

– Ах, мама! – махнул рукой раздосадованный Константин, надевая голубую рубашку.

– Костенька, совсем забыла. Тебе повестка из военкомата пришла. На вот, возьми. Почитай. – Мама протянула ему повестку.

– Я глупостей не чтец, мама, – беспечно отвечал ей Константин. – Ты поступи с ней как обычно. В унитаз ее!

– Как же так можно, Костенька?

– Хочешь, чтобы меня в армию призвали?

– Но у тебя же была военная кафедра в институте, – упорствовала непросвещенная мама.

– Ну и что? Просто призовут не солдатом, а офицером.

Разговор на том был окончен. Повестка отправлена в унитаз. А Константин отправился на свидание.

Лопухов вернулся домой около одиннадцати вечера. Не успел он устроиться немного почитать перед сном, как раздался телефонный звонок.

– Да, – сказал в трубку Лопухов.

– Костя! Это ты? – дружелюбно зазвучал мужской голос из трубки.

– Я, а с кем имею…

– Сколько лет, сколько зим! Как ты? Не болеешь? Как дела, Костя? Где работаешь? – веселый голос засыпал Лопухова вопросами.

– Да все нормально. На здоровье не жалуюсь. Работаю в министерстве. А кто это? Что-то не узнаю.

– А это, Костя, майор Пронин из военкомата. Хорошо, что ты не болеешь. Ты мою повесточку получил сегодня?

«Как же это я? Черт возьми! Надо же так проколоться! Как мальчишку поймали! Теперь даже на болезнь не сошлешься!» – понеслись мысли в голове Лопухова. А добродушный майор Пронин продолжал без остановки:

– Ты завтра, Костя, приходи к девяти утра, как в повесточке указано.

– А зачем? – все же поинтересовался Константин.

– Тебе подписать кое-что надо. Переучет. Всего делов-то на пять минут! Ну, бывай, Константин. До завтра. – В трубке раздались короткие гудки.

«Надо же так влипнуть! Теперь не отвертишься, придется идти. Может, действительно переучет?» – думал Константин, но какой-то другой, подлый голосок отвечал ему: «Какой еще переучет? О чем ты? Не переучет это вовсе. Тут, брат, кое-что похуже будет».

Константин заснул с тяжелыми думами о том, как переменчива бывает жизнь. Еще несколько часов назад он гулял по парку со своей новой знакомой Ритой. Как в сказке тихо опускался мягкий снег. Константин острил, а Рита звонко смеялась. Потом они долго целовались у ее подъезда, а падающий снег укрывал их от посторонних глаз. И вот теперь ему надо идти в военкомат. Это место всегда для него ассоциировалось с чем-то жестким и угрожающим.

В девять часов следующего дня Константин открыл дверь военкомата. Прямо перед входом стоял стол. Какая-то женщина с неприятно безучастным лицом, увидев Константина, сразу же задала вопрос: «Ваше имя, фамилия?»

– Зачем, я ведь только по вопросу переучета, мне майор Пронин так сказал, – попытался увильнуть Константин.

– Такой порядок, – безучастно проговорила женщина и повторила вопрос: – Ваше имя, фамилия.

– Константин Петрович Лопухов, – сдался Константин.

– Вам в комнату номер три, – сказала женщина, аккуратно записав в журнал его данные.

«Как тут все организовано. Только зайди, уже не вырвешься!» – мрачно подумал Константин и открыл дверь комнаты номер три. За столом сидел какой-то военный в форме капитана.

– Здравствуйте, мне к майору Пронину. По вопросу переучета…

– Доложите, пожалуйста, по форме, – неожиданно звучным голосом рявкнул капитан. – А именно: лейтенант запаса, ФИО, для прохождения сборов прибыл.

– Каких еще сборов, товарищ капитан, я к майору Пронину, по вопросам переучета. Он мне вчера звонил, – залепетал Лопухов.

– Лейтенант запаса! Доложите по форме… – начал было снова капитан, но, посмотрев на Константина, добавил: – Пройдите в комнату номер пять.

«Влип! Так и есть! Хорошо еще, что не на службу. Но сборы? Что это такое вообще? Наверное, тоже не сахар» – думал Константин, сидя на жестком стуле в комнате номер пять, в которой скопилось изрядное количество народа. Из разговоров сидящих рядом он разобрал, что собравшаяся публика в большинстве своем представляет работяг с соседних заводов и фабрик. От некоторых, несмотря на ранний час, уже устойчиво попахивало спиртным.

Далее события разворачивались стремительно. Не прошло и двух часов, как неорганизованную толпу переодели в одинаковые ватники, шапки-ушанки, валенки, усадили в автобусы и отправили в неизвестном направлении.

– Ну как, сынок? – спросил у Константина небритый детина лет сорока, разместившийся рядом с ним. – Первый раз в партизаны?

– В каком смысле? – спросил Константин.

– Ну в партизаны, первый раз? – еще раз повторил вопрос детина и поправил свою шапку-ушанку.

– В первый раз, – ответил Константин, уяснив для себя, что людей, призванных на военные сборы, называют партизанами.

Прошло несколько часов. Константин задремал. Проснулся он от недовольного гула человеческих голосов. Автобус раскачивало на ухабах проселочной дороги. Вокруг расстилалось поле, покрытое снегом. Вдалеке угадывался темный лес. Вечерело. На поле неясно чернели какие-то предметы. Присмотревшись, Константин разобрал, что это были группы людей, занятых непонятной работой.

– Что это? – спросил кто-то.

– Это палатки, мужики! – ответил кто-то из бывалых партизан.

– Нам палатки на х… не нужны, – уже раздавались со всех сторон недовольные голоса партизан.

Автобус остановился, и построившимся в шеренгу партизанам отдали приказ строить палатки. Было также объявлено, что в ближайшие три-четыре недели жить они будут именно в этих самых палатках.

– То есть, как это в палатках? Это как, спрашивается, понимать? – не веря своим ушам, озабоченно вопрошал Константин. – Я не знаю, как можно в палатке жить зимой? Да и зачем это нужно в эпоху научно-технической революции?

– Ща печку поставим и ничаго, – отвечал ему бывалый партизан.

Ближе к ночи Константин узнал, что в палатке зимой жить можно и что в общем-то это не так уж и страшно. Разве что ходить по нужде на морозе будет особенно неприятно. А еще по ночам будет зверски холодно – это когда смотрящий за печкой, находящейся в центре палатки, засыпает либо страшно жарко – когда, напротив, печь чрезмерно растопили.

С течением времени Лопухов также ознакомился с целями происходящего. Задачей сборов оказалось развертывание секретного производства в полевых условиях русской зимы. К удивлению Константина, производственный цех рос на глазах.

Однажды, по прошествии двух недель, Лопухова отрядили быть дежурным офицером. В течение дня все было ничего. Самое трудное предстояло ночью. Перед тем как отправиться ко сну, настоящий старший офицер зашел к Лопухову в штабную палатку для проведения инструктажа.

– Лейтенант Лопухов, – звучным голосом проговорил старший офицер. – Вы назначены дежурным офицером. Ночью не спать. Поддерживать огонь в печке. В ваше распоряжение поступают также рядовые Шибзиков и Чумаков.

Константин, которому едва исполнилось двадцать три года и который никогда не отличался особенной физической силой, с тоской посмотрел на двух стоящих перед ним пятидесятилетних партизан работяг.

– Как стоите в присутствии офицеров, – рявкнул на них настоящий старший офицер. – Смирно!

Работяги с видимым недовольством изобразили стойку, чем-то напоминающую «смирно».

«Если они настоящего офицера толком не слушаются, то я-то уж тем более вряд ли с ними справлюсь» – подумал Константин.

– Напоминаю. Вам, Лопухов, как дежурному офицеру, отлучаться из палатки нельзя, – бодро продолжал старший офицер. – Самое главное – это в четыре часа связаться посредством спецсвязи со ставкой. И доложить: «огневая 53 на марше». Необходимо дождаться ответа. В девять часов сдадите дежурство другому офицеру. Все поняли?

– Так точно, – ответил Лопухов.

Настоящий офицер ушел. А партизан Лопухов остался нести дежурство за старшего с двумя мужиками, которым он по возрасту годился в сыновья.

Через час дрова в печке прогорели, и в палатке стало заметно холодать.

– Вы не могли бы подбросить дров в печку? – интеллигентно обратился Лопухов к сидевшим в углу палатки Шибзикову и Чумакову.

– Тебе надо, ты и подбрасывай, – ответил Чумаков.

– А вам не холодно, что ли? – попытался логически убедить подчиненных ему мужиков молодой специалист Лопухов.

– Неа, – коротко ответил Шибзиков.

Лопухов встал из-за стола и подбросил дров в печку сам. Чумаков и Шибзиков молча наблюдали за его действиями.

Часам к двум ночи он отправил в печку последнее полено. Температура в палатке начала стремительно падать. Надо было, чтобы кто-нибудь сходил за дровами. Константин посмотрел на своих подчиненных. Они сидели и тупо смотрели перед собой.

– Мужики, надо бы за дровами сходить, – осторожно произнес Лопухов.

Никто из них не пошевельнулся.

– Слышь, мужики, дрова кончились, надо бы сходить, – снова сказал Константин.

– Тебе надо, ты и иди, – наконец ответил Шибзиков.

– Мне из палатки нельзя выходить, – попробовал убедить их Лопухов.

– Тогда не выходи.

– Так замерзнем же.

Мужики молчали. Они продолжали смотреть перед собой. Во взгляде их застыло тупое упрямство. На улице был трескучий мороз. Не прошло и часа, как в палатке стало невыносимо холодно.

У Лопухова начали стучать зубы от холода. Ему стало ясно, что до утра он так не протянет. Холодная ярость неожиданно овладела им. Ему показалось, что ярость эта заполнила каждую клеточку его тела от пят до макушки. Глаза его побелели, и он неожиданно для себя заорал:

– Шибзиков! Встал, мать твою! Встал немедленно! И пошел за дровами, е… тебя под лопатку!

Шибзиков в удивлении повернул к нему голову и собрался что-то сказать.

– И не пиз…ть! – Лопухов ударил рукой по столу и продолжал орать: – Одно слово, и я звоню старшему офицеру!

– А почему я… – вставая, начал было Шибзиков.

– Да потому, – орал Лопухов, – что ты!

– Ну так бы и сказал. Что орать-то? – пробормотал Шибзиков и отправился за дровами.

Через час в палатке снова было тепло. Шибзиков и Чумаков подбрасывали дрова по мере необходимости. А еще через два часа Лопухов снял трубку спецсвязи и бодро доложил: «огневая 53 на марше». Не услышав ответа, он доложил еще раз: «огневая 53 на марше!»

– Спасибо, голубчик, – откуда-то издалека донесся до него усталый и вполне будничный голос. И Лопухов представил себе, как где-то в недрах министерства обороны или генерального штаба, в Москве, усталый человек средних лет, сделавший неплохую карьеру по армейской части, сейчас сидит в темном кожаном кресле, за массивном дубовым столом, обитым зеленым сукном, и настольная лампа с большим абажуром наполняет его кабинет уютным светом. И этому человеку невероятно скучно слушать подобного рода донесения. Для него они рутина, которую надо просто пережить. Докладывать больше было нечего и некому. В палатке было тепло. Дневальные Шибзиков и Чумаков следили за печкой. И Лопухов стал потихоньку засыпать. Голова его несколько раз падала на стол, отчего он просыпался. Тогда он откинул портьеру, если так можно было назвать кусок брезента, находящийся прямо у него за спиной, и обнаружил там кровать.

– Мужики, я вздремну немного, а вы меня разбудите через полчасика.

– Само собой, – ответил ему Чумаков. – Ты это, не волнуйся, лейтенант, разбудим, ежели чаво.

Как только голова Лопухова коснулась подушки, глаза его закрылись, а сам он забылся тяжелым сном.

Проснулся Константин оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Он открыл глаза и увидел перед собой лицо Чумакова.

– Тихо, тихо. – Чумаков приложил палец к губам.

– Что, что такое? Сколько времени? – Лопухов хотел было вернуться на свой пост, в штабную палатку, откуда доносились чьи-то голоса.

– Нельзя, нельзя туда. Давай сюда, сюда давай. – Чумаков с трудом приоткрыл полу палатки и почти протиснул на улицу слабо сопротивлявшегося Лопухова. Дневной свет ударил в глаза Константину, и он оказался за пределами штабной палатки.

После этого последовал краткий пересказ Чумакова событий того утра.

– Сидим мы, значит, с Шибзиковым, дрова подкидываем. Заходит капитан. Тебя спрашивает. Ну, мы ему сказали, что ты это, того, по нужде, значит. Он нам тогда и говорит, что, мол, сейчас из штаба начальство приедет на проверку, как, мол, тута делается все, посмотреть. Ну а мы чаво. Мы ничаво. Сидим, значит. Капитан по палатке ходит туда-сюда. Вдруг две черные «Волги» подъезжают. Я их через окно увидал. Капитан – как ошпаренный из палатки бегом их встречать. А они уже тута, в палатку шасть всей гурьбой. Все полковники больше и один майор, кажись. Человек шесть всего. Вначале шумно так говорили, у карты все разглядывали что-то.

– Про меня спрашивали? – поинтересовался Лопухов.

– Да на кой ты им сдался?

– Я же дежурный офицер.

– А? Про дежурного, кажись, спросили. Полковник один так и сказал, где же, говорит, дежурный офицер. Но капитан наш ему, кажись, лапшу повесил. Не вспоминали, значит, больше. Потом обратно у карты все столпились. А мы в углу, значит, все сидим. Нас и не видно. Потом вдруг тихо стало на мгновенье. И тут слышно стало, храпит кто-то. Полковник тоже, кажись, услыхал и головой давай вертеть. Я смотрю, из-за брезента сапог твой торчит. Ну, думаю, все. Но тут опять все загалдели и полковник с ними. Короче, капитан тоже сапог твой заметил. Мне и говорит. Давай, мол, его задним ходом по-тихому на улицу выводи.

Парадоксально, но для Лопухова выходка эта прошла безнаказанно. Капитан сразу же после совещания уехал вместе с большими чинами в город и не появлялся до конца сборов. А через две недели с начала всего мероприятия всех решено было отвести в баню. Чтобы помыться.

А еще через две недели высшие чины сочли задание выполненным, всех партизан погрузили на автобусы и отправили по домам.

Оказавшись дома, Лопухов первым делом отправился в ванную. Он налил себе рюмочку коньяку и позвонил Рите, чтобы договориться о встрече в тот же вечер. После этого он позволил маме покормить себя. Точнее, он с жадностью набросился на еду. Все вполне обыденные вещи, как-то: рюмка хорошего коньяка, ванна, шампунь, тепло центрального отопления, которое существует само по себе, то есть не надо подкидывать дров, чтобы поддерживать тепло, домашняя еда, телефон – представлялись ему в тот вечер чем-то волшебным, вызывающим чувство непреходящего наслаждения и даже легкого удивления.

Встретив Риту тем же вечером, он рассказывал ей:

«…На третью неделю нас повели в баню. До бани пришлось идти километров шесть. Мороз стоял изрядный. Но к нему лейтенант Лопухов, то есть я, уже был привычен. Привык он и к жестким казенным валенкам, которые поначалу страшно натирали ему ноги.

Замечу, баня представляла собой большую, холодную, тускло освещенную комнату, на полу которой находилось некоторое подобие плитки. Создавалось впечатление, что из всех щелей тянет морозным воздухом. Из одной стены выходило несколько кранов. Из кранов полноводными струями хлестал кипяток. Холодной воды не было вовсе. В отдалении стояло несколько тазов. На всех их, естественно, не хватало. Наполняешь таз кипятком и ждешь, пока он остынет. А тебя поторапливают твои товарищи-партизаны, которым таз не достался. В комнате ведь прохладно, особенно без одежды».

Рита внимательно слушала красочное изложение Константина о постигших его злоключениях. Глаза ее говорили: «Ты – герой, герой!» Вокруг них кипела комфортабельная жизнь мегаполиса, готовящегося к встрече Нового Года. Ощущение праздника парило в воздухе. Константин чувствовал его всеми фибрами своей души. Особенную радость в тот вечер ему доставляло ощущение комфорта, исходящего от мягких кожаных зимних сапог на меху, в которые были обуты его ноги.