Константин Романович захлопнул зачетную книжку, с негодованием посмотрел на стоявшего перед ним юношу и закричал:

– И что ты себе думаешь, размазня?

– Ну… – неопределенно промычал юноша.

Константин Романович резко встал из-за письменного стола и твердой поступью, свойственной решительным людям, заходил взад-вперед по комнате. Несмотря на то, что ему давно перевалило за пятьдесят, он находился в отличной физической форме. Единственное, что его иногда беспокоило, это редкие боли в груди. Друзья говорили, что это могло пошаливать сердце, и советовали пройти обследование. Но Константин Романович не любил врачей и никогда к ним не обращался. Панацеями от всех болезней он считал режим и физическую нагрузку. Каждый его день без исключений всегда начинался в семь утра с сорокаминутной зарядки до пота. Отходил ко сну он ровно в полночь. Роста Константин Романович был выше среднего, подтянут, мускулист, наголо выбрит, с короткими черными усиками и орлиным носом. На нем были генеральские брюки с красными лампасами и белая рубашка с расстегнутым воротом. От него исходил тонкий аромат благородного одеколона.

Стоявший перед ним юноша представлял собой диаметрально противоположную картину. Он был невысокого роста, дряблого телосложения; на плечи его свисали давно не мытые волосы. Стоял он немного скособенившись и нерешительно мял перед собой руки.

– Ну, ну, баранки гну, – передразнил юношу Константин Романович, – неужели же нельзя дать себе труда, просто заставить себя сесть и выучить материал, идиот ты такой? Просто сесть и выучить. А?

– Я учил…

– «Я учил». Вот размазня! Я вижу, как ты учил. Даже я помню тему, на которой ты сегодня засыпался. Думал, что ничего не помню, а вот сейчас, ради спортивного интереса, посмотрел в учебник, и сразу же все в памяти всплыло. Ничего там такого сверхсложного нет, между прочим! Просто не надо идиотничать! Сел и выучил. Будешь учить, скотина такая? – и генерал зачеткой ткнул в нос юноше.

Тот мотнул головой и пробормотал:

– Буду.

Потом он мечтательно, как будто и не было этого неприятного разговора, посмотрел в окно.

– На меня смотри, скотина! – громоподобным голосом завопил генерал.

Юноша повернул голову, и взгляд его снова приобрел смиренность. Это почему-то еще больше разозлило Константина Романовича.

– Почему до этого не учил, я тебя спрашиваю?

– Я учил, просто времени не хватило.

– Слушай, дурак такой. Когда мне было столько лет, сколько тебе, я уже как год работал. Потому что жить не на что было. Работал и учился. И учился, между прочим, на отлично. Стипендию повышенную получал. Каждый день в шесть утра вставал. В двенадцать, а то и в час ночи ложился и все успевал. А ты, гаденыш такой, ложишься за полночь, встаешь черт знает как поздно. С таким режимом, конечно, ничего никогда не успеешь. А в результате – все на моей шее сидишь. Не работаешь, не учишься. Долго это продолжаться будет? – говоря все это, Константин Романович упругим шагом расхаживал по наборному паркету своего кабинета, по одной стене которого стояли массивные книжные полки из красного дерева, а две другие были украшены многочисленными грамотами и наградами генерала, свидетельствующими о его больших заслугах перед отечеством. В углу комнаты разместились кресла из темной кожи и журнальный столик из красного дерева. У окна стояли большой письменный стол и массивное кресло, на которое, видимо, устав от воспитательного процесса, и приземлился генерал.

– Но я же уже работал, дядя, – вставил юноша.

– Работал он! Когда же это, интересно знать, ты работал? Ни фига ты не работал!

– Да работал я, ты просто забыл. Прошлым летом газеты разносил.

– Прошлым летом? Это когда тебя уволили за прогулы на вторую неделю твоей работы? Ты это, тунеядец такой, работой называешь? Если где выпить или травки покурить, так ты тут как тут. А работать, так тебя нет.

– Я же просто заболел тогда, поэтому так вышло, – промямлил юноша.

– А! Это когда у тебя насморк случился. Ну да, понимаем! Они болели-с! Если бы ты занимался спортом, закаливанием, ты бы не болел. Посмотри на меня. Я в свои годы после зарядки каждый день ледяной душ принимаю. Потому и не болею никогда. Почему спортом не занимаешься, отвечай?

– Я хожу на физкультуру в институте.

– Какой это спорт? Сколько времени и денег на то, чтобы тебе привить любовь к спорту, родители потратили? Три раза в неделю возили тебя конным спортом заниматься. Но все напрасно. В восьмом классе ты взбрыкнул. С тех пор форма в шкафу пылится. А она, между прочим, денег стоит.

– Ну не люблю я лошадей. Что ж теперь? – вставил племянник.

– А что ты любишь, спрашивается? Молчишь. То-то. А в результате, ты в свои двадцать три года уже две академки брал! Даже армия тебя не исправила! Такой же размазней пришел, как и был. Я рад, что твои родители не дожили до такого позора. Видеть такого сына – худшее наказание!

– Зачем ты так, дядя? – впервые за весь разговор в интонации племянника послышалось подобие недовольства.

– Они недовольны! А я доволен должен быть. Я перед твоим отцом покойным, перед братом своим ответственность несу! Да и перед женой его тоже, земля им будет пухом! А ты вообще понимаешь, что такое ответственность?

Юноша молчал.

– Конечно, где тебе, безответственному дураку, понять такое. Ты же не то, что за других, за себя ответить не в состоянии, – генерал помолчал, задумался немного, а потом спросил:

– А скажи мне, что тебе в жизни интересно?

– В каком смысле? – ответил вопросом на вопрос юноша.

– В прямом. К чему ты стремишься? Каким ты себя видишь через пять, десять, пятнадцать лет?

– Ну я вот, – начал нечленораздельно мычать племянник то, что, по его мнению, должно было понравиться дяде, – хочу закончить институт, потом стать хорошим специалистом… – тут он замялся. Ответить на этот вопрос ему было трудно, потому что будущее, выходящее за границы нескольких месяцев, представлялось ему очень абстрактным и не особенно тяготило его. Несравненно большую значимость имели для него события ближайших нескольких дней и недель. Но обсуждать их с дядей было бы нелепо. Генерал же, напротив, сродни многим людям среднего возраста, невзирая на то, что горизонт его жизни с большой степенью вероятности был неизмеримо короче, чем у молодого поколения, уже давно развил привычку заглядывать вперед на несколько лет, а то и десятилетий, строить конкретные планы, воплощать их в жизнь и, конечно же, сильно переживать по этому поводу. При этом волнения его не ограничивались его собственной жизнью. И хотя здравый смысл подсказывал ему, что не стоит тревожиться из-за того, на что практически не можешь воздействовать, он не мог не переживать за племянника.

– Тогда почему ты не учишься? – перебил его дядя.

– Почему, я учусь…

– Да нет, не учишься. Все, что ты в жизни можешь – это пить, курить и дебоширить! Ты понимаешь, к чему это все тебя приведет?

– Я не дебоширю.

– А кого я месяц назад из милиции вытаскивал, когда тебя пьяного из Москвы-реки выловили? Хорошо еще, что в том месте мелко было – машина под воду не ушла. А то бы утонул.

– Я не виноват, что Санька парапет пробил.

– Не виноват он, гаденыш такой. Все пьяные были! И обкуренные.

– Не я же за рулем был, дядя.

– Не он за рулем! А кто тебя просил нажираться, как свинья, с дружками своими? Голову на плечах надо иметь. Я когда молодой был, все успевал, но в милицию меня почему-то не забирали.

– Ну выпили немного, с кем не бывает?

– С кем не бывает? Каждую неделю пьяным приходишь! А ну пошел вон, с глаз моих! – страшно заорал генерал.

Юноша как-то боком, робким шагом вышел из кабинета, прошел через гостиную, обставленную мебелью из карельской березы, и отправился на кухню. Там он сделал себе большой бутерброд с толстым слоем масла и ветчиной. Неспешно разделавшись с бутербродом, он выпил стакан воды, а потом длинным коридором неторопливо отправился к себе. Войдя в свою комнату, он сел за стол, включил компьютер и, развалившись в кресле, положил ноги на стол. Лицо его выражало полное спокойствие.

Тут раздался телефонный звонок. Юноша снял трубку. Голос его приобрел неожиданную вальяжность.

– Здорово, Слава.

– Как сам? – сказала трубка в ответ.

– Нормально, дядя опять грузит, запарил уже. А так все пучком.

– А чем он тебя грузит-то все?

– Что математику не сдал, привязался. Боится, что меня опять из института отчислят.

– Подумаешь! Эркен с Кареном, так те вообще на занятия никогда не ходят, только башляют каждую сессию и все пучком. Нура то же самое. Мы-то с тобой еще более-менее, и на лекциях бываем, и на семинары иногда заходим. Чего ему не нравится, может твой дядя просто забашлять немного не хочет? Так без этого сейчас никак. Он это понимать должен. Так сейчас все. Ну, то есть, конечно, есть зубрилки там всякие, а так все.

– Ты ему это пойди скажи…

– А он сам-то у тебя чего хочет, вообще? Чтобы его племянник в институте учился, или как? Ему определиться с этим вопросом надо.

– Да нет, я сам осенью пересдам, подумаешь, проблема – один экзамен.

– Подожди, подожди, ты же, кажется, говорил, что тебе уже два незачета вкатили.

– Ой, блин! Точно! А я и забыл. Хорошо, что напомнил.

– Слушай, ну как сегодня-то пересекаемся? Тебя там дядя не до конца запарил еще, я надеюсь?

– Да нет, все пучком уже. Вечером встречаемся, сегодня же суббота. Забьем косячок-другой. Потом в клуб. Там все наши будут.

Тем временем генерал, как тигр, загнанный в клетку, мерил нервным шагом свой кабинет из угла в угол. Константин Романович был человеком железной воли, которой он привык подчинять других людей. С юности он был требователен к себе и строг к другим. И до недавнего времени такой подход к жизни оправдывал себя. По характеру Константин Романович был человеком прямолинейным, из-за чего у него не раз возникали трения и ссоры с коллегами и начальством, которых вполне можно было бы избежать, будь он немного гибче. Эти черты характера, возможно, и сыграли ключевую роль в его недавней отставке. Однако они же, как он полагал, и обеспечивали ему ранее продвижение по службе.

Константин Романович всю жизнь прожил бобылем. Временами, конечно, появлялись у него женщины, но в душе он всегда оставался верен своей первой и неразделенной любви юности. К тому же совместная жизнь всегда требует взаимных компромиссов, к которым генерал был не склонен. Одному ему было спокойнее. Свалившийся ему на голову несколько лет назад подросток был словно слеплен из другого теста, и отставной генерал не знал, как с ним быть. Когда он сталкивался с такими подчиненными на службе, он без излишних раздумий отправлял их на гауптвахту. Если провинившийся не исправлялся, то он его разжаловал или же просто исключал из рядов вооруженных сил. Но в его двухсотметровой квартире места для гауптвахты предусмотрено не было. И уж тем более племянника-студента некуда было разжаловать, особенно после того, как тот отслужил в армии. Тут раздался звонок телефона. Генерал поднес трубку к уху.

– Здравия желаю, Константин Романович, – услышал он приветствие своего хорошего знакомого, с которым они были на короткой ноге.

– И Вам того же, – буркнул в ответ генерал, который никак не мог придти в себя после беседы с племянником.

– На рыбалку на следующей неделе едем?

– Не знаю даже. Как дела пойдут, – мрачно ответил генерал.

– А что такой невеселый, случилось что?

– С племянником все воюю.

– А что такое?

– Очередной банан принес. Боюсь, как бы из института опять не отчислили.

– А что ж он не занимается совсем?

– Нет, не занимается.

– Так ты его заставь.

– Как же его заставишь в двадцать три года? Он теперь только сам себя заставить может. Но только, похоже, что силы воли у него нет совсем.

– Тут ты, Константин Романович, подожди. Воля – это ж функция желания. Хотеть – значит мочь. Слышал такое, наверное? Может у него желания нет? Он чего в жизни хочет-то, ты интересовался?

– Интересовался и не раз, только он не говорит ничего внятного. По-моему, и не хочет он ничего толком. А если что и хочет, то сказать стыдно.

– Тогда ему и воля ни к чему. А ты попытайся его заинтересовать. С мальчиками так надо, – посоветовала трубка. Получать советы генералу было досадно. Не для того он прожил эту жизнь.

– Надо, надо! Только мальчику уже двадцать три года. Да и вообще, Семеныч, советы обычно дают тем, кто не может ими воспользоваться. Слышал такое?

– Ну ладно, ладно, не сердись.

– А я и не сержусь, – соврал генерал. – Просто я что только ни делал уже! Бьешься, бьешься с ним как рыба об лед, а все никакого толку.

– Ладно тебе. Расслабься. В любом случае, человеку можно дать не больше, чем он взять может. Что можешь, ты и так делаешь, а выше крыши все равно не прыгнешь. Так что, поедем на рыбалку на следующей неделе лучше.

– Подумаю, – сердито пробурчал погруженный в свои тревоги генерал.

– Подумай, подумай, а я перезвоню, – добродушно прогудел его знакомый голосом человека, не обремененного проблемами, и трубка замолчала.

А генерал снова заходил из угла в угол. Потом заставил себя сесть за письменный стол и хотел было начать работу над мемуарами. Но тщетно. Мысли о наглом племяннике не давали ему покоя.

«Я ему всю душу отдал, а он, гаденыш такой, элементарных вещей делать не желает! А я все методы уже испробовал. Пора, видно, переходить к более жестким действиям!» – думал генерал.

Тут дверь в его кабинет отворилась, и в комнату робко просунулась немытая патлатая голова племянника.

– Я пошел, дядя, – вкрадчиво сказала голова.

– Куда? Куда ты еще пошел? – генерал пытался себя сдерживать.

– К Саньке заеду, – пояснила голова, и дверь закрылась.

– Я тебе поеду! А ну зайди сюда! Я разговор не заканчивал, – заорал генерал, и его лицо приняло пунцовый оттенок.

Дверь снова открылась, и в комнату робко зашел племянник.

– Ты как жить собираешься, скажи мне на милость?

– Ну… – как всегда невнятно пробормотал племянник и наклонил голову на сторону, делая вид, что думает.

– Конкретнее говори, обормот такой!

– Ну, окончу институт…

– Допустим, окончишь, если сможешь, хотя я в этом лично сомневаюсь.

Племянник в задумчивости медлил с ответом. Он вообще, в отличие от генерала, в своей жизни никогда и никуда не спешил.

– В глаза смотри! – кричал генерал. – Работать ты собираешься или нет?

– Наверное, а как же иначе? – с сомнением в голосе ответил племянник. Чувствовалось, что работать ему неохота.

– И сколько ты собираешься получать?

– Как все, – пробормотал племянник.

– Все по-разному, между прочим. А так, как ты учишься, ты много не заработаешь. Даже на хлеб с маслом не заработаешь, не то чтобы семью содержать. Да ты и работать не хочешь, – махнул рукой генерал. – Но при этом ты же у нас на машине хочешь ездить, которую ты у меня постоянно берешь, одеваться модно желаешь, в рестораны, в клубы ходить. Ты сегодня вечером куда собрался? В клуб опять?

– Собирались ненадолго заскочить, – промямлил племянник.

– Вот тебе, а не клуб, – и генерал сунул кукиш в нос племяннику. – Садись давай за занятия!

– Что я не имею права отдохнуть?

– Не от чего тебе отдыхать.

– Но я уже договорился с друзьями.

– А я тебе говорю, пошел заниматься, размазня такая! Тебе экзамен послезавтра сдавать надо.

– Завтра и подготовлюсь, – бормотал юноша.

– Как ты с такими настроениями жить собираешься? Тебя же ни на какую работу не возьмут. Ты, видно, на моей шее сидеть хочешь, – орал генерал, – так вот дудки, – и он снова сунул кукиш в нос племяннику. – Чтоб ты знал: денег тебе больше никаких давать не буду. И, на всякий случай, завещание завтра же составлю, чтобы тебе ничего не досталось. Может, тебя хоть это заставит трудиться – человеком стать. От папаши твоего горе-бизнесмена тебе ведь ничего, кроме долгов не осталось. Даже его квартиру за долги пришлось отдать. Ты в него, похоже, пошел. Так вот дудки! Кстати, принеси мне ключи от машины. И чтоб брать ее не смел больше. Завтра же на работу выходишь, бездельник! Я из тебя человека уж сделаю! Чтоб своим трудом все, чтоб человеком стал, понял меня, чтоб чело… – генерал осекся, схватился рукой за грудь и начал оседать на пол. Пытаясь найти опору, он зацепил рукой настольную лампу, которая упала на пол вместе с ним. Уже лежа на полу, он продолжал жадно хватать ртом воздух. Одной рукой генерал держался за грудь, другой что-то пытался показать племяннику. Нерасторопный юноша молча стоял и смотрел на происходящее.

– Скорую, скорую давай, – наконец выдавил из себя Константин Романович и потерял сознание.

– Сейчас вызову, дядя, – сказал племянник и вышел из кабинета, плотно закрыв за собой дверь. Оказавшись в коридоре, он прямиком отправился на кухню. Там он сделал себе большой бутерброд с маслом и ветчиной. Держа его в руке, он сел у окна и стал размышлять над словами дяди.

Из его слов выходило, что ему больше не будут давать денег и не будут давать машину. Более того, ему опять, как прошлым летом, нужно будет зачем-то ходить на идиотскую работу! И это при том, что у дяди денег и без того хоть отбавляй. На них двоих уж точно должно хватать.

«Какая-то бессмыслица, да и только! – думал племянник. – Деньги есть. А работать заставляет!»

Но самое неприятное во всем этом было то, что не было такого случая, когда бы дядя не держал своего слова. Это племянник доподлинно знал из прошлого опыта своего общения с ним. Однако такой сценарий юношу никак не устраивал, и он продолжал обдумывать сложившуюся ситуацию и смотреть в окно. Неторопливо покончив с первым бутербродом, он сделал себе второй и снова сел у окна немного подумать.

Так прошло несколько часов. Из генеральского кабинета не доносилось ни звука.