Михаил Иванович, человек среднего возраста, открыл глаза и сладко потянулся. Какое-то время он продолжал оставаться в постели. Взгляд его лениво скользнул по белому потолку, шторам веселой расцветки и наконец упал за пределы комнаты, где через огромное окно, доходившее до пола, открывался чудесный вид на набережную.
«Великолепно, – подумал Михаил Иванович, – воскресенье, никакой тебе службы. Хочешь – пиши, хочешь – спи, а хочешь…»
Необходимо пояснить, что Михаил Иванович, чиновник среднего звена, являл собой натуру мятущуюся, а потому постоянно пробовал себя в других занятиях, никак не связанных с его прямой деятельностью. Занятия эти захватывали его полностью на продолжительное время. Что касалось последних нескольких лет, то он страстно увлекался живописью и даже считал себя состоявшимся художником с большим будущим. Картины его, надо отдать должное, были недурны и даже порой занимательны.
«…Хочешь – пиши, – продолжал думать Михаил, глядя на мольберт, – а хочешь – пойди на свежий воздух». Мысль Михаила Ивановича вяло текла за его неторопливым взглядом, который снова переместился в этот момент за окно, на набережную, где сияло солнце и манило голубое июньское небо. «Нет, – подумал он, – я пойду кататься на роликах!»
– Котик, котик, ты проснулся? – позвал нежный женский голос, и в комнату вошла Ольга Сергеевна, жена Михаила Ивановича.
– Да, милая, я проснулся, – отвечал ей Михаил Иванович, – а что у нас сегодня на завтрак?
– Круассан и кофе с молоком, немного варенья и масло, все, как ты любишь.
«Чудно, чудно», – думал Михаил Иванович, отправляясь в душ. Он любил такие часы, когда не надо было никуда спешить, одевать чертов галстук, запонки.
– Брр, – фыркнул, стоя под душем, Михаил Иванович при мысли о галстуке. – Ну да ничего, это будет завтра, а сегодня, все прекрасно.
И вот он, освеженный утренним душем, уже неторопливо шествует к столу.
– Папа, папа, – белокурая девочка лет пяти, бросилась ему на шею, – доброе утро!
– Доброе утро, мышонок! А кто у нас мышонок? Бур-бур-бур-бур-бур, – Михаил Иванович пощекотал девочку, и та залилась веселым смехом. – А что мы сегодня читали?
– Вот, – девочка показала букварь.
– А что здесь написано?
– Бу, бу, бук-ва, рь, букварь, – произнесла девочка.
– Ах ты, молодец, – родители умильно смотрели на свое чадо.
– Кофе был великолепен, а круассан свеж как никогда! – вставая из-за стола, говорил Михаил Иванович жене, – большое спасибо, дорогая. – И он нежно поцеловал ее в щеку.
– Что ты собираешься сегодня делать, котик? – поинтересовалась Ольга Сергеевна.
– Пойду покатаюсь на роликах, – отвечал Михаил Иванович, – а после можем пообедать в каком-нибудь ресторане на свежем воздухе. Как ты думаешь?
– Прекрасно, просто прекрасно, дорогой.
– Вечером можно сходить в кино. Я читал про один фильм, который номинировался на Каннском фестивале, должно быть интересно.
– Надеюсь, а то так надоели эти «пуф-пуф», – и Ольга Сергеевна вытянула руки вперед, как если бы в них было зажато по пистолету.
– И не говори, – и Михаил Иванович, будучи противником всяческого насилия, пренебрежительно поморщился при упоминании жанра «боевик», которым в то время были завалены кинотеатры города. – Невозможно смотреть, как все только и стреляют, – рассуждал Михаил Иванович. – А потом, внедрение огромного количества спецэффектов полностью оторвало современное кино от реальности. На экране люди убегают от взрывов, при этом умудряясь оставаться в живых. Ведь это бред какой-то! Но и этого мало, новый вид кино развивается, и скоро, я думаю, на экранах люди начнут уворачиваться от пуль. Кроме того, последнее время кинематограф безудержно эксплуатирует тему насилия. Дерутся все от мала до велика. На экране хрупкие девушки умудряются убивать плохих парней не только при помощи пистолета, но и в прямом рукопашном бою. Как будто это так просто, взять и убить человека! Нет, кино себя изживает, – с тяжелым вздохом завершил свой монолог Михаил Иванович и в задумчивости развел руками.
– Да, котик, мы пойдем на что-нибудь поинтереснее, – вторила ему жена.
Было очевидно, что они понимают друг друга.
Михаил Иванович надел шорты, обстоятельно зашнуровал ботинки роликов и неторопливо выехал в тенистый двор. Ему всегда нравился их двор, где они прожили без малого десять лет.
«Десять счастливых лет», – думал Михаил Иванович.
Здесь не было жарко даже в летний зной, когда, казалось бы, все дома большого города раскалены до предела и даже ночи не достаточно, чтобы остудить их.
«Чудно, просто чудно!» – подумал Михаил Иванович. Еще поворот, и он выехал из арки на набережную. Он поднял голову, улыбнулся солнцу и неторопливо покатил.
Михаил Иванович искусно катался на роликах. Катание доставляло ему большое удовольствие. Он совершал плавные повороты.
«Как маятник, – думал Михаил Иванович. – Но что это?»
Путь ему преграждали какие-то люди, не по погоде одетые в темные костюмы. Они были крепкого телосложения. В ушах у них были наушники. Лица их были сосредоточены. Михаил Иванович обратил внимание, что автомобильное движение тоже перекрыто стоявшими милицейскими автомобилями, снабженными спецсигналами. Везде царила неприятная Михаилу Ивановичу рабочая суета.
Михаил Иванович ненавидел спецсигналы. Между тем улицы его родного города были заполонены такими машинами. И каждый день – так, по крайней мере, казалось Михаилу Ивановичу – их становилось все больше и больше. Из-за них возникали затруднения движения, но тем не менее их надо было пропускать вперед. Он не понимал, почему он должен пропускать других вперед себя.
Ладно бы это были пожарные, милиция или «скорая помощь». Так нет. Главным образом это были такие же, как и он, чиновники, только рангом повыше! Это его очень раздражало.
«Ведь нет же такого в Европе! – думал Михаил Иванович. – Так почему же у нас творится такое безобразие?» – задавался он вопросом вновь и вновь и сам отвечал себе в стихотворной форме: «Страна рабов, страна господ». «И ведь терпят люди такое к себе отношение! Воистину ничего не изменилось со времен Лермонтова!»
– Куда Вы? – спросил его один из людей в темных костюмах.
– А что, не видно? – с раздражением ответил Михаил Иванович. Он вынужден был остановиться. Люди в костюмах преградили ему путь.
– Отвечайте, пожалуйста, на заданный вопрос, – настойчиво произнес сотрудник спецслужб.
– Черт знает что такое! Я тут живу! И вышел покататься на роликах! Неужели не заметно? – отвечал в раздражении Михаил Иванович. – А что тут происходит?
– Здесь проходит съезд правящей партии, – пояснил сотрудник охраны.
– Ну да, какой же еще? Если все перекрыли! Только правящей! – сказал Михаил Иванович.
– Пожалуйста, назад! – недовольно проговорил человек в костюме.
– Черт бы побрал все эти съезды и их участников! Все равно от них никакого толка! – раздраженно пробормотал Михаил Иванович и свернул в переулок, что бы объехать перегороженную часть набережной. Из-за этого ему пришлось преодолевать участок плохого асфальта, которым был покрыт переулок.
«С какой это стати? – думал Михаил Иванович. – Нигде спасу нет от этих с мигалками! Так дело пойдет, они скоро в квартиру мою будут въезжать, как к себе домой».
Перед Михаилом Ивановичем снова неожиданно появился человек в костюме и преградил ему путь.
– Куда Вы? Пожалуйста, в объезд, – твердо сказал человек в костюме.
– Как, опять? – недовольно произнес Михаил Иванович, – да от вас никакого спасу нет! – И он изловчился и проехал мимо человека в костюме.
Михаил Иванович услышал, как один говорил другому: «Черт с ним, на следующем посту задержат».
Михаил Иванович пришел в ярость. С какой стати его надо задерживать? Он здесь у себя дома. Фактически в своем родном дворе. Понаехали тут разные! Испортили весь праздник воскресенья. От нахлынувшего на него чувства праведной ярости лицо Михаила Ивановича приобрело окрас спелого помидора «бычье сердце». Он сделал еще один поворот и прямо перед собой увидел скопление автомобилей, снабженных спецсигналами. Причем один из них чуть было на него не наехал. Из автомобилей деловито выходили чем-то озабоченные люди. Лица некоторых были ему знакомы из телевизионных «Новостей». Со всех сторон к Михаилу Ивановичу устремились сотрудники охраны.
«Нет, это невыносимо, – подумал Михаил Иванович, – с этим надо что-то делать. С этим надо кончать!»
Он засунул руку в карман шортов и к своему удивлению ощутил вороненую сталь ручки маузера, семейной реликвии, подаренной его деду за взятие Перекопа в гражданскую войну семнадцатого года.
Мелькнула мысль: «Chevallier sans peur et sans reproche». Без дальнейших промедлений Михаил Иванович достал пистолет и открыл стрельбу на поражение.