Мы дошли теперь до ряда великих войн, которым суждено было продолжаться, с короткими промежутками мира, в течение почти полстолетия, и которые, при многих сбивчивых деталях, имеют одну широкую характеристическую черту, отличающую их от предшествовавших им войн и от многих последовавших за ними. Эта борьба обнимала четыре части света, сопровождаясь во всех них не только второстепенными операциями, центр которых, однако же, был в Европе; великие вопросы, какие ей предстояло решить, касались мировой истории, так как имели предметом обладание морем и господство в отдаленных странах, обладание колониями и обеспечение связанного с ним увеличения богатства. Кажется довольно странным, что не ранее, как только почти в конце этого продолжительного состязания, выступили на сцену большие флоты, и борьба была перенесена на ее настоящую арену, на море. Деятельность, представлявшаяся морской силе, довольно очевидна и исход борьбы был ясно определен с самого начала, но в течение долгого времени она не сопровождалась никакой сколько-нибудь значительной морской войной, потому что французское правительство не понимало истинного положения дела. Движение в пользу колониального расширения Франции было чисто народное, хотя в нем фигурировали лишь немногие великие имена; отношение к нему правителей было холодно и недоверчиво. Отсюда произошло пренебрежение Франции к военному флоту, предуготовленное поражение ее по главному вопросу и уничтожение на время ее морской силы.

В виду такого характера предстоявших тогда войн, важно уяснить положение трех великих держав в тех частях света, вне Европы, где должна была разыграться борьба.

В Северной Америке Англия владела теперь тринадцатью колониями первоначальными Соединенными Штатами, от Мэна до Джорджии. В этих колониях должно было проявиться высшее развитие той формы колонизации, которая свойственна Англии и характеризуется корпорациями свободных людей — в сущности независимых, самоуправляющихся, но все-таки до энтузиазма лояльных и занимающихся одновременно и земледелием, и торговлей, и мореходством. Английские колонисты, в характере своей страны и ее продуктов, в ее длинной береговой линии и в защищенных портах и, наконец, в своем собственном характере имели все элементы морской силы, которая тогда получила уже широкое развитие. На такую страну и на такой народ прочно опирались королевский флот и королевская армия в западном полушарии. К французам и канадцам английские колонисты относились крайне ревниво.

Франция владела в то время Канадой и Луизианой, под именем которой подразумевалась тогда гораздо большая территория, чем теперь, и заявляла притязания на всю долину Огайо и Миссисипи, по праву первооткрытия, а также и потому, что считала ее необходимым звеном между заливами Св. Лаврентия и Мексиканским. Тогда еще ни одна нация не занимала надлежащим образом этой промежуточной страны, и упомянутые притязания французов не признавались Англией, колонисты которой настаивали на своем праве распространять свои владения безгранично к западу. Сила французской позиции была в Канаде; река Св. Лаврентия давала им доступ в сердце страны, и если Ньюфаундленд и Новая Шотландия и были потеряны ими, то в острове Кап-Бретон они имели все-таки ключ и к заливу и к реке. Канада характеризовалась свойствами французской колониальной системы, практиковавшейся в климате, наименее пригодном для нее. Отеческое, военное и монашеское управление тормозило развитие индивидуальной предприимчивости и свободной кооперации для общих целей. Колонисты отвернулись от торговли и земледелия и, довольствуясь только удовлетворением непосредственных нужд пропитания, предавались военным упражнениям и охоте. Главным предметом их торговли были меха. Промышленность была так мало развита у них, что часть судов даже для внутренней навигации они покупали в английских колониях. Главным элементом силы был воинственный гордый дух населения; там каждый мужчина был солдатом.

Кроме вражды, унаследованной от метрополий, в Канаде существовал еще неизбежный антагонизм между двумя социальными и политическими системами, так прямо между собою противоположными и практиковавшимися рядом. Отдаленность Канады от Вест-Индии и негостеприимный климат ее зимою делал ее, с морской точки зрения, менее важной для Франции, чем были английские колонии для Англии, притом же и ресурсы страны и численность населения ее были значительно ниже, чем в английских колониях. В 1750 году в Канаде было восемьдесят тысяч жителей, а в английских колониях — миллион двести тысяч. При таком неравенстве в силе и ресурсах единственным средством для Франции удержать за собою Канаду была бы поддержка ее морской силой или через посредство прямого господства на соседних морях, или такою сильною диверсией где-либо в другом месте, которая освободила бы Канаду от давления англичан.

Испания на континенте Северной Америки, в придачу к Мексике и странам, лежащим к югу от нее, владела еще и Флоридой, под этим именем подразумевался не только полуостров, но и лежащие за ним обширные области, не точно разграниченные и имевшие малое значение во все время этих длинных войн.

В Вест-Индии и в Южной Америке Испания владела главным образом теми странами, которые и теперь известны под именем Испанско-Американских стран, и кроме того Кубой, Пуэрто-Рико и частью Гаити. Франция владела Гваделупой, Мартиникой и западной половиной Гаити; Англия — Ямайкой, Барбадосом и некоторыми из меньших островов. Плодородие почвы, ценные в торговом обмене продукты и менее суровый климат, казалось бы, должны были сделать эти острова предметом особенных притязаний в колониальной войне; но в действительности не было сделано никакой попытки, ни даже выражено намерения завоевания какого-либо из упомянутых больших островов, за исключением Ямайки, которую Испания желала возвратить себе. Причина, вероятно, заключалась в том, что Англия, которой морская сила дала главную роль в наступательных действиях, в направлении своей деятельности находилась под влиянием желаний многочисленного английского населения на Северо-Американском континенте. Меньшие Вест-Индские острова настолько малы в отдельности, что ими может владеть надежно только та держава, которая господствует на море. Они имели двоякое значение в войне: одно как военные позиции такой державы, другое — коммерческое, или усиливая средства метрополии, или уменьшая средства неприятеля. Военные действия против них можно сравнить с войною против торговли неприятеля, а самые острова — с кораблями, нагруженными товарами последнего. Поэтому рассматриваемые острова и переходили от одной воюющей стороны к другой, смотря по тому, которая имела успех, и обыкновенно возвращались к прежним владельцам, когда наступал мир; хотя в конце концов большей части из них пришлось остаться в руках англичан. Несмотря на то, факт, что каждая из великих держав имела участие в этом средоточии торговли, объясняет посылку в Вест-Индию как больших флотов, так и малых эскадр, чему способствовало также и неблагоприятное время года для военных операций на континенте, близ этих островов и имело место большее число из тех морских сражений, которые иллюстрируют длинный ряд изучаемых нами теперь войн.

Борьба между Англией и Францией должна была завязаться еще и в другой отдаленной стране, и там, как и в Северной Америке, окончательно решиться этими войнами. В Индии соперничавшие нации представительствовали через свои Ост-Индские компании, которые непосредственно исполняли и административные и торговые функции. Конечно, эти компании опирались на свои метрополии, но непосредственные сношения их с туземными правителями велись через их президентов и чиновников, которых назначали они сами. В то время главными поселениями англичан были: на западном берегу — Бомбей, на восточном Калькутта на Ганге, в некотором расстоянии от моря, и Мадрас; тогда как немного к югу от Мадраса, другой город и станция — обыкновенно известный у англичан под именем форта Св. Давида, хотя иногда и называвшийся Куддалором (Cuddalore) — был основан позднее. Три президенства — Бомбейское, Калькуттское и Мадрасское — были в то время взаимно независимыми и ответственными только перед "Правлением Директоров" в Англии.

Франция утвердилась: в Чандер-Нагоре на Ганге, выше Калькутты; в Пондишери, на восточном берегу, в восьмидесяти милях южнее Мадраса, и еще на западном берегу, далеко к югу от Бомбея, она имела третью станцию, менее важного значения, называвшуюся Мэхе (Mahe). Однако Франция имела большое преимущество в обладании промежуточной, уже упоминавшейся нами выше, станцией в Индийском океане, а именно — соседними островами Иль-де-Франс и Бурбон. Она была еще более счастлива в личных свойствах двух деятелей, которые руководили ее операциями на Индостане и на островах; это были Дюпле и ла Бурдоннэ — люди, равных которым по способностям и по силе характера до тех пор не появлялось между английскими чиновниками в Индии. Тем не менее в деятельности этих двух лиц, согласная товарищеская работа которых могла бы вырвать корни английских поселений в Индии, также проявилось то странное столкновение идей, то колебание между сушей и морем как опорами силы, которые были предначертаны, кажется, уже в географическом положении самой Франции. Помыслы Дюпле, хотя и не безучастного к коммерческим интересам, были главным образом сосредоточены на создании великой империи, в которой Франция царила бы над множеством вассальных туземных раджей. В преследовании этой цели он обнаружил большой такт и неутомимую деятельность в соединении, может быть, с несколько отвлеченным и фантастическим воображением; но когда он встретился с ла Бурдоннэ, по более простым и более здравым воззрениям которого целью Франции являлось достижение морского превосходства, господства в Индии, основанного на свободном и обеспеченном сообщении с метрополией, а не на зыбких песках интриг и союзов Востока, то между ними сразу возникло несогласие. "Сравнительная слабость морских сил, — говорит французский историк, считающий, что Дюпле преследовал более высокие цели, — была главной причиной, остановившей его успех"… Но морское превосходство было именно той целью, к которой стремился ла Бурдоннэ, сам моряк и правитель острова. Может быть, что, при слабости Канады сравнительно с английскими колониями, морская сила не могла бы изменить там действительный исход борьбы, но в условиях соперничества наций в Индии все зависело от обладания морем.

Таковы были относительные положения трех стран на главных заграничных театрах войны. Мы вовсе не упоминали о колониях на западном берегу Африки, потому что они были только торговыми станциями, без всякого военного значения. Мысом Доброй Надежды владела Голландия, которая не принимала деятельного участия в первом периоде войн, но хранила благоприятный для Англии нейтралитет, как бы вытекший из союза ее с последнею в предшествовавших войнах того столетия. Необходимо кратко упомянуть и о состоянии военных флотов, которые должны были иметь значение, до тех пор еще не сознававшееся. Ни точной численности, ни точного описания состояния кораблей дать нельзя, но относительная сила флотов может быть определена с удовлетворительной точностью. Кэмпбелл (Campbell), современный английский морской историк, говорит, что в 1727 году английский флот имел восемьдесят четыре линейные корабля — 60-пушечные и выше, сорок 50-пушечных кораблей, пятьдесят четыре фрегата и суда меньших размеров. В 1734 году это число упало до семидесяти линейных кораблей и девятнадцати кораблей 50-пушечных. В 1744 году, после четырех лет войны с одной только Испанией, численность флота определялась девяноста линейными кораблями и восемьюдесятью четырьмя фрегатами. Тот же историк насчитывает во французском флоте около этого времени сорок пять линейных кораблей и шестьдесят семь фрегатов. Он же говорит, что в 1747 году, в конце первой войны, королевский флот Испании уменьшился до двадцати двух линейных кораблей, Франции — до тридцати одного, тогда как флот Англии увеличился до ста двадцати шести линейных кораблей. Французские писатели, к которым обращался автор, менее точны в своих числах, но согласны в том мнении, что не только флот их уменьшился до печально малого числа кораблей, но и что последние были в дурном состоянии, а адмиралтейства не имели необходимых материалов. Такое пренебрежение к флоту во Франции продолжалось, более или менее, в течение всех этих войн, до 1760 года, когда сознание важности восстановления его пробудилось в нации, но уже слишком поздно для того, чтобы предупредить самые серьезные потери ее. В Англии, так же, как и во Франции, дисциплина и администрация пошатнулись вследствие долгого мира, слабость вооружения посланных на место действия кораблей была замечательна и напоминает скандалы, которыми ознаменовалось начало Крымской войны; тогда как во Франции самая потеря французских кораблей привела, вследствие необходимости замены их, к спуску на воду судов, более современных по вооружению и потому превосходивших старые английские корабли того же класса. Нужно, однако, остерегаться слишком доверчивого отношения к жалобам отдельных писателей; французские авторы утверждают, что английские корабли быстроходнее, тогда как в ту же самую эпоху англичане жалуются, что их корабли движутся медленнее французских. Можно принять, однако, что, в общем, французские корабли, построенные между 1740 и 1800 годами, были больших размеров и построены по лучшим чертежам, чем корабли английские соответствующих классов. Но зато английский флот несомненно имел преимущество и по численности, и по качествам матросов и офицеров. В Англии флот всегда плавал, в худших или лучших условиях, а потому офицеры и не могли совершенно забывать свою профессию, тогда как во Франции в 1744 году не было в кампании и одной пятой всего числа офицеров. Это превосходство Англии поддерживалось и увеличивалось имевшею с того времени место практикой блокады военных французских портов превосходными силами; французские эскадры, выходя в море, сейчас же видели сравнительную невыгоду своего положения в отношении практического искусства. С другой стороны, требования торгового мореходства в Англии были так велики, что как ни значительно было число ее матросов, война застигала их рассеянными по всему миру, и часть военного флота всегда была парализована за недостатком команды. Постоянная практика матросов обеспечивала выработку в них хороших морских качеств, но отсутствие необходимого числа людей в данном месте, в требуемый момент, должно было возмещаться неразборчивым экстренным набором, через который в военный флот попадали слабые, больные люди, печально понижая качества целого состава. Для того, чтобы ясно представить себе свойства личного корабельного состава в те дни, надо только прочитать описания экипажа, посланного к Ансону, отправлявшемуся в кругосветное плавание, и к Хоуку, готовившемуся к военной кампании; сведения, приведенные в этих описаниях, кажутся теперь почти невероятными, и результаты — в высшей степени печальными. И это не только в зависимости от санитарных условий: упомянутые экипажи состояли из людей, совершенно непригодных к условиям морской жизни, даже и при самых благоприятных обстоятельствах. Как во французском, так и в английском флотах было необходимо очистить личный состав офицеров. То были золотые дни для придворного и политического влияния, и кроме того, невозможно было после долгого мира сразу выбрать из состава людей, казавшихся наилучшими моряками, таких, которые бы и наилучшим образом выдержали испытания военного времени и ответственного положения. В обеих нациях проявилась наклонность полагаться на офицеров, расцвет сил которых был достоянием предшествовавшего поколения — и результаты не были удачны.

Когда в октябре 1739 года была объявлена война Англией Испании, то попытки первой державы, естественно, были направлены прежде всего на Испанско-Американские колонии как на причину спора, в которых она ожидала найти легкую и богатую добычу. Первая экспедиция отплыла под начальством адмирала Вернона в ноябре месяце того же года и взяла Порто-Белло внезапным и смелым нападением; но она нашла там только незначительную сумму в десять тысяч долларов, так как галионы с казною отплыли оттуда уже ранее. Возвратившись на Ямайку, Верной получил подкрепление из большего числа кораблей, и к нему присоединился еще двенадцатитысячный отряд сухопутных войск. С этими увеличенными силами им были сделаны попытки взятия Картахены и Сантьяго-де-Куба, в 1741 и 1742 годах, но обе они окончились злополучными результатами: адмирал и генерал поссорились, что не было редкостью в те дни, когда ни тот, ни другой не обладали разумным пониманием дела друг друга. Мариэтт, характеризуя такие недоразумения юмористичными преувеличениями, кажется, имел в виду это дело при Картахене: "Армия думала, что флот может разбить каменные валы десятифутовой толщины, а флот удивлялся, почему армия не взобралась на эти же самые валы, поднимавшиеся отвесно, на тридцать футов высоты".

Другая экспедиция, справедливо прославленная за терпение и настойчивость, выказанные ее начальником, и знаменитая также по перенесенным трудностям и по единственному в своем роде конечному успеху, была послана в 1740 году под начальством Ансона. Ее миссия состояла в том, чтобы обойти кругом мыса Горн и атаковать испанские колонии на западном берегу Южной Америки. После многих проволочек, бывших, очевидно, следствием дурной администрации, эскадра, наконец, вышла в море в конце упомянутого года. Огибая мыс в самое неблагоприятное время года, корабли встретили ряд жесточайших штормов; эскадра была рассеяна и уже не могла собраться затем в полном составе; но все-таки Ансон, после бесконечных опасностей, успел собрать часть ее в Хуан-Фернандесе. Два корабля пришли назад в Англию, а третий погиб к югу от Чилое. С тремя остальными Ансон крейсировал вдоль южно-американского берега, взяв несколько призов, разграбив город Паита (Payta) и намереваясь, высадившись близ Панамы, соединиться с Верноном, для занятия этого места и для овладения перешейком, если это окажется возможным. Узнав о бедствии при Картахене, он решился пересечь Тихий океан и подстеречь два талиона, которые ежегодно совершали плавание от Акапулько к Маниле. При переходе через океан один из двух оставшихся теперь при нем кораблей оказался в таком дурном состоянии, что его пришлось потопить. С другим он успел в задуманном предприятии, захватив большой галион с полутора миллионами долларов монетой. Экспедиция, по ее многим несчастьям, не достигла никакого военного результата, кроме того, что возбудила испуг в испанских колониях и причинила им вследствие этого некоторые затруднения, но самые несчастия ее и спокойная настойчивость, увенчавшаяся в конце концов большим успехом, дали ей совершенно заслуженную славу.

В течение 1740 года случились два события, которые привели к общеевропейской войне, так сказать, ворвавшейся в войну между Англией и Испанией. В мае этого года Фридрих Великий сделался королем Пруссии, а в октябре император Карл VI, бывший сначала австрийским претендентом на испанский трон, умер. Он не имел сына и оставил, по завещанию, управление своими владениями своей старшей дочери, знаменитой Марии-Терезии, к обеспечению наследства которой в течение многих уже лет были направлены всевозможные усилия его дипломатии. Это наследство было гарантировано европейскими державами; но очевидная слабость положения Марии-Терезии возбудила притязания других правителей. Электор Баварский заявил претензию на все наследство, в чем его поддерживала и Франция, тогда как Прусский король требовал и захватил провинцию Силезию. Другие державы, большие и малые, разделились, примкнув к той или другой стороне; положение же Англии усложнялось тем, что ее король был также и электором Ганноверским, и в качестве такового поспешил обеспечить договором выгодный для электората нейтралитет Англии, хотя симпатии последней сильно склонялись в пользу Австрии. Между тем неудача Испанско-американских экспедиций и жестокие потери английской торговли увеличили общее негодование против Уолпола, который и должен был, поэтому, сложить с себя звание министра в начале 1742 года. При новом министерстве Англия сделалась открытой союзницей Австрии, и парламент не только вотировал субсидию императрице-королеве, но также и посылку отряда войск на помощь ей в Австрийские Нидерланды. В то же самое время Голландия, под влиянием Англии и связанная подобно ей прежними трактатами, сочла себя обязанною поддержать права наследства Марии-Терезии и также вотировала ей субсидию. Здесь встречается опять тот странный взгляд на международные отношения, о котором упоминалось уже выше. Обе эти державы таким образом вступили в войну с Францией, но только как помощницы императрицы, а не как самостоятельные участницы, ограничившись пока только посылкой войск на театр войны, они считались все еще в мирных с Францией отношениях. Такое двусмысленное положение могло иметь в конце концов только один результат. На море Франция уже заняла точно такое же положение помощницы Испании, в силу оборонительного союза между двумя королевствами, в то же время добиваясь, чтобы ее считали в мире с Англией; интересна серьезность, с какою французские писатели жалуются на нападение судов Англии на суда Франции, опираясь на то, что между этими двумя государствами открытая война еще не была объявлена. Выше было упомянуто, что в 1740 году французская эскадра прикрывала дивизию испанских кораблей на пути в Америку. В 1741 году Испания, втянутая уже в континентальную войну как враг Австрии, послала пятнадцатитысячный отряд войск из Барселоны для нападения на австрийские владения в Италии. Английский адмирал Хэддок (Haddock) в Средиземном море старался встретить и встретил испанский флот; но с последним была дивизия из двенадцати французских кораблей, начальник которой известил Хэддока, что принимает участие в той же экспедиции и имеет приказание вступить в бой с англичанами, в случае нападения их на испанцев; надо помнить при этом, что Испания формально вела войну с Англией. Так как силы союзников превосходили почти вдвое силы английского адмирала, то он должен был возвратиться назад в Порт-Маон. Он был вскоре после Того сменен, и новый адмирал, Мэттьюс, занял сразу два места — главнокомандующего морскими силами в Средиземном море и английского посланника в Турине, столице короля Сардинии. В течение 1742 года один английский капитан его флота, преследуя испанские галеры, загнал их во французский порт Сен-Тропез (St. Tropez) и, последовав за ними даже на рейде, сжег их, несмотря на так называвшийся нейтралитет Франции. В том же самом году Мэттьюс послал дивизию кораблей под начальством коммодора Мартина в Неаполь, чтобы принудить короля династии Бурбонов отозвать его двадцатитысячный отряд войск с места военных действий в северной Италии, где он помогал испанской армии против австрийцев. На попытки переговоров Мартин отвечал только, посмотрев на свои карманные часы, что дает правительству на размышление о принятии его требований лишь один час времени. Неаполитанцам оставалось только покориться, и английский флот оставил гавань после двадцатичетырехчасовой стоянки там, освободив императрицу от опасного неприятеля. После этого было очевидно, что Испанская война в Италии могла поддерживаться только посылкою туда войск через Францию: Англия властвовала над морем и над действиями неаполитанского правительства. Эти два инцидента, в Сен-Тропезе и Неаполе, произвели глубокое впечатление на престарелого Флери, который понял слишком поздно могущество и значение надежно организованной морской силы. Причины к неудовольствиям увеличивались с обеих сторон, и быстро приближался тот момент, когда и Франция и Англия, обе, должны были отказаться от притязаний считаться только вспомогательными деятелями в войне. Прежде, однако, чем дело дошло до этого, господствовавшая морская сила и богатство Англии опять дали себя знать привлечением на сторону Австрии короля Сардинии. Колебания этого короля между опасностями и выгодами от французского или английского союза разрешились в пользу последнего, вследствие ассигнования Англией субсидии и обещания помощи сильного флота в Средиземном море; в свою очередь он обязался за это участвовать в войне снаряжением сорокапятитысячной армии. Это соглашение было подписано в сентябре 1743 года. В октябре, когда Флери уже умер, Людовик XV заключил с Испанией договор, которым обязывался объявить войну против Англии и Сардинии и поддерживать притязания Испании как в Италии, так и по отношению к Гибралтару, Магону и Джорджии. Открытая война, таким образом, была уже у порога; но объявление ее все еще откладывалось. Самое большое морское сражение в эту войну состоялось в то время, когда мир номинально еще существовал.

В конце 1743 года инфант Филипп Испанский пытался высадиться на берег Генуэзской республики, которая относилась недружелюбно к австрийцам; но осуществлению этой его попытки помешал английский флот, и испанские корабли принуждены были отступить в Тулон. Они простояли там четыре месяца, не будучи в состоянии выйти в море вследствие превосходства английского флота. В этой дилемме испанский двор обратился к Людовику XV и добился того, что последний приказал французскому флоту под командой адмирала де Кура (de Court) — старика восьмидесяти лет, ветерана времен Людовика XIV конвоировать испанцев или к Генуэзскому заливу, или в собственные порты, не ясно куда именно. Французскому адмиралу дана была инструкция не стрелять, пока он не будет атакован. Для того, чтобы лучше обеспечить содействие испанцев, которым он, вероятно, не доверял, де Кур предложил распределить, как сделал это де Рейтер в давно прошедшие дни, их корабли между своими, но так как испанский адмирал Наварро отказался исполнить это, то построена была линия баталии из девяти французских кораблей в авангард, из шести французских и трех испанских в центре, и из девяти испанских в арьергард всего из двадцати семи кораблей. В таком строе соединенные флоты отплыли из Тулона 19-го февраля 1744 года. Английский флот, который крейсировал близ Гиерских островов для наблюдения за противником, погнался за ними, и 22-го числа его авангард и центр встретились с союзниками, но арьергардная дивизия была тогда на несколько миль на ветре и сзади, на расстоянии, не позволявшем ей поддерживать в бою передние суда (план VII, г.). Ветер был северный, и оба флота лежали к югу, причем английский был на ветре. Противники были почти равночисленны, у англичан было двадцать девять кораблей против двадцати семи у союзников; но это преимущество первых было уничтожено отсталостью их арьергарда. Поведение контр-адмирала, командовавшего арьергардом, обыкновенно приписывается злонамеренности его по отношению к Мэттьюсу, ибо, хотя он и доказал, что поставил все паруса для соединения с адмиралом, все-таки остается факт, что он не принял участие в атаке позднее, когда мог уже сделать это, под предлогом, что сигнал построиться в линию баталии был поднят в то же самое время, как сигнал о вступлении в бой; он объяснял, что не мог выйти из линии для боя, не ослушавшись приказания построиться в линию. Это "техническое" извинение было, однако, принято состоявшимся над ним впоследствии морским судом. Мэттьюс, огорченный и встревоженный бездеятельностью своего второго флагмана и опасаясь, что неприятель уйдет от него, если он будет медлить дольше, сделал сигнал вступить в бой, когда его авангард был на траверзе неприятельского центра, и тотчас же вышел сам из линии и атаковал на своем флагманском девяностопушечном корабле самый большой корабль в неприятельском строе, Royal Philip, стодесятипушечный, под флагом испанского адмирала (а). В этом маневре его энергично поддержали передний и задний его мателоты. Момент атаки, кажется, был избран весьма удачно; пять арьергардных испанских кораблей далеко отстали, оставив своего адмирала только с двумя, тогда как три других испанские корабля продолжали держаться с французскими. Английский авангард вступил в бой с союзным центром, союзный же авангард остался без противников. Будучи таким образом незанят, этот последний намеревался выбраться лавировкой на ветер английской линии, чтобы этим поставить ее между двух огней, но он встретил препятствие в разумном образе действий трех передовых английских командиров, которые, вопреки сигналу спуститься, сохранили свое командующее положение и таким образом остановили вышеупомянутую попытку неприятеля. За это они были отставлены от командования, по постановлению морского суда, но потом это наказание было снято с них. Их достойному оправдания пренебрежению сигналами подражали, уже без всякого оправдания, все английские командиры центра, за исключением командиров вышеупомянутых двух соседних с адмиралом судов, так же, как и некоторые в авангарде, который поддерживал канонаду на дальней дистанции, тогда как их главнокомандующий сражался с противником в близкой и даже ожесточенной схватке. Одно замечательное исключение составил капитан Хоук, впоследствии знаменитый адмирал, который последовал примеру своего начальника и, выведя из строя своего первого противника, покинул свое место в авангарде (и), подошел на близкую дистанцию к другому испанскому кораблю (Ь'), не подпускавшему близко пять английских кораблей, и взял его — единственный приз этого дня. Командир английского авангарда, с двумя своими мателотами, вел себя также достойно и сражался на близкой дистанции. Нет необходимости описывать сражение дальше; как военное дело, оно не заслуживает никакого внимания, и самым важным его результатом было то, что оно выдвинуло достоинства Хоука, участие которого в нем король и правительство всегда помнили. Общая несостоятельность и во многих отношениях неудовлетворительное поведение английских командиров, тем менее простительное, что после объявления войны прошло уже пять лет, частью объясняют, почему Англия не извлекла, при своем несомненном морском превосходстве, таких результатов, какие она могла бы ожидать в этой войне первом акте сорокалетней драмы, и они дают офицерам урок о необходимости приготовлять свои умственные силы и приобретать необходимые знания изучением условий войны в их время, если они не хотят оказаться неподготовленными и может быть даже обесчещенными в час сражения. Не следует думать, что столь многие английские моряки страдали таким неблагоприятным и редким в их корпорации пороком, как трусость: флот их потерпел фиаско от неподготовленности командиров и от недостатка воинских качеств у них, от дурных свойств адмирала как начальника, а также возможно, что и от некоторого оттенка недоброжелательного отношения к нему подчиненных, как к человеку грубому и дерзкому. Здесь уместно обратить внимание на значение сердечности и доброжелательности со стороны начальника к подчиненным. Они, может быть, несущественны для военного успеха, но несомненно придают другим элементам этого успеха душу, дыхание жизни, которое делает возможным то, что при других условиях было бы невозможным; оно вызывает со стороны подчиненных высочайшую преданность долгу и готовность к подвигам, недостижимые путем строжайшей дисциплины, если она не одушевлена участливым отношением начальника. Без сомнения, способность к такому отношению — природный дар. Высоким примером обладания им, может быть самым высоким среди моряков, был Нельсон. Когда он прибыл к флоту, перед Трафальгаром, то командиры, собравшиеся на флагманском корабле, казалось, забыли служебный этикет в выражении своих желаний засвидетельствовать адмиралу свою радость. "Этот Нельсон, — писал капитан Дэфф (Duff), который пал в битве, — такой всеми любимый и превосходный человек, такой доброжелательный начальник, что мы все стараемся превзойти его желания и предупредить его приказания". Он сам сознавал это свое обаяние и его значение, когда в письме об Абукирском сражении к лорду Хоу (Howe) говорил: "Я имел счастье командовать семьей братьев". Известность, приобретенная сражением Мэттьюса при Тулоне, конечно, обязанная не искусству, с каким оно велось, а также и не его результатам, возникла из взрыва негодования, возбужденного им в Англии и, главным образом, вследствие большего числа последовавших за ним судебных дел и характера приговоров по ним. Как против адмирала, так и против следовавшего за ним в порядке командования, а также и против одиннадцати командиров из двадцати девяти возбуждены были судебные преследования. Адмирал был разжалован потому, что разорвал линию, т. е. потому, что его командиры не последовали за ним, когда он вышел из нее для атаки неприятеля — решение, которое отзывается более ирландскою логикой, чем ирландской любовью к драке. Второй в порядке командования был оправдан на упомянутых уже выше технических основаниях: он избежал ошибки и не разорвал линии, держась довольно далеко в стороне. Из одиннадцати командиров один умер, один дезертировал, семь исключены из службы или были отрешены от должности и только два были оправданы. У французов и испанцев дело обстояло не лучше; между ними произошли взаимные пререкания. Адмирал де Кур был лишен командования, тогда как испанский адмирал был награжден своим правительством титулом маркиза де ла Виктория, — награда, в высшей степени необыкновенная за дело, которое, по нисходительнейшей для союзников оценке, может считаться только нерешительным сражением. Французы, с другой стороны, еще утверждают, что испанский адмирал сошел вниз с палубы под предлогом весьма легкой раны, и что в действительности бой велся французским капитаном, которому случилось быть на корабле.

Это первое генеральное сражение со времени боя при Малаге, бывшего сорок лет назад, говоря общепринятым языком, "разбудило" английский народ и вызвало здоровую реакцию. Сортировка офицеров, начавшаяся, так сказать, самим сражением, продолжалась; но результат был достигнут слишком поздно для того, чтобы он мог оказать надлежащее влияние на ход войны. И именно этой несостоятельностью деятельности в рассматриваемую эпоху, скорее, чем видными успехами предшествовавших и позднейших времен, выяснилось общее значение английской морской силы; подобно тому, как какая нибудь драгоценная способность, которою владеет человек, не ценится им, пока она у него есть, но живо им чувствуется, когда, он почему-нибудь ее теряет. Все еще владычица морей, но скорее по слабости своих противников, чем по абсолютным достоинствам своей силы, Англия не извлекла на этот раз из своего господства надлежащих результатов; самый серьезный успех — взятие острова Кап-Бретон в 1745 году — был достигнут колониальными силами Новой Англии, которым королевский флот, правда, оказал ценную помощь, так как для расположенных таким образом войск флот служит единственной линией сообщения. Так же не хорошо, как участники Тулонского сражения, вели себя и офицеры, стоявшие во главе флота в Вест и Ост-Индиях, и в последнем случае это имело результатом потерю Мадраса. С неблагоприятными условиями, лежавшими, так сказать, в самих морских офицерах Англии, соединялись еще и другие причины, мешавшие успехам морской силы ее так далеко от отечества. Положение самой Англии было не спокойно; дело Стюартов все еще было живо, и хотя грозное вторжение в королевство пятнадцати тысяч войск под начальством маршала Сакса (Saxe) в 1744 году, не удалось — вследствие рассеяния последних частью флотом Английского Канала, а частью штормом, который разбил несколько транспортов, собравшихся в Дюнкерке, потопив в море много людей — серьезность опасности проявилась в следующем году, когда претендент высадился в Шотландии только с несколькими сторонниками своими, но опираясь на восстание за него северного королевства. Он успешно вторгся внутрь самой Англии, и беспристрастные историки полагают, что одно время шансы окончательного успеха скорее были за, чем против него. Другим серьезным препятствием для Англии к полному пользованию ее силой было направление, данное французским операциям на суше, и ошибочные средства, употребленные для противодействия им. Пренебрегая Германией, Франция обратилась против Австрийских Нидерландов — страны, которую Англия, исходя из своих морских интересов, не желала видеть завоеванною. Ее коммерческое преобладание прямо подверглось бы опасности переходом Антверпена, Остенде и Шельды в руки ее великой соперницы, и хотя лучшим способом воспрепятствовать этому был бы захват каких-нибудь ценных французских владений в другом месте и удержание их в качестве залога, но слабость правительства Англии тогда и несостоятельность флота ее мешали поступить так. Далее, положение Ганновера влияло на действия Англии, потому что, хотя единственной связью между ними был общий правитель, — любовь этого последнего к его континентальному владению, бывшему для него отечеством, сильно чувствовалась в советах слабого и угодливого министерства. Именно пренебрежение к Ганноверу, выказанное первым Вильямом Питтом, как следствие его сильного патриотизма, раздражило короля и заставило его так долго сопротивляться требованиям нации, чтобы Питт был поставлен во главе ее дел. Эти различные причины раздор в самом королевстве, интересы в Нидерландах, заботы о Ганновере соединились для того, чтобы помешать слишком услужливому и неспособному министерству, страдавшему к тому же рознью в самой среде своей, дать надлежащее направление морской войне и сообщить ей надлежащий дух; но, однако, лучшее состояние самого военного фота и более удовлетворительные результаты его деятельности могли бы сами изменить даже влияние упомянутых причин. В действительности исход войны не привел почти ни к чему по отношению к спорам между Англией и ее специальными врагами. На континенте все вопросы после 1745 года свелись к двум: какая часть австрийских владений должна быть отдана Пруссии, Испании и Сардинии, и каким образом Франция должна добиться мира с Англией и Голландией. Морские державы все еще, как и в старину, несли издержки войны, которые теперь, однако, падали главным образом на Англию. Маршал Сакс, командовавший французами во Фландрии в течение этой войны, охарактеризовал своему королю положение в шести словах: "Государь, — сказал он, — мир прячется за стенами Маастрихта". Этот сильный город, стоя на течении реки Маас, открывал путь для французской армии в Соединенные Провинции с тылу; атаке же с моря препятствовал английский флот в соединении с голландским. К концу 1746 года, вопреки усилиям союзников, почти вся Бельгия была в руках французов; но до тех пор еще, хотя голландские субсидии и поддерживали австрийское правительство и голландские войска в Нидерландах сражались за него, между Францией и Соединенными Провинциями существовал номинальный мир. В апреле 1747 года "король Франции вторгся в Голландскую Фландрию, объявив, что он был обязан послать свою армию на территорию Республики для того, чтобы положить конец покровительству, оказывавшемуся Генеральными Штатами австрийским и английским войскам, но что он не имеет никаких завоевательных намерений и что занятые им местности Соединенных Провинций будут очищены немедленно, как только они дадут доказательства, что перестали помогать врагам Франции". Это была действительная, а не формальная война. Многие пункты в течение года сдались французам, успехи которых склонили Голландию и Англию начать переговоры; они тянулись в течение целой зимы, но в апреле 1748 года Сакс обложил Маастрихт, и это повело к заключению мира.

Между тем морская война, хотя и шла вяло, но все же ознаменовалась некоторыми событиями. В течение 1747 года имели место две схватки между английской и французской эскадрами, довершившие уничтожение боевого французского флота. В обоих случаях за англичанами было решительное превосходство в силах; и хотя здесь представилась возможность для некоторых блестящих боевых подвигов командиров отдельных кораблей и для обнаружения геройской выносливости со стороны французов, сопротивлявшихся, несмотря на громадное численное превосходство врага, до последней возможности, из этих схваток можно вывести только один тактический урок. Он состоит в следующем: если одна сторона — вследствие ли результата боя, или по начальному составу своих сил, настолько слабее другой, что обращается в бегство, не настаивая на сохранении строя, то следует предпринять общую погоню за ней, также отбросив заботу о строе — совсем или в известной мере — заботу, при других условиях обязательную. О сделанной в этом отношении ошибке Турвиля после сражения при Бичи-Хэд было уже говорено выше. В первом из рассматриваемых теперь случаев английский адмирал Ансон имел четырнадцать кораблей против восьми французских, слабейших и в отдельности, так же, как в общей численности, сравнительно с кораблями английской эскадры, во втором — сэр Эдуард Хоук имел четырнадцать кораблей против девяти французских, причем последние были несколько сильнее соответственных английских кораблей. В обоих случаях английские начальники сделали сигнал общей погони, и в результате сражение обратилось в свалку. Ни для чего другого и не представлялось возможности; необходимо было только догнать бегущего неприятеля, что конечно могло быть сделано, лишь пустив вперед быстрейшие или ближайшие к противнику корабли, в уверенности, что скорость быстрейшего из преследующих больше скорости медленнейшего из преследуемых и что, поэтому, последним придется или покинуть отсталые корабли на произвол неприятеля или попасть всем в критическое положение. Во втором случае французского командира, коммодора л'Этендюера (L'Etenduere), не пришлось преследовать далеко. Под конвоем его эскадры было двести пятьдесят коммерческих судов; отрядив один из линейных кораблей для продолжения плавания с этим коммерческим флотом, он расположил свои другие восемь кораблей между последним и неприятелем, ожидая атаки под марселями. Английские корабли, подходя к месту один за другим, становились по обе стороны французской колонны, которая была поставлена таким образом между двух огней; после упорного сопротивления шесть французских кораблей были взяты, но коммерческий флот был спасен. Английская эскадра потерпела в бою такие аварии, что два остальных французских военных корабля достигли благополучно Франции. Таким образом, если несомненно, что сэр Эдуард Хоук показал в своей атаке благоразумие и быстроту действий, всегда отличавшие этого замечательного офицера, то надо сказать и о коммодоре л'Этендюере, что судьба, сведя его с неприятелем, который во много раз превосходил его численно, дала ему также и главную роль в драме и что он исполнил эту роль благородно. Французский писатель справедливо замечает, что "он защищал вверенный ему коммерческий флот так, как на берегу защищается позиция, с целью спасти армейский корпус или обеспечить какое-либо движение его; он прямо пожертвовал собой. Этим сражением, продолжавшимся от полудня до восьми часов вечера, упомянутый флот был спасен, благодаря упорству обороны, двести пятьдесят кораблей были сохранены для их владельцев самоотвержением л'Этендюера и командиров под его начальством. Относительно самоотвержения не может быть вопроса, потому что мало было вероятности для восьми кораблей не погибнуть в бою с четырнадцатью… И не только командир восьми принял сражение, которого мог избежать, но сумел еще и вдохновить своих помощников верою в себя, так как все выдерживали борьбу с честью и уступили наконец, дав в высшей степени неоспоримые доказательства своей превосходной и энергичной защиты. У четырех кораблей были совершенно сбиты мачты, и два остались только с фок-мачтами". Все дело, как оно велось с обеих сторон, представляет поучительный, прекрасный пример того, как можно воспользоваться преимуществом, начальным или приобретенным, и какие результаты могут быть достигнуты доблестной, хотя бы и безнадежной самой по себе обороной для достижения частной цели. К этому можно прибавить еще, что Хоук, не будучи в состоянии сам к дальнейшему преследованию неприятеля вследствие аварий, послал немедленно в Вест-Индию военный шлюп, с извещением о приближении коммерческого флота — мера, которая повела к захвату части последнего и придала законченность всему делу. Это не может не быть приятно для изучающего военное искусство, заинтересованного видеть исторических деятелей в роли, важнейшие задачи которой они исполняют в высшей степени энергично и законченно.

Прежде, чем закончить историю этой войны и изложить условия мира, надо дать очерк событий в Индии, где Франция и Англия были тогда почти в одинаковом положении. Было уже сказано, что там дела обеих держав велись их Ост-Индскими компаниями и что представителем Франции были: на полуострове Дюпле, а на островах — ла Бурдоннэ. Последний был назначен на свой пост в 1735 году, и его неутомимый гений чувствовался во всех деталях администрации, особенно же в обращении острова Иль-де-Франса в большую морскую станцию — работа, которую надо было начать с самых оснований. До него не было ничего; все было организовано им в большей или меньшей мере магазины, адмиралтейства, укрепления, кадр матросов. В 1740 году, когда сделалась вероятною война между Францией и Англией, он получил от Ост-Индской компании эскадру, хотя меньшую, чем просил, с которой предполагал уничтожить торговлю и мореходство Англии в Ост-Индских водах; но когда война действительно началась в 1744 году, он получил приказание не атаковать англичан, так как французская компания надеялась, что между ней и английской компанией возможен нейтралитет в этой отдаленной стране, несмотря на войну между их метрополиями. Предположение это не кажется нелепым в виду странных отношений Голландии к Франции, из которых первая, при номинальном мире со второй, посылала войска на помощь действовавшей против французов австрийской армии, но оно было весьма выгодно для англичан, которые были слабее французов в индийских морях. Их компания приняла предложение, сказав, однако, что упомянутый нейтралитет, конечно, не может связать ни их отечественное правительство, ни королевский флот. Таким образом, преимущество положения французов, приобретенное предусмотрительностью ла Бурдоннэ, было потеряно. Между тем английское Адмиралтейство послало в океан эскадру и начало захватывать французские корабли между Индией и Китаем; не ранее как только тогда компания отрезвилась от своих иллюзий. Совершив эту часть своей работы, английская эскадра отплыла к берегам Индии, и в июле 1745 года появилась близ Пондишери — политической столицы французской Индии, готовая поддерживать атаку, которую губернатор Мадраса намеревался предпринять с суши… Теперь пришло время для ла Бурдоннэ. Между тем на Индостане Дюпле осуществлял свои широкие планы и закладывал широкие основания для утверждения французского владычества. Поступив на службу компании в качестве подчиненного клерка, он, благодаря своим способностям, поднялся быстрыми шагами до главенства в коммерческих учреждениях Чандернагора, огромному расширению которых он так содействовал, серьезно пошатнув и даже, говорят, уничтожив некоторые отрасли английской торговли. В 1742 году он был назначен генерал-губернатором и в качестве такового перемещен в Пондишери. Здесь он начал развивать свою политику, которая имела целью привести Индию в подчинение Франции. Он видел, что вследствие прогресса европейских рас и распространения их по морям всего света пришло время, когда восточные народы должны стать все в более и более близкое соприкосновение с ними; и он рассудил, что Индия, так часто завоевывавшаяся раньше, должна быть теперь завоевана европейцами. Он полагал, что Франция должна "выиграть этот приз", и видел единственного ей соперника в Англии. Его план состоял в том, чтобы вмешаться в индийскую политику: во-первых, как глава иностранной и независимой колонии, каким он действительно и был; и во-вторых, как вассал Великого Могола, каким он намеревался сделаться. Разделять и завоевывать; усиливать французское влияние разумными союзами; перетягивать колеблющиеся чаши весов в пользу Франции, бросая на них своевременно вес французского мужества и искусства — таковы были его цели. Пондишери, хотя и бедный порт, был всего пригоднее для его политических планов; находясь там в отдалении от Дели, столицы Могола, Дюпле мог скрывать свои завоевательные стремления до тех пор, пока будет безопасно вывести их на свет. Ближайшей целью его было, поэтому, основание большого французского княжества в юго-восточной Индии, вокруг Пондишери, при сохранении в то же время своих позиций в Бенгалии.

Следует заметить, однако — и это замечание необходимо для того, чтобы оправдать связь упомянутых планов с нашим предметом, связь, быть может не очевидную с первого взгляда — что сущностью вопроса, представшего теперь перед Дюпле, было не то, как основать французское владычество над индийскими провинциями и племенами, а как навсегда освободиться от англичан; об упомянутом же владычестве предстояло позаботиться потом. Самые горячие мечты о власти, какие он только мог лелеять, не могли превзойти того, что осуществила Англия несколько лет спустя. Качества одних европейцев должны были вступить в борьбу с качествами других европейцев, и исход этой борьбы, в пользу той или другой стороны, обусловливался обладанием морем. В климате, столь смертельном для белой расы, малые группы, героизм которых вел войну с врагом, непомерно более многочисленным, и на многих полях действий, должны были постоянно возобновляться. Как везде и всегда, морская сила действовала здесь спокойно и незаметно; но не будет никакой необходимости умалять качества и успехи Клайва (Clive) английского героя того времени и основателя английского владычества — чтобы показать решительное влияние этой силы на события, несмотря на несостоятельность действовавших в первое время в этих странах английских морских офицеров и на недостаток решительных результатов состоявшихся здесь морских сражений. Если бы в течение двадцати лет после 1743 года французские флоты вместо английских господствовали на побережье полуострова и на океане между ним и Европой, то можно ли бы было думать, что планы Дюпле потерпят окончательную неудачу? "Слабость наших морских сил сравнительно с английскими, — справедливо говорит один французский историк, — была главной причиной, остановившей успех Дюпле". Французский королевский флот не появлялся в Ост-Индии в его дни. Остается теперь коротко изложить историю дела.

Англичане в 1745 году делали приготовления к осаде Пондишери, в которой королевский флот должен был поддерживать сухопутные силы, но последствия политических планов Дюпле обнаружились сейчас же: набоб Карнатика начал угрожать атакою Мадраса, и англичане отступили. В следующем году появился на сцену л а Бурдоннэ, и состоялось сражение между эскадрами его и коммодора Пейтона (Peyton), и несмотря на то, что это сражение было нерешительным, оно все-таки заставило англичан удалиться от берегов Индостана, они отступили к Цейлону, оставив обладание морем за французами. Ла Бурдоннэ встал на якорь в Пондишери, где скоро возникли ссоры между ним и Дюпле, усложнившиеся сбивчивым тоном данных им из отечества инструкций. В сентябре он отправился в Мадрас, атаковал его с суши и с моря и взял его, но заключил с губернатором условие, по которому город мог быть выкуплен англичанами; это и было сделано последними уплатою двух миллионов долларов. Когда Дюпле узнал об этом, то пришел в сильное негодование и потребовал уничтожения условий капитуляции на том основании, что город с момента завоевания уже должен был поступить в его ведение. Ла Бурдоннэ отказался исполнить это требование, как противное данному им обещанию и потому затрагивавшее его честь. Пока между ними тянулся спор, сильный ураган разбил два французских корабля и снес мачты у остальных. Вскоре после того ла Бурдоннэ возвратился во Францию, где его деятельность и рвение были "награждены" трехлетним заключением в тюрьме, вследствие возведенных на него обвинений; под тяжестью такого обхождения с ним он скоро умер. Между тем после его отъезда из Индии Дюпле нарушил капитуляцию, захватил и занял Мадрас, изгнал оттуда английских колонистов и начал усиливать укрепления. Из Мадраса он двинул войска к форту св. Давида и осадил его, но приближение английской эскадры принудило его снять осаду в марте 1747 года. В течение этого года вышеупомянутые бедствия французского флота в Атлантическом океане оставили за англичанами беспрепятственное обладание морем. В следующую зиму англичане послали в Индию самый большой европейский флот, какой когда-либо появлялся на Востоке, под командою адмирала Боскауена (Boscawen), который соединял с этим морским званием также и звание начальника сухопутных сил. Флот появился близ Коромандельского берега в августе 1748 года. Пондишери был атакован с суши и с моря, но Дюпле успешно сопротивлялся. Английский флот при этом, в свою очередь, пострадал от урагана, и осада была снята в октябре месяце. Вскоре после того пришли вести об Аахенском мире, которым закончилась европейская война. Дюпле, с восстановлением сообщений с метрополией, мог теперь возобновить свои происки и настойчивые усилия для обеспечения территориальной базы, чем думал по возможности защитить себя от случайностей морской войны. Жаль, что так много ума и терпения было затрачено на усилия, совершенно тщетные; ничто не могло защитить против нападений морской силы, кроме морской же силы, которой, однако, французское правительство не могло дать. Одним из условий мира было возвращение Мадраса англичанам в обмен на Луисбург, захваченный североамериканскими колонистами и возвращенный ими так же неохотно, как и Мадрас — Дюпле. Этот обмен хорошо иллюстрирует самонадеянное замечание Наполеона, что он отвоевал бы Пондишери на берегах Вислы; но, хотя морское превосходство Англии делало Луисбург в ее руках более значительным пунктом, чем был Мадрас или всякая другая позиция в Индии в руках французов, выгода обмена была решительно на стороне Великобритании. Английские колонисты были не такие люди, которые могли бы удовольствоваться этим образом действий, но они знали морскую силу Англии и верили, что могли снова сделать то, что раз уже было сделано ею в месте, отстоящем недалеко от их берегов. Они поняли положение дел. Не то было в Индии: как глубоко должно было быть удивление туземных раджей при обратной передаче Мадраса англичанам и как обидно было для Дюпле, при том влиянии, какое он приобрел между ними, видеть себя в самый час победы вынужденным покинуть добычу под давлением силы, значение которой туземные владыки не могли понять! Они были совершенно правы; эта таинственная сила, дававшая им знать о себе по результату своего действия, оставаясь невидимой для них, была не в том или другом человеке — короле или государственном деятеле — а в том господстве на морях, которое, как знало французское правительство, исключало надежду уберечь эту отдаленную колонию от флотов Англии. Дюпле и сам не видел этого; в течение еще нескольких лет он продолжал строить на песке восточных интриг и связей эфемерное здание, тщетно надеясь на сопротивление его бурям, которые должны были обрушиться на него.

Аахенский договор, окончивший эту общую войну, был подписан сперва Англией, Францией и Голландией, 30-го апреля 1748 года, а в октябре того же года и всеми державами. За исключением того, что некоторые части были отрезаны от Австрийской империи — Силезия для Пруссии, Парма для инфанта Филиппа Испанского и часть итальянской территории, к востоку от Пьемонта, для короля Сардинии — общими результатами мира было возвращение к положению дел до войны. "Может быть ни одна война, после столь многих великих событий, после такого кровопролития и таких денежных затрат, не кончалась возвращением воевавших держав в положение, почти тождественное с тем, при каком они начали борьбу". Действительно, что касается Франции, Англии и Испании, то дело об "Австрийском наследстве", случившееся так скоро после разрыва между двумя последними державами, совершено уклонило враждебные действия от их истинного направления, и разрешение спорных вопросов, которые касались их гораздо ближе, чем восшествие на престол Марии-Терезии, было отсрочено на целые пятнадцать лет. Франция, при несчастии своего старого врага — дома Австрийского, легко поддалась искушению возобновить нападения на него, а Англия в свою очередь также легко увлеклась противодействием попыткам Франции приобрести влияние или диктатуру в германских делах. Такому образу действий Англии способствовали и германские интересы английского короля. Могут спросить, что соответствовало истинной политике Франции — направление ли военных операций в сердце Австрийской империи, через Рейн и Германию, или, как она сделала в конце концов, на отдаленные владения — Нидерланды? В первом случае она опиралась на дружественную территорию в Баварии и давала руку Пруссии, военная сила которой впервые тогда почувствовалась. Таков был первый театр войны. С другой стороны, в Нидерландах, куда позднее переместился главный театр враждебных операций, Франция наносила поражение не только Австрии, но также и морским державам, всегда ревниво относившимся к ее вторжению туда. Эти державы были душою войны против нее, поддерживая субсидиями ее других врагов и причиняя убытки ее торговле и торговле Испании. Бедствия Франции выставлялись Людовиком XV королю Испании, как причина, заставившая его заключить мир; и очевидно, что велики были эти бедствия, если они вынудили его согласиться на такие легкие для противников условия мира, в то время, когда он уже держал в руках Нидерланды и части самой Голландии силою своего оружия. Но при таком успехе его на континенте, флот его был уничтожен, и сообщения с колониями были таким образом пресечены, и если еще можно сомневаться, что французское правительство того времени задавалось такими колониальными претензиями, какие приписывались ему некоторыми историками, то уже несомненно, что французская торговля терпела чрезмерные убытки.

Если главным побуждением Франции к миру было ее критическое положение, то и Англия в 1747 году оказалась, вследствие споров о торговле в Испанской Америке и слабых действий ее флота, вовлеченной в континентальную войну, в которой она потерпела бедствия, заставившие ее войти в долги, простиравшиеся до 80 000 000 фунтов стерлингов, и увидела теперь свою союзницу Голландию на краю опасности неприятельского вторжения в ее владения. Самый мир был подписан под угрозой со стороны французского посланника, что малейшее промедление послужит для Франции сигналом разрушить укрепления занятых ею городов и сейчас же начать вторжение. В то же самое время и средства Англии были расстроены, а между тем истощенная Голландия искала возможности сделать у нее заем. "Деньги, — читаем мы, никогда не были так дороги в городе, и их нельзя было занять даже и за двенадцать процентов". Если бы, поэтому, Франция в то время имела флот, способный считаться с английским, хотя бы несколько и уступавший ему в силе, то она могла бы, утвердившись в Нидерландах и Маастрихте, настоять на предложенных ею условиях. Англия, с другой стороны, хотя и припертая к стене на континенте, могла добиться мира на условиях, не обидных для себя, только вследствие господства в море ее флота.

Торговля всех трех стран пострадала ужасно, но баланс призов оценивался в пользу Великобритании суммою 2 000 000 фунтов стерлингов. По другому способу оценки, можно сказать, что совокупные потери французской и испанской торговли в течение войны определялись 3434-мя судами, а английской — 3238-ю судами, но при обсуждении этих данных не должно забывать отношений их к соответствующим торговым флотам. Тысяча судов составляли значительно большую часть французского флота, чем английского, и потеря их была гораздо более тяжелой для первого, чем для второго.

"После бедствия эскадры Этендюера, — говорит французский писатель, французский флаг не появлялся на море… Двадцать два линейных корабля составляли весь флот Франции, который шестьдесят лет назад имел их сто двадцать. Приватиры захватывали мало призов; преследуемые везде, беззащитные, они почти все сделались добычей англичан. Британские морские силы, не имея соперника, беспрепятственно бороздили моря. Говорят, что в один год англичане хищническими операциями против французского торгового мореходства захватили добычу на сумму 7 000 000 фунтов стерлингов. Тем не менее эта морская сила, которая могла бы захватить французские и испанские колонии, сделала мало завоеваний, за недостатком настойчивости и единства в данном ей направлении".

Резюмируя все изложенное, можно сказать, что Франция была принуждена отказаться от своих завоеваний за недостатком флота, а Англия спасла свое положение своей морской силой, хотя и не сумела воспользоваться ею наивыгоднейшим образом.