1
Когда-то она видела в хронике Геббельса…
Чем раньше вы начнете, тем лучше, сказал советник по культуре.
Паула сидит напротив него. Когда она вошла, он только привстал, протянул ей через стол руку и предложил стул.
Садитесь, пожалуйста. Думаю, вы именно та, кого мы ищем.
В районный центр Паула приехала на машине, мимо бумажной фабрики поднялась вверх по холму в старый город. Дождь, шины скользят по брусчатке, белый указатель приглашает туристов в замок.
Мы — город среднего сословия, говорит он. Да вы и сами знаете, что это такое.
Киль немного покрупнее, вставляет Паула.
В кабинете жарко. Стены увешаны видами окрестностей Д. в простеньких паспарту. Окно закрыто, с улицы слышно, как шлепают по слякоти колеса автомобилей.
За основу возьмете фонды приходских библиотек, говорит он.
Жарко тут у вас, замечает Паула. Надо бы подрегулировать отопление. Она встает, снимает вязаную кофту, расстегивает верхнюю пуговицу на блузке, проветривает шею. Или, может, окно открыть?
Советник по культуре вылезает из-за стола. Он маленького роста. Меньше ее.
Когда она шла по линолеуму к столу, ей уже бросилось в глаза некоторое сходство. Фрагменты старой кинохроники. А теперь он идет к окну, и Паула радуется: хорошо хоть, не хромает.
Мы кое-что делаем ради престижа. Он поворачивает оконную раму. Пусть в конце концов люди смогут вновь выезжать за границу с нашим номерным знаком, не привлекая к себе ничьего внимания… Так лучше?
И тот, из Киля, выглядел похоже. В таких количествах реальность просто нереальна. Шея Паулы в вырезе блузки смуглая, загорелая.
Она всегда была смуглая, даже зимой. Я вновь в состоянии мысленно увидеть кожу Паулы.
Девичьи фигурки, девичьи тела в раздевалке гимнастического зала.
У вас отдохнувший вид, говорит он, однако Паула даже не думает застегивать пуговицу. В отпуске были?
Up up and away. Сверху все кажется таким чистеньким. Против вращения Земли. Сесть в самолет, подняться в небо, улететь. Острова в иллюминаторе.
Внизу ждут автобусы. В здании аэропорта неккермановские и прочие гиды, с папками под мышкой и самодельными табличками в руках.
Документы предъявлены, люди пересчитаны и разбиты на группы.
Сесть в чужой автобус немыслимо. Где-то здесь и Паула. До самой гостиницы все идет как по маслу.
Иногда, сказала Паула соседу в самолете, достаточно одного-единственного незакрепленного болта или крохотной трещины, чтобы двигатель развалился.
Сосед вежливо засмеялся и как бы невзначай накрыл ладонью руку своей спутницы. За отдельный номер надо доплачивать.
Потом на пляже она долго следит за немецкой овчаркой, которая без устали роет ямы в песке. Испанцы тоже с собаками, собаки бросаются в воду и плывут вдогонку за хозяевами.
Лансароте, пишет «Мериан»,— самый своеобразный из Канарских островов.
Я здесь! — кричит Паула, когда в автобусе руководитель отмечает прибывших в списке.
Посмотрите направо, слышится голос гида, и вы увидите типичное для острова средство передвижения — осла. Обратите внимание: мужчина едет верхом, а женщина шагает следом. Гид издает горлом смешок; шея у него тщательно выбрита.
В автобусе Паула устроилась на заднем сиденье, впереди — затылок «веселого крестьянина», которого она приметила еще в самолете. В первом отеле всех бесплатно угощают вином — с приездом! — и заверяют, что все будет в полном порядке.
На Лансароте самолеты садятся вечером, когда солнце еще палит вовсю и ветер отдыхает.
Сумерки здесь недолги, а в глубине острова спрятан лунный пейзаж.
Паула заказывала два билета, но полетела одна.
С кем ты едешь? — спросила сестра, оставшаяся во Франконии.
Ни с кем, ответила Паула, не рассчитывая на сочувствие.
Заказывая билеты, она придумала себе мифического спутника, а потом сослалась на то, что он якобы внезапно захворал.
Нет, добавила она, перебронировать не надо. Я уплачу за двухместный номер, а билет вы наверняка успеете продать.
Быть может, как раз сейчас краснолицего голштинца определили в отдельный номер, глядящий окнами в световую шахту и полный запахов кухни, да еще содрали с него наценку. В своей двухместной спальне Паула занимает кровать у окна.
Потом выходит в гостиную, самостоятельно, без мужской помощи включает газовую горелку; из балконного окна виден кусочек пляжа и море. У берега, рассказывал гид, вы увидите резвящихся дельфинов.
Паула насчет дельфинов не поверила.
С Феликсом она познакомилась позже.
Здравствуйте, храни вас бог! — сказал советник по культуре, когда Паула вошла в кабинет. Он встал, протянул Пауле через стол руку и предложил стул. Обер-бургомистр, к сожалению, занят.
Храни вас бог, машинально ответила Паула.
В четырнадцать лет мы еще подумывали о монастырской жизни.
Паула в крылатом чепце. Птичьи чучела не летают, стеклянные глаза слишком тяжелы.
Паула внимательно посмотрела на него.
Рад вас видеть, сказал он.
В кабинете жарко. Свои документы Паула прислала еще раньше, почтой. Фото, автобиографию, нотариально заверенные копии свидетельств и удостоверение о квалификации.
Вы знаете наш город? — спросил он.
Весь путь из Киля в Д. Паула проделала на машине. Маршрут она наметила заблаговременно. Д. уютнее Киля.
В таком случае, продолжал он, познакомьтесь с Д. теперь же. Все зависит от первого впечатления.
Вам известно, что Шпицвег писал своего «Книжного червя» в нашем замке? Мы кое-что делаем ради престижа. И он сообщил Пауле, что наблюдает не только за созданием городской библиотеки, но и за реконструкцией спортзала и стадиона для конькобежного спорта.
Вид у вас отдохнувший, заметил он, а потом добавил, что муниципалитет и районный совет придерживаются единого мнения: комплектование библиотеки следует доверить молодому квалифицированному специалисту. Фройляйн Фельсман вам поможет. Много лет, с самого окончания войны, она руководила приходскими библиотеками и знает своих читателей.
Наконец разговор окончен. Паула застегивает ворот, и советник помогает ей надеть кофту и пальто.
Он провожает ее до двери.
В феврале Паула пытается назвать Фельсманшу не «фройляйн», а «фрау». Но та неколебимо убеждена, что «фройляйн» подходит ей больше. Здание, о котором шла речь в объявлении о найме, уже достроено.
Город Д. приглашает хороших архитекторов. Библиотека разместится в первом этаже новой ратуши. Тот же архитектор строил и гимназию.
Замыслы у него один другого смелее.
Просто диву даешься, как великолепно вписалась его ратуша в ансамбль старого города.
Паула без труда решилась переехать из Киля в Д.
Зарабатывать ты будешь, конечно, побольше — вот что она слышит на рождество от матери. И потом, близко, сможешь приезжать к нам на выходные.
Паула молча кивнула, глядя, как мать отламывает половинку коричной звездочки. Ответила за нее сестра.
Думаю, заработок для Паулы не так уж и важен. Какая разница — сотней больше, сотней меньше. Положение здесь лучше, солиднее — вот в чем дело.
Мать отправляет половинку звездочки в рот. Паула смотрит на нее и говорит: Самое лучшее на рождество — это твое печенье.
Под елкой дочка сестры раздевает куклу. Брат вырваться домой не сумел: ситуация у них там, на строительстве атомной электростанции у Персидского залива, складывается неудачно.
Кильские коллеги смотрели на Паулу с завистью.
Ведь это же белое пятно, сказал шеф. Об этом всякий мечтает! Ничейная земля в библиотечном деле. Новехонькие стеллажи, и вообще — с первых шагов все своими руками.
В послужном списке он подписью заверяет, что Паула специалист серьезный и квалифицированный.
Зятю Паула привезла в подарок книгу, хотя прекрасно знает: в его семье это не оценят. Одно рождество у них как две капли воды походе на другое… Нет, правда, слыханное ли дело: большой районный город — и без библиотеки!
Внешняя серьезность и респектабельность послужили для Паулы отличной рекомендацией, ее кандидатуру одобрили. Библиотекарям не обязательно отчитываться в своей работе. Отчитываться необходимо лишь в использовании бюджетного фонда.
Там нет знающих людей, сказал ее начальник, вы сделаете глупость, если откажетесь.
Попади он в дорожную аварию, Паула сумела бы опознать его по родимому пятну.
К матери у нее двойственное отношение… На красной картонной тарелочке миндальные пирожные; она их не любит и все-таки берет одно.
В выходной, говорит мать, сядешь в машину и через два часа будешь у нас.
Нет другого места, где ей было бы лучше, чем здесь. «Нет места. Нигде»— эту книгу она привезла в подарок зятю. А сестра вот считает, что она одна видит Паулу насквозь: зловредной была, зловредной осталась. Она-то и объясняет матери, что значит «более солидное положение».
Я люблю Кристу Вольф, оправдывается Паула.
Как же так? — растерянно вопрошала мать, когда Паула собралась в Мюнхен в библиотечное училище. Неужто дочь решила стать библиотекарем, а не учительницей?
Возможно, она бы сумела стать и директором школы, говорит сестра. Зато теперь у нее в подчинении целая библиотека.
Это уже кое-что, вставляет зять; по профессии он каменотес, а заодно торгует надгробными памятниками.
Паула смотрит, как он вновь аккуратно заворачивает книгу в подарочную бумагу. Старшая сестра всегда за ней следила. Едва выучившись читать, Паула увлеченно и без разбору принялась глотать книги и каждый раз будто сама участвовала в описанных там событиях.
Когда умер Виннету, девочка в слезах бросилась на кровать, хотя стояла зима и в спальне не топили. Уроки Паула делала на кухне.
И до сих пор, когда умирает Криста Т., у нее тоже всякий раз перехватывает горло. Объективную оценку книг, которые она предлагает купить для библиотеки, по ее словам, можно заимствовать из «Франкфуртер альгемайне».
Ей придется растолковать коротышке советнику, что значит объединить несколько приходских библиотек в одну городскую.
Кукла такая нарядная. Зачем ты ее раздеваешь? — слышит она голос зятя.
Мать на кухне выпотрошила и зажарила рождественского гуся.
Когда Паула перебирается в Д., новое здание уже готово.
Фройляйн Фельсман выписывала католическую газету и хорошо знала о существовании Михаэльсбунда. Намерения у Паулы с самого начала были наилучшие.
Встречают ее с полным пониманием, приглашают познакомиться с отцами города. На сей раз и обер-бургомистр не увиливает. Его секретарша заказывает столик, и Паула угощается жарким по-цыгански, которое ей усиленно рекомендует приходский священник.
Наши фонды, говорит он, составляют ныне около шести тысяч томов, включая книги, хранимые в ящиках.
Третья утренняя беседа с Паулой
Начинается день: переставляю стол к окну, пододвигаю туда же два стула; я уговорила себя встать, одеться, сварить кофе. Фильтр прохудился. А потом вдруг рядом оказывается Паула, выкуривает мою первую сигарету, ведет себя как дома.
Мне ничего не остается, кроме как достать из посудомойки еще один прибор.
Ты всегда была склонна к покорности? — спрашивает Паула, подставляя свою чашку.
С чего бы это мне быть покорной?
Наливаю кофе.
Гуща в конце концов достанется мне, Паула ее не выносит.
Мы ведь не неуязвимы, говорю я.
Ну разве что если вовремя смоемся, говорит Паула.
И нигде не иметь корней?
Пустить корни, объясняет Паула, значило бы стать на якорь, осесть.
У дерева есть корни. Как же дерево убежит?
Мне по душе образ дерева. За него можно ухватиться.
Съежиться, пригнуться, спрятаться, не подчиниться, говорю я, а в голове мелькает: без страха и упрека.
Нет, сняться с места, упрямо возражает Паула.
Лучше бы мне сегодня спокойно позавтракать одной.
По милости Паулы я становлюсь колючей, задиристой.
Куда? — спрашиваю. Может, в Д.? Смех по утрам так утомителен.
А почему я должна была бояться Д.? — удивляется Паула.
Да и в Киле тоже нечего было бояться. Может, разве только в Нью-Йорке.
Д. был тебе знаком?
Провинциальная тишь да гладь. В Д. не затеряешься.
Еще буквально на днях я была уверена, что ты давным-давно затерялась. Когда ты начала подумывать о Д.?
Позже.
Стало быть, Д. привлекал тебя с чисто профессиональной точки зрения? За двадцать лет твой стиль поведения ни капли не изменился. Ты всегда знала, чего хочешь?
Только не неудачи, безмятежно отвечает Паула.
Удивляюсь людям, которые всегда знают, чего хотят. Они для меня загадка.
Раз тебе так угодно, замечает Паула, считай, что мысль поселиться в Д. была изначально окрашена некоторой сентиментальностью. Д. был мне ближе, чем Киль. Вот я и постаралась не упустить случая.
И ни малейшего опьянения служебным успехом?
Пожалуй, было и это.
Право руководить городской библиотекой. Что хочу, то и делаю. Женщина на руководящем посту.
Или лошадь, на которую сделана ставка, невозмутимо произносит Паула. Все зависит от первого впечатления.
Выходит, начало было иным?
Возможно, говорит Паула, тогда я лишь отметила, что в кабинете жарища, и молча обливалась потом.
Мне необходимо знать, настаиваю я, вправду ли ты полностью отказалась от мысли произвести нужное впечатление — ведь тебе же хотелось выглядеть серьезным специалистом. Много ли было в тебе самоуверенности?
В городских библиотеках тоже предпочитают нанимать мужчин.
Вот я и добралась до кофейной гущи.
Знала ведь, что Паула от нее откажется. И все равно сержусь.
Сломать, говорю я, перевернуть, раскопать, подновить, перестроить, расширить, разровнять и преодолеть!
Насилие, коротко бросает Паула и просит сварить еще кофе.
По-настоящему мы никогда силу не применяли, говорю я.
Паула меняет тему.
Ты знаешь, до французской колонизации население Алжира умело читать, писать и считать, рассказывает она.
У них это называется «усмирить»: безграмотность принесла в страну спокойствие.
Наливаю ей свежего кофе. К завтраку никто ее не звал.
Почему, напрямик спрашиваю я, нас не предупреждают, что библиотекари — народ опасный?
Опасный? — переспрашивает Паула. Нашего брата водят на длинной сворке.
Ты и раньше это знала?
Просто не думала об этом.
Тогда перемены в тебе начались в Д.
Какие перемены?
Городов наподобие Д. пруд пруди, замечает она, значит, по твоей мысли, таких историй должно быть много. Если б вправду так было и люди, вот как я, в растерянности бежали из этих городов, то в конце концов весь наш порядок пришел бы в расстройство — сперва бы началась неразбериха с уровнем квартирной платы, из-за вдруг опустевших квартир, а там и вся экономика пошла бы к черту.
Я представляю себе обезлюдевший город вроде Д.
Можно было бы объявить его музеем. Интересно, кто поедет туда на экскурсию?
Смотри на вещи трезвее, говорит Паула. В городской библиотеке и следа нет того бунтарского духа, каким были проникнуты читальни прошлого века. Списки приобретаемых книг теперь не надо утверждать у начальника полиции. Нынче у нас действует принцип свободы выбора. Книги без опаски выдаются всем и каждому. Точнее, мы больше не держим их под спудом, не подбираем литературу специально — скажем, для посыльных, для подмастерьев и для солдат.
А есть ли у нас право на такую свободу выбора?
Это нам гарантируют.
Что, право?
Свободу выбора, говорит Паула.
2
Итак, прямиком в Д. Отказаться от кильской квартиры и переехать в Д.
Багажа немного: на севере она снимала меблированную комнату, а в глубине души постоянно жила мысль о том, чтобы не устраиваться как следует.
Может, и в Д. для начала снять комнату. Работа с первых же дней заладилась. Идет подготовка к официальному открытию. Фройляйн Фельсман рядом, помогает. Все еще впереди; желать чего-то большего — в ту пору у Паулы такого даже в мыслях не было.
Поэтому необходимо обзавестись настоящим жильем. Не в самом Д. За городом. Утром — на машине через деревни. Мимо двух бензоколонок на городской окраине — в центр. Брусчатка на холме. Белый указатель отсылает туристов направо.
На улице дождь. Фройляйн Фельсман ждет. Для Паулы забронировано место на автостоянке.
Без зонта она идет под дождем к Фельсманше. Если б не тонкая сетка морщин, той никто бы не дал шестидесяти.
Паула отпирает стеклянную дверь. Фельсман-ша тем временем стоит сзади, держит над ней зонт.
Паула толкает дверь, фройляйн Фельсман несколько раз складывает и раскрывает зонтик — капли летят во все стороны. Звук такой, будто птица хлопает крыльями.
У нас в классе на шкафу стояло чучело птицы. Паула придерживает Фельсманше дверь, глядя, как та напоследок резко встряхивает зонтик и скрывается вместе с ним в вестибюле.
Плащи они вешают в гардеробе. Библиотека еще пахнет свежей краской и синтетическими коврами.
Вы уж простите, говорит Паула, что я заставила вас мокнуть под дождем.
Фельсманша аккуратно сует мокрый зонтик в подставку, острием вниз в круглое отверстие. Потом кивает и снова одергивает задравшийся джемпер.
Если не возражаете, я опять займусь инвентаризацией. С этими словами она проходит мимо Паулы и исчезает среди пустых стеллажей. Упреки остались невысказанными, но как бы витают в воздухе, Паула живо чувствует их присутствие, только не знает, чем Фельсманша этого добивается — взглядом или всей своей повадкой.
Лунный пейзаж спрятан в глубине острова. Самолет садится под вечер.
Лишь забор из проволочной сетки отделяет аэропорт от моря. Прямо с самолета можно пойти купаться.
Волны не выше, чем на Средиземном море. Легкий прибой — в самый раз для туристов.
А по ту сторону острова — Атлантика. Лавовый поток рухнул в море, да так и застыл.
По утрам, если удается встать с рассветом, Паула видит рыбачьи суденышки на яркой открытке балконного окна.
К пляжу надо спускаться по осыпи. Банки из-под кока-колы в каменных кавернах. В гавани Пуэрто-дель-Кармен вечером все по-другому. Двое мужчин выносят из лодки на берег черепаху.
Когда случается заплыть слишком далеко, Паула вспоминает об акулах.
Говорят, море между островами очень глубокое. А на суше чуть ли не десятиметровый слой вулканической породы завалил плодородную почву.
Крестьяне бог весть откуда привозят землю, выращивают на крохотных участках лук, помидоры, виноград.
Птиц очень мало.
Деревьев тоже. Лишь специально высаженные в парках для туристов. На стенах домов в Арресифе Феликс показывает ей лозунги компартии. Неподалеку от аэропорта находится кладбище.
Рассказывают, что иной раз из-за моря сюда добираются песчаные бури Сахары. Феликс прилетел из Лас-Пальмаса. В ту первую встречу он был не один, а с каким-то парнем.
По желанию Паулы мебель доставляют прямо в деревню.
Против дома — церковь с византийским куполом. Если поглубже утопить голову в подушку и взглянуть наискось вверх, то можно увидеть высоко на карнизе голубей. Поодиночке они не летают.
Справа и слева сохранились большие крестьянские дворы. Пауле так и кажется, будто она дома.
Значит, опять в родном краю. Все по-старому. Только дети выросли. Вечерами возле телефонной будки собираются четырнадцатилетние подростки. По воскресеньям они ходят в церковь. И тогда девочки вместо джинсов надевают юбки, а мальчики-служки облачаются в кружевные стихари; когда в деревне бывают похороны, они идут по улице во главе траурной процессии и несут распятие.
На окраине — несколько коттеджей, есть в них и комнаты для детей, только вот ребятишки рождаются редко. Дом священника недавно заново покрасили, водосточный желоб блестит медью, на окнах — кованые решетки. В дверь этого дома надо звонить, все прочие день-деньской открыты. Свадьбы здесь обычно играют в начале лета; покойников провожают колокольным звоном; у свадебного распорядителя хлопот поубавилось, но говорит он все, что положено.
Когда Паула впервые приехала сюда после работы смотреть квартиру, деревня еще утопала в подтаявшем снегу. Она миновала автобусную остановку, почту, сберегательную кассу и освещенную витрину единственного магазина, поставила машину на стоянку возле трактира, недалеко от почты. Кто здесь родился, тому здесь самое место. Комнаты смотрят на улицу. А еще можно из окна полюбоваться кладбищем.
Северная сторона, без балкона, разрешено пользоваться садом. Только кухня и ванная выходят на восток. Квартирная плата невелика.
Паула живет на втором этаже. Первый занимает какая-то семья. Хозяева въехали в новый дом. Теперь там, где раньше был хлев, поднялся особняк, совсем как в городе.
Летом хозяйка стрижет газон. Есть у нее и куры, и огород. Кладбище Паулу не смущает. Снег сменяется слякотью. Лишь мертвые уходят отсюда, да и то не покидая живых.
Отец Паулы погиб не на войне. Он скончался в разгар учебного года. Утром мы молились за упокой его души. Паулу отпустили на похороны. Вернулась она в черном платье. Интересно, Долго ли она носила траур?
Две комнаты, говорит Паула, с кухней и душем.
Мать обиделась: дочь теперь живет близко, а не заезжает.
А как же ты думала, говорит Паула, у меня ведь работы по горло. Священник передал нам ящики с книгами.
По воскресеньям дома пьют сладкий кофе с пирогом. Мать, подперев голову руками, сидит напротив нее за кухонным столом и ласково смотрит, как дочка завтракает. Она по-прежнему спит на двуспальной кровати, застилает опустевшую половину, будто он еще может вернуться. В супружеской спальне все как раньше. Утром она встряхивает подушки, взбивает их и аккуратно укладывает одну на другую. В холодную погоду берет в постель грелку. По мнению Паулы, мать не страдает. Крыша над головой есть, в соседнем доме живет сестра с мужем.
Почему ты хочешь уехать? — спросила мать, когда Паула решила учиться на библиотекаря.
Брат стоял в кухне у раковины и держал голову под краном. Сколько раз Паула видела эту спину, эти плечи в шрамах от трактирных потасовок. Время от времени он встречался с девушками, но невесты у него не было. В ванной отец тоже сделал умывальник — правда, пользовалась им одна только Паула. По субботам мать топила колонку. Очередность купания была установлена раз навсегда. Первым неизменно мылся отец.
Мать подливает кофе, Паула окунает в чашку пирог. Вчера, когда она приехала, весь дом благоухал пирогами. Мать заслышала шум мотора и прямо в фартуке вышла на улицу, на ходу вытирая руки.
Если б ты жила здесь совсем одна, говорит Паула, я бы еще поняла тебя. Но ведь тут и Сюзанна, и Герберт, и малышка Сабина.
Разве я жаловалась?
Паула видит свою мать насквозь. Упреков вслух от нее не дождешься. Но Паула чувствует их, даже не глядя. Ей почему-то боязно смотреть на старую женщину — на ее лицо, руки, раньше она пряталась в нетопленой спальне.
Матиас пишет что-нибудь? — спрашивает Паула.
Мать качает головой: Твой брат очень занят.
Паула хвалит пирог. И мысленно спрашивает себя, заведется ли мотор, ведь всю ночь лило как из ведра.
Сюзанна зайдет ненадолго после церкви, говорит мать. Тебе нравится в Д.?
Пока у меня нет ни минуты свободного времени, терпеливо отвечает Паула. Она уже попросила нанять помощницу.
Надеюсь, замечает мать, ты не станешь хоронить себя среди этих книг.
Паула обещает почаще бывать на воздухе, когда будет теплее.
Как только устроюсь, говорит она, ты обязательно приедешь ко мне в гости. Вокруг деревни до самого леса — сплошные поля. Погуляем в свое удовольствие.
Часть книг, сказал священник, конечно, уже попросту макулатура.
Паула между тем нацепила на вилку одну из домашних клецок по-швабски и старательно макала ее в охотничий соус.
Но там есть и очень хорошие вещи. Ценные, добавил он, пристально глядя на Паулу.
Коротышка советник очень хвалил Пауле хорошую провинциальную кухню. Они уже договорились о сумме, которая будет отпущена на приобретение книг, — сумма была не маленькая. Обер-бургомистр интересовался в первую очередь фонотекой. О создании библиотеки он заговорил, вернувшись из какой-то командировки. Пауле дано право организовать ее — в разумных пределах. Все должно быть как везде.
Официант приносит сладкое, и мужчины, словно по уговору, пододвигают свой десерт Пауле.
В наших фондах вы найдете и литературу времен третьего рейха, говорит священник, надеюсь, вас это не смутит. Так уж вышло, хочешь не хочешь, а деваться некуда.
3
Утопив голову в подушку и глядя наискось вверх, она видит из своей новой спальни красный огонек ночного сигнала для самолетов. Утром она любит для развлечения посмотреть на церковь и вспомнить о Феликсе. На карнизе сидят голуби. Поодиночке они не летают.
Днем Паула работает, и успешно. Приходят все новые и новые книги, местный книжный магазин считает барыши. Все запасы пошли в ход. В читальне она расставляет справочники по отраслям знаний. Единственное местное издательство дарит библиотеке произведения здешних авторов. Для Д. пора расцвета канула в прошлое вместе с первой мировой войной, люди искусства тут почти не селятся. Как говорят, поздние полотна Шпицвега обязаны коричнево-синим колоритом именно пребыванию художника в Д.
Из соседней комнаты доносится голос Фельсманши: привезли ящики с книгами, и Паула спешит туда.
Вы обязательно должны пойти, сказала фройляйн Фельсман, приглашая Паулу на вечернюю лекцию о местной колонии художников (с показом диапозитивов).
Луговое болото и какой-то совершенно особый свет придают деревне неуловимое очарование.
Паула купила себе велосипед. И по субботам ездит за холмы, которые с шоссе кажутся пологими, на болото, умирающее вот уже целый век.
Там, где оно еще не погибло, намечено проложить автостраду. Серьезного сопротивления проектировщики не встретили.
Одному из городских печатников Паула заказала бланки формуляров. А вечером женщины в первый раз пылесосят расставленные книги.
Дома она садится за стол, включает лампу и разрабатываем систематический каталог — в дополнение к алфавитному.
Кухонный стол она придвинула к окну и теперь видит, как соседи снуют из дому в сарай и обратно.
Еще дальше виднеется шпиль ныне бездействующей церкви, куда прежде стекались тысячи паломников. Иссякло чудо, а с ним и людской поток. Когда снесут расположенную рядом старую халупу (сосед уже выхлопотал разрешение на слом), обзор у Паулы станет шире. А пока в халупе живет какой-то югослав, чьи земляки давным-давно высланы домой по причине засилья иностранцев.
Паула не чувствует себя здесь посторонней. Она купила мебель. По воскресеньям иной раз обедает в трактире. Тамошняя хозяйка прекрасно готовит жаркое из свинины.
Вы любите рыбу? — спросил Феликс.
Паула взглянула на него. Парню, приехавшему сюда вместе с Феликсом на выходные, Паула не понравилась. В каникулы они оба работали на Гран-Канария с туристами, которым вполне по карману поторчать здесь недельку-другую, глазея на море, потягивая «Куба либре» и отнюдь не заглядывая в словарь.
Она не стала отказываться от приглашения. Феликс сказал, что изучает германистику. Проблемы взаимопонимания для него не существовало.
Иногда, сказала Паула, мне до смерти хочется жареного мяса.
Ветер из пустыни приносит порой и саранчу. В то утро Паула взяла напрокат машину — просто так, поколесить среди песчаного бездорожья. Когда путь ей преградил брошенный кем-то автомобиль, повернуть назад было невозможно. Так бы и пришлось топать пешком по карстовым горам, по жаре, без воды. Кругом ни единого дерева. Глухая пустыня. Хоть Паула и привыкла к одиночеству. На заднем сиденье пустой машины валялась шляпа от солнца. Оглядевшись, Паула заметила Феликса и его спутника. Феликсов приятель тащил бензиновую канистру. Они шли вниз по косогору, и из-под ног катились камни. От зноя блузка у Паулы липла к телу.
Феликс так и не понял, зачем она поехала одна. Остров, конечно, невелик, но ведь машина могла угодить в осыпь и сорваться в пропасть. До конца отпуска ее бы никто не хватился.
Ну уж нет, запротестовала Паула, с машиной я как-нибудь справлюсь! Она не стала отказываться, когда молодые люди пригласили ее на ужин.
Boquerones, сказал Феликс, совсем как у нас дома!
Он пошептался в дверях кухни с хозяином и заказал рыбу. Паула сидела за столом наедине с Феликсовым приятелем. В памяти — жалкие обрывки испанского. Кожа горит от зноя.
Феликс выкладывает со сковороды в тарелки панированные анчоусы. Паула смотрит, как он ест: двумя пальцами берет рыбку за хвост и отправляет в рот, прямо с головой. Паула вооружается ножом и вилкой. На тарелке у нее глазастые рыбы. Она клюет как птичка.
Парень следует примеру Феликса, а Паула сдвигает на край тарелки кости, головы, хвосты.
По дороге в гостиницу Феликс рассуждает о конце света. Они вдвоем: приятель Феликса еще раньше ушел в туалет и больше к столу не вернулся. За ужин платил Феликс.
Человечество вовсе не вымирает, возражает Паула, мы-то ведь живы. Среди погибели.
Сквозь ресницы она видит белый готический собор. Известняк очищен пескоструйкой. В открытые двери вливается поток туристов. Феликс хотел было попрощаться, но она не отпускает его, тащит за собой, а возле купальни вдруг ойкает: в воде плещется рыба.
Нет, я все-таки предпочитаю мороженую рыбу, говорит Паула. Другую я и готовить-то не Умею. Парные кролики и цыплята тоже не моя стихия. Порционное быстрозамороженное мясо — вот это по мне.
Да разве ты ела? Так, поклевала чуть-чуть, говорит Феликс. Хозяин был разочарован.
И слышит в ответ, что Паула с удовольствием зажарила бы мороженого цыпленка и съела аппетитную хрустящую кожицу.
Сбрызнутую коньяком?
Нет, апельсиновым соком.
Лучшие коньяки у нас делают в Хересе.
Наутро Паула стоит, прислонясь к окну. Феликс объяснил ей, до чего коварны испанские газовые горелки, и не позволил включать их самой. Она сказала ему, когда улетает.
Это не для меня, говорит фройляйн Фельсман. Кофе она пьет лишь изредка, к примеру утром, когда неважно себя чувствует. Паула хотела угостить ее кофе, а теперь уходит в кабинет одна, садится за стол, на котором громоздятся книги, полученные с сегодняшней почтой; дверь приоткрыта — вдруг кто-нибудь позовет. Паула наблюдает, как варится кофе: шипит пар, поднимаясь над кипящей водой, и вот уже капли одна за другой падают на кофейный порошок в фильтре, потом превращаются в струйку, и темная густая жидкость стекает вниз.
Поискать на карте необозначенное белое пятно?
Фельсманша объяснений не требует, но Пауле почему-то кажется, что объяснить надо. С какой стати она, разбирая сундуки, одни книжки бракует, а другие нет? «Листья и камни» Эрнста Юнгера (выпуск 1941 г.) — в каталог, а «Дивизию „Кондор“» — в макулатуру.
Забивать себе голову книгами. Мытье головы и укладка в последнее время опять подорожали. Купить дом на Лансароте — полный бред!
Шестьдесят миллионов, представляет себе Паула, шестьдесят миллионов скажут «нет», поставят точку, не купят ни дома, ни «фольксвагена», ни «форда», ни престижной стиральной машины, и вообще больше ничего такого, что, как известно, полезно и хорошо. Отказ от потребления ударит по барышам. Кто не желает работать, все-таки должен есть. А кто хочет есть, тому нужен холодильник. Кому нужен холодильник, тот должен за него платить. Кто не платит — не имеет права есть… У Северного моря семь жизней. Когда выловят всю рыбу, его можно будет использовать как бассейн для сточных вод. Интересно, долго еще будут паковать книги в полихлорвиниловую пленку? Нефть-то на исходе. Фройляйн Фельсман зовет Паулу.
От пыльных книг кончики пальцев становятся грязными и шершавыми, но лицо Фельсманши непроницаемо. Вы давно здесь живете? — как-то раз спросила Паула.
Что значит «давно»? Она всегда жила здесь. По свету мотаться незачем.
Может, стоило бы пригласить фройляйн Фельсман в гости: испечь пирог, накрыть в гостиной стол для кофе, вместе посмотреть на памятники за кладбищенской стеной. В субботу к вечеру местные жительницы бросают свои огороды и приходят на могилы. Но в конце концов она отказалась от этой мысли. Едва ли они поняли бы друг друга. Лучше уж пойти с фройляйн Фельсман на эту лекцию. Переодеваться ни та, ни другая не стали, только руки отмыли да причесались. Потом фройляйн Фельсман скрылась в туалетной кабинке, а Паула с мокрыми руками покинула умывальную. В лекционном зале ее встречают приветливо. Фройляйн Фельсман знакомит Паулу с директором гимназии и одним из членов правления Музейного общества, который преподает также химию и физику; Фельсманша занимает сумкой сразу два места, пожимает руки. Паула искоса разглядывает ее — эту женщину, состарившуюся без ласки. Пухленький химик едва достает ей до подбородка, но настроен дружелюбно. Фонды краеведческого музея, рассказывает он, из-за нехватки помещения так и лежат, упакованные в ящики.
С появлением ландрата, обер-бургомистра и советника по культуре воцаряется тишина; только фотоаппараты щелкают.
Репортеры — в темных костюмах и джинсовых туфлях на мягкой подошве.
Ступают они почти неслышно.
4
Independence for Canary — tourists, go home!— читает Паула на стене полуразрушенной сторожевой башни у моря.
В эту пору, говорит Феликс, становясь по просьбе Паулы как раз между двумя написанными на стене словами, в эту пору у нас дома вообще не открывают ставен, из-за жары.
Паула на глаз устанавливает выдержку и диафрагму, наводит аппарат на Феликса и щелкает спуском.
Ветер, гуляющий по крепости, взъерошил ему волосы. Некогда там, внизу, рухнул в море лавовый поток. В казематах человеческие экскременты.
Свет на Лансароте, узнала Паула, меняет привычный облик вещей, скрадывает расстояние.
На рассвете рыбачьи лодки в бухте были совсем рядом, кажется, только высунь руку из окна — и дотронешься. Перешагивая через ржавые банки из-под кока-колы и бутылочные стекла, Паула спускалась к пляжу. А лодки отступали все дальше, хотя на самом-то деле не трогались с места.
Паула бросается в волны, и тотчас у нее захватывает дух. Море холодное.
Вернувшись, она застает Феликса в ванной: он старательно бреет щеки. Чтобы пропустить ее в душ, он выпрямляется, а после продолжает свое занятие. Усы он подправляет маникюрными ножницами Паулы. За завтраком Паула уверяет его, что видела резвящихся дельфинов.
А что? — спрашивает она. Есть тут дельфины или нет?
Должно быть, есть, раз ты их видала, отвечает Феликс и, помолчав, продолжает: Ребенком я много лет думал, что у меня в голове сидит инородное тело. Чем старше я становился, тем отчетливее представлялась мне его форма и состав. Я ужасно страдал, уверенный, что в мозгу у меня — острый граненый кристалл. И боль была, причем настоящая, а не мнимая. До самой операции. А когда я очнулся с забинтованной головой, всю боль как рукой сняло.
Ну а кристалл? — спрашивает Паула наверху, в крепости, облокотись на парапет, коленки ее упираются в букву «u» слова «tourists».
После мне показали кристалл, похожий на тот, какой я себе представлял, ответил Феликс.
Стало быть, сегодня я видела дельфинов, решает она. Скажи, кто это гонит туристов домой? — спрашивает она немного погодя и велит ему стать между «Canary» и «tourists». Прислонясь к парапету, Феликс скрещивает руки на груди, солнце пока еще слева от объектива. Паула отходит назад.
Канарское движение за независимость, объясняет Феликс. Оно требует отделения островов от метрополии.
Паула нажимает на спуск.
Потом они бродят среди скалистого лунного ландшафта, и Феликс с жаром доказывает, что упрямство, с каким островитяне обрабатывают залитую лавой почву, досталось им от испанцев. Гуанчей здесь уже нет — смешались с пришлым людом. Почва без лавы есть только на севере, где, как говорят, жил гётевский Клавиш. Паула прямо воочию видит книги, которые Феликс как бы постоянно держит в голове. Положив палец на спуск фотоаппарата, она старается отогнать неприязненное чувство.
Насилие? — спрашивает она, пытаясь сохранить беспристрастность.
Нет. Не противно, пока даже не надоело.
Ну может быть, неприятное чувство — отодвинутое подальше, запрятанное поглубже, замаскированное.
А внешне — полный восторг. Кругом большущие плакаты — муниципалитет агитирует читателей. За год библиотечный фонд вырастет до двадцати тысяч томов. Предусмотрена фонотека. В уютном уголке советник по культуре намерен организовать встречи с писателями.
Вечером — торжественное открытие библиотеки, играет городской струнный квартет, советник выступает перед гостями с речью.
Наша библиотека, говорит он, должна стать для читателей родным домом. Он благодарит Паулу и ее помощницу за самоотверженную работу.
Фройляйн Фельсман стоит у Паулы за спиной; ее гладкое, почти без морщинок лицо прячется в тени, Паула отступает чуть в сторону, и фройляйн Фельсман протягивает руку для пожатия. После обеда складные стулья из бежевого пластика расставлены ровными рядами, чтобы гостям было удобно следить за церемонией.
Тут и там мелькают поношенные темные костюмы — репортеры местных газет бесшумно снуют по залу. Советник по культуре все-таки не удержался от намека, хоть и не собирался говорить об этом публично: Паула, конечно, женщина, но они не жалеют, что выбрали именно ее. Затем скромное угощение: бутерброды, вино. На случай похорон в шкафу у репортеров висят черные галстуки.
Мимоходом Паула отмечает: фройляйн Фельсман совершенно счастлива. Жуя бутерброды и потягивая вино, Паула раздумывает об этом здешнем счастье, вернее, о гордости, в которой сама себе отказывает. Наглядные итоги проделанной Работы. Вот же они, тут: книги, стеллажи, ну и ковровые полы, за которыми легко ухаживать.
У входа, справа от стеклянной двери, скульптура — мать и дитя. В зале — веселые, возбужденные люди, привыкшие относиться друг к другу по-приятельски. Книжные пожертвования от прихожан фройляйн Фельсман добросовестно сдала Пауле. Да, поработали на славу. Паула молодчина. Кивок, чужая рука, словно невзначай легшая на плечо, мимоходом, по-отечески. Ни малейшего повода для беспокойства.
Среди стеллажей читального зала, там, где выставлены справочники по всемирной истории, Паула натыкается на ландрата. Со спины вылитый «веселый крестьянин». А на деле — ровесник Паулы. Молодое поколение, новые кадры. Его, видно, смущает, что за спиной кто-то есть. Когда он поворачивается, на лице у него высокомерная улыбка — никаких фамильярностей.
Солидно, говорит он, весьма солидно.
Пока мы только начинаем, говорит Паула.
Может быть, даже слишком солидно, продолжает он. Поймите меня правильно, я имею в виду не сам Д., а аграрный уклад здешнего края. Близость земле. Исстари крестьянское население.
Наконец все позади, и Паула собственноручно наводит последний блеск. С малых лет от нас неукоснительно требовали чистоты под партами: ведь дома тоже не швыряют под стол апельсиновые корки. Неопрятные девочки авторитетом не пользовались. Паула носила в будни клетчатое платье, а после уроков меняла его на другое, более старое. Остроносых туфель на каблуках Паула не надевала никогда. Ботинки монахинь по утрам сверкали, надраенные черной ваксой.
После торжеств Паула уходит из библиотеки последней. Д. точно вымер.
Паула сует ключ в замок, размышляя об уже описанных и еще ждущих описания женщинах, которые вместе с мужем получали своего рода ключ ко всему в доме. Право пользоваться домом и следить за тем, чтобы не нарушался мир и покой. Школьных порядков Паула не нарушала никогда.
У себя — она воображает, что эти две комнаты с кухней и ванной ее настоящий дом, — Паула обычно идет с востока, из кухни, на север: слева спальня, справа гостиная. Включает повсюду лампы. Сегодня ей хочется любви.
Сознание, что она работала не покладая рук, почти до изнеможения, и в конце концов добилась успеха, ничуть не утешает ее.
Поэтому она ищет утешения в другом. Пробуждает в душе нежность и ласку, будто этим можно размягчить толстую корку былых ощущений и проникнуть в суть своего «я».
Что там Фельсманша вчера говорила о многоликости счастья, если, конечно, допустить, что она счастлива.
Рассуждать вперемежку с бутербродами и то полными, то неполными бокалами вина о единственном и совсем другом счастье. Маркузе или Блох? Нет, сказал обер-бургомистр (человек нервный, астенического склада, от Паулы он все время держится на некотором расстоянии), он считает, что покупка таких книг себя не оправдывает. Уборщицы спозаранку уничтожили последние следы праздника.
В самом деле, счастье. Она в самом деле счастлива, что выдает книги, — фройляйн Фельсман. После обеда придут первые читатели.
Предъявят документы, получат формуляры, заполнят карточки. Новые лица, множество молодых женщин, школьники.
Сидя за столом, Паула в открытую дверь наблюдает за происходящим. Будь что будет, а справляться надо. Как они снуют среди стеллажей, нерешительные и все же готовые жадно схватить книгу, ведь она сама просится в руки. А вон Фельсманша, время от времени она встает из-за машинки, в которую заправляет формуляры, и объясняет, как пользоваться каталогом, столь тщательно составленным Паулой. Добросовестно. Добросовестно и педантично.
Любой посетитель, кроме ребятни, может удостоверить свою личность и действительно так и делает. Никого не прогоняют, тут рады всем. Гонят и высылают только иностранцев.
Вечерами теперь смеркается позже, погода налаживается; таинственные знаки на карте погоды — такое впечатление, будто от них зависит жизнь. В вечерних теленовостях — приветливый диктор в галстуке; облачные фронты и границы снегопадов сместились к северу.
С востока, из кухни, на север — в гостиную. Поглядеть на соседа, который еще до последних известий отправился мимо старой халупы через дорогу, в трактир. Изредка подъезжают автобусы, привозят пассажиров.
В это время года народ начинает, потягивая пиво и раскрыв окна, напевать под гармонику песни своей юности, которых Паула терпеть не может. Сосед идет дальше, пока не исчезает из поля зрения своей жены. В освещенном кухонном окне новенького дома на фоне гардины виднеется ее силуэт.
Отлично, сказал на открытии коротышка советник и нисколько не возражал, когда Паула заговорила о том, что намерена более или менее регулярно знакомить читателей с новинками, чтобы снабдить их путеводной нитью в книжном лабиринте и таким образом направлять формирование читательских привычек и склонностей, которые до сих пор ориентировались на фонды приходских библиотек. Может быть, стоит организовать и передвижку для домов престарелых и для больницы. Грандиозные планы, сказал он. Не порицая, а, скорее, сомневаясь в деловой хватке своей собеседницы, которая так хорошо работает.
Только бы не хватить через край. Может быть, мы в куда большей степени, чем Киль, город среднего сословия.
Как везде, так будет и у меня.
То есть никаких экспериментов. На уроках физики мы работали с железными опилками и горелкой Бунзена. Горелку доверяли только надежным ученицам.
Нет, не противно. Человеческие экскременты в казематах — тоже неизбежность, особенно в укромных местах. Того парня Феликс отправил назад, а себе продлил выходные на понедельник и вторник. В наемной машине — по острову. На юге песчаные дороги, а в конце путешествия — древняя сторожевая башня.
Призывы на обветшалых стенах в Арресифе кажутся Пауле более вызывающими, чем здесь. Сюда давным-давно никто не ходит пешком.
Довольно воинственно, роняет Паула среди отпускной безмятежности.
Не исключено, что когда-нибудь она все же неминуемо угодит в заваруху, — мысль об этом пробуждает в ней тревожное чувство.
Melpais. Дурной край. Застывшая лава похожа на черепаший панцирь. Но местами уже вновь пробивается зелень.
Крестьяне, говорит Феликс, не падают духом.
По утрам Паула спускалась вниз по круче, а он еще спал. Широко раскинув руки, вытянув одну ногу и поджав другую, голый, только живот прикрыт одеялом, он лежал на спине и крепко спал, с непроницаемым лицом, под надежной защитой своих грез (так думала Паула) — или беззащитный, если сны страшные?
Он и брился нагишом. Паула любовалась его большим красивым телом. С удивлением, а может, и с гордостью, что она желанна.
От прозрачного света все здесь кажется рельефнее и ближе, чем на самом деле.
Одна половина мира лежит снаружи и совершенно другая — внутри. Вернувшись с пляжа, Паула идет под душ.
Феликс… Временами он раздражает Паулу. Пляж за окном только с виду золотой и чистый, песок пропитан черной вулканической пылью, которую Паула смывает под душем.
Четвертая утренняя беседа с Паулой
Итак, удача, говорю я, с первых шагов удача. Не вполне по сердцу, городок мещанистый, несколько ограниченный, даже туповатый, быть может, зато тебе предоставлена свобода действий. Почти ни тени недоверия — жить, во всяком случае, можно.
Сегодня я сходила за свежими булочками, заодно прихватила газету, сварила кофе, открыла банку джема. Сегодня я чувствую себя отлично. Паула поджидала меня у двери, когда я вернулась с покупками. На этот раз она явилась совершенно зря. Мне и без нее хорошо, работа спорится.
Дело не в моих человеческих качествах, отвечает Паула, профессионализм — вот что было главное.
И только?
В известном смысле — да. Я вовсе не помышляла о каких-то там коренных новшествах.
Под утро мне приснился сон. Будто я в Венеции и разгуливаю в чем мать родила. Солнце Уже пригревало, но зловонного удушья в городе пока не чувствовалось; и впервые в жизни я думать забыла про стыд. В соборе святого Марка служили раннюю обедню, я выхватила у какого-то мужчины шляпу и устроила сбор пожертвований.
Я обязательно расскажу тебе свой сон.
После, отмахивается Паула. Я пришла, потому что наконец уяснила себе одну штуку, которая, пожалуй, тебя беспокоит.
Иной раз я просто не знаю, какую половину считать лучшей: ту, что существует ночью, или ту, куда попадаю, проснувшись.
Да выслушай же меня, говорит Паула, я ведь поехала в Д. до некоторой степени по простоте душевной.
Не хочу слушать. Не хочу забыть сон, утратить то ощущение.
Разрезаю булочку. Раньше булочки пахли не так. Паула берет меня за кисть и держит, крепко-крепко.
Мое простодушие не укладывается у тебя в голове, говорит она, вот в чем загвоздка.
Ей и правда как будто бы очень важно внести ясность. А кофе стынет.
Я, конечно, не берусь утверждать, что знать ничего не знала, продолжает она. Но меня это не трогало, понимаешь? Меня лично не трогало.
Она прямо как в лихорадке.
Успокойся, говорю я. Не надо оправдываться. Что я, судья, что ли?
А может, все дело попросту в том, что подходящих случаев раньше не было. И никаких распрей. В пределах возможностей, какими располагает Д., мне дали полную свободу действий.
Вообрази, перебиваю я, в соборе святого Марка я даже пела. Нет, ты представляешь?! Церковь битком набита людьми, а я иду себе нагишом, собираю денежки в черную мужскую шляпу да еще распеваю, что твой соловей! Притом я ведь никогда не умела петь, даже на рождество рта не раскрывала.
В ответ Паула лишь роняет: Хотелось бы мне попасть в страну, где жить не страшно.
Жаль. Я так радовалась свежим булочкам. А теперь весь аппетит куда-то пропал.
Смотрю на Паулу: хрупкая, темноволосая, маленькая — еще меньше, чем запомнилось мне, — она сидит за столом в моей кухне; я обнимаю ее за плечи, вообще-то она — полная моя противоположность, но мне все равно кажется, будто я утешаю себя.
Как ты относишься, скажем, к таким понятиям, как исполнение долга, корректность, самопожертвование, порядочность? — спрашивает она.
В памяти тотчас оживает школа, где изо дня в день все шло как по нотам. Порядок, чистота, аккуратность.
Всего лишь функции, обязанности, давным-давно окостеневшие во имя гладкого течения жизни.
Окостенения я не замечала.
Выходит, ты просто-напросто функционировала, как машина.
Не знаю, отвечает Паула, позже я, бывало, не раз стояла у окна, глядела на кладбище и думала: интересно, как там чувствуют себя покойники. Глупо, да? Покойники ведь не чувствуют ничего.
5
Ну с какой стати ему хромать? Чепуха, и вообще навязчивая идея. Нельзя доверять первому впечатлению, оно может и обмануть. Да-да, и для беспокойства тоже нет ни малейшего повода.
Унять тревогу, всему виной особенности психики. А объективно оснований тревожиться нет.
Паула соглашается: женщины, как известно, больше мужчин склонны к депрессии. И проявляется это в снах, в мечтах. С такими вот мыслями Паула сосредоточенно прислушивается к себе: что-то не ладится с внутренней секрецией. Переутомилась — ведь первые месяцы дел было невпроворот. А в общем — можно быть довольной. Молодец!
Итак, можно быть довольной. На стенде у входа она разместила первую тематическую выставку.
Эмансипация? — спросил коротышка советник.
Наутро после открытия он заглянул в библиотеку, случайно, просто так, по пути — его контора в том же здании, вот и зашел на минутку.
Женское движение, ответила Паула. Она заранее просмотрела, отобрала, систематизировала литературу — книги крупных фирм и небольших женских издательств. Конечно, сомнение в голосе советника от нее не укрылось. Скорее, сомнение мужчины, а не политика. Нет, возражать он не возражал. И правильно — ведь тут командует Паула, ей виднее. День и ночь усердно стуча на машинке и ни на грош не выйдя из бюджета, она подготовила для читателей тоненькую брошюрку по теме: обобщила весь материал, какой сумела найти, и коротко, двумя-тремя фразами, рассказала о книгах, находящихся в открытом доступе.
Женский вопрос, говорит она и жестом просит фройляйн Фельсман передать ей один экземпляр брошюры из стопки, что возле картотеки, сует этот экземпляр советнику, который уже отошел к стеллажам с беллетристикой и внимательно разглядывал новинки. Он небрежно перелистал брошюру, на губах поощрительная улыбка: дескать, хорошо! — спрятал ее в карман и заметил: Прежде всего вам, конечно, надо ближе узнать здешних читателей. А в общем, поглядим, как они к этому отнесутся.
Потом, во время завтрака, приходит почтальонша со срочной депешей. Субботнее утро. Паула на кухне. За окном, к северу от церковного шпиля, стоит солнце. Внизу дребезжит звонок; почтальонша ездит по деревне на велосипеде и, поскольку настала весна, уже не носит полусапожек на меху. Паула отодвигает чашку, кладет недокуренную сигарету в пепельницу, встает, спускается на первый этаж и забирает письмо. На обратном пути разглядывает коллекционные испанские марки.
На кухне вскрывает ножом конверт. Феликс пишет часто, порой и не дожидаясь ответа. Я ходатайствовал насчет стипендии, читает она, и получил согласие. Теперь он продолжит изучение языков в университете города М.
Паула никогда всерьез не думала, что будет встречать его на вокзале. И вот — срочное письмо. В субботнем гороскопе она вычитала, что для Девы важнее всего нежность. Ночью ей снился стадион: поле представляло собой подобие шахматной доски, по которой сновали белые и черные игроки, погибая за королей.
Надеюсь, сказал священник (Паула между тем старательно макала клецки в охотничий соус), вы не будете шокированы. Отдавайте кесарю кесарево, мелькнуло у Паулы в мозгу.
Утром, когда она проснулась, мысли не двигались. Пустоты в голове. Пустая фабрика. Раз, два — и все разбежались.
Конечно, говорил на пляже Феликс (дул ветер и без устали бросал в спину пригоршни песка), можно проснуться утром и начисто забыть все слова. Раз, два — и онемел, будто язык упорхнул из памяти.
И родной язык тоже? — спрашивает Паула. Она примостилась у самой воды, положив голые ноги на влажный песок.
Родной язык забыть нельзя, уверяет Феликс, как нельзя разучиться есть ножом и вилкой.
Выходит, ты не боишься забыть родной язык, хотя изо дня в день пользуешься чужим?
Феликс стоит на своем: проснуться утром и начисто забыть все слова — такое возможно лишь с иностранным языком.
Паула читала, что Лансароте — самый своеобразный из Канарских островов. Странно.
Up up and away. Сверху все выглядит совершенно по-другому. Сесть в самолет, подняться в небо, улететь. Но прежде паспортный контроль.
Проверяют, нет ли Паулы в списках разыскиваемых лиц, записывают ее данные — на всякий случай и на случай необычного поведения, — а может, и не записывают, потому что люди, едущие по паушальным путевкам, обыкновенно следуют в общем порядке, не нарушая правил организованного массового туризма. Сверху так приятно увидеть землю в разрывах облаков, увидеть картину, не похожую на иллюстрации из каталогов.
Перед отлетом на поле — вооруженные солдаты для охраны самолета с немецкими туристами; таможенники роются в багаже. В зале аэропорта легко отличить уезжающих от вновь прибывших по цвету кожи.
Загорелые гордятся своим загаром.
У одного из туристов отбирают кухонный нож, найденный в ручной клади. Ведь им можно не только чистить картошку.
Две недели «Куба либре», говорит Феликс, и ни разу не заглянуть в словарь.
Послушаешь тебя, отзывается Паула, и поневоле решишь, будто ты фантазер.
Феликс не отрицает, что ночами предается фантазиям… Паула идет купаться, а он сидит на песке, ветер дует ему в спину, неподалеку все так же копает ямы овчарка; Паула знает: стоит только позвать, и он немедля бросится к ней.
Паула долго гуляет с матерью: ведет ее через деревню в поля до самой опушки леса.
Как у нас дома, говорит Паула. Мать не соглашается. Взбираясь на холм, она дышит учащенно, с трудом. Надо бы помочь ей, поддержать, но Паула не вынимает рук из карманов, ей страшно ощутить материнское тело совсем рядом, и обе все так же шагают по проселку, каждая по своей колее, разделенные полосой травы.
Твой брат прислал письмо, слышит она голос матери и спрашивает, как у него дела, спрашивает, скорее, машинально, стараясь выказать надлежащее внимание.
В воскресенье они с матерью катаются на машине по окрестностям. Неподалеку есть озерцо, уцелевшее после прокладки шоссе. Чтобы удить рыбу, нужна лицензия. Весной и осенью воду из озера спускают и чистят дно. Чего там только не увидишь — из ила торчат обрезки труб, жестяные банки, горлышки бутылок.
Вода здесь потому такая бурая, говорит Паула, что идет из болота.
Островки пены у берегов едва ли как-то связаны с загрязнением среды.
У воды им попадается снулая рыба. Паула говорит, что рыболовы уходят отсюда с порядочной добычей. Она знает: мать умеет готовить свежую рыбу — и голову отрежет, и почистит, и выпотрошит, — да не только рыбу, но, скажем, и зайца (брат однажды привозил зайца после ночной поездки).
Гляди, говорит Паула, с гармонией в природе полный порядок. И кивает на стрекозиную парочку. Водомерки скользят по озеру, туча комаров примеривается напасть на женщин. Когда станет по-настоящему тепло, вечером после работы буду ездить сюда купаться.
Водоем совершенно безопасный, но мать не верит.
Лишь бы тебе здесь нравилось, говорит она, намекая, что Пауле пора бы бросить кочевую жизнь и где-нибудь осесть. В твои годы человек уже должен понимать, где его место.
Сами увидите, как к этому отнесутся читатели, сказал он, беря с полки репортажи Вальрафа. Боюсь, со временем вам придется несколько умерить свои запросы. Но я убежден: мы не ошиблись в вас.
Садитесь, сказал он при первой встрече, рядом на столе лежали документы Паулы. Она села, мельком взглянула на развешанные по стенам виды окрестностей, поинтересовалась, каковы будут ее обязанности.
Не бойтесь, сказал он. Доверие за доверие. Думаю, мы полюбовно договоримся обо всем. И начал толковать о новых способах организации досуга в большом динамично развивающемся районном городе, о целине, какой является городская библиотека, о растущих запросах населения и информационном голоде. В Д. две гимназии, реальное училище и профессиональная школа, к тому же неподалеку расположен крупный город, а стало быть, есть студенты и преподаватели; не раз упомянул он и среднее сословие.
Паула согласилась. Муниципалитет — вот кто дал ей работу. Она говорила о подборе, освоении и плане использования книжных фондов; поле ее деятельности было четко размечено — по образцу других городских библиотек, с которыми ознакомилась комиссия муниципалитета и районного управления.
Никакого диктата сверху не будет, заверил советник по культуре. В пределах вашего ведомства можете поступать по своему усмотрению.
Наша новая библиотека, сказал он на открытии, должна стать для всех друзей книги родным домом.
Так что причин для недовольства нет. Она правильно решила переехать в Д. Тут вполне можно жить.
С Фельсманшей общаться трудновато, сказала Паула матери, но, наверное, со временем все уладится. Во-первых, мы работаем вместе без году неделю, а во-вторых, я пришла со стороны, как говорится, перебежала ей дорогу. Иного я и не ожидала.
Тебе здесь нравится? — спросила мать.
Работа — вот что мне нравится, ответила Паула.
Видите ли, говорит советник по культуре, ставит Вальрафа обратно на полку и, хотя ростом он меньше Паулы, заботливо, по-отечески, кладет руку ей на плечо, я не очень разбираюсь в вашем деле, но, честно говоря, как читатель, я бы не стал искать книгу репортажей в разделе беллетристики. Смешок он подавил, только улыбнулся и руку с плеча Паулы убрал.
Ну как, привыкаете понемножку? — любопытствует он уходя.
Паула признается, что видела пока мало — из-за нехватки времени. Но работа мне очень нравится, добавляет она.
Насчет комнаты в М. Феликс не писал ни слова. Паула готовится к его приезду. Стадион ей больше не снится. Теперь она видит эротические сны.
Феликс приехал мадридским поездом. Шагая ему навстречу по платформе, Паула чувствует, что он рад ей.
Ей хотелось снять эту сценку. На фоне черных силуэтов вулканических скал верхом на осле едет мужчина, впереди себя он усадил маленькую девочку — когда она вырастет, то будет идти следом, пешком. На шее и крупе животного — толстые вязанки бамбука.
Паула берется за аппарат, но Феликс ее останавливает. От изумления она даже не упирается. Надо же, что он себе позволяет — кто дал ему такое право?
Ты бы оскорбила его достоинство, объясняет Феликс.
Пятая утренняя беседа с Паулой
Нет уж, извини, синдром Ромео и Джульетты тут ни при чем, протестует Паула. На первых порах Феликс был для меня принадлежностью отдыха, и не больше.
Попросту ублажал тебя?
Паула хитрит и вместо ответа спрашивает, отчего я не посажу вдоль забора вечнозеленые вьющиеся розы.
Сегодня ночью меня напугал сигнальный фонарь. Мне почудилось, будто луна горит огнем.
Паула смотрит в окно, провожает взглядом соседа, который идет из дому в сарай.
Значит, мой Феликс тебе не по нраву? — спрашиваю я. Что ж ты не выкинула его из головы? Он ведь всего-навсего принадлежность отпуска.
Паула предлагает устроить огромную живую изгородь из роз.
А ты, отвечает она вопросом на вопрос, ты выкидываешь из головы приятные воспоминания?
Я уверена, что давным-давно ее раскусила. Это страх, говорю я.
Страх?
Тебе страшно сознаться в своих чувствах. Боишься потерять себя?
Паула молчит.
Жаль, говорит она немного погодя, кухня у тебя в первом этаже и соседский дом слишком близко. Со второго этажа вид был бы лучше.
Я уже готова поверить, что Паулу можно чему-то научить.
Тебя страх задавил, говорю. И давно ты живешь с этим страхом?
Она все еще прикидывается безучастной.
Наверно, ты сама себе кажешься быстрозамороженной и упакованной в целлофан.
Очень уж сурово судишь, отвечает она, глядя мимо меня на холодильник. Терпеть не могу фанатиков. Кроткие святые всегда были мне симпатичнее.
Я упрекаю ее в романтичности, и вообще, она, мол, рассуждает о фанатизме и кротких святых таким тоном, будто должна выбирать между сахаром и сахарином.
При мысли о сахарине к горлу подкатывает тошнота. Да, сурово говорю я, но я хотя бы надеюсь, что есть еще сила, достаточная, чтобы спастись от вечного холода.
Теперь она смотрит на меня в упор.
Как же ты намерена бороться с зимой? — любопытствует она. Только не говори, что будешь топить.
Насмешка?
Затопить, говорю я, натопить, сжечь.
Сахар, отвечает Паула.
Она меня раздражает.
Что делать, каждому охота, чтобы повествование продвигалось вперед так же быстро, как его собственная жизнь, говорит она.
Я протестую: Ты ведь тоже не сидишь при-горюнясь у камина — живот в тепле, спина в холоде, руки на коленях, — как твоя мать. В конце концов ты извлекла для себя урок!
Сугубо личный, замечает Паула.
Раньше, объясняю я этой Пауле, которую ничему не научишь, в поисках безопасности бежали в монастырь. Не умея совладать с одной половиной мира, искали убежища в другой. Ты это имеешь в виду?
Или покупали билет на корабль и отправлялись в эмиграцию за океан, отвечает она.
Стало быть, только безрассудная надежда? Я почему-то ору.
Назад в скорлупку!
Самовлюбленная эгоистка, отгородилась стеной от внешнего мира? Что ты там делаешь, в своем коконе? Вяжешь накидочку на душу?
Я давно уже не в коконе, говорит Паула, словно я вовсе и не орала. Я теперь снаружи.