Мы молча сидим в орнитоптере, который я веду по чистому ночному небу. Холодный ветер здесь, наверху, обжигает кожу, и я плотнее заворачиваюсь в шерстяной плащ. Моя рука спокойно лежит на руле, а я наблюдаю, как под нами проплывает земля. Мы парим над деревней за городом, где все неподвижно и тихо. Редкие дома можно различить лишь по бледному свету свечей, проникающему сквозь окна во тьму фермерских земель.

Киаран не сказал ни слова с тех пор, как мы покинули площадь Шарлотты, словно чувствует, насколько сильно я хочу спросить его о девушке, которую он любил, и о том, что с ней случилось.

Я оглядываюсь, рассматриваю черты его лица, его печальное выражение. Пытаюсь представить его нераскаявшимся монстром, как те феи, которых я убиваю. Что в ней было такого, что заставило его измениться? Никогда бы не подумала, что sìthichean способны влюбиться в людей. Хищники не влюбляются в свою добычу.

Прежде чем я решаюсь задать вопрос, Киаран говорит:

— Посади нас здесь, у этой унылой резиденции.

Я гляжу вниз через руль.

— Дворец Далкейт?

Он кивает, и я выворачиваю руль, кружа над поляной, пока не нахожу идеальное место для посадки. Вот там, за рядом деревьев, которые заслонят нас от взглядов из окон дворца, если кто-то внутри решит выглянуть, пока мы будем находиться здесь. Наш аппарат мягко опускается на землю, и я тяну рычаг, чтобы убрать крылья.

— Мы же не собираемся туда вламываться, правда?

Киаран с отвращением смотрит в направлении дворца.

— Я не в силах представить, что это место может оказаться достойным проникновения.

— Возможно, у его светлости есть пустые вазы на одной из множества каминных полок, — сухо говорю я. — Которые ты можешь стащить на замену тем, что случайно разбил в моем доме.

— Это не было случайностью. Я решил, что они мне не нравятся.

Киаран спрыгивает с орнитоптера и уходит.

Я тороплюсь за ним, мне приходится почти бежать по траве, чтобы приноровиться к его широким шагам. Мы направляемся сквозь ряды деревьев к грунтовой дорожке перед фасадом дворца. Это высокое, величественное здание — совсем не унылое, как на мой взгляд, — сложенное из песчаника, с огромным количеством высоких окон. Печные трубы стремятся в небо с высокой крыши, и их количество намекает на разнообразие комнат внутри, но дым поднимается лишь из одной, в дальнем конце дворца. Значит, кто-то дома. Запах горящего дерева слабо чувствуется в воздухе, пока я спешу за Киараном по лесистой посадке вдоль восточного крыла.

Мои ботинки с хлюпаньем месят грязь, когда я пытаюсь аккуратно огибать и переступать древесные корни.

— Есть ли надежда услышать от тебя, куда мы идем?

Улыбка Киарана видна даже в сумраке под деревьями.

— Ты действительно ненавидишь неизвестность, верно?

— Когда ты держишь меня в неведении, обычно случается что-то плохое. К примеру, мне приходится драться с двумя красными колпаками.

— Ужасных последствий не было, — отвечает он, оглядываясь на меня. — Ты выжила с минимальными повреждениями.

Ночь холодная. Холод проникает под плащ и леденит кожу. Я скрещиваю руки, чтобы сохранить тепло. Мы шагаем молча, и я, по сравнению с Киараном, дышу тяжелее. Комья грязи с брюк я смываю, внезапно оказавшись в очередной глубокой луже. Мы продолжаем углубляться в заросли, и вокруг нас начинает сгущаться туман. Вскоре я ничего не вижу уже в метре от себя и не могу различить дорожки. Здесь слишком легко потеряться.

Голос Киарана застает меня врасплох:

— Расскажи мне о Видящем. Ты любишь его?

— Нет, — говорю я. — Мы всего лишь собираемся пожениться.

Возможно, я и любила Гэвина раньше, в пору юности. Я привыкла верить, что нам суждено быть вместе до конца наших дней.

Теперь же я выяснила, что он отлично подходит мне — куда больше, чем я могла бы мечтать, — но я не чувствую к нему ничего, кроме платонической привязанности. Никакой страсти. И никакой больше любви. Иногда я даже задумываюсь, способна ли я еще на любовь.

— И в чем же смысл того, чтобы посвятить свою жизнь тому, кого ты не хочешь?

— Долг превыше всего, — горько отвечаю я. — Так всегда говорил отец. Редко какая леди, опозорившая свою семью, может надеяться получить предложение руки от джентльмена, который помогал ее опозорить.

Киаран убийственно спокоен.

— Он обесчестил тебя?

— Конечно же нет! Он спас мне жизнь вчера ночью, и судьба ему за это еще отомстит.

— А разве ты не можешь отказаться от замужества с ним? — спрашивает он. — Если не хочешь этого?

— У женщин в моем мире выбор не так уж велик, МакКей. Моя жизнь уже давно спланирована за меня.

— В какой же тюрьме ты живешь, — бормочет он без всякого намека на сарказм. — Непонятно, как ты еще дышишь.

Когда мы приближаемся к поляне, туман наконец рассеивается. Мы бредем по высокой траве, и я запрокидываю голову, глядя на звезды.

Ты можешь их назвать, Айлиэн?

Я слышу мамин голос из тех прошлых ночей, что мы проводили в саду, изучая созвездия.

Чистое небо зимой случается в Шотландии так редко, что я помню каждый подобный случай из детства. Мое хобби — изобретения, а мама любила астрономию. Всякий раз, глядя в безоблачное ночное небо, я вспоминаю, как она указывала на каждое созвездие длинными изящными пальцами и повторяла мне их названия.

Я понимаю, что остановилась, и торопливо догоняю Киарана.

— Прости.

Луна настолько яркая, что мы выходим на поляну, прекрасно различая все вокруг. Внезапный вкус расцветает на языке, заставая меня врасплох. Это не ошеломляющий привкус силы фей, к которому я привыкла, это нечто совершенно иное. Тонкий намек на керамику в сочетании с запахами весны и соли, словно мы приближаемся к морю.

Я оглядываю поляну в поисках источника аромата, который становится сильнее по мере нашего приближения, и мое внимание привлекает тисовое дерево среди высокой травы в центре поляны. Оно возвышается над нами, раскинув ветви во всех направлениях. Тяжелые корни торчат из земли. Это самое высокое тисовое дерево из всех, что я видела.

Я вглядываюсь в ветви.

— Не помню, чтобы слышала о таком огромном тисе во владениях его светлости. Кто-то наверняка упомянул бы его.

А затем я прикасаюсь к стволу, вкус усиливается, и я понимаю, что дерево и есть его источник. Но почему вдруг дерево наделено такой силой?

— Оно сокрыто от людей, — говорит Киаран, останавливаясь рядом со мной. — Ты можешь видеть его лишь потому, что на тебе чертополох.

Он прикладывает ладонь к стволу дерева.

— Что ты делаешь?

Он слабо улыбается.

— Ты ведь не думаешь, что я вел тебя так далеко лишь для того, чтобы посмотреть на дерево, правда?

Прежде чем я успеваю ответить, он ударяет по стволу кулаком. Вибрирующий гул резонирует внутри, земля содрогается под моими ногами. Ослепительно-яркая молния рассекает безоблачное небо. Разряд попадает в центр дерева, окутывая его вспышкой света.

Я, спотыкаясь, отшатываюсь, жмурясь от невыносимого света.

Неожиданно громкий, вибрирующий треск заставляет меня снова открыть глаза, и я вижу, как ствол раскалывается посредине. Ветви по обе стороны опускаются до самой земли, оставляя бывшую сердцевину дерева зиять огромной дырой. Корни выбираются из земли и свиваются друг с другом, образуя ступени.

Между двух половинок дерева возникает зеркало, поверхность которого колеблется, как вода. Я виду свое отражение, искаженное рябью.

— Что это? — шепчу я.

— Это clomhsadh, — говорит Киаран. — Позволь показать тебе.

Проход фей. Моя рука автоматически тянется к электропистолету в поясной кобуре. Зачем бы еще Киаран привел меня сюда, если не для драки? Затем я встречаюсь с ним глазами. Мне хочется найти в них хоть какой-то намек на его намерения, но я не нахожу ничего.

Дрожь предвкушения пробегает по моему позвоночнику, когда я следую за Киараном по ступеням из корней. На вершине лестницы я вновь проверяю оружие, прежде чем шагнуть сквозь портал.

За clomhsadh нам открывается озеро. Мы с Киараном стоим на песчаном пляже, окруженном настолько высокими деревьями, что их верхушки касаются густых облаков над нашими головами. Само озеро неподвижно, как лед. Туман кружится над поверхностью воды, течет к моим ногам и поднимается выше, к бедрам, к рукам. Воздух здесь настолько наэлектризованный, настолько живой, что я готова поклясться, будто слышу в нем шепот, но шепот столь тихий, что я не могу разобрать слова. Я вижу, как мягкий пульсирующий свет на поверхности озера мерцает и меняет цвета — с голубого на темно-красный, а после на сияющий золотой.

Между тучами видно звезды. Боже, я никогда не видела, чтобы звезды были настолько яркими! Они мерцают в составе сложных, чуждых созвездий, трепещут, словно от ветра.

Воздух наполнен ароматом — цветочным, резким и сладким одновременно. И вкус здесь — он похож на Киарана, с той же дикой яростью его силы.

— Где мы?

Глаза Киарана светятся еще таинственнее обычного, а его изумительная кожа мягко сияет светом, похожим на лунный. Я словно сумела наконец рассмотреть его в полной мере — таким, каким он и должен быть. Никогда еще он не выглядел настолько прекрасным и настолько непохожим на человека.

— В Sìth-bhrùth.

Неудивительно, что все здесь выглядит так непривычно. Мы в реальности фей. Я вытаскиваю из кобуры электропистолет, теперь уже в любой момент ожидая угрозы от фейри.

— И почему ты решил привести меня сюда? — спрашиваю я, вглядываясь в ряды деревьев и готовясь ответить на любое движение спуском курка.

— В Sìth-bhrùth есть несколько реальностей, Кэм, — говорит он. — Эта раньше была нейтральной землей, единственным местом, где не допускались любые конфликты. — Он оглядывается на озеро. — Можешь убрать оружие. Мы здесь в безопасности.

Меня это не убеждает.

— Я знаю, как это работает, МакКей, — отвечаю я. — Я слышала истории. Фейри приводят людей на время, которое кажется несколькими часами, а когда возвращают, оказывается, что в человеческом мире прошли годы.

Киаран улыбается.

— Я буду вести отсчет времени, и ты окажешься дома к утру.

С покорным вздохом я отправляю пистолет обратно в кобуру. Мои ботинки утопают в мягком песке у воды.

— Ладно. Так что находится за этим озером?

— Две самые большие территории — Благие и Неблагие. Они заброшены уже две тысячи лет. — Он хмурится, словно припоминая нечто давно забытое. — После войны сохранились лишь те sìthichean, что относились к меньшим реальностям, отказавшимся сражаться. Большинство миров пересеклись с человеческой реальностью после того, как остальные были заключены.

И из них появились те твари, которых я убиваю почти каждую ночь. Самые сильные феи оказались в тюрьме, а более слабые, одиночные фейри, решили подбирать людей по собственному вкусу. Организовали настоящий банкет. Неудивительно, что им не хочется оставаться в Sìth-bhrùth.

— Что случится с этим местом?

— Полагаю, плененные в холмах вернутся в свои родные реальности, если мы не сможем вновь заключить их под городом.

Если мы проиграем, хочет он сказать. Я не разрешаю себе об этом задумываться. Потому что стоит позволить, и ноша моя станет тяжелее, чем я сумею удержать, бремя раздавит меня. Нас двое против сотен, без возможности эвакуировать город. И только мы стоим между фейри и полным разрушением. Сама мысль об этом вызывает желание бежать и никогда не оглядываться.

— Тебя это не беспокоит? — спрашиваю я. — Разве мы не должны искать печать или накапливать оружие? Мы должны сейчас готовиться, МакКей, а не тратить драгоценные часы человеческого мира на прогулки у озера.

Киаран смотрит на меня отстраненно, как всегда.

— Я побывал во многих битвах, Кэм, порой худших, чем та, которая нас ждет. Знаешь, какой жизненно важный урок я сумел усвоить?

— Какой? — раздраженно интересуюсь я.

Он слегка наклоняет голову, указывая на окружающую нас красоту.

— Нужно вбирать каждый спокойный момент. Вдыхать в себя красоту, чтобы память о ней стала частью нашей сути. Иногда другой опоры не остается. И я привел тебя сюда, чтобы дать это.

Интересно, какие воспоминания поддерживают Киарана, с чего он пожелал сделать подобное для меня? Он всегда был беспощаден на тренировках, ни разу не дал мне повода подумать, что он может испытывать почтение к спокойствию.

Я снова хочу задать вопрос о прошлом Киарана, о женщине, которую он когда-то любил, но, наблюдая за ним, решаю этого не делать. Он печально смотрит куда-то за озеро, и эта его печаль перекликается с моим горем. Иногда воспоминания, за которые мы держимся сильнее всего, — те же, что приносят нам больше всего боли.

— Почему ты не вернулся в свою реальность?

Киаран заметно напрягается.

— Дальше этого пляжа я не могу пройти.

— Пляжа? — Я смотрю на приветливую воду, которая светится таким теплым и живым оттенком бирюзы, что напоминает описания Средиземного моря. — А что случится, если ты зайдешь дальше?

Печаль мелькает на его лице. Если бы я не приглядывалась так внимательно, то пропустила бы ее.

— Я умру.

Меня удивляет этот ответ.

— Как? Почему?

Его маска возвращается на место, упрямая и непроницаемая.

— Это жертва, которую я принес, Кэм. Я никогда не смогу вернуться туда.

Я отступаю на шаг, прежде чем успеваю задать очередной вопрос. Мне хочется сказать что-то ободряющее, но это выглядит слишком высокомерным — утешать того, кто так долго жил и из первых рук знает, насколько жестоким бывает мир. Иногда слова просто бесполезны.

Я опускаюсь на песок и наклоняюсь вперед, чтобы прикоснуться к воде, но замираю — не хочу казаться бесчувственной. Это было бы несправедливо по отношению к Киарану.

— Продолжай, — говорит он. — Я не против.

Я улыбаюсь и легонько касаюсь поверхности воды. Прикосновение моих пальцев тревожит водную гладь, посылая по всему озеру мягкую рябь, сияющую, как ветвистые молнии. Как странно и как красиво…

— Ты никогда не рассказывал, как смог избежать ловушки под городом, в которую попали другие, — говорю я.

Киаран устраивается рядом со мной на песке и скрещивает длинные ноги.

— Это не слишком интересная история.

Я опускаю руку в прохладную воду и шевелю пальцами в гладком, сияющем песке дна. Мне нравится, как он скользит по ладони, как мерцает, словно звездный свет. Мы молчим, глядя, как рябь расходится по поверхности озера. Я делаю то, что советовал Киаран, и позволяю себе вспомнить время до всего этого, до нашей встречи.

Я думаю о доме, о прошлом. О том, как называла созвездия в ясные ночи. О весне, когда вереск расцвечивал наш сад. О путешествиях в отцовскую загородную резиденцию за Сент-Эндрюс. Как в те беззаботные дни мы лежали с матушкой на траве и смотрели на облака, с головокружительной скоростью проносящиеся по небу.

Матушка раньше видела в облаках очертания цветов. Она замечала подснежники, примулы и ирисы — думаю, потому, что это были ее любимые цветы. И пока она видела в небе цветущий сад, я видела… только облака. Из нас двоих я всегда была реалисткой.

— МакКей, — говорю я, — как ты думаешь… если бы я никогда не надевала сейгфлюр, я была бы нормальной? — Я снова провожу пальцами по поверхности воды. — Как моя мать?

— Ее способности не были разбужены, поэтому она никогда не ощущала тяги к охоте на sìthichean. — Киаран качает головой. — К несчастью, разлом печати наверняка прервал бы любую возможную для тебя нормальную жизнь. Ты все равно сражалась бы. У тебя никогда не было выбора.

Охота на фей всегда была единственной вещью, над которой, я думала, у меня полнейший контроль. Я решала, когда, где и как они умрут. Я выбирала оружие и то, как долго буду наслаждаться боем, прежде чем наконец решу прервать их жизнь. Но теперь я знаю истину, настоящую причину, по которой охочусь.

У тебя никогда не было выбора.

Я вытираю мокрую ладонь о брюки и горько спрашиваю:

— Не было выбора изначально, айе? Разве ни один действующий Охотник не прекращал охотиться?

Киаран опирается на руки.

— Некоторые пытались. Но в итоге ни одному не удавалось избежать своей истинной природы, как и тебе. — Он оглядывается на меня, и в его глазах бурлит аметист и расплавленное серебро, я никогда раньше такого не видела. — Если только я не ошибаюсь. Ты думала о Видящем, с которым живешь, когда представляла себя много лет спустя? Или нас с тобой, планирующих новое уничтожение?

Я отвожу глаза. Я не буду на это отвечать. Он и так знает правду.

— Что же тогда в природе sìthiche?

Он внимательно вглядывается в воду.

— Sìthichean оказались полностью во власти своей одержимости получения силы. Они потеряли все остальное, что было им дорого.

— Разве у них нет силы изначально?

— Ах, Кэм, сила неизмерима. — Он говорит с придыханием, словно по собственному опыту знаком с этой одержимостью. — Она восхищает, соблазняет… Жажда силы становится болью внутри. И эту потребность никогда не насытить и никогда не забыть.

Каждый фейри, которого я убивала, приносил мне почти физическое облегчение, лекарство от вины. В восторге от их смертей тонули все мои воспоминания, оставалось лишь головокружительное наслаждение силой.

Я ничем не лучше фей. И они, и я убиваем ради облегчения на мгновение. Но как я могу признаться в таком Киарану? Теперь я живу только для охоты. И дело не просто в выживании или мести — для меня это тоже стало одержимостью, зависимостью.

Закрыв глаза, я могу с легкостью представить поток силы, стремящийся сквозь меня, поразительное блаженство ощущений в первые несколько секунд после смерти фейри. И вот оно — тот же сильный пульс крови в моих венах, электрический ток, от которого все волоски на теле становятся дыбом. И ощущение легкости, словно я вот-вот воспарю над землей.

Но в этот раз, клянусь, я могу слышать, как мама мурлычет что-то себе под нос, как она часто любила делать. Меня захватывает воспоминание, мягкий звук ее голоса, и сила, что струится сквозь меня, так сильна, что от нее болит в груди.

Я бормочу, улыбаясь:

— Жаль, что ты ее не слышишь.

Смешная реплика, но слова слетают с моего языка почти без сопротивления. Пение так убаюкивает, что я могу заснуть прямо здесь, на пляже.

— Кого не слышу?

Я ложусь щекой на колени и игнорирую его. Мне жизненно важно удержать это воспоминание — я боюсь, что если упущу его, то забуду звук ее голоса.

— Кэм! — рявкает Киаран, хватая меня за плечи.

Легкий воздушный смех вдребезги разносит мое спокойствие. Рот наполняется жутким привкусом железа и крови, которыми словно забили мое горло. Я кашляю, давлюсь и отталкиваю Киарана, чтобы стошнить на песок. Выходит одна слюна.

— Кадамах, — произносит знакомый серебристый голос. — Я знала, что найду тебя здесь.

Она снова смеется.

— И ты привел с собой свою Охотницу.

Я замираю. Кровь в моих венах превращается в лед, и я не могу дышать. Я снова девочка, которой была раньше, слабая и беспомощная. Тело моей матери лежит на мостовой. Мои руки покрыты кровью, и я не могу от нее избавиться, я тру и тру, но она не отходит, и платье испорчено, и я запятнана, и алый идет тебе больше всего алый идет тебе больше всего алый идет тебе…

— Нет! — рычу я.

Не это. Меня туда не затянет. Я не стану снова той слабой девчонкой. Я пытаюсь выбраться из воспоминаний, но хватка памяти сильна, все так реально и свежо, повторяется снова и снова, и я никак не могу с этим справиться. Затем видение исчезает, сразу и полностью, так быстро, что я ахаю от неожиданности.

— Так вот ты кто, — говорит baobhan sìth так тихо, что я почти не слышу ее. — Ты в родстве с Охотницей, которую я убила в прошлом году.

Киаран поднимается.

— Что тебе нужно, Сорча?

Он знает ее, как знал последнего алого колпака. Я говорила ему, что ищу baobhan sìth, говорила еще в ночь нашего знакомства. Он все это время знал, что это была она. Еще одно резкое напоминание о том, почему мне нельзя смягчаться по отношению к Киарану. Ему нельзя доверять.

— Чего я хочу? — весело спрашивает она. — А почему бы не начать с должного приветствия? Мы так давно не виделись, а ghaoil.

— Не называй меня так больше, — отвечает он. — Никогда.

Я никогда не слышала такой тихой ярости, что бы ни говорила, пытаясь его спровоцировать, и сколько бы ни испытывала его терпение.

Сорча цокает языком.

— Возможно, ты довольствовался тем, что забыл наше прошлое, но я не забыла.

— Я не смогу довольствоваться ничем, — отвечает он, — пока ты жива.

— Не стоит рассыпать пустых угроз, Кадамах, — говорит Сорча. — Ты все еще связан клятвой, которую мне принес. Feadh gach re. Навсегда и навечно, помнишь?

Клятва? Это ей он принес клятву? Она снова говорит, произносит что-то на их языке. Этот тошнотворно сахарный тон возвращает меня в ту ночь, в тот миг, когда я впервые ее услышала.

Алый идет тебе больше всего…

Киаран рявкает что-то на том же языке, и Сорча смеется. Я чувствую на себе ее взгляд, тяжелый и оценивающий.

— Бедняжка, — бормочет Сорча. — Твоя Охотница боится? Маленькая девочка, — зовет она меня, — открой глазки.

Нет, я не вынесу взгляда на нее. Я не смогу.

— Разве ты меня не слышала? Я велела тебе открыть глаза!

Ее приказной тон вынуждает меня повиноваться. Я смотрю на фейри, которая убила мою мать.

Baobhan sìth еще ужаснее, чем я помню, — и еще прекраснее. Сорча парит над центром неподвижного озера, высокая, бледная, безупречная, словно мраморное изваяние. Ее белое платье трепещет и развевается на ветру, которого я не чувствую, материал его настолько мягок и тонок, что ткань выглядит словно дым. Глаза у нее бесстрастные, холодные, немигающие, яркие, как изумруды.

Губы Сорчи изгибаются в дьявольской улыбке — той самой, что преследует меня в кошмарах.

У меня сжимается в груди, я не могу дышать. Отчаянно пытаюсь втянуть в легкие немного воздуха. А затем ощущаю Сорчу в своем сознании, ее безжалостное и решительное присутствие.

Я пытаюсь бороться, но она сильна. Она продавливает меня все ниже, ниже, пока воспоминания не захватывают меня и я не оказываюсь всего лишь измученной девочкой, которая только что стала свидетельницей убийства матери.

Я снова у тела мамы, снова чувствую запах крови. Холодный дождь пропитывает мое платье, испачканное алым там, где ткань липнет к ногам, и промораживает меня до костей. Кровь на моих руках пахнет и ощущается такой настоящей, такой густой, что я готова поклясться: она действительно у меня на коже. Я падаю на колени и запускаю руки в песок, пытаюсь отчистить их, а слезы застилают глаза.

— Сорча! — рычит Киаран. Его голос доносится словно издалека.

Воспоминания прекращаются. Я снова в собственном теле, без пропитанного кровью платья. Я тяжело дышу и даже не пытаюсь встать. Все силы уходят на то, чтобы не рухнуть на песок.

— Так это твой чемпион?! — презрительно говорит Сорча. — Она не может вынести даже самого базового ментального вмешательства.

— Она убила всех sìthiche, которых ты послала, — говорит Киаран, прожигая ее взглядом. — Их победила девчонка восемнадцати лет после одного года тренировок. Какой же униженной ты должна себя чувствовать!

Глаза Сорчи горят, цвет усиливается, и это видно даже отсюда.

— Если помнишь, я была той, кто довел этот вид до вымирания. Ты никогда не был хорош в сохранении их жизней, не так ли?

Костяшки пальцев Киарана на рукояти меча белеют, но он не вынимает оружие из ножен.

— Ответь мне, зачем ты здесь?

Она игнорирует его и снова смотрит на меня, изучает, читает так внимательно, что мне отчаянно хочется исчезнуть.

— Какое же ты жалкое создание! Ты и близко не подошла к силе своих предков. Это вина Кадамаха, знаешь ли, — сладко тянет она.

— Не смей, — говорит Киаран. — Сейчас не время.

— О, а мне кажется, что время идеальное. Сказать, почему твоя мать не могла меня видеть, маленькая Охотница? Почему она не могла отбиваться? Он подавил способности Охотниц, которые пережили войну, чтобы способности их детей не проявлялись и я не могла их отследить. Столетиями я искала, но тщетно. — Она улыбается. — Пока мне не посчастливилось увидеть твою мать. Слабую. Беспомощную и не тренированную из-за него. У нее не было ни единого шанса.

О боже! Я хочу, чтобы Киаран сказал, что это неправда. Что Сорча просто лжет, потому что для нее это игра. Но он не говорит. Он даже не смотрит на меня.

— Достаточно, Сорча. — Голос Киарана полон силы. От него резонирует все озеро. — Просто скажи, зачем ты здесь.

— Если настаиваешь, — отвечает она. — У меня сообщение от брата. — Киаран ошеломлен, и она самодовольно улыбается. — Подземелья не полностью блокированы, Кадамах. Вскоре стены истощатся достаточно, чтобы сквозь них можно было говорить. Лоннрах хочет, чтобы ты знал: он попросил меня отозвать моих солдат. По всей видимости, он считает твою чемпионку достойной с ним биться. — Сорча умолкает, и я снова чувствую на себе ее взгляд, горячий и пронизывающий. — Мы не согласны.

Я поднимаюсь на ноги, ищу в себе месть и не чувствую… ничего. Ни разрушительного существа внутри, которое жаждет битвы, ни потребности освободиться. Она украла у меня чувства.

— Она определенно отличается от другой твоей ручной Охотницы, — говорит Сорча. — Жаль, что все так обернулось.

Рука Киарана крепче сжимается на рукояти меча.

— Это все, что ты пришла сообщить?

— Нет, но я бы предпочла сначала обсудить это, — издевательски улыбается Сорча. — Как звали ту девчонку? Я так и не потрудилась запомнить.

— Закончи свое сообщение, — говорит он с убийственным спокойствием, — иначе мой меч пронзит твое сердце. С клятвой или без нее.

— Вижу, твое терпение ничуть не окрепло. — Сорча наклоняет голову набок. — Эту ты хорошо от меня прятал, Кадамах. До прошлых двух недель я и не подозревала о ее существовании.

Я помню, что сказал Киаран тогда, в ночь на мосту с красными колпаками. Слова, которые изменили все.

Теперь, после твоей одиночной охоты, она знает, что в Эдинбурге живет Соколиная Охотница.

Будь я внимательнее, я бы заметила, что он сказал «она». Не «они». А это значит, что любые фейри, с которыми мне пришлось иметь дело в последние две недели, могли быть посланы ею. Неудивительно, что недавние ночи были под завязку заполнены фейри, которые охотились на меня, а не наоборот.

Подумав, она добавляет:

— Пока я не увидела твои воспоминания, я даже не знала, что ты видела меня в момент убийства матери. Как это, должно быть, печально для тебя.

Я так сжимаю кулаки, что ногти впиваются в ладони. Желание мести растет во мне, мощное, как всегда. Моя кожа горит, моя ярость очищает, становится штормом внутри и сметает все лишнее, освобождая от воспоминаний о моей вине. Наконец-то!

Наши взгляды встречаются.

— Испытай меня сейчас, — говорю я ей. — Я заставлю тебя истекать кровью.

Сорча улыбается.

— Она не почувствовала меня, знаешь ли. — Она обнажает удлиненные зубы, которые я так хорошо помню. — Я бы разорвала ей горло прежде, чем она успела почувствовать.

Я взрываюсь. Сдергиваю с пояса электропистолет и спускаю курок прежде, чем успеваю понять: Сорча слишком далеко для полета капсулы.

Капсула ударяет в воду так, словно озеро покрыто льдом. Электрические разряды трещат на поверхности, и запах озона наполняет воздух. Я удивляюсь, когда вдыхаю и замечаю в нем запах сейгфлюра. Словно здесь растение тоже набрало силу.

Сорча сгибается пополам и хватает воздух с такими усилиями, что тело дрожит. Ей с трудом удается сказать:

— Что ты…

И она закашливается, сильно и грубо, темная кровь пятнает белое платье. Дым поднимается под ее ногами, словно озеро пропиталось сейгфлюром и жжет ее.

Это, может быть, единственный шанс убить ее до общей битвы. Я хочу, чтобы она умерла, — за мою мать. За меня.

— Кэм, прекрати!

Я бросаюсь к озеру, вскидывая пистолет, но невидимая сила швыряет меня обратно. Я врезаюсь спиной в одно из деревьев у воды и падаю наземь. Вокруг осыпаются листья. Пистолет я не выпустила, но хватка моя ослабела. Сила Киарана оставляет острый, насыщенный вкус земли на моем языке.

Глотать больно. Я поднимаюсь на ноги и возвращаю пистолет в кобуру. Киаран стоит между мной и Сорчей. Она все еще пытается отдышаться. Идеальное время, чтобы ее убить.

— Прочь с дороги!

— Нет.

— Уйди!

Я пытаюсь проскочить мимо, но его тело врезается в меня. Так сильно, что весь воздух вылетает из легких.

— Нет, Кэм, — говорит он. — Я не могу тебе позволить.

Я хватаю его за плечи. Ткань рвется под моими ногтями.

— Да чтоб тебя… Она же сейчас ослабла! Ты говорил, что никогда не встанешь у меня на пути, — напоминаю я ему. — Ты поклялся!

Он наклоняется.

— Но я не произнес слов, которые скрепляют клятву.

И прежде чем я успеваю ответить, он гладит пальцами мой висок. Ошеломляющий вкус меда и земли наполняет мой рот, глаза начинают слипаться. Я пытаюсь бороться, но не могу. Его сила слишком велика. За миг до того, как меня поглощает пустота, он прижимается своей щекой к моей. Кажется, я слышу его шепот:

— Прости меня.