Когда раскинет ночи мерцающие сени
И полы темные небесного шатра,
Толпой у моего бессонного одра
Сбираетеся вы, возлюбленные тени…
Незримы для других, неслышимы другим,
Вы взору моему являетеся ясно
В бесплотных призраках и внятно, хоть безгласно
Мне шепчете: "усни - отраден сон живым".
Не засыпаю я, но в области мечтанья
Какой-то двойственной я жизнию живу -
Не здесь, но и не там, ни в сне ни наяву:
То греза памяти, то сон воспоминанья…
И будто волшебством все оживает вновь,
Чем сердце некогда и билось и жило,
Что некогда оно, страдая, схоронило -
Желания, мечты, надежды и любовь.
Летучей чередой, падучею звездою
Мелькают предо мной знакомые черты;
Отец, младенец-брат и ты, родная, ты, -
Бледна, болезненна, под ранней сединою,
Вконец истомлена неравною борьбою,
Но незнакомая с упреком и с укором,
Но с всепрощающей улыбкою и взором,
Переглянувшимся отчаянно с судьбой.
О мать моя, скажи, скажи мне: для чего же
Печально ты глядишь в загадочную высь
И словно молвишь мне: "бедняжка, не борись -
Для силы есть предел и для терпенья тоже! "
Но нет, я не забыл примера твоего:
Я помню, как в тебе двоились силы прежде
При первом отдыхе от горя, при надежде
На милость божию и на покров его.
Мгновенно домик наш и все мы веселели
В беседе дружеской, за трапезой простой
Звучали за-полночь и смех и голос твой,
А чудные глаза пылали и темнели.
Мой милый Сашенька, с тобою связан я
Всей братской памятью от самой колыбели,
И много раз к моей горячечной постели
Охранным ангелом слетала тень твоя.
Вот как теперь гляжу на детскую: о стекла
Дробится солнышко в рассыпчатых лучах;
Ты прыгаешь, смеясь, у няньки на руках;
Игрушка в ротике пурпуровом намокла;
Глазенки светятся весельем неземным;
Под тонкой кожей кровь играет в каждой жилке,
Как будто никогда ей не остыть в могилке
Под вешней муравой и камнем гробовым…
Отец мой, и к тебе судьба была сурова
И в полном цвете сил свела нежданно в гроб.
Ребенком я глядел на твой остывший лоб,
На впалые глаза и на парчу покрова…
Спокойно я тебя поцеловал в уста,
Спокойно подошел к могиле за толпою
И видел, как тебя засыпали землею,
И как поверх легла тяжелая плита.
И были новы мне - весенняя погода,
Кудрявые верхи кладбищенских берез,
И голос дьякона, и резкий скрип колес,
И запах ладана, и скопище народа.
Потом я позабыл надолго о тебе,
А если вспоминал, - случайно, на мгновенье,
Как грезу сонную, как смутное виденье,
Безместное в моей безвыходной судьбе.
Теперь ты знаешь сам, в душе моей другое.
Воспоминания мне сладостней всего,
И часто думой я у гроба твоего…
Отец, простил ли ты дитя свое родное?..
Но тени новые… И ближе всех одна…
Как нежны очерки лица и шеи белой,
Как горделив изгиб у этой брови смелой,
Как молодая грудь легко округлена!
Красавица, с земли на небо улетая,
Ты одохнула ль там тревожною душой.
Забыла ль прошлое, иль в небо за тобой
Бессменной спутницей умчалась страсть земная?
Бывало, вечером, - все сумрак обовьет,
За кровлями заря край неба нарумянит,
И первая звезда слезою крупной канет
На темную лазурь с неведомых высот, -
К раскрытому окну припасть с тупой истомой,
Поникнуть головой, дыханье затая,
Ты слушаешь: реки ленивая струя
Не донесла ль к тебе и благовест знакомый,
Иль мерный бой часов того монастыря,
Где скрыла от тебя таинственная ряса
Празднолюбивого ханжу и ловеласа…
Ты слушаешь - горишь и гаснешь, как заря…
Как угасает все прекрасное на свете…
Две бабушки мои… Одна, как на портрете,
В роброне с кружевом и с лентой голубой
Поверх напудренной прически величавой;
Вся - молодость и жизнь; усмешка на губах;
Сапфира перелив в разнеженных глазах,
Полузавешенных ресницею лукавой…
Другая бабушка отцветшую красу
Прикрыла, как могла под скадками капота,
Под одногорбыми очками на носу.
Прямою сверстницей невозмутимых Парок,
Старушка тянет нить из вечного мотка…
И спицами стучит, и пятку у чулка
Спускает бережно… Давно оплыл огарок;
Давно внучата спят… Не спит из них один:
Упорно он глядит на блещущие спицы,
На чепчик бабушки, на белые ресницы,
На губы сжатые и впадины морщин.
О, многое с тех пор для внука миновало,
И много прожил он и дум, и чувств, и дней;
Но как жалеет он о бабушке своей
И скромной комнатке, где п'од вечер все спало!
И вы, в толпе теней, друзья моей весны,
Былые спутники на жизненной дороге!
Сошлися весело на школьном мы пороге
И смело в путь пошли, судьбой увлечены.
Я отставал от вас: одни вслед за другими,
Умчалися вы в даль и скрылися из глаз,
Но след ваш свеж еще, и догоню я вас
У общей пристани, за гранями земными.
Последним перегнал меня недавно - ты,
Поклонник пламенный и мученик искусства:
Не мог ты подчинить труду живого чувства,
Рассудком обуздать не мог своей мечты -
И пел, что пелося, без ладу, без разбора,
Как малое дитя, едва ли разумев,
Что есть условный строй, наслушанный напев…
Не мог перенести ты злого приговора
Заносчивых судей; доверчивый поэт,
Ты видел в г'аере Ахилла гнев и силу,
И - грустно вымолвить - сложил тебя в могилу
Нахальной выходкой журнальный пустоцвет.
Но суд потомства чужд служения кумиру;
Над урною твоей, непризнанный певец,
Повесит он и твой поруганный венец
И робкою рукой настроенную лиру.
Мир праху твоему!
Отшельник старый, дед…
Завален грудой книг в невзрачном кабинете…
Науки труженик, запутавшийся в сети
Сухой схоластики, ты мистицизма бред
Считал за истину, конечную идею
Искал в среде, где нет начала и конца,
И солнцем признавал лампаду мудреца…
Ты истину узнал, представши перел нею…
Поникшее чело, из-под склоненных век
Едва приметный взор, не прежний, горделивый,
А взор сознания, спокойно прозорливый,
Все говорит в тебе: "безумен человек! "
Две тени, две сестры… Одна - дитя душой,
С слепою верою в прекрасное, благое,
В земное счастие, в призвание земное,
В любовь, в поэзию - во все, что у другой
Тяжелым опытом навек убито было,
Во что поверила когда-то и она,
Но что в ней осмеял рассудок - сатана,
Что сердце прокляло, презрело и забыло.
Проносится она, несхожая чета,
Как воплощение насмешки и восторга,
Порыва и любви, презрения и торга, -
Жизнь - как была, и жизнь - как светлая мечта…
Мечтою жизнь была и для тебя, мой милый,
Мой незабвенный друг, товарищ бурных лет,
Загадка, для какой разгадки даже нет…
Порою юноша, порою старец хилый,
Порою твердый муж совета и труда,
Порой изнеженный, ребячливый сангвиник,
В душе христианин, в привычках истый циник,
Раскошный цвет ума, увядший без плода!
Ты всех спокойнее… ты, окруженный сонмом
Полуночных теней, попрежнему мне мил,
Ты будто говоришь: "Я верил и любил -
Я верю и люблю… Помолимся и вонмем! "
И следом за тобой мелькают все они,
Все, сердцу моему знакомые, родные, -
Былые образы и призраки былые.
Как над могилами блудящие огни,
Они колеблются и теплются уныло,
И в этих огоньках и в каждой вспышке их
Горит частица дум, частица чувств моих,
Упавшая слезой над свежею могилой.
Толпой у моего бессонного одра
Сбираетеся вы, возлюбленные тени,
Когда раскинет ночь мерцающие сени
И полы темные небесного шатра.
Все вы вокруг меня, вы живы, вы воскресли.
Не правда ли - вы здесь, вы не обман пустой?
Но… если вы - мечта и вызваны мечтой?
Но если нет вас здесь и нет нигде… Но если…
Молчи, лукавый ум, сомнений не буди:
Я верю пламенно в присутствие не сущих,
Я верю - есть союз меж живших и живущих,
Как есть бессмертие и вечность впереди!
(16 декабря 1856 г.)