Глава 8. Личность консультанта

Что делает хороший консультант?

Уравновешенность личности крайне важна при консультировании, — консультант может работать только через себя, и, следовательно, необходимо, чтобы это «я» было эффективным инструментом. Все предыдущие аргументы этой книги можно суммировать утверждением Адлера: «Техника лечения должна быть в тебе самом», — терапевты, конечно же, подтвердят это.

Внешние качества хорошего консультанта очевидны: обаятельность, общая физическая привлекательность, умение держать себя в компании с другими людьми и другие характеристики, которые одинаково сомнительны по смыслу. Эти качества не врожденные, а приобретенные; консультантами не рождаются, консультантами становятся.

Развитие происходит в результате личного просветления консультанта, его заинтересованности в людях и удовольствия от общения с ними. Проще говоря, если консультант искренне — то есть объективно — получает удовольствие от общения с другими людьми и считается с их интересами, он автоматически становится тем человеком, который привлекает внимание. Так, мы часто обнаруживаем, что человек, который не нравится другим, бессознательно не хочет им понравиться от страха перед изменениями, которых потребует от него привязанность к другим людям, либо из-за желания уединиться. «Личная привлекательность» — часто используемое, но крайне редко определяемое понятие, мы можем охарактеризовать как обратную сторону заинтересованности в людях и удовольствия от общения с ними.

Но если глубже проникнуть в проблему, то что же отличает хорошего консультанта от плохого? Подготовка? Конечно же, необходимо немного подготовки, но несложно заметить, что по окончании затянувшейся аспирантуры, посвященной экспериментальной психологии в том виде, в каком ее сейчас преподают, человек совсем не обязательно становится готовым к работе консультанта — он, скорее, не готов к ней. Фрейд дает нашему ответу классическую формулировку, указывая на то, что медицинское обучение не является необходимым багажом для психоаналитика, он утверждает, что качество, которое действительно необходимо, — это «врожденная способность постижения души человека — в первую очередь постижение бессознательных пластов своей души — и практическая тренировка ».

Постижение «в первую очередь бессознательных пластов своей души». Вот ключ. Это означает способность избегать личных пристрастий и склонности консультировать, опираясь на собственные предрассудки. Эти личные пристрастия — такие неподатливые и многоголовые гидры, что требуется все мастерство, чтобы справиться с ними. Например, недавно я проводил семинар с группой религиозных деятелей, где рассказал случай со студентом, который долго не мог определиться с выбором учебного заведения и в конце концов остановился на школе богословия. Группа единодушно согласилась, что, хотя молодой человек, к сожалению, и проявил нерешительность, он в конце концов занял свою нишу! Если бы группа состояла из врачей, и студент в конце концов остановился бы на медицинской школе, поддержка была бы столь же очевидной. Рассмотрение других сквозь призму личной пристрастности, несомненно, худший камень преткновения в личности консультанта.

Как устранить собственную пристрастность? Она не может быть полностью искоренена, но ее можно осмыслить и предотвратить. Вот почему различные психотерапевтические школы настаивают на том, чтобы кандидат в их ряды сам прошел основательный психологический анализ, чтобы понять и избежать, насколько это возможно, собственных сложностей. Если он этого не сделает, то, конечно, ему придется лечить пациентов с позиции этих сложностей.

Нет сомнений, что для консультанта разумно пройти анализ у психотерапевта. Обсуждение его собственной личности с другим даст ему неоценимое понимание себя и, следовательно, поможет ему в эффективном консультировании других. Это не означает, что психотерапевт произведет над ним дотошный анализ — он не психотик; беседа будет заключаться в том, что психотерапевт поможет ему понять себя. И конечно, важен правильный выбор психотерапевта. Мы можем предсказать, что подобная конструктивная форма психологического анализа будет считаться необходимой частью обучения учителей, священников и социальных работников будущего.

Но вряд ли у будущих специалистов будет достаточно времени самим регулярно посещать психотерапевта. Другой хороший путь, согласно последователю Фрейда Форсайту, — самоанализ. Однако едва ли можно довести его до конца — эго слишком умно, чтобы дать себя выследить в своем глубочайшем тайнике без посторонней помощи, — и все же можно пройти длительный путь самопонимания, и это удовлетворит неотложные нужды большинства консультантов. Я надеюсь, что эта книга, как и другие книги данной тематики, помогут читателю в психологическом самопонимании. Когда консультант добросовестно по мере своих возможностей анализирует себя, для него полезны хотя бы один или два сеанса у психотерапевта или другого консультанта, который поможет ему разглядеть особые уловки изворотливого эго.

Анализ типичного религиозного консультанта

Чтобы помочь читателю понять себя, я представлю анализ некоего отвлеченного персонажа — религиозного консультанта. Сводная характеристика этого образа сложилась в моем сознании после многочисленных встреч с людьми религиозных профессий, которых я консультировал, и это должно было привести к построению картины их «типичного невроза». После того как я представил эту картину на недавнем собрании религиозных деятелей, ко мне обратились несколько участников с вопросом: «Это был я?» или «Вы говорили обо мне, не так ли?». Конечно же, мне доставило удовольствие заверить их, что я не имел в виду никого конкретно и что если это вызвало у них некие ассоциации, то я, должно быть, правильно уловил характеристики типичных неврозов, к которым склонны религиозные деятели. Я надеюсь, что многие читатели увидят себя в последующем анализе в достаточной степени, чтобы извлечь пользу в понимании собственных паттернов.

Какие черты мы наблюдаем в типичном служителе бога? Во-первых, он упорно и добросовестно работает. Он не расслабляется так часто, как это делают люди других профессий, и у него не столько непрофессиональных интересов, сколько у них. Он полностью погружен в свою работу и даже гордится своим превосходством в этом отношении. Продолжительность его рабочего времени растянута и может длиться все 24 часа. Иногда она настолько продолжительна, что ему тяжело взять отпуск и отдохнуть, не испытывая при этом чувства вины.

Этот типичный религиозный деятель добросовестно тянет лямку своей службы. Он очень внимателен к подробностям как социальной, так и профессиональной проблематики — настолько, что иногда это даже раздражает окружающих. Мы наблюдаем в нем сильное стремление избежать неудачи. Боязнь потерпеть неудачу — здоровая черта, когда она имеет отношение к важным делам, но здесь она преувеличена и касается незначительных и второстепенных вещей.

Все эти наблюдения указывают на то, что религиозные деятели придерживаются закона, который Ранк называл «Все или ничего», с головой погружаясь во все, что бы они ни делали, с отсутствием способности реагировать на ситуацию не в полную силу. Это отсутствие способности отвлекаться связано с недостатком интересов и друзей вне работы, неумением наслаждаться жизнью и заботой о конечных целях. Одна из главных характеристик невротичной личности, между прочим, чрезмерная обеспокоенность конечным результатом, с которой невозможно совладать и которая становится навязчивой.

Там, где есть напряженность, страх потерпеть неудачу в мелочах и преувеличенная озабоченность деталями, мы подозреваем наличие больших амбиций. Наш герой необыкновенно уверен в важности, необходимости своей работы, он постоянно спешит, как будто от него зависят судьбы мира.

Поймите, пожалуйста, правильно: нормальная убежденность в необходимости своей работы здорова и желанна. Но когда она проявляется в длительном напряжении работника, мы можем сделать вывод, что его эго-паттерн слишком вовлечен в работу. Это его работа, и раз он преувеличивает собственное значение, то и работа его должна быть самой необходимой в мире. Поэтому люди часто замечают о таких личностях: «Он слишком серьезно воспринимает себя». Суждение «Он слишком серьезно воспринимает свою работу» может выражать почти ту же переоценку самого себя. Определенная форма амбиций — неэгоцентричная форма — здорова и нормальна, как спонтанное выражение творческих способностей личности. Такая форма дает человеку возможность иногда расслабиться. Но когда человек работает без отдыха, мы подозреваем, что его мотив — эго-устремления, а не бескорыстное желание пожертвовать собой ради человечества.

Мы можем назвать это преувеличенное устремление, поскольку оно проявляется у так называемых религиозных деятелей, «комплексом Мессии». Это убеждение человека в незаменимости собственной персоны, сопровождающееся чувством того, что человечество и вселенная не могут обойтись именно без его деятельности. Таким образом, он надевает маску гордости и подает себя как преобразователя, морального судью над своими собратьями и продолжает вещать экс- катедра. Возможно, он убежден, что нет более важной работы в мире, чем религия; но это не значит, что без него работа встанет. Это работа во славу Божью, а не во славу эгоистической личности; и мы вправе ожидать покорности, чувства незначительности человеческих попыток в сравнении с величием и могуществом Бога. Религиозный работник служит Христу, но он не Христос.

Достаточно обратиться к истории, чтобы увидеть, каким опасным может быть этот «комплекс Мессии». Какой дьявольской властью была наделена инквизиция, основатели которой убеждали себя, что они исполняют волю Христову! Это стало поводом для отказа от последних следов совести и человечных чувств; и мнимый «святой человек», который исполняет свою священную профессию как предлог для достижения целей своего эго, более страшен (свидетельством тому крестоносцы в Константинополе), чем обычный мирской человек. Нет нужды в дополнении, что тот факт, что этот эго-мотив, скрытый за «комплексом Мессии», бессознателен, только подтверждает эту позицию. У типичного религиозного работника этот процесс бессознателен, и требуется объективная точка зрения, чтобы определить, насколько бескорыстны мотивы такого рвения. Престиж Бога используется для камуфлирования собственного стремления к доминированию — сколько иронического трагизма в том, что религией можно так злоупотреблять! [58]Нет необходимости говорить, что использование религии как одежды, прикрывающие эго-устремления, — вина не религии, а невротических склонностей испытуемого, принимающего религию. Истинное понимание религии поможет ему выбраться из невроза, как будет показано в последней главе.

Так же очевидно, что типичный религиозный работник, решая проблему сексуального приспособления, не добился успеха. Некоторые люди религиозных профессий не испытывают нормального влечения к противоположному полу; но это явное равнодушие по отношению к сексуальному влечению — возможное свидетельство ошибочного руководства, которое может привести к последующему проявлению импульсов в более проблемных формах. Склонность исключить саму половую функцию, представленная в стремлении относиться к браку главным образом как к семье и потомству, часто свидетельствует об отсутствии прямодушия перед лицом проблемы секса.

Мы можем понимать это избегание сексуальной проблемы как продукт нашей культуры, которой характерны некий налет осуждения самого полового акта и последующие тенденции отделить его от нормальной жизни. Подобные внешние воздействия падают на голову людей религиозных профессий с особой силой. Зачастую верующие и социальные работники используют концепцию «сублимации» как рационализацию отсутствия у них адекватных попыток для разрешения собственных сексуальных проблем. Но сублимация — емкий фрейдовский термин — не имеет того значения, которое приписывается ему в широких религиозных кругах. Фрейд, употребляя этот термин, пытался объяснить общественную и художественную деятельность как аспект выражения либидо; он, конечно же, не имел в виду, что благодаря погружению в искусство или социальную работу происходит окончательное освобождение от сексуальных импульсов. Конечно, человек может снять напряжение в организме, работая и упражняясь, увлеченно участвуя в несексуальных аспектах общественной деятельности, — и в ограниченной степени популярное содержание, приписываемое этому термину, совершенно точно. Но у человека все равно имеется нормальное сексуальное влечение, и он может подойти вплотную к необходимости сексуальной депривации, если ситуация этого требует.

Конечно, можно нормально жить и без особого сексуального выражения, но только посредством искреннего и честного обращения к ситуации, а не позорного подавления. Чрезмерные старания игнорировать и скрывать сексуальный фактор в большинстве случаев — чистой воды неискренность и фактически равносильны «затоплению» влечения, по выражению доктора Оливера Баттерфильда, а не сублимации. Многие люди находятся в ситуации сексуальной депривации; смелая и психологически здоровая адаптация в таком случае — необходимым образом принять эту депривацию и честно отказаться. Даже женатые люди все же должны обратиться к этому аспекту их жизни с некоторой способностью к отказу в определенных ситуациях. А неженатые люди, которые честно смотрят в лицо своей проблемы, избегая и подавления, и распутства, а тренируя мужество стойко переносить необходимое напряжение, оказываются в наилучшем положении, чтобы решить проблемы любви и женитьбы удовлетворительно.

Каковы же результаты отсутствия разрешения сексуальной проблемы в работе религиозного консультанта? Во-первых, он или она не способны дать совет кому бы то ни было в области секса. Консультант должен поостеречься, чтобы не'навязать собственную неприспособленность другим, и если его собственные сексуальные проблемы не решены, то он должен быть очень осторожен в этой области консультирования.

Во-вторых, религиозный работник с нерешенной сексуальной проблемой может выражать эмоциональную привязанность, вредоносную для человека, с которым он или она работает. В частности, нельзя отрицать, что консультант особенно стремится «сублимироваться» в этих других людях.

Мы можем привести в пример типичный случай преподавателя-мужчины, работающего в женской группе, который часть времени думает о студентках как о своих детях (это осознанно), а часть времени — как о своих возлюбленных (это, конечно, неосознанно, но очевидно для любого внимательного наблюдателя). Таким образом подключается субъективный элемент, который делает невозможным эффективное консультирование. Одна из самых сложных задач для консультанта — оградить себя от привязанности к консультируемому; если эмоциональная привязанность возникает у обеих сторон, то консультируемые отношения необратимо разрушаются. Как только консультант замечает, что он получает удовольствие в присутствии консультируемого, ему нужно быть осторожным.

Теперь, чтобы обратиться к глубинным аспектам личности типичного религиозного работника, можем ли мы обнаружить какой-либо паттерн, с помощью которого нам станет понятен стиль его жизни в целом? Мы уже указали, что этот человек полностью погружается в работу в соответствии с законом «Все или ничего», особенно обращает внимание на детали, склонен избегать своих сексуальных проблем, отделяя их от нормальной жизни, и преувеличивает значение своей работы.

Сильная озабоченность деталями и другие симптомы подобного рода — один из признаков, выдающих то состояние, которое мы называем «компульсивным» или иногда «обсессивным неврозом». При таком неврозе человек по некоторой непонятной причине ощущает себя вынужденным выполнять определенные мелкие действия, которые обычно не считаются важными. Возвращение каждое утро к двери дома с тем, чтобы проверить, заперта ли она, — вот пример безвредного и более или менее универсального невроза. Человек, одержимый своим долгом, особенно когда этот долг — вопрос внешних мелочей, другой пример. Компульсивный невроз типичен для религиозных служителей, а согласно Ранку, его можно называть неврозом нашего времени. Он часто связан с предчувствиями божественного и мистического наказания. Компульсивный невротик в некоторых случаях чувствует, что случится что-то сверхъестественное, ужасное, если он сделает неправильный шаг.

В нашем типичном религиозном работнике мы видим проявление этого невроза. Ему нельзя ошибаться в мелочах, и, чтобы предотвратить свою верную погибель, он должен одеваться абсолютно правильно или по-особому молиться, например прибегая к языческим атрибутам, или идти особым путем в свой кабинет. Почему он так боится потерпеть неудачу? Люди все время ошибаются и даже в крупных делах не обращают внимания на мелочи. Человеку свойственно ошибаться; но рассматриваемый типаж в особенности слишком остро переживает то, что любая ошибка приведет его к неминуемой гибели.

Мы уже указали, что особое напряжение, с которым он работает, обнаруживает его преувеличенные амбиции. То, что амбиции невротика связаны с глубинным чувством неполноценности, — основополагающий принцип; и, чтобы проверить это, поищем проявление этого чувства в нашем типичном религиозном работнике. Оно может облечься в моральную форму, проявляясь в преувеличенном чувстве вины и несовершенства, и тем самым делая очевидными всемерные усилия компенсировать его амбициозными устремлениями. Источники неполноценности варьируются в разных случаях: читатель может вспомнить, как это чувство неполноценности заставило Джорджа Б. продвигать кампании реформ с такой решительностью.

Независимо от того, каков источник неполноценности, последующая преувеличенная амбициозная воля в религиозном служителе принимает моральную и духовную форму. Другими словами, такой человек выбирает сферу морали в качестве поля битвы своего эго за превосходство. И он будет чувствовать особую вину, если не окажется на вершине. Установка «святее, чем ты» не исключение: это комплекс превосходства, обратная сторона комплекса неполноценности. Вот почему такие люди уделяют столько внимания подробностям морали. Посторонний человек может сказать, что эти подробности, в конце концов, не так много значат, — но для этого человека они важны — все важно для его доминирования, которое является центральным понятием в его жизни. Религиозные и моральные реформаторы — если в их реформах нет объективной необходимости — принадлежат к этой категории.

Несложно заметить, как эти люди возвышают себя над другими благодаря этому методу сосредоточения на незначительных моральных и религиозных мелочах. Действительно, в случае со священником, который отказывается от чая, кофе и какао мы видим, что его реальная причина не «сохранить тело храмом Господнем», но возвысить себя над окружающими, которые не отказали бы себе в удовольствии выпить эти напитки. Адлер рассматривая подобный пример, заключает: «Это показывает, как амбиции вмешиваются в религиозные проблемы и как тщеславие делает их судьей над добродетелью, пороком, непорочностью, разложением, добром и злом».

Теперь более серьезный аспект этой проблемы, аспект приковывающий большее внимание к тем искушенным в религии деятелям, которые не вписываются в вышеприведенную категорию. Так человек, в той степени, в которой он чувствует неполноценность и последующие преувеличенные амбиции, не может помочь морально осуждаемым людям. Ибо, раз его эгоустремления лежат в моральной сфере, моральное унижение других будет означать возвышение себя. Неважно, как часто он попрекает себя Христовыми словами «Не суди», и неважно, насколько жестко он подавляет подобные осуждения, и, даже получая определенное удовольствие от отказа «сплетничать», он все равно бессознательно продолжает судить. Неосознанное осуждение других даже более нездорово, чем осознанное, потому что, если мы говорим человеку в лицо, у него есть возможность защищаться. Есть ли выход из этого порочного круга? Только понимание эго-паттерна — что мы в этот самый момент и пытаемся проделать.

Это подводит нас к теме нравственного осуждения при консультировании. Во-первых, с христианской точки зрения ясно, что ни один человек не имеет право судить другого: заповедь «Не суди» неоспорима. Во-вторых, с точки зрения психотерапии осуждение недопустимо: «И прежде всего, — как пишет Адлер, — никогда нельзя позволять себе никакого морального осуждения, осуждения, которое может нанести моральный вред человеку».

Но как было указано выше, именно религиозному консультанту очень сложно избежать осуждения. Юнг полагает, что причина, по которой люди не решаются исповедоваться священнику, а вместо этого идут к психиатру, — это боязнь того, что служитель церкви осудит их. «Он никогда не найдет контакта, — пишет далее Юнг, — если будет высказывать осуждение… Мы можем вступить в контакт с другим человеком только посредством установки беспристрастной объективности». Фрейдисты утверждают, что терапевт должен быть этически нейтрален, что совсем не подходит к религиозным служителям. Однако это не решает проблем; терапевт не может быть этически нейтрален; это одно из заблуждений фрейдизма. Терапевт — в нашем случае консультант — должен подразумевать некоторого рода этическое значение, и если он отказывается делать это осознанно, то он все равно продолжает делать это бессознательно. Сам Фрейд предлагает гедонистическую, детерминистическую этику.

Единственный выход — истинная вера, в которой консультант учится уважать и принимать других людей, не осуждая их. Вот путь понимания «беспристрастной объективности»; вот путь эмпатии. Умение «не судить» отличает истинную веру от эгоцентричной религиозности. Оно превосходно видно, когда провозглашающий эту команду сам может сказать: «Не я тебе судья».

После подробного обсуждения этих типичных невротических тенденций религиозного служителя, позвольте нам закончить советом консультанту преодолеть их, и через это подготовить себя к эффективной службе.

Для начала консультант должен понять определенную форму этого невротического паттерна, таящегося в его собственной личности. Только понимание приведет к исправлению; и, конечно же, оно высветит ему то непонятное в себе самом, против чего ему следует бороться, пока он консультирует других людей. Понимая свой комплекс неполноценности, он увидит свои эгоцентричные устремления в их искаженном виде; и вследствие этого невротический аспект его устремления ослабнет. Не следует думать, что это расслабление снизит творческую и продуктивную деятельность человека. На самом деле оно активизирует его творчество, ибо творчество требует спонтанности, которая наступает при периодическом расслаблении, и оно блокируется напряжением сильного эгоустремления.

Во-вторых, религиозный консультант должен развивать мужество к несовершенству. Это означает умение терпеть неудачу. Человек с компульсивным неврозом, не желающий терпеть неудач, должен в силу необходимости вести борьбу только за второстепенное; не удивительно, что он уделяет внимание мелочам, ибо, так сказать, в собственном дворике ему нельзя рисковать провалиться. Мужество к несовершенству означает перенос усилий в более важную сферу, где происходят важные вещи и где неудача и неуспех становятся относительно несуществленными.

В третьих, консультант должен учиться наслаждаться процессом жизни так же, как и ее целями. Это поможет ему избежать навязчивой установки «Все или ничего», ибо «наслаждение процессом» подразумевает пристрастное реагирование, получение удовольствия «в полете» по мере продвижения к цели. И это удовольствие от процесса освободит его от необходимости скрытых мотивов своих поступков, делания так или эдак ради какой-то цели за пределами картины. Таким образом он позволит себе развить внешние интересы и дружеские отношения — тем самым раскрывается один из недостатков нашего исходного анализа.

В-четвертых, консультанту следует быть уверенным в том, что он заинтересован в людях ради них самих. Если он все еще-полагает, что любит их «ради Бога», спросим его, не прикрывает ли этот «Бог» его эгоустремлений? Или если «ради Христа», ему следует проверить, не оправдывает ли это расхожее выражение его непонимание людей.

И это значит, что этот будущий консультант должен основательно очистить свою веру, неуклонно отыскивая элементы фальши и искореняя их проверенным методом раскаяния. Тогда имеется шанс, что он будет способен искренне сказать: «Не Моя воля, но Твоя да будет». Когда он сможет сделать это, то докажет, что религиозный подход разрубает гордиев узел эго-искажений при консультировании и что, в конце концов, истинно верующий человек — лучший консультант.

 

Глава 9. Нравственность и консультирование

Каждая проблема личности есть нравственная проблема. Говоря точнее, любая личностная проблема имеет в своей основе нравственную подоплеку, ибо подразумевает базовый для любой морали вопрос: «Как должно жить?». В таком случае нам следует считать, что здоровую личность должна отличать ее способность адекватно справляться с проблемами нравственности, которые предъявляет ей жизнь. Тогда принцип, что конечный результат любого успешного процесса консультирования — это корректное нравственное приспособление к жизни, является для нас основополагающим.

Для многих консультантов характерно ошибочное желание достичь этой цели легким путем. Неквалифицированные консультанты, в особенности те из них, которые задействованы в религиозной сфере, склонны слишком быстро продвигаться к моральному подтексту проблемы, по достижении которого они пытаются, часто не осознавая этого, навязать консультируемому определенный набор норм нравственности. При этом они исходят из предположения, что консультируемый нуждается в моральных установках, которые имеются у консультанта в более или менее адекватном виде, так что он может поделиться ими. Однако на деле такая процедура серьезно мешает консультативному процессу и лишает человека его неотъемлемого права формировать мораль в суровых испытаниях собственными страданиями и напряжениями.

Давайте понаблюдаем, что же происходит, когда консультант совершает эту ошибку и подходит к разговору с морализаторской точки зрения. Один священник недавно рассказал мне случай студента, у которого была проблема мастурбации. Консультируя парня, он описал ему его будущие любовные отношения, женитьбу, семью и затем призвал придерживаться этих ценностей и таким образом преодолеть соблазн мастурбации. Что может произойти в случае, подобном этому, дальше? Студент, оказавшись дома, скажем, в своей отдельной комнате (проблемы мастурбации обычно беспокоят одиноких людей), подавляет в себе желание мастурбировать, представляя себе образ будущей семьи. Но теперь этот образ приобрел для него важность только потому, что он связан, благодаря советам священника, с соблазном. И чем больше он думает о так называемом идеале, тем желаннее для него мысль о мастурбации. Более того, призывы священника, по-видимому, усилили его чувство вины, и поэтому он считает, что должен ненавидеть себя и относиться к себе более требовательно. В этом процессе желание мастурбировать становится сильнее: фактически каждый раз, когда он ставит перед собой задачу преодолеть его, оно крепнет. В то же время его самооценка снижается, так как возрастает чувство вины. В конечном счете он приходит к выводу, что раз он такое развратное существо, то ему лучше поддаться соблазну. Таким образом устанавливается порочный круг, который только усугубляет положение молодого человека.

Удивительно, что простая психология искушения не поддается пониманию религиозных служителей. Ясно даже и без глубокого психологического знания, что большинство соблазнов не могут быть подавлены прямым воздействием, которое только акцентирует соблазн. Если дело касается вожделения — такого, например, как алкоголь или секс, — то чем больше придаешь ему значения, тем ярче становится предмет желаний. Говоря конструктивно, лучший способ устранить соблазн — сместить вожделенный образ из фокуса внимания. Чтобы достичь этого, человеку нужно сосредоточиться на здоровых занятиях, чтобы отвлечься от нездоровых пристрастий.

Когда все сказано и сделано, единственное, что необходимо человеку, — смело, осознанно жить полной жизнью. Над таким человеком с его искренними интересами никакие соблазны не будут иметь власти. Вот тот подход, который нужно было применить в вышеописанном случае. Если бы священник копнул глубже, то, без сомнений, обнаружил бы, что мастурбация лишь симптом более глубокой личностной несогласованности; тогда он мог бы подвести студента к правильному решению этой проблемы. Обращение к образу будущих любовных отношений и супружества само по себе не ошибочно; конструктивные цели играют важную роль в консультировании. Но цели или идеалы должны прорастать из ситуации, а не просто спускаться сверху. Они должны быть рождены самим консультируемым и выражать его личные уникальные цели в соответствии с ростом его уникальной личности.

Наставление должно следовать только после понимания. Само по себе оно, будь то в проповедях или в консультировании, приносит мало хорошего и может причинить определенный вред. Оно может повысить чувство вины и заставить человека бороться не на жизнь, а на смерть. Без сомнения, в вышеприведенном примере студент и до визита к священнику «бился» изо всех сил: это характерно для людей с личными проблемами — упорно, но деструктивно бороться. Они подобны рыбам, пойманным в сеть, — чем отчаяннее сопротивляются, тем сильнее запутываются. Деструктивная борьба — причина внутриличностного разлада, которого мы пытаемся не допустить. Если прибегнуть к другому образу, то такой человек скован, как два борца, которые настолько крепко ухватились друг за друга, что не могут сдвинуться с места. Неудивительно, что действия такого человека во внешнем мире отнюдь не эффективны!

Мы не преуменьшаем значения напряжения или подлинной устремленности: и то и другое необходимо для здоровой личности. Но в их основании должно быть понимание. Тогда устремленность не будет просто поединком с поверхностными пластами сознания человека, а перестроит всю его личность для движения в новом направлении.

Вот почему так необходимо выделить принцип: к проблеме консультируемого следует подходить с точки зрения душевного здоровья, а не нравоучений. Тогда и консультируемый, и консультант смогут рассматривать ее объективно, отбросив всякую щепетильность и ханжество. Избавившись от поверхностного, безапелляционного морализаторства, они в конце концов будут способны приблизиться к истинной, проверенной на прочность морали.

Творческая личность и нравственность

Нравственная жизнь человека, как и вся остальная его жизнь, начинается с самовыражения — выражения его страстей, инстинктивных устремлений, желаний и прочих внутренних потребностей. Нравственность означает самовыражение в смысле структуры, но здесь следует подчеркнуть, что без самовыражения человека его нравственная жизнь бессодержательна. Инстинктивный поиск пищи и секса, вспышки гнева, ненависти, любви, наслаждение дружбой или творчеством — все эти порывы и многое-многое другое представляет собой материал, составляющий содержание нравственности, без которого она все равно что река без воды.

Мы говорим об этих инстинктивных побуждениях как о всплесках бессознательного личности. Фрейд представил нам незабываемое описание этого « id» — кипящего котла глубинного, темного бессознательного, из которого всплывают всевозможные инстинктивные порывы, вожделения и страсти. Все это олицетворяет, согласно терминологии Фрейда, либидо. Юнг же, как мы помним, дополнил описание бессознательного, включив в него человеческие надежды, страхи и образы — все богатство психического содержания. Из этого источника происходят фантазии, превращающиеся в величайшие произведения искусства человечества, идеи, которые ложатся в основу философских систем, и прозрения, из которых вырастают религии.

Базовое инстинктивное побуждение личности, которому было дано множество названий психологами и философами, — это « elan vital» или «жизненный импульс», по Бергсону, «воля», по Ницше и Шопенгауэру, «творческий импульс» и т. д. Но как бы это ни называлось, мы имеем дело с внутренними, иррациональными побуждениями, которые наполняют жизнь человека содержанием. Это струя жизни, ее творческое фонтанирование, поднимающееся, как из артезианской скважины, и орошающее все вокруг.

Содержание, сложенное из инстинктивных побуждений, является одновременно и добром, и злом. «Добро» следует определить как инстинктивные побуждения, направленные в социально приемлемое русло. Но побуждения сами по себе в большей мере эгоцентричны и антисоциальны, нежели добродетельны. Они иррациональны и, более того, противодействуют попытке их направить. Они подобны лошадям, в которых все еще есть дикость, заставляющая их грызть удила.

Люди боятся этой инстинктивной стороны своей жизни: они распознают нечто опасное в побуждениях, возникающих внутри них и принуждающих их любить и ненавидеть, бороться и одерживать любовные победы, захватывать мир в своей амбициозности и вовлекаться во власть над другими людьми. В каждом из нас есть что-то от Фауста — стремление подчинить себе целые миры, выразить нашу волю к жизни без всяких ограничений — и это устрашает нас. В этих непреодолимых порывах мы ощущаем тенденции к саморазрушению, как и к уничтожению других людей.

Современный человек, естественно, не любит признаваться в наличии этих побуждений, многие из которых определенно антисоциальны и шокируют любое общество, доведись ему однажды их выразить. Ему не хочется признаваться, что он имеет и захвачен этими безрассудными импульсами, более могущественными, чем это было бы желательно для его самоуважения: в нем больше от дикого животного, по выражению Фрейда, чем хотелось бы. Вот почему он пытается подавить эту инстинктивную сторону своей жизни. Он бы предпочел вовсе не допускать бессознательные побуждения в сознание, но при таком варианте у него нет другого пути, кроме окольного, — в невроз. Так что он вынужден пользоваться другим, более удачным способом: простым усилием воли пытаться контролировать эти побуждения, усиливая суперэго и помещая его как стража порядка над отдушиной ид. Протестантизм уделяет особое внимание этому направлению, считая, что все жизненные проблемы можно уладить, прибегнув к непосредственному сознательному решению. Итак, мы говорим об «управляемой жизни» и «победе над собой». Навесив ярлыки или сделав громкие заявления, мы считаем, что дело сделано.

Понимая, что прямое подавление не срабатывает, люди склонны устанавливать систему правил, с помощью которых они смогут регулировать свои инстинктивные побуждения. Чем больше они боятся своих инстинктов, тем более жесткими становятся эти правила. Они могут детально разработать систему непреклонных принципов, которую могут не задумываясь применять к каждой ситуации. Адлер язвительно описывает людей, которые «пытаются разложить каждую деятельность и каждое событие согласно принципу, который они считают подходящим для любой ситуации… У нас создается впечатление, что они настолько неуверенны в себе, что все в жизни они вынуждены втискивать в рамки нескольких формул и правил, чтобы все это не слишком их пугало. Сталкиваясь с ситуацией, для которой не находится никакой формулы, они способны только бежать». Подобное построение правил освобождает этих людей от тяжелой ответственности при принятия новых решений.

Человек имеет право бояться своих инстинктивных побуждений, ведь они таят в себе и опасные возможности для зла, и потенциал для добродетельного творчества. Однако люди ошибаются в том, что выбирают короткий путь: методы подавления, простого сдерживания и составления правил просто не работают. Человек не может обманным путем справиться с этими могущественными силами бессознательного. Он может преуспеть, будучи порядочным и осмотрительным и никогда не переступая своих правил на людях, а потом неожиданно стать участником какой-нибудь войны, сеющей ненависть и смерть на континентах, пока целые страны не окрасятся кровью. Или он может соблюдать все требования нравственности в своей личной жизни, но из-за собственных подавлений так отравлять жизнь окружающим, что его дети станут полуневротиками.

Да и в отношении самого человека ясно, что «борьба» с инстинктивными побуждениями не приносит успеха. Вот, к примеру, Джон До — человек, пытавшийся контролировать себя с помощью тщательно разработанных правил и намерений. Он принимает то или иное сознательное решение и затем придерживается своего намерения с упорством, которое мы опрометчиво называем «силой воли». Но именно силы из глубинных слоев бессознательного в наибольшей мере задействованы в поведении Джона До или кого бы то ни было другого. И если, принимая решение, он не учитывал этих глубинных тенденций, то мы можем быть уверены, что они в конечном счете прорвутся наружу, сокрушая все на своем пути. А потом мистер До удивляется, почему, несмотря на все свои сознательные усилия, он не способен придерживаться этих решений. На деле каждое решение мистера До может пробудить в его бессознательном компенсаторный процесс, который, когда он в конце концов прорывает заслон, бросает его в другую крайность.

Итак, нам нельзя обойтись без взаимодействия между инстинктивными побуждениями и сознательными целями. Если же в главном они антагонистичны, то вызывают все большее и большее отдаление сознательной части от бессознательного целого, и это подрывает умственное здоровье. Идеальная ситуация здесь — это когда наездник (сознательное эго, по терминологии Фрейда) разумно управляет лошадьми (силами ид). Такое кооперативное взаимодействие возможно только на основе понимания и согласованности. Это означает, что человек в первую очередь должен быть честным со своими инстинктами. Тогда он будет настроен не на сознательную борьбу с самим собой, а на почти полную реорганизацию своей личности в целом. И вместо составления намерений он преисполнится решимостью. Его решения, подкрепленные силами из «бездонных глубин», будут тогда иметь власть и эффективность.

Все хорошее в жизни, как уже было сказано, так же как и плохое, начинается с инстинктивных побуждений. Любовь разрастается так же, как ненависть. Здесь берут начало эмоции, которые их обслуживают и объединяют. Например, сексуальность загубила немало судеб, но благодаря ей же создаются семьи и рождается большая любовь. Закипающий в нас гнев полезен в борьбе со злом и приводит к великим гуманитарным реформам. Человек, который направил штыки против своей инстинктивной жизни, может добиться временного успеха в отвращении зла, но вместе с этим он блокирует свою способность творить добро. Тот, кто не может ненавидеть, говорил Эмерсон, не может любить. В попытке искоренить свои инстинктивные побуждения человек лишает свою жизнь содержания, оставшись на берегу сухой реки. Итак, если бы мы и были способны избавиться от этой темной и неуправляемой стороны нашей природы, мы бы этого не захотели. Вместе с мякиной мы бы выбросили и зерно.

Жизнь гораздо более непредсказуема, чем это способны себе представить люди. Мы не те жалкие существа, которых подразумевает мораль «простого усилия». Внутри нас сокрыт огромный потенциал добра и зла. Человек может построить великую цивилизацию, а затем безжалостно разрушить ее, не оставив камня на камне. Он может захотеть покончить с собой ради любви или ненависти или по тем же причинам начать убивать других. Человек может разрушить свою личность, дойдя до почти животного состояния, а может развить свой ум до такой степени, что его «мысль пронзит века», а может дать волю своим творческим фантазиям, создав утонченные готические шпили, которые в своей красоте соперничают с творениями Бога. Война в Испании — дело рук человека, но и культуру Греции тоже создавал человек. Веками человек марширует в воинских колоннах, но ничуть не меньше он возделывает землю, пестуя прорастающие весной побеги и угощая друга плодами своей земли. Да, в этом весь человек — в бесконечных возможностях для добра и зла. Жизнь не повод для непрерывного оптимизма, когда есть зло, и не основание для беспредельного пессимизма, так как есть добро. Возможность добра перед лицом зла — вот что придает жизни трагический смысл.

Наше отношение к инстинктивным побуждениям должно заключаться не в их подавлении или борьбе, а в понимании и взаимодействии с ними с целью использования этих сил во благо. Для этого необходима смелость, ведь потребуется рассматривать пласты, лежащие ниже поверхностных и мелочных моральных правил, во имя настоящей нравственности.

Одна моя коллега поведала мне историю Джанис Д., привлекательной студентки, которая испытывала общее неудовлетворение собой и своей жизнью. Эта талантливая, артистичная девушка происходила из состоятельной семьи. Начинала она вполне прилично, поступив в женский колледж, который в свое время заканчивала ее мать, и стала увлекаться филологией. На втором курсе она обратилась к консультанту, чтобы обсудить открытую ею недавно «универсальную религию», смысл которой заключался в том, что «все, что существует, — правильно». Затем Джанис вдруг объявила, что она собирается отказаться от места в студенческом религиозном комитете и уйти «в запой». Консультант узнал, что девушка, страдая от скопившегося в ней напряжения, которое приобрело форму сильного желания нарушить рамки традиционной жизни, обращалась за консультацией к преподавателю факультета, который порекомендовал ей найти подходящего человека, с кем можно было бы поддерживать периодические сексуальные контакты. Джанис все-таки напилась, была немедленно освобождена от занятий и только благодаря усилиям чуткого декана не была исключена из университета.

В этом случае консультант оказалась в затруднительном положении. Если бы она испугалась и начала уговаривать Джанис контролировать и подавлять свои бунтарские порывы, она бы отрезала себе путь к реальной помощи. Но, к счастью, консультант оказалась разумной и отважной женщиной, и, хотя ей не удалось отвратить «выходку» девушки, она удержала ситуацию в своих руках. Джанис не послушалась совета о сексуальных отношениях — и к лучшему, потому что простой выброс энергии через случайный секс только в своих интересах еще никому не помогал разрешать личных проблем, и только делал хуже.

После пьянки Джанис обрела спокойствие. Она перешла от изучения классики к социологии и посвятила себя достойной, удовлетворяющей университетской жизни. Сейчас она пишет дипломную работу по социологии (и, кажется, находится на пути к добродетельной зрелости).

Что же было значимо в этом эпизоде в жизни Джанис? Давайте сначала отметим, что он был связан с появлением интереса к жизнеутверждающей религии. Возможно, это не была в полном смысле религия, но она представляла наивную попытку девушки утвердиться во вселенной. Ее переход от филологии — относительно формального предмета — к социологии предполагает тот же переход к утверждению реальной жизни. В-третьих, ее выходка представляет собой попытку ухватиться за действительность на чувственном уровне. Этот всплеск являет собой муки рождения Джанис на ее пути от формальности к жизненности. Джанис провозгласила свое право на жизнь: это была ее война за независимость, целью которой было право поднять флаг собственной независимости, что возможно только через бунт.

Большинство консультантов склонны подавить подобные всплески своих подопечных из-за чувства опасности. Но ясно, что у Джанис этот скачок, так сказать, был заложен в ее характере, и он должен был проявиться в той или иной форме, если только ей вообще было суждено стать независимой личностью. Функция консультанта не запрещать такое самовыражение, а направить его, насколько это возможно, в творческое русло. В случае с Джанис переход от изучения классики к социологии можно считать таким творческим шагом. Если бы консультант нашел более творческую замену для загула, было бы еще лучше. По-видимому, это было невозможно, в таком случае цель консультанта — сделать этот поступок как можно менее деструктивным.

Случается, что студентам, пресыщенным академическими изысканиями, надоедают занятия, и они находят поводы для возмущений. Консультант не может запретить им бунтовать, но может подсказать им, против чего направить свои силы. Существует множество зол, борьба с которыми может составить, говоря словами Уильяма Джемса, «моральный эквивалент» пьянства. Наверно, справедливо положение о том, что каждый человек в юности проживает стадию протеста, провозглашает себя независимым, даже если это причиняет боль и ему, и другим людям. Мы, взрослые, не должны слишком пугаться этого. Ведь это признак жизнеспособности, энергии, потенциала; это доказательство творческого излияния инстинктивных побуждений. Если же взрослые подавляют эти признаки, то они причиняют этим вред, а не пользу. Но взрослые консультанты могут предложить средства для выражения. Молодежь должна, согласно расхожему выражению, «посеять свой дикий овес», или перебеситься, но пусть этот «овес» все же не будет диким. Итак, позволим им «сеять», но да будет овес в их мешках использован во благо. Вот где может помочь консультант, которого не страшат подобные перспективы.

Мы говорили об инстинктивных побуждениях, которые стремятся вырваться из недр личности, и установили, что содержание жизни, включая ее нравственную составляющую, наполняется выражением этих побуждений. Человек, который достиг такого здорового самовыражения, проявляет определенные качества, которые мы сейчас опишем.

Спонтанность — самое очевидное качество личности, научившейся самоутверждаться. Спонтанность ценится как добродетель, так как показывает, что человек интегрировал глубинные слои своей личности. Он добился некоторого единства бессознательных побуждений и сознательных целей, и поэтому ему не всегда нужно «дважды подумать, прежде чем сказать». Он пришел к согласию со своей инстинктивной жизнью, и теперь ему не нужно всегда быть начеку — как бы не сделать или не сказать чего-нибудь, о чем он потом будет жалеть. Спонтанный человек вовлекает в действие большую часть своей личности в целом. Это само по себе доказывает, что он достиг высокой степени личностного здоровья. С другой стороны, люди, которые не добились согласия со своей инстинктивной жизнью, которые всегда в состоянии войны с самими собой, не могут себе позволить быть спонтанными — из страха, что из недр их бессознательного вырвется на поверхность дикое животное, которое мгновенно разрушит их репутацию. Так что можно сказать, что тот, кто всегда тщательно контролирует свои действия и речь, особенно склонен к антисоциальным поступкам, которые он вынужден скрывать.

Искренность — другое качество человека, способного к здоровому самовыражению. Быть искренним — значит говорить и жить из глубины своей личности; люди называют такое поведение проявлением «истинного лица», что опять-таки означает выражением большей части целостной личности. Мы все обижаемся, когда другие люди неискренни в нашем присутствии, так как создается впечатление, что их действия и слова скрывают то, что таится в глубине их душ. Нам кажется, что стоит только одурманить этих людей хлороформом, как тут же обнаружится, что в бессознательном бреду они выскажут нечто совершенно противоположное тем комплиментам, которыми они сознательно нас награждают. Или нам представляется, что по возвращении домой такие люди сбрасывают с себя маски и рассказывают женам, какие мы, по их мнению, негодяи. Спонтанность и искренность, в конце концов, всего лишь формы элементарной честности. Тот, кто научился быть честным, тот овладел секретом личностного здоровья. Говорить, поступать, жить из глубины целостной личности — вот идеал.

Еще одна важная черта самовыражения - самобытность. Каждая личность уникальна и отличается от всех других личностей, которые когда-либо жили, живут или будут жить на свете. Когда человек достигает своей уникальной индивидуальности, он становится автономной, подлинной личностью, руководимой изнутри. Это и делает такого человека самобытным. Его реакциям свойственна определенная новизна, он передвигается по жизни легко, направляемый свежим дуновением творчества. Такой человек свободен от тесной смирительной рубашки внешних правил и его динамичность возрастает с каждым часом. Мы уже не надеемся измерить его искусственным, нормированным критерием последовательности. Ведь ничто не постоянно в этой жизни — каждая ситуация отличается от любой другой, и сегодняшний человек всегда отличается от вчерашнего. Тот, кто достиг самобытности, лучше подготовлен к встрече с непредсказуемыми ситуациями жизни. Он становится частью бесконечного творчества жизненного процесса, и это выражается в его собственной уникальной креативности. Он черпает вдохновение из глубин своей души, и именно это придает силу и убедительность его личности.

Все это подводит нас к определению свободы как особой черты личности, находящейся в согласии со своими инстинктами. Разумеется, человек не может быть свободен в условиях, когда его сознание ведет позиционную войну с устремлениями бессознательного. Вот почему цель психотерапевтического лечения часто коротко обозначается как освобождение, — освобождение от специфических сдерживаний и подавлений, от детских фиксаций, от усвоенных правил и т. д. Соответственно цель консультанта — помочь человеку стать свободным^Люди должны быть освобождены: искренней жалости заслуживает подавляющее большинство людей, порабощенных ненужными страхами. Мы видим, как они идут по жизни, каждый с огромной психологической ношей, подобной оковам заключенного, не позволяющей ему освободиться. Общеизвестно, что почти все люди развивают, самое большее, лишь треть своих личностных возможностей. Цель консультанта — освободить их так, чтобы они могли развиваться согласно своей уникальности и независимости, реализуя новые, не использованные прежде возможности своей личности.

Чтобы жить, выражая себя во всей полноте, нужна смелость. Безумно любить, позволять себе ненавидеть, не нарушая при этом своего душевного равновесия, выражать гнев, познавать высоты радости и глубины горя, пускаться в дальние странствия вопреки своему одиночеству, постигать высокие идеи и претворять их в жизнь, — короче говоря, пережить огромное количество инстинктивных порывов, отвечая на их вызов из недр личности, — все это требует мужества. Все же нам нельзя мешкать из-за малодушия. Мы должны набраться смелости и преодолеть мелочные сдерживания, чтобы продвинуться вперед, несмотря на все свои незначительные неприятности, к победе над ненужными страхами, тяжким бременем отягощающими нашу жизнь. Люди расположены к отступлению, поскольку им известно, что путь вперед тернист и преисполнен опасностями. Но это отступление зачастую есть начало их личностных проблем, ведь перекрыть плотиной поток жизни невозможно. Консультант должен вселить в людей мужество жить. Его задача — помочь им преодолеть мелкие страхи: боязнь встреч с людьми, влюбленности, переживания, охватывающие их по случаю собеседования по приему на новую работу. Как велика доля необязательных и бесполезных переживаний, нарушающих нормальную жизнь людей! Существуют причины для глубокой обеспокоенности, связанной с трагическими возможностями существования, о чем речь пойдет ниже, но бесконечное число второстепенных каждодневных тревог и забот просто не позволяют людям жить творческой жизнью. Но им нельзя стоять на месте, они должны двигаться вперед, ведь там так много хорошего, как, впрочем, и плохого.

Нет, нельзя перекрывать артезианскую скважину личности, поток жизни со всеми ее инстинктивными выплесками и разноцветьем эмоций должен изливаться. Именно консультант, когда к нему обращается человек, которому недостает мужества, обязан показать ему все богатство его возможностей и перспективу достижений, вселяющих радость. Так много еще интересного в жизни: людей, с кем можно подружиться, мест, где можно побывать, непознанного и несовершенного! Правы были великие проповедники жизни и самовыражения: Руссо, восклицавший: «Жить — это так прекрасно!», и Ницше, справедливо отмечавший, что «“добродетель” более пострадала от нудных проповедей ее защитников, нежели от чего-либо еще», призывая людей дерзать быть «свободными духом» и геройски проявить себя как «сверхлюди».

Нравственная структура

В предыдущем разделе мы подчеркнули ценность инстинктивного самовыражения. Но одного самовыражения недостаточно. Оно представляет собой начало и только первую половину проблемы нравственной жизни. Выражение инстинктов наполняет нравственность содержанием, но этому содержанию необходима еще и структура. Содержание без структуры — все равно что река без берегов: вода растекается во всех направлениях и поглощается песком. Итак, мы переходим к рассмотрению другого аспекта любой морали — ее структуры: ограничивающего, направляющего и контролирующего фактора, который, подобно берегам реки, направляет инстинктивное выражение в нужное русло.

Очень важно знать, что самовыражение само по себе заканчивается самоуничтожением. Возьмем, к примеру, Ницше, одного из величайших в истории проповедников инстинктивного самовыражения: его «сверхчеловек», будучи «по ту сторону добра и зла», достиг самого пика своего триумфального выражения воли к власти. Ничто не могло помешать ему — ни общество, ни презренная «нравственность стада», ни малодушная христианская мораль. Но Ницше, сам пытавшийся таким образом прожить свою жизнь, явил собой образчик героической трагедии: он не ладил с другими людьми и был безнадежно одинок; большую часть своей жизни он страдал неврозами и умер психопатом. Или другая судьба — жизнь Руссо. Этот певец преимуществ саморазвития тоже не был способен наладить своих личных взаимоотношений; он кончил тем, что женился на официантке и отдал своих детей в приют.

Не то чтобы Руссо и Ницше были не правы. Они были правы только на половину. Они наполнили свою жизнь содержанием — и в этом у них можно многому научиться, — но без структуры. Психотерапевтический взгляд на нравственность, особенно в его фрейдистских аспектах, тоже придает значение инстинктивным побуждениям и недооценивает структуру нравственной жизни.

Каким образом мы должны искать эту необходимую структуру? Во-первых, нам необходимо обратиться к нормам социального существования. Человек, намеревающийся выражать свои импульсы через прихоти, вскоре вступит в противоречие с другими людьми. Тогда на болезненном опыте он научится направлять свое выражение в определенное русло, определенное условиями социального бытия. Альфред Адлер особенно хорошо понимал значение социальной структуры жизни. Поскольку каждый человек обязан другим своим рождением и воспитанием, едой и кровом, покровительством, любовью и дружбой, то между людьми образовывается обширная сеть взаимозависимости. Поэтому человек, как указывает Адлер, находится в неоплатном долгу перед обществом. Он ответствен перед своим окружением, и если он не научится сотрудничать, то просто погибнет. Человек не может переступить через «любовь и логику, которые связывают всех воедино», без ужасных последствий для своего личностного здоровья. «Все, что мы требуем от человека, — и это наивысшая для него похвала — быть хорошим сотрудником, товарищем для окружающих, верным супругом и любовником. Выражаясь проще, он должен проявить себя как “славный малый”».

Итак, отсутствие эгоцентричности и кооперация — неотъемлемые части социального бытия. Это социологическое подтверждение христианской концепции братства, но, конечно же, оно не заходит так далеко, как христианское понимание любви. Социальная структура Адлера только частичный ответ на наш вопрос, и если мы остановимся на этом, то окажется, что нравственный канал являет собой лишь условности общества, которое требует «легкого приспособления». Нет, социальная структура должна рассматриваться как один из аспектов чего-то гораздо более глубинного и обширного.

Наш дальнейший и более основательный подход к нравственной структуре опирается на нравственные архетипы. Это «врожденная нравственность», моральные паттерны, которые мы наследуем, рождаясь людьми. Мы можем считать их общечеловеческими психическими кладовыми морали, состоящими из различных нравственных паттернов, передающихся из века в век в коллективном бессознательном человечества. Это внутренний подход к нравственности, означающий возможность заглянуть глубоко внутрь себя и обнаружить слабые очертания нравственной структуры. Конкретные формы нравственности всегда зависят от той культуры, в которой они развиваются, но эти архетипы достигают пласта, лежащего под различными культурами человечества, и, следовательно, претендуют на универсальность. Это объясняет возникновение сходных нравственных идей в разных частях света у рас и народов, не контактирующих друг с другом. Возьмем, к примеру, запрет на кровосмешение, признанный почти у всех первобытных племен и нашедший классическое выражение в мифе о царе Эдипе. Или зачатки уважительного отношения к человеческой жизни, вылившиеся в запрет на убийство себе подобных в пределах группы. Или требование правосудия — урегулирование человеческих отношений, которое возникает в любой культуре. Таковы выражения нравственных архетипов, которые помогают формировать структуру нравственности человека.

Величайшие гении добродетели — Иисус, св. Франциск и многие другие — велики и тем, что проникли сквозь глубины собственного подсознания в коллективное бессознательное человечества и обнаружили там универсальные архетипы. Выражение ими этих архетипов стало образцовым для мировой морали. Например, многие современные психологи утверждают, что мысль «Тот, кто стремится уберечь жизнь свою, потеряет ее» представляет собой фундаментальную истину, заново открытую новейшей психологией. Люди во всем мире относят это утверждение на свой счет. Или, например, рассмотрим «Нагорную проповедь» в отношении жителей восточной Индии. Ганди поведает вам, что это его озарило подобное понимание нравственности. Потому заповеди «Нагорной проповеди» и характеризуются как классический образец нравственности, истина которой не утрачивается в веках. Несомненно, в таком положении вещей имеется нечто исходящее из глубинной структуры жизни. Это контакт с сутью бытия, и мы не зря называем его откровением. Тот, кого постигло такое откровение, — величайший из пророков, ибо он есть канал, через который мы проникаем в глубинный смысл жизни. Заглядывая вглубь себя и вопрошая: «Как мне следует жить?», человек обнаруживает там ответы Иисуса, которые совершенно точно определяют смысл человеческого существования.

Конечно, сложно придать идее нравственных архетипов четкость и доступность для всеобщего понимания, ибо архетипы возникают в бездонной глубине нашего сущего, в котором неясное сливается с неизведанным. Положим, что специфические нравы в том виде, какими мы обнаруживаем их в современном обществе, могут быть связанными с основными архетипами, а могут и нет. Большинство конкретных видов морали обязаны своей формой определенной культуре, которую они призваны обслуживать. Существует опасность того, что мелкие обычаи, к примеру не играть в бейсбол по воскресеньям, в некоторых сообществах могут провозглашаться вечными архетипами в оправдание того, что их представители вынуждают всех остальных подчиняться. Архетипы не имеют дела с конкретными деталям; они, скорее, выражают глубинные принципы, исходящие из самой структуры человеческой жизни.

После всего сказанного имеем ли мы в том, что касается социальной жизни или моральных архетипов, адекватную структуру для нравственности, которую искали? Нет, только ее фрагменты, и не все; нам нужно добиться более объективной структуры, более прочных «берегов», пригодных для потока мощных инстинктивных сил человека. Пример неадекватности архетипов в виде окончательной структуры являет собой мораль фашистской Германии. Здесь мы видим весьма определенную структуру, возникшую из коллективного бессознательного немецкого народа, нордическую, Тевтонскую мораль, которая удивительно успешна в освобождении и канализировании инстинктивных порывов внутри группы. Но этот успех достигнут ценой высвобождения чудовищной разрушительной силы, направленной против тех, кто вне группы. Нацистская структура является неполной и потому держится на ненависти, злобе и одержимости. Нам же нужна объективная универсальность нравственной структуры.

Социальная норма Адлера тоже неадекватна сама по себе. Ведь, хотя человек и знает, что необходимо кооперироваться, он, как правило, не делает этого, пока не появится такая необходимость. Он знает, что если каждый будет игнорировать красный свет, то движение транспорта будет нарушено, и все же он поедет на красный свет, если поблизости не окажется полицейского. Человек знает, что нельзя убивать, но делает это. По-видимому, Адлер полагал, что человек может кооперироваться просто тогда, когда понимает, что так будет лучше всего. Но нравственность сложней. Внутри человека есть противоречие: между его волей к эгоистичной власти и социальным интересом, и, хотя «долг» на стороне последнего, человеку свойственно следовать первому. Фрейд был более проницателен, когда разглядел это фундаментальное противоречие в человеке; он считал, что человек раздираем двумя противоречивыми импульсами — созидательным «эросом», или любовью, стремящимся объединить все живое, и «агрессивностью», или инстинктом смерти, который направлен на разрушение. И если человеку приходится кооперироваться и жить как общественному существу, говорит Фрейд, то он вынужден подчинять свои личные желания жестким законам культуры.

Это противоречие в человеке крайне важно. Апостол Павел подразумевал это, когда говорил римлянам: «Доброе, которого желаю, не делаю, а злое, которого не хочу, творю», и причина тому — «живущий во мне грех». Всю историю человек боялся инстинктивных побуждений из-за их демонического содержимого, выплескивающегося из берегов «долженствования». Например, человек знает, что если все будут иметь сексуальные связи на стороне, то наша общественная ситуация разрушится; и все же супружеские измены не редкость, иногда даже вопреки лучшему отношению к супругу. Неудивительно, что греки отождествляли грех с физической чувственностью. Но противоречие в человеке не просто проблема чувственного наслаждения, оно обретает более значимую форму воли к власти, стремлению руководить другими и возносить себя. Высокомерие и гордость в большей степени корни человеческой безнравственности и греха, нежели простая чувственность.

Однако, как бы то ни было, ясно, что это противоречие, характерное человеку, делает нравственную жизнь чрезвычайно сложным достижением. Например, определим моральный поступок как такой, мотивация которого бескорыстна, то есть неэгоистичный. Тогда, если человек «стремится» совершить бескорыстный поступок, его желание, несомненно, будет иметь эгоистичные мотивы, и поэтому такой поступок не будет по-настоящему бескорыстным. Понимая, как сложно людям действительно творить добро, апостол Павел, Августин и другие заключили, что невозможно творить добро без Божьей помощи. В свете этих суждений христианское богословие развило доктрину первородного греха. Попросту говоря, внутри человека имеется это противоречие, и поэтому он склонен грешить в каждом своем поступке. Таким образом, нравственная проблема человека очень сложна, и никакая упрощенная структура не будет адекватной. Поток инстинктивных побуждений разрушит непрочные берега социальных норм и размытые и недостроенные каналы архетипов.

Единственная адекватная структура нравственности основана на первичном смысле жизни. Такая структура будет универсальной. Она будет обладать объективностью, поскольку выйдет за пределы субъекта, в то же времени оставаясь в его сознании. Она станет вселенским архетипом, архетипом в большей мере, чем те, которые мы обнаруживаем в коллективном бессознательном. Все прочие несовершенные структуры войдут в состав этой универсальной системы. Из нее мы получим нормы поведения, произрастающие из первичного смысла жизни.

Где же можно найти такую универсальную структуру? Как правило, каждый человек всеми своими поступками косвенно выражает некую структуру, основанную на его вере в первичный смысл, даже если он никогда не пытался его понять. Но у людей различное понимание первичного смысла жизни, следовательно, мы должны принять наиболее адекватную концепцию, на основе которой базируется наша нравственность.

В Новом Завете эта универсальная структура называется «логос», термин, взятый из эллинистической философии, означающий «разумную, содержательную структуру жизни». Замечательное вступление, с которого начинается Евангелие от Иоанна, объясняет это в классической формулировке: «В начале было Слово», или в более точном переводе Моффатта: «Логос был с самого начала, и Логос был с Богом, и Логос был Божественным… Через него всякое сущее перешло в бытие… В нем излагалась жизнь, и эта жизнь была светом для человека. И воссиял свет посреди тьмы». Этот Логос, который мы можем назвать Разумом Божьим, находится в мире с самого начала, хотя он приходит в особой форме в человеческом облике Христа.

Первичная структура — это природа Бога. Божественные законы лежат в основе жизни с момента создания и до самого конца. И жизнь человеческая должна быть приведена в соответствие с этими законами. Это та форма, которую принимает первичный и универсальный канал выражения основных человеческих инстинктов.

Вот почему нравственные заповеди Христа являются для нас вечной истиной: Он был Логосом, самим Разумом Божьим, говорящим с людьми. Возьмем, к примеру, законы любви: «Возлюби врага своего» и «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Мы непроизвольно чувствуем, что это совершенная форма любви, и таким образом воля Божья отражается в нашем инстинктивном самовыражении.

Да, мы признаем эти Божьи законы как его волю, но мы не живем в соответствии с ними. И это точно отражает смысл противоречия в человеке. Это противоречие между его естественной эгоистичностью и требованиями, которые предъявляет к нему структура. С одной стороны человек понимает, что не должен быть эгоистом, он должен любить других, как и самого себя — так ему говорит Бог. Но, с другой стороны он не делает этого. Сам факт того, что человек способен признать законы Божьи, говорит об определенном отношении к Богу. Ибо человек был создан по «образу и подобию Божьему» и разделяет божественную структуру, которую мы называем логосом; он Сын Божий, хотя в настоящее время находится, так сказать, в разлуке с семьей. Этот подлинный образ человека есть его сущностная природа. Всевышнее повеление «Возлюби врага своего» вызывает в человеке отклик, оно ему вовсе не чуждо, но, как бы ни старался человек, он может жить в соответствии с этой формулой только очень несовершенно в этом несовершенном мире. Итак, мы видим другой аспект противоречия, а именно: между тем, кем является человек, и тем, кем он должен быть.

Как возникло это противоречие? Библейское описание грехопадения — классическая попытка ответа на этот вопрос: человек изначально был создан «хорошим», то есть он был образом Божьим. Это составляет сущностный аспект человеческой природы. В то время у него не было конфликта с самим собой, а значит, и нравственного сознания. Завидное положение, сказали бы, наверно, некоторые утомленные читатели. Но история продолжилась, чтобы нарушить это исходное согласие в форме неповиновения Адама Богу. С тех пор экзистенциально человек «пал». Он хранит в своей природе Божий образ, который постоянно конфликтует с его своеволием и эгоистичностью. С этим разделением человеческого характера пришло «познание добра и зла», т. е. нравственное сознание и напряжение. Не следует обращать слишком большое внимание на детали этой истории, она должна лучше восприниматься как попытка объяснить, почему в человеке существует противоречие. Мифу не следует приписывать историческую или хронологическую ценность. «Грехопадение» человека продолжается до сих пор: Адам и Христос представляют собой полюса противоречивых устремлений человека, — любого человека в любом его решении.

Противоречие в человеке, таким образом, есть противоречие между его сущностной природой, — его «Божественным основанием» — и существующим состоянием эгоистичности. Между его готовностью жить согласно Божьей воле и желанием, вызванным его эгоизмом. Божья воля говорит с человеком из самого основания его личности, словно голос далекого дома. Это голос совести. Сократ называл его «внутренним голосом», который указывал ему, каким путем идти. Совесть наше восприятие структуры: она проливает свет в потемки наших хаотичных импульсов. Это проблеск в нашем сознании на «должное» в противовес существующему несовершенному человеческому состоянию. В ней есть место великому категорическому нравственному императиву, вечных «делай так» и «не делай так», которые приходят в том или ином виде к каждому человеку.

Итак, наш ответ на проблему нравственности таков: инстинктивное самовыражение через универсальную структуру , которая есть Бог. Одно обеспечивает содержание, наполняющее поток, другое — форму, или так называемые берега.

Нам необходимо расширить наше несовершенное сравнение. Бог действует в человеке более сокровенно, чем просто направляя течение его инстинктивной жизни, подобно берегам реки. Структура внутри субъекта сама заставляет себя почувствовать через архетипы и через непосредственный контакт человека с Божьей волей при помощи таких феноменов, как совесть. Так, например, Божественное действие в жизни человека заключается в очищении воды в реке — если развивать наше первоначальное сравнение — и в усилении определенных течений. Это понятно, если вспомнить, что логос — живая составляющая любого конкретного человека: он есть суть его природы, и с его помощью человек слышит и отвечает, когда «непостижимое взывает к непостижимому».

Но нет простого и легкого решения проблемы нравственности. У человека есть свобода, и никто его не принуждает жить согласно структуре. На деле эгоизм его таков, что человек практически не может жить в соответствии со структурой. Если он желает быть бескорыстным, как было сказано выше, само его желание будет иметь корыстные мотивы и, следовательно, будет эгоистичным. Как человек может преодолеть эту пристрастность своей воли — смертельный, первородный грех, препятствующий ему? Естественно, не простым нравственным усилием, а уступив и отвечая на требования структуры. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Марк, 8:35). Это процесс самоотречения, благодаря которому появляется возможность ответить действием на зов Божий. Теологи называют это милосердием Божьим, проявляющимся в человеке. Апостол Павел, Августин и целый ряд других христианских мыслителей заключили, что возможность творить добро — возвыситься над своей эгоистичной волей — не самим человеком достигается, а дается милосердием Божьим. После такого прозрения, как сказал бы Кункель, человек становится способен давать милостыню, не допуская того, что «левая рука не ведает, что творит правая».

Когда человек осознает, что связан с первичной структурой, противоречие внутри него в какой-то мере сглаживается. Теперь он способен двигаться вперед и мужественно выражать свои инстинктивные побуждения. «Люби Бога и делай, что желаешь» — это действительно верно. Установив подобные отношения с Богом, субъект освобождается от правил, предписаний и моральных ограничений, которые стольким людям не позволяют быть творческими. Он переступает границы закона, говоря словами апостола Павла, и поныне живет творческим духом.

Деятельность в гармонии с первичной структурой не статична, она динамична и каждый раз нова, ведь это контакт субъекта с вечно активной волей Божьей. Люди, считающие, что можно свести нравственность к высушенным правилам, совсем не понимают сути первичной структуры, вместо этого они выводят собственные структуры. Иисус говорил фарисеям: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять» (Матфей, 23:23). Подобно фарисеям, мы, современные люди, ощущаем неустойчивость нашей морали, и поэтому пытаемся выстроить систему, поддающуюся учету, согласно которой все могли бы подсчитывать выполненное. Но Господу не нужно никакого калькулятора. Он упрекает тех несмелых, которые ждут твердого доказательства: «…Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему…» (Матфей 12:39).

Ирония в том, что лишение структуры динамичности благодаря мелочным условностям внешней морали разрушает подлинный смысл нравственности: «Вы же сделали пустым слово Божье из-за своих традиций». Ко мне за консультацией обратился один первокурсник с жалобой на одиночество. Я спросил его, не познакомился ли он с соседями по этажу в общежитии? «Нет, они мне не нравятся, они ругаются и курят» — типичный пример мелочных условностей внешней «морали», встающей на пути человеческого общения и фактически блокирующей возможность любить ближнего. Мы не имеем в виду, что человек не должен быть разборчив в выборе друзей: мы хотим сказать, что различение это должно опираться на более глубинные и значимые факторы, чем в вышеприведенном случае. Давайте не будем делать из морали смирительную рубашку для нашей нравственной структуры.

Нравственная система, представленная в этой главе, далека от рассмотрения частностей и предложения практических советов на все случаи жизни, она, скорее, задумывалась как рекомендательный фундамент или общая схема. Ее применение к специфическим проблемам должно учитывать не только личностные особенности, но и каждый конкретный случай одного и того же человека. Любовь, например, нередко выражается сердечностью, но иногда в своем лучшем проявлении она не может обойтись без причинения боли, и тот, кто сковал заповедь любви критерием сердечности, — утратил ее смысл. В каждом нравственном поступке есть что-то новое, что-то творческое, что-то уникальное. Нравственность — сокровенное дело каждого, в ней задействованы личности самого человека, Бога и других людей. Следовательно, в каждой ситуации существует огромное количество вариантов. Это означает, что по большому счету никто не может требовать соблюдения морали от кого бы то ни было. Мы можем настаивать только на том, чтобы человек учитывал оба фокуса: собственное самовыражение и универсальную структуру, и в дополнение к этому он должен принимать персональное творческое решение. И здесь опять обнаруживается доказательство неадекватности многих социальных условностей. Они зачастую представляют собой застывшее воплощение закона, далекого от основной структуры, и поэтому препятствуют истинной нравственности. Когда наша нравственность станет поистине творческой, наши традиции больше не нарушат заповедей Божьих, а сам закон будет исполнен.

Итак, консультант стремится помочь консультируемому обрести эту базовую, творческую нравственность. Это необходимо, во-первых, для того, чтобы помочь ему преодолеть запреты, сдерживания и незначительные страхи и, в общем, разрушить блокировки его инстинктивной жизни. А во-вторых, консультант помогает направлять его инстинктивные порывы в соответствующее русло, так чтобы они стали для человека волей Божьей. И консультант ни в коем случае не должен навязывать другому собственную систему нравственности, поскольку воля Божья уникальна для каждой личности. Так, освобождая, консультант развивает потенциал консультируемого. Освобожденная творческая фантазия последнего может послужить добрым делам, обыграть различные возможности, пока в бесчисленном разнообразии всевозможных комбинаций, человек не обнаружит самую правильную и плодотворную. Тогда его сознание больше не будет выполнять роль мелкого поверхностного цензора, стремящегося остановить его развитие, а станет инструментом познания универсальной структуры добродетели.

 

Глава 10. Религия и психическое здоровье

Невротическая религия

Гарольд К., молодой священник, только что окончил духовную семинарию и теперь осваивался И в своем первом приходе. В течение нескольких месяцев он собирался жениться, но боялся, что свадьбу придется отложить из-за его плохого самочувствия. Молодой человек опасался своего полного нервного расстройства. Фактически он уже был на грани срыва: он так нервничал, что ему стало сложно продолжать работу в церкви, и друзья посоветовали ему оставить приход на несколько месяцев и хорошенько отдохнуть.

Гарольд К. считал причиной этой нервозности свое постоянное беспокойство. Ему не удавалось исправить свое состояние, и с этой проблемой он пришел к консультанту. Его попытки «сломить» мучившее его беспокойство ни к чему не привели. В дополнение к этому на протяжении многих лет он страдал «комплексом» неполноценности, ощущая себя недостойным любого, с кем ему приходилось общаться.

Когда Гарольд пришел ко мне на консультацию, я отметил его худобу, болезненный цвет лица и затравленный взгляд. Еще одним признаком нервозности была его привычка каждый раз резко менять тему разговора. Он описал девушку, на которой собирался жениться, как прекрасную церковную органистку и опытного учителя в воскресной школе. Его выбор пал на нее в основном по тем мотивам, что она прекрасно подходит на роль жены священника и помощника по церковной работе.

Гарольд не понимал, отчего у него появились проблемы со здоровьем, ведь он всегда заботился о себе: бросил курить еще в колледже, отказался от чая и кофе, а недавно в свой список ограничений добавил и какао. По его словам, он отказался от всего этого, чтобы сохранить свое тело «храмом Господнем». Кроме того, во время учебы в колледже он перестал играть в карты, посещать вечеринки и богохульствовать, чтобы не «поступиться своими идеалами и не встать на дорожку тех ребят, которые позволяют себе все это». Оказавшись в своем нынешнем приходе, он опасался того, что его увидят на улице с «неприличными» женщинами. Его заботило желание добиться от горожан уважения к себе. Он рассказал, что городская молодежь играет в карты и ходит на танцы, и, когда они поинтересовались у него, почему он считает все это греховным, он нашелся ответить лишь, что танцевать грешно для него, а в отношении них он такого сказать не может, должно быть, они достаточно сильны, чтобы позволить себе это.

В чем же проблема Гарольда К.?

Он в двух шагах от нервного расстройства, и, если бы даже он скрыл свое состояние, нам самим не составило бы труда спрогнозировать его: описанный образ жизни неизбежно привел бы к подобному личностному кризису. Молодой человек справедливо отмечал свое чувство неполноценности. Было легко заметить, что стиль своей жизни он выстраивал вокруг базового чувства собственной неуверенности, — настолько сильном, что ему приходится прилагать все нравственные усилия, чтобы компенсировать его. Все эти усилия в конце концов и приводят к нервному расстройству. Нет сомнения, что его самоотречение вплоть до отказа от чая, кофе и какао на самом деле не имеет ничего общего с заботой о телесном здоровье, а скорее всего нацелено на поднятие уровня собственного престижа в глазах окружающих. Он объяснил, что благодаря этому он добивался чувства собственного превосходства над остальными ребятами в колледже. И теперь ему предстоит одержать победу над горожанами. То базовое чувство неуверенности, которое он пытается компенсировать, проявляется в его огромном желании завоевать всеобщее уважение, хотя внутренне он, вероятно, понимает, что недостоин этого. И даже свою женитьбу он использует как ступень в этой эгоцентричной лестнице, по которой он взбирается к нравственному и религиозному триумфу. Он выбрал именно эту девушку в первую очередь по причине ее способности помочь ему в достижении дальнейшего успеха. Такой мотив, конечно же, лишает его всякой перспективы достойного брака.

Такова картина эгоцентричного стиля жизни, основанная на выраженном чувстве неуверенности, которое человек пытается компенсировать при помощи нравственных и религиозных методов. Конечно же, эти методы не будут успешными. Подобный образ жизни может привести только к нервному расстройству, что и произошло с Гарольдом К.

Сторонний наблюдатель, увидев, как Гарольд использует религию в собственных эгоистичных целях, посоветует Гарольду выбросить религию из своей жизни. На самом деле это принесет некоторую пользу, так как освобождение от подобной лживой религиозности откроет восприятие Гарольда для элементов истинной веры. Однако консультанту не следует начинать с такого грубого метода: он может помочь молодому человеку понять то базовое чувство неуверенности, которое провоцирует его на бессмысленную нравственную и религиозную борьбу. Все это позволит Гарольду превратить свою эгоцентричную религиозность в бескорыстную веру. В любом случае ясно, что истинная религия может помочь преодолеть его трудности. Она придаст ему храбрость и уверенность в себе. И освободившись от необходимости противопоставлять себя другим, он сможет посвятить себя истинному служению Богу и людям.

Опираясь на случай с Гарольдом, давайте выделим некоторые критерии, по которым мы можем обнаружить невротические тенденции в религиозной жизни. Отметим, во-первых, что религиозность Гарольда служила преградой между ним и другими людьми: по сути она и представляла собой этот барьер. Но религия должна объединять и укреплять фундаментальные связи между людьми. Великие проповедники, хотя нередко и были вынуждены порвать с требованиями общества, в котором они жили, подчеркивали свою глубокую привязанность к согражданам. Таким образом, мы можем заключить, что религия таит в себе опасную невротическую тенденцию разобщать людей, вместо того чтобы укреплять связь между ними.

Во-вторых, религиозность Гарольда апеллировала не к мужеству, а к малодушию. Она использовалась в качестве инструмента, с помощью которого его эго пыталось достичь кажущейся уверенности. Нельзя умалять способность религии снимать у человека его ощущение собственной неуверенности, ведь на самом деле фундаментальная задача религии, как будет поясняться ниже, — вселить в человека истинную защищенность. Но существует опасная тенденция того, что религиозные личности, подобные Гарольду, пытаются добиться этой уверенности легким путем, а именно, воздержанностью в малом, что приводит только к иллюзиям, а не к истинному чувству уверенности в себе. Религиозность Гарольда слишком тесно связана с его ощущением собственной неполноценности, благодаря чему и заставляет его смириться с собственной слабостью. Итак, вера может обрести невротический оттенок всякий раз, когда она апеллирует не к мужеству, а к малодушию человека.

И наконец разве можно в случае Гарольда говорить о «полноте жизни»? Его жизнь — ограниченна, скучна и полна всяческих страхов. Единственная радость — это его эгоистичное стремление возвыситься над остальными. И вот он уже на грани нервного расстройства. В его жизни нет места для удовольствия. Конечно, религия требует от человека ограничений чувственных наслаждений. Но она должна придавать вкус жизни, ощущение риска, наделять человека способностью радоваться природе и человеческой дружбе. Короче говоря, вера в Бога, который наполнил чашу жизни изобилием, должна обеспечить смертного простыми, спокойными и бескорыстными радостями, которые принимаются и Им. Здесь-то Гарольд и потерпел неудачу. Итак, религиозность невротична, если она ограничивает и обедняет существование, тем самым уничтожая всякую возможность для жизни во всей ее полноте.

Отметив, как невротики прибегают к религии, некоторые психотерапевты, особенно Фрейд, заключили, что религия сама по себе способствует психическому нездоровью. Религия — средство, с помощью которого человек уютно устраивается в детском положении зависимости и защиты, считает Фрейд. Будучи глубоко неуверенным в жизни и избегая столкновения со всеми жизненными разочарованиями и испытаниями, человек выстраивает религиозную структуру, благодаря которой обеспечивает себя защитой. Догмы религиозной системы, которые позволяют верить в универсальные законы разума, намерения и нравственности, «являются иллюзорным воплощением самых заветных, наиболее устойчивых и упорных пожеланий человечества». Религия апеллирует к невротическим тенденциям человека, фактически она «может стать всеобщим навязчивым неврозом человечества». В заключение Фрейд прогнозирует, что в связи с ростом численности населения и распространением научных достижений религия будет окончательно заброшена.

Допустим, во всем этом есть доля истины. Некоторые люди действительно используют религию как средство для поддержки собственного шаткого положения или как метод возведения ниши ложной уверенности в себе и защиты, из которой они могут рассматривать жизнь в розовом цвете. Но фактически любые аспекты культуры могут использоваться подобным же образом, окажись они в руках невротика. Литература может стать бегством от жизни в болезнь, но она также может быть наиболее эффективной тренировкой адаптивной способности человека. То же самое с философией и искусством, и даже наукой. Интересно, что наука — самый вопиющий пример попытки человека компенсировать свою неуверенность; напуганная личность, подавленная непредсказуемостью жизни, зачастую бежит в научную лабораторию и там, ощущая себя как в неприступной крепости и задействовав свои аналитические способности, добивается некоторой власти над жизненными силами.

Злоупотребление религией — вот что критикует Фрейд. И в этом он прав, и может многому нас научить. Но истинная религия, а именно, фундаментальное утверждение смысла жизни есть то, без чего любой человек перестает быть здоровой личностью.

Необходимость смысла

В чем же, исходя из предыдущего анализа, основная проблема невротика?

На предыдущих страницах мы описали многие стороны его расстройства: и борьбу с самим собой, и неумение выстраивать отношения с окружающими, и постоянное напряжение и т. д. и т. п. Все это справедливо. Но теперь нам предстоит углубиться в обсуждаемую проблему, чтобы под всеми указанными проявлениями обнаружить основной источник невроза.

Считается, что суть проблемы невротика заключается в его установке или позиции. Лучше всего его позицию можно определить как неспособность к утверждению. «Утверждение» означает больше, чем просто «принятие». Это активное принятие, «да», произнесенное не просто вслух или в уме, а как отклик всей личности в целом. Невротик не способен утвердиться и поэтому находится в состоянии бесконечной борьбы с самим собой. И это состояние вызывает его внутренний разлад — то, о чем мы уже не раз упоминали. Он не может утвердиться в своем положении среди окружающих и поэтому относится к ним с подозрением и враждебно. В конце концов, невротик не способен утвердить всю свою жизнь в целом, он не может увериться во вселенной, и вселенная для него тоже враждебна! Это звучит нелепо, но все установки невротика лишены логики. По-видимому, он считает, что рожден без собственного согласия и, судя по его действиям, жаждет вернуться в утробу.

Подобная неспособность невротика к самоутверждению во всем связана с его акцентированным чувством неуверенности в себе. Мы уже говорили, что каждому из нас в той или иной мере недостает уверенности, и это лишь частичная плата за нашу независимую жизнь. Но невротик, в отличие от здоровой личности, не может смириться с этим ощущением неуверенности — оно настолько его пугает, что тормозит все его действия и вгоняет в паническое состояние.

Неумение утверждаться — то же самое, что неспособность доверять. В отсутствие доверия невротику не хватает уверенности, что в свою очередь лишает его необходимой смелости или мужества. Таким образом, ему приходится совершать усилие, чтобы в той или иной ситуации добиться хотя бы обманчивой безопасности.

Все описанные качества взаимосвязаны: если бы невротик обладал силой доверия, а значит и уверенностью, равно как и смелостью, тогда он был бы способен дать утвердительный ответ жизни. Тем самым он отчасти смирился бы со своей внутренней неуверенностью, чтобы обнаружить в себе способность конструктивно ее преодолевать. Но он не может в полную силу заявить о себе — порочный круг замыкается, и бедняга приговорен к нервному расстройству. Его жизнь лишается всякого смысла. Он не способен поверить ни в себя, ни в других, ни во вселенную.

Итак, без всякого сомнения мы оказались перед лицом проблемы веры. Ведь если бы невротик мог уверовать, в религиозном смысле этого слова, если бы он поверил в смысл мироздания, что позволило бы ему преодолеть собственную неуверенность, тогда он смог бы отбросить всяческие сомнения и обрести мужество, так необходимое ему, чтобы жить. Эта мысль хорошо выражена у Юнга: «Среди моих пациентов, переступивших порог середины жизни, то есть тех, кому за 35, не было ни одного, чья проблема в конце концов не сводилась бы к поиску религиозного взгляда на жизнь. Можно смело утверждать, что каждый из них заболел потому, что утратил то, что живущие в любое время религии дают своим приверженцам, и ни один из них не исцелился, вновь не обретя своей веры». Это касается и тех, кто еще находится в первой половине своей жизни. Все они сталкиваются с проблемой нахождения смысла жизни и конечного смысла всего бытия. Все, что нам нужно для того, чтобы жить, говорит Юнг, это «вера, надежда, любовь и интуиция».

Чтобы взглянуть на эту проблему с обратной стороны, давайте посмотрим, что же происходит с душевным здоровьем, когда смысл, который дает вера, отсутствует? Иными словами, каково влияние атеизма на личность? Здесь мы обнаруживаем некоторые очень интересные факты.

Фрэнк Р. был настоящим атеистом. Наша беседа произошла, когда он учился на втором курсе колледжа. Это был молодой человек из очень культурной семьи, обладающий блестящим умом. Но несмотря на весь его ум, учеба в колледже у него не клеилась, он не мог справиться с академическими трудностями и определиться в своем профессиональном выборе. У него не было никаких конкретных увлечений. Он очень много читал, но это чтение было поверхностным, любил выпить и вообще вел весьма беспечную жизнь. На самом же деле его мучила бесконечная, гнетущая его меланхолия, а пьянство и многочисленные женщины, которых он менял как перчатки, использовались им как средство для облегчения этого состояния. Конечно же, он был циничен и редко улыбался в беседах со мной. В общем, это был очень несчастный человек. Его семья имела весьма нейтральное отношение к религии, а Фрэнк провозгласил себя атеистом.

Большинство студентов, считающих себя атеистами, на самом деле таковыми не являются. Но в случае с Фрэнком сомнений не было. Доказательством тому является отсутствие хоть какого-то смысла в его жизни. Его личность разрушалась, наполняясь проблемами. В его жизни не было никаких устремлений. Было ясно, что он невротик.

Меня поражало, что практически каждый истинный атеист, с кем мне приходилось иметь дело, проявлял несомненные невротические тенденции. Как же объяснить этот любопытный факт? Только ли потому мы склонны рассматривать атеистов как невротиков, что они, по определению, восстают против одного из аспектов общепринятой культуры?

Причина тому лежит гораздо глубже. Мы заметили, что одной из отличительных характеристик Фрэнка Р. было отсутствие у него каких-либо целей. Разумеется, его личность разрушалась, ведь она была лишена стержня. В его случае мы имели дело не с разлаженными напряжениями — у него не было паттерна, на основе которого была бы возможна корректировка этих напряжений. Вот почему отказ от цели — будь то в собственной жизни или в бытии в целом — настолько серьезен для невротика. У него нет стиля жизни, ибо она лишена всякого направления. В результате Фрэнк не находит смысла своего существования. Его жизнь — это

«…. повесть,

Которую пересказал дурак;

В ней много слов и страсти, нет лишь смысла».

Таково невротическое состояние, сравнимое с религиозным представлением ада: постепенный разлад с самим собой в условиях не только внутренней войны, но и противоборством со всем миром — конечно же, это ад, если таковой существует.

Если человеку дорого его персональное здоровье, то ему необходима хоть какая-то, хотя бы ничтожная вера в свое жизненное предназначение. Без цели нет смысла, а без смысла жизнь невозможна. Цель в личности подобна стержню электромагнита: он упорядочивает его силовые линии, позволяя ему тем самым вырабатывать необходимую мощь.

Для личностного здоровья человека, кроме цели в собственной жизни, требуется и его вера в цель всеобщего бытия. Ведь ни для кого не возможна жизнь на островке смысла в океане бессмыслия. Если вселенная лишена разума, то все, что ее составляет, должно быть не менее безумным. Именно поэтому справедлива высказанная выше идея о том, что невротику показано одновременное утверждение себя, окружающих его людей и мироздания в целом — эти три аспекта жиз- неутверждения едины.

Вот что составляет религию, ибо она есть вера в назначение, а следовательно, и в смысл всеобщего бытия. Речь, конечно же, идет не о вере Гарольда К. или сектантских догмах, а о религии как базовой установке человека перед лицом своего существования. Таким образом, истина о том, что религия с ее верой в назначение, разум и нравственный порядок во вселенной составляют необходимую опору для личностного здоровья, — фундаментальна.

Юнг находит столь необходимый смысл на глубинных уровнях коллективного бессознательного. Здесь источник религии и Бога, так как идея Бога представляет собой архетип, «изначальный образ». «Идея всемогущего божественного существа присутствует везде, и если не признается сознательно, то принимается бессознательно, потому что это — архетип… Вот почему я считаю, что разумнее признать идею Бога сознательно, в противном случае богом станет что-нибудь другое, как правило, нечто несуразное и глупое». В процессе исцеления невротика, пишет Юнг, «архетип начинает жить самостоятельно и выступает в качестве духовного наставника личности, таким образом вытесняя несовершенное эго с его никчемными желаниями и борьбой. Как сказал бы религиозный человек, это произвол Божий… Выражаясь скромнее, я скажу, что душа пробудилась к естественной жизни». Обнаружив, что вера заключается в обретении этих глубинных уровней бессознательного и сознательном их принятии, Юнг так описывает уверовавших людей: «Они пришли к самим себе, они смогли принять себя, они примирились с собой, тем самым примирившись с неблагоприятными обстоятельствами и событиями». Издавна о таких говорили: «Он примирился с Господом, он принес в жертву свою волю и покорился воле Божьей».

Вероятно, сравнение Бога с архетипом несколько странно, но оно имеет аналоги в истории богословия. Это определение сходно с платоновской концепцией Добра, первичной идеей или архетипом, который он называл Богом. Христианские мистики часто говорили о поиске Бога в глубине человеческого «я» (то, что Юнг называет коллективным бессознательным), вне субъективности и объективности. Сказано Августином, что «в глубинах души мысль и бытие суть одно».

Юнговское объяснение религиозного опыта пробуждает мысль и способствует ее развитию, но оно не является полным. Юнг подчеркивает имманентность Бога в личности, но оставляет опасность того, что человек удовлетворится этой идеей и отождествит Бога с собственным глубинным миром. Иначе говоря, возникает вопрос: есть ли Бог лишь ваше бессознательное или, что не слишком отличается с качественной точки зрения, коллективное бессознательное «я» группы людей. Выделение трансцендентной природы Бога, которую мы находим в христианском богословии, необходимым образом уравновешивает взгляд Юнга.

Психотерапия и теология

Чем глубже человеческая мысль проникает в тайники психотерапии, тем ближе она к сфере теологического. Психотерапия начинается с того момента, когда мы задаемся вопросом, как заставить невротика жить более эффективной жизнью, который в свою очередь приводит нас к проблеме нахождения смысла его жизни. Именно здесь психотерапия и соприкасается с теологией, которая способна дать ответ на те фундаментальные вопросы, с которыми психотерапия справиться не в состоянии.

Мы пришли к этой истине и во второй главе, когда нами был проделан первый анализ личности. В нем было показано (читателю будет полезно пересмотреть заключительную часть указанной главы), что для создания адекватной картины личности мы должны принимать во внимание то напряжение, которое существует в человеческой природе между тем, что он есть, и тем, кем он должен быть, или, лучше сказать, противоречие между эгоцентризмом (эгоистическими мотивами человеческих решений) и социальным интересом (бескорыстным откликом на потребности других). С теологической точки зрения это выглядит как противоречие между греховностью человеческой натуры и ответом перед универсальной структурой, или Богом. Следует напомнить, что такие психотерапевты, как Юнг, Ранк и Кункель, открыто признавали подобное противоречие, называя его «дуализмом» человеческой природы и со всей определенностью признавая свою зависимость от теологии в вопросах этой важнейшей сферы.

Ответ христианской теологии на это, как мы показали в предыдущей главе, заключается в том, что человек связан с Богом. Это заложено в самом основании человека и связывается с его сотворением «по образу и подобию Божьему». Однако человек свободен жить собственной жизнью и совершать собственный нравственный выбор. Ему дарована независимость, посему он своеволен и во всех обстоятельствах склонен делать выбор, исходя из собственного эгоизма, нежели из желания соответствовать образу Божьему в себе. Таким образом, образ Божий — это неизменная цель, потенциальная возможность, но ни один человек не достигает ее. Это означает, что внутри человека всегда остается противоречие между Богом и эгоистичным желанием человека, которое усложняет ему жизнь и вызывает в нем длительные нравственные конфликты, душевные муки и чувство вины. Но подобное противоречие необходимо, если человеку необходимо познать какой-то смысл, если свобода и нравственная независимость, ответственность и спасение имеют хоть какое-то значение. Коротко говоря, награда за это напряжение — творческое начало личности.

Человек оказался бы в невыносимых условиях, если бы не милость Божья. «Милость» — богословский термин, но в психотерапевтическом словаре для него существует синоним — «просветление». Когда невротик попадает в порочный круг эгоцентризма и не может адекватно справляться с напряжением, создаваемым его свободой, и тем самым злоупотребляет своей независимостью, увлекаясь лишь во вред себе эгоистическими позывами, только благодаря «просветлению» у него появляется возможность разорвать сомкнутые оковы эгоцентризма. Тогда он становится способным отвечать требованиям вселенной, как сказал бы Кункель, или, в наших терминах, откликаться на призыв Божий. С психологической точки зрения это выглядит так: невротик так долго страдал от собственного вредоносного эгоцентризма, что теперь жаждет сдаться. Он готов поступиться всем, даже жизнью. Он уже дошел до того состояния, когда готов сказать: «Не моя воля, но Твоя да будет». Теперь он в том состоянии, когда может отвечать. В этот момент он чувствует, что значим не как своевольное создание, а как проводник, хоть и недостойный, смысла во вселенной. К счастью, вселенская структура (Бог — с религиозной точки зрения), всегда оставалась в нем и взывала к нему. И теперь, когда человек стал способен отвечать, он может действовать в отсутствие довлеющего эгоцентричного мотива. Утратив свою жизнь, человек спасает ее. Он достигает «просветления».

Мы справедливо называем это милостью Божьей, потому что нелепо было бы полагать, что человек способен совершить это ради самого себя. Он уступает, и исцеляющая сила мироздания — если угодно, назовите это так — приходит ему во спасение. Не то чтобы он заслуживает помощи, просто он готов ее принять, потому что перестал думать, что заслуживает ее.

Тогда человек достигает чувства собственной тщетности и незначительности перед лицом мироздания и Божьего промысла в нем и готов испытать то, что иногда называют «космическим смирением». Оно освобождает его от груза гордыни, но ощущение «незначительности» на самом деле касается только его эгоцентризма: принимая во внимание, что он, как личность, участвует в божественном замысле и иногда улавливает проблески его значения, он ощутит, даже сильнее, чем прежде, свою огромную значимость. Человек готов к «воздаянию» вселенной своих моральных обязательств, что порождает в нем подлинное чувство долга. Он понимает, что цели, к которым движется мироздание, неизмеримо больше его собственных, и желал бы прийти в гармонию с ними. Без всяких сантиментов он признает свою зависимость от Бога.

Просветление, или переживание милости Божьей, не происходит внезапно и раз и навсегда, да так, что потом у испытавшего его уже не остается никаких забот. Вовсе нет. Тот, кто считает, что он «спасен» и навсегда избавлен от внутреннего напряжения, в действительности глубоко заблуждается и попадает в ловушку ложной «святости», которая совсем не явно, но гораздо более эгоцентрична, а его способность переживать чувство вины, как мы уже говорили, возрастает во много раз.

Опыт просветления — это, скорее, перестройка напряжений внутри личности, которую необходимо повторять вновь и вновь. Это пик-переживание, «преобразование»: после того как страдания достигают своей наивысшей точки и внезапно снисходит озарение, корректировка напряжений дается легко. Развивается склонность человека к длительному настрою на лишенное эгоцентризма отношение к миру. Но милость должна дароваться постоянно, как и просветление.

Нельзя забывать, что просветленный человек не избавляется от своего «прежнего Адама», но теперь он способен успешно бороться с этой эгоцентрической тенденцией. Он не впадает тут же в блаженное состояние, но теперь может смотреть на собственную разобщенность с твердой верой в возможность победы. Напряжение остается, но просветление (мы здесь употребляем этот термин как синоним милосердия) лишает яда змею эгоцентризма. Человек все еще склонен принимать эгоистические решения, но благодаря осознанию этой своей склонности и постоянной доступности милости Божьей он всегда способен отступиться, и таким образом его жизненная мотивация становится значительно менее эгоцентричной.

Отступаясь, человек вовсе не отрекается от своей креативности в пользу статичности и непродуктивности. Напротив, достижение милости и просветления, о которых мы говорили, совершенно определенно способствуют более творческой корректировке напряжений внутри индивида. Его творческое начало находилось в блокаде эгоцентризма. Сломив эту блокаду, человек становится способным выражать творческую составляющую своей натуры открыто, спонтанно и с удовольствием. Милость — это творчество. Человек больше не расходует свою энергию на борьбу с запретами, ограничениями и другими помехами, порождаемыми эгоцентризмом. Освобожденные силы художника, более не занятые борьбой с самим собой, напрямую служат прекрасному.

Просветление и милость не снимают с человека его вины. Просто теперь у него появляется возможность принять и утвердить эту вину, или, другими словами, раскаяться. То, что вина, грех или эгоцентризм — как бы мы это ни назвали — никогда полностью не стираются, доказывает важность смирения в повседневной жизни. «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди!» — скажет самонадеянно удовлетворенный собственным спасением человек и глубоко ошибется и с психологической точки зрения, и с религиозной. С позиции психологии, чем большего человек достигает «просветления», тем сильнее он осознает собственное несовершенство. С религиозной же точки зрения, чем больше человек познает милость Божью, тем сильнее он проникается собственной виной и, следовательно, тем нужнее ему эта милость. Вот в чем смысл парадокса, когда наиболее открытый для милости Господней человек упорно называет себя «великим грешником».

Некоторые люди принимают и утверждают в себе только то, что им выгодно. Они утверждают мироздание до тех пор, пока оно на их стороне. Это заблуждение, к которому мы приходим, благодаря своей склонности к утопизму, и которое заслоняет от нашего понимания глубинные аспекты этой проблемы. Мы будто видим и воспеваем только мир благодати. Но если с миром все было бы в порядке, то человек не стал бы искать смысл, и уж тем более мог бы обойтись без религии. В конце концов, в мире возможен порядок, но это дело Божье. А в жизни отдельного человека все далеко не совершенно: есть разлад с самим собой и дисгармония больного мира. С точки зрения психологии, как и религии, болезнь возникает из-за попыток бежать от этого разлада. Только у избалованного ребенка желание играть остается лишь до тех пор, пока вселенная придерживается его правил. Здоровый человек, со своей стороны, готов двигаться вперед по тонкой веревке над пропастью сомнения и утверждать истину и добродетель, даже когда истина возможна только на эшафоте, а добродетель недостижима. Таков пример Иова. Человек не лишается потребности утверждать добродетель, даже если он мало вкусил ее сам. Награда в виде душевного и религиозного благополучия находит того, кто способен воскликнуть вслед за Иовом: «Он может убить меня, но я все равно буду верить Ему».

Опыт просветления и милости приносит человеку ни на что не похожее, уникальное ощущение свободы. Сбросив с плеч груз невыносимого конфликта с самим собой, человек освобождается, чтобы делать правильный выбор. С рабской зависимостью от эгоцентризма и греха покончено, и теперь он может вместе с апостолом Павлом восторженно возвестить о своем освобождении.

Переход от невроза к личностному здоровью — поистине чудесный процесс. Человек силой надежды восстает из глубин отчаяния. Взамен малодушию приходит смелость. Твердая корка эгоизма рассасывается под воздействием того удовольствия, которое приносит бескорыстие. Бурный поток радости смывает боль. И любовь, входя в жизнь человека, одерживает верх над одиночеством. Он наконец-то обретает себя, находит друзей и собственное место во вселенной. Таков переход от невроза к личностному здоровью. И в этом смысл веры.