Белинде казалось, что она не сможет сомкнуть глаз — так бешено колотилось ее сердце. Однако уснула она, едва повалившись на кровать.

Черное платье осталось брошенным на кресло, туфли валялись у двери, а Белинда — ужас, ужас! — спала совершенно голой поверх одеяла.

Посреди ночи она проснулась, потому, что замерзла. Ночи в Монтане и впрямь были прохладны, а окна оставались открытыми. Белинда торопливо вскочила, первым делом заперла дверь, потому, что неожиданно вспомнила Сирила Файнса. Правда, он здесь с женой, но кто знает…

Потом она решила принять душ — раз уж все равно проснулась. Стоя под упругими струями теплой воды, заново вспомнила весь прошедший день, перенеслась мыслями к последним словам Мэтью…

Этого не может быть, потому, что не может быть с нею в принципе. Он — ее босс. И даже если бы им не был — ничего не может случиться, потому, что она понятия не имеет, что именно должно случиться и как…

Она медленно водила руками по своему телу, снова пробуя его на ощупь, узнавая и стесняясь, привыкая, задавая себе самой вопросы, прислушиваясь к ощущениям. Бешеная горячечная надежда сменялась тоскливым ужасом, Бе-линда тихо постанывала от невозможности понять то, что с ней происходит, и неверия в то, что это происходит на самом деле…

К двенадцати годам, когда в маленьких людях окончательно формируется интерес к «вечным вопросам» и, как следствие, к противоположному полу, Белинда была уже основательно затюкана своей матерью. Школа — дом, никаких отклонений от маршрута. Режим экономии не предполагал частого обновления гардероба, и девочка привыкла к тому, что у нее всего два платья — серое, школьное, и коричневое с кремовым бантом — нарядное. Одноклассницы уже носили тонкие колготки — Белинда покорно натягивала хлопчатобумажные чулки на резинках.

Половой вопрос был пройден ею в рамках школьной программы и больше не поднимался никогда. На школьные вечеринки она не ходила, так что и нравоучений на эту тему не потребовалось. Собственное созревание девочка пережила в одиночестве, страдая и стесняясь, но точно зная, что говорить об этом — неприлично и стыдно.

Смешно… До двадцати с лишним лет она не знала, что такое гигиенические прокладки, обходилась чистыми тряпицами и ватой. Потом никогда не покупала их в аптеке — было стыдно просить продавцов, поэтому Белинда закупала все только в супермаркетах.

Мать велела не тратить жизнь на самолюбование, совершенствоваться и учиться — и Белинда никогда не рассматривала себя в зеркале, стеснялась собственной наготы, стараясь после ванны поскорее натянуть пижаму или ночнушку.

Потом она начала бурно расти, в один год вымахала выше всех в классе, и ее грудь стала ее мучением. Мальчишки отпускали шуточки, девчонки искренне недоумевали, почему она не хочет обсудить с ними фасоны лифчиков.

Взаимоотношения мужчины и женщины были запретной темой, да она никогда и не хотела ее обсуждать. Интимные сцены в фильмах мама всегда выключала. Во время выпускного кто-то из одноклассников подшутил, надул презерватив на манер шарика и подсунул Белинде. Мать устроила скандал и увела ее с праздника за руку.

Разумеется, Белинда не могла прожить в состоянии полнейшей невинности все эти годы, но личного опыта взаимоотношений так и не приобрела. Потом привыкла считать себя уродиной, внутренне смирилась с этим — и мужчины не обращали на нее ни малейшего внимания. Если, конечно, не считать кошмарного происшествия в автобусе, когда подвыпивший мужчина ущипнул ее за грудь. Белинда выскочила на ближайшей остановке, до дому шла пешком и не спала всю ночь. Ей тогда было тридцать лет.

Она действительно привыкла к мысли, что с ней ЭТО никогда не произойдет, привыкла и смирилась, так что и страданий никаких по этому поводу не испытывала. Единственное, что иногда ее грызло, — зрелище молодых мам, гордо катящих коляски с карапузами по улицам и аллеям парков. Дети Белинде очень нравились, и она им тоже нравилась, они охотно заговаривали с ней на улице.

Эдна Дайк, ее пьющая соседка, иногда оставляла у Белинды своего маленького сынишку, и Белинда после таких визитов несколько дней ходила сама не своя. Было очень жалко чумазого, белобрысого Эдди, худенького и злого, как волчонок. У Белинды он съедал все продукты, без зазрения совести клянчил мелочь, а если Эдна долго не возвращалась, засыпал прямо на диване в гостиной…

Фокусы Сэнди Хоук привели к тому, что самооценка Белинды Карр упала ниже уровня пола, и если бы не путешествие в Монтану, она бы наверняка за пару лет превратилась совсем уж в классическую старую деву.

Теперь, стоя под душем, она все это анализировала холодно и чуть отстраненно. Все изменилось всего за сутки, слишком быстро для того, чтобы осознать смысл перемен полностью, и потому Белинда изо всех сил прислушивалась к себе и своим ощущениям.

Слова «любовь» она не произнесла бы и наедине сама с собой, но тому чувству, которое последние несколько часов вызывал у нее Мэтью Карлайл, срочно требовалось определение. Темное, жаркое НЕЧТО, присутствие которого она так явственно ощутила в коридоре и чуть раньше, когда Мэтью поцеловал ее, больше не позволит ей остаться прежней.

Он сказал, что будет ждать. Из груди Белинды внезапно вырвался горький смешок. Тогда можно успокоиться и больше ни о чем не думать. Ждать чего — того, что она сделает первый шаг? Бесполезно. Она не знает, как его делать. В чем он заключается, тоже не знает.

Стало быть, остается только одно: лечь спать, а завтра вести себя, как обычно.

А как — обычно? Как обычно раньше — нет повода. Ее никто теперь не считает Тумбой и Мымрой. Как вчера вечером — будет ли это тем самым первым шагом? Или обычным проявлением ее природной глупости?

И тут она вспомнила: Джош! Он обещал вернуться завтра вместе со своей женой Ширли и взять Белинду под свою опеку. Почему-то эта мысль обрадовала ее и вселила надежду. Нет, конечно, немыслимо предположить, что она будет советоваться с Джошем по поводу таких интимных проблем, но, по крайней мере, с ним можно будет разговаривать, задавать ему разные вопросы…

И не оставаться наедине с Мэтью Карлайлом, не загораться, как спичка, от одного прикосновения его теплой руки, не смотреть в его странные светлые глаза, умирая от страха и непонимания, что же с ней все-таки происходит.

Белинда с наслаждением завернулась в шелковое кимоно и отправилась спать. На этот раз сон пришел не сразу, зато спала она до самого утра и без сновидений.

На завтрак она спустилась в одиночестве и тут же выяснила, что миллионеры не жалуют ранние часы. За громадным столом в банкетном зале сидели только мрачная Лу Фонтейн с помятым лицом и сигаретой в длинном мундштуке, которой она угрюмо помахала Белинде; пухлый мистер Армстронг, с отвращением ковырявший высокий воздушный омлет с грибами и ветчиной, да свежая, как роза, Лора Морган, при полной боевой сбруе, то есть накрашенная, надушенная и выряженная в очередное сногсшибательное декольте, на этот раз в милитаристском стиле. Именно с ней Белинде и довелось болтать за завтраком.

— Салют! Как спали, мисс Карр?

— Как убитая. Доброе утро, Лу, доброе утро, мистер Армстронг.

— Добрутр…

— А как вы, Лора?

— Отвратительно! Мой старичок храпел и пукал — к этому я привыкла, но вот москиты! Это тигры, а не москиты. Я вся извелась, а утром обнаружила на щеке противный волдырь. Вот — видите? — пришлось конопатить по полной программе.

Белинда вежливо оглядела предъявленную щеку, покрытую толстым слом тонального крема. Лора энергично взмахнула чайной ложкой и облизала палец, попавший в джем.

— Честно говоря, не представляю, чем заняться. Хотела позагорать, — но на улице прохладно. Возможно, пойду на реку — если найду провожатых. Мистер Армстронг, не хотите составить компанию?

— Нет, благодарю. Мне вреден влажный воздух.

Лора презрительно фыркнула и наклонилась к Белинде.

— Врет! Он просто меня боится. У него совершенно явные гормональные отклонения — из-за ожирения. Боятся женщин только педики и больные.

— Вы думаете?

— Ха! Знаете, мисс Карр, я вряд ли узнаю в лицо теорию вероятности и плохо помню, чему равен квадрат гипотенузы, но уж если в чем и разбираюсь, так это в мужиках. Лу, дорогуша, не стройте такое лицо. Здесь все свои, притворяться не стоит. Вы — алкоголичка, я — шлюха, мистер Армстронг… ему вреден влажный воздух, а мисс Карр видит нас всех в первый и последний раз в жизни. Не так ли? Вы ведь не любовница Карлайла?

Белинда слегка опешила, но в глубине души не могла не отдать должное бывшей секретарше магната Тернера, ныне жене магната Моргана. Лора, не дожидаясь, да и не ожидая ответа, довольно кивнула.

— Я прямой человек, мисс Карр. Это то немногое, чем я могу отплатить миру за то, как он ко мне относится. Для здешних дамочек я — пария, но мне на них плевать, и от этого они бесятся.

Лу Фонтейн с тяжелым вздохом загасила сигарету и негромко бросила:

— Не строй из себя жертву, Лора. Ты заполучила большой куш, потому, что хотела этого и боролась за это. Не будь так, Тедди не стал бы с тобой спать, а Морган и не взглянул бы в твою сторону.

Лора сердито сверкнула глазами.

— Да, я поработала над своей судьбой. Терпеть не могу сидеть и ждать у моря погоды. К тому же в подобных ситуациях конкурентов побольше, чем на всех финансовых рынках вместе взятых. Я сорвала банк — и плачу налоги. Сплю с моим старым козликом, терплю ваше общество… Мисс Карр, а вы в каких отношениях с Мэтом?

Белинда улыбнулась.

— Честно говоря, в неожиданно хороших. Но не близких. Дружескими их тоже не назовешь — ведь я его подчиненная.

— Понятно. Еще скажите, что он ценит в вас хорошего специалиста.

— Вообще-то… да.

— Ой, да ладно вам! Через несколько дней все разъедемся, никто и не вспомнит… Хотя, может, вы и правы. Не говорите, чтобы не сглазить.

— Да нет, я…

Лора наклонилась к Белинде и еще сильнее понизила голос.

— Я видела, как он на вас смотрел. Кроме того, за весь вечер он ни разу не заглянул в мое декольте, а это уже на уровне условных рефлексов. В мое декольте, как правило, не заглядывает только Джош Белью, потому, что он счастлив в браке. Кстати, сегодня приедет его жена — вот кем я искренне восхищаюсь! Классная баба.

— Ширли. Джош говорил…

— Вы с ним уже накоротке? Молодец. Непростая вы штучка, Белинда Карр. Мэт Карлайл глаз с вас не сводит, Джоша зовете по имени, не боитесь его жены.

— А почему ее надо бояться?

— Ширли? Она ревнует своего Джоша ко всем, у кого есть сиськи. Кроме того, она умеет бросать лассо и укрощает мустангов. Наконец, она не мужчина, которому было бы стыдно ударить женщину, и потому врежет любой разлучнице, не задумываясь. Были прецеденты.

Белинда рассмеялась.

— Не думаю, что у нее будет повод. Мистер Белью с такой любовью о ней отзывался.

Лора неожиданно загрустила.

— У них действительно счастливый брак. И я им жутко завидую.

Белинда допила кофе и отправилась на улицу. День снова был солнечный, но ветер поменялся, и стало чуть прохладнее. Белинда решила пройтись до реки.

Она шла лесной тропой и искренне наслаждалась погодой, природой, свежим ветром и собственной свободой. В Чикаго трудно найти укромный уголок, дикой природы, хотя и там она иногда выкраивала время для прогулки в парке, но здешние леса имели к городским паркам такое же отношение, как звезды — к карманным фонарикам.

Белинда бездумно шагала по тропинке, и та неожиданно вывела ее на высокий обрыв, с которого открывался такой вид, что Белинда вскрикнула от восхищения.

Далеко впереди серебряной лентой вилась Великая Река. Широкая и величавая, она катила свои волны, а по берегам росла сочная трава. Все пространство до реки занимала долина, переливающаяся всеми оттенками зеленого. Мягко поднимались небольшие холмики, в лощинах виднелись яркие островки диких цветов, а ближе к склону холма, на котором и стояла Белинда, начинался невысокий пролесок.

Сейчас у молодой женщины возникло ощущение, что она летит над всем этим потрясающим пейзажем, парит в отчаянной голубизне неба, и нет никого живого вокруг…

Нет, пожалуй, все-таки есть. Далеко внизу, на излучине реки, виднелся крошечный одноэтажный домик. Сложен он был из бревен — местный стиль — которые издали казались не толще спички. Домик был окружен небольшим забором, состоящим из двух горизонтальных жердей, прибитых к столбам. Таким образом, забор как бы нигде не начинался и нигде не заканчивался, соответственно, ничего и не огораживая.

Белинда сняла очки и принялась протирать стекла носовым платком. Странно, здесь она определенно лучше видит. Неужели врачи правы, и нужно смотреть на зеленое…

Прямо у нее за спиной раздалось злобное фырканье, топот, треск ломаемых сучьев и резкий хриплый вопль:

— Назад, Чаки! Назад, сказала!

Белинда обернулась, все еще держа очки в руках. Прямо на нее надвигались нечеткие контуры чего-то черного и огромного, и Белинда, охнув, невольно сделала шаг назад, туда, где ровная площадка обрывалась…

Здешние холмы были песчаными, и только выше по течению начинались базальтовые скалы. Именно это и спасло Белинду. В определенном смысле.

Она не сорвалась с обрыва сразу, просто ее нога наступила на самый край, песок начал осыпаться, и Белинда, нелепо взмахнув руками, поехала вслед за песком, издав отчаянный вскрик.

Природная покорность судьбе не позволила ей даже испугаться, как следует, а в следующий момент вокруг ее запястья сомкнулись стальные клещи. Белинда повисла между небом и землей, отчаянно стараясь зацепиться ногами за что-нибудь твердое и впившись свободной рукой в песок и корни травы, торчащие из него. Потом она подняла голову.

Над краем обрыва виднелось очень загорелое, очень симпатичное и ОЧЕНЬ злое лицо молодой женщины. Резкие скулы, сжавшиеся от напряжения губы и колючие черные глаза. Волосы тоже черные, подстрижены коротко, но стильно. В ушах явные изумруды.

Стальные клещи, стиснувшие запястье Белинды, оказались рукой женщины, очень маленькой, надо сказать, изящной, но абсолютно железной. Она вся была невелика, неизвестная спасительница Белинды, и потому было совершенно непонятно, как она ухитряется держать ее на весу практически одной рукой.

Между тем силы женщины явно подошли к концу, потому, что она вдруг приподняла голову и издала громкий вопль:

— Господитыбожемойдачтожеэтотакое! ДЖОШ!!! Немедленно вытащи нас отсюда!

Джош, подумала Белинда. Улыбнулась, прикрыла глаза и, уже теряя сознание, прошелестела:

— Здравствуйте, Ширли. Я так много о вас слышала…

Она открыла глаза и уставилась на белый потолок. Потолок был чист, как снега Арктики, не знающие смога городов.

Потом перевела взгляд влево — и увидела умиленно улыбающегося Джоша Белью, все еще немного сердитую, но уже тоже улыбающуюся Ширли Белью, а потом…

А потом сердце оборвалось — и снова застучало с бешеной скоростью. Потому, что рядом с ее ложем стоял на коленях и держал ее руку в своих ладонях Мэтью Карлайл, растрепанный и без галстука, даже, кажется, в футболке.

Белинда на всякий случай зажмурилась, потом открыла один глаз и жалобно пролепетала:

— Что… происходит?..

Ширли фыркнула, Джош присел на край кровати — отчего Белинда едва не скатилась на пол — и пророкотал:

— Нет, худа без добра, сестренка. Я ведь хотел пригласить вас к себе — вот и пригласил. Немного экстремально вышло, но зато эффективно. Обычно Мэта и на аркане в гости не затянешь.

Белинда изумленно посмотрела в окно. Солнце совершенно очевидно подбиралось к полуденной отметке.

— Сколько же… Я так долго была в обмороке? Что вообще… я помню вас, Ширли, и как вы звали Джоша…

Ширли усмехнулась — и немедленно сделалась очень молодой и симпатичной женщиной.

— Во всем виноват придурок Чаки — это мой жеребец. Он считает себя моей собачкой, потому, что я его вырастила. Охраняет…

Джош хмыкнул.

— Он даже меня к ней неохотно подпускает. Ширли прилетела ранним утром, я ее встретил, и мы поехали прямиком на ранчо. Взяли лошадок и собирались ехать к вам в Большой Дом. Чаки ушел вперед, потом я слышу — шум, треск, и моя ненаглядная орет на всю Монтану, чтобы я поспешал. Я примчался, выволок вас, сестренка, но вы уже отчалили в мир грез и сновидений. Тогда мы отвезли вас к нам и позвонили Мэту. Надо сказать, он побил все рекорды скорости. Примчался через полчаса.

Белинда слабо улыбнулась.

— А я-то хотела тихонько прогуляться, никого не тревожить…

Джош решительно взмахнул рукой.

— И замечательно! И правильно! И раз уж так само собой все получилось, то обедаем мы здесь, а вечером, так и быть, поедем на этот несчастный бал. Ширли, любовь моя…

— Погоди. Белинда наверняка захочет переодеться. У нее все вещи в песке, коленки ободраны. Предлагаю сделать следующее: сейчас мы выпьем чего-нибудь тонизирующего, а потом сядем верхом и отправимся в Большой Дом. Там я засвидетельствую Лу все, что надо засвидетельствовать, Белинда соберет необходимые вещи, и мы отправимся обратно…

— Любовь моя, а ты уверена, что езда верхом — это то, что нужно человеку, упавшему с обрыва?

Ширли наморщила нос.

— Мы дадим ей Арабеллу. А Арабелла удобнее твоего «хаммера» и не реагирует ни на что, включая артиллерийский салют. Белинда, вы как?

Белинда уже открыла рот, чтобы сообщить о своем полнейшем невежестве в верховой езде, как вдруг подумала совсем о другом.

Черт возьми, да успеет она еще поездить на машинах и автобусах! А вот на настоящей, живой, теплой лошади — вряд ли. Скорее всего — никогда.

Ей осталось провести в раю четыре дня, и будь она проклята, если упустит шанс повидать и испытать все его чудеса!

Белинда решительно села на диване и заявила:

— Хочу верхом. Только я никогда не ездила.

Ширли хлопнула ее по плечу.

— Не страшно. Вы удивитесь, до чего это легко.

Часом позже Белинда блаженствовала, размеренно покачиваясь в седле над зарослями папоротника и лесного хвоща. Рядом с ней ехала Ширли и болтала без умолку, где-то сзади рокотал неугомонный Джош Белью, изредка ему отвечал Мэтью. На душе у Белинды было удивительно легко, даже недавнее страшноватое приключение она воспринимала с юмором.

Арабелла оказалась совершенно очаровательным существом. Рыжая, с длинной челкой и потрясающе кроткими глазами. Белинду она вдумчиво и неторопливо обнюхала, потом глубоко вздохнула и положила ей на плечо свою теплую мохнатую голову. Потрясенная Белинда едва не прослезилась. Она гладила чудесную лошадку, кормила ее сахаром и шептала тысячи нежных слов в бархатное ухо, а Арабелла тихонько кивала, хрумкала сахар и, судя по всему, медленно погружалась в блаженную нирвану.

Потом Белинду сообща усадили в седло, и за дело взялась Ширли. Она, сама прекрасная наездница, оказалась и замечательным тренером. Во всяком случае, уже через несколько пробных кругов по двору, Белинда поняла, что лошадь ее слушается и что ездить верхом не так уж и трудно.

Вороной красавец Чаки танцевал на месте, поджидая неторопливую Арабеллу, а Ширли сидела на громадном жеребце так небрежно, словно он был удобным креслом. Белинда залюбовалась стройной миниатюрной наездницей.

— Вы замечательно смотритесь вместе с Чаки, Ширли.

— Давай на ты, идет?

— Идет.

— Ты тоже неплохо справляешься. С первого раза редко у кого получается.

— Это все Арабелла. Она такая умница. И совсем спокойная.

Ширли ласково провела рукой по шее рыжей кобылы, и та, вскинув голову, тихонько заржала в ответ.

— Между прочим, она трижды выигрывала скачки в Милуоки и Кентукки. А в Англии была третьей. Это уже перед самым концом карьеры.

Белинда изумленно взглянула на Ширли.

— Арабелла — скаковая лошадь? И такая…

— Ей двадцать пять лет. По людским меркам она совсем старушка, моя рыжая девочка. А когда мой отец брал на ней Первый приз в Милуоки, она больше напоминала пламя. — Или комету.

— Ширли, ты с детства с лошадьми?

— С рождения. Отец тайком уносил меня из детской с самых первых дней и клал на спину лошади. Мама его страшно ругала, — а он все равно делал. Я читать научилась гораздо позже, чем брать препятствия.

— Здорово… А мама чем занималась?

— Да тем же самым. Только в конкуре, выездкой. Мы — семья лошадников. Все мои братья жокеи, сестра старшая — тренер. Только Джош сплоховал, торгует лесом. Но душа у него наша, лошадиная. Мы с ним и познакомились на скачках.

Белинда задумчиво произнесла:

— Прямо, как в сказке… Встретил Король леса юную наездницу и сделал ее своей королевой…

Ширли прыснула, как девчонка.

— Ну, ты даешь, Белинда! Да это я была королевой, а Джош только-только сколачивал свой капитал. Десять лет назад он еще не был миллионером — просто работал больше и лучше других.

— А ты…

— А я владею практически всеми лучшими конюшнями в Штатах, племенными табунами в Айдахо и тремя питомниками в Англии. Причем капитал это семейный, так что Джошу еще пришлось попотеть, чтобы доказать папе свою состоятельность.

— Десять лет назад… Господи, сколько же тебе было?

— Да почти столько, сколько тебе сейчас. Тридцать пять. Что смотришь?

— Ширли, я не думала…

— Что я старая перечница? Не смущайся. Жокеи всегда хрупкие и мелкие, а маленькая собака — до старости щенок. Потом: я ведь триста пятьдесят дней в году в седле, либо на ипподроме, либо на пастбище, либо на ранчо. Свежий воздух, хорошая пища, родниковая вода. Кстати, о твоем возрасте тоже трудно догадаться. Такая кожа — роскошь даже для выпускниц колледжа. Ну, а что у тебя с Мэтом?

Белинда опустила голову. Ширли ей нравилась, очень нравилась. Действительно, Джош прав — она свойская. Но разве можно советоваться о таком с практически незнакомым человеком…

Она подняла голову, отбросила упавшие на глаза волосы и сердито выпалила:

— Я не знаю, Ширли. Я не знаю — потому, что я проклятая старая дева, я вообще ничего не знаю о том, как мужчина и женщина… как они… как у них… Ничего! Я все пропустила, а теперь уже поздно учиться и спрашивать, потому, что это глупо, в наши-то дни…

Ширли перебила ее странно задумчивым и негромким голосом, глядя под копыта Чаки.

— Я росла на конюшне, среди ковбоев. Но я была дочкой старого Маклеода, и ко мне никто не смел подойти. А потом были скачки, много скачек. Лошади. Я никогда никого не любила так, как лошадей. Никому не верила так, как им. Джош был моим первым, девочка. И последним. И я ни разу не пожалела об этом, хотя он толстый, краснорожий, шумный и любит пиво, от которого лошади звереют. Зато он добрый и любит меня. И мне с ним хорошо. Кто, скажи, мог мне подсказать, что мне будет так хорошо с толстым, горластым, краснорожим техасцем, который на двадцать лет старше меня? Послушай свое сердце, Белинда. Больше никого не слушай. И не думай долго. Решила — иди. А человек он хороший, Мэтью. Одинокий очень. И вроде тебя — понятия не имеет, что ему делать с собственным сердцем.

— Ширли, ты думаешь…

Ширли Белью, урожденная Маклеод, широко улыбнулась и вонзила пятки в крутые бока своего жеребца.

— А тут и думать нечего. Все ведь видно невооруженным глазом, дурочка-а-а…