Сказать по правде, я вела себя как глупый щенок. Вокруг нас клубились толпы врагов и противников, нас искала полиция, искали бандиты, у нас не было документов… А мы целовались посреди худосочного леса и раздевали друг друга, словно парочка подростков, сбежавших на природу.

Уже потом, лежа на широкой груди Ника и глядя в осеннее небо, я вдруг подумала о том, что совершенно не представляю себе жизни без него. То есть вообще — жизни, в которой я без Ника. Мне казалось, он всегда был рядом со мной, просто отлучался надолго, а так — рядом.

И уж совсем потом, когда стало холодать и мы начали одеваться, вернулся липкий мерзостный ужас. Я снова вспомнила весь тот кошмар, в который ухитрилась влипнуть по собственной, можно сказать, инициативе. Вспомнила Узкого, вспомнила пропитавшуюся кровью подушку в моем номере. Вспомнила наш безумный бег по ночному Парижу и грузовик, в который мы запрыгивали почти на ходу.

Странно, Ник был таким огромным, таким неуклюжим на вид — но на самом деле все его движения были грациозны и точны. Бежал он, несмотря на хромоту, упруго и легко, почти не сбивая дыхания. Подтягивался на руках без видимых усилий. А еще я вспомнила его замечательную особенность — когда мы с кем-то разговаривали, он непроизвольно и очень четко выдвигался вперед и вбок, с таким расчетом, чтобы загородить меня в момент неожиданной атаки.

Совершенно ничего удивительного не было в том, что рядом с ним я чувствовала себя в безопасности.

Кроме того, он оказался великолепным любовником. Самым лучшим на свете. И неважно, что мне не с кем было его сравнивать. Я просто знала это — и все.

Об ожерелье я даже не вспоминала. Оно лежало у Ника в кармане, а для меня это все равно что в сейфе швейцарского банка. И насчет переезда в Англию я тоже почти не волновалась.

Раз Ник со мной, все получится. Главное — добраться до маяка Мон-Реми.

До него оставалось еще изрядно, но мы довольно бодро шагали по лесам и полям прекрасной Франции, которая особенно хороша тем, что в ней все рядом. Это вам не Америка, где можно сутки ехать по трассе и не встретить ни одного человека. Через два с половиной часа, пройдя приблизительно восемь километров, мы оказались в пригороде Монфлери, маленького городочка, от которого до Кале ходил рейсовый автобус.

И здесь нам тоже повезло. Чуть раньше или чуть позже — в автобус мы бы поместились без труда, и тогда первый же любознательный патруль отловил бы нас без всяких усилий, но мы попали именно в тот час, когда рыночные торговки и торговцы, а также их последние покупатели отправляются по домам в окрестные деревеньки.

Автобус кудахтал, крякал и хрюкал, мне на голову свалилась корзина, а Ник был вынужден держать чей-то велосипед. Плакали дети, ругался водитель — все это так напоминало наш цирк в день приезда или отъезда, что я совершенно успокоилась. Договорившись с шофером, что он предупредит нас заранее перед поворотом на Мон-Реми, я привалилась плечом к Нику и почувствовала себя уже не такой несчастной.

В голову лезли всякие мысли, были среди них и невеселые, но я постаралась отогнать их прочь.

Буду лучше думать о Нике и о том, как у нас с ним все получилось. А о будущем — не буду. Бесполезно и страшновато.

Нельзя сказать, что я была такой уж невинной девицей. То есть в техническом смысле — безусловно, но в принципе…

Цирковые дети очень хорошо осведомлены о физиологии человека, потому что это важно для работы. Мальчики никогда не будут глупо хихикать, а девочки не станут стесняться во время своих критических дней. Кстати, иногда от этого зависит жизнь. Все цирковые знают жуткую историю в цирке Флери, когда молоденькая и неопытная ассистентка дрессировщика тигров скрыла, что у нее месячные, и вышла на манеж.

Взбесившиеся хищники набросились на нее и растерзали, а затем искалечили самого дрессировщика, и их пристрелили униформисты., Все этапы ухаживания и дальнейших, уже не столь платонических отношений между мужчиной и женщиной в цирке проходят практически на глазах у всех, так что это тоже не тайна.

Теоретическая подготовка у меня была отличная, ну а практика…

Дядюшка, то есть дедушка Карло держал меня на коротком поводке, и теперь я знала, почему. Теперь. Но раньше меня страшно злило то, что Карло, прямо скажем, немолодой человек, сошелся и живет с нашей наездницей Маритой, а она старше меня всего на пять лет! При этом мне самой запрещалось даже целоваться с мальчиками.

Мальчиков было двое — Клод и Жерар. Клод работал в номере акробатов Солейль, его выкидывали под купол и ловили на плечи всей пирамиды. Жерар был жонглером, и перед ним я преклонялась, потому что в силу взрывного темперамента никогда не могла освоить жонглирование более чем четырьмя предметами. Жерар жонглировал двадцатью, а еще потрясающе целовался, что было неудивительно, учитывая возраст — двадцать один год — и внешность херувима.

Однако не с ним, а с моим ровесником Клодом мы однажды едва не дошли до грехопадения, но нас застал Карло и гнал потом обоих вожжами по всему заднему двору шапито. И с тех пор другого шанса у нас не было.

Впрочем, это даже и вспоминать смешно, потому что с Ником все получилось совсем не так.

С Клодом было любопытство, детское желание узнать, посмотреть, потрогать… А к Нику я пришла, потому что сердце мое разорвалось на две половины, и одна осталась у Ника.

Я впервые ощущала силу мужчины, власть его рук, мощь его тела, вдыхала пряный аромат его возбуждения — и почти по-звериному, инстинктивно понимала: это он, мой мужчина.

Именно поэтому я и не боялась, не стеснялась, не хихикала и не визжала — я получала наслаждение и училась дарить его в ответ. Это очень просто, когда любишь. Так просто, что на объяснения не хватает ни слов, ни сил…

Водитель рявкнул: «Мон-Реми!», и я вздрогнула, спихнула проклятую корзину и схватила Ника за рукав.

Мы выбрались из душного автобуса, тот чихнул черным дымом и укатил. Через пару минут мы остались одни наедине со всем миром.

Море открылось за холмом, серое и бирюзовое, кое-где уже подернутое осенней вечерней дымкой. Берег здесь был каменистым, неприветливым, а мы и вовсе стояли на обрыве, и казалось, до цивилизации тысяча километров, а здесь только мы, море и огромная серая башня маяка.

Мон-Реми помнил Французскую революцию, Наполеона и Реставрацию. Здесь скрывались беглецы от всех режимов, каторжники, которым посчастливилось улизнуть, контрабандисты, темные личности и пламенные революционеры. Камни Мон-Реми бесстрастно давали приют всем.

Смотрители маяка в разные годы жили то в маленьком домике у подножия башни, то в самой башне, на одном из нижних этажей. Дядюшка Карло возил меня сюда в детстве, тогда смотрителем был какой-то его приятель. Я смутно помнила угрюмого высокого старика с крючковатым носом и пронзительными глазами. У старика была собака, такая же старая и угрюмая, как и он сам, но мы с ней дружили, и пока дядюшка с приятелем пили вино и беседовали, мы с собакой сидели на теплых камнях и смотрели на море. Это было целую вечность назад, лет пятнадцать или около того, так что я не рассчитывала застать здесь знакомых. Мсье Гийом! Вот как звали того старика!

Мы подошли к маяку и остановились, пытаясь углядеть хоть кого-то живого. Ни звука. Вокруг посвистывал ветер, далеко в море гудел паром, везущий пассажиров в Англию…

Ничего удивительного, что я заорала в голос.

Он неожиданно подошел сзади и спросил насмешливым и скрипучим голосом:

— Что-то потеряли, молодые люди? Или стараетесь найти?

Я спряталась за Ника, а Ник был совершенно спокоен. Впрочем, ему нечего было опасаться — старикашка не мог представлять угрозы для такого громилы, как мой английский полицейский.

Ник слегка кивнул в знак приветствия и негромко сказал:

— Мой добрый знакомый Карло Моретти рассказывал мне об этом маяке и его хранителе, папаше Ги. Я решил показать это место моей… невесте.

Я была слишком занята своими восторгами по поводу последнего слова, произнесенного Ником, и потому не сразу заметила, что старикашка смотрит на меня пронзительным и строгим взглядом. А потом он вскричал:

— Так-так-так! Значит, сопливая девица с разбитыми коленками выросла и называется невестой? Надо же, а в те годы, когда я ее знал, она вряд ли кому-то приглянулась бы. Удивительно была соплива, удивительно!

И тогда я поняла, что передо мной мсье Гийом. И если тогда ему было лет сто пятьдесят, то сейчас всего лет на пятнадцать больше. И еще я поняла, что уж эту ночь мы с Ником точно проведем в безопасности.

Провести-то мы ее провели, только вот по отдельности. Сразу после ужина, который я проглотила, не жуя, Ник со стариком Гийомом отправились на воздух и разговаривали там до тех пор, пока не стемнело. Потом они вернулись — но только для того, чтобы выдать мне грубый рыбацкий свитер, шерстяные носки и одеяло, после чего меня отправили спать, точно ту самую сопливую девчонку. Я лежала на жесткой койке и лелеяла планы отмщения.

Сейчас пойду и подслушаю, а когда они соизволят посвятить меня в свои планы, презрительно скажу: «Подумаешь! Даже младенец догадается, что надо делать!». С этими мыслями я на секундочку прикрыла глаза — и провалилась в темноту сна.

Ник сбросил камушек с обрыва и задумчиво уставился в стремительно темнеющую синеву неба. Где-то там, в той стороне, Англия, лорд Джадсон Кокер Младший, Манчестер, полицейский участок… Прошлая жизнь.

Смотритель маяка раскурил неимоверно вонючую трубку и уселся на большой плоский валун, предварительно постелив на него кусок войлока.

— Старый Карло остался романтиком. Контрабандисты! Все осталось в прошлом.

Ник усмехнулся, не глядя на старика.

— Возможно. Наверное, мы в Англии всей страной остались в романтиках, потому что у нас контрабандистов полно.

— Да? И что везут?

— Всякое. Пиво, сигареты, орехи. Иногда порнуху.

— Надо же. Столько лет — а ассортимент прежний.

— Да уж. Вот что, мастер Ги, я ведь знаю, чего вы темните. Я из полиции, потому вы мне и не доверяете. Поверьте, мне нет дела до того, что везут с той стороны на эту, минуя таможню, равно как и в обратном направлении. Я на таможне не служу.

— Это, конечно, да, но ведь, сам понимаешь, ежели полиция…

— Я вам больше скажу. У меня вообще есть серьезные сомнения в том, что я еще служу в полиции. Уж больно неудачно все получилось.

Объясняться с начальством мне придется еще очень долго.

— Бюрократы!

— Есть немного. Но это мои трудности, и из них я выберусь сам. А вот Аманда…

— Как выросла! Настоящая красавица, вылитая мать.

— Вы знали ее мать?

— А как же? Во-первых, ее тогда, почитай, пол-Франции знало. Без страховки под куполом, такой номер тогда и в больших цирках мало кто делал. Во-вторых, я ведь с Карло и его оболтусами знаком почти полвека. Оболтусы, ясное дело, менялись, но мысль моя понятна.

— Понятна. Так вы поможете Аманде?

— Хитрый английский коп! Слушай меня, сынок. Моторки у меня нет, катера тоже, и это сильно осложняет вашу задачу. Вернее, твою.

Потому что на веслах придется идти тебе.

— До Дувра?

— Не язви, не время. Слушай. Паром отходит из Кале в десять утра. Идет он с достаточно приличной скоростью — это одна сторона треугольника. Расстояние от Мон-Реми до порта Кале — другая сторона. Тебе придется плыть по гипотенузе, которая всегда длиннее.

— Я не был силен в математике, но это помню.

— Таможня находится не на берегу, как думают многие. Она подплывает на большом пограничном катере уже в море, когда никто не может сойти с парома. Час с лишним идет досмотр, еще минут сорок — заполнение деклараций. Считай, в полдень паром в открытом море.

Нужно прибавить еще несколько километров, потому как на море далеко все видно, тут кустов нет, а уж после этого догонять паром и подниматься на борт. — Если это так просто, почему бы всем так не делать?

— Я не сказал, что это просто, мой юный друг. Я обрисовал техническую, так сказать, сторону. Насчет простоты: тебе придется грести минимум восемь километров, причем не по тихой речушке, а по морю. Это тяжело. Кроме того, тебе нужно не сбиться с курса — этим займется девочка, я ей все объясню. Далее: вам надо догнать паром, причалить к нему и убедить капитана, что вас нужно взять с собой. Я бы рекомендовал глубокий обморок.

— Что?

— Не твой, конечно. Амандин. Шлюпка посреди моря, в ней прелестная девушка, бездыханная, рядом — безутешный и обезумевший от горя мужчина. Это будешь ты.

— Мастер Ги, план шикарный, но ничего не выйдет. Наверняка у капитана есть ориентировки, в особенности на прелестную девушку.

— Да? Да, ты прав. Что ж, как ни жаль, но придется использовать старые связи. Значит, так: подплываешь к парому, просишь позвать Анри Лебена. Передаешь ему привет от папаши Ги.

— И?

— И все. Да, девочка в это время прячется на дне шлюпки. Ей придется пролежать там, пока шлюпку не поднимут на тали.

— А почему…

— Многие знания — многие скорби. Так сказано в Библии, и у меня нет оснований ей не верить. Анри Лебен — это помощник капитана.

Достаточно?

— В принципе… Во сколько мы отплываем?

— Вот это разговор! В пять надо встать, в шесть отплыть. Еще надо научить девочку обращаться с компасом. Так что — отбой.

Ник задумчиво кивнул, но сразу в дом не ушел, и старик Ги видел, как широкоплечий, кряжистый мужчина сделал несколько резких круговых махов руками, а потом неожиданно легко согнулся пополам, присел и распрямился в высоком прыжке.

Никто, кроме самого Ника, не знал, чего ему стоили эти движения. Тело сорокалетнего мужчины, давно забросившего занятия спортом, отчаянно сопротивлялось даже этим небольшим нагрузкам, а уж что предстояло вынести этому телу завтра, Ник старался не думать.

Раз надо — он все равно доплывет. Тем более что рядом будет Аманда.