Для начала она убрала собственную старую спальню. Больше всего возни было с толстым слоем пыли, покрывавшим все поверхности в комнате, но Хелен не сдавалась. На кровати она оставила только матрас, все простыни, одеяла, подушки, шторы с окон и старенький прикроватный коврик были сброшены с лестницы прямо в гостиную. Позже она развесит их во дворе, благо на улице настоящий, хоть и небольшой морозец.

Вычищенная и вымытая комнатка стала непривычно светлой и пустой. Окна Хелен протерла только изнутри, но и этого оказалось вполне достаточно, так как снаружи стекла успешно отмывали дожди. В Эшендене мало машин, и потому на окнах не скапливаются гарь и копоть.

Встав на пороге, Хелен окинула комнату взглядом. Никакой ностальгии она не испытывала. Здесь уже давно не осталось ни ее старых игрушек, ни школьных дневников, ни безделушек на письменном столе — всему этому пришел конец еще при Сюзанне. Хелен улыбнулась. Возможно, когда-нибудь, совсем в другой жизни здесь появится новый жилец. Тогда по голубым обоям вновь побегут неуклюжие плюшевые медвежата и желтые зайцы с заплаткой на правом ухе, на окне расцветут огоньки герани — плевать, что старомодно, зато весело — и на пол ляжет новый ковер, пушистый и уютный. Возможно, так будет. Не с Хелен — так с кем-то еще. Никогда не возвращайтесь в собственную детскую, если вам некого туда поселить.

Вымыв половину коридора, Хелен с некоторым трепетом толкнула дверь в спальню родителей.

Вот уж где была свалка! Похоже, Сюзанна перенесла сюда абсолютно все ненужные вещи и мебель, которые не влезли, надо полагать, в ее комнату. Старые стулья с продавленными сиденьями, коробки и потертые чемоданы, старинная швейная машинка в углу скрылась под грудой старых пальто. На родительской кровати были сложены пыльные пластиковые пакеты с фотокарточками, и Хелен немедленно забыла про уборку, расчистила себе место на матрасе, уселась по-турецки (два месяца назад об этом и мечтать не приходилось) и стала просматривать фотографии.

Смерть горячо любимых родителей так потрясла ее восемнадцать лет назад, что тогдашняя девочка Хелен, как и всякий ребенок в шоковой ситуации, просто подсознательно отгородилась от всех воспоминаний, как плохих, так и хороших. Теперь со старых фото на нее глядело ее прошлое. И взрослая Хелен больше не чувствовала ни боли, ни страха, только щемящую и нежную грусть по давно ушедшим и любимым людям.

Мама и папа на пороге дома, совсем молодые, еще без Хелен. Папа на велосипеде. Мама в венке из вереска. Мама с малюткой Хелен на руках. Хелен лет пяти, сосредоточенная, немного исподлобья глядит в объектив. Она помнила этот снимок. В тот день у нее был день рождения, и ей подарили новенькое платье, вот это самое, с рукавами-фонариками и земляничкой на кармашке. Платье было красивое, но Хелен всегда стеснялась показывать свою радость, поэтому на подарки, как правило, надувалась, как мышь на крупу.

А вот Хелен хохочущая, веселая, в одних трусах в горошек, верхом на папе. Это их поездка к морю, в Бат. Поехали они на две недели, а солнечных дней выпало всего два или три, вот в один из них и сделан снимок.

Мама, папа и Хелен, все трое с отчаянными лицами. Ее первый учебный день. В школу она шла с ужасом, а родители за нее страшно переживали. Они ведь очень дружили и почти не расставались. В жизни Хелен не было ни нянь, ни детских садов. Мама не работала, папа часто брал работу на дом. Да, школа… Ее светлые волосы заплетены в тугие косички, и от этого выражение лица еще более отчаянное. Первые полгода у нее всегда по утрам были холодные и потные ладошки — от нервов. Потом привыкла…

А вот это последняя фотография. Рождество, после которого мама и папа поехали в Тонбридж за стиральной машиной. На обледенелом шоссе их старенький «жучок» занесло, шины были лысые, и тут из-за поворота вылетел тяжелый грузовик…

Маму от удара вынесло из машины, она получила множество серьезных переломов, и уже в больнице сердце не справилось с болевым шоком. А отец не смог выбраться, потому что столкновение пришлось на его сторону, машину сплющило, раздробив Джону Стоуну позвоночник, а потом она загорелась… Он провел пять дней в реанимации ожогового центра и только перед смертью пришел в себя, чтобы поручить своей непутевой сестре Сюзанне позаботиться о маленькой Хелен.

Сюзанна. Божеское Наказание и Паршивая Овца. Хиппи в шестидесятые, неудавшаяся актриса в семидесятые, спивающаяся стареющая хулиганка в восьмидесятые…

Вот она с отцом, еще молодая. Веселая — смеялись они с папой одинаково. Волосы длинные, перетянуты бечевкой, словно у индейского вождя. Широкие клеша, цветастая блуза, несколько рядов бус на шее… Сюзи Стоун уехала из Эшендена в шестнадцать лет, потому что терпеть не могла идиллический рай английского захолустья. Моталась по всей Англии, писала смешные открытки, иногда сваливалась как снег на голову. Рядом с тихой, домовитой мамой Салли Сюзанна всегда казалась маленьким смерчем, но Хелен пошла характером в мать и своей тетки немного побаивалась. А вот отец свою сестру любил, переживал за нее и никому не позволял злословить о ней.

У Сюзанны ветер в голове гулял, не любила она сидеть дома, да и нечего ей было делать в Эшендене. Попробовав вольной жизни в Лондоне, два сезона проработав актрисой в каком-то театрике, она, кажется, за год до рождения Хелен попыталась найти работу в соседнем Эшенден-Хилле. Но потом у нее случился какой-то роман… Обо всем этом Хелен помнила только из неясных обрывков разговоров родителей, но сейчас эти воспоминания приобретали зловещий смысл. Хелен нахмурилась и стала пристальнее вглядываться в теткины фотографии, едва ли не с ненавистью.

Слова старого Макгиллана о том, что Сюзанна была ее настоящей матерью, казались кошмаром, и потому Хелен снова, как в детстве, старалась забыть о них, однако снова и снова звучали они в мозгу, разрывая ей сердце.

…Она много страдала, не корите ее строго…

…Дитя мое… Сюзанна родила вас от меня…

…Дитя мое бедное! Знаю, вам трудно поверить…

…Добрая женщина! Она сделала все, чтобы ты ничего не знала о своем внебрачном происхождении…

…Несла свой крест. Даже я ничего не знал все эти годы…

…Только два года назад, зная, что умирает, она открылась мне…

Бред! Черный, страшный бред.

Вот фотографии Сюзанны тех лет. Она изменилась. Жестче линия рта, улыбается уже зло, насмешливо, а глаза и вовсе серьезные. Сильно накрашена, глубокий вырез блузки, худощавая, держит сигарету на отлет. В волосах роза. Дама с камелиями. И размашистая подпись через все фото: «Моему брату и единственному другу на свете — от неудавшейся Сары Бернар».

Она приезжала в гости редко и на Хелен внимания почти не обращала. Всегда находила общий язык с мальчишками, позднее защищала от них Хелен, но в этом не было ни капли… раскаяния? Попытки загладить свою вину?

Любила ли ее тетка? Да, пожалуй… любила. Только на свой лад. Она приехала на второй день после катастрофы, то есть так быстро, как только смогла. Тех дней Хелен не помнила, вероятно, из-за шока, но Сюзанна была рядом, это несомненно. И обещание, данное отцу, она выполнила, вырастив Хелен. Вот только… было ли это обещание на самом деле? Неужели подобная история могла произойти в наше время?

Мама не забывалась никогда. Теплые руки, запах горячих булочек и стирального порошка, нежный голос, ладонь на лбу во время болезни…

Папа — друг и защитник, опора и поверенный всех ее детских секретов.

Сюзанна?

Она не могла быть ее матерью! Даже если предположить в бреду, что подобное могло случиться. Ведь потом они прожили с Хелен под одной крышей больше десяти лет, то есть дольше, чем Хелен прожила с родителями. И за все это время она не открылась, ничем не проявила своих материнских чувств? На дворе двадцатый веек, смешно говорить о «тайне внебрачного происхождения». Сейчас это вообще стало едва ли не нормой, пережили бы это и двадцать лет назад. Можно было уехать из Эшендена, да мало ли что еще!

Была ли Сюзанна настолько бессердечной, чтобы так и не испытать материнских чувств к брошенной ею дочери? Но ведь она воспитывала ее. И все ребятишки в школе Сюзанну любили, а дети просто так любить не станут.

Могла ли Сюзанна бросить ее, опасаясь за свою репутацию? Да она сроду за нее не опасалась.

Роди она ребенка, уж скорее, назло всем старым перечницам Эшендена, рассказывала бы на каждом углу, что у нее был роман с самим Макгилланом! И не взяла бы при этом от него ни пенса, потому что горда была, как сам Люцифер.

Нет, что-то здесь не сходится. Но не у кого спросить, поздно, потому что нет больше на свете хулиганки Сюзанны, нет и мамы с папой, никого нет у Хелен Стоун, никого и ничего, кроме старого дома, нового велотренажера, горячих снов да горьких воспоминаний.

Хелен вытирала кулаком злые слезы, катящиеся по щекам. Насмешливая, сердитая Сюзанна смотрела на нее со старой фотографии, словно злорадствуя — вот тебе загадочка, тихоня, решай, как хочешь.

Хелен размахнулась и швырнула карточку на пол, заставляя себя злиться на Сюзанну. Не была она ей никакой матерью! Мать не будет продавать свою дочь, а Сюзанна именно это и проделала на том проклятом вечере, когда все наряжала Хелен да по плечам ей волосы распускала!

Что ж, внезапно возразил проснувшийся внутренний голос, а ведь ты оказалась ничуть не лучше. Сюзанна, как ни крути, пристроила тебя на хорошую денежную работу, да и до этого — вырастила тебя, дала образование. А ты, уехав в Лондон, даже ни разу не написала ей, не прислала весточку. О смерти ее — и то узнала от миссис Клоттер, два года спустя. Чем же ты лучше, Хелен Стоун?

В одном Сюзанне не отказать: никогда в жизни она не хотела казаться лучше, чем была на самом деле. Вот хуже — возможно, эпатаж она обожала. Но строить из себя праведницу — нет, это не про Сюзанну. И умерла она в этом доме одна, всеми брошенная, но наверняка не сломленная.

Хелен тряхнула головой, с шумом шмыгнула носом, размазала по грязным щекам остатки слез и с удвоенной энергией принялась за уборку. Комнату родителей следовало освободить от хлама.

В пять часов — священное для англичан время — Хелен сделала перерыв и даже позволила себе огромный бутерброд с ветчиной и стакан молока. Пока отдыхала, смотрела в окно кухни и тихо гордилась собой.

Спина гудит и дрожат пальцы, но на заднем дворе высится пирамида из пластиковых мешков с мусором, на веревках по всему двору проветриваются одеяла и ковры, гудит в ванной стиральная машина, забитая постельным бельем, а комната родителей сверкает чистотой. Завтра Хелен повесит туда белые занавески, застелет кровать хрустящими простынями и бросит на отмытый до блеска пол старую медвежью шкуру. До конца недели разложит по альбомам старые фотографии. На сегодня осталась еще комната Сюзанны, это надо сделать, потому что с первого этажа мусора будет немного, а контейнер для мусора она уже заказала на завтрашнее утро, так что освободить логово тетки надо обязательно. Вымыть можно и завтра.

С этими благочестивыми и в высшей степени хозяйственными мыслями отдохнувшая Хелен отправилась наверх, с удовольствием касаясь отмытых с хлоркой перил старой лестницы.

Перед дверью тетки она помедлила, внутренне ужасаясь тому, что ей предстоит увидеть. Да там сигаретным пеплом все наверняка завалено выше плинтуса…

Хелен стояла на пороге комнаты тети Сюзанны, и больше всего ей хотелось ущипнуть себя за что-нибудь чувствительное.

Пыль здесь, разумеется, была, но в гораздо меньших количествах. Потому что вся мебель, аккуратно расставленная в комнате, была заботливо укрыта холщовыми чехлами, включая и старинный шелковый абажур на великолепной, слегка потемневшей бронзовой лампе, изображавшей греческую нимфу. В свое время об ноги нимфы тетка тушила сигареты. Ковер был аккуратно свернут и вплотную придвинут к кровати, на которой не было никаких одеял и простыней, только такое же холщовое покрывало.

Изящное трюмо в углу комнаты, письменный стол у окна. Книжный шкаф, набитый книгами в старинных, коричневых с позолотой переплетах. У камина — кресло, возле него скамеечка для ног. Прикроватная тумбочка, на ней изящный ночник и кабинетные часы. Идеальная комната идеальной пожилой дамы, отлучившейся надолго и потому позаботившейся о сохранности мебели.

Хелен судорожно пыталась вспомнить, как эта комната выглядела раньше, но не могла. Она не часто заходила к тетке, только за книгами, да и то Сюзанна обычно сама выдавала ей нужный том, а потом забирала и ставила на место. Во всяком случае, здесь всегда было накурено и пахло индийскими ароматическими палочками — дань памяти хипповской юности Сюзанны. Ковер был тоже индийским, пестрым и разноцветным. Верхний свет тетка не любила, предпочитала настольные лампы, наверное, потому Хелен и не могла толком припомнить, как выглядела эта комната…

О том, что здесь кто-то болел и умер, напоминал лишь слабый, почти неразличимый запах лекарств, еще витавший в воздухе, да черный газовый шарф, наброшенный на зеркало.

Хелен на негнущихся ногах шагнула в комнату, медленно пошла вдоль стены. От ее шагов приоткрылась вдруг дверца стенного шкафа, и девушка едва удержалась от крика — таким неожиданным было это движение в торжественно-неподвижной комнате.

В шкафу висели вещи, которые она отлично помнила. Кожаная куртка Сюзанны. Несколько пар брюк — юбки она не любила, если только широкие, цветастые, почти цыганские. Пиджаки и жакеты. Шерстяные пуловеры. На отдельной распялке — несколько цветных шалей. Внизу была аккуратно расставлена обувь, не очень много, пары четыре. Из шкафа исходил слабый аромат лаванды.

Кто мог это сделать? Кто навел порядок после смерти тетки? Хелен вновь почувствовала холодок, бегущий по позвоночнику.

Она подошла к окну и машинально дернула за специальный шнур — его Сюзанна приделала к форточке, чтобы не вставать каждый раз ногами на стол. Свежий морозный воздух ворвался в комнату, остудил пылающую голову девушки. Чуть шевельнулся газовый шарф на трюмо. Хелен машинально потянула чехол, которым был накрыт письменный стол.

Зеленое сукно она помнила. И бронзовый письменный прибор в виде древнеегипетской ладьи с восседающим в ней фараоном — пресс-папье. Только раньше этот стол всегда был завален раскрытыми книгами, газетами, пустыми сигаретными пачками, пепельницами с окурками, жестянками из-под пива, картами, кроссвордами, бусами и прочей дребеденью, а теперь на нем царил идеальный порядок. И лежала прямо посреди него небольшая тетрадь в потертом кожаном переплете. А поверх нее слегка пожелтевший листок бумаги.

Четкий, стремительный почерк, похожий на косые стрелы осеннего дождя. Такой же, как на фотографии.

«Моей племяннице Хелен, если она вернется в этот дом».

Хелен взяла тетрадь, повернулась и пошла к креслу. Сдернула чехол с шелкового абажура, зажгла лампу, и комната осветилась мягким оранжевым светом. Хелен сняла чехол с кресла и опустилась в него. С каждым появляющимся на свет предметом мебели комната медленно оживала, теплела, и странное оцепенение; охватившее девушку вначале, постепенно исчезало. Хелен открыла первую страницу и начала читать.

…Дурацкое и утомительное дело — вести дневник. Все девицы в этом городе сменили уже по десятку тетрадей, а я все мурыжу этот один…

…Меня тошнит от этого города и его достославных жителей. Вот их предки точно были обезьянами, причем очень недавно. Битву при Гастингсе и Азенкуре они пересидели в соседнем болоте, после чего поклялись рожать только самых тупых и бестолковых детей в мире, чтобы совсем ни к чему их было не приспособить — только жрать и спать…

…Родители против, разумеется, но Джонни сказал, что я молодец. Сам он не особенно торопится уезжать из Эшендена, да и с Салли Комбс у них вроде закрутилось… Так что — прости-прощай, мой старший братец, еду в Лондон одна. Не знаю, выйдет ли из этого что-либо путное, но жить в этом болоте не могу…

…Всегда лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, что мог бы, да не решился…

…Отличные ребята, живем в Сохо, квартирка крошечная, но мы поместились. Завтра едем в Вудсток, там будет клевейший фестиваль и много наших…

…К черту войну, надо просто любить…

…Сегодня приходил один фрик. Он из Системы, но выглядит типичным фриком. Я долго думала, почему. Поняла: нельзя в сорок лет вести себя, как будто тебе шестнадцать. Этот чувак родился до Второй мировой, а косит под подростка. Мне начинает надоедать…

…Поступила в труппу Марвина, здесь же в Сохо. Живу наконец-то одна. Никаких тебе песнопений по ночам и косяков вместо завтрака. В театре довольно забавно, этот Марвин называет себя певцом авангарда и обожает русскую драму. А я почитала — и чуть не взвыла. Долгие разговоры и душевные страдания по поводу: повесился ли уже Николай в сенях или нет. Марвин говорит, наша постановка взорвет Лондон. Посмотрим. Для начала мне велено освоить гимнастический мостик, гимнастический шпагат и гимнастическое сальто…

…Поменяла труппу, но не поменяла образ жизни. Все страшно надоело, еду к Джонни и Салли. Они ждут первенца, так что надолго я не задержусь, но передохнуть от этого бардака нужно…

…Я-то его помню рыжим мерзавцем, который всем давал деньги в долг под проценты, а теперь он вполне ничего, особенно после третьей рюмки. Только глазки бегают. Да хрен с ним, от меня не убудет. За свою богатую на мудаков жизнь я с кем только не спала — и с гуру, и с гениями, и с пророками, и с бандитами. Будет хоть один капиталист. Кстати, ничего особенного. Мастер скоростного спуска…

…Салли по утрам тошнит от беременности, а меня — от Эшендена. Значит, пора уезжать. В Эдинбурге открывается фестиваль театра-модерн, поеду, может, встречу кого…

…Джонни родил ужасно смешную девчонку — в кудряшках и ямочках. Орет непрерывно, но Салли от этого прям расцветает. Джонни счастлив и влюблен, а я рада, что они рады. Малявку назвали Хелен, в честь нашей мамы…

…Давно не писала, потому что веду разгульный образ жизни. А что еще остается? Бесплодная женщина подобна тернию в поле, смоковнице засохшей и гробу повапленному. Ездила к нашим, но долго не выдержала — элементарная зависть заела. Малявке стукнуло семь, она идет в школу. Я смотрела на них троих — Джона, Салли и Хелен — и вспоминала нас с Джоном. Раньше мы с ним были вот так же — одно целое, и весь мир по барабану. А теперь они — одно целое. А я, стало быть, по барабану…

…Нет больше моего Джонни…

…Я все пытаюсь понять, как это. Он мой старший брат, мы вместе выросли, он так любил своих Девчонок, и вот теперь это только холмик на кладбище… А Салли? Она ведь в него влюбилась в семь лет — и до самого конца. Но страшнее всего смотреть на маленькую. Ты не волнуйся, Джонни, я все сделаю, как обещала. Я ее не брошу, но только, боюсь, хреновая из меня опекунша…

…Хорошая девочка, умная, добрая, немного робкая — или это я так одичала? Читает, разумеется, всякую мутоту про Барби, но это мы вылечим. Надо сходить в школу и вставить фитиль старым кошелкам…

…Колледж с отличием — это прекрасно, но в Эшендене крайне узкое поле деятельности. Эх, девочке бы побольше смелости, но она привыкла подчиняться. Впрочем, после того, что она пережила, это нормально. Боюсь, она так и не смогла оправиться от шока, а из меня очень плохая мать-наставница…

…Боли все отчетливее, но джин — великолепный анальгетик. Доктор сказал, что мне осталось недолго. И что именно из-за этой дряни я и не могла иметь детей. Будь оно все проклято…

…В моей нетрезвой голове родился прекрасный, хитроумный и абсолютно безнравственный план. Нужно только напрячь все свои актерские способности…

…Все злодеи склонны к мелодраме. Д.М. проглотил мою безумную балладу, не поморщившись. Какая все-таки удачная мысль пришла мне в голову, и как хорошо, что именно двадцать четыре года назад мы с ним оказались в одном стогу сена!..

…Хелен уезжает…

…Писем от девочки нет, но я не удивлена этому. Она так и не смогла примириться с потерей родителей, а я как бы занимаю чужое место. Да и слишком мы разные. Так же ко мне относилась ее мать, Салли. Жаль, да прошло мое время. Доктор крайне удивлен, что я все еще жива. Господь, если тебе не противно слушать такую грешницу, как я, — пожалуйста, пошли Хелен счастья и много детишек…

…Завтра ухожу в больницу, чтобы оттуда двинуть прямо на небеса. Это фигура речи, на небеса меня не возьмут. Сегодня прибралась у себя в комнате, на большее нет сил. Очень болит. Я практически круглые сутки на лекарствах, а жаль — рюмочку на ход ноги я бы хлопнула. Не хочу подыхать дома — вдруг девочка еще вернется сюда? А меня ведь хватятся не скоро — некому и незачем. Ничего. Эту тетрадь оставлю здесь. Если Хелен вернется — прочтет, возможно, простит. Если не вернется — что ж, значит, она нашла свое счастье…

…Прощай, маленькая. Джонни, Салли — до скорой встречи. Мама, папа, я иду…

…Хелен, это письмо я оставляю на всякий случай, потому что я всю жизнь все делаю на всякий случай. Год с небольшим назад я пристроила тебя на фирму к Дереку Макгиллану. Для этого мне пришлось сочинить ужасающе неправдоподобную историю, но ведь в нашем мире только таким историям и верят, не так ли? Так вот, я выдала тебя за свою внебрачную дочь от Дерека Макгиллана. Видишь ли, двадцать четыре года назад я с ним — опять же, на всякий случай — переспала, а теперь решила использовать этот безнравственный факт своей биографии в благих целях. Не жду, что ты меня поймешь, но знать об этом — знай. Как ты уже догадалась, на всякий случай.

Я очень тебя люблю, девочка. Прости меня. Твоя любящая тетка Сюзанна Стоун…

И в комнате, освещенной оранжевым теплым светом, прозвучали эхом слова:

— Прости меня… Прости меня, тетя, пожалуйста, прости… Бедная моя…