Глава 1

Если воздух мерцает так сильно, что синева неба становится похожей на подтаявший лед, значит, ты находишься в Омахеке.

Если песок так обжигает ноги, словно ты маршируешь по раскаленной печке, можешь быть уверен, что идешь по Омахеке.

И если твоя жажда начинает разговаривать с тобой и рассказывать о родниках и прохладном дожде, тогда знай, что Омахеке очень давно держит тебя в своих объятиях и уже никогда не отпустит.

В течение прошедших четырех с половиной недель Сендрин столько всего услышала об этой местности, что ее реальный вид почти разочаровал ее. Когда караван из Омбуро миновал отроги гор, тянувшиеся в южном направлении от плато Ватерберга на северо-западе Омахеке до Омаруру, чтобы слиться там со склонами массива Эронго, перед глазами Сендрин впервые предстал ландшафт, о котором ходило так много слухов.

Ее первым впечатлением было ощущение подавляющей пустоты. Сендрин застыла на месте от неожиданности.

Она предполагала увидеть белый ландшафт с дюнами, похожий на гофрированные ветром песчаные холмы и долины Намиба.

Вместо этого она смотрела с высоких скал на глубокую долину, ровную как зеркало, поросшую травой и редкими кустиками. Она знала, что впечатление бывает обманчивым и эта местность могла оказаться намного опаснее, чем Намиб, как раз потому, что на первый взгляд от нее не исходило ощущение угрозы.

И все же после всех дней, полных страха, ее успокаивало то, что ее не ждет раскаленный ад песка, как она предполагала раньше. По крайней мере, не в этой части страны.

Караван, который двигался сейчас вниз, в долину, был шестым по счету, к которому она присоединилась с тех пор, как покинула Берег Скелетов. Элиас дал ей с собой денег, они были ее последним спасением и всегда выручали, когда она уже готова была оставить всякую надежду. Из Цесфонтейна она отправилась в Отйитамби, оттуда в Оутйо — там у нее возникла игривая мысль навестить своего старого знакомого, капитана форта, но потом она решила этого не делать. И вот наконец она прибыла в Омбуро, чтобы приступить к предпоследнему этапу своего путешествия.

Четыре с половиной недели она провела в седле, из них последние две ей пришлось передвигаться, устроившись между горбами упрямого верблюда, хотя прошло не так много времени с тех пор, как она поклялась себе, что никогда вновь не сядет на это животное. Четыре с половиной недели мытарств и лишений! Она почти не меняла одежду и постоянно находилась в обществе мужчин, которые бросали на нее не только любезные взгляды. На ее счастье с начала восстания гереро почти все караваны сопровождались солдатами защитных подразделений, так что ей вряд ли могли грозить насильственные действия со стороны ее попутчиков.

Во время спуска с гор верблюды удивительно хорошо удерживали равновесие, несмотря на осыпь и коварные трещины в скалах. Сендрин по-прежнему недолюбливала этих животных, но за прошедшие дни привыкла ездить на них верхом. Нижняя часть ее туловища совсем онемела от длительных переездов. Боли в спине, беспощадно мучившие ее в начале путешествия, вот уже неделю как исчезли. Постепенно она перестала воспринимать все — боль, жажду, шепот мужчин за своей спиной, даже раскаленное солнце, из-за которого в течение первых двух недель у нее практически полностью облезла кожа на открытых участках тела.

В ней развился глубокий цинизм по отношению к себе и ко всему, что ее окружало. Она пришла к убеждению, что все мучения, уготованные ей в этой стране, можно было вынести только подобным образом. Безразличие и твердость, абсолютно чуждые Сендрин ранее, теперь были присущи всем ее поступкам. Даже ежемесячные кровотечения, возможно подчиняясь ее воле, практически отсутствовали, не создавая ей дополнительных неудобств.

Распевай песни, и каждый будет думать, что ты рождена для путешествий, — злорадствовал ее внутренний голос, — ведь все так чудесно!

Но, конечно, чудес не случалось. И дело было не только в трудностях прошедших недель. Гораздо больше хлопот доставляли ей сны, и еще больше, чем сны, призывы женщины о помощи. В том, что ее звали на помощь, она больше не сомневалась. Женщина — кто бы она ни была, где бы она ни была — нуждалась в поддержке. В поддержке Сендрин.

Она перестала задавать себе вопросы. Вопросы ставили ее в тупик. Ей было ясно, что она должна была делать, — она повторяла себе это снова и снова. Самокопание при таких обстоятельствах было, пожалуй, вполне естественным, но она знала, куда должна была идти.

Первую ночь на песке Омахеке она провела под защитой крохотной палатки, завернувшись в дурно пахнущие шерстяные одеяла. Палатку в течение прошедших недель неоднократно посещали скорпионы. Сендрин, наверное в сотый раз развернула карту, которую ей дал профессор Пинтер. Ее края были истрепаны и надорваны, но то, что ей было нужно — центральная часть карты, — все еще оставалось целым. Профессор указывал на северную часть Калахари, на востоке углубляющуюся в территорию Бечауналенда. Небольшой кружок обозначал место, где Селкирк наткнулся на руины Еноха, но Сендрин отыскала еще один крохотный кружок под названием Озире — наверное, это была всего лишь отдаленная торговая точка. Енох располагался примерно в трехстах километрах восточнее — там уже простиралось абсолютное ничто. Кто бы ни нарисовал эту карту и ни раскрасил ее акварельными красками, это место он упустил из виду. Очевидно, ему представлялось совершенно абсурдным, что кто-то мог заинтересоваться этим регионом. Кружок, который изобразил Селкирк посреди совершенно пустого куска пергамента, выглядел случайным пятном, он был похож на остатки высохшей капли кофе, попавшей на карту бог знает сколько лет тому назад.

Триста километров зоны смерти Омахеке. Одно только упоминание об этом пространстве еще несколько недель назад показалось бы Сендрин не более чем горячечным бредом, одним из кошмарных видений, уже давно возникающих вне зависимости от того, бушевал ли на горизонте вихрь или нет. Триста километров — пылающая жара днем и леденящий холод ночью, никакой другой пищи, кроме той, которую они взяли с собой, и, с большой долей вероятности, никакой воды. Триста километров на лошади или на верблюде — это означало пять-шесть дней пути, если обойдется без природных катаклизмов. Почти целая неделя пути в никуда. Даже после утомительной поездки, совершенной ею к Берегу Скелетов, у Сендрин не хватило бы воображения представить себе такое рискованное предприятие.

Однако в ее снах снова раздавались призывы женщины, и мысль возложить на себя это последнее испытание через некоторое время представилась ей рациональной и необходимой.

К вечеру второго дня, после изматывающего спуска по песку и сухой траве Омахеке, караван наконец достиг Озире. Сендрин была права: поселение состояло из торговой точки, похожей на магазин Элиаса и Нанны, и трех домов. На веранде в кресле-качалке сидел, раскачиваясь, старик и смотрел на приближающийся караван. Больше никого не было видно. Перед верблюдом Сендрин по песку скользнула змея длиной в полметра, она очень быстро исчезла, словно просто хотела узнать, что же здесь происходит.

Караван перевозил товары шести торговцев, их сопровождали восемь солдат. Спустя несколько минут после того, как владелец магазина вышел наружу, уже шла оживленная торговля. Солдаты весело наблюдали за поведением охраняемых ими торговцев. Они поили своих лошадей из жестяного корыта и вытирали перчатками пот со лба.

Сендрин оставалась в седле и напряженно всматривалась в мерцающий горизонт. Самое позднее через час наступят сумерки.

— Как мне добраться до форта? — нетерпеливо спросила она одного из солдат.

Мужчина, вздохнув, посмотрел на нее.

— Вы что, не можете немного подождать?

— Вы меня проводите туда или я должна ехать одна?

Вмешался другой военный.

— Мы поскачем вместе с вами. Но вы тоже должны дать вашему верблюду несколько глотков воды, иначе, фрейлейн, он падет под вами без предупреждения.

Некоторые из солдат усмехнулись, представив себе такую картину, и Сендрин уступила. Она приказала верблюду опуститься на колено и выскользнула из седла. Только теперь, сделав несколько шагов до поилки, она ощутила, насколько затекли все части ее тела.

Через двадцать минут они продолжили путешествие. Трое торговцев остались возле магазина, еще трое отправились верхом с Сендрин и солдатами к форту, где размещалось здешнее подразделение защиты. Путь туда оказался длиннее, чем предполагала Сендрин. Было уже темно, когда они наконец подъехали к крепости.

Это была действительно крепость. Сендрин ожидала увидеть несколько зданий, окруженных частоколом, и одну или две вышки с деревянными навесами. На самом деле из сумерек показалось мощное каменное укрепление с высокими ходами, сделанными с внутренней стороны стены, и смотровыми вышками на каждом из четырех углов. Пятая вышка, более высокая, чем остальные, располагалась в центре форта; на ее башенке развевался на ветру немецкий флаг. Перед воротами было полно солдат, суетящихся между многочисленными упряжками лошадей и верблюдов. Казалось, они готовились к отправлению, и только некоторые из них обратили внимание на караван.

Потрясение Сендрин стало еще большим, когда они, следуя указанию часового, въехали через большие железные ворота внутрь крепости, под прикрытие мощных стен. Площадь двора составляла примерно сто пятьдесят квадратных метров. Большая его часть отводилась под строевой плац. Справа от ворот стояли бараки с просмоленными кровлями, в которых размещались солдаты. Посередине возвышалось трехэтажное каменное здание — комендатура, к ней примыкала центральная вышка. Во дворе находилось минимум двести солдат, некоторые из них стояли в строю, другие были заняты различными делами. Часть из них выносили через ворота груды винтовок и сабель и грузили их на фургоны и тележки.

— Они покидают форт? — обратилась Сендрин к одному из солдат сопровождения.

Он покачал головой.

— Я ничего не знаю об этом. Подождите минуту, — с этими словами он, свесившись из седла, остановил одного из спешащих мимо них солдат.

Секундой позже он уже знал, что произошло. Солдат был воодушевлен полученными известиями.

— Гереро побеждены, — гордость распирала его, когда он обратился к Сендрин. — Произошло сражение у подножья Ватерберга. Восставшие разбиты.

— И куда же отправляются солдаты?

— Семьи мятежников спасаются бегством на восток. Когда дело дошло до решающей битвы, сражающиеся гереро отослали своих женщин и детей в глубь пустыни, чтобы те не попали в руки нашим солдатам. Судя по всему, эти люди отступают все дальше в Калахари, без пищи и без воды. В форте получили приказ догнать их, — он растерянно покачал головой. — Господи ты Боже мой, гереро должны считать нас извергами…

Сендрин наморщила лоб.

— Мы — их враги, вы забыли об этом? Как бы вы поступили с вашей женой, если бы вам угрожали превосходящие силы восставших гереро?

— Это большая разница, — разгорячился солдат. — Гереро — дикари. Варвары. Но мы, немцы…

Сендрин холодно перебила его.

— Мы благородные и разумные, и никогда бы не решились использовать свое преимущество победителя ни на что иное, кроме как на укрепление права и порядка. Вы ведь это хотели сказать, не так ли?

— Мы, фрейлейн, по крайней мере не снимаем скальпы, как эти туземцы.

— Где-то в этом лагере есть тот, от кого я уже однажды слышала нечто подобное, — больше не обращая внимания на солдата, она остановила верблюда и приказала ему опуститься на колени. Сойдя на землю, она обратилась к юному солдату, державшему в руках, как связку дров, несколько винтовок.

— Извините. Я разыскиваю Валериана Каскадена.

Солдат с винтовками осмотрел ее сверху донизу, словно в первый момент принял ее за галлюцинацию.

— Вы сказали, Каскадена?

Сендрин нетерпеливо кивнула.

— Вы — его жена? — поинтересовался мужчина.

— Я не думаю, что это вас касается.

Солдат вздрогнул и подтянулся.

— Разумеется, нет. Прошу прощения, фрейлейн.

— Итак?

— Подождите минутку. — Он повернулся и побежал, держа винтовки в руках, туда, откуда только что пришел.

Сендрин посмотрела ему вслед и увидела, что он остановился на другой стороне двора перед группой солдат, лица которых с такого расстояния, да еще в сумерках, она не могла рассмотреть. Спустя несколько секунд от группы отделился человек и быстрыми шагами направился к ней.

— Не верю своим глазам! — услышала она его возглас. Это был голос Валериана, вне всякого сомнения.

— Святой Боже, вы сошли с ума? — вырвалось у него, когда он подошел к ней.

Сендрин криво усмехнулась.

— Я именно так и представляла себе нашу встречу.

Он улыбнулся и, прежде чем она успела отстраниться, сердечно обнял ее.

— Простите меня, — проговорил он, — но мне так приятно это сделать!

Она ответила ему улыбкой и сказала примирительно:

— Привет, Валериан.

— Что вы, к черту, здесь делаете? Что-то дома…

— Нет, все в порядке, не беспокойтесь.

Он смотрел ей в глаза, и на какое-то мгновение у нее возникло ощущение, что перед ней стоит совершенно другой мужчина. Он и Адриан были близнецами, их сходство всегда поражало ее. Но все-таки это был явно не Адриан, черты которого она надеялась уловить на лице этого опаленного солнцем человека. Валериан еще сильнее изменился после его последнего посещения поместья на Рождество. Он выглядел старше, гораздо старше и мужественнее.

Ей вспомнился сюжет из Библии: жена Лота, убегая из Содома и Гоморры, обернулась вопреки воле Бога, чтобы бросить последний взгляд на свой разрушенный город, и в наказание за это превратилась в соляной столб. Валериан внешне выглядел целым и невредимым, но внутри он также был из соли. Он выглядел как человек, видевший нечто ужасное.

— Что вы здесь делаете? — спросил он еще раз. Он теперь немного понизил голос, из-за чего казалось, что он стал говорить резче.

— Я надеялась, что вы сможете мне помочь, — откровенно призналась Сендрин. При этом она вовсе не была уверена, что действительно этого хотела. Все выглядело намного более серьезным и запутанным, чем она себе это представляла. Она надеялась, что сможет поговорить с ним с глазу на глаз, верила в то, что он знает путь, по которому она могла бы идти дальше. Теперь эта идея показалась ей очень наивной.

— Помочь? — озадаченно переспросил он. — В чем?

Сендрин молчала, пытаясь подобрать нужные слова, когда Валериан внезапно посмотрел через ее плечо и, кажется, что-то заметил. Он резко схватил ее под руку и, прячась за верблюдами, потянул к баракам.

— Нас может увидеть мое начальство, — объяснил он ей по пути. — Вы, — единственная женщина в этом форте, Сендрин. Мы не сможем долго беседовать наедине. Вас либо арестуют, либо пригласят в столовую коменданта. Так или иначе, вам придется ответить, на множество вопросов, и, вероятно, будет лучше, если сначала вы обо всем расскажете мне.

Она вырвала у него руку, но следовала за ним беспрекословно, пока они не очутились в тени между бараками. У них было лишь несколько минут. Скорее всего, информация о том, что Валериан Каскаден исчез с молодой женщиной за строениями, уже разносилась по форту со скоростью пламени.

— Мое присутствие здесь не имеет ничего общего с вашей семьей, — объяснила она. — Ваша мать отпустила меня.

— Для чего?

— Для посещения моего брата.

— Вашего брата? Он что, здесь, в форте?

— Он живет на побережье.

— Тогда вы заблудились.

— Очень остроумно.

Он быстро выглянул за угол и вернулся к ней.

— Ну?

Она долго размышляла над тем, как лучше ему все это преподнести, но теперь она решилась говорить напрямик, чистую правду. По меньшей мере, часть правды.

— Мне нужно в пустыню. Дальше на восток.

— Конечно, — ответил он серьезно. — Куда же еще?

— Я не шучу, Валериан, — возмутилась она.

Он закусил губу и закатил глаза.

— Сендрин, черт побери, что с вами стряслось?

— Я не могу вам этого объяснить. Вы просто должны мне доверять. — Она казалась сама себе маленьким ребенком, который со всей серьезностью пытался доказать матери, что это на самом деле Дед Мороз украл джем из кладовой. — Я должна отправиться туда, в совершенно определенное место. И вы — единственный, кто может мне в этом помочь.

Он секунду помолчал, изучая ее пронзительным взглядом. Затем он, кажется, осознал, что это действительно было для нее очень серьезно. Теперь он выглядел почти испуганным.

— Я слышал, что нет смысла пытаться убедить сумасшедшего в его безумии, — проговорил он.

— Разумеется, — она импульсивно наклонилась и поцеловала его в щеку.

— Что это значит? — спросил он, При этом Валериан казался немного возмущенным. — Вы терпеть меня не можете, Сендрин. Последний раз, когда мы с вами находились так близко друг к другу, вы меня оплевали. Уже забыли?

— У меня была веская причина.

— Вы стали еще упрямее, чем были тогда. — Он еще раз украдкой осмотрел двор, было заметно, что он при этом не очень нервничал. У Сендрин снова возникло такое чувство, что немногое могло бы его напугать. Она снова спросила себя, что он такое пережил, что могло так его изменить, что пережили все эти мужчины?

— Куда вы собрались? Что это за место? — наконец спросил он.

— Этого я не могу вам сказать.

— Я так и знал, что ваш ответ будет таким. — Он глубоко вздохнул, словно принимая тяжелое решение. — Зачем вам вообще нужна моя помощь? До сих пор вы действовали самостоятельно. Почему бы вам и дальше.

— Прекратите, — резко перебила она. — Вы знаете так же хорошо, как и я, что та пустыня — нечто совершенно иное, чем местность на запад отсюда.

Он кивнул.

— Вы умрете, если отправитесь туда.

— Вероятно.

— Это связано с вашим братом?

— Нет. Элиас не знает, что я здесь, правда!

Она добавила мысленно: если Нанна не рассказала ему об этом.

Но даже это не могло бы ничего изменить.

— Чего вы от меня хотите? — прошипел он. — Я должен взять за повод вашего верблюда и отвести вас туда?

Она покачала головой.

— Что тогда вам нужно? Лошади? Машина? Вы потребуете от меня, чтобы я обокрал армию?

— У меня достаточно денег. — Это было не совсем так. Той суммы, которую ей дал с собой Элиас, хватило бы самое большее, чтобы заплатить еще за одно животное, но тогда едва ли что-то осталось бы на необходимое снабжение. Ей требовались пища и вода минимум на две недели.

— У вас больше нет денег, — сообразил он, — иначе мы не вели бы эту беседу.

— Да, правда, я нуждаюсь в продовольствии. Мне нужны седельные сумки и много воды. За вьючную лошадь я могу заплатить сама. — На мгновение ей действительно показалось, что он сможет ей помочь. Но затем его лицо окаменело.

— Нет.

Ее охватило отчаяние.

— Почему нет, Господи ты Боже мой?

— Почему? — Он схватил ее за плечи, и в какой-то момент ей показалось, что он хочет ее сильно встряхнуть, но потом черты его лица внезапно разгладились, и он отпустил ее. — Я был там, Сендрин. И не однажды. Вы полагаете, что знаете пустыню, потому что добрались до этого места? — его голос звучал пренебрежительно. — Вы ничего не знаете! Ничего не знаете о том, что ждет вас там.

Она могла бы подтвердить, что он действительно не имеет никакого представления о том, что ее там ожидает. Он боялся песчаных бурь, жажды и тарантулов, но она знала кое о чем совершенно ином.

— Я могу сама позаботиться о себе, — ответила она упрямо, как ребенок. О небо! Она чувствовала себя совершенно беспомощной.

— Вы и впрямь в это верите? Пройдя путь с несколькими караванами, вы полагаете, что знаете, как выжить в пустыне. Но если вы отправитесь туда одна, с вами не будет эскорта, который смог бы охранять вас. Не будет жирных торговцев, у которых вы сможете купить вяленое мясо и сушеные фрукты. И, уж будьте уверены, не будет никаких бочек на спинах верблюдов, из которых вы могли бы нацедить себе воды, как только вам захочется пить. Здесь все по-другому.

— Вы ожесточены, в этом все дело, — внезапно она испытала потребность уколоть его. — Почему вы такой злой, Валериан? Потому что великая битва состоялась без вас? Из-за того, что вы только и можете, что преследовать испытывающих жажду женщин и детей вместо того, чтобы отправиться с оружием в руках сражаться с их мужьями и отцами?

Произнеся эти слова, она тут же пожалела о сказанном. Но было слишком поздно вернуть все обратно. И если быть честной, ей вовсе этого не хотелось. В одном, по меньшей мере, Валериан был прав: она всегда терпеть его не могла.

— Вам легче оттого, что вы оскорбляете меня? — спросил он спокойно. — Тогда можете продолжать. Я прошел и не через такое, уж поверьте мне.

— Вы хотите, чтобы я вас пожалела? Не так ли? — Она обожгла его яростным взглядом и сжала кулаки — еще один беспомощный жест! Она тут же рассердилась на себя за это. — Насколько я помню, вы сами хотели отправиться сюда, или я не права? Солдат до мозга костей! Так это было?

Валериан на несколько секунд задержал на ней взгляд, затем отвернулся и выглянул из прохода между бараками во двор. Солнце уже село, и теперь повсюду сновали мужчины с факелами. Сендрин становилось все сложнее разобрать выражение лица Валериана.

— Вы правы, — тихо сказал он. — Если вы хотите услышать это — да, вы правы. Для меня, так же как и для вас, было ошибкой прийти сюда. — Он сделал короткую паузу, затем продолжил: — Пустыня и вообще вся эта страна не созданы для нас. Все, что мы можем здесь сделать, это только умереть.

Профессор Пинтер сказал нечто подобное. Она никогда не подумала бы, что услышит однажды это от Валериана. Ему всего лишь двадцать лет, но тот, кто сейчас стоял перед нею, казался ей стариком, усталым и побежденным.

— Нельзя смотреть на все подобным образом, — проговорила она, голос ее звучал смиренно, что поразило ее саму. — Легко обвинять во всем эту землю. Мы пришли сюда, и мы должны были знать, что нас ожидает. — Затем ей пришло в голову, что Валериан, в отличие от нее, никогда не имел выбора: он-то родился на Юго-Западе. Но это не оправдывало его. Нельзя считать виновницей собственных неудач пустыню. — Мы видим в этой стране только то, что хотим видеть, — добавила она.

— Вы так думаете? — в темноте его лица почти не было видно, только далекий свет смоляных факелов очерчивал его профиль. Он по-прежнему не смотрел на нее. — Я не знаю, возможно, вы и правы, — его голос звучал подавленно, и Сендрин стало ясно, что она и представить себе не могла, через что ему довелось пройти.

— Вы были там! — сказала она внезапно. — Вы воевали против гереро. Вы обманули своих родителей, когда утверждали, что не было никаких боев.

Он молча кивнул.

— И это выглядело совсем не так, как вы себе представляли.

Одним движением он обхватил ее и больно сжал указательным и большим пальцем ее подбородок. Но она не сопротивлялась, просто стояла перед ним.

— Убивать — это всегда не то, что ты себе представляешь, Сендрин, — прошипел он зло. — В тот момент, когда совершаешь убийство, кажется, что это легко. Слишком легко. Ты лишаешь жизни другого, думая только о своей собственной, о том, что тот, другой, больше не сможет причинить тебе вреда. Ты думаешь только о своей удаче. Ты целишься в человека не для того, чтобы просто испугать его, и направляешь свой штык ему в сердце не только для того, чтобы внушить ему страх. Ты хочешь его убить, и тебе это удается. Ты чувствуешь себя хорошо. Ты чувствуешь себя великолепно. Вот что такое убивать, и ничего больше.

— А потом? — спросила она спокойно.

Он помедлил, затем отпустил ее.

— То, что бывает потом, — это совсем другое дело.

Не пустыня изменила его. Он давно уже не думал ни о гордости, ни об отечестве, он пытался понять смысл всего этого. Зачем он здесь? Зачем он борется против людей, чью страну завоевали его предки? Постепенно она осознала всю тяжесть возникшей перед ним дилеммы. Валериан был солдатом, и он ненавидел каждое мгновение своего существования в этом качестве.

— Почему вы не уедете отсюда? — спросила она через некоторое время. — Ваш отец мог бы позаботиться о том, чтобы вы могли уволиться из армии. Он мог бы…

— Нет, — перебил он ее. — В этом случае я никогда не смог бы смотреть в глаза своей матери.

— Это так важно для вас? Ведь ваш отец тоже покинул армию, ему приходилось тогда так же несладко, как и вам сейчас.

— Это ничего не изменило бы. Сюда прибыл бы кто-нибудь другой и занял бы мое место.

— Вы хотите сказать, что для вас все дело в принципе?

Он покачал головой.

— Вам этого не понять. Это замкнутый круг.

Почему здесь все, снова и снова, повторяют одни и те же слова по совершенно разным поводам? Пинтер, Нанна, Валериан — все они словно сговорились. Эта страна не для нас. Замкнутый круг. Она не хотела больше этого слышать. Разве никто не понимал, что на самом деле речь шла только о них самих, что все, что происходило, и начиналось в них самих? Проще всего было бы накричать на него: прекрати обвинять обстоятельства! Ты сам их создаешь!

Она знала, что сейчас он хотел услышать что-то совсем другое. Но она не была уверена, что это так и есть. Было весьма самонадеянно с ее стороны пытаться понять ход его мыслей.

— Послушайте, Валериан! — Она схватила его руку, оказавшуюся холодной и жесткой. — Вы поможете мне или нет?

Он снова выглянул во двор, удивляясь, что до сих пор их никто не разыскал. Теперь он действительно начинал ей сочувствовать, но именно этого ей хотелось избежать. Кроме того, она сомневалась, что он на самом деле относился к ней с сочувствием. Он уже очень давно жил в своем собственном маленьком мирке, в своем микрокосмосе — системе из вины, судьбы и странной категории страдания, которую он сам не мог бы облечь в слова.

— Подождите здесь, — сказал он после некоторого промедления, затем сжал ее руку и вышел из прохода между бараками.

Она увидела его тонкий силуэт на фоне колеблющихся огней факелов.

Сендрин смотрела, как он пересекает двор, направляясь к группе офицеров, которые возбужденно о чем-то беседовали. Она увидела также троих торговцев, вместе с которыми прибыла в форт. Они стояли шагах в двадцати от нее, слева от ворот, и торговались с мужчиной, очевидно поваром компании. Их верблюды лежали неподалеку, рядом с поилками, верблюд Сендрин был вместе с ними. Он поднял голову. Оба его глаза были закрыты.

Валериан прервал спор офицеров, заговорив с ними. При этом он несколько раз украдкой взглянул в сторону Сендрин. Внезапно движущаяся колонна фургонов закрыла от нее Валериана и его собеседников.

Впоследствии Сендрин не могла точно вспомнить, что ее обеспокоило больше — взгляды Валериана или же общая атмосфера, царившая в форте. Не задумываясь, она покинула свое убежище между бараками и побежала под прикрытием фургонов к верблюдам. Торговцы были слишком заняты, чтобы заметить, что Сендрин взобралась в седло и приказала верблюду встать. Подгоняя животное, она направилась верхом в сторону ворот.

Она поняла, что Валериан предал ее, в тот же самый момент, когда свет факелов, закрепленных на воротах, упал на ее лицо. Из группы офицеров раздался громкий крик, и двое мужчин бросились бежать за ней. Валериан, помедлив несколько секунд, побежал следом.

Сторожа были заняты списками, в которых они отмечали грузы, находящиеся в фургонах, поэтому они слишком поздно отреагировали на крики офицеров. Прежде чем они отвлеклись от своих бумаг и огляделись по сторонам, Сендрин уже успела выехать на своем верблюде через ворота.

Она знала, что Валериан желал ей только добра. Наверное, с ее стороны было наивно ожидать, что он позволит ей отправиться верхом в Калахари. Но она прошла слишком долгий путь, чтобы теперь позволить кому бы то ни было помешать ей. Солдаты, находившиеся за пределами форта, еще ничего не знали о событиях внутри него, и поэтому Сендрин спокойно проехала мимо них, напряженно всматриваясь в темноту. Только на западе, на горизонте, виднелась еще узкая полоса света. Факелы освещали лишь те участки лагеря, где солдаты были заняты работой. Справа от Сендрин стоял готовый к отъезду фургон с запряженной в него лошадью; семь фургонов стояли в ряд, в каждой упряжке было по две лошади, дремавшие в ожидании сигнала к отправлению. Сендрин направила своего верблюда к фургонам.

Наверное, в форте было как минимум десяток выдающихся следопытов, поэтому, чтобы не попасться им на глаза, она не могла позволить себе приказать животному присесть. Она просто выскользнула из седла и упала с высоты двух метров в мягкий песок. Перед прыжком она пришпорила верблюда в надежде, что тот отреагирует так же, как это сделала бы лошадь. И действительно, верблюд галопом поскакал мимо фургонов в пустыню, на восток, где уже через несколько метров его скрыла тьма. Спустя некоторое время животное само вернется к воде и корму, но Сендрин надеялась, что это произойдет не раньше, чем через час или два.

Сендрин не оглядывалась на своих преследователей, чтобы не тратить зря время. Вместо этого она проворно поднялась с песка. Ее колени болели, но она старалась этого не замечать. Пробежав мимо первых трех фургонов, она забралась в четвертый. Он был загружен ящиками, из которых пахло чем-то мясным. Она спряталась за ними и через щель стала наблюдать за тем, что будет происходить дальше.

Прошло несколько минут, пока какой-то человек не попал в ее поле зрения, ограниченное размерами щели. Это был мужчина в форменной одежде. Когда он обернулся, она увидела его лицо и узнала Валериана. Он находился в состоянии глубокой озабоченности. Сендрин спрашивала себя, что творилось теперь у него на душе, — ведь он полагал, что она отправилась та в пустыню верхом, без запасов пищи и воды. Наверное, он был уверен в том, что она потеряла рассудок.

Пока он стоял рядом, мимо галопом проскакали двое мужчин на лошадях, подняв копытами тучи песка. Всадники низко наклонились над гривами лошадей, чтобы их рысаки скакали еще быстрее. Они помчались по следам верблюда Сендрин.

К Валериану подошел офицер. Он говорил тихо, и Сендрин вынуждена была затаить дыхание, чтобы разобрать, что он говорит.

— Мы не можем выделить больше людей, — говорил тот. — Первая колонна отправляется самое позднее через полчаса. Если ее не найдут до тех пор, мы вынуждены будем прекратить поиски. Следопыты понадобятся нам в другом месте.

— Да, — согласился Валериан упавшим голосом, — я знаю.

Офицер, седовласый мужчина, с отеческой улыбкой положил ему руку на плечо.

— Вы были у штабного врача, как я вам советовал?

— Да… нет, я…

— Я понимаю, что с вами творится. Действительно понимаю. Вы не единственный, кто прошел через это.

Валериан еще раз посмотрел в ночную тьму, затем повернул назад и вместе с пожилым мужчиной пошел к воротам.

— Думаю, что нет, — пробормотал он.

По пути офицер продолжал ему что-то говорить, но Сендрин не слышала, что именно. Она поудобнее устроилась в своем убежище между ящиками и попыталась выяснить, нет ли в фургоне воды. Она не смогла ее обнаружить. Вместо этого ей удалось открыть один из ящиков, оторвав прибитую гвоздями крышку, и достать оттуда копченую колбасу, сухую, как ветка дуба. Мясо было пересоленным и вызывало жажду, но можно было не сомневаться, что, по крайней мере, от голода она не умрет.

Сендрин обдумала свое положение. С места сражения у Ватерберга женщины и дети гереро бежали на восток, к центру пустыни. У беглецов было преимущество в четыре дня. Даже пешком за это время они должны были продвинуться довольно далеко в глубь Калахари. Если они действительно двигались на восток, то их путь практически совпадал с тем путем, которым Сендрин хотела следовать в Енох. Если повезет, ей удастся преодолеть больше половины пути в фургоне. И даже если солдаты обнаружат ее, пожалуй, вряд ли они отправят ее обратно или оставят одну в пустыне.

Предсказание офицера оказалось слишком уж оптимистичным. Прошло больше часа, прежде чем двое мужчин уселись на облучке. Сендрин не могла видеть их из своего убежища, но слышала, как они ругали «туземных баб», которые, по их мнению, были виноваты во всех неприятностях. Очевидно, в форте никто не был в восторге от перспективы сутками двигаться по открытой пустыне только для того, чтобы прийти на помощь семьям побежденных мятежников.

Несколько раз дернувшись, фургон пришел в движение. Сендрин нервно погладила рукой карту Пинтера, которую она спрятала под рубашкой, затем откинулась на спину и попыталась уснуть.

* * *

Во время поездки не случилось ничего такого, что позволило бы обнаружить Сендрин. Оба кучера были так заняты собой и своим недовольством, что не обращали никакого внимания на то, что происходило за их спинами. Запасы, хранящиеся в ящиках, скорее всего, предназначались беглецам, так как никто ими не интересовался; продукты для солдат, очевидно, размещались в другом фургоне. Сендрин уже вторую ночь пряталась между ящиками, когда вдруг возник какой-то переполох. Курьер галопом проскакал мимо колонны, громко крича: «Они перед нами! Они перед нами, самое большее на расстоянии нескольких часов!»

Один из кучеров, сидящих на козлах, проснулся от криков и пробормотал слова проклятия. Сендрин больше не решалась спать. Все части ее тела затекли, а мышцы казались окаменевшими. Хоть иногда она и могла позволить себе немного выпрямиться, когда положение ее тела становилось уж слишком неудобным, но деревянные ящики и дно фургона при этом не становились мягче. Прошедшей ночью, когда колонна остановилась на несколько часов, она выбралась из фургона под прикрытием темноты, чтобы немного пройтись. Кроме того, она напилась из фляги, висевшей на облучке, но выпила лишь половину воды в надежде, что этого не заметят кучера, когда выползут из своих огромных военных палаток.

Но теперь, почти через двадцать часов, она снова испытывала настоятельную потребность в воде — жажда иссушила ей горло. Она надеялась, что, как и прошлой ночью, колонна остановится, но теперь, когда цель поездки была так близка, вряд ли можно было на это рассчитывать. У нее не было другого выбора, кроме как терпеть.

Когда всадники и кучера фургонов наконец остановили лошадей, сквозь полуоткрытый вход фургона уже просачивался рассвет. Крики и команды резко звучали в утреннем воздухе, замершем в ожидании момента магической смены ночного холода на жару дня. Сендрин, разумеется, осознавала, что непременно будет обнаружена — не позднее, чем разгрузят первые ящики; она подумывала, не лучше ли сдаться добровольно. Но, поразмыслив, она решила, что тогда ей наверняка не удастся украсть верблюда и продовольствие. Нет, ей нужно было выждать еще некоторое время в надежде на то, что представится случай сбежать. Из разговоров пробегающих мимо солдат она узнала, что гереро находятся на расстоянии нескольких километров. Очевидно, сначала вперед будут отправлены курьеры, чтобы подготовить женщин и детей к прибытию солдат и фургонов. Офицеры, кажется, опасались того, что туземцы могут запаниковать и будет очень сложно выполнить задание переправить их на запад.

Оба кучера уже давным-давно слезли с облучка и оставили фургон без охраны. Сендрин воспользовалась этим и выпила большую часть воды из фляги, оставленной солдатами под скамьей. После этого она почувствовала себя немного лучше, но, к сожалению, ее начал беспокоить готовый лопнуть мочевой пузырь.

Еще через полчаса в полумраке рассвета она вылезла из фургона и проворно спряталась между большими колесами телеги. Большинство солдат собрались группой далеко впереди. Возле колонны остались только патруль и несколько мужчин, заботящихся о запряженных животных. Сендрин без помех облегчилась, почувствовав себя при этом нечистой и униженной; если и было что-то, к чему она не могла привыкнуть за все время длительной поездки, так это к туалету на открытом пространстве и редкой возможности совершать гигиенические процедуры.

Она поспешно забралась в фургон и выбрала себе позицию, с которой, выглядывая из-за облучка, могла наблюдать, что делалось в голове каравана. Группа солдат и их начальники стояли в пятидесяти метрах от нее, и Сендрин не понимала ничего из того, о чем они говорили, за исключением некоторых громко произнесенных приказов. Но даже с этого расстояния она могла заметить, как побледнели мужчины, когда конные курьеры вернулись с информацией о гереро.

Доносившийся до Сендрин невнятный шум на несколько минут стих. Большая часть солдат стояла в строю недалеко от офицеров. Казалось, их парализовало сообщение курьеров. Офицерам также понадобилось время, чтобы найти нужные слова. Затем пустыню огласили резкие приказы, и вскоре группа из сорока или пятидесяти всадников пришла в движение. Сендрин поискала глазами Валериана, но издали все военные выглядели одинаково. На какой-то момент ей показалось, что она узнала его среди всадников, покидавших лагерь, но она не вполне была уверена в этом.

Оставшиеся — их было около сотни — получили приказ отдыхать. Немедленно были натянуты навесы от солнца, под которыми собрались небольшие группы солдат. Они курили или играли в карты. Около двадцати фургонов установили кругом для защиты от возможного нападения. Тот факт, что было выставлено только несколько часовых, позволял предполагать, что на самом деле атаки не опасались.

Сендрин много бы отдала за то, чтобы узнать, какие новости принесли курьеры. Ускакавшие всадники были вооружены, но непохоже было, что они отправились сражаться. Сендрин заметила среди них как минимум троих врачей.

Прошло несколько часов, прежде чем мужчины вернулись. Некоторые из них с окаменевшими лицами докладывали что-то своим начальникам, другие сразу же отошли в сторону и отказывались сообщать любопытным подробности увиденного. Вместо того чтобы присоединиться к другим, они собрались в кучки чуть в стороне и почти не разговаривали друг с другом. У Сендрин было такое впечатление, что некоторые из них находились в шоке. Что-то повлияло на них таким образом, что они не могли произнести ни слова и только неподвижно смотрели на пустыню. Им явно нужна была помощь врача, но медиков, отправленных с группой солдат, похоже, не было среди Прибывших. Валериана также нигде не было видно.

Была послана следующая группа, на этот раз ее возглавлял командир отряда. За ним следовали пять фургонов и около сотни всадников. Сендрин предположила, что в фургонах находились медикаменты.

Солнце уже давно стояло в зените, когда вернулись некоторые из солдат. Лицо командира посерело, он молча спрыгнул с лошади и вместе с офицерской верхушкой зашел в палатку. Жара стала невыносимой — Сендрин решила, что было около сорока градусов. Несмотря на это, в лагере царило сильное беспокойство. Солдаты из второй группы все еще оставались вместе, многие из них спали, возможно под воздействием успокоительных средств, выданных врачами. Очевидно, они получили приказ не говорить о том, что видели.

Сендрин тем временем выпила всю воду кучеров. Она оставила фляги открытыми, чтобы мужчины подумали, что их содержимое вытекло. Почти так же, как жажда, ее мучило любопытство. Хотя она целый день наблюдала за поведением людей в лагере, ей все еще не удалось узнать ничего определенного — все разговоры велись на слишком большом от нее расстоянии. Подобраться поближе при свете дня было невозможно.

Итак, она ждала наступления темноты. Ее мучила неизвестность, и стало почти безразлично, обнаружат ее или нет. Едва солнце скрылось за плоскими гребнями холмов, она выбралась из фургона и проворно проскользнула к группе никем не охраняемых верблюдов. Они лежали в двадцати метрах от нее во временном загоне, устроенном из жердей и канатов. Сидя на корточках, она под прикрытием животных переждала, пока лагерный патруль пройдет мимо, затем отвязала одного из верблюдов. Тот протестующе засопел, но никто из солдат, спавших у костров или в палатках, этого, кажется, не заметил. Сендрин замотала в покрывало несколько копченых колбас и положила их в седельные сумки. Затем она оценила на вес резиновую флягу, оставленную хозяином животного. Она была полна лишь наполовину.

Сендрин на несколько секунд закрыла глаза, затем, волнуясь, набрала полную грудь воздуха и взобралась на спину верблюда. За прошедшее время Сендрин натренировалась в обращении с животными. Верблюд тотчас поднялся и двумя широкими шагами переступил через канат ограждения. Сендрин, не оглядываясь, направила животное из освещенного круга по самому короткому пути.

Лагерь располагался в неглубокой долине, склоны которой в случае нападения можно было использовать как защитные валы. Когда Сендрин поднялась на восточный склон, она увидела, что долина с ее редкой травяной растительностью была последним клочком земли; сразу за ней начиналось освещенное звездами море дюн, подобное тому, что она видела в своих снах. Большую часть следов, которые вели из лагеря вперед, на восток, уже развеял ветер. Тем не менее Сендрин увидела кое-где между дюнами глубокие борозды, оставленные в песке фургонами. Она следовала по ним, поторапливая своего верблюда.

Во второй половине дня беспрерывно отправлялись и снова возвращались в лагерь группы солдат, так что в конце концов Сендрин потеряла им счет. Она не знала, вернулись ли солдаты вечером, как не знала и того, охранялось ли то неизвестное место, к которому она теперь спешила.

Она проехала верхом два или три километра, прежде чем дюны стали плоскими, перейдя в большую равнину. Здесь земля была твердой, пронизанной паутиной трещин, словно дно высохшего озера. Она позволила верблюду бежать медленнее, чтобы он не поранил копыта на жесткой земле.

Через два километра она заметила что-то в песке. Звездный свет падал на поверхность земли и, отражаясь от нее, создавал мерцающую бело-синюю подсветку. Этот таинственный свет, казалось, больше скрывал, нежели обнажал, но, несмотря на это, можно было отчетливо рассмотреть то, что торчало перед Сендрин из земли.

Издалека это выглядело согнутой веткой или остатками засохшего куста. Но, подъехав поближе, Сендрин поняла, что это была рука человека.

Она не лежала отдельно в песке, нет, она принадлежала телу, скрытому землей, кривая, с судорожно сжатыми пальцами, похожими на конечности мертвого тарантула.

Сендрин в панике осматривалась вокруг, и, хотя не было никого видно, она не решилась спуститься с верблюда и рассмотреть странную руку поближе. Теперь она дрожала всем телом, хотя уже давно накинула на плечи одеяло. Если станет холоднее, у нее еще оставалось покрывало с седла.

Но ее дрожь была вызвана, конечно, не холодом, даже если она и не хотела себе в этом признаться. Вид руки был сам по себе достаточно неприятен, но то, что она увидела через сто метров, потрясло ее до глубины души.

Впереди была видна верхняя часть туловища женщины, наклонившейся так, что ее спутанные косы касались земли. Ее руки были раскинуты в умоляющем жесте, а когда Сендрин присмотрелась внимательнее, она увидела под грудью женщины трупик грудного ребенка. Он только слегка был присыпан землей. Женщина, должно быть, до последнего держала его в своих руках. К этому времени земля русла реки — это, скорее всего, было именно оно — уже затвердела.

Гереро, вероятно, пытались пересечь эту местность, когда дно реки было еще топким вследствие сильных осадков во время сезона дождей. Русла рек всегда заполнялись водой лишь на короткое время, мощные потоки иссякали в течение нескольких дней. Еще некоторое время после этого земля оставалась вязкой и заболоченной, а затем внезапно застывала. Русло реки, посреди которого находилась Сендрин, оказалось таким широким, что не было видно его краев. Возможно, что в этом месте река превращалась в широкое озеро. Гереро зашли прямо туда, в надежде вовремя выбраться на другую сторону. Наверное, с каждым шагом они погружались все глубже, и когда наконец осознали, что размеры заболоченной поверхности огромны, было уже слишком поздно возвращаться назад. Размягченная земля пустыни засасывала их все глубже и глубже, а затем в течение трех-четырех дней застыла, став твердой, как камень. Большинство гереро к тому времени были уже мертвы или безумны.

Сендрин неподвижно сидела в седле, понукая верблюда идти дальше. Она знала, что ее ожидало, но она не могла теперь повернуть назад. Через несколько шагов она наткнулась на трех мертвых гиен, которые были, очевидно, застрелены солдатами. Снова и снова у нее возникало ощущение, что по краю обозримого пространства что-то двигалось, по равнине мелькали быстрые тени — вероятно, это были шакалы, а может, гиены или другие животные Омахеке, питающиеся падалью. Сендрин радовалась, что сидит так высоко над землей, и рассеянно почесывала щетинистую шею верблюда.

Теперь перед ней оказалось множество наполовину увязших трупов: женщины, дети, кое-где были видны волы — их беглецы гнали на восток. Она не имела никакого представления, как много гереро убегало от белых колонистов, но она опасалась, что самое ужасное ее ждало впереди.

Сендрин проехала по равнине от края дюны пять или шесть километров и достигла основной группы беглецов. Она так сильно вцепилась обеими руками в шкуру животного, что верблюд яростно закричал. Звук разнесся по равнине, долго отдаваясь эхом.

Больше тысячи людей нашли свою смерть на территории площадью менее пятисот квадратных метров. Издалека это зрелище напоминало окаменевший лес, который Сендрин и ее эскорт видели в Каоковельде, — искореженные черные формы резко выделялись на фоне светлого песка, — но запах разложения вблизи них говорил об ошибочности такой версии.

Из земли торчали руки, напоминая сломанные ветки. Некоторые туловища были погружены в землю по бедра. Люди пытались вырваться из ловушки, распластавшись на животе или на спине. Они исчезли в земле почти полностью — от некоторых на поверхности остались лишь рука, ладонь или затылок. Сендрин в последнее мгновение натянула поводья, чтобы верблюд не наступил на лицо, возвышавшееся над окаменевшей землей как одинокий, странной формы камень.

Сендрин качнулась в сторону, затем снова выпрямилась. У нее кружилась голова, равнина начала вращаться вокруг нее, верблюд нес ее вперед, вглубь этого безумного сада трупов, и вскоре вокруг нее уже не было ничего, кроме искаженных страданием лиц, окаменевших в последнем взмахе рук и спин, выглядывавших из песка как костяные острова. Среди умерших больше всего было женщин и детей, но она видела также много мужчин, спасавшихся бегством вместе со своими семьями. Возможно, одни из них поняли, насколько безнадежна война с белыми завоевателями, другие не захотели расставаться со своими женами и детьми. Было страшно представить себе, что все эти жуткие трупы когда-то были людьми со своими желаниями, устремлениями и страстями, и мысль о том, что именно немецкие колонисты были ответственны за эту катастрофу, вызывала в ней чувство вины.

Земля раскачивалась и вращалась все сильнее, и, хотя верблюд продолжал двигаться, совершенно не обращая внимания на окрестности, Сендрин казалось, что сама она стоит на месте, подобно пленнице, которую пустыня удерживает невидимыми цепями. Как порыв ветра, на нее обрушилось осознание того, что должны были ощущать гереро, когда вокруг них очень медленно застывала земля, гереро, ставшие добычей Омахеке, понимающие, что они умирают — они сами, их дети, все, кто был им дорог. Пустыня просто поглотила их, сожрала заживо, так что люди могли чувствовать и понимать все происходящее с ними.

Тысячи мертвых глаз, казалось, с упреком смотрели на Сендрин. Посмотри, что вы сделали, жаловались мертвые, смотри и признавай свою вину! Она слышала голоса, будто доносящиеся из ее прошлого, расплывчатые и неясные.

Она поняла, что, если будет продолжать смотреть на трупы, они станут посещать ее в видениях, хуже того, они будут притягивать ее к себе. Сендрин придется, став одной из гереро, пережить их смерть, в отчаянной борьбе с трясиной и безумием.

Она пыталась защититься, противилась этому изо всех сил, но она знала, что у Нее не было ни малейшего шанса спастись. Она думала, что научилась контролировать свои видения и сны, но теперь она убедилась в обратном.

Вокруг нее гереро возвращались к жизни. Наполовину засосанные трясиной тела, тонкие руки с дрожащими пальцами медленно раскачивались вперед-назад в жутком танце. Раскрывались челюсти, из чьего-то рта выполз скорпион, высовываясь между высушенных губ, как покрытый коркой язык. Глаза с желтыми зрачками и пустые глазницы обращались в ее сторону, в нее впивались укоризненные взгляды. Дети потягивались на песке, раскрывали рты в безмолвном крике. Один вол, ноги которого увязли в земле, начал бушевать, он беззвучно метался, вертел головой, из его рта шла пена; свет звезд пылал у него на рогах, как огненные котлы на головах нечистой силы. Вот уже рогатый череп заслонил собою все пространство, он пристально, пронизывающе смотрел на нее и издавал высохшим горлом странные звуки. Слоги складывались в слова, слова составляли неведомый язык с резкими шипящими звуками, не принадлежащий этому миру.

Ей вспомнился рассказ старого священника о встрече Иисуса с искусителем в глубине пустыни, отрезанной от остального мира. Одновременно она видела, как рога приближались к ней, многократно изогнутые, острые, как иглы, испачканные кровью мертвых. Адриан, — взмолилась она, — почему ты не поможешь мне?

Все эти недели она часто думала о нем, но никогда не пыталась вступить с ним в контакт. Иногда в темноте ночи у нее возникало чувство, что он ищет ее, ей казалось, что он не так далеко от нее и все же недостаточно близко, его призрак оставался на краю ее восприятия. Но она никогда не пыталась ухватиться за руку, протянутую им, может быть, из-за того, что на самом деле не верила во все это, а возможно, и потому, что боялась причинить ему зло.

Но сейчас она выкрикивала его имя, звала его снова и снова, а потом, когда она почувствовала, что руки трупа гереро уже ощупывают ее ноги, а рогатый череп нашептывает ей на ухо нечто соблазнительное, тогда внезапно пришел ответ.

Я здесь, — говорил Адриан из бесконечной дали. — Я с тобой.

Даже мысленно призыв Сендрин звучал пронзительно!

— Помоги мне!

Некоторое время царило молчание, затем он сказал: — Будь осторожна, Сендрин. Они здесь. Мертвые. И Он. Они ненастоящие. Только плоды… — Голос исчез, но спустя несколько секунд возник вновь: — воображения…

Но я могу ощущать их. Я чувствую их. Я слышу их запах. Я могу слышать их.

Будь осторожной, — снова повторил Адриан, голос его звучал все тише, как-то невнятно.

Но если это только воображение…

Берегись не воображения, — перебил он ее. — Не этого… — и снова его голос исчез в никуда.

А кого, Адриан?

Молчание.

Кого?

Наступившая тишина оглушила ее, вызвав болезненные ощущения, она отогнала шепот рогатых. Щелканье зубов мертвецов звучало на уровне ее бедер, не поднимаясь выше.

Голос Адриана не был слышен, и Сендрин не верила, что он вообще разговаривал с ней. Мысленные желания, порожденные отчаянием и паникой. Прощальная песня ее разума.

Затем звуки вернулись — чужие звуки, слоги, тона. Голос — не Адриана — бушевал, как ураган, вокруг нее, внутри нее, сотрясал ее дух, нападая на нее со всех сторон. Мир шаманов и духов охватывал ее просящими, умоляющими звуками. Это был голос незнакомой женщины, и снова она звала Сендрин, выкрикивала ее имя из пространства по ту сторону действительности.

А затем — быть может, в тот же самый момент, а может, много позже — Сендрин выскользнула из седла, и черные руки стали тащить ее в землю, она не защищалась, ничего не говорила, ни о чем не думала, просто скользила в глубину и видела окружающие ее черные тела, видела склонившиеся над ней черные лица. Перед ней была одна лишь чернота, она вдыхала черноту. Сендрин погружалась в пучины бессознательности и терялась в них.

 

Глава 2

Это было не лицо гереро, и уж тем более не лицо мертвеца. Оно улыбалось ей сверху лукаво, но в то же время и озабоченно. Губы шевелились, пытаясь что-то сказать, но она пока была не в состоянии понимать слова. Через некоторое время лицо исчезло, и она снова заснула. Но как только она проснулась, оно снова было здесь, и теперь она понимала сказанное.

— Белая шаманка, борец против Великого Змея, женщина из чужой страны, — просыпайся!

Она поморгала, ослепленная светом, окружающим лицо, и поняла, что перед ней. Сверкающий солнечный свет проникал сквозь брезент палатки. Ей было тепло. Наконец ей снова тепло! Дрожь прекратилась, она удивлялась своему спокойствию. Затем она узнала мужчину, склонившегося над ней. Было такое ощущение, будто провалы в ее воспоминаниях постепенно заполняются. Если бы она только могла вспомнить его имя…

— Кваббо! — вырвалось у нее.

Сан кивнул и одарил ее благосклонной улыбкой.

— Ты проснулась. Это хорошо.

Она попробовала поднять голову и удивилась, что это ей удалось сделать без труда. У нее было такое ощущение, как будто ее тело истерзано, как будто она попала в аварию или ее избили, но она не ощущала никакой боли. У нее заметно прибавилось сил. Во рту ощущался странный вкус, необычный и пряный. Наверное, Кваббо дал ей какую-нибудь травяную микстуру.

— Как ты попал… — Ее голос звучал так хрипло, словно она долго кричала. — Как ты сюда попал?

Он ответил вопросом на вопрос.

— Ты ведь знаешь, где ты находишься?

— Я… Где я, Кваббо?

— В лагере моих людей.

— Но не в Виндхуке? — обеспокоенно спросила она.

— Нет, — успокоил он ее и погладил твердыми пальцами ее ладонь, — конечно, нет. Ты недалеко от того места, где мы тебя нашли, лишь немного восточнее. Дальше в пустыню.

— Гереро…

— Да, — подхватил Кваббо, — мы видели их.

— Они ожили.

Сан покачал головой.

— Все они мертвы. Если они и воскресли вчера ночью, то только в твоих мыслях.

— В другом мире они были живы, — настаивала она.

— Он кое-что использовал, чтобы испугать тебя.

— Искуситель! — вырвалось у нее в ту же секунду. Она поняла, что ведет себя как наивный ребенок.

— Можешь называть его как хочешь. — Кваббо задумчиво подергивал себя за натянутую на кадыке кожу.

— Что он такое? — спросила она. — Черт?

— Вы, белые, всегда говорите о Боге и о черте. Вы видите причину всего происходящего либо в одном, либо в другом. Но это разделение бессмысленно. Все в мире едино, добро и зло — единое целое. Только тогда это действительно божественно.

В настоящий момент ей было не до философских рассуждений о таких вещах. Воспоминания о видениях заполняли ее мысли. За прошедшее время она четко осознала, что это действительно были видения, а не реальность.

— Я думал, ты умнее, — внезапно проговорил Кваббо.

— Ты снова читаешь мои мысли? — спросила она спокойно. Если бы она рассердилась, это ничего не изменило бы.

— Это гораздо больше, чем просто видения, ты знаешь об этом, — продолжал он, не обращая внимания на ее вопрос. — В том, что видят шаманы, заключена большая правда.

— Может быть. Но я, в отличие от тебя, не шаман. Возможно, я и обладаю некоторыми из этих… способностей, но я не такая, как вы.

— Разумеется, — согласился он с нею. — Ты в тысячу раз могущественнее, чем я или любой другой маг.

— Вздор.

— Если тебе требовались еще какие-то доказательства, то ты их получила там, среди трупов гереро. Там кое-что явилось тебе.

— Откуда ты об этом знаешь? Я разговаривала во сне?

Он улыбнулся.

— Ты видела существо с рогами.

— Это был вол, — упрямо возразила она.

— Ты хорошо знаешь, что это был не вол.

— А если и так, что это доказывает?

— Ты видишь божественные картины. Твой бог показался тебе в одной из своих ипостасей. Мы, шаманы, можем понимать указания богов, мы принимаем их послания, но никогда, поверь мне, никогда они не показываются нам сами.

— Что же теперь будет? — Она села на ложе из одеял и шкур, устроенном санами. Палатка была достаточно высокой, чтобы она могла в ней стоять. Снаружи проникал запах жареного мяса.

— Ты пришла сюда, потому что ты что-то ищешь, — сказал Кваббо. У него была скверная привычка всегда говорить то, что она и без того уже знала, хотя многое из того, что он говорил, казалось ей какой-то абракадаброй. — Ты ищешь что-то в пустыне, и я не вижу причин, почему ты не должна это делать.

— Я слышу голос женщины, — проговорила Сендрин.

Не было никакого смысла что-то скрывать. Наверное, он и без того уже давно знал это. Он согласно кивнул.

— Она призывает тебя.

— У меня вообще могут быть от тебя какие-нибудь тайны? — спросила она рассерженно, но в душе она уже смирилась с его осведомленностью.

— Существование женского голоса не является тайной. Каждый, владеющий силой шамана, может слышать ее призывы. Тот мир заполнен ими. Они пронзают его, как сеть, на которую рано или поздно натыкается каждый из нас.

— Значит, женщина зовет и всех остальных?

— Нет, только тебя.

— Но это не имеет никакого смысла!

— Ты не имеешь никакого представления о том, какая сила дремлет в тебе, белая шаманка. Никакого представления!

— Не называй меня так!

— Извини меня. Но даже твой гнев не сможет ничего изменить. Призывы предназначены одной тебе.

— А что, если я не стану их слушать?

— Ты на самом деле полагаешь, что имеешь выбор?

Она хотела возразить, но слишком запуталась во всем этом, чтобы продолжать спор. На мгновенье она закрыла глаза и попыталась вновь обрести то чувство покоя, какое она ощутила при пробуждении. Она должна оставаться хладнокровной и невозмутимой, если хочет выйти из всего этого целой и невредимой.

— Ты хочешь убедить меня в том, что все, что я делала, я делала не по своей воле? — спросила она, но вовсе не была уверена в том, что хочет услышать правдивый ответ.

— Ничто не происходит по своей воле.

Она спросила себя, сказал ли это Кваббо просто так, или он действительно верил в это. На первый взгляд его слова казались пустой болтовней, порождением духовных исканий; но пока его слова какое-то мгновенье висели в воздухе, словно загадочный аромат, она подумала, не скрывался ли за ними какой-то иной смысл.

Она задавала себе вопрос: что произошло бы, если бы она сейчас просто встала и ушла на запад, прочь от этой загадочной, зовущей ее женщины, обратно в цивилизацию? Смогли бы кто-нибудь или что-нибудь остановить ее?

Ответ был ясен и прост: голод, жажда и дикие животные не позволят ей одной уйти отсюда. Означало ли это, что сама природа была заодно с таинственной женщиной?

О небеса! Насколько же все запутано! Из, казалось бы, простых фрагментов складывалась очень странная мозаика. Но обычно бывает наоборот: по отдельности непонятные части головоломки только в соединении друг с другом обретают смысл. Здесь же все было по-другому. Не путь был таинственным, а цель. Несомненно, она была более таинственной, чем Сендрин могла себе это представить.

— Как ты меня нашел? — спросила она сана.

— Я шел по твоим следам.

Лицо Сендрин сморщилось.

— Почему у меня такое чувство, что ты имеешь в виду вовсе не следы моих ног?

Кваббо широко ухмыльнулся. Впервые она заметила, что у него отсутствуют два верхних резца.

— Все может быть.

— Хорошо, — смирившись, проговорила она, — ты нашел меня. Значит, пришло время, когда ты мне откроешь, что тебе от меня нужно.

— Сопровождать тебя, выполняющую свою миссию.

— Мою миссию?

Он серьезно кивнул.

— К победе над Великим Змеем.

Она подавила стремление снова опуститься на свое ложе.

— Я сдаюсь, Кваббо, — вздохнула она. — Я больше ни слова не понимаю из того, что ты говоришь. Но это, правда, и неважно. Это больше не имеет никакого значения. Призывы из другого мира, большая змея…

Он понимающе улыбнулся.

— Я хочу объяснить тебе…

— Я надеюсь на это.

— …если ты позволишь мне сказать.

Сендрин коротко кивнула.

— Великий Змей является из пустыни — оттуда, куда не ходят даже саны. Там очень жарко, так жарко, что никакой человек не может там жить. Каждый вдох сжигает человека изнутри, как огонь, жара заставляет плавиться мысли. Вы называете это безумием, не так ли? Да, обычные люди становятся безумными, если они идут туда без защиты. Это место, в котором живет Великий Змей. Он бродит вокруг в поиске того, что можно было бы разрушить. Но все, что он находит, — это песок, ничего, кроме бесконечного песка, — Кваббо руками очерчивал контуры представляемого пространства. — Однако сейчас, в этот момент, он движется на запад. Этот путь далек даже для него. Но он приближается, в этом нет никакого сомнения.

— Кваббо, — проронила Сендрин, пытаясь говорить спокойно и благоразумно, — для тебя все это может быть очень важным. Ты веришь в эти вещи, ты вырос с этим. Но для меня это всего лишь легенды, а для вас, несомненно, — часть вашего мира.

— Однако Великий Змей существует! Это не легенда. Ты сама видела его!

— Я сожалею, — покачала она головой, — но…

— Ты видела его! — резко перебил Кваббо.

— Змея? Я не знаю, что, ты имеешь в виду.

Но действительно ли это было правдой? Именно Змей искусил Еву в саду Эдема. Змей был чертом, искусителем, олицетворением зла в христианской вере. Действительно, не встретила ли она вчера ночью искусителя?

К ее удивлению, Кваббо имел в виду нечто совсем иное.

— Буря из твоих видений, буря, которую ты видела на горизонте! Она — Великий Змей.

— Вихрь?

— И да и нет. Великий Змей может выглядеть как ураган, но на самом деле он нечто большее. Значительно большее.

Она призвала себе на помощь картины из своих снов. Фигура в белой одежде, которая ведет по пустыне бурю, как собаку на цепи, — или спасается от этой бури — точно было не разобрать. Ад, который угрожал разорвать горизонт, — это было самым ужасным из всего, что она только могла себе вообразить. Пропасть, которая могла поглотить даже звезды, месть всему живому абсолютной черноты, опустошающей все, что попадало в зону ее воздействия.

Возможно, Кваббо был прав, и это явление действительно не было всего лишь бурей.

Но, черт возьми, это был только сон! Или несколько снов, в крайнем случае, видений. Но она не станет серьезно воспринимать россказни Кваббо о змеях-духах и тем более о загадочных миссиях. Да, конечно, в определенной степени она верила в свой талант — Адриан знал о нем, почему же она должна в этом сомневаться? — но она была слишком далека от того, чтобы видеть себя воительницей, а туземцы, оказывается, вообще считали ее главной фигурой их мира богов. Сендрин Мук, победительница Великого Змея. Это было действительно смешно, совершенно нелепо.

— Ты пытаешься не верить самой себе, — проговорил Кваббо, — При этом на самом деле ты знаешь правду. Ты должна ее только лишь… как вы говорите? Принять!

— Я не могу принять нечто подобное, Кваббо. Ты понимаешь, я не могу это сделать!

— Почему тогда ты веришь в злой взгляд?

Она с удивлением посмотрела на него.

— С чего ты это взял?

— Ты помнишь маленького чистильщика обуви в Виндхуке? Это сделала ты, Сендрин.

— У него был приступ. Возможно, эпилепсия.

— Тебе лучше знать.

Она вскочила и была настолько возбуждена, что не обратила внимания даже на вновь возникшее головокружение.

— Ты навязываешь мне эти вещи. Ты пытаешься мне их внушить.

— Мне нет необходимости это делать, и ты об этом знаешь. В тебе самой давно уже поселилась уверенность. — Он прикоснулся ладонью к своему низкому лбу. — Там все, что ты должна знать, Сендрин. Прислушайся к своему внутреннему голосу. Все это существует на самом деле!

— Откуда ты об этом знаешь? Я имею в виду, откуда ты знаешь, что случилось с мальчиком?

— Об этом говорят.

Она энергично помотала головой.

— Ты приказал наблюдать за мной.

В его взгляде читался ответ, так что он мог ничего не говорить. Но, тем не менее, он подтвердил:

— Да, это правда.

— С каких пор?

— Впервые некоторые из нас почувствовали твое присутствие вскоре после того, как ты высадилась на берег.

— И с тех пор вы меня преследуете?

— Не всегда наяву, не всегда физически, но мы всегда были с тобой.

Она собралась было схватить его за воротник нелепой полотняной рубашки и как следует встряхнуть. Но, с трудом овладев собой, поспешно отвернулась и мрачно уставилась в щель палатки. Снаружи не было ничего, кроме раскаленных добела песчаных дюн.

— У тебя может быть злой взгляд Сендрин, ты обладаешь силой взгляда. Вещи начинают с тобой разговаривать, если ты смотришь на них достаточно долго и пытаешься заставить их заговорить с тобой. Ты даешь вещам голос: немногие из нас способны на это, и уж наверняка не в такой степени, как ты.

— Но почему я? — спросила Сендрин.

— Ты не можешь задавать такие вопросы.

— Тем не менее я хочу услышать ответ.

Кваббо, казалось, раздумывал.

— Существуют и другие, — начал он, — подобные тебе, даже если они и обладают при этом лишь долей твоей власти. Таким был брат белого священника из Виндхука, такой же — Адриан Каскаден. Мы потеряли обоих. Это большая потеря для нас.

Брат Гаупта умер, насколько ей было известно. Это был несчастный случай, как объяснил ей священник. А что касается Адриана — теперь она и сама не знала, что об этом думать. Она знала только, что она чувствовала по отношению к нему. Чем дольше она его не видела, чем большим было расстояние между ними, тем сильнее она ощущала его близость.

— Но мы, белые, не такие. Мы не должны быть такими, как вы. Это… неправильно.

— Нет, это не так. Возможно, это несколько необычно. Властью может обладать каждый. И, вероятно, это было не случайно — то, что вы приехали сюда из своей страны. Эта земля нашла вас, а не вы ее.

Бессмысленно было приводить контраргументы. У Кваббо на все был один ответ.

Она задумалась, а сан продолжал:

— Великий Змей движется на запад по песку пустыни и дальше — за ее территорию. Он стремится в Ауасберге, Сендрин. Ты знаешь куда.

— К Каскаденам? Но почему?

— Ты видела дом, камни, из которых он построен. И у тебя есть предположение, что это не простые камни.

— Селкирк привез их из пустыни.

Кваббо кивнул.

— Они притягивают Великого Змея. Однажды они уже сделали это. Они выкачивают жизненную силу из тех, кто обитает рядом с ними, и, когда Великий Змей сможет их услышать, он будет знать, куда ему идти.

— Это твое единственное объяснение?

— Ты узнаешь больше об этом, когда перестанешь противиться правде. Когда ты будешь готова учиться. Ты — учитель, Сендрин. Но с сегодняшнего дня, однако, ты должна снова стать ученицей. Ты должна попытаться… должна открыться!

Она подумала о Саломе и Лукреции, ставших частицей ее сердца, как будто они были ее собственными детьми, о Мадлен, строгой, непредсказуемой Мадлен, которую она иногда ненавидела, а иногда восхищалась силой ее духа. Подумала также о Тите и обо всех остальных людях, населявших этот дом. Но прежде всего она подумала об Адриане, который не мог услышать ее голос, но мог слышать ее душой.

Что бы ни скрывалось за той опасностью, которую таили слова Кваббо, она не могла допустить, чтобы хоть одному из дорогих ей людей был причинен вред. Слишком уж хорошо помнила она рассказ Адриана о вихре, бушевавшем вокруг поместья, в то время как лорд Селкирк убивал жену и дочерей. Те события не должны повториться.

— Чего ты от меня требуешь? Что я должна делать? — спросила она и снова повернулась к Кваббо, который, не отрываясь, смотрел на нее.

— До сих пор ты видела только ваш мир, Сендрин. Теперь настройся на то, чтобы открыть и другие миры.

— Но я это уже делала. Я была там, и не один раз.

— Не на самом деле. Только твой дух. Но теперь твое тело будет следовать за твоими мыслями. И когда ты вернешься, ты будешь готова.

— Готова к чему, Кваббо? К встрече с Великим Змеем?

— Готова пережить его нашествие. Готова дать выжить другим, — он наклонил голову и улыбнулся. — Готова совершить нечто для этой страны, Сендрин. Готова стать одной из нас.

* * *

Ритуал начался ранним вечером, спустя несколько часов после того, как Кваббо оставил ее в палатке одну.

— Отдохни, — сказал он. — Тебе понадобится вся сила, которая таится в тебе.

Теперь Кваббо вернулся и вывел ее на улицу. Впервые она увидела лагерь — пять палаток, поставленных широким кругом. Входы палаток были обращены наружу, в сторону пустыни. В центре площадки горел огонь. Солнце еще не село, оно повисло низко над горизонтом, скрытом дюнами, как мерцающий раскаленный шар.

Восемь мужчин сидели возле огня, образовав круг. Часть круга оставалась свободной — это было место для Кваббо и Сендрин. Оба сели на песок, скрестив ноги. Сендрин улыбнулась и неуверенно кивнула остальным мужчинам, ответом на это были ничего не выражающие взгляды. Мужчины тотчас отводили их в сторону, если она смотрела на каждого из них более чем пару секунд.

«Они боятся злого взгляда», — подумала она и не могла разобраться, удовлетворяло ли это ее или смущало.

Кваббо мог не объяснять ей, кто были эти мужчины. Она и так знала, что сидела напротив мудрецов, самых могущественных шаманов санов. Они все пришли сюда, чтобы вместе с ней совершить ритуал открытия внутренней сущности — так Кваббо несколько велеречиво перевел ей название происходящего с языка кои на немецкий язык. Речь шла о своего рода посвящении, если она его правильно поняла, но вместе с тем и о чем-то гораздо большем.

— Наша внутренняя сущность намного лучше, чем мы сами, знает, сколько миров существует за пределами нашего мира, — шептал теперь ей Кваббо, в то время как остальные мудрецы неподвижно смотрели в огонь. — Наш дух и наша внутренняя сущность — едины, и они видят больше, чем мы сами можем воспринимать в наших сновидениях. Внутренняя сущность принимает послания из внешнего мира и дает на них ответ. Некоторые верят — прежде всего те народы, которые вы называете цивилизованными, — что внутренняя сущность сама создает эти образы, придумывает их. Заблуждение! Вещи и миры существуют, и, если ты отказываешься признавать это, тогда ты отказываешься открыть в себе свою внутреннюю сущность и вместе с тем познать самое себя.

Слова Кваббо не так уж отличались от того, что она прочла как-то в философских трудах. Но одно дело было видеть это на бумаге и знать, что кто-то записал их много столетий назад, и совсем другое — слышать эти слова, являвшиеся частью древнего колдовского ритуала, из уст сана. Он произнес их неожиданно четко и ясно.

Получается так, размышляла она, что речь на самом деле идет не столько о магии, сколько о том, что пытались выразить древние философы. О познании, о смысле всего сущего, об установлении контактов с миром. После того как она внезапно пришла к этому выводу, ей стало намного легче настроиться на то, что должно было произойти.

Один из мудрецов поднял с земли связку сухих стеблей проса, наклонился вперед и поджег их от костра. Запах сожженных колосьев в течение нескольких секунд заполнил лагерь. Несколько санов затянули мелодию, то повышая, то понижая голоса. Сендрин вопросительно посмотрела на Кваббо, но тот только коротко мотнул головой, приказав ей молчать.

Через некоторое время Кваббо тоже принял участие в необычном пении, и, хотя Сендрин впервые слышала эту мелодию, она ощущала необъяснимое желание подхватить ее. К своему удивлению, она хорошо знала, какой звук будет следующим. Но она удивлялась недолго. Скоро ее тело в медленном ритме стало наклоняться то вперед, то назад, ее мысли затуманились.

Сендрин впала в транс.

То, что происходило в следующие часы вплоть до предрассветного полумрака, она воспринимала только фрагментарно, как в полусне. Началось с того, что огонь у нее перед глазами окрасился в фиолетовый цвет. Языки пламени казались руками, которые тянулись вверх, к звездам, и жестами обращались к шаманам. Значение этих таинственных символов и знаков оставалось для Сендрин загадкой, а возможно, она просто не могла потом его вспомнить. Фигуры мужчин выступали из огня, духи водили хороводы вокруг сидящих и нашептывали им на ухо скабрезные шутки. Время от времени один из мудрецов вскакивал, обходил всех, кланялся каждому, в том числе и Сендрин, и произносил при этом молитвы, смысл которых оставался для нее непонятен.

Всю ночь выполнялись подобные обряды, звучало пение, но, когда утром из-за дюн появилось солнце, Сендрин казалось, будто с начала действа прошло всего несколько минут. Ей не хотелось спать, она не чувствовала себя уставшей, транс был подобен дремоте, давшей ей необходимые силы и в то же время позволявшей следить за происходящим.

Она воспринимала все как бы помимо своей воли и не сопротивлялась требованию Кваббо встать и выкопать яму недалеко от лагеря, во впадине между двумя дюнами. Песок был мягким и рыхлым, и она разгребала его голыми руками. Наконец, когда яма была достаточно большой, Кваббо приказал ей присесть в яму на корточки, высоко подняв колени. Выемка была почти круглой, диаметром около полутора метров и такой же глубины. Позже, когда Сендрин снова могла мыслить ясно, она осознала, что, вероятно, ей понадобилось несколько часов, чтобы руками выкопать такую яму, тем более что песок был настолько сыпучим, что то и дело срывался на дно ямы с ее краев.

Где-то сзади один из мудрецов бил в барабан, в то время как Сендрин покорно сидела в яме и ждала, что будет происходить дальше. Один шаман белым пеплом обвел круг вокруг ямы и капнул ей на лоб какое-то дурно пахнущее масло. Затем все мужчины опустились на колени и принялись бросать песок в яму, закапывая Сендрин заживо, до тех пор пока над песком осталась лишь одна ее голова. Она не чувствовала никакого страха, даже когда сквозь транс осознала, что не может пошевелиться — только глаза и рот подчинялись ей. Она была теперь единым целым с пустыней и чувствовала, как тепло нагретого песка перетекает в ее тело.

Во время ее поездки из Виндхука к Берегу Скелетов, где-то на просторах Каоковельда, один из сопровождавших ее санов посоветовал ей не поднимать с земли песок. — Никогда не знаешь, сказал он тогда, что окажется у тебя в руке. Позже, когда она видела ползающих по песку скорпионов, змей, пауков и волосатых тарантулов, ей стало ясно, что имел в виду сан. Но теперь, когда она была погребена в песке, она ощущала необъяснимый покой. Внутренний голос говорил ей, что в пустыне не было никого, перед кем она должна была бы испытывать страх. Никто не мог желать ей зла, ни для кого она не могла стать ни жертвой, ни врагом.

Она оставалась в песке весь день совершенно одна — мудрецы спали в своих палатках. Жара была ужасной, в полдень она вызвала у нее болезненные ощущения, тем не менее Сендрин выдержала все. В небе кружили стервятники, но каждый раз, приближаясь достаточно близко, чтобы разглядеть свою добычу, они поворачивали назад и улетали.

Спустя несколько часов после наступления темноты, когда жара уже давным-давно превратилась в холод и в ночном небе заблестели звезды, шаманы вернулись и выкопали ее. У Сендрин возникло такое ощущение, что весь прошедший день был сплошной галлюцинацией, но она не могла вспомнить ни единой подробности, было неопределенное чувство, что она видела другие места и незнакомых существ. Во рту она ощущала своеобразный привкус — сладость меда, но одновременно и остроту, словно надкусила горький перец.

Сендрин напоили и накормили жесткой кашей, не имевшей никакого вкуса. Ей натерли веки растолченными травами, на ухо напевали тихие песни и расчесывали волосы чем-то, похожим на абсолютно черную рыбью кость.

Наконец, когда утро готово было снова сменить ночь, Кваббо сел напротив нее в свете огня, подогнул под себя ноги и приказал ей сделать то же. Она по-прежнему не чувствовала сомнений или страха, у нее не было никакого желания задавать вопросы.

— Другой мир является таким же реальным, как и наш, — говорил он, в то время как сидящие по краю освещенного круга мудрецы безмолвно внимали ему. — Иногда он даже более настоящий, по крайней мере для таких людей, как мы, умеющих переходить с одного уровня на другой совершенно осознанно, понимая, как это опасно. Ты увидишь другой мир собственными глазами. Не теми щупальцами, которые простирает твой дух, а глазами твоего тела. — Он помассировал свои веки большим и указательным пальцами, как будто хотел этим жестом подчеркнуть важность своих слов. — Но ты должна также знать, что в том, другом мире не существует никаких карт или дорожных указателей. Ты должна научиться сама выбирать правильное направление, и ни я, ни кто-либо другой не сможет достать тебя оттуда, если ты заблудишься. Даже смерть не освободит тебя, так как никто не умирает в том мире — по крайней мере, так, как умираем мы, — и твои блуждания будут длиться вечно. В случае, если ты все же сможешь вернуться, возможно, ты ни о чем и не вспомнишь. Будет так, словно ты никогда и не уходила. Но если боги примут тебя, тогда ты будешь знать, что с тобой было, и, тем не менее, будешь молчать об этом, и в этом, и в любом другом мире.

Возможно, Кваббо говорил не прерываясь, но Сендрин время от времени переставала воспринимать его слова, — действо продолжалось большую часть дня, и жара уже начала спадать.

Мудрецы снова нарисовали белым пеплом круг на песке, не превышающий в диаметре шага. Теперь шестеро из них натягивали над ним большую шкуру серого цвета — вероятно, шкуру слона — на высоте одного метра над землей. Каждый из них крепко держался за край и всем своим весом отклонялся назад. Скоро шкура растянулась так туго, что стала напоминать гладкий стол. Двое мудрецов разбрасывали вокруг держащих шкуру санов куриные перья, и, хотя ветер пустыни большую их часть тотчас уносил прочь, все же достаточное их количество оставалось лежать на песке — так, как того требовал ритуал.

Снова мужчины затянули свою мелодию, и снова Сендрин начала им подпевать. Шкура слона светлела, словно под ней горел огонь, языки пламени которого постепенно прожигали ее насквозь. Но свет, растекавшийся по поверхности шкуры, шел не от земли. Он возникал не в этом мире.

Наконец центр шкуры засверкал сияющей белизной — так солнечный свет отражается от поверхности снега. Сендрин принуждала себя держать веки открытыми. Ослепленная, она продолжала наблюдать за происходящим.

У Кваббо в руке внезапно оказался плоский камень, точно такой же, как те, что когда-то давно Сендрин и Элиас запускали прыгать по поверхности пруда в парке. Когда Кваббо бросил его в центр шкуры, камень бесследно исчез посередине сверкающего света. Сендрин украдкой посмотрела под шкуру, но оказалось, что камень не падал на землю. Он на самом деле исчез.

— Теперь очередь за тобой, — повернулся к ней Кваббо. — Пройди насквозь, и ты попадешь в другой мир.

Она не медлила, у нее даже в мыслях не было сопротивляться, так как вот уже два дня она пребывала в состоянии чудесного транса.

Она решительно прошла между двумя мудрецами, державшими шкуру, затем подняла ногу и ступила в круг света. По ее икре пополз поток холода, больше она не чувствовала никаких изменений. Тотчас она подняла вторую ногу, на мгновение замерла и погрузилась в свет.

Если то, что она испытывала, было действительно лишь плодом ее воображения, пестрым сплетением снов, вызванным травами или питьем, то, бесспорно, все это было таким же реальным, как и любой другой момент ее прежней жизни.

Она падала в светящуюся пропасть, затягивающую ее в свою глубину, подобно бабочке, летящей на пламя. Но свет не обжигал ее. Холод, который вначале ощутила ее нога, окутывал теперь все тело.

Еще во время падения она обнаружила, что стала невидимой, она слилась с пучками света в этой бесконечной пропасти, стала всего лишь одной ярко-белой искрой среди мириадов других, молнией, вспыхивающей на неописуемой высоте, чтобы низвергнуться в таинственные глубины.

Вскоре ей показалось, что туннель света заканчивается и переходит в равнину с поверхностью цвета охры, по которой двигалось стадо газелей. Их было так много, что они заставляли содрогаться горизонт. Но вскоре это видение растаяло, она снова пребывала в свободном падении, падала все глубже и быстрее.

Вдруг ей почудилось, будто бы она пробила какую-то мембрану. Свет раскололся на осколки, как исполинское зеркало, осколки брызнули в разные стороны, и Сендрин больно ударилась о песок.

Когда она посмотрела вверх, над ней царил мрак. Некоторые из светлых осколков все еще сверкали в темноте, и, когда Сендрин рассмотрела их внимательнее, она узнала созвездия, которые видела из своего окна в эркере дома Каскаденов.

Небо заслонили девять черных лиц. Кваббо и другие мудрецы склонились над ней, разговаривая о чем-то.

Прошло некоторое время, прежде чем она услышала голос Кваббо.

— Ты отсутствовала два дня и две ночи, — проговорил он с явным облегчением.

С усилием она вспомнила сказанные им раньше слова: если боги примут тебя, ты будешь знать, что с тобой было. Но она не знала ничего об этом, ей помнился только свет.

— Боги не приняли… меня, — с трудом выдавила она и больше ничего не смогла сказать.

Кваббо улыбался.

— Тот, кто пробыл в другом мире так долго, как ты, и, несмотря на это, вернулся оттуда невредимым, является не просто любимцем богов, — он нежно погладил ее по щеке, как отец, гордящийся своей дочерью. — Ты наконец готова, белая шаманка. Завтра мы тронемся в путь, в глубь пустыни.

* * *

Как-то в воскресенье утром Адриан сжег дневник Селкирка.

Он сидел на холодном каменном полу кухни, вырывал из книги лист за листом, сминал их и бросал в огонь большого камина, в заднюю стену которого был встроен один из древних каменных фрагментов. На нем был изображен всадник в профиль, со странным головным украшением. В правой руке он держал копье, готовясь его бросить. Мужчина сидел на животном, которое только на первый взгляд Напоминало лошадь; всмотревшись пристальнее, можно было узнать в нем оленя, у которого только намечались рога. Откуда жители пустыни знали, как выглядит олень?

Тонкая бумага загоралась молниеносно. Прежде чем бросить в огонь следующий лист, Адриан смотрел, как догорал предыдущий. Огонь выжигал черные раны в убористо написанных Селкирком строчках, со все усиливающейся жадностью уничтожал его сообщения о Енохе и массовых захоронениях под дюнами. Прошлое превращалось в пепел.

Гаупт гордился бы мной, думал Адриан с налетом сарказма. Бывший священник хотел уничтожить записки с самого начала, и сегодня Адриан вынужден был признать, что тот оказался прав. Этот дневник причинил столько вреда! Лучше бы Сендрин никогда не находить его. Снова проклинал он Селкирка, как делал это прежде уже десятки раз, — за кровь, которую тот пролил в этих стенах и за их пределами, в Калахари, но еще больше за то, что его преступления могли каким-то образом воздействовать на Каскаденов и Сендрин.

Кухня представляла собой высокое помещение со сводчатым потолком. Через огромные окна внутрь попадал дневной свет; они располагались так высоко, что могли открываться только с помощью длинных жердей. На стенах висели полки, плотно уставленные пестрыми, покрытыми лаком банками для пряностей и разных добавок для выпечки, кухонными принадлежностями, посудой для слуг и всяческой мелочью. В середине помещения находился мощный стол длиной почти пять метров, на толстой деревянной столешнице которого стояли приготовленные блюда.

Обычно здесь с утра до вечера работали несколько женщин — поварихи и их помощницы, — кроме того, в кухне всегда было полно служанок, которые собирались здесь, прежде чем пойти трудиться в другие помещения.

Но сегодня в кухне, как, впрочем, и во всем доме, не было никого, кроме Адриана. Куда ни посмотри, по какому коридору ни пройдись — не было видно ни души.

Два дня назад большая часть слуг покинула дом. Деревня по ту сторону виноградников словно вымерла. Никто не заботился о восстановлении разрушенных хижин. На самом деле нашествие саранчи причинило гораздо больший вред, чем разрушение нескольких кровель, — оно сделало суеверие туземцев таким безумным, что этого не мог понять даже Адриан, уважительно относившийся к культуре санов. Все легенды этой долины, существующие со времен Селкирка, все жуткие истории и темные слухи снова передавались из уст в уста. Уже несколько часов спустя после нашествия саранчи не осталось никого, кто бы сомневался в правдивости этих историй. Большинство санов всегда в них верили, но теперь все знали наверняка: долина Каскаденов проклята, и каждому, кто останется в доме, была уготована страшная участь.

Слуги уходили толпами, некоторые пошли в Виндхук, другие отправились на юг, где в Людерице и других городах колонистов можно было найти работу. С Каскаденами остался только Йоханнес, тихий швейцар, никогда не говоривший ничего лишнего, Йоханнес, который, несмотря на цвет кожи, казался таким же европейцем, как и любой немецкий эмигрант. В настоящий момент он был с родителями Адриана и обеими девочками в церкви поместья, где капеллан из Виндхука читал проповедь.

Адриан не захотел участвовать в этом. Мадлен давно уже оставила попытки приобщить его к церковным обрядам. Почему его вдруг потянуло в кухню и захотелось сжечь документ Селкирка, он и сам не мог понять. Вероятно, из-за возникшего у него ощущения, что так он не позволит дыму от горящих записок Селкирка распространиться по тем местам дома, которые были ему особенно дороги. Он не хотел, чтобы тень Селкирка — пусть в данном случае это был всего лишь дым его воспоминаний — снова бродила по дому. Мысль о том, что девочки могут вдыхать запах его горящих слов, была Адриану неприятна.

Когда он сжег все страницы, каждую по отдельности, оставался еще кожаный переплет. Адриан не почувствовал удовлетворения, глядя, как тот превращается в черный пепел. Дрова в камине почти прогорели, полыхала только бумага. Теперь, когда страницы сгорели, в течение нескольких минут погас и огонь. Но сегодня и так больше никто не придет в кухню. Только завтра, во второй половине дня, из Регобота должна прибыть новая повариха, белая. Из-за того что Мадлен отказывалась стоять у печи, семья вынуждена была обходиться холодными блюдами из кладовых.

Адриан встал и через заднюю дверь пекарни вышел на улицу, мимо печи, в которой выпекали хлеб, и пустых емкостей для теста. На северо-востоке поместья располагался маленький дворик, который переходил в площадку перед конюшнями. Адриан, Тит и Йоханнес рано утром позаботились о лошадях; они надеялись, что вскоре, самое позднее послезавтра, найдут новых конюхов. Тит уже поручил одному из своих доверенных людей в Виндхуке нанять новых служащих, но, очевидно, задание оказалось сложнее, чем можно было предположить. Ни один чернокожий не хотел работать в долине. Вскоре Каскадены вынуждены будут принять предложение губернатора прислать несколько мужчин и женщин из числа собственных слуг. Тит терпеть не мог быть обязанным Лейтвайну, но в настоящий момент, похоже, у него не оставалось другого выбора — он не хотел нанимать на работу всяких бродяг. Тит был не согласен и с предложением Адриана привлечь чернокожих рабочих из рудников. Он не хотел, чтобы история о проклятии дома Каскаденов обсуждалась еще и на рудниках, вызывая отток служащих.

Поиск слуг затруднялся, кроме всего прочего, еще и тем, что нашествие саранчи не прошло бесследно и в самом Виндхуке, и на близлежащих фермах. Повсюду люди жаловались на опустевшие поля и сады. В сообщениях, полученных из Виндхука, говорилось, что насекомые сожрали абсолютно все на полосе шириной более чем сто километров, двигаясь по прямой на юго-запад. Опустошения в долине Каскаденов были не меньшими, чем во многих других местах, однако здесь, где большие площади были заняты виноградниками, это больше бросалось в глаза. То, что слуги видели причину случившегося в самой местности, было просто смешно. Адриан считал, что все вполне можно было восстановить, но на это понадобится очень много времени. Многие знали о том, что здесь когда-то произошло, и теперь все чаще вспоминали об этом.

Никто не сомневался в том, что что-то надвигалось. Одни боялись, что будет совершенно необычный для этого времени года сезон дождей. Другие считали, что речь может идти о неизвестной эпидемии, от которой насекомые спасались бегством. Губернатор послал наблюдателей на восток, но могли пройти недели, прежде чем они вернутся, — возможно, им вообще не удастся проникнуть в глубь Калахари и выяснить хоть что-нибудь о том, что же происходит. Да и пересекать границу с британскими территориями — Бечуаналендом — наблюдателям было нельзя во избежание конфликта с английскими колониальными властями.

Если бы имелось больше возможностей собрать нужную информацию, можно было бы, вероятно, принять какие-нибудь меры. Сейчас же многое оставалось неизвестным. Что в действительности произошло там, в пустыне? Не пустятся ли и другие живые существа наутек? И если это действительно эпидемия, существует ли опасность и для людей?

Адриан быстро прошел мимо конюшен к центральной части дома. Сады все еще были полностью опустошены, так же как и виноградники. Даже при нормальных обстоятельствах, с полным штатом прислуги и рабочих, потребовались бы месяцы, чтобы привести поместье в первоначальное состояние. В данной же ситуации никто не решался высказывать даже самые неопределенные предположения о том, когда же все пойдет обычным чередом.

* * *

Вечером содрогнулась земля.

Сначала задрожала посуда в шкафах, а в галерее на пол рухнула полка с картографическими сборниками, изданными за последние одиннадцать лет. В музыкальной комнате захлопнулся рояль, в кухне зазвенели горшки, напоминая беспорядочный перезвон колоколов, а в старом кабинете Селкирка большой глобус упал на подоконник. Земной шар шумно покатился вниз по переходу и остановился только у входа в классную комнату. Бронзовая статуя Гермеса свалилась на окно будуара Мадлен, разбив стекла, а в конюшнях в это время неистовствовали лошади.

Семья, собравшаяся в столовой, была потрясена происходящим.

— Землетрясение, — испуганно вырвалось у Мадлен, и она обняла Салому и Лукрецию. Девочки испуганно прижались к ней.

— Нет, — возразил Тит и посмотрел вверх на раскачивающуюся люстру. — Это нечто иное.

Все с удивлением посмотрели на него, Адриан двумя прыжками подскочил к окну и выглянул в сумерки. В течение нескольких секунд он не мог вымолвить и слова.

— Посмотрите на это, — наконец выдавил он из себя.

И вот уже Тит стоял рядом с ним. Мадлен осталась на месте, чтобы не пустить к окну близнецов.

Окно столовой выходило на центральный двор, на запад. В темноте с трудом можно было видеть ворота и стену, окружавшую сад, за ними долина тонула во мраке, но не только лишь по причине сумерек.

Это были газели. Десятки тысяч газелей двигались через долину, предположительно с востока, с севера и с юга, огибая полукругом дом, а на западе вновь сливаясь в широкий поток. Они неслись так быстро, что было не различить отдельных животных — сплошная паникующая галопирующая масса тел. Между ними молниями мелькали силуэты гепардов, они были в такой панике, что не считали газелей возможной добычей.

Это продолжалось более десяти минут, затем первый натиск животных ослабел. Следом двигались, правда, уже не в таком количестве, зебры, жирафы, антилопы, небольшие стада буйволов и снова хищные кошки, которые в такой панике передвигались на запад, что ни одному из других животных не нужно было бояться их острых клыков. Мир, в котором страх объединил враждующих существ, был непостижим.

Позже, лежа в кровати, Адриану впервые удалось вступить в контакт с Сендрин. В это время поток бегущих животных перед окнами все еще не иссяк. Адриан пытался предостеречь Сендрин от Кваббо и других мудрецов-санов, но он не был уверен в том, что она его поняла. Контакт прервался очень быстро.

Когда наконец наступил новый день, Адриан, глубоко задумавшись, стоял у окна и наблюдал, как по склонам неслись все новые и новые стада животных, убегавших от чего-то такого же неотвратимого, как солнце, поднимающееся над горами.

 

Глава 5

Пустыня изменилась, но эти перемены не воспринимались глазами. Какое-то непонятное чувство охватывало Сендрин всякий раз, когда она направляла свой взгляд вдаль, на восток.

Только через три дня пути ей, как и Кваббо, стало ясно, что менялась не пустыня, изменения происходили в них самих. Она вдыхала горячий воздух, чувствовала ветер на коже и вкус сухих губ. Она потеряла страх перед этой страной. Бессознательно используемое покрывало осторожности и сдержанности, которое до сих пор притупляло ее восприятие, было окончательно сброшено. Теперь она впитывала в себя пустыню такой, какой та была в действительности, и ее красота покорила Сендрин.

Они покинули остальных шаманов и отправились навстречу неведомому. Сендрин и Кваббо ехали верхом на верблюдах, третье животное было нагружено припасами воды и сумками, полными еды.

Она несколько раз предпринимала попытку расспросить Кваббо о том, что с нею произошло, но каждый раз он давал запутанные, зашифрованные ответы, которых она не понимала, — очевидно, они должны были удержать ее от дальнейших вопросов.

Ландшафт был монотонным, они двигались вверх и вниз по бледно-желтым дюнам, простиравшимся во всех направлениях до самого горизонта. В небе снова и снова кружили стервятники, но их взгляды останавливались не на всадниках, а только на издыхающих животных и трупах, разлагающихся в песке.

Самым удивительным было то, что Сендрин легко переносила жару. Разумеется, она потела, и снова у нее обгорели лоб и нос. Тем не менее у нее больше не было такого чувства, что жара и обезвоживание лишали ее тело всех сил. Ее первая поездка верхом через Каоковельд и Намиб была в свое время страшным мучением, пыткой, а эта поездка с Кваббо по внушающей страх пустыне Омахеке и далее, в глубь Калахари, вызывала у нее гораздо меньше неприятных ощущений. Она повязала себе голову тонким платком, который должен был защищать ее от солнечных лучей, но Кваббо странно посмотрел на нее, а потом стал время от времени бросать в ее сторону снисходительные взгляды. Сейчас она уже была уверена, что солнце ей и без платка не могло причинить никакого вреда; но она его не снимала, возможно, таким образом выражая протест против загадочного поведения Кваббо.

Ночной холод ощущался, в этом ритуал инициации шамана ничего не смог изменить. Но, по крайней мере, морозные ночи никак не отражались на здоровье Сендрин. Она замерзала, но не простужалась; иногда у нее болели пальцы на ногах и руках, и все-таки она никогда не боялась их отморозить. В общем, она уподобилась санам, а ее тело буквально в течение нескольких дней привыкло к африканскому климату, лишившись европейской чувствительности.

Во второй половине третьего дня их путешествия впервые на горизонте что-то возникло. Приблизившись, они увидели, что из моря дюн вырастало изрезанное трещинами скальное образование, дикое нагромождение камней, которое она в первый момент приняла за руины Еноха. Кваббо посмеялся, когда она спросила его, справедливо ли ее предположение, и скоро она сама поняла свою ошибку. Эти скалы не были творением рук человека, хотя они и напоминали Сендрин лежащую на песке руку с сильными, слегка растопыренными гранитными пальцами, указывающими на север.

На своих ворчливых верблюдах они обошли два длинных каменных нароста. Сендрин заметила несколько странных пустынных птиц с потрепанными перьями и усталыми взглядами, которые выжидающе сидели на острых гранях и вершинах скал.

Кваббо направил верблюда в пространство между вторым и третьим скальными пальцами. Сендрин свернула вслед за ним и увидела, что там, где сходились каменные стены, зияло темное отверстие. Это был вход в пещеру.

— Там слишком низко для животных, — проговорил Кваббо. — Мы должны оставить их снаружи.

— А если они убегут?

Кваббо улыбнулся.

— Они этого не сделают.

Она приказала своему верблюду опуститься на землю и соскользнула вниз. Спускаясь на твердую поверхность после многих часов раскачиваний в седле, ей каждый раз казалось, будто пустыня колеблется у нее под ногами. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы восстановить равновесие.

Кваббо что-то прошептал верблюдам на ухо, потом первым скрылся в темноте пещеры. Сендрин, немного помедлив на входе, последовала за Кваббо.

— Что мы здесь ищем? — спросила она. Ее голос глухо звучал в глубинах горной породы.

— Имей терпение, — коротко ответил Кваббо. Она знала его слишком хорошо, чтобы ожидать другого ответа.

Воздух в пещере был сухим и полностью лишенным запаха. Путь, по которому они следовали внутрь скал, уже через несколько шагов изгибался. За поворотом стало светлее, и вскоре показалась скрытая пещера — площадка в центре скального образования. Вверху стены изгибались, создавая свод, через два метра они обрывались, образуя большое круглое отверстие, сквозь которое виднелось голубое небо. Обрушился ли когда-то давно потолок — сказать было сложно: вокруг не осталось никаких каменных глыб. Пол пещеры был устлан слоем белого песка, такого мелкого, как будто его пропустили через сито. Очень гладкие стены были покрыты рисунками. Сендрин поняла, что Кваббо хотел показать ей эти изображения. Рисунки казались примитивными — тонкие очертания фигур без лиц и других отличительных признаков, — но техника выполнения придавала им определенное дикое изящество. На многих рисунках были изображены цепочки людей с широко расставленными руками и ногами. Сендрин они показались танцорами, их движения были исполнены балетной грации. На других рисунках изображения людей сочетались с изображениями диких животных, прорисованных более детально. Так, Сендрин обнаружила носорога, обозначенного черным контуром весьма реалистично. В другом месте она увидела собаку или шакала, стоявшего в конце ряда танцующих людей. Только присмотревшись, она поняла, что это, скорее всего, гиена. Ряд фигур представлял собой изображение различных стадий превращения человека в животное. Сендрин заметила, что Кваббо внимательно наблюдал за ней, но он не воспользовался случаем поговорить об участи ребенка, которого она доверила ему в Виндхуке. Впервые за много недель она спросила себя, жив ли еще этот малыш.

Кваббо молча взял ее за руку и потянул на другую сторону пещеры. Свет был желтоватым, словно горная порода лишила солнечные лучи большей части их белого спектра.

Они остановились перед изображением цепочки танцующих или прыгающих фигур. На этот раз было отчетливо видно, что на самом деле они бежали, так как за ними в горной породе был выбит большой волнообразный контур.

— Змей всегда желал человеку зла, — сказал Кваббо и кивком головы указал на рисунок. — Существует много легенд о том, что люди в давние времена собирались на этом месте и объявляли дух Змея вне закона.

— И это ни к чему не привело, как мне кажется.

Кваббо осторожно кивнул.

— Змей слишком стар и слишком могуществен, чтобы дать себя так легко перехитрить.

— Значит, все было напрасно?

— Как то, что стало легендами, может быть напрасным? — Кваббо выглядел действительно удивленным. — Никакая история не может быть напрасной. Ни одна из тех, что были рассказаны у огня или выцарапаны на стенах пещер нашими предками. Эти легенды будут жить и тогда, когда человек исчезнет с лица земли. Легенды — это сила; если использовать их правильно — это и есть магия.

Сендрин указала на рисунки, которые она рассматривала вначале.

— Там нет никаких змей. Только гиены и другие животные.

— Если происходит что-то злое, то это происки Змея, — таинственно проговорил Кваббо. — Человек, который превращается в гиену, является рабом Змея. Он очень плохой. Подлость всегда является знаком того, что Змей недалеко.

— Что обозначает эта картина? — спросила Сендрин и показала на рисунок, на котором человек был изображен стоящим между извивающимся удавом и какой-то разновидностью ящерицы. Оба животных тянули человека за руки.

— Есть одна очень давняя история, — ответил Кваббо. — В ней рассказывается о том, как смерть получила власть над людьми. Этим мы также обязаны Змею. Ты хочешь услышать эту историю?

Сендрин кивнула.

Сан указал пальцем на вторую рептилию.

— Вы называете эту сущность хамелеоном, — объяснил он. — Когда-то она была самым важным курьером Создателя. Однажды, в начале всех времен, он дал ей совершенно особенное поручение: «Передай людям радостное известие: хотя они и должны умирать, как и любое другое живое существо этого мира, но вскоре они восстанут из мертвых и обретут новую жизнь». Хамелеон поторопился передать послание. Он быстро пополз вниз по веткам Дерева жизни, на верхушке которого сидел Создатель, а у основания ствола жили люди. Но хамелеон скоро запыхался и присел отдохнуть. Тут Змей, который все время следовал за хамелеоном, проскользнул мимо него, устремившись по стволу дерева вниз, и первым достиг земли мира.

Змей завидовал людям в их благодати вечной жизни, дарованной им Создателем, и потому объявил: «Я прибыл к вам, люди, с посланием Создателя. Он дает вам знать, что те из вас, кто умрет, навечно успокоятся в своих могилах и обратятся в прах. Смерть овладеет ими и оставит у себя навсегда».

Эти слова услышали не только люди, но и Смерть, и она возрадовалась от таких слов, потому что была жадной и ненасытной, и мысль о большой добыче, свалившейся на нее, делала ее счастливой.

Вскоре после того к людям прибыл хамелеон и торжественно объявил настоящее послание, с которым Создатель отправил его в путь. «Ни один человек не умрет навсегда», — сказал он. Но люди, слушавшие его, высмеяли хамелеона: «Мы верим тому, что рассказал нам Змей, так как он прибыл к нам первым». Затем они позвали Змея, чтобы сообщить ему о предполагаемом обмане хамелеона. Змей радовался своей победе и кричал: «Только мои слова исходят от Создателя! Только я несу вам правду!»

Тогда хамелеон очень разгневался. Он схватил Змея и потащил его с собой вверх, на Дерево жизни, проделав с ним весь длинный путь до трона Создателя. Тот выслушал, что произошло, и обвинил Змея во лжи и обмане. Но он сказал также: «Я не могу исправить свершившуюся несправедливость. Змей первым побывал у людей, и то, о чем он объявил, отныне остается в силе. Смерть уже выползла из своего убежища и убивает людей, так как она уже знает новость и верит в то, что она поступает правильно». Змей издевательски засмеялся, услышав это, так как он уже считал себя выигравшим спор. Но Создатель еще не закончил говорить. «Ты, Змей, будешь наказан за то, что натворил. Отныне все люди должны будут ненавидеть тебя, и так сильно, что станут убивать тебя, лишь только ты попадешься им на глаза». Так и происходит: люди умирают и никогда не возрождаются вновь, и каждый, кто видит змею, хватает свое копье и пронзает ее насквозь.

Пока Кваббо говорил, изображения на стенах грота, казалось, оживали перед глазами Сендрин, исполняя странный танец, который, похоже, подтверждал слова сана. Но теперь, когда он закончил, фигуры людей и животных снова застыли в их первоначальном виде. Сендрин смотрела на все, как во сне.

— Все это скрывается в таком простом рисунке? — озадаченно спросила она и посмотрела на три примитивных рисунка, выбитых в камне, — змея, человека и хамелеона.

— О да, — подтвердил Кваббо, — эта история и еще много других. Если бы у нас было достаточно времени, они сами рассказали бы тебе обо всем, тебе нужно было бы просто всмотреться в картины.

— Сила взгляда? — неожиданно спросила она.

Кваббо кивнул, затем отвернулся и пошел вдоль стены, погрузившись в изучение росписей.

Сендрин задумалась, надо ли было ей следовать за ним, затем решила все же попытаться понять это загадочное место самостоятельно. Вскоре она обнаружила еще более чудесные изображения. На некоторых из них легко можно было узнать Змея, на других он скрывался под чужими обличьями.

Наконец — она, должно быть, уже полчаса, если не больше, бродила вдоль стен — Сендрин наткнулась на рисунок, который особенно очаровал ее. Он изображал странную геометрическую конструкцию — несколько колец, соединенных между собой вибрирующими линиями, которые шли снаружи к центру самого маленького кольца и оттуда уходили вниз.

Хотя рисунок показался ей ничего не значащим, Сендрин вскоре поняла, что перед ней схематическое изображение вихря, точнее, схема движения его воздушных потоков!

Но это было невозможно! Как саны, которые нанесли эти росписи столетия или тысячелетия назад, могли обладать такими знаниями?

Кваббо стоял рядом с нею.

— Великий Змей, — тихо проговорил он. — Ты нашла его.

— Это невероятно, — вырвалось у нее. — И выглядит как научная иллюстрация, своего рода чертеж. Кроме того, это единственная здесь объемная картина. Все остальные плоские.

— Простое изображение такой сложной вещи, — проговорил он, пожимая плечами. — Здесь все такое.

Но Сендрин сделала еще одно открытие. На скале, ниже вихря, был выцарапан маленький человечек, гораздо меньший, чем на остальных изображениях, очевидно, это была тщетная попытка передать правильное соотношение размеров человека и божественной силы.

— Я знаю эту картину, — проговорила она беззвучно. — Я видела это в моих снах. Мужчина, за которым следует буря. Ведь это он, не так ли?

— Это он, — подтвердил Кваббо. — Первый проклятый.

— Первый, — повторила она задумчиво.

— Строитель Первого Города, — сказал Кваббо. — Тот, кто взял в жены свою собственную мать. Тот, кто убил своего брата.

— Каин…

— Это одно из многих имен одного и того же мужчины.

Сендрин не могла оторвать взгляд от рисунка.

— Он ведет Змея по пустыне. Он его создал?

— У Великого Змея только один господин, — возразил Кваббо, покачав головой, — Создатель. Ему он обязан всем, хочет он того или нет. Этот — он ткнул пальцем в крохотную фигурку у основания вихря — никому не господин и ничей слуга. За то, что он совершил, он был наказан бессмертием, проклят вечным путешествием по миру. Великий Змей следует за ним, он — сторож. Куда идет тот, туда идет и Змей. С первых дней сотворения мира он бродит по бескрайним пустыням, и за ним Великий Змей тянет след разрушения. Он — часть того зла, которое скрывается и в других змеях, — и в том, который опередил хамелеона, и в том, что некогда соблазнил дух женщины вкусить яблоко. Создатель использует Змея, чтобы наказать братоубийцу.

— Мужчина, которого я видела в моих снах, действительно Каин?

— Ну конечно, это братоубийца.

— Чего он хочет? Почему он покидает пустыню?

— Это часть его наказания, часть его проклятия. В эти дни много чего собирается воедино, связывается много нитей, — указательным пальцем он провел по линиям, проходящим от внешнего кольца эскиза вихря к его центру. — Многие, многие нити, — тихо пробормотал он.

— Но почему именно сейчас? — захотела знать Сендрин.

— Ты — шаманка. Твое присутствие в доме Каскаденов разбудило в камнях скрытые силы, ты своим присутствием пробудила дыхание Великого Змея. Поверь мне, ты поймешь это, по крайней мере кое-что тебе станет ясно. Камни полностью пропитаны жизнью тех, кто живет в доме. Они являются как бы маяками в темноте, которые указывают путь Змею и его пленнику, — Кваббо взял ее руку и легонько погладил ее. — Это началось, Сендрин, — прошептал он, — сразу после твоего прибытия.

* * *

Поток животных за три дня уменьшился. По долине теперь иногда проходили лишь отдельные небольшие стада. Земля восточнее Ауасберге, должно быть, опустела, вся жизнь там, наверное, прекратилась.

Адриан бродил вокруг поместья и задумчиво рассматривал произведенные опустошения. Сначала саранча, затем массовое бегство животных. От садов и виноградников мало что осталось. Накануне долиной прошло стадо буйволов, вытоптало до основания все, что еще оставалось после других животных, и утрамбовало землю.

Он с болью наблюдал за тем, как разрушался его домашний очаг, но это была не самая большая его забота. Он пытался посылать свой дух в мир шаманов, но там не было никаких объяснений тому, что заставило животных покинуть восточные области. Что же они учуяли, что ввергло их в панику? Ответ был близко, но он не мог приблизиться к нему настолько, чтобы узнать правду. Уровень духов был наполнен зловещими сигналами, зовущими Сендрин на восток, они заглушали все остальное. Даже мудрецы-саны вынуждены были прилагать усилия, чтобы иметь возможность оценить обстановку. Как бы тогда мог он, Адриан, узнать, что произошло и — что гораздо важнее — должно еще произойти?

В середине предыдущего дня, сразу после того, как долиной прошли буйволы, он съездил верхом в Виндхук, вопреки категорическому запрету родителей. Они вот уже несколько недель не имели никаких известий от Валериана, знали только, что в Омахеке дело дошло до сражений; теперь они боялись потерять еще и Адриана.

Но во время своей поездки Адриан не встретил ни одного дикого животного, которое могло бы представлять для него опасность. Быстрые хищные кошки убрались вместе с первой волной убегающих зверей, устремившихся на запад, а все те, кто сейчас с топотом еще двигались долинами Ауасберге и высокогорьями Виндхука, были слишком погружены в свой собственный страх, чтобы нападать на всадника на лошади.

Земля была взрыхлена миллионами копыт, лап и когтей. Трава, когда-то покрывавшая склоны, пала еще жертвой саранчи, но теперь на этом месте был вскопан даже песок — по нему проходили глубокие борозды. Стволы акаций, лежащие во впадинах, выглядели так, словно их обработали напильником и наждачной бумагой. Ответвления дороги, ведущей в Виндхук, было не узнать, одинокий дорожный указатель был сломан, как соломинка; деревянный столб в руку толщиной треснул над самой землей, вокруг были разбросаны щепки.

Когда Адриан, преодолев отроги гор, посмотрел на равнину Виндхука, он увидел, что город не так разрушен, как он предполагал. Полчища животных инстинктивно по дуге огибали дома. Поток зверей прокатился по свободным землям севернее и южнее Виндхука, опустошил поля и — насколько Адриан мог увидеть это издалека — частично вытоптал поселения туземцев на городской окраине.

Вскоре от представителя губернатора он узнал, что о подобных нашествиях сообщалось из таких далеких мест, как Омаруру на севере и Гибеон на юге. Первоначальные предположения оказались слишком оптимистичными: полоса опустошения, тянувшаяся из глубин Калахари к западным областям страны, была шириной в пятьсот километров.

Выяснилось кое-что еще. До сих пор это были только предположения, но информация, поступающая в Виндхук из прибрежных районов, не оставляла практически никаких сомнений в том, что опасения оправдываются: звери от отчаяния бросались в море.

Ослепленные паникой гигантские стада животных направлялись прямо к Атлантическому океану, первые из них достигли его два дня тому назад. Стада газелей уже захлебнулись в морской воде. Задние напирали на передних, сталкивая тех с утесов и берегов в смертельный для них океан. Уже сейчас берег океана был усеян трупами.

Чем бы ни было то, что погубило животных, казалось, что оно пришло вместе с зимними бурями с востока. И на самом деле, ветры были сильнее, чем когда бы то ни было. На следующий день после возвращения из Виндхука Адриан спрашивал себя: может быть, катастрофа, грозящая им, на самом деле уже очень давно существовала среди них, невидимая, без запаха и без вкуса.

Не эпидемия, не природные катаклизмы, но нечто, находившееся в сознании людей.

Что, если в действительности им угрожали их же безысходность и страх, приводящие всех в отчаяние? Что, если безумие, которое медленно охватывало их, было гораздо хуже, чем то, что могло еще прийти из пустыни?

* * *

Лукреция схватила Салому за руку и потянула ее за собой вдоль коридора.

— Ну, пойдем же, — кричала она ей. — Пойдем со мной!

— Куда ты идешь?

— Увидишь.

Саломе не нравилось, когда ее сестра что-то скрывала от нее, но в настоящий момент это было не важно. Каждую клеточку ее тела наполнял страх, подсознательная тревога, которая усиливалась поведением Лукреции.

Взявшись за руки, девочки побежали по северному крылу, по разноцветным байковым коврам, которые делали их поспешные шаги почти беззвучными. Новая повариха из Регобота была настоящим кладом; она приняла на себя также некоторые обязанности, обычно возлагавшиеся на других служанок. Пока слуг не хватало, она каждое утро зажигала лампы на стенах коридоров, по крайней мере в тех частях дома, которыми пользовались хозяева, так что и сейчас переход был заполнен мерцающим светом. В течение первых дней после бегства прислуги, когда Мадлен вынуждена была лично заботиться об освещении, переходы были заполнены зловещим полумраком: чтобы сэкономить время и хлопоты, Мадлен предпочитала зажигать лампы через одну.

То, что теперь снова стало светлее, немного успокаивало Салому. Полутьма прошедших дней действовала на нее, как и на Лукрецию, подавляюще. Большую часть времени они сидели в одной из своих комнат и пытались убить время настольными играми или раскладыванием карт. Тит категорически запретил им выходить на улицу, но в этом запрете не было никакой необходимости. Ни одна из девочек не хотела рисковать, оказавшись вдруг на пути льва или разъяренного носорога.

Они достигли узкой лестницы в восточном углу северного крыла. Ступени вели наверх, к пустующим сейчас комнатам посыльных. Теперь там, в противоположных концах затхлого коридора, жили только Йоханнес и кухарка. — Что тебе здесь надо? — спросила Салома еще раз, когда Лукреция повела ее вверх по ступеням.

— Там, наверху, мы будем в безопасности, — ответила Лукреция. — Ты же боишься, не так ли?

— Но животные не могут попасть в дом.

— Животные — это только начало всего. — Кто так говорит? Ты?

— Так сказала София.

София, служившая в поместье садовницей, была без ума от Лукреции. Как и другие слуги, она исчезла после нашествия саранчи. Перед этим она, вероятно, отвела Лукрецию в сторону и рассказала ей кое-что о том, что предстояло испытать долине и ее жителям.

Салома внезапно остановилась.

— Ты должна сказать мне правду.

Лукреция нетерпеливо повернулась к своей сестре.

— О чем?

— Что тебе рассказала София?

Лукреция переступала с ноги на ногу. Заметно было, что ей не очень-то хотелось выбалтывать тайные советы женщины-сана.

— Она сказала, что мы должны быть внимательными, — проронила она наконец.

— Замечательный совет, — надулась Салома. — И это все?

Лукреция покачала головой и вперила в сестру горящий взгляд.

— Конечно, нет.

— Что еще?

— София сказала, что мы должны спрятаться под крышей, если станет опасно. Только мы вдвоем. Тогда мы будем в безопасности.

Салома заупрямилась — ей не нравилось, что София разговаривала только с Лукрецией.

— Но все вовсе не так опасно. По крайней мере, не очень. Большинство животных уже ушли.

— Это было только предупреждение — так сказала София.

Салома скорчила гримасу.

— София сказала, София сказала! — передразнила она свою сестру. — София может всего и не знать.

— София — это мой друг, — упрямо возразила Лукреция.

— И где она теперь, твой друг? — Салома внезапно испытала чувство удовлетворения, причинив Лукреции боль. — Она убежала, точно так, как и все остальные.

У Лукреции на глазах показались слезы, и она яростно закусила губу.

— Кроме того, — продолжала Салома, торжествуя, — фрейлейн Мук сказала, что София рассказывает плохие вещи. Она сказала, что мы не должны ее слушать.

Лицо Лукреции прояснилось.

— И где твой друг фрейлейн Мук? — поинтересовалась она язвительно. — Что-то я нигде ее не вижу.

— У своего брата, тебе это известно.

— Вероятно, она тоже просто убежала и никогда не вернется.

— Она вернется, и ты об этом знаешь наверняка!

— Раз ты так говоришь…

Обе девочки стояли друг против друга как два бойцовых петуха, готовых в любой момент наброситься друг на друга. Крайне редко случалось, чтобы они дрались друг с другом, в большинстве случаев они обходились словесными баталиями.

— Мы должны прекратить этот спор, — внезапно проговорила Лукреция.

Салома помедлила, затем кивнула и подошла к сестре.

— Мне очень жаль.

— Да, мне тоже.

— А теперь что?

— Давай спрячемся.

— Разве мы не должны сказать маме? — спросила Салома. — Или, по крайней мере, Адриану?

— Тогда это уже не будет нашим убежищем.

— Но мы же прячемся не от матери! — Чуть тише Салома добавила: — Или нет?

Лукреция не ответила и побежала дальше, вверх по лестнице, а затем вдоль коридора. Наверху был очень тусклый свет, только через некоторые полуоткрытые двери комнат сюда проникал слабый свет. Когда Йоханнес и повариха поднимались наверх, они брали с собой свечу в подсвечнике. Не было необходимости держать лампы зажженными весь день.

Здесь стоял запах затхлости и пыли. Салома совсем запыхалась от беготни, Лукреция также напряженно пыхтела. Салома догадалась, куда ведет ее сестра. Они нашли это место, когда были еще маленькими — им было по пять или шесть лет, — но уже давно там не бывали. Вероятно, Лукреция права: лучшего убежища не существовало во всем доме.

Недалеко от комнаты Йоханнеса в конце коридора они свернули в другой коридор, ответвлявшийся от первого. Здесь оказалось еще темнее, по обе стороны коридора комнаты были заперты, и свет падал только из-под дверей.

Коридор упирался в запертую дверь, в которой торчал ключ. Лукреция подергала его, покрутила в замочной скважине и повернула. Замок поддался, дверь тихо открылась внутрь.

За нею располагалось огромное складское помещение. Это был чердак основного здания, он пустовал, лишь несколько покрытых толстой пылью ящиков стояли у входа. Под потолком висело несколько старых бельевых веревок, оставшихся здесь еще со времен Селкирка. Скаты крыши сходились к заостренному фронтону. Между стропилами царил мрак. Несколько пауков беззвучно разбежались, когда близнецы вошли. Саломе было страшно, хотя они еще не достигли цели. Лукреция закрыла за нею дверь на замок.

Их шаги гулко звучали в полупустом помещении. Сестры не решались разглядывать окружающие их тени. В конце склада находилась еще одна дверь, незапертая. За нею начинался чердак южного крыла, он тянулся в западном направлении метров на тридцать. Здесь, на обоих скатах кровли, имелись два крохотных люка, такие грязные, что через них едва проникал свет.

Сестры снова побежали, взявшись за руки, словно это могло спасти их от злых духов, затаившихся в темноте. В деревянной стене в конце склада поблескивал прямоугольник обшитой металлическими пластинами двери. Салома сомневалась, что кто-нибудь, кроме них, знал о ней.

Позеленевшие петли заржавели, но, когда девочки вместе нажали на дверь, она со скрипом открылась, за ней показалась маленькая комнатка, метров пять в длину. Она была заполнена странными, вытесанными из камня параллелепипедами — массивными блоками с рельефами. Некоторые из них представляли собой сплетения узоров, на других виднелись фигуры людей и животных. Их положили сюда на хранение и забыли о них.

Девочки закрыли за собой дверь и огляделись вокруг. Через люки в крыше сквозь грязные стекла падали серые столбы света, в них танцевали тысячи пылинок. Саломе стало противно при виде огромной паутины и в особенности ее изголодавшихся жителей, но она должна была отдать должное Лукреции — это действительно было самое замечательное убежище. Салома почти забыла о существовании этой комнаты.

— Как долго нам нужно будет оставаться здесь? — спросила она и посмотрела за стопку камней, которая была почти вдвое выше ее.

— Не знаю, — призналась Лукреция. — Пока не пройдет опасность, я полагаю.

— А откуда мы узнаем, когда она уже будет позади?

Где-то в глубине дома послышался приглушенный треск. Возможно, дверь, ведущая в коридор, захлопнулась. Близнецы обменялись обеспокоенными взглядами, вопрос Саломы был тотчас забыт. Теперь обе радовались, что они здесь, а не где-нибудь в другом месте.

— Вероятно, мы должны попробовать почистить окна, — предложила шепотом Салома. — Тогда здесь станет светлее.

Лукреция кивнула и хотела что-то добавить, но в тот же момент треск раздался во второй раз. Затем, прежде чем хоть одна из них смогла прийти в себя, внезапно послышались и другие звуки. Близнецы подскочили друг к другу и обнялись. Они со страхом смотрели на черный потолок.

Над ними, на кровле, что-то медленно передвигалось и скребло по кирпичам.

— Птица, — прошептала Салома, но сама не верила в это.

— П-с-с, — Лукреция прижала палец к губам.

Они напряженно вслушивались в темноту. Шаги приближались, теперь они раздавались по всей кровле. Если это действительно птицы, то они должны были быть очень большими.

Лукреция отстранилась от сестры и залезла на один из камней, лежащих друг на друге, образуя лестницу.

— Что ты делаешь? — обеспокоенно прошипела Салома.

Лукреция, не обращая внимания на ее вопрос, продолжала карабкаться вверх по блокам. Вокруг нее поднимались плотные клубы пыли.

— Я хочу посмотреть через люк.

Стекло находилось прямо над верхним камнем. Лукреция вполне могла достать до люка.

— Ты сошла с ума? — вырвалось у Саломы.

— Просто любопытно.

Шелестящие звуки приближались, их становилось все больше. У Саломы озноб пробежал по спине. Она обхватила плечи руками.

Лукреция добралась до верхнего камня и медленно протянула к люку свои маленькие руки. Она с отвращением разорвала паутину, затянувшую стекло. Небольшой люк был покрыт маслянистой пленкой грязи. Лукреция осторожно потерла стекло кончиками пальцев, и оно стало немного прозрачней. Скоро получился прозрачный круг диаметром с голову.

— Будь осторожной, пожалуйста, — чуть не плача, умоляла Салома. Мысль о том, что с Лукрецией может что-нибудь случиться и она останется здесь совершенно одна, была невыносимой.

Лукреция вытянулась и приблизила лицо к стеклу. Неяркий дневной свет упал на ее лицо. Салома могла видеть, как сильно та вспотела.

Что-то щелкнуло снаружи по стеклу. Лукреция закричала, отшатнулась от люка, потеряла равновесие и упала. Салома инстинктивно прыгнула вперед и попыталась подхватить свою сестру. Они обе упали на пол, и тут же по их щекам потекли слезы.

Лукреция, шатаясь, поднялась, вцепившись в руку Саломы. Она не проронила ни слова, ее лицо окаменело от ужаса. Даже в сумерках Салома видела, как побледнела ее сестра.

Они забились в темный угол, спрятавшись за несколькими камнями, защищавшими их с трех сторон. Сидя на корточках, девочки тесно прижались друг к другу.

— Что это было? — жалобно простонала Салома. — Что это было?

Лукреция не смотрела на нее, только икала. Она была совершенно растеряна.

Шаги на кровле превратились в агрессивные стуки и скрежет и доносились теперь со всех сторон одновременно. Через мгновение раздался резкий визг, издаваемый многими глотками, и скоро весь чердак, весь мир были заполнен ужасным шумом.

Девочки еще теснее прижались друг к другу и теперь плакали, не сдерживаясь. В какой-то момент Лукреция наклонилась к Саломе и прошептала ей что-то на ухо, так хрипло и тихо, что Салома только через мгновение поняла, что это было за слово.

— Зубы…

* * *

Якоб Гаупт никогда не был хорошим всадником, а сейчас он постарел и не хотел снова причинять страдания нижней части своего туловища и заставлять спину держаться прямо. У него хватало хлопот и с другими частями тела — казалось, что его коленные суставы при каждом шаге перемалывали пучки нервов, его пальцы дрожали, когда он расписывался, не говоря уже о зубной боли, мучившей его месяцами. Больше он, уж будьте уверены, не собирался привыкать к седлу старой клячи.

Конечно, на лошади он добрался бы значительно быстрее, чем на повозке, которой он сейчас управлял, трясясь по ухабам Ауасберге. Необитый облучок не доставлял удовольствия его костям, но Гаупт все же имел больше доверия к такому способу передвижения, нежели к поездке верхом на непредсказуемой кобыле. Он купил старую Магдалену, кобылу, тянувшую повозку, еще тогда, когда она была жеребенком, и, собственно говоря, у него никогда не возникало повода не доверять ей. Тем не менее он с опаской относился к лошадям, и к Магдалене в том числе.

Он мог бы добраться до поместья Каскаденов, пожалуй, уже давно, если бы мчался галопом. Но он все еще трясся в повозке, проезжая мимо опустошенных склонов и задумчиво смотрел на стаи птиц, летевших навстречу ему с востока. В Виндхуке говорили, что теперь, когда прошла основная волна беглецов, здешние места были вполне безопасны. Официально этого, разумеется, никто не захотел бы подтвердить, но Гаупт отправился бы в путь в любом случае. Адриан за день до этого был в городе, но не нанес, как обычно, визит бывшему священнику — а раз так, он сам преодолеет этот путь и доберется в поместье в целости и сохранности.

Нет, Гаупт не испытывал страха перед дикими животными. Гораздо больше проблем ему доставляла дорога. Песчаный грунт был настолько перекопан копытами животных, что колеса повозки грозили завязнуть через каждые пару метров. Даже если бы он захотел, не было никакой возможности ехать верхом на Магдалене — у него не было с собой седла, а лошадь тотчас сбросила бы его, если бы он забрался на нее без седла. Эта мысль опять так его расстроила, что он поклялся после Магдалены больше не покупать никакой новой лошади. Разумеется, при условии, что не она его переживет.

Сначала он просто удивился тому, что Адриан не разыскал его в городе. Это было необычно и, кроме того, невежливо. Потом ему в голову пришли кое-какие подозрения, и чем дольше он над ними размышлял, тем сильнее в его душу закрадывался страх, страх за Адриана.

Гаупт уже много лет пытался оберегать Адриана от его же дара, разъясняя ему, что его способности не принесут ему добра. Когда он заметил, что саны — и прежде всего этот Кваббо — стали интересоваться маленьким Адрианом Каскаденом, он решил вмешаться. Гаупт не мог допустить, чтобы мальчика постигла участь брата священника.

Вильгельм дорого заплатил за то, что связался с туземцами. Он не вышел из транса, в который они его ввели. Вскоре после этого один из мужчин, присутствовавших на посвящении, пришел к Гаупту, чтобы рассказать ему о том, что якобы Вильгельм во время путешествия своего духа остался в другом мире и будет теперь целую вечность там скитаться. Гаупт избил сана, который был намного слабее его, и даже разбил тому — неумышленно? — голову. Так как саны в Виндхуке не имели необходимой медицинской помощи, мужчина умер через три дня после случившегося.

Гаупт продежурил все дни у постели умирающего, несмотря на враждебное отношение к нему родственников и друзей сана. Никто не решился поднять на него руку — как священник, он был одним из самых могущественных белых мужчин Виндхука, — но их поклоны были для него хуже, чем побои или удар ножом. Когда раненный им сан испустил дух, Гаупт уже принял решение сложить с себя сан священника. С этого дня он больше ни разу не зашел в церковь и занимался лишь магазином брата. На потерю его репутации в среде немцев это повлияло гораздо больше, чем смерть сана, которую власти пытались скрыть, — но, возможно, Гаупт благодаря такому шагу поспособствовал спасению своей души. Он больше не верил в пользу исповеди и искупления и считал, что грехи надо искупать только делами. То обстоятельство, что он, вполне возможно, спас Адриану Каскадену жизнь, было одним из таких поступков.

Он не допустит, чтобы все его усилия пошли прахом. Появление этой очаровательной юной штучки, Сендрин Мук, полностью изменило поведение Адриана. Внезапно он снова начал заниматься такими вещами, от которых Гаупт всегда хотел его уберечь.

Сначала Гаупт не обратил внимания на опасность, какую таила в себе эта девушка. Только со временем он обо всем узнал — тогда, когда было уже слишком поздно изолировать ее и от Адриана, и от санов. Он долго разговаривал об этом с Адрианом, снова и снова, но юноша хотел сам о ней позаботиться. Его наивная влюбленность бросалась в глаза, но их отношения с Сендрин могли закончиться фатально — как для нее, так и для самого Адриана.

То, что Адриан избегал Гаупта, могло означать лишь одно: он снова начал интенсивно заниматься своими способностями и пытаться их контролировать. Гаупт был уверен, что Адриан хочет установить контакт с Сендрин, и это могло снова поставить его в зависимость от другого мира. Вильгельм умер при попытке проникнуть туда, и Гаупт дрожал при мысли, что с Адрианом могло произойти нечто подобное.

Теперь он ехал к нему, чтобы предостеречь от возможных последствий таких опытов и отговорить от его пагубных намерений. Должна же существовать какая-то возможность вправить юноше мозги!

Влюбленность влюбленностью, но если на карту поставлена жизнь — а если верить санам, то речь шла о гораздо большем, чем его жизнь, — нужно положить конец такому увлечению.

Гаупт не был настолько наивен, чтобы верить в то, что его влияния на Адриана достаточно, чтобы заставить того отказаться от Сендрин. Но, несмотря ни на что, он должен попробовать сделать это, должен схватить Адриана за плечи и встряхнуть его, пока из его головы не вылетит вся эта дурь. Почему Адриан попал под влияние шаманов, было понятно. Когда шаманы проявили к нему интерес, он был всего лишь ребенком, стесняющимся своей глухоты, ощущающим себя нелюбимым, выброшенным из жизни. Сегодня, однако, маленький мальчик стал мужчиной, и плохо ли, хорошо ли, но те времена, когда он без промедления следовал советам Гаупта, прошли. Гаупт знал, что сделать это будет сложно, скорее даже невозможно, но все же надо было попытаться уговорить Адриана.

Покачивающуюся кряхтящую повозку Магдалена уже дотянула до последнего поворота. Перед Гауптом возвышался склон, окружавший долину Каскаденов.

Масштабы опустошения были большими, чем он ожидал. Когда-то зеленые виноградники превратились в пустыню цвета охры, из которой то тут, то там торчали остатки лоз. Контраст между тем, что было, и пустыней, простиравшейся теперь у подножья холмов, вызывал чувство подавленности и страха.

Но Гаупт не был слишком озабочен участью поместья Каскаденов. Он думал совсем о другом.

Вокруг поместья не было заметно признаков жизни. Гаупт слышал, что вся прислуга оставила семью на произвол судьбы. Весь Виндхук говорил об этом, осуждая предательство туземцев. Однако Гаупт понимал причины, побудившие их сделать это. Он знал древние легенды и верил, что многое в них было правдой.

Ветер, дувший над землей с востока, был таким сильным, что Гаупт вынужден был часто моргать. Повсюду валялись остатки растений, маленькие смерчи взвихривали песок, танцуя, как духи в пустыне. Магдалену охватило беспокойство. Казалось, что она что-то чуяла. Впервые Гаупту пришла в голову мысль, что лошадь может понести. Может, она чуяла то же, что и животные, убегавшие из Калахари? Не приблизилось ли то, что гнало прочь диких зверей, уже достаточно близко, чтобы вызвать безумие и у здешних животных?

Он почти достиг ворот с обрушившимися башенками, когда краем глаза заметил движение на крыше главного здания. На мгновение ему показалось, будто он кого-то увидел наверху, какой-то силуэт прошмыгнул по одному из откосов крыши и сразу же исчез.

Гаупт направил Магдалену в подворотню. Ветер громко свистел в темном туннеле ворот, жалобно стонал в щелях и углах. С другой стороны ворот зловещие звуки затихли, но сила ветра оставалась прежней. Шквалы, кажется, постепенно перерастали в настоящую бурю. Гаупт надеялся, что непогода не заставит его провести ночь в поместье Каскаденов. Он знал, что Мадлен Каскаден его недолюбливала и не одобряла его решение принять на себя управление магазином умершего брата. Священник и дамское нижнее белье в ее понимании никак не могли совмещаться в этом мире.

Снова что-то мелькнуло на кровле, теперь левее, над северным крылом дома. Кто-то прошмыгнул за трубу одного из каминов. Но когда Гаупт остановил Магдалену и пристально посмотрел вверх, на крышу, он ничего не увидел, точно так же, как и до того.

Он уже хотел пришпорить лошадь, направив ее по перекопанной дороге к поместью, как кровли дома вдруг ожили. Из-за фронтонов на крышу молниеносно пролился поток серых тел. Стройные фигурки быстро карабкались по дымовым трубам, висли на зубцах и выступах и спускались по фасаду вниз. Когда Гаупт в панике огляделся вокруг, он увидел, что справа и слева на боковых крыльях дома тоже возникло движение. Бесчисленные проворные существа выскакивали из-за углов, двигаясь по бывшему саду в западном направлении. Из меховой массы раздавалось дикое гоготанье и недовольные крики, злобные и угрожающие.

Павианы! Сотни, тысячи — их число, казалось, продолжало расти. Некоторые злобно расправлялись с теми своими сородичами, которые уж слишком приблизились к ним, при малейшем соприкосновении они набрасывались друг на друга и катались по земле визжащими, барахтающимися клубками.

Магдалена запаниковала, стала на дыбы, пытаясь повернуть обратно. Повозка могла каждую секунду перевернуться. Гаупт среагировал молниеносно. Он кулем свалился с облучка, больно ударившись о землю, и тут же откатился в сторону. Он сделал это вовремя. В тот же момент лошадь оглушительно заржала и понеслась вскачь, таща за собой повозку. Она, ничего не видя, втащила повозку на покрытую гравием часть двора, кишевшего разъяренными павианами. Куда ни посмотри, везде были эти животные, скалящие клыки, клацающие зубами, визжащие и орущие.

Гаупт успел увидеть, как три озверевшие обезьяны вспрыгнули на спину мчащейся галопом кобылы. Ей удалось сбросить одну из них, но двое оставшихся впились длинными зубами в плоть лошади. Магдалена кричала как ребенок, она попробовала повернуть назад, но повалилась наземь под весом опрокинувшейся повозки и била копытами о землю.

Несколько секунд понадобилось павианам, чтобы наброситься на нее. Она скрылась под грудой волосатых тел. Гаупт увидел, как из сопротивляющейся кобылы были вырваны первые куски мяса, потом внезапно на ней оказалось так много обезьян, что их серые извивающиеся тела скрыли картину кровавой расправы.

Гаупт медленно поднялся. Он стоял согнувшись, с опущенными руками, парализованный ужасным зрелищем, и не мог собраться с мыслями. Его взгляд скользил по окнам поместья, и на какой-то миг ему показалось, что он увидел за одним из окон лицо Адриана, в ужасе разинувшего рот и выпучившего глаза.

Гаупт закричал, призывая на помощь, но этим он добился лишь того, что павианы тотчас обратили на него внимание.

За несколько секунд они окружили его. Они надвигались, размахивая руками и щелкая челюстями, их глаза сверкали голодным блеском и страстью к уничтожению.

Ему почудилось, что время остановилось и кольцо обезьян застыло вокруг него. Все его тело горело, каждый его член болел так сильно, словно его жгло огнем. Его тело уже реагировало на то, что должно было случиться, до того, как это произошло на самом деле. Он чувствовал, как оскаленные пасти впиваются в его плоть, чувствовал, как они рвут, терзают его кожу и сосуды, разрывают внутренности. Он чувствовал все это прежде, чем его коснулось первое животное, прежде, чем они набросились на него.

А затем, когда это произошло, когда время после короткого замыкания потекло как раньше и павианы напали на него, он уже был мертв внутри, хотя это не ускорило его смерть и не уменьшило его боль. Он еще успел подумать: как необычно, как странно…

Когда Адриан вскоре после этого выскочил из дома и дважды выстрелил из винтовки своего отца в воздух, толпа обезьян вокруг Гаупта и лошади уже рассеялась. Беглецы двигались дальше, на запад, к морю, спасаясь от неведомого.

Основной поток животных иссяк, а отдельные отставшие павианы, карабкающиеся по кровле и фасадам дома, были слишком напуганы выстрелами, чтобы атаковать Адриана.

Не размышляя, он устремился вперед, мимо кровавых останков кобылы, туда, где упал Гаупт. На перерытом гравии двора полыхало звездообразное кровавое пятно с длинными тонкими лучами метровой длины. Больше ничего не осталось, никаких костей или обрывков мышц. Павианы утащили с собой остатки добычи.

Адриан, отбросив винтовку, с криком упал на колени, зарываясь пальцами в окровавленный гравий, рыдая и умоляя, до тех пор, пока не подошел Тит и, обняв, увел его в дом, прочь от приближающейся бури.

 

Глава 4

— Город!

Голос Кваббо вырвал Сендрин из дремоты, навеянной монотонными движениями идущего по пустыне верблюда. Она встревоженно приподнялась в седле и заморгала, ослепленная мерцающим светом.

Она не видела ничего, кроме дюн. Раскаленные добела песчаные холмы простирались до самого горизонта. След верблюда Кваббо, бегущего рысью в десяти метрах впереди нее, был единственным на гладком песке пустыни. Ничто не указывало на приближение города, не было видно никаких признаков исчезнувшей цивилизации.

— Здесь ничего нет, — проворчала она и опустилась в седло.

— Ты просто должна всмотреться, — приказал ей Кваббо.

Она рассерженно вытерла рукавом пот со лба и дала глазам возможность постепенно привыкнуть к яркому свету. Очень медленно, словно защищаясь от чужих взглядов, из белого песка показались очертания каменных фрагментов; грани и вершины которых поднимались над песком на высоту поднятой руки. Песчаные бури отшлифовали их поверхности, но чем дольше Сендрин смотрела, тем отчетливее она узнавала медную окраску горной породы.

Енох. После недель испытаний она наконец была у цели. Но ее постигло огромное разочарование. Это все, что осталось от города Каина? Только несколько каменных блоков, почти полностью погребенных в песке?

— Ты еще не у цели, — возразил Кваббо.

Она уже очень давно перестала реагировать на то, что он читал ее мысли, когда ему вздумается. Ты сказал, что это — город;

— О да! Город, который ты называешь Енохом. Мы стоим на его краю. То, что ты здесь видишь, — верхушки и зубцы его башен. Но твоя цель не Енох. Наш путь еще не закончен.

— Что ты хочешь этим сказать? — раздраженно спросила она.

— Прислушайся! Что ты слышишь?

В первый момент она подумала, что должна внимательно слушать тишину пустыни. Но затем она поняла. Он имел в виду женский голос, звучащий в ее сознании. Она уже так к нему привыкла, что почти не обращала внимания на его призывы. Хотя теперь голос звучал очень близко, громче, интенсивнее, требовательнее, он шел вовсе не из руин.

Кваббо прав. Необходимо было продолжать поиски.

— Скажи мне, наконец, правду, Кваббо! Куда мы едем? — Из-за усталости и охватывающего ее равнодушия ей показалось, что она получит правдивый ответ. — Ты никогда не говорил, что мы ищем что-то другое, не Енох.

— Ты никогда не спрашивала об этом, — схитрил он.

— Не пытайся поймать меня на слове.

— Я и не собираюсь это делать.

Она подъехала к нему.

— Что это значит? Почему ты что-то скрываешь от меня?

Сан покачал головой.

— Ты — белая шаманка. У меня не может быть от тебя никаких тайн. Твоя сила тысячекратно превышает мою.

— Вот как? — резко бросила она. — Почему тогда я не чувствую ее, эту мощную силу?

Разумеется, это не совсем соответствовало истине. Сендрин чувствовала силу внутри себя, пожалуй, она все возрастала после ритуала инициации шамана. Она была еще жива, и это было лучшим доказательством ее силы — в противном случае она не смогла бы перенести этой поездки по Калахари и давно бы умерла, обессилевшая или обезумевшая. Но она не могла понять, в чем ее способности превосходили талант Кваббо, более того, она полностью подчинялась его силе, хотя он постоянно внушал ей обратное.

Как обычно, он и на этот раз не ответил на ее вопрос. Вместо этого он только сказал:

— Мы должны проехать верхом еще немного.

Сендрин наморщила лоб.

— Есть ли смысл, если я спрошу тебя, как далеко нам ехать?

— Есть ли смысл? — широко ухмыльнулся он. — Если ты имеешь в виду, может ли вопрос сократить путь, тогда…

— Кваббо!

Он засмеялся, его смех напоминал кудахтанье.

— Ну хорошо. Уже недалеко. Самое большее еще полдня верховой езды.

Сендрин не услышала его последних слов. Внезапно ее пронзила одна мысль.

Вот он, Енох, — ясно осознала она. — Это здесь производил раскопки Селкирк. Это здесь сотни людей умерли из-за его фанатизма.

И в тот же момент, когда в ее сознании возникли видения, те же самые, какие пробудил в ней дневник Селкирка, ее охватило хорошо знакомое ощущение головокружения, отвращения и беспомощности. Мир за доли секунды свернулся у нее перед глазами в крохотную пылающую точку, затем снова развернулся, но только на первый взгляд остался тем же самым.

Вокруг нее начал вибрировать песок, сначала медленно, затем все сильнее, словно что-то пробуждалось, оживало в глубине пустыни. Осыпался тонкий слой песка, лежавший на зубцах башен Еноха. Склоны дюн задрожали, отвердевший верхний слой песка разламывался и соскальзывал вниз, вызывая маленькие лавины и вздымая облачка пыли.

Рядом с верблюдом Сендрин вздыбился песок, и нечто высохшее, бледное и костистое выползло наверх, как будто все это время находилось под песком в засаде. Ветер выдул песок из пустых глазниц и посвистывал сквозь разбитые ряды зубов. Желтоватые останки напоминали деревянную марионетку, безжизненно лежащую в углу до тех пор, пока кто-то не начнет дергать ее за ниточки. Такими же дергаными были первые движения скелета, выбирающегося из пропасти забвения в свет дня, в пространство воздуха, ветра и солнца.

Повсюду выбирались из песка мумифицированные тела, некоторые выскакивали внезапно, другие показывались постепенно, будто освобожденные ветром от груза пустыни. Перед Сендрин разворачивались забытые мистерии этих мест.

Это было похоже на то, что происходило в высохшем русле реки в Омахеке. Мертвые двигались, безжизненными глазами смотрели вокруг, что-то искали, складывались, их пальцы высовывались из земли, хватали за ноги верблюда, пытаясь подняться, но при этом только затягивали беспомощное животное в песок, пока оно не погрузилось в него до колен. Верблюд закричал, дернулся сильным телом и сбросил Сендрин на песок.

Она упала на руки и сразу же покатилась в сторону, песок попал ей в рот и в глаза. Песок был теплым и мягким, и падение не причинило ей никакой боли. Но жжение в глазах и невозможность видеть, что происходило вокруг, были ужасны.

В облаке поднятого песка что-то промелькнуло у нее перед глазами, она уловила запах истлевшей кожи. Как парализованная, она уставилась на кулак мумии, на распрямляющиеся пальцы — это напоминало бледную почку, расцветавшую смертным цветом. Сендрин едва успела отклонить голову, чтобы избежать щелкнувших зубов. Одновременно она почувствовала прикосновение к своей левой голени. Когда она с криком закружилась, то увидела, что на ней висело нечто, вцепившееся в нее, как злая собака, — две руки крепко держали ее за ногу. Руки принадлежали безголовому безногому туловищу. Был виден комок высохших внутренностей и конец свободно болтающегося позвоночника. Ноги Трупа находились в земле, во мраке братской могилы. При попытке выбраться наверх торс разорвался пополам.

Нет!

Она дернулась изо всех сил, но не смогла избавиться от мертвеца.

Нет! Нет! Нет!

Она отчаянно защищалась, била по гнилым рукам, погружаясь при этом в песок. За ее спиной поднялся очередной труп, схватил ее за волосы и положил свою высохшую руку ей на грудь.

Я не освобожусь.

Великий Боже, я не освобожусь!

— Ты только должна захотеть, — это был голос Кваббо. — Ты должна хотеть этого изо всех сил!

Было так тяжело сконцентрироваться на его словах, так сложно понять, что он говорил. Она оставила свои попытки освободиться от трупа и направила свои силы не вовне, а внутрь себя и в конце концов вытянула себя из этого водоворота паники и отчаяния.

Кожа на голове перестала болеть, как будто кто-то отпустил ее волосы. Давление на ее грудь исчезло, освободилась и нога.

Она должна была всего лишь прекратить обращать внимание на мир вокруг себя. Мертвые, пустыня, даже Кваббо — все это тотчас стало неважным. Она как бы сконцентрировала силы в кулак и сильными ударами сметала в сторону все, что отвлекало ее от самой себя, от того, что было в ней и жаждало освобождения.

Она открыла глаза — когда же она их закрывала? — пустыня была прежней. Мертвые растаяли в воздухе, сон Еноха оставался таким же безмятежным, как и прежде. Сендрин сидела на корточках на песке возле своего верблюда. Животное терпеливо стояло рядом, казалось, что оно терлось о ветер, почесывая им свою щетинистую шкуру. Кваббо сидел на своем верблюде и обеспокоенно смотрел на нее сверху.

— Все в порядке? — спросил он.

Она поморгала, привыкая к солнечному свету.

— Как долго… я имею в виду, я была…

— Два-три вдоха. Ты внезапно выпала из седла. Я как раз хотел спуститься и проверить, не ушиблась ли ты.

Немного помедлив, она покачала головой.

— Ничего не случилось. Вероятно, все дело просто в жаре.

Она спрашивала себя, знал ли он о том, что она видела. В любом случае, он мог читать об этом в ее мыслях, может быть, он этим сейчас и занимался. Внезапно ей пришло в голову, что он не сможет этого сделать, если она воспротивится этому. Или, по крайней мере, попробует закрыться от него.

Большим напряжением воли она внушала себе, что то, что происходит в ее голове, не предназначено для Кваббо. Уже через пару секунд по наморщенному лбу сана она поняла, что ее попытка удалась, его стремление проникнуть в ее мысли наткнулось на преграду, сооруженную ею вокруг своих мыслей.

Ощущение прикосновения рук мертвецов было все еще свежо и вызывало страх, но, тем не менее, она ощущала триумф. С одной стороны, ей удалось взять под контроль силу своего взгляда — отныне не будет возникать никаких неподвластных ей видений, с другой — она больше не позволит Кваббо читать свои мысли. Было достаточно причин для радости.

Кваббо ничего на это не сказал, только обреченно дернул поводья и погнал верблюда вперед. Сендрин приказала своему верблюду лечь, поднялась в седло и последовала за саном. Ужас, который до сих пор владел всем ее телом, исчез, и чувство, что она добилась победы, стало еще сильнее. Она была горда, однако прилагала все усилия, чтобы не впасть в эйфорию. Сейчас она не могла себе позволить необдуманных поступков.

Даже через час пути над песком по-прежнему возвышались части отдельных каменных сооружений и блестящие шпили башен. Енох, должно быть, был огромным городом. Селкирк вряд ли смог откопать весь город, как он это утверждал в своих записках. Сендрин невольно спрашивала себя: а что, если в его дневниках есть и другие неправдивые сведения? Почему лорд лгал сам себе, ведь записки предназначались только для него?

Несколько недель назад в беседе с профессором Пинтером ей стало ясно, что Селкирк после открытия Еноха посвятил себя следующей — и последней — своей находке в Калахари. Очевидно, оттуда он приказал доставить камни, которые были встроены в стены поместья в Ауасберге. Было ли это то место, к которому вел ее Кваббо? Что делала там женщина, призывы которой она слышала? И что привело ее в такое отчаяние, что она звала Сендрин, чужеземку, находящуюся от нее за сотни километров, и просила ее о помощи?

Но делала ли она это вообще? Конечно, в ее призывах звучали страх и безнадежность — вне всякого сомнения, женщина нуждалась в помощи. Но просила ли она Сендрин хоть раз открыто об этом? Она больше ничего не произносила, только называла ее по имени, посылая сигналы, которыми был наполнен мир шаманов. Просила ли она ее о чем-то? Нет, не было ничего такого. Что, если эти призывы были скорее предупреждением? Значит, нельзя оставаться слепой и глухой к тому, что ее окружало. Она должна быть осторожной, наблюдать за Кваббо, за пустыней, которую они пересекали. Вероятно, тогда она смогла бы найти ключ к тем многочисленным загадкам, с которыми судьба сталкивала ее на протяжении последних месяцев.

Прогноз Кваббо оказался верным. Прошло полдня, прежде чем они достигли высокого вала из песка. За ним, объявил сан, находилась их цель.

Сендрин не задавала вопросов. Она молча присоединилась к Кваббо, так что теперь она ехала рядом с ним. Они рысью пустили верблюдов через вал. Он был гораздо выше и круче, чем склоны близлежащих дюн, и кто бы ни насыпал его, он явно сделал это не лопатой и киркой.

Но даже осознание этого не подготовило Сендрин к виду, открывшемуся ей с вершины песчаного вала.

Вал не шел по прямой, как это можно было предположить, глядя на него снизу. Он был скорее спиралевидной формы, причем внешний виток спирали представлял собой край гигантского кратера. Высота внутренних витков постепенно понижалась и была, пожалуй, не больше высоты дюн вне кратера. Это сооружение напоминало дом улитки, построенный из песка. Диаметр кратера был, судя по всему, больше трех километров.

В центре спирали возвышалось титаническое сооружение. Конец песчаного вихря проходил через его портал внутрь и исчезал там, в пасти мрака; один только этот вход мог быть высотой не меньше пятидесяти метров и такой же ширины.

Невероятные кубы из камня, содержащего медь, в свете заходящего солнца сверкали красноватыми оттенками. Они были составлены во что-то, не обладающее ни симметрией, ни гармонией. Сооружение высотой минимум в сто пятьдесят метров возвышалось в центре странного песчаного вихря. Вокруг него не было никаких признаков жизни. Кроме портала, не существовало других отверстий — ни окон, ни дверей.

Тишина, стоявшая над этими грандиозными декорациями, и отсутствие внутри кратера малейшего дуновения ветра вызывали тревогу. Сооружение напоминало каменный череп, из зева которого высовывались витки песчаной спирали как необычной формы язык.

— Храм Великого Змея, — благоговейно прошептал Кваббо.

Даже его голос был не в состоянии вывести Сендрин из оцепенения, охватившего ее при виде удивительной долины. Только через некоторое время она очень медленно отвела свой взгляд от сооружения и посмотрела на Кваббо.

Он кивнул ей, подбадривая.

— Ты знаешь, что нужно делать.

— Нет, — возразила Сендрин, но в душе она все-таки знала это и снова не стала задавать вопросов, вместо этого она погнала своего верблюда через вал, вниз по склону.

«Буря создала эту воронку, — ее мысли возникали как в трансе. — Великий Змей отобразился в песке. Это сооружение пережило тысячелетия, пока Селкирк не нарушил его покой».

Кваббо остался на краю кратера. Ничего другого она и не ожидала. Она была той, кого загадочный голос призвал в храм.

Я здесь, взывала она в мир шаманов и чувствовала, что ее призыв с быстротой молнии пламенем охватил сигналы женщины.

По какой бы то ни было причине — я здесь!

* * *

Ворота исчезли в облаках поднявшейся пыли. Если смотреть в том направлении достаточно долго, зная, что там находится, можно было время от времени разглядеть их массивные очертания; в такие моменты казалось, будто ворота сопротивляются буре и пытаются приблизиться к дому, как заблудившаяся овца ищет спасения возле своего стада.

Адриан вертел верхушку кия между большим и указательным пальцами. Его лицо казалось окаменевшим. Здесь, в бильярдной, он никогда не чувствовал себя комфортно. В этом помещении с обитыми темно-красным шелком стенами и абажурами из того же материала особенно сильно ощущалась угнетающая атмосфера жилья старых хозяев. Теперь он пришел сюда не для того, чтобы играть, хотя, пытаясь создать ощущение нормальности происходящего, он даже выложил на бильярдном столе шары. Скорбя о смерти Гаупта, он считал, что все, кроме этого, не имело никакого значения.

Он стоял у окна, задумчиво крутил в руках кий и смотрел на бушующий ураган. Снаружи все выглядело так, словно поместье одним махом перенеслось в пустыню, в самое сердце песчаной бури. Он никогда еще не видел, чтобы буря в этой местности поднимала с земли такое количество пыли. Постепенно он приходил к выводу, что буря принесла песок с собой. Откуда бы ни Пришли эти шквалы, они принесли с собой часть пустыни.

Через неплотные стыки оконных рам и дверей пыль проникала внутрь дома и собиралась на подоконниках, создавая маленькие насыпи около цветочных горшков и ваз. Было такое впечатление, будто буря пыталась постепенно засыпать песком долину.

Гаупт умер.

Когда Адриан наклонялся вперед, к стеклу, он мог видеть дорогу из гравия, на которой павианы разорвали старика. Пыль и песок скрыли кровь, но Адриан мог точно указать это место. Он принуждал себя отводить взгляд, хотя внутренний голос уверял его, что было глупо упрекать себя в чем-то. Он не смог бы спасти Гаупта — и никто бы не смог. В тот самый момент, когда внезапно появились голодные, объятые паникой обезьяны, участь Гаупта была предрешена.

Но если бы Адриан вчера, будучи в Виндхуке, просто навестил бы священника… Да, тогда Гаупт и вовсе не приехал бы сюда. Он мог бы еще жить, если бы Адриан не избегал его. Он мог бы… — но нет, он был мертв!

Нет, так нельзя!

Он сам все усложнял. Делал все возможное, чтобы тяжелее переживать смерть друга. Все. Никакой вины. Никаких упреков. Страх, который он ощущал с того времени, как разразилась буря, с каждым часом становился все сильнее. Действительно ли животные бежали только от урагана? Случалось уже много ураганов в горах и в Калахари, но о таком массовом бегстве животных он еще никогда не слышал.

Адриана охватывала дрожь при мысли, что снаружи было почти темно, хотя солнце еще не зашло и зайдет не раньше чем через час-два. Облака из песка, которые приносились и закручивались шквалами бури, высасывали свет из окружающего пространства и закрывали небо. Адриан зажег свечи, чтобы осветить темные углы бильярдной. На самом деле он только образовал новые тени, более темные и остро очерченные, чем те, которые создавали сумерки.

Его родители спорили вот уже несколько часов. Их словесная перепалка переместилась сначала из столовой в холл, а затем в музыкальную комнату. Тит устроился за роялем и играл с подчеркнутым спокойствием, в то время как Мадлен беспрерывно ему что-то говорила, упрекая его в безразличии.

Бильярдная находилась в противоположном конце поместья. Адриану очень хотелось побыть одному, но теперь ему стало ясно, что одиночество невыносимо. Лучше всего было бы разыскать девочек. Он давно уже не видел их и теперь, внезапно о них вспомнив, упрекал себя в том, что не позаботился о них раньше. Его родители слишком заняты своим спором. Никто не задумался над тем, как это все могло подействовать на близнецов.

Проклятье, как он мог позабыть о них! Он гневно ударил кием о край бильярдного стола, так сильно, что кий сломался. Адриан резко отбросил его в сторону и, уходя, задул свечи. Когда он закрыл за собой дверь, сумерки снова заполнили помещение.

Первым делом он поспешил в музыкальную комнату. Отец с закрытыми глазами наслаждался мелодией, которую извлекали из инструмента его пальцы. Адриан не мог ее слышать, но предполагал, что Тит играл свое любимое произведение, Allegro affetuoso Шумана. Однажды, когда Адриан был еще маленьким, отец попытался описать ему эту мелодию словами. Ничего из этого не вышло, но в тот момент Адриан чувствовал к нему такую пламенную любовь, как никогда прежде. Казалось, что Тит посвятил глухого сына в свою тайну, и это отныне и навсегда, что бы ни случилось, делало их союзниками.

Его мать расхаживала по комнате. Как раз когда Адриан входил в дверь, она прервала свое угрюмое молчание, не заметив сына.

— Если бы ты не отпустил Валериана, — упрекала она мужа, — все выглядело бы совершенно иначе.

Тит даже не открыл глаза, продолжая играть.

— Мне не было известно, что Валериан умеет оказывать влияние на погоду. Мы произвели на свет шамана?

— Твой сарказм невыносим.

— Как и твоя страсть спорить, любовь моя.

Адриан видел обоих в профиль, так что ему было трудно читать по губам. Он должен был напряженно всматриваться в их лица, чтобы понимать беседу.

Мадлен стояла рядом с Титом у рояля, воздев руки над головой.

— Мы должны были бы уехать отсюда уже несколько дней назад. Если бы ты не колебался, мы могли бы…

— Ах, Мадлен, — вздыхал Тит и продолжал скользить пальцами по клавишам, — как часто я должен повторять, что несколько напуганных животных и не очень хорошая погода…

Теперь она перебила его:

— Эти несколько животных там, на улице, разорвали человека!

— Это, разумеется, несчастье, но ты ведь терпеть не могла этого Гаупта.

Адриан застыл на месте, когда Мадлен размахнулась и отвесила мужу сильную пощечину. Он перестал играть.

Тит Каскаден поднялся. Никогда еще он не выглядел таким большим, массивным, как в этот момент, стоя перед своей женой, сжав кулаки, с яростной гримасой на лице.

Адриана бросило в пот.

— Вы невыносимы! — вырвалось у него.

Оба повернулись к нему, но во взглядах обоих не было ни удивления, ни заинтересованности. Казалось, что их ярость теперь была направлена на него. Адриан раздраженно спросил себя, не буря ли была причиной происходящего с ними. Буря — или то, что ее вызвало.

— Что тебе нужно? — набросилась на него Мадлен.

Что-то было не так. Он чувствовал это совершенно отчетливо. Его мать всегда больше любила Валериана, но еще никогда она не была так резка по отношению к нему, так озлоблена. И почему отец не приходит к нему на помощь? Тит всегда вмешивался, когда с Адрианом обращались несправедливо.

Но Тит стоял молча, враждебно глядя на Адриана. Его правая щека горела огнем.

— Вы видели девочек? — спросил Адриан.

— Наверное, носятся где-нибудь, — холодно ответила Мадлен.

— Где-нибудь в доме, — добавил Тит.

Адриан отрывисто кивнул, повернулся и пошел вниз по переходу. Он говорил себе, что это не было бегством, что он просто очень спешил, чтобы найти Салому и Лукрецию. Но на самом деле поведение его родителей внушало ему ужас.

Он помчался вверх по лестнице, затем по коридору в комнаты девочек. Обе были пусты. В игровой комнате, которой они и без того редко пользовались, их тоже не было. Но не могли же они выйти на улицу? Нет, такими легкомысленными они не были. Скорее всего, они спрятались. Где-нибудь, где чувствовали бы себя защищенными от бегущих животных и от бури века, грохочущей за стенами дома.

Без особой надежды он распахивал двери комнат, оглядывал их, но никого не находил. Тишина, окружавшая его всю жизнь, впервые внушала ему страх.

* * *

Вскоре храм Великого Змея закрыл все небо.

Вблизи сооружение казалось еще огромнее, и, хотя Сендрин знала, что оно не могло быть шириной более пятисот или шестисот метров, у основания циклопического фасада она чувствовала себя ужасно потерянной.

Лабиринт из разрушенных тесовых камней и цилиндров, высеченных из рудоносной скальной породы далеких гор; каменное чудовище, сооруженное из блоков, каждый из которых был больше трехэтажного дома; титан тех времен, когда тысячи людей умирали при транспортировке только одного тесового скального блока и никто не обращал на это внимания.

Здесь все было совсем иным, нежели в Енохе, который Сендрин видела в своих фантазиях — или в воспоминаниях незнакомца? Енох был городом просторных площадей и искусных строений, был местом торговли, соревнований и великолепных шествий. Местом для человека.

Здесь было место богов.

Она чувствовала, что нельзя подходить к порталу. Приближаясь к нему, она видела, как мрак, лежащий за ним, рассеивался; теперь она могла различать высокие стены справа и слева от входа, видела, что в глубине пространства с потолка падал свет, вероятно, через проемы в кровле или же благодаря светлым внутренним дворам, предусмотренным архитекторами.

Хотя здесь все еще не ощущалось никакого ветра, Сендрин слышала, как он ревет далеко вверху, над гранями тесовых камней, слышала, как он шелестит в щелях, шахтах и проемах. Время от времени сверху просачивался песок. Она спрашивала себя, когда же был откопан храм. Селкирк выкопал, очевидно, только верхнюю часть, так как на высоте более ста метров она могла отчетливо видеть места, где от наружных каменных блоков были отбиты большие куски. Недостающие части, вероятно, украшали теперь дом Каскаденов. Уже несколько минут назад она обнаружила, что поверхность скальных блоков покрыта рельефами. Едва ли нашелся бы хоть метр камня, на котором не виднелись переплетенные узоры, изображения людей и богов, древние письмена.

Знал ли Селкирк, какое преступление он совершал? Он не был глупцом, он должен был отдавать себе отчет в том, что разрушал нечто, многие тысячелетия безмятежно дремлющее в песке. Его фанатизм не был подвластен здравому смыслу, не говоря уже о том, что он не испытывал никакого уважения к памяти предков.

Сендрин поймала себя на мысли, что лорд заслужил своей участи — разумеется, он сам, но не его семья. И конечно, не Каскадены, которые также умрут, если Сендрин не остановит Великого Змея.

Она спрыгнула с верблюда и оставила его перед входом. Не было ничего, к чему бы она могла его привязать. Но это было не важно.

Она сделала глубокий вдох и вступила под своды величественных ворот. С запада ей в спину светили последние солнечные лучи. Ее тень, длинная и темная, пронзала внутреннюю часть храма. Сендрин следовала за нею, как за своим черным двойником.

Два чудовищных крыла ворот были изготовлены, вероятно, из гранита, а может, из окаменевшей древесины. Они казались немыслимо древними.

Сендрин прошла мимо открытых створок ворот, затем двинулась по туннелю, такому же высокому, как и портал. Потолок парил над ней минимум в пятидесяти метрах. Пол был песчаным, мягким и девственно-нетронутым. Она предполагала, что под песком лежали каменные плиты, наверное, так же искусно обработанные, как и тесовые камни стен. Ее немного успокаивало то, что даже силы, воздвигшие это сооружение, были беззащитны перед песком пустыни; противостояние с чем-то всемогущим должно было бы заставить Сендрин запаниковать, но она не испытывала большого страха. Она не знала, помогала ли ей защита, полученная в результате ритуала шаманов, или понимание неотвратимости судьбы придавало ей сил.

Она достигла конца туннеля и вышла во двор, освещаемый светом вечернего неба. Справа и слева стояли ряды высоких колонн, основание каждой из них по площади было не меньше чем фундамент небольшого дома. Их поверхность также была покрыта изображениями, но Сендрин не останавливалась, чтобы рассмотреть их. Ей подадут необходимый знак.

Мужчина, которого ты называешь Каином, приказал построить этот храм.

Сендрин повернулась.

— Кваббо?

Нигде не было видно ни единой живой души. Ее следы на песке были единственными, куда ни кинь взгляд.

Голос сана раздался в ее мыслях, на одно мгновение она хотела воспротивиться этому, но затем позволила ему продолжать.

Он чувствовал себя в этих каменных стенах в безопасности от проклятия его Создателя, который осудил его на вечное путешествие.

— И что же, — спросила Сендрин тишину, — он был здесь в безопасности?

Каин освятил храм Великого Змея, самой удивительной сущности, которая когда-либо являлась в этот мир, — противника вашего Бога, но вместе с тем законопослушного его воле, сторожа Каина, но также и его союзника против того, кто наложил на него проклятие. У Великого Змея множество целей, мы не всегда можем охватить их своим разумом. В этом храме — первом, сооруженном в его честь, — он позволил поклоняться себе и при этом забывал о своих обязательствах. Он находился здесь, и с ним был Каин, оба оставались неразрывно связанными друг с другом, но они не имели возможности покидать храм, так как только эти каменные стены защищали их от ярости их общего Господина.

— Пока не пришел Селкирк…

Да, пока он не пришел и не разрушил каменные стены. Англичанин нанес непоправимый урон святыне. Храм разрушен, а другой не может быть построен, так как, в отличие от тех времен, когда существовал Енох и народ, живущий в нем, сегодня найдутся лишь немногие, кто был бы готов отдать такому строительству свои силы и свою жизнь. Вечное путешествие началось снова, после многих тысячелетий спокойствия. Великий Змей бродит вокруг, следуя за Каином по пятам.

— Ты сказал — они в пути к поместью Каскаденов?

Они вот-вот будут там.

— Что я могу сделать?

Кваббо замолчал, и в воцарившейся тишине Сендрин уловила изменения: смолк голос женщины. Больше никаких призывов, никакого чужого отчаяния, наполнявшего ее дух. Это было последним доказательством того, что она действительно у цели. Храм Великого Змея был центром вихря, в котором царил абсолютный покой, где не существовало ничего, кроме молчания и покорности судьбе.

Вдруг возникло движение — она заметила его краем глаза!

Сендрин повернулась. Между колоннами ничего не было. Она осторожно сделала шаг и обнаружила в нескольких метрах на песке след ноги. Никакой ошибки. Здесь кто-то был.

Она осталась стоять как вкопанная. Ее взгляд скользил по колоннам, но натыкался повсюду только на камень, ограничивающий ее поле зрения.

Затем она снова заметила это. Неясные тени метались между могучими пилонами, куда бы она ни взглянула. Но как только ей казалось, что она кого-то увидела, оказывалось, что опять никого нет, и новые тени заманивали ее, уводя в другом направлении.

— Кто тут? — спросила она и ощутила, что комок в горле мешает ей говорить.

Это было бессмысленно. Никто не показывался.

Они не нападают на меня, думала она. Да и зачем им это нужно? Если бы они хотели убить меня, они могли бы сделать это очень давно, напав внезапно или совершенно открыто на входе в храм.

Она просто пошла дальше. Ей казалось, что кто-то дышал ей в затылок при каждом шаге, но она не решалась повернуться из опасения, что там опять никого не окажется. При этом она совершенно отчетливо чувствовала чье-то присутствие.

Наконец она дошла до конца двора с колоннами и достигла прилегающей ко входу в туннель арки ворот в форме змеи. Она прошла через арку, а тени остались позади, между пилонами. Если бы неизвестные следовали за нею теперь, Сендрин увидела бы их силуэты на фоне светлого входа. Тогда она узнала бы, кто они — люди, животные или боги.

Она, не останавливаясь, шла дальше, снова и снова оглядываясь через плечо. Туннель оказался, очень темным, и свет в его конце был еще более тусклым, чем во внутреннем дворе. Приблизившись, она заметила на стенах мечущиеся отблески света. Вероятно, горел огонь, быть может, факелы.

Она достигла почти середины туннеля, того места, где было темнее всего, и снова оглянулась.

За нею следовал человек, он был один, маленький, щуплый. Судя по его телосложению, можно было предположить, что это был мужчина. Он шел медленно, не стремясь ее догнать, — еле заметный контур, вырезанный ножницами из фона более светлого полукруга ворот.

Сендрин подумала, не для того ли они выслали его вперед, чтобы она спросила, чего от нее хотят. Но не мужчина призывал ее все эти месяцы, не он распоряжался здесь.

Итак, она продолжала двигаться, теперь немного быстрее, пока не вступила в светлый круг огня. Шаги ее преследователя оставались бесшумными, от стен отражалось только взволнованное дыхание Сендрин.

Она почти достигла выхода из туннеля, как вдруг ей в голову пришла одна мысль. Она резко остановилась и повернула назад. Человек двигался теперь, прижимаясь к стене, и лишь иногда случайно попадал в свет, идущий от дальнего конца туннеля. Но он по-прежнему был позади Сендрин и, когда она повернулась, оказался перед нею — оба застыли в темноте на расстоянии тридцати-сорока шагов друг от друга.

Сендрин пристально смотрела на силуэт. Она не была уверена, сможет ли сейчас использовать свою способность читать мысли или силу своего взгляда, но она хотела по крайней мере попробовать.

Очевидно, она застигла того, другого, врасплох.

— Кваббо! — вырвалось у нее.

Ему не удавалось быстро создать барьер ее мыслям, а когда он попробовал это сделать, Сендрин без труда удалось разбить его вдребезги. Она услышала вскрик, вернее, сначала осознала его, затем, через доли секунды, он прозвучал и в туннеле. Он допустил только один промах — вероятно, думая, что страх и потрясение овладели ею полностью, — но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы прочесть его мысли как книгу, перелистать ее с начала до конца, с молниеносной скоростью состыковывая все фрагменты.

И она поняла, что он ей лгал.

Лгал — все это время!

Светлый конец прохода моментально почернел, заполненный прибывающими людьми. Бесчисленные стройные невысокие фигуры двигались из колонного зала в туннель гораздо быстрее, чем Кваббо, — они бегом устремились к ней.

Правда была похожа на толчок, высвободивший ее из мрака. Сендрин зашаталась, в ее мыслях царил хаос, смешивались картины собственных воспоминаний и чьих-то рассказов.

Она снова видела фигуру братоубийцы в белых развевающихся одеждах, бредущую по пустыне, видела, что он манит ее за собой, кричит ей, чтобы она следовала за ним, — он казался сверкающим призраком на фоне предвестников торнадо, вздымающих горизонт. Тогда появился Кваббо и перехватил Сендрин, утащил ее от Каина и от того, что он хотел ей показать.

Но вмешательство Кваббо не спасло ее, как думала она до сих пор. Каин хотел предостеречь ее, но сан этого не допустил.

Каин двигался к дому Каскаденов не для того, чтобы забрать назад камни. Нет, камни очень давно не имели для него никакого значения — оскверненный храм нельзя было восстановить. На самом деле он шел туда, рассчитывая найти там Сендрин. Он все еще хотел предостеречь ее, отговорить отправляться в пустыню, сюда, в этот храм. Кто-то заставил его поверить, что Сендрин по-прежнему остается в Ауасберге. И этот кто-то был Кваббо.

Насколько могущественным в действительности был маленький сан? На протяжении многих недель он отводил от Сендрин призывы Каина, последний раз она почувствовала присутствие братоубийцы в своем сне на Берегу Скелетов. С тех пор она больше ничего не знала о нем. Кваббо был самым могущественным из мудрецов-санов, из этого он никогда не делал тайны. Но то, что он обладал силой, способной ввести в заблуждение такую сущность, как Каин, — это было непостижимо.

Почему он делал все это? Ответ был так близок, как слово, которое не можешь вспомнить, но которое вертится на языке. А затем…

… только посмотри… ответ там, впереди…

В другом месте. На окраине Ауасберге.

Мужчина шагает вверх по песку и камням широко и энергично. У него есть цель. Его шаги вызывают осыпи. Песок, пыль и камни скользят широкими волнами вниз по горе, но мужчина не боится сорваться. Он знает эту землю уже тысячелетия.

На мужчине белая одежда. Она развевается, подхваченная бурей, бушующей вокруг него. Его голова также закутана в белые ткани, видны лишь его глаза. Он защищает свое тело по привычке. Он очень давно не нуждается ни в какой защите. Он не знает ни боли, ни ран. Он не чувствует ни жара солнца, ни жажды. Не знает, что такое смерть, собственная смерть.

Перед ним неистовствуют посланники Великого Змея, как дервиши, закутавшиеся в пыль. За ним, там, откуда он идет, царит хаос и уничтожение. Там горизонт клубится и кричит от боли, и мир рассыпается на осколки, охваченный бурей всех бурь.

Воронка бушующего песка танцует у него за спиной так высоко, что достает до небес. Великий Змей танцует, жаждущий жизни и смерти, танцует свой танец проклятия.

Мужчина идет впереди бури, невидимыми цепями ведет ее за собой, как укротитель тащит львов.

Земля кричит от ярости и унижения, и пыль дождем падает с неба.

Сегодня здесь даже слезы из песка. Мужчина спускается в долину Каскаденов.

* * *

Адриан зашел в кухню, проклиная про себя свою глухоту. Раньше, когда он и его брат-близнец играли в просторных коридорах и комнатах поместья в прятки, у Валериана всегда было преимущество. Он мог слышать малейший шум, как бы хорошо ни скрывался Адриан от его взглядов. Адриан, напротив, всегда должен был полагаться только на свое зрение. И конечно, на другие силы, которые он как раз тогда в себе открыл.

Сейчас он пытался с их помощью найти девочек. Но то, что воспринимал его дух, было лишь молчанием. Это была другая тишина, не та, которая заполняла его уши. В кухне господствовала тишина смерти.

Обойдя буфет, он нашел труп. Повариха лежала на спине, истекая кровью, устремив застывший взгляд в потолок. Резак разорвал ее тело, лезвие вошло в него выше бедра.

Это была большая толстая женщина с добрыми глазами. Девочки любили ее. Она была первой белой, служившей поварихой у Каскаденов, и первой, умершей здесь.

Все повторяется! — пронзила его мысль. Все точно так же, как и тогда. Буря. Мертвые. Все как тогда.

Что-то сзади прокатилось по кафельному полу мимо него. Серебристый металлический горшок ударился о труп поварихи и, вертясь, замер на месте. Падение горшка должно было произвести сильный шум, но Адриан не мог его слышать. И хотя ужас от кошмарной находки чуть было не парализовал его, он, повернувшись, инстинктивно сделал шаг в сторону.

Вращаясь, блеснуло лезвие ножа, оно скользнуло мимо его плеча. Адриан даже почувствовал легкий ветерок у лица. Он сделал два шага назад, споткнулся о труп, с трудом удержавшись на ногах, и с недоумением посмотрел на нападающего.

Йоханнес держал в правой руке большой нож для нарезания жаркого, его левая рука была сжата в кулак. Лицо швейцара не искажала ярость, он был спокоен. Он держался с той же невозмутимостью, с какой всегда выполнял все порученное ему. Он убил бы Адриана с тем же спокойствием, с каким раньше принимал у гостя шляпу и пальто.

Адриан ударил Йоханнеса по руке как раз в тот момент, когда тот бросился на него. Лезвие наткнулось на край буфета, отскочило и при этом задело бедро швейцара. Поранило ли его лезвие или нет, Адриан не мог видеть, так как сам он повернулся и отскочил, пытаясь сохранить между собой и швейцаром некоторую дистанцию.

Но Йоханнес не сдавался. С быстротой молнии, как это удавалось делать только ловким малорослым санам, он погнался за Адрианом. Его движения резко контрастировали со спокойным выражением лица. Брошенный им нож задел левое предплечье Адриана. Острая боль пронзила всю руку, и рубашка окрасилась кровью.

Впервые лицо Йоханнеса что-то выражало: в его глазах светился триумф.

Адриан, отступая и затравленно оглядываясь в поисках какого-нибудь оружия, увидел, что доска с кухонными ножами висела на противоположном конце буфета, за спиной Йоханнеса, размахивающего сверкающим ножом. Единственным, что попалось Адриану под руку, была кастрюля с длинной ручкой. Он схватил ее и нацелился в голову швейцара. Он немного промахнулся, но, тем не менее, заставил Йоханнеса отшатнуться назад.

— Что все это значит? — прошептал Адриан, тяжело дыша. На самом деле он не ожидал ничего услышать, так что молчание швейцара его не удивило. Вместо ответа Йоханнес глубоко поклонился, словно только что выполнил какое-то поручение своего господина, и продолжил атаку.

Адриан хотел снова запустить в него горшком, но и на этот раз Йоханнес оказался быстрее. Сан поднырнул под удар. Горшок попал не по черепу, а по его поднятой руке с ножом, послышался треск сломанных костей. Лезвие выпало из руки Йоханнеса и улетело за буфет.

Ни потеря оружия, ни сломанная рука не могли удержать швейцара. Он на мгновение пошатнулся, затем с голыми руками бросился на своего противника. Здоровой рукой он вцепился в горшок, вырвал его из рук Адриана и с грохотом швырнул на пол. Затем Йоханнес ударил Адриана в грудь, а кровоточащими пальцами вцепился в его лицо, пытаясь достать до глаз.

Йоханнес хотел ослепить его, и, чтобы этого не допустить, Адриан согнул обе руки и изо всех сил ударил ими в незащищенные бока швейцара. Йоханнес разинул рот, его руки оторвались от лица Адриана, и он согнулся пополам. Адриан в тот же момент набросился на него. Он схватил сана за руки, резко его развернул и сильно ударил между лопатками, втолкнув швейцара через открытую дверь в одну из кладовок. Адриан моментально захлопнул за ним дверь. Ключ торчал в замке. Он дважды повернул его, затем, задыхаясь, наклонился, опершись о край буфета.

Дверь задрожала от ударов швейцара. Дерево не казалось надежной защитой от обезумевшего сана — дверь была в состоянии удержать самое большее несколько мышей, но на какое-то время Йоханнес был изолирован.

До сегодняшнего дня Адриан верил в то, что Селкирк, убивший свою семью, утратил рассудок. Сейчас, однако, он спрашивал себя, не поубивали ли тогдашние жильцы друг друга.

После того, что произошло с Йоханнесом и родителями, это казалось более чем вероятным.

Его родители! Он должен поспешить к ним. И он должен найти девочек. Адриан не мог допустить, чтобы они причинили друг другу какой-либо вред.

Он бросился бежать. Похоже, его самого от воздействия бури защищала власть шаманов. Благополучие других находилось теперь только в его руках.

Если что-то случится с Саломой или Лукрецией, он никогда себе этого не простит. На этот раз он должен попытаться применить свои способности максимально эффективно. Больше никакого баловства. И никакого промедления. Ему следовало бы с самого начала открыться своему дару. Возможно, тогда ему было бы понятнее, что сейчас следовало делать, возможно, тогда он смог бы все это предвидеть, смог бы предостеречь других… «Ну вот, ты опять за свое, — подумал он, рассердившись на себя. — Ты тратишь время на то, чтобы себя пожалеть».

Он многое отдал бы за то, чтобы слышать, играют ли еще в музыкальной комнате на рояле. Он поспешно помчался вниз по переходу, затем по внутреннему холлу. Дверь в музыкальную комнату все еще была открыта.

За доли секунды Адриан охватил внутренним взором открывшуюся перед ним картину. Он остановился как вкопанный. Безмолвный крик нарастал в нем.

С этого места он мог видеть лишь часть комнаты. Он должен был заставить себя сделать последние шаги до двери.

Тит Каскаден лежал на ковре, рисунок которого теперь был гораздо темнее, чем прежде. Длинные шипы подсвечника на три свечи воткнулись в верхнюю часть его туловища, два в грудь, третий — ниже гортани. Широкая подставка из латуни торчала вверх, как рукоятка кинжала. Мадлен стояла на коленях рядом с ним, ее взгляд ничего не выражал. Она пыталась укрепить горящую свечу на металлической подставке. Горячий воск тек по пальцам, но она, казалось, этого не замечала. Когда свечу наконец удалось закрепить, она довольно улыбнулась и сквозь пламя посмотрела на Адриана.

— Не убегай, — прошептала она. Этот легкий выдох был не в состоянии даже погасить свечу.

Несколько секунд он не мог двигаться, просто стоял на месте, не отрывая взгляд от своего мертвого отца, затем посмотрел на свою мать, взявшую в руки второй подсвечник.

Он не хотел знать, что здесь произошло, не хотел верить, что свершилось самое ужасное. Не хотел принимать это.

Внезапно он развернулся.

Девочки! Он должен был найти девочек!

Адриан ринулся назад, по внутреннему холлу, затем вверх по лестнице на второй этаж и по коридору, идущему в северном направлении.

Переход заканчивался окном. Снаружи долина сотрясалась от бури. Адриан на короткое время застыл, выглянув наружу.

Фигура в белом неторопливыми шагами подходила к дому, не обращая внимания на хаос, творившийся вокруг.

Адриан что-то почувствовал. Силу, которая пронеслась, как луч света, по темным комнатам дома в поисках кого-то. В поисках… Сендрин!

На одно мгновение ему показалось, что чужая сила наполнила его дух, исследуя его, затем она исчезла. Взгляд Адриана прояснился, и он увидел, что фигура по пустынной долине приближалась к дому. Ей оставалось пройти еще метров шестьсот-семьсот, собственно говоря, она была еще слишком далеко, чтобы можно было рассмотреть ее невооруженным взглядом в вихрях песка. Но он мог видеть чужестранца, чувствовать его. И он боялся его.

Адриан оторвался от окна и устремился по лестнице для слуг наверх, на третий этаж, где было единственное место в доме, которое он еще не осмотрел. Все комнаты слуг были пусты. Дверь на чердак заскрипела, когда он распахнул ее.

* * *

Бегущие люди остановились за несколько шагов до нее. Мрачная толпа заполонила туннель. Сендрин отклонилась таким образом, чтобы прервать связь с духом Кваббо. Так было лучше. На данный момент она узнала достаточно.

Из фрагментов, на которые рассыпались мысли Кваббо, и того, что она уже знала, постепенно сложилась цельная картина происходящего. Она не боялась мужчин, толпившихся перед нею в туннеле. Они не тронут и волоса у нее на голове. Сендрин слишком много значила для них.

— Сендрин! — Кваббо призывал ее теперь уже не силой своей мысли. Его голос звучал в туннеле, и некоторые люди задрожали от благоговения, узнав этот голос.

Она просто повернулась и пошла к свету. Позади нее двигалась толпа, но никто не решался удержать ее. Кваббо кричал что-то на языке, которого она не понимала, он показался ей еще более шипящим и быстрым, чем язык санов.

Постепенно она поняла, что здесь происходило и кто были эти люди. Ключ, служивший разгадкой, она носила с собой уже несколько недель. Нанна рассказала ей все, что она должна была знать. Но только теперь, когда она пришла туда, где ей никогда не следовало быть, она ясно представила события во всех их взаимосвязях.

Перед нею открылся зал, высокий, как в соборе, с колоннами и бесчисленными факелами. Он был наполнен колеблющимся светом. Только размеры зала заставили ее затаить дыхание. Вдоль стен, частично скрытые за колоннами, стояли люди, маленькие, как саны, но не такие мускулистые. Их лица со лбами выпуклой формы были очень костлявыми. На большинстве из них была короткая, напоминающая тунику одежда, совсем не похожая на привычные одеяния других народов Юго-Запада. Многие из них нанесли на свои лица и руки желто-белую боевую раскраску. Оставшаяся неразрисованной кожа была очень темной, но не коричневой, а серой, почти черной. Сендрин еще никогда не видела у человека кожу подобного цвета. Она спрашивала себя, выходили ли эти люди когда-нибудь на солнечный свет?

Кваббо молча выступил вперед.

— Ты знаешь, кто они, не так ли?

Она ничего не ответила. Ее взгляд скользил по залу, мимо молчаливых людей, к чему-то, что стояло далеко от нее и не было освещено факелами. Сначала она подумала, что это еще одна колонна, гораздо более мощная, чем остальные, но затем поняла, что это ствол. Его диаметр был больше десяти метров, а корневище, расходившееся от его подножья, было подобно чаще девственного леса.

Расстояние между нею и деревом, крона которого исчезала высоко вверху, во мраке, было метров сто или сто пятьдесят. Она не видела за ним стену, поэтому предположила, что дерево стояло в центре храма.

Как могло такое сооружение, погребенное под песками пустыни, пережить тысячелетия? Что за силы позволяли колоннам противостоять титаническому давлению таких сводов?

— Первая раса всегда была здесь, — проговорил Кваббо. — Еще до гереро, нама и дамара, даже до санов.

Сендрин кивнула, погруженная в свои мысли.

— Она оберегает Дерево жизни.

— Дерево жизни… — повторил он, в его словах прозвучало отчаяние. Затем он тихо добавил: — Это Дерево давно уже неживое.

Она посмотрела на него с удивлением.

— Что…

Кваббо умоляющим жестом прервал ее.

— Иди туда. Посмотри на него. Ты поймешь.

Сначала медленно, затем все быстрее она пошла по залу. Через пятьдесят шагов она выступила из круга, освещаемого факелами. Ее окутал полумрак. Хотя Дерево было уже недалеко, она могла его рассмотреть не лучше, чем от входа в зал.

Корни расходились от ствола, образуя непроходимую чащу. Сендрин ждала, что от такого гигантского растения должен исходить сильный запах древесины. Но она не ощущала ничего подобного. Она поняла, что подразумевал Кваббо.

Дерево жизни окаменело.

Насколько же старым, насколько невообразимо старым было здесь все! Не сохранилось ничего из того, что напоминало бы об известной ей версии происхождения человечества. Все было другим. Она не знала, как это выглядело на самом деле, но это уже давно не имело никакого значения.

Было ли Дерево жизни последним реликтом, оставшимся от Эдемского сада? Для санов оно значило нечто совсем другое. В конце концов, все религии должны иметь одни истоки, иначе во всем этом не было бы никакого смысла.

Женщина, мужчина и сад — это была основа, из которой происходило все остальное. Женщина и мужчина, Змей. Один брат убивает другого. Так были распределены роли, не важно, какими бы именами ни называли действующих лиц.

Сендрин отделяло от внешних корней дерева около двадцати метров. Ее беспокойство росло. Лабиринт окаменевших ответвлений был черным и внушал страх. Она не хотела подходить близко к нему, как будто чувствовала, что ее там что-то ожидает. Кто-то затаился в темноте, с нетерпением поджидая ее.

Что-то двигалось между корнями.

Кваббо схватил ее за руку и рванул, поворачивая к себе.

— Дерево жизни умирает, уже много поколений. То, что поддерживает его жизнь, утратило свою силу.

Сендрин неуверенно посмотрела назад, через плечо, затем она с подчеркнутым спокойствием устремила свой взгляд на Кваббо.

— И ты думаешь, что я обладаю силой, способной вылечить дерево? — Она наклонилась вперед, пока их глаза не оказались почти на одном уровне. — Кому в действительности служат мудрецы-саны, Кваббо? Твоему народу или Первой расе?

— Кто служит Первой расе, тот служит также и санам, — твердо возразил он.

— Ты называл меня белой шаманкой. Но на самом деле ты имеешь в виду Белую богиню, не так ли? Я должна стать ее наследницей, хранительницей вашего Дерева жизни.

— Ты никогда не пришла бы со мной сюда, если бы я сказал тебе правду.

— Ты мог бы похитить меня, уже тогда, той ночью на руднике.

Он покачал головой.

— Ты должна занять свое место добровольно. Никто не смог бы принудить тебя.

— А теперь, когда я здесь…

— Ты уже заняла свое место в то же самое мгновение, когда вступила в храм.

— Я не сан. Я не подчиняюсь вашим наивным законам.

— В тебе намного больше от санов, чем ты думаешь. После ритуала в пустыне ты являешься одной от нас.

Она внимательно посмотрела на него.

— Но дело не только в этом. Речь ведь идет о другом, или я не права? Я являюсь также…

— Конечно, ты все еще белая. В тебе живут оба народа, так же как во мне соединены сан и представитель Первой расы. Но у тебя есть сила, Сендрин! Ты будешь новой Белой богиней.

Она повернулась и посмотрела назад, на корни. То, что там двигалось, было теперь видно отчетливее. Фигура пробиралась сквозь заросли, медленно приближалась к внешнему краю корневища, — тень, бледный призрак среди корней.

Голос Сендрин прозвучал хрипло:

— Что она скажет на это?

— Она все знает, — приглушенно ответил Кваббо. — Она знала это всегда. Поэтому она звала тебя.

— И пыталась предостеречь меня?

— Это так.

— Так же, как и ее сын. Как и ее любовник.

Кваббо снова кивнул.

— Было нелегко направить Каина на поиски твоего духа в ложном направлении. Я потерял на это много сил.

Высокая стройная женская фигура остановилась за внешними корнями, во мраке ее очертания были расплывчатыми, словно она не имела телесной оболочки.

— Она — Белая богиня с начала времени, — прошептал Кваббо, преисполненный благоговения. — Однако она потеряла силу и не может предотвратить то, что происходит с Деревом жизни. Дерево нуждается в новой хранительнице, в новой Жизни, а Первая раса — в новой Белой богине.

— Каин хотел помешать этому. Он обладает необходимой силой. Поэтому ты ввел его в заблуждение, направив в Ауасберге, к дому Каскаденов. Все разговоры о камнях… Это все ложь. Камни никогда не обладали силой, даже если Селкирк так и считал.

— В них была сила, пока они являлись частью этого храма. Каин должен был знать это, когда шел к ним в первый раз. Бессмысленная попытка. Это всего лишь обычные камни. Их уже никак нельзя использовать. Храм не может больше сдерживать проклятие.

Сендрин указала на фигуру между гигантских корней.

— А она?

— Проклятие скитаний на ней не лежит. Ее проклятие — быть Белой богиней, оставаться здесь всегда, в этом храме, быть хранительницей Дерева жизни.

— Но если я займу ее место…

— У нее больше нет достаточной силы, чтобы быть богиней.

— Что произойдет с нею?

— Кто знает? — Кваббо пожал плечами — жест, который она всегда считала нетипичным для африканцев. — Очевидно, то, что хотел предотвратить Каин. Поэтому он и пытался показать тебе, что ожидает тебя здесь, в храме. Он хотел прогнать тебя — или убить. Поэтому он теперь у Каскаденов.

Она собрала все свои силы, чтобы оставаться спокойной.

— Они все умрут?

— Это природа бури. Змей запутывает сознание людей. Вихрем он выносит их страхи, их ярость наружу. Существует только один путь изгнать эти чувства.

— Они убьют друг друга. Как Селкирк и его семья.

Кваббо не собирался отвечать на этот вопрос. Вместо этого он сказал:

— Не осуждай меня, Сендрин. Я многое потерял, чтобы доставить тебя сюда. Большая часть моей силы исчезла.

Она еще раз посмотрела на неясную фигуру у подножья дерева, затем резко повернулась к Кваббо.

— Сколько у тебя осталось силы, мудрый сан? — Она пристально посмотрела на него и внезапно заметила в его взгляде беспокойство. — Достаточно, чтобы остаться здесь, со мной?

* * *

Адриан пересек первое складское помещение и теперь бежал по чердаку в южное крыло, когда вдруг заметил на другом конце потайную дверь. Здесь, наверху, было очень темно, мощные своды крыши только угадывались над его головой. Из мрака показался открытый переход, и за ним в обрамлении дверной рамы Адриан увидел, как его сестры дрались друг с другом. Рот Саломы разорвал крик, затем она снова бросилась на свою сестру, и обе исчезли из поля зрения Адриана.

Запыхавшись, он добрался до потайной комнаты. Салома и Лукреция, тесно сцепившись, катались по полу. Они барахтались, кричали, снова и снова нанося друг другу удары. На одно мгновение Адриан замер от удивления: повсюду в помещении лежали высокие стопки красноватых камней, покрытых рельефами, проглядывающими сквозь пыль.

Он подскочил к девочкам и попытался их растащить. Сначала Они не обращали на Адриана никакого внимания, но затем одновременно уставились на него. До сих пор он думал, что знает своих маленьких сестер как себя самого, предвидит все поступки, на какие они были способны, понимает их чувства. Поэтому он никак не ожидал увидеть сверкавшую в их глазах ненависть.

Нежное лицо Саломы было искажено гримасой безумия. Она походила на свою мать в приступе ярости. Но не угроза побоев или домашнего ареста читалась в ее взгляде, а желание убить. Лукреция, более страстная спорщица из них двоих, которая иногда также не боялась выступить против Адриана, теперь смотрела на него насмешливо и презрительно. На ее лице застыла дьявольская маска, она слилась с ее собственными чертами. Лукреция оскалила зубы, из ее рта вытекала слюна. Тонкая струйка крови бежала у нее по лбу, так как Салома вырвала клок ее волос.

Попытка Адриана оторвать девочек друг от друга наконец увенчалась успехом. Вместо этого они в молчаливом согласии бросились теперь на своего брата. Прежде чем Адриан успел оказать сопротивление, он уже почувствовал, что ногти Лукреции оставили глубокие борозды у него на щеке.

Салома ударила его сначала по ноге, затем по спине. Он уклонился от второго удара, одновременно пытаясь удерживать на расстоянии Лукрецию. Напрасно он кричал на девочек. Как голодные хищные кошки, они цеплялись за него, щелкали зубами и пытались выцарапать глаза.

Он неловко повернулся и под их натиском упал навзничь. На него тотчас же накинулись обе фурии. Он почувствовал, что у него лопнуло веко, когда Салома с размаха ударила по нему своим маленьким кулачком. Адриан закричал от боли и со всей силы отбросил ее от себя. Девочка отлетела, ударилась затылком о стопку камней и потеряла сознание.

Лукрецию никак не тронула участь сестры. Правой рукой она вцепилась в ухо Адриана и рванула его на себя. Ему ничего не оставалось, кроме как схватить ее за длинные волосы и оттащить назад. Ее челюсти сомкнулись у него на руке, тем не менее ему все же удалось оторвать ее от себя. Она тоже упала на камни, но, в отличие от сестры, сознание потеряла ненадолго. Между тем Салома постепенно приходила в себя. Ее веки задрожали, руки сжались в кулаки.

Он должен спасаться бегством. Девочки были всего лишь детьми, но он не мог справиться сразу с двумя. Вместе они были сильнее, тем более когда ярость обуревала их. Он никогда не смог бы причинить серьезного вреда ни одной из девочек — он не желал беспамятства Саломы, в то время как близнецы действовали без тени сомнения. Они желали его смерти. Если бы это было возможно, он запер бы их по отдельности, чтобы они не покалечили друг друга. Сейчас ему оставалось только бегство. Вероятно, они будут его преследовать, зато не смогут драться между собой.

Он оттолкнул Лукрецию так, что она упала на пол, затем повернулся и бросился бежать по чердаку южного крыла. Вследствие своей глухоты он не мог слышать звуки их шагов. Он был быстрее, чем они, по крайней мере, ему так казалось.

Вскоре он достиг двери склада и побежал по коридору, в котором размещались комнаты слуг, к лестнице. Только когда он достиг ее ступеней, он быстро оглянулся. Лукреция в этот момент показалась из-за угла в конце перехода, следом за ней бежала Салома. Потеки крови на лице Лукреции выглядели как примитивная раскраска туземцев.

Адриан ринулся вниз по лестнице, спешно раздумывая, закрыть ли внизу дверь. Он решил не делать этого, так как девочки тогда наверняка снова нападут друг на друга. Пока они охотились за ним, этого можно было не опасаться.

Если бы только он смог их разделить! Он бежал по коридорам второго этажа, мимо немногих еще горящих масляных ламп, всей душой надеясь, что маленькие чудовища не вздумают поджечь дом. Их ярость, казалось, распространялась только на людей, а на все остальное они не обращали внимания. Даже Селкирк не сделал тогда попытки разрушить дом.

Задыхаясь, Адриан перепрыгивал через несколько ступеней. Он бежал вниз, на первый этаж. Он многое отдал бы за то, чтобы узнать, где в настоящий момент находилась его мать. Была ли она еще в музыкальной комнате, у трупа своего мужа? Или она бродила пустыми помещениями в поисках Адриана или Йоханнеса — кого-нибудь, кто мог бы стать новой жертвой ее страсти к убийству? Мысль о швейцаре жаром пронзила его тело. Инстинктивно он бросился к кухне, чтобы проверить, выстояла ли дверь кладовой против ударов сана.

Когда он ворвался в кухню, он увидел свою мать, которая лежала, крича, на полу, и Йоханнеса, наносившего ей удары окровавленным ножом; швейцар стоял, наклонившись над Мадлен, спиной к Адриану. Дверь кладовой была разбита в щепки и напоминала деревянную пасть акулы.

Адриан не раздумывал. Он схватил со стойки один из резаков и воткнул его швейцару в затылок. Хилое тело Йоханнеса застыло, его нож выпал из руки. Затем он мешком свалился в сторону.

Адриан застыл. То, что он убил человека — а это оказалось так легко сделать, так невероятно легко! — медленно доходило до его сознания. Он не знал, сколько раз Йоханнес воткнул нож в тело матери. Он увидел две раны на ее плече, еще одну — на предплечье. Ее рубашка была в крови, но нож, кажется, не попал ни в грудь, ни в живот. Ее неподвижный взгляд был направлен на него, рот беззвучно открывался и закрывался, как будто она была в шоке; говорила она невнятно.

Он оттолкнул дергающегося в судорогах швейцара и склонился над ней. Адриан опасался нападения, но в настоящий момент, кажется, она испытывала слишком сильную боль. И все же в ее глазах тлела искра ненависти. Адриан не сомневался: она убьет его, как только сможет.

Он поспешно вскочил и запер дверь кухни изнутри на засов. Сдернув ливрею с трупа швейцара и отрезав от нее рукава окровавленным ножом, он наскоро перевязал ими раны матери. Затем он поднял ее с пола и понес через пекарню, затем по переходу, в котором располагались основные кладовые. Он принес Мадлен в молочную кладовую, рассчитывая на то, что там не было никакого острого крюка или ножа, и положил ее на один из столов, затем, бросив последний взгляд на раненую, покинул помещение. Он вытащил ключ из замка и запер дверь снаружи.

Когда он вернулся в кухню — сначала он вынужден был переступить через тело мертвой поварихи, затем через труп швейцара, — дверь уже ходуном ходила от ударов близнецов. Внезапно он увидел происходящее как бы со стороны. Отец был мертв, так же как и Йоханнес и повариха. Его мать и сестры пытались его убить. А снаружи, в долине, казалось, погибал мир.

На несколько секунд он закрыл лицо руками и опустился напол, прислонившись спиной к буфету. Он должен сохранять ясную голову, должен подумать. Надо попытаться понять, что он должен сделать.

Мысленно он снова увидел перед собой белую фигуру, двигавшуюся снаружи, в буре. Она могла достичь поместья в любой момент. Адриан не знал, кто или что это было, но не сомневался, что именно эта фигура была первопричиной катастрофы.

После этого ему уже несложно было принять правильное решение.

Он оттолкнулся от буфета, встал и пошел через пекарню к двери, выходящей во двор. Положив руки на стекла двери, он ощутил сильную дрожь, словно кто-то тарабанил по ним снаружи невидимыми кулаками.

Буря, сотрясаясь, захватила его, когда он вышел на улицу. Он бежал, инстинктивно наклонившись вперед, чтобы подставлять под бушующие воздушные массы меньшую площадь уязвимого тела. Песок колол его кожу, словно его кусали крохотные насекомые, и вскоре у него возникло ощущение, будто все тело покрылось маленькими ранами. Рубашка и брюки порвались с молниеносной быстротой. Швы лопнули, ткань висела лоскутами. Адриан, защищаясь, прикрыл правой рукой глаза и вслепую, шатаясь, продолжал двигаться вперед. Он видел фигуру по ту сторону конюшен, посреди бывших виноградников. Пожалуй, она войдет во двор оттуда.

Но ему вовсе не потребовалось разыскивать чужестранца — он сразу совершенно отчетливо почувствовал его присутствие. Эти ощущения были совсем иными, не такими, когда кто-то другой мимоходом исследует твой дух, а затем, разочарованный, отступает. Теперь это было сознательное исследование, и Адриан приложил все усилия, чтобы попытаться ответить пришельцу.

На доли секунды фигура открылась ему, позволила заглянуть в него и узнать правду.

Адриан опустил руку и пытался выстоять под натиском бури.

Что-то коснулось его лица, это было легкое прикосновение, совсем не такое болезненное, как уколы песка. Прикосновение ткани.

Братоубийца стоял перед ним, ближе чем на расстоянии вытянутой руки, и его одежда трепетала на ветру.

* * *

— Ты знал уже тогда, что мальчик из деревни умрет, верно?

Кваббо печально наклонил голову.

— Я не убивал его.

— У тебя больше нет от меня никаких тайн, — резко возразила Сендрин. — Теперь больше нет.

— Мальчик был ребенком гиены, — защищался сан. — Другие потребовали его смерти.

Она кивнула.

— Ты допустил, чтобы они его сожгли.

— Таков обычай.

Сендрин пристально посмотрела на него.

— Ты был не прав, Кваббо. Я никогда не стану такой, как вы. Я не сан.

— Твоя вера требует таких же жертв, как и наша. Вы также когда-то казнили ведьм — женщин и мужчин.

— Это было давно…

— И об этом можно забыть?

— Я этого не говорила.

— Большинство богов жестоки, Сендрин. Они требуют жертв, они допускают убийство. Но ты можешь быть другой, если только захочешь. Все скоро будет находиться в твоих руках.

Призрак все еще стоял между корнями, он казался только чуть светлее, чем мрак за его спиной. Белая богиня ждала. Ждала, какое решение примет ее наследница.

Выжившие представители Первой расы образовали полукруг на некотором расстоянии от Сендрин и Кваббо. Мужчины и женщины не понимали, наверное, ни слова из того, что говорилось. Сендрин спрашивала себя, что пообещал им Кваббо. Чего они ожидали от нее? Действительно ли они верили в то, что она смогла бы возродить Дерево жизни?

— Ты еще не ответил на мой вопрос, Кваббо, — потребовала она. — Ты полагаешь, у тебя хватит силы противостоять мне?

— Не рассчитывай на это, Сендрин, — устало ответил он.

— Ты сам повторял это снова и снова: я обладаю тысячекратной силой по сравнению с тобой.

— Но ты не знаешь, как ее использовать.

Она насмешливо улыбнулась.

— Думаешь, не понимаю? — При этом она выпустила стрелу чистой силы духа в его направлении, проникла в его мысли, в его разум, в его прошлое.

Ощущение было такое, словно ее тело пронзило поверхность бурного потока — только что все было спокойно, бесконечно длилась секунда ожидания, затем вдруг вокруг нее возник хаос из красок и звуков, ощущения напоминали палитру художника после длительной работы; раздавались десятки звуков, похожих на рев и завывание бури, ее окутало множество запахов — пряностей, жаркого, молотого зерна, сена, навоза и экскрементов — они смешивались, разъединялись, снова сливались друг с другом. Время… сдвинулось.

Перед ее глазами возникает ландшафт с холмами. Семья санов сооружает несколько хижин из ветвей и хвороста. Из одной доносится мучительный стон, затем первый крик новорожденного. Кваббо появляется на свет.

Картина меняется. Через несколько лет маленький сан надрывается на руднике. Он еще ребенок, но, когда он предостерегает других рабочих, что штольня скоро обрушится, ему тотчас верят. Большинство из них своевременно успевают подняться наверх, при этом они просто затаптывают мальчика. Порода засыпает Кваббо. Четыре дня он лежит в темноте среди обломков. Он не может двигаться, горная порода сдавливает его грудь. Впервые он посылает свой дух путешествовать, исследуя мир шаманов. Он сам поражен тем, как легко ему это удается. Рабочие находят его во время работ по разборке завала. Никто всерьез его не разыскивает, так как никто не верит, что он мог выжить. Дух возвращается в его тело в тот же самый момент, когда свет ламп падает на его лицо. Он не испытывает ни голода, ни жажды, когда его выносят на поверхность. Но пережитое, тем не менее, оставило свой след: теперь он знает путь в другой мир, и отныне он испытывает панический страх перед тесными каменными помещениями. Никогда больше он не спустится в штольню, он работает на рудниках только в наземных службах. Это продолжается до тех пор, пока мудрецы-саны не обращают на него внимание. Они принимают его в свой круг, а вскоре уже повинуются его указаниям.

Он слышит истории о Первой расе, о легендарном Дереве жизни и о Белой богине, существующих где-то в самом центре Калахари. Мудрецы ведут его туда, и он узнает о близкой смерти Дерева и угасании его хранителей. Если дерево погибнет, исчезнут и они, а вместе с ними их потомки — народ санов. Так звучит легенда, но каждое слово из нее — правда. Его задание — найти новую хранительницу и спасти народ санов.

Что-то вытолкнуло Сендрин из потока видений и отбросило назад, в действительность.

Пот струился по лицу Кваббо, когда их взгляды пересеклись.

— Никогда больше не делай так, — прорычал он. В его голосе слышалась сдерживаемая ярость.

Сендрин понадобилась всего лишь пара секунд, чтобы снова обрести ясное сознание. Она недостаточно хорошо закрылась от Кваббо и оставалась незащищенной, пока рылась в его прошлом. Ошибка, которую она не должна повторить.

Мужчины и женщины Первой расы приблизились к ним на несколько шагов, не понимая, что происходит между Кваббо и нею. Сендрин исследовала их ауру, но не нашла там никаких злых умыслов по отношению к себе. Эти люди полностью полагались на мудрецов-санов, они действительно верили в то, что мудрецы и Кваббо спасают их. В Сендрин они видели олицетворение этого спасения, поэтому они ни за что не выступили бы против нее.

Бледная женская фигура в чаще корней не двигалась. Она просто смотрела. Ждала. Сендрин попыталась проникнуть в ее мысли, но это слишком отвлекало ее от Кваббо.

Сан жестикулировал обеими руками и старался скрыть свою ярость.

— Пойми же, что…

Но Сендрин не хотела продолжать дискуссию. Она решилась на новый удар, на этот раз лишь с единственной целью — лишить Кваббо силы. Он лгал ей, злоупотребил ее доверием. Она больше не колебалась, причинять ли ему боль. Она была теперь… да, кем? Богиней?

Ты сама превращаешься в инструмент Кваббо, остановил ее внутренний голос. И он знает это. Он должен только смотреть, и ты пойдешь точно туда, где он хочет тебя видеть! Воспринимай саму себя как богиню, и ты будешь ею. Тогда не останется пути назад.

Нет! Так просто она не сдастся. Кваббо закричал, когда она начала стирать его прошлое. Она позаботится о том, чтобы он забыл свое собственное Я. Свое происхождение, положение, цель — она сотрет все это у него из памяти и этим лишит его силы и власти.

Она начала с хижин санов, возникших в ее видениях, с холмов и загонов для скота, находящегося недалеко от их поселения. Она разъединила эти картины в его голове, как элементы мозаики.

Кваббо понял, что она замыслила, и она знала, что ему не оставалось ничего другого, как отбиваться.

Он решил действовать так же, как и она, — последовал ее примеру. Это разочаровало ее, но и удивило. И как раз поэтому его атака захватила ее врасплох.

Она увидела перед собой Бремен, вид из окна их мансарды на крышу. Перед ее глазами панорама начала распадаться на фрагменты, превращаться в кристаллы, раскалываться.

Он ворует у меня мое прошлое, — запаниковала она в душе. — Он забирает его у меня!

Она собрала всю свою силу и как лезвие вонзила ее в дух Кваббо. Фрагменты Бремена выстояли, неопределенное воспоминание в ее подсознании снова складывалось в единую картину.

Сан дико закричал, этот визг проник даже через каменные стены транса, в который ввела себя Сендрин. Мудрецы показали ей, как она может использовать свою внутреннюю власть, и эти знания обратились теперь против Кваббо.

Но он не признавал себя побежденным, что бы она ни делала, и постепенно его желание сделать ее Белой богиней становилось неудержимым. Возможно, он осознал, что нельзя было предоставлять ей выбор. А она очень хотела заставить его сожалеть о том, что он ее сюда привел.

Контрнападение Кваббо она ощутила как фронт урагана, невидимого, но такого мощного, что он почти вырвал ее из транса. Огнем страдания были опалены каждый нерв ее тела, каждое волокно мышц, извилины ее мозга. Кваббо знал, как причинять страдания, он знал это гораздо лучше, чем она. Сендрин должна была разозлить его достаточно сильно, чтобы привести в такую ярость. И в то время, когда он концентрировал всю свою власть на том, чтобы заставить ее страдать, а она сама едва могла мыслить, не говоря уже о том, чтобы как-то действовать, она из последних сил пыталась поймать его воспоминания, которые он сам почти позабыл. Сендрин выдернула из его прошлого темноту обрушившейся шахты рудника и смотрела, как эти воспоминания захватывают сана.

Боль внезапно прекратилась. Дух Кваббо быстро свернулся назад, как змея, слишком приблизившаяся к огню. Его отступление на одно мгновение дало ей возможность передохнуть, затем она погналась за ним и смотрела, что происходило с ее противником.

Кваббо сидел на корточках на полу и плакал, как ребенок.

В этот момент он и был не кем иным, как маленьким ребенком, заключенным во мраке расселины скалы. Тогда он послал свой дух в другой мир, прочь из ловушки, в которой находилось его тело. Но у него ничего не получалось, для этого он слишком много силы израсходовал на свою атаку против Сендрин. Он переживал то, от чего тогда смог убежать. Вся боль, все страхи, которые выпали ему в той шахте, обрушились сейчас на него с задержкой на много лет.

В какой-то момент Сендрин даже посочувствовала ему. Все, что делал Кваббо, он делал во имя своего народа. Он не был темным, плетущим интриги мошенником, каким она хотела бы его видеть.

Тем не менее он оставался ее врагом. Как он мог предположить, что она добровольно согласится с той участью, какую он ей определил? Она не пожертвовала бы собой ради мифа.

Внезапно она почувствовала, как что-то изменилось.

Мучения Кваббо, казалось, достигли апогея, поток исковерканных мыслей и ощущений, сжатых в кулак, настиг ее, захватил, и перенес в место, которое она только единственный раз воспринимала так явно.

Пространство шаманов.

Было ли все дело в звучании этих слов или просто в невозможности соотнести тот мир и реальность — по крайней мере, ее реальность, — это место на самом деле представлялось ей пространством, подобным бесконечной равнине саванны, которая с одним и тем же успехом могла и существовать, и нет. Плоская коричневатая равнина, поросшая спутанной травой. Над ней небо цвета отблеска стали.

Кваббо стоял перед нею, мокрый от пота, с искаженным лицом, глаза его впились в нее, как стволы винтовки.

— Ты ничего не поняла, — прошипел он. — Ничего.

Она еще не могла побороть ужас, охвативший ее, потому что ему удалось захватить ее врасплох. В отличие от того, что происходило во время ритуала инициации шамана, на этот раз она не видела никакой светящейся пропасти, ничего, что могло бы ее насторожить. Она не знала, как долго она оставалась здесь во время ритуала, у нее не было об этом никаких воспоминаний, исключая молниеносное появление стада газелей на горизонте. Все остальное происходило как в тумане.

— Ты так глупа, Сендрин, — тихо проговорил Кваббо. — Ты могла бы применить свою силу на благо других — санов, Первой расы. То, что ты сейчас делаешь, не что иное, как бегство от ответственности.

— Ответственности, которая навсегда похоронит меня в этом храме, — ответила она, затаив дыхание. Ей было больно говорить, боль ощущалась не в горле, а в голове, словно сами мысли, доставляли ей страдание.

— Ответственность — это всегда и лишения. Ты думаешь, я сам выбрал свою участь, Сендрин? Я тоже охотнее кочевал бы вместе с другими по пустыням и степям. Вместо этого я стал одним из мудрецов. Не я сделал этот выбор, вернее, это сделал за меня мой дар. Иное существование — это не то, что можно преодолеть. Нужно принять это.

— Приняла ли женщина в храме свою участь?

— Конечно.

— Ты же не будешь утверждать, что она счастлива там, где она находится?

— Счастлива… — голос Кваббо звучал пренебрежительно. — Она, наверное, является единственной живой сущностью, которая знала когда-то настоящее счастье. Она была первой женщиной. Она знала, что такое счастье, пока ее не настигла судьба. Она сама пошла на это.

— У нее все еще остается надежда. На то, что должно произойти, и на то, что ее сын… На то, что ее мужчина вернется к ней.

— Братоубийца не возвратится в храм.

Сендрин не обратила внимания на его слова.

— Что за надежда была бы у меня? Надежда на что? Нет, Кваббо, я не готова пожертвовать собой ради вечности. И я не могу вылечить ваше проклятое дерево. Никто не может сделать это.

Кваббо бросил на нее взгляд, полный скорби.

— И что ты будешь делать? Продолжать бороться со мной? Уничтожать меня? Это твоя надежда? Тебе это не удастся. Не здесь. Этот мир больше мой, чем твой. Я часто бывал здесь, десятки раз.

Она собрала всю свою ярость и лавиной направила ее на сана. Кваббо откинуло назад, но он тотчас снова оказался на ногах. Прежде чем он смог нанести контрудар, Сендрин вспомнила о своей первой попытке преодолеть его. Если бы ей удалось отобрать у него его прошлое…

Бремен исчез. Рассыпался в облаке сверкающих осколков мысли. Сила Кваббо отнимала воспоминания у нее самой, а с ними и знание о том, что было между нею и Элиасом.

Она еще осознавала, что нечто потеряно, но она уже не знала, что это было, так как стирание ее воспоминаний было полным и окончательным. Кваббо бил ее же оружием. Он скатывал ее прошлое с конца. Следующим, что превратилось в ничто, сгорело без остатка, была переправа на корабле. Ее жизнь начиналась с прибытия в Свакопмунд. Она никогда не видела ничего иного, кроме Юго-Запада.

Удивленная и беззащитная, она вынуждена была смотреть, что творил с нею Кваббо. Она была бессильна против него. Ее удар, состоящий из ярости и возмущения, был самим худшим из того, что она могла совершить в этом мире, — для большего ей не хватало опыта, — и этим она не смогла остановить его. Теперь он сделает то, что запланировал, наверное, с самого начала: он сотрет все ее существование до того пункта в Омахеке, где мудрецы вселили в нее часть пустыни, где она стала частицей страны и одной из санов. Она больше не окажет Кваббо никакого сопротивления. Она согласится, что единственно правильным будет спасти народ санов. Ее народ.

Но затем действия Кваббо, направленные на уничтожение ее воспоминаний, наткнулись на встречный удар. Взгляд Сендрин прояснился, и она увидела, как что-то схватило сана. Нечто встряхнуло его, ударило, согнуло пополам, как тряпичную куклу, и отбросило прочь.

Видение перед нею постепенно материализовывалось. Оно повернулось к Сендрин спиной, снова поспешило к Кваббо и подняло его над землей, вообще не касаясь его. Кваббо барахтался и кричал. Одно мгновение это было похоже на вопль новорожденного, в следующий момент снова звучал крик взрослого, мужчины.

Голос проникал в дух Сендрин, но это были только бессвязные слоги. Лепет сумасшедшего.

Воспоминания Кваббо выползали из его тела, как цепочка насекомых, проходили через призрачную форму его мучителя и с силой ударяли по оцепеневшему сознанию Сендрин. Она видела, как у сана забрали остатки его детства, как изгонялась его жизнь, словно картинки сна, которые утром пытаются собрать воедино, но потом благополучно забывают. Другой довершал то, в чем Сендрин по неопытности потерпела неудачу. Другой делал это с саном. И постепенно она стала догадываться, кто это мог быть.

Безумное привидение, в которое превратился Вильгельм Гаупт за время его многолетних блужданий в мире шаманов, отнимало теперь у Кваббо все его мысли, все чувства, малейший след самосознания. Оно опустошало его, как вытряхивают перья из старой подушки — небрежно, не обращая внимания на то, что все равно будет выброшено. Кваббо в какой-то степени был знаком с этим миром, но никто не знал этот мир лучше, чем тот, кто был заперт здесь навечно. И этим пленом он был обязан именно Кваббо.

Вильгельм Гаупт мстил, и делал это с педантичной основательностью сущности, которая больше не владеет ни рассудком, ни пониманием. В нем не было ничего, кроме мучения и одиночества.

Заблудший, уничтоженный, обманутый, он пил страдания Кваббо и поедал его душу. Если бы он действовал с продуманным коварством, он оставил бы сану его самый большой страх, страх перед заточением в темноте; однако в своей ярости и триумфе он забирал у него все, поглощал это и выплевывал в сторону Сендрин, до тех пор, пока от Кваббо осталась одна лишь пустая оболочка. Это была все еще жизнь, но без воспоминаний, без прошлого. Ему был закрыт путь из этого мира обратно, в настоящий. А здесь существовала лишь бесконечная уединенность, искания без цели, жизнь без смысла своего существования, проклятие без причины.

Внезапно Сендрин осознала, что она стоит перед духом Гаупта не впервые. Тогда, во время ее первого визита в этот мир, она должна была уже встретиться с ним. Ее воспоминание об этом пропало, и теперь оно не вернулось. Тем не менее она была уверена, что они встречались.

Общались ли они друг с другом? Предостерегал ли он ее от Кваббо и других мудрецов, объяснял ли, что с ней могло произойти то же самое, что и с ним, когда он во время своей инициации потерял путь обратно?

Внезапно все в ней воспротивилось происходящему, она решила не наблюдать за концом этого безумия.

Собрав остатки своей силы, она опустилась вниз, обнаружила под собой сверкающую пропасть и ринулась назад, в действительность, в лоно Белой богини.

* * *

За фигурой в белой одежде, движущейся по ту сторону служебных построек, высоко над холмами, обрамлявшими край долины, вырастала стена из вращающегося в вихре грунта, песка, даже щебня. Предметы неслись по воздуху слева направо, возникая из ничего и в никуда исчезая, — это была нога вихря, крохотная часть его воронки. Адриан не пытался представить себе звуки, производимые этой силой. Окружавшая его совершенная тишина делала разворачивающееся перед ним зрелище абсолютно нереальным.

Сущность в белой одежде протянула к нему руку и положила прохладные кончики пальцев на его лоб. Он словно окаменел, чувствуя, как силы, исходящие из пальцев фигуры, проникают в его мозг, исследуют каждую из его мыслей, разыскивая сведения о Сендрин. Внезапно сущность убрала свою руку. Адриан открыл глаза и увидел, что фигура откинула голову назад. Из белых полос ткани, прикрывавших все его лицо, кроме темных глаз, раздался ужасный крик, звук разочарования и муки, рожденный внезапным пониманием, что его обманули.

Адриан мог слышать этот крик.

Крик резко звучал и в этом мире, и в другом. Оттуда, из пространства шаманов, крик доносился до Адриана, он больше чувствовал его, чем слышал, ярость этого крика воспринималась не человеческими чувствами.

Братоубийца повернул обратно. Он шагал тем же путем, каким пришел сюда, и ветер стирал его следы.

Ярость торнадо, казалось, на несколько мгновений усилилась, но ураган не приближался, он ждал за холмами и наконец скрылся в облаках пыли и земли.

Фигура прошла между складскими помещениями и исчезла из поля зрения Адриана. Несколько секунд он ощущал неудержимое стремление последовать за нею, он хотел увидеть, куда она пошла.

Но братоубийца был одиноким путешественником — проклятие не нуждалось в свидетелях.

Вскоре Адриан увидел маленький белый контур на гребне холма, затем вместе с восставшим песком растаял и этот последний штрих, свидетельствующий о существовании Каина. Он снова был на пути в пустыню, на пути в пустоту и вечность.

Адриан сорвался с места и побежал в дом. Оба трупа он вытащил из кухни на улицу — позднее он похоронит их.

Близнецы сидели в коридоре перед дверью кухни и, рыдая, прижимались друг к другу. Они не знали, что произошло, и удивлялись кровавым царапинам на их лицах и руках. Лукреция обнаружила след от укуса на ноге Саломы, но никто из них не мог вспомнить, как это случилось. Адриан рассказал им, что на них напало бродячее животное.

Его мать лежала под дверью молочной кладовой, спеленутая, как новорожденный ребенок. Он вынужден был дверью немного отодвинуть ее в сторону, чтобы войти в помещение. Она была без сознания, но дышала. Ее пульс был очень частым. Адриан послал близнецов принести аптечку. Салома слегка прихрамывала.

Он быстро обработал колотые раны Мадлен, затем открытую рану на ноге Саломы, смазал все раны и перевязал их бинтами так хорошо, как только смог.

Через два часа буря постепенно улеглась. Великий Змей уходил на восток.

Адриан обложил мать подушками и одеялами, поместив ее в багажное отделение повозки, рядом усадил Салому и Лукрецию, затем направил упряжку по опустошенной земле в Виндхук.

* * *

Сендрин открыла глаза и посмотрела в лица, которые были едва видны во мраке храма. Плотная толпа мужчин и женщин окружала ее. Широкий полукруг сомкнулся в тесный круг. Любопытные и боязливые взгляды наблюдали за каждым ее движением.

Она лежала на боку, подогнув ноги, как будто попыталась при падении в пропасть сделаться как можно меньше. Она не ощущала боли, только сильное головокружение, лишавшее ясности ее мысли.

Через некоторое время ей удалось сообразить, где она находилась. Она могла вспомнить и о том, что произошло, в отличие от ее первого сознательного визита в мир духов.

Мысленно она отправила благодарность в пространство шаманов, сомневаясь, что она достигнет сущности, спасшей ей жизнь и часть ее прошлого. Она помнила о Каскаденах и об угрозе Великого Змея, помнила о своем прибытии в Виндхук и, уже как-то расплывчато, город на побережье. Свакопмунд. По ту сторону больше не было ничего. Отнятые воспоминания, украденная жизнь. Было ли перед этим вообще что-нибудь, о чем бы стоило вспоминать? Сейчас ей это казалось неважным.

Взволнованный шепот отвлек ее внимание. Мужчины и женщины Первой расы отшатнулись назад, когда заметили, что Сендрин очнулась. Кольцо из людей расширилось — они отступили на несколько шагов. Сендрин приподнялась, опираясь на локти, затем села. Ей казалось, что пол раскачивался, чувство равновесия все еще пыталось удерживать ее от падения в пропасть. Только через время она смогла сконцентрироваться на чем-то еще, кроме своей опоры, смогла посмотреть вокруг, узнать место, в котором она находилась.

Кваббо не было.

Проще всего было предположить, что он ушел. Но Сендрин знала правду. Кваббо был там, где и Вильгельм Гаупт, он стал таким же пленником, как и мужчина, которого он осудил когда-то на вечные странствия в другом мире.

Мысль о Белой богине внезапно пронзила ее с нарастающей интенсивностью. Взгляд Сендрин метнулся вокруг, это снова резко нарушило найденное равновесие. Она покачнулась, с большим трудом удержалась и не упала, затем поднялась на ноги. Она не хотела встретить Первую женщину на коленях.

Когда ее взгляд прояснился, светлый призрак уже снова удалялся в путаницу корней дерева, Богиня исчезла в сетях окаменевшей древесины, возможно, довольная таким исходом, возможно, несколько разочарованная. А может быть, она ничего не чувствовала, опустошенная болью прошедших веков, в вечном плену будущих. Никакого стремления противостоять Чему бы то ни было. Никаких желаний. Только покорность и сознание долга, который в человеческом понимании вовсе таковым не был.

Бог создал человека не по своему подобию, так как он не доказал свою человечность, — теперь Сендрин поняла это, глядя, как у подножия Дерева тени окружают это одинокое существо, унося его в забвение.

Она преодолела стремление подойти поближе к корням, повернулась и направилась к выходу. Слабый шепот сопровождал ее путь из зала, но никто не сделал попытки задержать ее.

Она ничего не знала о народе, живущем в этих каменных стенах. Как он смог выжить, если целую вечность храм был погребен в песке? Почему они не сопротивлялись, когда Селкирк выламывал из стен храма камни? Почему они и сейчас просто смотрели, как таяла их надежда на спасение?

Была ли подобная отстраненность источником всего вечного? Была ли она предпосылкой, необходимостью или следствием?

Сендрин в одиночестве прошла по длинному туннелю, пересекла двор с колоннами и вышла в пустыню. Три верблюда стояли перед порталом, такие же невозмутимые и бесстрастные, как и люди, которых Сендрин оставила в храме.

Она привязала поводья обоих животных к узде своего верблюда, уселась в седло и последовала по дорожке своих следов на запад.

Она слышала, как вдали кричали гиены.