ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ

Отступая шаг за шагом, она тащила тело, ухватив его за руки. Ей не хватало сил – тело мертвым грузом едва волочилось по коридору. На мгновение женщина остановилась, чтобы оглядеться. В узком коридоре никого не было. Поудобнее ухватившись за запястья, женщина потащила тело дальше. Еле слышно захрустели суставы, непонятно чьи – ее или жертвы. Женщина была разута, и пока она ступала по темно-красному нейлоновому ковру, черные чулки перекрутились на ее лодыжках. Тело, которое она тащила, было гораздо крупнее ее, и поэтому женщина казалась насекомым, оттаскивающим мертвого сородича к месту погребения.

Напряженное лицо женщины в свете белых люминесцентных ламп казалось бледной неподвижной маской. В нем не было ни кровинки. Короткие волосы, темные и аккуратно подстриженные, походили на парик, плотно облегавший голову. В облике женщины было что-то неестественное, кукольное. Хрупкость обнаженных рук и подгибающихся ног делали ее похожей на марионетку, подвешенную на невидимых нитях. Когда женщина оглядывалась, в ее черных безжизненных глазах не отражалось ни страха, ни каких других чувств.

Только по тому, как беспокойно двигались на застывшем лице женщины губы, становилось ясно, что она отдает отчет в своих действиях и боится быть застигнутой врасплох. Ее губы сжимались, когда женщина напрягалась, дергая тело за руки, и расслаблялись, когда тело начинало двигаться быстрее. Бесстрастность ее облика можно было принять за физическое удовлетворение.

Платье из тонкой ткани очень шло к ее волосам и фигуре. Когда женщина наклонялась, чтобы поудобнее ухватиться за тело, становились видны маленькие груди – аккуратные выпуклости, казавшиеся чужеродными на узком торсе. Пройдя всего несколько футов, женщина снова остановилась, чтобы передохнуть и оглядеться. Судя по ее черному платью, чулкам и аккуратной прическе, можно было подумать, что она направляется на вечеринку. Лицо женщины было бледным и спокойным, на лбу не выступило ни одной капли пота.

Температура на улице приближалась к сотне градусов. В июле месяце в пустынях Нью-Мексико очень жарко. Окно в конце коридора было завешено шторами. Под окном жужжал кондиционер. Рядом с маленьким отелем проходила старая железнодорожная ветка, по которой за все воскресенье не прошло ни одного состава. Маленький городок Артезия, лежавший за железной дорогой, тонул в мареве. В местной церкви телевизионщики снимали очередную сцену. Они выпадали из графика и поэтому работали в воскресенье. Я оказался здесь, чтобы проведать одного из своих клиентов. Майк Адорно играл второстепенную роль в телефильме «Город-призрак», современном вестерне с элементами мистики. Но никакие сцены, придуманные сценаристами, не могли соперничать в причудливости со зрелищем, открывшимся моим глазам. Великолепная завязка для фильма. Я решил, что по возвращении в Лос-Анджелес подброшу эту идею Полу Джасперсу, молодому писателю, в отношении которого я питал большие надежды.

Я замер с открытым ртом, наблюдая за женщиной в черном. Едва выйдя из своего номера, я почти сразу увидел ее и ее жертву в зеркале в конце коридора. От этого зрелища невозможно было отвести глаз. Что произойдет, если она увидит меня в связывающем нас в этот момент зеркале? При этой мысли у меня по коже побежали мурашки, но я продолжал разглядывать ее неподвижное лицо, и мне казалось, что я чувствую пальцами хрупкость ее рук и ощущаю исходящий от женщины лимонный запах духов. Судя по всему, она прошла мимо моего номера как раз перед тем, как я вышел в коридор. Должно быть, она протащила тело совсем рядом с моей дверью.

Я не сразу разглядел ее жертву – блондинку, одетую в белую мини-юбку, синюю хлопчатобумажную рубашку и белые кроссовки. Чулков на ногах не было. Как мне показалось, у нее была слишком большая грудь, хотя возможно, что зеркало, висевшее под углом, искажало пропорции. Да и вообще, я главным образом смотрел на женщину в черном. Девушка, которую она тащила, видимо, была без сознания или мертва. Чуть позже мне пришло в голову, что она несколько напоминает Барбару.

Остановившись, чтобы перевести дыхание, женщина подняла глаза. Я моментально оказался у двери в свой номер, пытаясь попасть в замок ключом, все еще зажатым в руке. Заметила она меня или нет?

Войдя в номер, я очень тихо и осторожно закрыл дверь и стал ждать. Ждать? Чего? Постой минутку. Зачем ты вообще прячешься? Почему бы не вернуться в коридор и не посмотреть, что там происходит дальше? Ну же, давай! Может быть, если эта женщина хочет избавиться от тела, стоит сообщить администрации отеля или даже в полицию? Но я не хотел быть замешанным в чужие дела, пусть даже на моих глазах совершалось преступление.

Однако я был крайне заинтригован и ощущал себя в роли детектива. Но если так, то откуда взялось чувство вины? Как будто преступником был я сам.

 

БАРБАРА

Вернувшись в номер, я прикрыл дверь. Телевизор в ногах кровати работал, но звука не было. По экрану бегали два агрессивных мультипликационных персонажа, большой пес и маленький кот, пытаясь уничтожить друг друга, поскольку такое желание якобы присуще им от природы.

Барбару я нашел в ванной.

– Принес? – спросила она.

– У них не было пива.

– Не было пива? Нечего себе!

Я вышел из номера принести пива, но сцена, разыгравшаяся в коридоре, совершенно выбила меня из колеи.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – вдруг забеспокоилась Барбара. Должно быть, у меня был странный вид. Я наклонился и поцеловал ее в грудь – сначала нежно, затем присосавшись к ней так, что грудь оказалась у меня во рту. Моя энергичность привела Барбару в восторг. Я просунул руку у нее под ягодицами, пощипывая ее кожу. Перед моими глазами стояло зрелище женского тела, которое тащили по коридору. Я попытался вообразить его раздетым, представить, как голая спина скользит по грубому ковру.

Любовный акт с Барбарой не заладился. Ей нравилось обращаться со мной, как с ребенком – обнимать меня, нянчить и баюкать. Она получала от этого огромное наслаждение. Но к тому времени, как мы оказались в постели и она раздела меня, я уже не хотел ее. Я хотел снова прокрутить, как фильм, сцену в коридоре, невольным свидетелем которой стал, произвольно останавливая действие, чтобы вникнуть в подробности, становясь по своему желанию то ее участником, то наблюдателем. Увиденное мной пробудило во мне желание особого рода, которое я не испытывал с юных лет, когда разглядывал фотографии и читал книги, вызывавшие сексуальное возбуждение.

Почему мы сошлись с Барбарой? До встречи с ней я не мог прожить ни с одной женщиной больше нескольких недель. Мне нравилось быть независимым от женщин. Мне быстро надоедало их общество. И когда я познакомился с Барбарой и стал жить с ней, это было для меня настоящим потрясением.

Может быть, я хотел насладиться домашним уютом? Мне было уже тридцать три года. Да, конечно, жизнь с Барбарой была приятной и спокойной. Изредка я изменял ей, но не получал удовольствия от того, что приходилось ей лгать. Барбара от природы была доверчивой. Ей не был нужен ни один мужчина, кроме меня. Иногда мы ссорились. Она полагала, что я должен объединить свою контору с более крупным агентством. Но мне претила сама мысль об этом. Стать чьим-то подчиненным! Я был вынужден признать, что Барбара несколько ограниченная женщина. Но если тебе нравится то, что у тебя есть, зачем же стремиться к большему? Барбара ласкала меня губами. Я лежал на спине, засунув внутрь нее пальцы, и даже не пошевелился, когда она зажала мой пенис между грудями, жадно облизывая при этом свои пальцы.

Воспоминание о двух женщинах в коридоре по-прежнему не желало покидать меня. Возможно, я видел убийцу и ее жертву? Или так плачевно окончился сеанс лесбийской любви? А может, существовало какое-то простое, вполне невинное объяснение? Ничто не приходило мне в голову. Я был заинтригован охватившим меня возбуждением – неожиданным, диким и сильным, и не хотел расставаться с ним.

Один из перстней Барбары оцарапал мне пах. У нее на руках всегда было шесть-семь перстней. Барбара работала манекеном для своих собственных изделий. Она сама их делала и продавала в маленьком ювелир ном магазине в Санта-Монике. Иногда в ресторанах женщины начинали рассматривать ее перстни, и тогда она тут же могла их продать. Иные женщины удивлялись, что она носит украшения, не пробуждающие в ней никаких чувств. Отсутствие у Барбары всякой сентиментальности могло поразить кого угодно.

Барбара глубоко вздохнула, закрыла глаза, вытянулась и просунула руку у меня между ногами. Почувствовав, что я созрел, она открыла глаза.

– Входи в меня, – нежно позвала она.

Но я по-прежнему видел, даже чувствовал тонкие сильные руки женщины из коридора – но сейчас они ухватились не за запястье жертвы, а держались за меня, лежавшего на спине.

– Ты хочешь? – спросила Барбара, обнимая меня за шею рукой и слегка надавливая. – Ну, давай!

Я фыркнул и прижался к ее потной коже. В комнате было очень душно. Я тронул ее светлые, до плеч, волосы. Мне хотелось, чтобы они стали черными, короткими и слегка засаленными. Другой рукой я ворошил мягкий пушок у нее между ног. Сейчас их светлый тон казался тривиальным, затасканным, как на фотографии в порнографическом журнале, не содержащей никакой тайны. Я любил Барбару вполсилы. Я хотел ее только потому, что она хотела меня.

Барбара снова закрыла глаза. Мне показалось, что я слышу какой-то звук из коридора, и затаил дыхание. Заметила ли меня эта женщина до того, как я шмыгнул обратно в номер? Может быть, она пришла, чтобы все объяснить, умолять, чтобы я молчал, предлагать все, что угодно, в обмен на сохранение тайны? Я еще подождал, но больше ничего не услышал.

– В чем дело?

– Ничего. Мне показалось, что кто-то стучится в дверь.

– Ты знаешь, мне так нравится в этом крохотном отеле.

– Да, – согласился я.

– Ой, тише, – она поморщилась, когда я вошел в нее. Ее плечи под моим напором прижались к постели. У меня не было намерения сделать Барбаре больно. Но звук за дверью побудил меня к немедленным действиям. Я закрыл глаза, увидев красные и черные пятна. Затем Барбара снова возбудилась. Я изливал в нее свою страсть, но она хотела еще и еще. Ее желание было ненасытным. Когда я обессилел, она погладила мою мошонку. Это помогло, но особой приятности я не почувствовал. Я не желал, чтобы она хотела меня сейчас. Вероятно, так чувствует себя женщина, сопротивляющаяся приставаниям.

По телевизору передавали новости. Я включил звук, чтобы послушать, что творится в мире. Почти тут же зазвонил телефон, стоявший рядом с кроватью.

Едва промолвив «Алло», я понял, что звонит она – женщина из коридора, и почувствовал озноб.

– Мистер Эллиотт?

Я облегченно вздохнул. Голос в телефоне принадлежал портье.

– Сэр, вам оставлено письмо.

– Письмо?

– Какой-то конверт, сэр. Я бы прислал его вам в номер, но посыльный сейчас отсутствует, а у горничных сегодня выходной.

– Я заберу, – ответил я и повесил трубку.

– Кто это был? – спросила Барбара, вставая с кровати.

– Кто-то оставил мне письмо, – я пожал плечами, словно это не имело никакого значения. – Я больше не хочу пива. Давай оденемся и поищем чего-нибудь более подходящего. Если хочешь, можем пойти к киношникам. У них найдется что выпить.

Все, что угодно, лишь бы сбежать из номера!

Барбара согласилась и отправилась в ванную, захлопнув дверь. Неужели она заметила перемену в моем поведении?

В коридоре было пусто. Старинный лифт был занят или вообще не работал. Я стал спускаться по лестнице, перешагивая через две ступеньки, и едва не поскользнулся на незакрепленном ковре. Выйдя в холл, я подошел к лысому портье.

– Я мистер Эллиотт. У вас для меня письмо.

– Совершенно верно, сэр.

Портье достал из-под стола конверт и протянул его мне. Я начал было открывать письмо, но заколебался.

– Вы не видели, кто его принес?

– Нет, не видел. Я вышел, чтобы позвонить по телефону, а вернувшись, обнаружил его здесь, – он похлопал ладонью по грязной столешнице.

Я осторожно открыл конверт. На нем шариковой ручкой было аккуратно написано: «Мистеру Эллиотту». Внутри находился листок белой бумаги. Короткое анонимное послание недвусмысленно гласило:

«Я знаю, что вы видели меня».

 

ОЧАРОВАННЫЙ КРАЙ

Когда мы с Барбарой добрались до церкви, съемочная бригада уже сворачивалась. Майк Адорно, мой клиент – парень с бандитской мордой и добрейшим характером – настоял, чтобы мы пообедали вместе с ним перед тем, как отправляться в Лос-Анджелес через Альбукерке. Я не мог удержаться и приглядывался к каждой женщине на съемочной площадке, начиная от главной героини и кончая редактором сценария, но ни одна из них не походила на ту женщину. Наконец Барбара взяла Майка под руку, и мы пошли обедать.

По пути я пытался придумать какую-нибудь отговорку, чтобы вернуться в отель и найти ее. Она наверняка скрывается где-то там. Я представлял, как иду по коридору, распахивая двери ударом ноги. Я как будто тонул в зыбучих песках, чувствуя, как кровь стремится по венам и бурлит в артериях. Найди ее, если хватит храбрости. Слова «Я знаю, что вы видели меня» звучали как приказ. Может быть, она тоже ищет меня?

Мы обедали в кафе «Эль-Ранчо» – китайском ресторанчике с мексиканской прислугой. Я не мог справиться со своей порцией. Фирменным блюдом в кафе были жареные шейки цыплят под кисло-сладким соусом. Мы не стали их заказывать, Барбара с Майком вели бессвязный разговор, и слушая его, мне казалось, что я небрежно просматриваю какую-то рукопись.

– Я уверена, что янтарные украшения снова войдут в моду, – говорила Барбара.

– Так ты поговори с ним насчет моего гонорара, – говорил Майк.

– Надо было купить бирюзы, пока мы здесь были. В конце концов, Нью-Мексико – страна бирюзы, – сокрушалась Барбара.

– Они ошиблись, вставив эпизод с рыбой, – заявлял Майк. – Откуда возьмется рыба посреди этой чертовой пустыни?

– Оказывается, в этом штате больше красивых пейзажей, чем во всей остальной стране, – Барбара вычитала эту информацию в журнале, который подобрала в самолете по пути сюда.

Я согласился с ней. Но совершенно не обязательно поднимать глаза к нему ради красивого вида. В этом штате можно увидеть интересные вещи даже в узком коридоре захудалого отеля.

– Нью-Мексико – Очарованный край, – сказал Майк. – Это девиз штата. Его можно прочесть на всех старых автомобильных номерах. Очарованный край.

Мы покинули Майка, польщенного тем, что из всех актеров только к нему приехал агент, и Барбара повела автомобиль, взятый напрокат, в Альбукерке. Длинная лента пустынного шоссе в закатном свете выглядела точь-в-точь, как картина Джорджии О'Кифф. Длинные, похожие на пальцы, кактусы, вставшие, как часовые, лиловые облака, в которых тонуло оранжевое солнце, каемка дальних гор, вызывающих желание оценить расстояние до них и высоту пиков, редкие заброшенные фермы на абсолютно бесплодной земле, одинокая стреноженная лошадь, трехлапый пес, настолько привыкший к своему увечью, что забыл об искалечившем его грузовике и снова бродит по шоссе – каждая деталь была отчетливой, как на гравюре, но все вместе они создавали сюрреалистическую картину, такую же причудливую, как видение, запечатлевшееся у меня в мозгу.

Во время ночного перелета из Альбукерке в Лос-Анджелес я трижды покидал свое кресло и шагал взад-вперед по узкому проходу между сиденьями. Я никак не мог успокоиться. Безумие! Я бессознательно искал ту женщину.

Вернувшись на свое место, я достал рукопись, которую обещал прочесть. Но за час прочел всего десять страниц. Барбара пила второй мартини. Она была так поглощена модными журналами, что молчала – это было на нее непохоже. Я разглядывал ноги стюардессы, когда она то и дело проходила мимо меня.

В конце концов я убрал рукопись и взял у Барбары один из ее журналов в глянцевой обложке. Фотографии обнимающихся девушек в нижнем белье, принадлежавшем вовсе не им, вызывали во мне сильнейшей эротический импульс. Я начал сочинять историю. Я больше не чувствовал себя преступником, а превратился в детектива. Мое воображение подхлестывалось фотографиями этих девушек, так церемонно обнимавших друг друга – одна в черных трусиках, другая в белых. И постепенно я начал воссоздавать события, произошедшие в отеле.

Они случайно оказались вместе в одном отеле – та женщина и девушка. Женщина заметила девушку утром в воскресенье у столика портье, где та осведомлялась о письмах. Ей нравилось смотреть на атлетическое тело девушки, на ее шею и плечи, литые, как у пловчихи.

Они обе были здесь чужими. Женщина работала модельером и сейчас направлялась в Техас, девушка была графиком, она прилежно рисовала пустыню в манере Джорджии О'Кифф. Спутника ни у одной из них не было.

– Ты лесбиянка? – спросила девушка вечером.

– Мужики мне не противны.

– Я и сама отношусь к ним нормально. По крайней мере, сейчас.

– Я вижу, – сказала женщина.

Их отношения – то, как они провели день и вечер, было ясно мне до мельчайших деталей. Мои видения не походили на сон. В них не было ни капли сюрреализма или импрессионизма. Я действительно видел сцены из их жизни, фрагменты того, что произошло на самом деле.

Вчера, в субботу, часов в шесть вечера, женщина направилась вслед за девушкой в бар. Там она – якобы случайно – разлила ее стакан и, с множеством извинений, купила ей новую порцию. Потом они вместе поужинали и только в полвторого ночи вернулись из бара в отель. Они направились к женщине в номер, где у той хранилась бутылка вина. Девушка закурила марихуану. Женщина вышла из ванной в белой ночной рубашке. Она гладила атлетическую шею и плечи девушки. Затем последовала первая просьба.

– Сними рубашку. Дай посмотреть на тебя. У тебя чудесное тело.

Девушка стеснялась – совсем как Барбара. Но, в отличие от мужчин, женщины бессознательно не боятся друг друга.

При виде больших бледных сосков девушки женщина вздрогнула. Они напоминали ей грудь ее матери. Она показала девушке свою изящную грудь с маленькими темными сосками. Девушка была тронута. Я тоже. Затем был первый поцелуй.

– Я никогда не занималась этим раньше, – призналась девушка.

Когда она, обнаженная, легла ничком в кровать, ее дыхание стало прерывистым. Женщина поняла, что при всем атлетическом телосложении у девушки неважное кровообращение и слабая спинная мускулатура. После продолжительного массажа девушка едва не лишилась сознания. Она никогда еще не испытывала такого возбуждения.

Я вспомнил, как тяжело волочилось тело девушки по полу коридора. Если она усядется на тебя, то раздавит своим весом. Но увидев, как женщина взобралась на девушку, я почувствовал ее невесомость. Это ощущение передавалось тому, с кем она была – девушке, лежащей в кровати, и мужчине, пролетавшим над горами Нью-Мехико. Через несколько минут, когда женщина перевернула девушку на спину, та окончательно отключилась.

Женщина пришла в ярость от ее вялости. Она пыталась расшевелить девушку, давя ее язык пальцами и одновременно засунув руку между ног девушки. Теперь я не просто ревновал – я презирал бесчувственное существо и почти ненавидел темноволосую незнакомку. Как она могла сделать такую ужасную ошибку? Что она хотела от этого глупого создания?

Я видел, как она одевает девушку, когда та проснулась утром. Бледные длинные пальцы натягивали трусики на крепкие ягодицы девушки, умещали вялые груди в лифчик, застегивая его лямки на спине.

Когда ночью девушка пришла в сознание, женщина истощила ее. Это было началом конца. Девушка стала любить женщину грубой, примитивной любовью. Она ничего не понимала и делала это из благодарности. Такое неуклюжее обольщение заставило женщину почувствовать отвращение. Она не хотела, чтобы к ней прикасались. Очевидно, она хотела трогать сама, возбуждаясь и получая удовлетворение.

Затем девушка начала плакать. Слушая ее рыдания, женщина почувствовала жалость. Она целовала мокрые глаза девушки и нежно гладила ее прыщавое розовое тело.

Ближе к полудню они обе залезли в ванну. Ванна оказалась слишком маленькой, им было неудобно. Женщина намылила девушке плечи и шею. Затем вылезла из ванной, чтобы девушка могла удобно устроиться в теплой мыльной воде. Женщина наклонилась над ней и приникла к ее груди.

Девушка закрыла глаза. Ее веки дрожали, как будто по телу проходил электрический ток. Голова девушки ушла под воду. Пытаясь вдохнуть воздух, она захлебнулась. Она задыхалась и отплевывалась, цепляясь за края ванны, и ее тело содрогалось, напрягаясь в оргазме.

Время остановилось. Затем женщина увидела, что голова девушки исчезла под водой. Только теперь она испугалась и вытащила девушку из воды.

– Не умирай! – приказала женщина. – Не умирай!

Девушка не дышала. Женщина с отчаянием поцеловала ее в губы, пытаясь вдохнуть в нее жизнь. Это было гораздо более чувственное зрелище, чем простые любовные поцелуи. Губы женщины искривились, шея напряглась. Ее щеки ритмично надувались и опадали. Я с трудом мог усидеть на месте. Девушка не приходила в сознание.

Но женщина не паниковала. Наоборот, она действовала решительно и хладнокровно. Ей понадобилось пятнадцать минут, чтобы вытащить девушку из ванной. Тело было ужасно скользким. Затем она очень осторожно начала вытирать тело, складки кожи – нежно, волосы – энергично. Закутала его в свою собственную ночную рубашку и положила на полотенце, которое потащила к двери по кафельному полу ванной комнаты. Дотащить тело до середины спальни оказалось очень трудно. Лишившись силы, женщина села на кровать и стала смотреть на свою жертву, дыша глубоко и размеренно.

Глядя на девушку, она перестала владеть собой, распахнула белую рубашку, и воображая, что целует собственное мертвое тело, вылизала губами тело девушки – от волос до ногтей на ногах. Тело было теплым. Женщина никогда раньше не прикасалась к мертвецам. Эта мысль вызвала у нее дрожь. Она раздвинула ноги девушки и ощупала вагину изнутри. Та была теплая и сырая, но не мокрая.

Женщина решила вернуть тело девушки в ее номер. Она очень тщательно продумала свои действия. Нужно протащить тело по коридору точно после трех часов – в это время большинство постояльцев либо уйдут из отеля, отправившись на ленч, либо будут спать и заниматься любовью. Без всяких сомнений, три часа – самое спокойное время в воскресенье. Тогда-то я и увидел ее.

«Я знаю, что вы видели меня». Да, и теперь ты знаешь, что я знаю, что ты видела меня. К чему это приводит нас? Где бы ты ни была, ты должна понимать, что я знаю о случившемся, но не собираюсь выдавать тебя. Можешь чувствовать себя в полной безопасности.

Мы нашли мою машину на стоянке в аэропорту «Эл-Эй-Экс» и направились в Пасифик-Палисэйдз. Мы жили в маленьком доме, принадлежавшем Барбаре.

Мне не хотелось ложиться спать. Я не хотел видеть во сне бессмысленную чушь. Я хотел вспоминать снова и снова, быть с ней наяву, а не во сне, и снова просмотреть то, что я знал и видел. Я хотел остаться наедине с мысленным фотоальбомом, снова испытать радость быть в одно мгновение преступником, в другое – детективом.

Барбара неожиданно сунула руку мне в промежность.

– Когда приедем домой, я хочу заниматься с тобой любовью.

– Серьезно?

– Я хочу начать с самого начала, как будто в первый раз привела тебя к себе. Я сварю тебе кофе, зажгу свечи. Мы посмотрим кино.

– Что еще за кино?

– Потом я раздену тебя. Я хочу расстегивать твои брюки и снять с тебя всю одежду. Потом я буду ласкать и целовать тебя. А самому тебе не дам ничего делать. Воображай, что тебя сковали цепями.

Так подействовал на нее короткий визит в Очарованный край? Я засмеялся.

– Барбара, что с тобой случилось?

– Это не со мной – это с тобой случится. Я хочу соблазнить тебя. Я хочу делать все, о чем ты только мог мечтать. Тебе не придется ничего делать. Ничего. Все сделаю я. Сама. Мэсон, я сделаю так, что ты сгоришь от страсти.

На светофоре зажегся красный свет. Я нажал на тормоз и снова взглянул на Барбару, не понимая, что вызвало такой приступ чувственности. Она уловила часть моего сексуального заряда и заразилась им.

Барбара глядела вперед с решительным видом.

– Я хочу показать тебе пару фокусов, – сказала она, и тут же принюхалась. – Ты не чувствуешь запах?

– Да нет, только твои обычные… – Мое тело напряглось. Теперь я тоже почувствовал. Принюхался снова. Внутри меня все перевернулось, как будто я вдыхал не духи, а нашатырь.

– Похоже на лимон. Наверно, вербена?

Боже Всемогущий! Эта женщина была в моей машине!

 

КОГО ЖЕ МЫ ИМЕЕМ?

Вернувшись домой, мы первым делом проверили автоответчики. Я отправился в пустую спальню, где стоял мой; Барбара держала свой в гостиной, в расписанной от руки шкатулке.

Маленький красный глазок аппарата мигал в темноте. Меня ожидало всего одно послание: «Мэсон, говорит Пол. Слушай, у меня был странный телефонный разговор с женщиной, назвавшей себя Фелисити. Ты знаешь ее? Она говорила, что я должен покинуть тебя, что ты никчемный агент, и должен стать писателем. Судя по голосу, она помешанная… Кто она такая? Кто бы она ни была, похоже, она имеет на тебя зуб. Но я в любом случае я не собираюсь расставаться с тобой… У меня сложилось впечатление что до меня она звонила и другим людям. Поговорим подробнее, когда вернешься. Кстати, ты еще не прочел мой сценарий?»

Это было послание от Пола Джасперса. Итак, Фелисити снова принялась за старые штучки. Один Бог знает, сколько она перед тем выпила и скольким еще людям звонила. Я был уверен, что в ближайшие дни узнаю это. Итак, передо мной снова встала проблема, что делать с Фелисити.

Барбара сдержала слово. Она не дала мне уснуть. Она испробовала все. Но обещанного не случилось, и мне пришлось симулировать страсть. Когда ее груди терлись по моему лицу, я выгибал спину, поднимая ее бедра на фут над кроватью, и падая назад. Почти сразу же Барбара заснула, как довольный пес.

Я думал о женщине из отеля. Девушка, не сумевшая удовлетворить ее, и Барбара были настолько похожи, что совпадение казалось зловещим. Никогда раньше мне не приходилось симулировать оргазм. Эта мысль поражала меня. Считается, что женщины делают такое сплошь и рядом, хотя я никогда с этим не сталкивался. В самом деле не сталкивался?

Я заснул, думая о женщине в черном платье, о том, как держу ее за руку. К сожалению, мне снилась не она. Мне снился горящий дом.

На рассвете я принял душ и смыл с себя пот.

Я решил, что надо позвонить Фелисити, но первым делом – работа. Выпив три чашки «эспрессо», я вернулся к рукописи Пола. Каким-то образом мне удалось сосредоточиться. Рукопись называлась «Кого же мы имеем?» Ни один из сценариев Пола еще не стал фильмом, но я знал, что рано или поздно такое случится. На сей раз он сочинил трагикомедию о киносъемках. Каждый раз, как картина запускалась в производство, кто-нибудь из актеров или персонала умирал, заболевал или просто не выходил на работу. И каждый раз продюсеры усаживались и произносили фразу: «Кого же мы имеем?» Вполне понятно, что согласно сценарию картина так никогда и не была снята.

Большей частью сценарий Пола был очень забавным, но в нем чувствовались пристрастность и зависть. Сценарий отразил в себе бесчисленные разочарования самого Пола. Но может быть, какая-нибудь независимая компания клюнет на него. Из сценария мог получиться фильм года.

В теплом тумане вестсайдского утра я ухитрился изгнать из головы мысли о женщине в черном. Пока я выбирался из Палисэйдз, ее образ уже лишился реальности. В восемь тридцать я угодил в пробку на бульваре Сансет, и лимонный запах духов выветрился, как будто никогда не существовал. В Лос-Анджелесе ничто не может долго продолжаться. Вечны только пробки на дорогах.

Воспользовавшись пробкой, я позвонил Озу Йейтсу. Я хотел, чтобы он покинул своего агента и перешел к «Мэсону Эллиотту и Компаньонам». Я был знаком с Озом Йейтсом восемь лет, с тех пор как он был начинающим актером эры панка. Сейчас Озу платили по полтора миллиона за фильм. К тому времени, как я завел собственное агентство, он уже подписал контракт с Ларри Кэмпбеллом. Оз обещал присоединиться ко мне, но ровно перед тем, как истекал срок его контракта, и он был готов выполнить обещание, случилось одно неприятное событие, и сделка не состоялась.

Его подружкой была актриса Рози Элман, страдавшая от алкоголизма. Я был ее агентом и нашел ей роль в эротическом фильме «Тяжелая жизнь», где ей несколько раз пришлось раздеваться. Оз взбесился, увидев на экране свою возлюбленную с ножками врозь. Мы с ним поругались, и он поклялся никогда не иметь со мной дела.

После чего он, как последний дурак, заключил контракт на пять лет с Ларри Кэмпбеллом. На пять лет! Чертовски здорово! Так что когда Оз начал свое восхождение, его интересы представлял Ларри. Потом выяснилось, что малышка Рози трахается с его сводным братом. Оз узнал, что Ларри было все известно, и он несколько месяцев скрывал от него этот факт. Оз возненавидел Ларри и попытался бросить его и перейти ко мне. Но Ларри не хотел расторгать контракт, срок действия которого истекал только через два года. Тем не менее в понедельник утром я всегда звонил Озу, так как надеялся рано или поздно стать его агентом. Он был мне симпатичен. И кроме того, 10 процентов от гонораров Освальда Йейтса существенно помогли бы мне в финансовом плане.

– Оз, я не разбудил тебя?.. Говоришь, видел во сне меня? Надеюсь, что-нибудь хорошее?

Оз пересказал мне свой сон, и я испугался. Ему снилось, что он зашел в номер в каком-то отеле и обнаружил меня в постели с женщиной. Эта женщина была очень стройной, бледной, и с прической в стиле Луизы Брукс, похожей на черный шлем. Он так и сказал: «Черный шлем». Мне стало страшно. Должно быть, он понял мое состояние по интонациям голоса.

– Что… что произошло дальше?.. Что ты сделал? – я должен был знать!

Оз очень смутно помнил, что происходило во сне. Кажется, женщина встала с кровати, надела черное шелковое платье и ушла.

– А потом? – продолжал я расспросы. – Ты должен вспомнить.

Но Оз не мог вспомнить.

Пробка рассосалась. Женщина в черном снова завладела моими мыслями. Я был свидетелем несчастного случая. У меня появилось чувство, что я принимал в нем участие. Сон Оза напугал меня.

Место, где я оставлял машину, было заблевано. По воскресеньям Беверли-Хиллз превращается совсем в другой город. Направляясь по коридору к своему офису, я все еще размышлял над сном Оза. Наверно, случайное совпадение.

Подойдя к офису, я наткнулся на Кэт Мэддокс – психотерапевта, занимавшую кабинет рядом со мной.

– Мэсон, ты чудесно выглядишь.

– Кэт, мужчины с возрастом не становятся красивее.

Приметно с год назад мы случайно столкнулись у дверей туалета в конце коридора и впервые разговорились. До того при встречах мы только кивали друг другу. Кэт была сорокалетней женщиной академического типа – типичный синий чулок.

В тот же вечер, покидая свой офис, я заметил, что дверь ее кабинета открыта. Кэт собирала бумаги. Глядя на нее и ее кушетку, я не устоял перед искушением. Мы несколько часов трахались до умопомрачения, а затем пообедали в «Мандарине» на другой стороне улицы. Затем вернулись в мой офис, чтобы продолжить свои забавы. Но я чувствовал, что Кэт хочет, чтобы с ней обращались пожестче. Я не был к этому готов. Для меня это был тяжелый труд, а не удовольствие. Судя по всему, она тоже понимала это. Теперь при встречах мы только обменивались шутками.

– Ты зря тратишь время, – сказала она. – Тебе надо стать актером.

– А тебе надо стать натурщицей и позировать в обнаженном виде, пока ты не усохнешь от старости.

Мы посмеялись и разошлись.

Дверь офиса была заперта. Значит, Алексис, мой секретарь, еще не пришла. Странно. У нас с Алексис было заключено соглашение: по понедельникам она всегда приходит в полдевятого, зато по пятницам может уходить в четыре.

Я нашарил в кармане ключ. Алексис работала у меня с тех пор, как я завел агентство. Она была скучной и занудной женщиной, зато деловитой, и на нее можно было всецело полагаться. Изредка у нее случались болезненные колики, и она не выходила на работу день-другой, но не более. У нас с ней сложились очень хорошие отношения.

К компьютеру был прислонен конверт с надписью «Мистеру Эллиотту». Я ощутил приступ паники, вспомнив письмо в отеле, хотя сейчас адрес был напечатан, а не написан от руки. Я разорвал конверт и прочел послание. Алексис напечатала его на принтере на фирменном бланке «Мэсона Эллиотта и Компаньонов».

«Дорогой мистер, Эллиотт,

Я провела почти все выходные в офисе, сочиняя это письмо, пока вы ездили в Нью-Мексико. Не сердитесь на меня. Но я больше не могу работать с вами.

Много месяцев подряд меня преследовали видения (я только так могу назвать это). Я сидела за столом, отвечая на звонки, и чувствовала, как ваши руки обнимают меня, ваши пальцы трогают мои волосы и тело.

Конечно, мой разум понимал, что вы никогда не прикасались ко мне, но мои чувства говорили об обратном. Я ничего не могла с собой поделать. Я не знаю, что вы заметили в тот вечер, когда мы обедали в «Империал-Гарденз», но я не могла сдержать слез. Я чувствовала себя ужасно. Я знаю, что слишком много выпила. Но ничего не могла поделать.

А потом, когда вы отвезли меня домой, и я пригласила вас подняться… Впрочем, остальное вы знаете. Это было чудесно! Но дело в том, что больше я не смогу взглянуть вам в лицо. Я должна вас покинуть. Надеюсь, вы не поймете меня превратно. Я знаю, что это было всего лишь видение, но ничего не могу поделать. Пожалуйста, простите меня. Я ужасно несчастна. Прочтя письмо, вы, наверно, подумаете, что я дура. Я не хотела, чтобы это происходило, но это произошло.

Я уезжаю на несколько дней к матери. Наверно, мне захочется получить от вас подтверждение, что вы не обиделись. Надеюсь, вы свяжитесь со мной, даже если рассердитесь. Мне очень нравилось работать с вами, и я думаю, что была хорошим секретарем. Спасибо вам за все.

До свидания, Алексис.

P. S. воскресенье, в 3.15 звонила Фелисити. Она очень сердилась, что вы не позвонили ей, и долго ругалась. Как вы знаете, я к этому привыкла, но очень расстроилась, потому что она обвиняла меня в связи с вами.

А.»

Чертова Фелисити. Нужно вправить ей мозги. Я перечитал письмо. Оно ошеломило меня. Алексис ушла. Ушла, черт побери! Кого же мы теперь имеем?

 

ФЕЛИСИТИ

Я никогда не притрагивался к Алексис, даже не думал об этом. А может быть, думал? Возможно, когда-нибудь, когда мне было скучно, я подумывал о том, чтобы соблазнить ее. Обычно пристально глядя на женщину, я думаю о том, что хорошо бы с ней переспать. У всех есть свои фантазии и, как правило, они вполне безвредны. У всех, кроме Алексис. Я мог представить, как она сидела здесь за столом, и месяцами изводила себя фантазиями. Она влюбилась в вымышленный образ – мой образ. Очень трогательно. Хотя, быть может, мне льстило то, что я оказался объектом такой страсти. Я никогда не получал таких писем. Несколько нежных записок от Барбары и других женщин, но ничего похожего на письмо Алексис, Должно быть, нужно известное мужество, чтобы написать подобное послание, чтобы доверить такие мысли бумаге.

Зазвонил телефон. Звонил Джо Рэнсом, продюсер малодоходных, но небезынтересных фильмов, работающий с независимыми компаниями.

– Привет, Джо. Что случилось?

– У меня есть интересная идея. Я ищу какого-нибудь молодого писателя.

– И дешевого, – добавил я, зная Джо.

– Скорее, склонного к экспериментам.

– Ты не слышал о забастовке?

Писатели бастовали уже третий месяц. Пол Джасперс не сочинил бы «Кого же мы имеем?», если бы не сидел без работы.

– Найди мне такого парня где угодно – в Европе, в Гонконге, и я отвалю ему мешок денег.

Джо находился в крайнем возбуждении.

– Похоже, ты говоришь серьезно, Джо. Может, перешлешь мне материал для ознакомления?

– У меня нет никакого материала, дружище. Давай лучше встретимся. Я хочу поскорее разобраться с этим делом. Завтра на ленче в «Гриле».

– В полпервого.

– Лучше без четверти час. Я не смогу до полудня закончить дела со своим аналитиком, а ты знаешь, как трудно добраться от Вэлли до центра.

Возможно, Полу что-нибудь перепадет. Я повесил трубку и сделал пометку в календаре. Нужно поговорить с ним о Фелисити. Ладно, потом.

Я разобрал субботнюю почту. Сделав в календаре несколько пометок, я перечитал письмо Алексис и подумал – что случится, если я пошлю такое же сумасшедшее письмо женщине в черном?

Работай, не отлынивай. Я нашел номер агентства, которое нашло мне Алексис и позвонил туда.

– Кто именно вам нужен, мистер Эллиотт?

– Мне нужна девушка, на которую я могу положиться, которой можно доверять и которая сделает все, что умеет делать. Мне не нужна такая секретарша, которая будет лгать и говорить, что сделала работу, когда это не так.

– Возраст?

– Совершенно неважно. Не старше тридцати пяти лет.

Я включил автоответчик, запер офис и отправился в Голливуд.

Я вырос в Голливуде. Квартира, в которой я жил с матерью после смерти отца, все еще существует, хотя в ней никто не живет. Несколько лет назад мать, переезжая в более роскошные апартаменты, разрешила мне ее занять. Но она не пошевелила пальцем, чтобы официально передать ее мне во владение.

«Живи там, – сказала она. – Я не хочу туда возвращаться.»

Она хорошо знала, что квартира не вызывала во мне никаких радужных воспоминаний, и что я никогда не поселюсь там. С тех пор квартира пустовала и пылилась. Я подумывал о том, чтобы сдавать ее, но никак не доходили руки. Сам же я пару лет снимал другую квартиру, пока не переехал к Барбаре.

На меня накатила волна одиночества. Я припоминал места, в которых жил, и женщин, с которыми жил. Живя у Барбары, я понял, что единственным домом, который я мог считать своим, был офис. Именно к офису я был привязан сильнее всего.

И вместе с чувством одиночества пришло желание прямо сейчас посетить старую квартиру. Она находилась на втором этаже, на улице, застроенной крупными домами в испанском стиле, в которых когда-то обитал средний класс. Затем, пока мы с матерью жили тут, это место потеряло свою репутацию, но в последние годы снова активно обживалось в связи с наплывом «яппи».

Я отворил входную дверь здания и поднялся по лестнице, ощущая запах гнилых растений. Я нажал на кнопку, включавшую свет. Лампочка горела еле-еле. Никто не менял проводку с тех пор, как я жил тут двадцать лет назад. «Никто»? Но здесь больше никто и не жил. Квартира принадлежала нам с матерью, и больше никому. Ковер на лестнице был очень эластичным. По каким-то причинам мать обновила его после того, как съехала отсюда. Я повернул ключ в скважине и в то же мгновение понял, почему решил посетить квартиру.

Чтобы взглянуть на зеркало в спальне. Когда мать уходила, что случалось нечасто, я любил тайком пробраться в ее комнату, чтобы заглянуть в настенное зеркало, повешенное под таким углом, что когда дверь в спальню была открыта, в нем можно было увидеть всю маленькую прихожую вместе с входной дверью. Левая сторона розовато-зеленой гипсовой рамы в стиле «Ар Деко» была шире, чем правая, а верх толще низа. Обычно я наполнял ванну водой и раздевался, как будто собирался мыться. Раздевшись, проводил ритуальный осмотр спальни, обшаривая ящики комода. Увидев в зеркале или услышав, что возвращается мать, я стремглав мчался в ванную комнату и плюхался в воду. Ничего не подозревавшая мать считала, что я предаюсь невинному и вполне естественному занятию. Когда-то я проводил в ванне почти все свое время. Но сейчас, взглянув в зеркало, я увидел там не мать, а женщину в черном и ее жертву, похожую на Барбару, в коридоре отеля. Это видение не потрясло меня. Оно было мечтой.

Зеркало сохранилось, но в целом спальня носила следы запустения. На окнах по-прежнему висели пожелтевшие тюлевые занавески. Вытертые арабские ковры на дубовом паркете, узор которых напоминал мне о восточных садах и лабиринтах, были такими же скользкими, как всегда. Кофейный столик покрыт пылью. Высокий торшер с тонкой цепочкой-выключателем служил домом для паука. Рядом валялась пачка газет двадцатилетней давности, порыжевших от времени, никто не удосужился их выкинуть. В кухне, которую мать использовала как бар, стоял характерный кошачий запах, хотя мы никогда не держали кошку. Я осмотрелся в поисках сувенира для матери, но ничего не нашел. Я поднял трубку старого телефона. Он давно молчал – в отличие от матери.

Ее новая квартира была старше предыдущей. Она находилась в классическом голливудском доме, где прожила до самой смерти Мэй Уэст – в здании с тяжелой и бездушной архитектурой. Мать жила одна в пяти комнатах, похожих на пять пальцев растопыренной ладони. Она занимала только два «пальца» – спальню, которая была точной копией предыдущей, за исключением зеркала, и гостиной, служившей хранилищем для книг и музыкальных записей. Несколько сотен томов и сотни пластинок и кассет вместе с радиоаппаратурой британского производства стоимостью в десять тысяч долларов составляли всю обстановку. У матери была страсть к английским вещам. Она заверяла меня, что английские товары – самые лучшие. Я считал, что это влияние отца, который был родом из Англии. Она из принципа отказывалась покупать проигрыватель для компакт-дисков.

При виде женщины, открывшей мне дверь, я испытал потрясение. Моей матери было пятьдесят шесть или пятьдесят семь лет – она никогда никому не говорила свой настоящий возраст – и она выглядела одновременно и старой и молодой. Длинные черные волосы без малейшего намека на седину делали ее похожей на девочку. Но лицо в глубоких морщинках казалось старинной маской. Ее тело, стройное и угловатое, как у балерины, сохранилось невероятно хорошо. Оно могло принадлежать тридцатилетней женщине. Мать всегда носила черную ажурную блузку, через которую были хорошо видны большие груди и широкие соски. На ее костлявых руках проступали коричневые старческие пятна. Узкая черная юбка средней длины, открывающая нестареющие ноги в черных чулках, давно вышла из моды. Темно-красные, аккуратно подкрашенные губы, улыбнулись мне. Черные глаза, как обычно, осмотрели меня с ног до головы.

– Привет, Фелисити.

– Заходи, Мэсон, – сказала она пьяным голосом. Ее голос, не менявшийся годами, всегда звучал так, будто она пьет уже вторую за день бутылку, даже если она была трезвой.

Я вошел за ней в свое несчастное прошлое и запер дверь на семь замков.

– Где ты был? Я хотела поговорить с тобой.

– Уезжал на выходные в Нью-Мексико.

– В Таос?

– Нет. В Альбукерке.

– Альбукерке? На кой хрен?

– Навестить клиента. Я ездил с Барбарой.

– Зачем ты связался с этой сукой?

«Ну вот, начинается», – подумал я. Моя мать встречалась с Барбарой всего два раза и в обоих случаях была с ней невероятно груба.

– Безмозглая девка, вроде тех, за которыми бегал твой отец – не спрашивай меня, зачем он это делал. Знаешь, Мэсон, иногда мне кажется, что если ты найдешь подходящую женщину, то добьешься больших успехов. Твоя Барбара никак не помогает тебе по работе, и могу спорить, что когда дело доходит до постели, она ни на что не годится.

Теперь настала моя очередь.

– Какого хрена ты звонишь моим клиентам и советуешь им покинуть меня?

– Кто-то должен им это сказать, – она плюхнулась в кресло и положила ноги, обтянутые чулками, на кофейный столик рядом с шестью или семью книгами, которые читала одновременно.

– Вспомни-ка, ведь я – первая блядь, с которой ты встретился в этом мире.

Я взглянул на мать. Ее ноги лежали на столике, и я мог заглянуть ей под юбку. Я бы не увидел, носит она трусики или нет. Вероятно, нет. Она знала, о чем я думаю. Хоть Фелисити и была моей матерью, но она приучила меня относиться ко всему в сексуальном смысле. Не только к людям, но и к предметам. «Это кресло плохое, – говорила она, – в нем нельзя трахаться». «Скучная музыка. Под такой ритм не очень-то потрахаешься». Электрические провода, дверные ручки, кухонная утварь, ковры – Фелисити рассматривала все в смысле пригодности к занятиям сексом.

– Хочешь кофе? – спросила она. – У меня есть кофе из одного итальянского местечка в Вэлли. Зерна черные и слегка маслянистые. Маленькие, как звериные какашки.

Я отклонил это аппетитное предложение.

– Мэсон, ты какой-то малохольный. Что случилось?

– От меня только что ушла секретарша, – сказав это, я понял, что совершил ошибку.

– Почему? Она больше не хочет трахаться с тобой? Мне нравился ее голос. Очень сексуальный.

Мне в голову пришла мысль: почему я не попытался позвонить Алексис, чтобы поговорить с ней о происходящем? Возможно, я испытал некоторое облегчение от того, что она ушла, поскольку бессознательно хотел видеть в офисе новое лицо?

– Мне передали, что ты хочешь поговорить со мной, – я старался, чтобы мой голос звучал твердо и деловито. Иногда это помогало. Если тема разговора была ей интересна, Фелисити могла рассуждать весьма здраво, даже проницательно. В другом воплощении она могла бы стать женщиной-гуру, арабским марабутом.

– На днях я просматривала старый мусор и нашла вот это, – она пошарила на кофейном столике, нашла пачку машинописных страниц и протянула их мне. – Узнаешь? – спросила она.

Я взглянул на листки и узнал. Она сохранила какой-то из моих опусов тех времен, когда я еще пытался писать.

– Забирай и перечитай. Дерьмо, конечно, но что-то в этом есть.

– Я помню.

– Я хочу, чтобы ты переменил профессию, Мэсон. Начни писать снова. Работать агентом – самое последнее дело.

– Фелисити, выслушай меня. Мне нравится моя работа. Я люблю ее. Я получаю удовольствие, помогая клиентам. Хорошенько запомни, что я не писатель и никогда им не стану.

Я швырнул листки на столик. Я привык к чудачествам матери, к ее прибабахнутой сексуальности, но не мог стерпеть постоянных придирок. Вероятно, только работая агентом, я мог проявить себя наилучшим образом. Эта профессия давала мне чувство собственного достоинства. Она позволяла мне показать все, на что я способен.

Фелисити поднялась из кресла.

– Мэсон, ты знаешь, в чем твоя беда. Твоя беда в том, что ты не можешь найти никого, кого тебе в самом деле хочется трахать. Ты никогда не хотел ни одной женщины, кроме меня. Может быть, я ошибаюсь. Может быть, работа агента подходит тебе лучше всего. Она позволяет тебе хотеть того, что хотят другие. У тебя нет желания трахаться, и ты живешь чужими желаниями. А я показываю тебе выход.

Все, хватит! Я серьезно подумывал о том, чтобы схватить Фелисити и вышвырнуть ее в окно. Но я сдержал гнев и направился к двери.

– Дорогая мама, я знаю, где находится выход. Я открыл дверь, отперев семь замков.

– Мэсон, не называй меня так! – она была в ярости. – Я никогда не была тебе матерью!

Я повернулся и посмотрел на нее. Фелисити, моя мать – портрет в черном.

– Верно. Но тогда перестань пытаться разбить мою жизнь. Если ты снова будешь звонить моим клиентам, клянусь – я вернусь и вышибу из тебя мозги.

– Ты не будешь работать агентом, даже если это будет стоить мне жизни.

Я захлопнул дверь и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Я решил отправиться в бассейн отеля «Бель Аж» и выкупаться. Мои плавки и купальный халат хранились в багажнике машины. Плавая, я избавляюсь от напряжения. Сейчас я очень нуждался в этом. Правда, по-настоящему облегчение я почувствую только тогда, когда найду замену Алексис.

Я вернулся в офис около трех часов. В мое отсутствие звонил Оз и оставил сообщение на автоответчике. Я позвонил ему, но его не было. Ну и хорошо. Я больше не хотел обсуждать с ним его сон – наш сон. Просмотрев почту, я стал ждать первых претенденток на место Алексис. По случайному совпадению первая кандидатка раньше работала у Ларри Кэмпбелла, агента Оза.

– Мистер Кэмпбелл был очень тяжелым человеком.

– То есть?

– Он мог по пустякам прийти в дикую ярость.

– Знаете, работа агента очень напряженная, – про себя я улыбнулся. Не только работа.

– Источником напряжения мистера Кэмпбелла служила не работа, – она словно прочла мои мысли.

– А что же? – меня интересовали все возможные сведения об агенте Оза.

– Его мозги.

Я не хотел брать эту девушку на работу. Я не доверял ей. Как сейчас она рассказывает о Ларри, так рано или поздно расскажет кому-нибудь обо мне. У нее были каштановые волосы и тонкие губы, накрашенные помадой шокирующе-розового цвета. Кроме того, я мог разглядеть треугольник эластичных трусиков, врезавшихся в ее ягодицы. Затем она начала говорить об оплате, и это стало последней каплей. Прощаясь, я пожал ее мягкую ладонь. Девушка едва заметно подмигнула мне. По крайней мере, так мне показалось.

– Как прошел день? – спросила Барбара.

Я ответил лаконично:

– Алексис ушла.

– Ушла? Почему?

– У нее возникли семейные проблемы.

– Проблемы с мужчинами, надо полагать, – заявила Барбара, по моему мнению чересчур жесткосердно. – Что именно она сказала?

– Ничего. Она оставила записку.

– Да, это удар, – произнесла Барбара. – Бедняга.

 

ЛЕНЧ С ДЖО

Во время ленча «Гриль» всегда переполнен. Мне пришлось останавливаться у трех столиков, прежде чем я добрался до Джо. Я с большим облегчением сбежал из офиса от телефонных звонков, которыми раньше занималась Алексис. За эти два дня я понял, какой бесценной помощницей она была для меня.

Как продюсер, Джо Рэнсом был удивительным человеком. С молодости он льнул к интеллектуальной элите и выглядел соответственно. У него было лицо с тонкими чертами, изящные манеры, звонкий смех. Он был хорошо начитан, прилично говорил по-французски и постоянно глотал какие-то пилюли. Когда я уселся за столик, он проглотил очередное снадобье, запив его джином и горьким лимонадом без сахара, и объяснил мне, что эта пилюля не даст ему опьянеть. Все его пилюли были противоядиями от чего-либо. Когда Джо ел бифштекс, он принимал пилюлю против жара. Рулет он заедал средством от холестерина. Со стаканом воды глотал «Аква-бан». Джо всем рассказывал, что всегда хотел стать певцом.

– Это действительно необычная идея, Мэсон, – Джо протянул мне альбом фотографией нью-йоркского фотографа по имени Сигизмунд Хелман. Он назывался «La Belle Dame Sans Merci».

– Ты знаешь работы Хелмана? – спросил он.

– Да, думаю, что знаю. В основном он занимается рекламой, верно?

– Половина на половину. Эта книга распродана в количестве тридцати двух тысяч штук по цене тридцать пять долларов за штуку. Неплохо, правда? Потрать минутку и посмотри сам.

Фотографии в альбоме были в основном черно-белыми, хотя между ними попалось штук шесть цветных. Все они были выполнены в хорошо узнаваемом стиле Хелмана. Узкобедрые, невероятно изящные женщины, неизменно затянутые в черную кожу или бархат, в туфлях на тонких каблуках и черных чулках. Обнаженных фигур было мало, но позы натурщиц были несколько сомнительными. На снимках Хелмана скрещенные ноги выглядят более эротично, чем разведенные врозь.

На одной фотографии я увидел женщину в нарядном черном платье-мини, которая лежала, вытянувшись и скрестив ноги, на полированном паркете. Рядом с ней лежала открытая книга. В противоположном конце комнаты в кресле дремала вторая женщина, широко расставив ноги. Одна ее нога была перекинута через подлокотник, и с нее свисала черная туфля, другая нога, необутая, стояла на полу. Эта женщина носила вуаль. В открытой двери комнаты стоял мужчина в смокинге, держа в руке вторую туфлю. Сама комната походила на элегантный номер римского отеля.

На другой фотографии женщина стояла, уперев острый каблук в ступню мужчины. На его спокойном лице не отражалось чувства боли. В отсутствии видимых эмоций скрывалось что-то эротическое – как будто они исполняли тайный ритуал, в котором было запрещено выражать как боль, так и любые внешние признаки удовольствия.

Фотография, особенно поразившая меня, была самой странной, хотя и самой простой. Она изображала какое-то непонятное место – то ли номер отеля, то ли офис, то ли жилой дом, художественную мастерскую и театральное помещение одновременно. Комната была пустой. Судя по свету, льющемуся из высокого окна, на улице был рассвет или сумерки. Около высокой черной лампы спиной к зрителю стояла, наклонившись, женщина. Ее голова была не видна – только рука, которой она что-то поднимала с ковра. Женщина была обнаженной, но у нее была такая бледная кожа, что тело и ягодицы казались сделанными из отполированного белого камня. Так и тянуло прикоснуться руками к этой каменной глади. При этом появлялось впечатление, что она будет прохладной наощупь, но если поместить ладонь между ягодицами, то почувствуешь тепло, а двинув палец дальше – текучий жар. Тело этой женщины было холодным снаружи – и пылало внутри.

– Понимаешь, – сказал Джо, – все это снимки на одну тему: женщина ни во что ставит мужчину. Такая завалит кого хочешь. И мне нужна именно такая история – где не мужчина будет менять женщин, а женщина – мужчин.

Затем я увидел кое-что, чего не заметил сначала. На последней фотографии присутствовал мужчина. В дальнем конце комнаты рядом с дверью висело зеркало. В зеркале отражался мужчина, одетый в одни лишь брюки. Он глядел на спину женщины. Возможно, этим мужчиной был сам Хелман с фотоаппаратом, или человек, смотрящий на фотографию изнутри ее. Или я.

– Мэсон, ты слушаешь меня? – прозвучал далекий голос Джо.

Я был настолько поглощен фотографией, как будто слушал музыку через наушники. Внешний мир перестал существовать. Я подался вперед и наклонил голову, чтобы разглядеть человека в зеркале. И увидел себя. Возможно, это было зеркало в коридоре отеля или зеркало в спальне моей матери. Человек на фотографии смотрел на женщину вместе со мной. Мы были двойниками.

В последние несколько дней моя жизнь превратилась в ряд запечатлевшихся в памяти фотографий. Мысленно я перевернул страницы фотоальбома. Женщина в коридоре отеля. Письмо Алексис. Лицо Фелисити в дверях ее квартиры.

– Эй, Мэсон, что с тобой? Я очнулся от наваждения.

– Это интересный альбом, но я не представляю, как сделать по нему фильм. Кто будет главным персонажем? Какой сюжет?

– В том-то и дело. У меня нет сюжета, но есть масса сцен. А эта женщина в черном вполне может стать роковой женщиной.

– Но тебе придется многое придумать.

– Придумать придется все.

– А материала здесь недостаточно.

– Мэсон, если здесь ничего нет, то зачем ты рассматриваешь фотографию? Ты смотришь на нее уже три или четыре минуты.

Что я мог объяснить Джо? Я сказал:

– Эта девушка мне кого-то напоминает. Она – фотомодель?

– Не думаю. Хелман берет обыкновенных женщин. Ну, может, и не совсем обыкновенных, но они не профессиональные фотомодели. Сигизмунд рассказывал мне, что снимает в основном подруг своих приятелей или случайных знакомых. Наверно, время от времени он встречает женщин с великолепной фигурой и немного фантазирует на их счет.

– Я думаю, из этого можно сделать сюжет.

– Вот и давай, – сказал Джо.

– Я знаю молодого писателя, который может этим заняться. Его зовут Пол Джасперс. У него очень богатое воображение.

– Ты хочешь сказать, что сценариев он не писал?

– Именно. Но напишет.

– Значит, он обойдется мне недорого.

– Пятьдесят за черновик и окончательный вариант.

– Тридцать пять за все.

– Шел бы ты куда подальше, – сказал я.

– Помни, Мэсон, суть в том, что в центре сюжета должна быть женщина. Придумай ей характер, историю, а все остальное придет само.

Мы оба повернулись, услышав звонкий звук шлепка, похожий на выстрел. Гул разговоров затих. За три столика от нас девушка-блондинка, которую я не знал, дралась с Ларри Кэмпбеллом, которого там не было, когда я входил в ресторан. Ее белое платье разорвалось, обнажив одну грудь. Она ругалась по-французски, Ларри огрызался в ответ.

– Дрянь, потаскушка! Ты думаешь, что достигнешь всего с помощью секса? Ошибаешься!

Официант пытался утихомирить Ларри. Продюсер с «Коламбии», пришедший вместе с Ларри и девушкой, схватил ее за руку.

– Хорошо, что Ларри не понимает слов Софи.

– Ты знаешь ее? – спросил я.

– У нее маленькая роль в «Случайности».

– Ларри – ее агент?

– Был – до этой минуты.

Ларри схватил Софи в охапку. На него было пора надевать смирительную рубашку. Женщина за соседним столиком швырнула ему в лицо стакан воды со льдом, и Ларри отпустил Софи. Девушка произнесла еще несколько слов по-французски и в гневе выбежала из ресторана, протискиваясь мимо официантов и людей у бара, наблюдавших за представлением. Официант нагнулся подобрать ее белые туфли, оставшиеся у столика. Должно быть, она сбросила их в пылу ссоры.

– Ларри – мерзавец, – сказал Джо. – Позвони Софи. Она хорошая актриса на маленькие роли. У меня в офисе есть ее номер.

– У меня сейчас хватает клиентов. По крайней мере, хватает на маленькие роли.

– Маленькие могут стать большими, – заметил Джо.

Ларри вытер покрасневшее злое лицо полотенцем, принесенным официантом, встал и покинул ресторан.

Продюсер, которого звали Марк или что-то в этом роде, тоже собрался уходить и заканчивал разговор по телефону.

– Я думал, что ты знаешь ее, – сказал Джо.

– Софи?

– Да. Она нынешняя подружка Оза Йейтса. Почему я этого не знал? Оз ничего не говорил мне.

Джо вытряхнул из флакона очередную пилюлю, способствующую усвоению какой-то другой пилюли. Я вернулся к теме «La Belle Dame Sans Merci».

– Должно быть, это будет первый фильм в истории, снятый на основе фотографий.

– Кино – это зрелищное искусство, Мэсон. Что же странного в том, что фильм будет снят на основе фотографий? В наши дни фотографии действуют на людей сильнее, чем книги. Никто больше не читает книг, и ты это знаешь. Помни, Мэсон, мой замысел очень смелый. Мы можем все подать с точки зрения лесбиянства. Смелость – вот что главное!

– А как насчет женских организаций?

– При чем тут женские организации? Сигизмунда не интересуют феминистки. На его фотографиях женщины возбуждают друг друга. Мужчинам нравится, а женщины заинтригованы. Каждая женщина хоть раз в жизни думала о любви с другой женщиной. Я хочу снять фильм про настоящий секс, про сексуальную жизнь людей, их фантазии и так далее. Точь-в-точь, как на этих фотографиях. Я хочу сделать настоящий секс-фильм, а не фильм с сексом или дешевую порнографию. Это не любовная история. Это история секса. Но она должна быть классной. Она должна быть обращена как к мужчинам, так и к женщинам. Девочки тоже любят трахаться, верно?

Я снова посмотрел на фотографии. Я думал о Ларри, Озе и той французской актрисе. Джо прав. Секс присутствует везде. Взять, например, Алексис. Секс изменил ее жизнь. А может быть, и мою.

– А фантазия? – спросил я. – Ты хочешь включить в фильм сцены сексуальной фантазии?

– Секс – это и есть фантазия, – ответил Джо.

Я снова посмотрел на фотографию склоненной женщины, а затем на мужчину в зеркале. Я мог бы поклясться, что он пошевелился.

 

УРСУЛА

В дверь офиса постучали. В этот момент я говорил по телефону с продюсером Майка по поводу его гонорара. Линия работала плохо. Я напряженно вслушивался, зажимая пальцем левое ухо, чтобы не слышать звук строительных работ за окном. Решив, что явился посыльный, я не отозвался. Пусть знает, в какое время приходить.

Затем я почувствовал запах духов – лимонный запах вербены, который преследовал меня еще в отеле в Альбукерке. В ушах у меня зазвенело. Я снова услышал стук, на этот раз в приоткрытую дверь моего кабинета. В моей голове тревожно грохотал барабан.

– Я перезвоню позже.

Дверь открылась, и вошла она.

– Меня прислало агентство по найму, – сказала она. Конечно, это была та самая женщина, но сильно изменившаяся. На ней было алое платье. Губы и ногти аккуратно подкрашены. Телесного цвета чулки, черные туфли на высоких каблуках и сумочка очень шли ей. На ней был черный джемпер, и я не видел ее рук, но тонкие пальцы и черный шлем прически было невозможно не узнать. Она улыбнулась озабоченно, но радушно. Сейчас она была не такой бледной. Она не подала вид, что узнает меня – просто стояла и ждала моего ответа. Мне было трудно сказать что-либо. Наконец, я решился.

– Мне кажется, я встречал вас раньше.

– Да? – она, несомненно, была удивлена. – Может быть. Вот это из агентства. – Как я и думал, у нее был тихий голос. Она протянула мне незапечатанный конверт. Я не мог отвести от нее глаз. В конверте содержались рекомендации и сведения о ее предыдущей работе. Ее звали Урсула. Урсула Бакстер.

– Пожалуйста, садитесь, мисс Бакстер.

Она удобно и без смущения уселась, скрестив ноги. Ее чулки, шелковисто скрипнули.

– Вы когда-нибудь бывали в Нью-Мексико? – я не мог удержаться от вопроса.

– Да, я как-то была в Таосе. А что? – спросила она удивленно.

Я начал сомневаться. Возможно, я ужасно ошибаюсь. А может, эта женщина – первоклассная лгунья.

– Просто мне кажется, что я встречал вас раньше.

– Правда? В общем-то, мне не приходилось работать в кинобизнесе. Но я надеюсь, что это не повод отвергать мои услуги.

– Нет, конечно, нет. – Сейчас ничто не могло заставить меня отвергать ее услуги. – Моя бывшая ассистентка тоже была незнакома с кинобизнесом, когда пришла работать ко мне, но оказалась прекрасной работницей.

Это была правда. Алексис перешла ко мне из компании по торговле недвижимостью.

– Но она ушла от вас.

– По личным причинам, – я не моргнул глазом. – Позвольте рассказать вам кое-что о нашей работе, мисс Бакстер. В сущности, вся она выполняется одним человеком, а именно – мной.

– Да? – похоже, она удивилась. – На двери написано: «Мэсон Эллиотт и Компаньоны».

– Да, года два назад у меня был партнер. Но из этого ничего не вышло. Мне нравится все делать самому с помощью ассистента. Мне нужен именно ассистент, а не просто секретарь.

– Кто-нибудь, кого вы можете натаскать, – она улыбнулась.

Я смутился. В ее словах был сексуальный смысл. Или мне почудилось?

– Да, в каком-то смысле. Раньше я работал на крупное агентство. Но потом решил, что помогаю скорее агентству, чем своим клиентам. Но я вовсе не поэтому стал независимым агентом.

Она внимательно смотрела на меня. Мне пришло в голову, что я уговариваю ее работать со мной. Не поддавайся!

– Так что я решил работать самостоятельно. Таким образом, я могу гарантировать своим клиентам внимательное отношение к ним. Я отношусь к клиентам как к друзьям.

– Должно быть, такое редко встречается в вашем деле, – предположила она.

– Думаю, что да.

Она пытается польстить мне?

– Наверно, очень захватывающее зрелище – следить за профессиональным ростом ваших клиентов. Какое счастье, что в этом городе можно найти человека, который думает не только о прибыли!

Лучше и пожелать было нельзя. Но тем не менее меня что-то беспокоило. Если это та самая женщина в коридоре, то зачем она пришла? Чтобы испугать меня? Как она нашла меня? Мне казалось, что я вижу сон.

– Именно такую работу я ищу. Я не имею ничего против того, чтобы при необходимости работать допоздна. Я хочу найти занятие, которое включало бы общение с людьми. На моей предыдущей работе в юридической фирме у меня почти не было такой возможности. Но меня беспокоит то, что я почти никого не знаю в кинобизнесе. Мне придется со многими познакомиться.

– Это не займет много времени, – заверил я ее. – Несколько недель работы – и вы будете знать всю мою жизнь.

Я выдавил из себя улыбку. Я не собирался говорить такие слова.

– Я быстро учусь, – ответила она и улыбнулась. – У меня легкая рука. – Чего я не мог предположить у той женщины в черном. У мисс Бакстер была очень милая улыбка.

В ней никак не ощущалось туманного присутствия женщины, которую я видел в гостинице. Я всерьез начал думать, что ошибся. Но не мог отвести взгляда от ее лица. Оно было невероятно знакомым. Опять же – те самые духи. Нет, нет, это" именно та женщина. Но как она оказалась здесь?

«Я знаю, что вы видели меня», – гласило послание. Я вздрогнул. Это не совпадение. Это часть заговора. Она пришла объяснить, что случилось с девушкой.

– Вы хотите что-нибудь узнать обо мне? – спросила она. Серьезный вопрос, никаких намеков на скрытый смысл или иронию. Какая актриса! Ну, давай, Мэсон, придумай вопрос. Подцепи ее на крючок.

– Можно спросить, почему вы ушли с прежней работы?

– С прежней? Честно говоря, мне стало так скучно. Я слишком много времени проводила за компьютером. Да и зрение от этого ухудшилось.

– Вы носите контактные линзы? – Это был предлог, чтобы заглянуть в ее темно-зеленые глаза.

– Надо бы, но я не могу их носить. У меня есть вот это, – она открыла сумку и вытащила очешник, из которого достала хрупкие очки в черной оправе.

– Не смейтесь. Я знаю, что выгляжу в них потешно.

– Ничего подобного, – возразил я. – Они вам идут.

Урсула Бакстер могла стать превосходным секретарем – собранная, серьезная, аккуратная. Она сняла очки и поднялась.

– Ну, мисс Бакстер, я приму окончательное решение дня через два… Я дам знать в агентство. Спасибо, что зашли ко мне.

Я протянул ей руку. Рука дрожала? Да. Урсула ответила на рукопожатие. Я осторожно сжал ее пальцы и ладонь, испытав потрясение. Ее рука была не холодной, как я ожидал, а теплой, едва ли не потной. Ее твердое рукопожатие показалось мне чрезвычайно эротичным.

Я проводил ее взглядом до двери, рассматривая ее ноги и вспоминая сцену в коридоре отеля.

– Надеюсь, что увижу вас снова, – сказала она в дверях. Это были не пустые слова.

– Я тоже на это надеюсь. Она была моей. Моей!

Я наблюдал, как она идет по коридору – спокойно, размеренно, с достоинством. Походка. Ноги. Чулки. Пятки. Безумие! Она наверняка знала, что я наблюдаю за ней, но, конечно, не оборачивалась. Она была такой невинной, в отличие от меня. Услышав звонок телефона, я был вынужден вернуться в кабинет. Разговаривая, я думал: «Ну, Урсула Бакстер, считай, что получила работу».

Я открыл незапечатанный конверт, принесенный Урсулой, желая найти ключ к ее прошлой жизни. Я надеялся, что в конверте найдется что-нибудь, написанное ее рукой, чтобы я мог сравнить почерк с запиской из отеля. Но в конверте оказался только отпечатанный лист. Я разочарованно прочел его.

Урсула Бакстер. Родилась в Портленде, штат Мэн. Даты рождения не было. Большой опыт работы секретарем, включая… – далее следовал короткий список компаний, в которых работала Урсула Бакстер. Я решил проверить ссылку на последнюю компанию, позвонил туда и попал на ее бывшего босса.

– Урсула очень работоспособна. Очень. С профессиональной точки зрения я могу дать ей самую высокую рекомендацию.

– А с непрофессиональной точки зрения? – в его ответе я почувствовал намек на оговорку. Последовала пауза.

– Единственное, что я могу сказать, – ответил он после паузы, – она оказывала несколько дезорганизующее влияние на сотрудников офиса.

– Что она сделала? – я пришел в волнение.

– Сделала? Ничего, абсолютно ничего. Мужчины в офисе были о ней высокого мнения. Но некоторые женщины находили ее… трудной. Трудной в общении.

– Трудной – в каком смысле? – Итак, я не так уж ошибся в своем предположении о том, что произошло между ней и девушкой.

– Мне кажется, они все ревновали ее. Но насколько я знаю, она не сделала ничего особенного. Просто мужчины находили ее невероятно привлекательной.

– Какие-нибудь ссоры между сотрудниками?

– Ничего подобного. Я не могу привести ни одного конкретного факта. Остальные девушки просто не сдружились с ней. Если у вас в офисе есть еще женщины…

– Нет, – ответил я.

– Тогда никаких проблем. Она не секретарь, а просто мечта.

– Тогда почему она ушла от вас?

Еще одна пауза.

– Между нами говоря, у меня есть компаньон – женщина, которая испытывала к ней антипатию. Может, между ними что-то произошло. Я не знаю. Но мой компаньон хотела, чтобы ее уволили. Поэтому она проработала у нас недолго.

– Вы уволили ее?

– Нет. Не было необходимости. Она все поняла и ушла по собственному желанию.

– Она лесбиянка?

– Мистер Эллиотт, я не имею понятия о ее сексуальных пристрастиях, и честно говоря, это меня не интересует.

Но мне-то интересно! Этим разговор и кончился. Похоже, ее бывший босс начал сомневаться в том, что я – потенциальный работодатель Урсулы. Похоже, я разговаривал с ним как частный детектив. Но в каком-то смысле так оно и было.

Урсула Бакстер, моя таинственная женщина, убийца, скоро будет сидеть здесь, за столом Алексис. Она станет моей – на восемь часов в день пять дней в неделю.

 

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Ее первый день у меня в офисе стал одним из счастливейших дней в моей жизни. Присутствие Урсулы успокаивало и возвращало мне силы. Страхи и тревожные воспоминания улетучились. Меня чрезвычайно интересовало прошлое Урсулы, но жгучее желание расследовать, раскопать загадку, превратить подозрения в явь, в ее присутствии утихло. При ближайшем рассмотрении оказалось, что она сильно отличается от женщины из отеля.

Урсула отвечала на звонки, разбирала почту, составляла список дел, которые мне было необходимо выполнить, сочиняла черновые ответы на письма, готовила кофе, ставила кока-колу в холодильник и рылась в архиве. Рядом с Урсулой Алексис казалась полной неумехой; Урсула была куда организованнее. Она наитием понимала мои желания. С ней можно было расслабиться.

После ленча к нам заглянул Оз. Урсула очаровала его. Да и кто бы остался равнодушен? Но она сделала вид, что не узнает его.

– Куда делась Алексис? А это кто? – такими были первые слова Оза, едва я прикрыл дверь своего кабинета.

– Алексис ушла от меня. Какие-то семейные проблемы. А это моя новая девушка, – ответил я не без гордости за Урсулу.

– Черт возьми, тебе будет трудновато не давать воли рукам, – сказал он.

– Я не буду терять голову, – заявил я.

– Но с другой стороны, без нее ты потеряешь весь мир.

Я не мог удержаться от вопроса:

– А как у тебя с Софи?

Реакцию Оза можно было предсказать. Похотливая улыбочка исчезла с его лица.

– Каким образом ты узнал о Софи?

– Я был в «Гриле» в тот момент, когда она подралась с Ларри.

– С этим подонком! Время от времени я всерьез начинаю мечтать, чтобы он сдох.

Оз был крупным мужчиной, и носил такую одежду, в которой казался еще крупнее. Его добродушие могло внезапно превратиться в ярость. Я хотел напомнить ему о его сне, но не сейчас, когда главная героиня сна находилась рядом.

– Так когда ты собираешься бросить Ларри и перейти ко мне?

– Ларри жуткий кретин. Он едва не угробил сделку с «Юниверсалом». Он потребовал с них непомерные деньги.

– Почему бы тебе не сказать ему об этом?

Он поднялся и стал изображать Ларри Кэмпбелла:

– «Ты, сраная вонючка, до того, как я вытащил тебя, ты тонул в дерьме, играя вшивые роли в дерьмовых фильмах. Твой агент был последним пьяницей, а ты – просто дурак. Хорошо, если тебе платили сотню за картину. А что ты получаешь теперь? Полтора миллиона. И не говори мне, что они не заплатят. Эти кретины заплатят все, что я от них потребую. Если я захочу, они будут срать кирпичами, пока я не разрешу им кончить. Каждый сраный день я буду отрывать им яйца. И все это я делаю для тебя. Так что, пожалуйста, не воняй мне тут».

– Может быть, это все пустая болтовня, – сказал я. Сценка, изображенная Озом, напомнила мне о Фелисити. Без всяких сомнений, Оз был превосходным актером. Я должен заключить с ним контракт. В этот момент, постучав, вошла Урсула.

Он сказал:

– Извините за грубые слова.

– Принести вам что-нибудь? – спросила она, словно ничего не слышала. – Кофе, чай?

– У вас есть пиво? У меня горло пересохло.

Я покачал головой.

– Нет. Но можем достать. Урсула, я вас…

– У нас есть пиво, – сказала Урсула. – «Бекс», «Будвайзер», «Дос-Эквис»?

Я был поражен.

– «Дос-Эквис», – заказал Оз.

Позже, заглянув в холодильник, я увидел, что Урсула набила его самыми разными напитками, начиная от пива «Лайт» и кончая «Столи». Кроме того, она купила у Гринблата разные закуски и копченую лососину.

– Я оплатила все из денег на текущие расходы, – объяснила она. – Надеюсь, вы не станете возражать.

– Превосходно, – похвалил ее я.

Урсула принесла мексиканское пиво в запотевшей банке.

– Какой сервис! – восхитился Оз. Когда Урсула вернулась в приемную, он продолжил: – Да, Мэсон, это находка.

Я согласился.

– Что случится, если ты просто разорвешь контракт с Ларри?

– Тогда он затаскает меня по судам. Сейчас он в злобном настроении. На днях в офисе я встретил его жену. Она была в слезах. Предыдущей ночью он побил ее.

– А Софи? Она подписала контракт с Ларри?

– Нет, еще не подписала. Ей повезло.

– Она ищет агента?

– Мэсон, Софи – не для тебя.

– Почему? – я был уязвлен.

– Быть агентом актрис – не твоя сильная сторона. Как агент, ты лучше работаешь с мужчинами, чем с женщинами. В твою сексуальную жизнь я не лезу.

– Чужая сексуальная жизнь всегда потемки.

– Не волнуйся, Мэсон. Когда я покину Ларри, я перейду к тебе.

Он явно ревновал Софи.

Когда он покинул офис, освежившись пивом и обществом Урсулы, я объяснил ей ситуацию. Если она собирается работать на меня, то должна разбираться в нашем деле. Я хотел сделать ее своим доверенным лицом. Урсула сказала: – Должен быть какой-то способ переманить его к нам.

– Если придумаете такой способ, то расскажите мне.

– Звонила Барбара. Сказала, что она дома, если вы хотите позвонить ей насчет вечера.

– Я позвоню ей попозже.

Около пяти вечера в офис явился Пол Джасперс ожидая встретить Алексис. Он лично представился Урсуле.

– Мне очень понравился ваш сценарий, – сказала Урсула.

Я дал ей прочесть «Кого же мы имеем?», чтобы она высказала свое мнение. Я объяснил ей, что сценарий не похож на книгу, и его нужно читать по-особому. Похоже, Урсула заинтересовалась, но я не ожидал, что она прочтет его в офисе, на работе.

– Когда же вы успели? – поинтересовался я.

– Во время ленча, – ответила она. – Я быстро читаю.

– И вам действительно понравилось? – Пол был польщен.

– Очень смешно. Кино именно так снимается?

– Почти, – сказал я.

– Вы новичок в кинобизнесе, да? – Пол Джасперс заинтересовался Урсулой; я мог видеть это по его лицу. Ему двадцать пять лет; длинные темные волосы актера.

– Вы не хотите чего-нибудь выпить? – она знала, о чем думает Пол.

Пол посмотрел на часы, затем на меня.

– Я думал, может, мы пойдем в «Мэджик Машрум?» Я бы хлебнул чего-нибудь.

Но мы никуда не пошли. Урсула принесла ему водку со льдом и копченую рыбу на закуску.

– Здесь определенно изменилась атмосфера, – сказал Пол. Затем, когда Урсула собралась возвращаться к себе за стол, он спросил: – Вам что-нибудь не понравилось в моем сценарии?

Урсула замешкалась в дверях.

– Говорите, – подбодрил ее я.

– Не мое дело критиковать, но…

– Говорите.

– Ну, я думаю, что та девушка, подружка продюсера, чересчур слабохарактерная. Создается впечатление, что она никак не участвует в действии. Возможно, если бы у нее была связь с молодым актером… тогда бы все стало… не знаю… более напряженным, что ли… Простите меня.

Зазвонил телефон. Урсула вышла в приемную, чтобы ответить на звонок, и прикрыла за собой дверь. Пол повернулся ко мне.

– Неплохая идея.

Я сказал Полу о его сценарии, а затем начал рассказывать о проекте Джо – «La Belle Dame Sans Merci» – и показал ему альбом фотографий. Пол знал работы Хелмана и ценил их. У него тут же возникла идея.

– Это будет история о Макбете и леди Макбет. Она держит его в подчинении – так сказать, овладела его умом через его тело. Унижает его по мелочам. Например, в комнате, полной людей, вонзит острый каблук ему в ногу. Никто не замечает, а он вынужден скрывать боль. В общем, всегда может заставить его делать то, что ей хочется.

– О'кей. Но почему он тогда не бросит ее. В смысле – секс не может связать людей навечно.

– Он попал к ней в зависимость. Когда ее нет рядом, он теряется и не знает, что делать.

– Чего же она хочет от него? Надеюсь, не денег.

Пол потягивал водку.

– Нет, не денег. Все дело во власти: власть женщины над мужчиной.

– Я устрою встречу с Джо, когда ты почувствуешь, что готов к этому. Он закажет набросок сценария. Если ему понравится, то напишешь чистовой вариант.

– Сколько стоит набросок? – осведомился Пол, как настоящий писатель.

– Не знаю. Тысяч десять, может быть, пятнадцать.

Пол рассматривал стакан с водкой.

– Смотри, отпечаток губ.

Я взглянул. Он был прав.

– Должно быть, осталось от Алексис, – сказал я. Но Алексис никогда не пользовалась красной помадой – только розовой. Красная помада была у Урсулы.

– Ладно. Я не возражаю.

– Я принесу другой стакан.

– Нет, нет, не возись. Это довольно сексуально. Твоя Урсула – очень сексуальная женщина.

Уходя, Пол разговаривал с Урсулой. Не знаю – о чем, в этот момент у меня был телефонный разговор с Нью-Йорком. Знакомая дама из кинобизнеса рекомендовала актрису, которая недавно переехала в Лос-Анджелес и искала себе агента.

– Она – хорошая актриса, – говорила моя собеседница. – Думаю, она вам понравится. Ее зовут Сильвия Гласс. Я дала ей ваш телефон. Она позвонит вам через день-другой. Сильвия выступала на сцене и снималась в коммерческих фильмах. Я пришлю вам несколько фотографий и ее досье. Она немного эксцентрична, но пусть это вас не пугает.

– В каком смысле эксцентрична?

– Помешана на боксе. Она сильная, крепкая девушка, но в то же время очень ранимая.

– В один прекрасный день я встречу актрису, которая была бы крепкой, но не ранимой, – ответил я.

В шесть вечера я вышел в приемную, чтобы отпустить Урсулу домой.

Она стояла на полу на коленях, спиной ко мне. Ее зад был прекрасно виден через ткань платья. Я не мог толком разглядеть, что она делает. Урсула почти не двигалась. Ее тело казалось каменной скульптурой, точно как у той натурщицы на фотографиях Хелмана. Глядя на снимок, вы не могли бы сказать, случайно женщина попала в объектив в такой позе или по прихоти фотографа. У зрителя появлялось непреодолимое ощущение, что она предлагает себя. «Ты хочешь меня, не так ли?» Поза Урсулы была точно такой же.

Я почувствовал головокружение. Нужно было что-то сказать, потому что если бы она внезапно повернулась и увидела меня, наблюдающего за ней, то смутилась бы. То есть, я бы смутился.

– Что случилось? – спросил я.

Она отнюдь не подскочила при звуке голоса, как я ожидал. Она вообще не пошевелилась, как будто не слышала моих слов. Я сделал шаг вперед. Урсула медленно подняла голову, и повернулась, не вставая с колен. Теперь я увидел, что она делает. Она подбирала сигареты, рассыпавшиеся по полу, и складывала их в золоченую бумажную пачку. Это были английские сигареты.

– Я рассыпала сигареты, – она не казалась смущенной. Ее ровный голос просто констатировал факт.

– Позвольте помочь вам.

– Нет, спасибо, мистер Эллиотт. Я бываю такой неуклюжей.

– Я не знал, что вы курите.

– Я не курю – по крайней мере, в офисе. Извините, что так вышло.

– Урсула, я не возражаю, если вы будете курить.

– Нет, я даже не думаю об этом.

Я наблюдал, как она складывает сигареты в пачку. Это был настоящий ритуал. Она напрашивалась на то, чтобы ее сфотографировали.

– Я просто хотел сказать, что уже шесть, и вы можете идти.

– Вы уверены, что мне больше нечего делать?

– Нет, спасибо. Сегодня вы замечательно работали. Я очень доволен.

Она поднялась и улыбнулась. Какое стройное тело! Она расправила кроваво-красное платье – ее вторую кожу.

– Вам нужно подписать эти письма, – она протянула мне пачку. – Я отнесу их на почту.

– Нет, идите. Я сам отправляю письма, когда ухожу.

Урсула аккуратно закрыла клавиатуру компьютера пластиковой крышкой и взяла свою сумочку.

– До свидания, мистер Эллиотт. Мне очень понравилось работать у вас.

Я попрощался с ней, наблюдая, как она уходит. Ко мне вернулось беспокойство. Эта женщина привлекала меня физически, но я не мог не вспоминать ту, другую, в зеркале в коридоре отеля. Это одна и та же женщина? Должно быть. Имеет ли это какое-нибудь значение? Нет. Да. Желание знать возбуждало меня.

Я подписал письма, даже не прочитав их. Урсула наклеила марки на все конверты. Я прикоснулся к одной марке, которая была не очень ровно приклеена. Марка слегка съехала набок под моими пальцами. Обратная сторона марки все еще было сырой и липкой от ее слюны.

За обедом Барбара долго и нудно говорила о мужчинах, женщинах и Любви с большой буквы. Как ни странно, она не сказала ни слова о ювелирном деле. В ее речах даже звучала ревность, как будто она подозревала, что у меня начался новый роман. Но может быть, мне почудилось. Как и многое другое.

– Ты знаешь, как много ты значишь для меня, – говорила она. – Значу ли я столько же для тебя?

– Да, – ответил я, – конечно, значишь.

Весь обед я, не переставая, думал об Урсуле. Казалось невероятным, чтобы Барбара что-нибудь подозревала, но тем не менее возникло впечатление, что она неизвестно почему боится потерять меня.

– Алексис никогда мне не нравилась, – сказала Барбара.

– Она была очень работоспособной.

– Мне она казалось какой-то ненадежной. Не знаю. Я рада, что она ушла. А как твоя новая секретарша?

– Пока что ничего.

 

ПИДЖАК

– Ты ужасный модник, – заметила Барбара за завтраком.

В то утро я надел новый костюм от Серутти – зеленовато-синий с бледными полосками. Я купил его несколько недель назад, но не мог решить, по какому случаю надеть. Сегодня в одиннадцать у меня была назначена встреча с управляющим банка. Я собирался просить его о займе в семьдесят пять тысяч. Барбара пригладила плечи пиджака.

– Ну прямо конфетка, – сказала она. Таким старомодным словом она обычно выражала восторг и, как я полагаю, восхищение.

Мы сидели на кухне, забравшись на подоконник. Как и все другие помещения в доме Барбары, она была слишком маленькой.

– Я ездил навестить Фелисити.

– Она настоящая сумасшедшая, верно? Что она говорила обо мне?

– Ничего.

– Я знаю, что она ненавидит меня. Но я не принимаю этого на свой счет. Она ненавидит всех женщин, которые у тебя были. Вспоминая о ней, я чувствую к тебе жалость.

– Не надо, – сказал я решительно.

– Хорошо. Не буду. Но я поражаюсь тебе, – иметь такую мать. И тебя это как будто не трогает. Ты же был лишен нормального детства, верно?

– Слушай, я не желаю это обсуждать.

Итак, похвала костюму неожиданно оказалась вступлением к критике моих отношений с матерью. Барбара намеревалась сначала уколоть меня, а затем утешить. Иногда она применяла такой метод по утрам, зачем – неизвестно. Может быть, из-за приснившихся ей снов.

– Ладно. И все-таки ты выглядишь так, что тебя хочется съесть.

– Ты чуть не сделала это нынче ночью.

– Не груби. Это не подходит к такому костюму. Предыдущей ночью я пытался заниматься с ней любовью. Это был жест отчаяния, и она, видимо, почувствовала мое состояние и одержала верх. Перед моими глазами все еще стояло зрелище – Урсула в красном платье собирает с пола сигареты.

После того как Барбара уснула, я отправился в ванную и занимался мастурбацией, воображая голую Урсулу на полу. Я как будто испытал удар током. Я снова стал юнцом, открывшим для себя секс.

Когда я уходил из дома, Барбара сказала:

– Я отвезу твой пиджак и брюки в чистку.

– Пусть этим займется новая секретарша.

– Освободи ее от такой обязанности. Она же не Алексис.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что Алексис была твоей служанкой. Она любила отвозить твои вещи, в прачечную. Не все девушки любят быть служанками.

– Верно.

В девять часов я прибыл в офис и обнаружил, что Урсула, одетая в черное, ждет меня под дверью. Она улыбалась.

– Вы же знаете, что вам не надо приходить раньше полдесятого.

– Я знаю, – она как будто извинялась. Я подумал о том, что хорошо было бы проснуться рядом с Урсулой, а не с Барбарой.

– Сколько времени вы ждете меня?

– Минут десять.

– Я должен дать вам ключи, – сказал я. Интересно, с кем она провела ночь? С мужчиной? С женщиной?

Мы вошли в офис бок о бок. Теперь она полностью стала той женщиной в черном. На мгновение я поверил, что она – моя и всегда была моей. Она нагнулась и подобрала с пола бумажку. В это мгновение я хотел крепко обнять ее и не отпускать. Я хотел сказать ей, что меня не интересует, была ли она той женщиной из отеля или нет, сделала ли она то, что я подозревал или нет. Это не имело значения.

– На что вы смотрите? – спросила Урсула. Оказывается, я уставился на нее, не осознавая этого. Мне казалось, что я всего лишь бросил на нее взгляд. – На мое платье? Вам не нравится черный цвет?

– Что вы! Черный – мой любимый цвет. Он вам идет.

– Спасибо, мистер Эллиотт.

Я хотел сказать: «Пожалуйста, зовите меня Мэсон», но это могло прозвучать фальшиво, оскорбительно. Вместо этого я сказал еще более церемонно:

– Урсула, я хотел подтвердить слова, сказанные вчера. Ради бога курите, если хотите.

– Хорошо, если это будет для меня абсолютно необходимо.

В кабинете управляющего банком пахло сигарами. Предыдущий клиент – возможно, кто-то, с кем я был знаком – явно предпочитал «гаваны». В этом банке держала деньги половина обитателей Беверли-Хиллз. У них не было секретов от управляющего.

– Семьдесят пять тысяч, – произнес управляющий. – На какой срок?

– На восемнадцать месяцев. Может быть, на два года. Все зависит от того, сколько продлится забастовка писателей.

– Каковы прогнозы?

– Три месяца. Шесть. Никто не знает. Она может кончиться на следующей неделе.

За моим ответом последовала пауза. Я знал, что управляющий не собирался отказывать мне. Я был хорошим, надежным клиентом. Я занимал деньги раньше и всегда возвращал в срок. Тогда зачем эта пауза?

– К сожалению, банк нуждается в залоге.

– Хорошо. У меня есть квартира.

– Какова ее рыночная стоимость?

– Не знаю. Может быть, двести пятьдесят.

– Хорошо. Вы не покажете мне документы на владение ею?

– Конечно.

Управляющий сделал пару заметок в своем блокноте. Сделка состоялась. Я ждал, что он спросит меня о цели займа. Но он не спросил, а только улыбнулся.

– В какой-то мере я восхищаюсь вами, Мэсон.

– Почему? – удивился я.

– Должно быть, вы получаете много предложений присоединиться к крупному агентству и слиться с ним.

– Да. Но мне нравится независимость.

– Я знаю. Но независимость дорого обходится в этом городе, особенно в вашем бизнесе.

Он был прав. Мне много раз говорили, что дни одиночек проходят. Возможно, единственным действительно ценным и романтическим наследством моей неромантической матери стало желание работать в одиночку.

Я вернулся в офис. Я вспомнил, что, хотя квартира принадлежала мне, мать так и не дала мне на нее документы. Придется просить их у нее. Будет сцена, который мне хотелось избежать.

Подойдя к двери кабинета, я услышал голос Урсулы, говорившей по телефону. Я часто в рабочее время оставлял открытой дверь в холл. Я слышал, как она говорила: «Да… Увидимся вечером. Нет, у меня нет, но уверена, что смогу достать… Нет, сперва я поеду домой переодеться».

Я улыбнулся ей и прошел мимо нее в свой кабинет. Очевидно, вечером у нее назначено свидание. Почему бы нет?

Урсула положила всю почту на мой стол. Она принесла мне кофе и «Дэниш».

– Первым делом позвоните Джо Рэнсому.

– Звонил Майк Адорно. Сказал, что получил деньги. Все в порядке.

– Хорошо, – я был удивлен, потому что не звонил продюсеру.

– Пока вас не было, я взяла на себя смелость позвонить мистеру Солу, – объяснила Урсула.

Я снова испытал потрясение.

– Я не знал, что вы знаете об этом деле.

– Я увидела у вас в календаре заметку и… вы ведь не возражаете? Я говорила с ним вежливо.

– Урсула, я не сомневаюсь в этом. Спасибо.

После ленча я получил посылку от той женщины из Нью-Йорка и просмотрел фотографии актрисы, которую она мне рекомендовала. Сильвия Гласс. Она слегка напоминала Барбару, а также девушку в коридоре отеля – те же самые светлые волосы, атлетическая фигура. Но сейчас мне не нужны были новые клиенты из числа начинающих актеров.

На улице как раз начались какие-то строительные работы, когда в приемной я услышал голос Барбары. Дверь распахнулась, ударившись о резиновый ограничитель. Я вскочил на ноги. Барбара бросилась ко мне.

– Засранец! – она швырнула через кабинет два сложенных листка бумаги.

– Что такое? Что случилось? – я никогда не видел ее в такой ярости. Обычно, когда Барбара злилась, она с мрачным видом играла со своими перстнями, снимая их с руки и роняя на пол. Это было что-то новое.

– Ты, задница! Сколько времени ты трахался с ней? Месяцами? Как ты мог?!

Барбара не обращала внимания на Урсулу, которая стояла в дверях. Я поднял листки бумаги. Это было письмо Алексис. Черт! Как оно к ней попало?

Как будто угадав мой вопрос, Барбара объяснила:

– Я нашла это в твоем пиджаке. Я сожгла пиджак в мусоросжигателе. Хорошо бы и тебя вместе с ним. Как ты мог трахаться с ней, а потом приходить ко мне домой? Даже не пытайся возвращаться! Если захочешь поразвлечься, бери эту! – Барбара показала на Урсулу, которая закрыла дверь, оставив нас наедине. Но ссора продолжалась недолго.

– Барбара, если ты внимательно прочтешь письмо, то поймешь, что все это только фантазии Алексис. Ничего этого не было.

– «Это было чудесно». И ты говоришь, что ничего не было?!

– Черт возьми, Барбара, Алексис все вообразила от начала до конца. Прочти письмо и ты поймешь.

Но успокоить ее было невозможно.

– Я больше не хочу тебя видеть! – она разрыдалась. – Какой ужас! Как ты мог трахаться со своей секретаршей? Это же такая пошлость. Можешь забрать вещи, когда хочешь, и оставить ключи. Но только не тогда, когда я буду дома. Неудивительно, что ты не хотел меня. Все доставалось ей.

– Барбара, прочти письмо. Ты ничего не поняла.

– Мне противно находиться рядом с тобой.

Она промчалась через приемную и захлопнула дверь. Зазвонил телефон. Я посмотрел на письмо. Я не помнил, как клал его в пиджак. Дерьмо.

– Мистер Эллиотт занят, – спокойно произнесла Урсула. – Он перезвонит вам.

Я не мог взглянуть ей в лицо. Я вернулся в кабинет, закрыл дверь и сел за стол. Со стола на меня глядело улыбающееся лицо Сильвии Гласс.

 

ЛУЛУ

После потрясения от выходки Барбары, которое продолжалось до вечера, я испытал неожиданное облегчение. Оно пришло, пока я наблюдал Урсулу за работой, отвечающей на звонки, печатающей письма. Она сидела то скрестив, то вытянув ноги. В ее явном равнодушии к произошедшей сцене содержалось что-то чрезвычайно успокаивающее. Моим первым побуждением было объяснить ей, что все происшедшее – недоразумение. Но это бы очень походило на извинение.

Отсутствие у Урсулы всякого любопытства рассеяло мои страхи. Само ее присутствие успокаивало меня. Она была выше происшедшего и выше Барбары. И благодаря ей я тоже поднялся выше ссоры. Если Барбара хочет верить фантазиям Алексис – ну и пусть. Это она ошибается, а не я. Жалко, но что поделаешь. Я был благодарен Урсуле. Не произнеся ни слова, она сыграла роль надежного друга.

Когда в конце дня она собиралась уходить, я вспомнил ее разговор по телефону и испытал ревность. Я хотел сам пригласить ее пообедать, чтобы лучше узнать. Мои подозрения относительно женщины в черном казались неуместными. Сейчас я хотел Урсулу Бакстер, и только ее. Мое новое желание было менее абстрактным, чем раньше. Урсула, без всяких сомнений, была настоящей женщиной. Когда я вспомнил свои эротические и даже преступные фантазии, мне стало смешно. Та женщина из отеля была просто порождением моей фантазии, мифом.

Пока она ходила в уборную в конце коридора, я решил пригласить ее выпить со мной вечером. Ожидая ее, я понял, что еще не выдал ей ключи от офиса. Она должна иметь комплект ключей. Забрала ли Алексис свои ключи с собой? Я посмотрел в ящиках стола. Черт, где же они? Я открывал один ящик за другим, шаря среди обрывков бумаги, и внезапно понял, что Урсула стоит в дверном проеме, наблюдая за мной. Можно себе представить, как это выглядело со стороны – я роюсь в ее столе, ее вещах, что-то ищу. Я взглянул на нее. Улыбка сошла с моего лица. Урсула снова превратилась в женщину в черном, стала куклой с бледной кожей и тонкими руками. Ее черное платье отливало металлом, а шлем черных волос на голове сообщал ей нечто воинственное. И от нее снова исходил лимонный аромат, который наполнил мне нос, как хлороформ – сладкий лекарственный запах.

– Я ищу ключи от офиса, – объяснил я.

– Вот они, – сказала Урсула и подошла к запертому сейфу. – Я положила их сюда для сохранности.

Я закрыл ящики ее стола. Она достала ключи и протянула их мне.

– Они ваши, – сказал я.

– Спасибо, – она открыла свою черную сумку и положила в нее ключи. Сумка захлопнулась с щелчком. Урсула улыбалась, но смотрела мне прямо в глаза. – Нужно ли мне сделать еще что-нибудь?

– Нет, ничего. Приятного вечера. Увидимся утром.

– До свидания, мистер Эллиотт.

И она ушла, оставив меня наедине с затихающим звуком ее каблуков, цокающих по полу коридора.

Тишина. Я чувствовал полное одиночество. Я так и не смог решиться пригласить ее выпить со мной. Эта женщина снова взволновала меня, взбудоражив, а затем успокоив. В чем дело – в моей слабости или ее силе?

Я подошел к аквариуму. Золотая рыбка плавала кверху брюхом среди зеленых лилий. Как я раньше не заметил? Я вытащил рыбку из воды и мгновение подержал в руке, противясь побуждению превратить ее смерть в какой-нибудь символ. В жизни всякое случается, и обычно события не имеют никакого скрытого смысла. Только писатели вроде Пола Джасперса будут искать во всем происшедшем какое-нибудь значение.

Выбрасывая мертвую рыбку в унитаз в конце коридора, я чувствовал запах Урсулы.

Я поехал домой – на квартиру матери. Я был выбит из колеи. Чуть позже мне нужно было отправляться на вечеринку. Обсудив с самим собой этот вопрос, я решил не ходить. Все, что я хотел сейчас – знать, где и с кем обедает Урсула.

Я позвонил Барбаре. Нужно забрать свои вещи. Она отсутствовала или не захотела поднимать трубку. Я оставил послание на автоответчике.

«Послушай, Барбара. Ты абсолютно не поняла то письмо. Алексис рассказывала о своих фантазиях, а не – повторяю – не о том, что произошло на самом деле. Письмо со мной. Давай спокойно сядем и вместе прочтем эту чертовую бумажку. Ты все поймешь. Пожалуйста, позвони мне».

Может быть, она и позвонит, но я был уверен в обратном. И кроме того, куда она мне позвонит? Телефон на старой квартире не работал. Так что придется поехать в Палисэйдз и поговорить с ней. Но у меня не было желания делать это сию минуту. Лучше сначала привести мозги в порядок.

Квартира действовала на меня угнетающе. Я провел в ней час, то садясь, то бродя из угла в угол, пытаясь избежать воспоминаний о своем прошлом, об ужасной жизни с матерью, когда, она совершенно не считаясь со мной, приводила домой мужчин.

Когда я вставал утром в школу, в квартире пахло сексом и виски. Мать была в постели с кем-нибудь. Как-то утром у нее было сразу двое мужиков.

Разве я смогу жить здесь? Конечно, нет. Я вышел из дома, чтобы поесть.

Я заказал слишком много «суши» и не допил вино. Решив, что нужно расслабиться, отправился на вечеринку в Уэст-Голливуд. Можно было догадаться, что ничего хорошего из этого не выйдет. Мне пришлось отвечать на неизбежные вопросы:

– Почему Барбара не с тобой?.. Я слышал, что от тебя Алексис ушла… Что случилось? Я думал, что она будет всегда работать на тебя… Но, с другой стороны, твоя новая секретарша – потрясающая женщина. Пол говорил мне, что она великолепна.

Я кивал и лгал или увиливал от ответов, пока не наткнулся на Пола.

– Ты больше не обдумывал ту идею Джо?

– Мне кажется, что я все решил. Устрой мне встречу, и я все выложу. Это действительно здорово.

– Расскажи, – попросил я.

– Это будет классическая история об унижении, кончающаяся трагедией. Она начинается вполне невинно. Герой встречает героиню и влюбляется в нее. Она постепенно начинает распоряжаться его жизнью и полностью меняет ее. Она заставляет его все изменить. Он покидает свою старую квартиру и переезжает на другую, обставленную ею. Она заставляет его стричься по-другому, носить другую одежду, есть то, что он раньше не любил. Все советуют ему одуматься, но он не слушает советов.

– Почему?

– Он все понимает, но ему это нравится. Он думает, что все идет к лучшему. Понимаешь, в этом-то и состоит суть. Во многих отношениях для него все меняется к лучшему. Он становится более уверенным в себе, обретает успех. Его друзья даже начинают завидовать ему. Но однажды она предлагает ему убить кого-то.

– Даже так?

– Да. Она хочет убить кого-то, кто стоит на его пути, соперника в бизнесе. Он, конечно, испуган. Он не хочет это делать. Но она грозит бросить его, уйти. Он говорит ей, что не может никого убить. И она уходит от него. Его дела резко ухудшаются. Он много пьет, дебоширит. В конце концов, он возвращается к ней и соглашается на убийство. Они планируют его и вместе выполняют. Она награждает его всеми возможными видами секса. Когда этот парень убран с дороги, дела главного героя идут в гору. Но теперь она командует им. Он становится ее лакеем. Их роли меняются. Теперь она возглавляет дело, а он ее помощник.

– А убийство? Их поймали?

– В убийстве обвиняют кого-то другого, идет суд, его приговаривают к пожизненному заключению. Теперь героиня полностью командует героем, вытирает об него ноги. Она получает то, что хочет, и он счастлив.

– Почему он счастлив?

– Потому что он из тех людей, которые всю жизнь втайне мечтают, чтобы ими кто-то управлял. Она открывает в нем такое желание, и удовлетворяет его. Поэтому он счастлив.

– Джо никогда не снимет такой фильм. Слишком мрачно.

– Нет, совсем нет. Просто странная история любви со счастливым концом.

– Ты действительно думаешь, что такой фильм будет иметь коммерческий успех? – спросил я у Пола.

– Конечно. Никуда он не денется. Вспомни, что ты сам сказал при нашей первой встрече: «Любой фильм может иметь успех, если хорошо сделан».

Он был прав. Я говорил такие слова. Мне не хотелось спорить с Полом по мелочам.

– Ладно. Утром я позвоню Джо и устрою встречу.

– Выше голову! Ты будешь очень удивлен. Я собираюсь назвать фильм «Лулу».

Я рано уехал с вечеринки и вернулся на квартиру. В сюжете, придуманном Полом, было что-то по-настоящему шокирующее. Может ли кто-нибудь быть счастлив, находясь в зависимости от другого человека?

Я включил торшер из розового стекла, чтобы перечитать письмо Алексис. Я хотел подготовиться к спору с Барбарой. Она с такой легкостью победила меня в офисе на глазах Урсулы. Я посмотрел на часы: десять сорок пять. Наверно, Урсула кончила обедать. Пьет ли она вино? По ее виду не скажешь.

На второй странице письма я остановился и начал перечитывать с начала: «… потом, когда вы отвезли меня домой, вы попросили разрешения подняться… Впрочем, остальное вы знаете… Это было чудесно!» Минутку! Алексис написала что-то вроде «Я пригласила вас подняться». Она не говорила, что разрешения подняться просил я. Я вернулся назад и прочел: «… мой разум желал бы, чтобы вы никогда не прикасались ко мне, но я знаю, что это было…»

«Желала бы, чтобы вы никогда не прикасались ко мне». Алексис не писала этого. Я точно помнил ее фразу: «Мой разум понимал, что вы никогда не прикасались ко мне…»

Это не то письмо!

Наконец пришло прозрение. Я прочел: «Р. S. В воскресенье, в 3.15, звонила Фелисити. Она очень сердилась, что вы не позвонили ей, и долго ругалась. Она знает о связи между нами. А.»

Не сошел ли я с ума? Я не мог быть введен в такое заблуждение при первом чтении письма. Теперь я понимал причину бурной реакции Барбары. Это письмо было не тем письмом, что написала Алексис. Его подделали.

 

КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ

Войдя в офис, я почувствовал лимонный запах и включил свет. Внезапно раздался тихий всплеск, как будто проснулась рыба в аквариуме. Может, она и ту рыбку убила? Я принялся искать письмо – письмо Алексис. Я обыскал все – ящики моего стола, папки, стопки журналов, даже ящики стола Алексис, где хранились канцелярские принадлежности. Я искал письмо не там, куда мог положить его, а там, где она могла его спрятать. Я снова стал детективом. Утром нужно подвергнуть ее допросу.

«Зачем вы это сделали? Я знаю, что это ваша работа, но не знаю – почему. Что вы хотите от меня?» Я не стану изображать гнев, буду спокоен, но озабочен.

Вскоре я прекратил поиски. Если она подделала письмо, то не оставила бы улику в офисе.

Я уже закрывал ящик со скрепками для бумаги и липкой лентой, когда увидел маленький целлофановый пакет. В нем находилась пара красных шелковых трусов. Ее трусов.

Я перевернул пакет, разорвал целлофан и вытащил трусы, чувствуя ладонями мягкий шелковистый материал. Я растянул резинку, представляя, как она надевает их. Она сидела на краю кровати, одетая в красную блузку. Я не мог сказать, есть ли на ней лифчик или нет. Она наклонилась, чтобы натянуть трусы. Подняв одну ногу, просунула ступню в дырку. Темный треугольник волос поблескивал в мерцающем оранжевом свете – огне свечи или камина. По запаху я понял, что она только что брала ванну или принимала душ. Ее кожа слегка блестела от масла. Она подняла вторую ногу, на мгновение покачнувшись на краю кровати и открывая себя моему взгляду. Между ее ногами я увидел зев того самого зверя. Она поднялась, медленно натягивая алый материал. Волосы на лобке, вероятно, еще не высохли. Я слышал звук, с которым шелк скользил вверх по коже ее узких бедер. Наконец трусы были надеты. Треугольник волос исчез. На мгновение она засунула руку внутрь, что-то поправляя и устраивая удобнее. Красная ткань поднималась и шевелилась. Затем она вытащила руку, и раздался легкий шлепок резинки.

– Стой на месте! – рявкнул мужской голос.

Напрягшись всем телом, чувствуя мурашки, бегущие по коже, я повернулся и увидел коренастого человека в дверях. Это был комендант здания, ночной сторож. У него имелся пистолет, но он держал не его, а полицейскую дубинку.

– Ты что здесь делаешь? – он вошел в кабинет, оглядываясь.

– Мне надо было кончить работу, – я медленно расслабился. – Это мой кабинет. Я – Мэсон Эллиотт.

Комендант не был знаком со мной. Мы никогда не встречались. Поэтому подозрения не оставили его. Я улыбнулся и показал ему свой ключ.

– Вам нужно закрывать дверь, мистер Эллиотт, – проворчал он. Угрожающий тон его голоса не изменился, хотя он понял, что я не вор. Я мог себе представить, как он репетирует дома перед зеркалом, как актер, разучивающий роль.

Он взглянул на пару красных трусов у меня в руках. Затем перевел взгляд на меня. Боже, – подумал я, – видел ли он, как я подношу их к лицу?

– Вы никого не ждете? – он бросил взгляд на полуоткрытую дверь внутреннего кабинета. Должно быть, он подумал, что там я прячу женщину или жду ее.

– Нет-нет, я один.

Комендант ушел, разочарованный тем, что не поймал преступника на месте преступления. В каком-то смысле он спугнул преступника, но не убийцу с окровавленными руками, а сексуального извращенца с женскими трусиками цвета крови.

У себя в кабинете я разложил диван, решив спать здесь. Утром допрошу ее.

Я выключил весь свет, кроме ночника рядом с диваном. Кажется, я стал бояться темноты. У меня не было ни пижамы, ни смены одежды на следующий день. Я подумал о Барбаре. Придется завтра заехать домой и еще раз поговорить с ней, попытаться объяснить. Но как я смогу это сделать? И что мне сказать? Что новая секретарша подделала письмо Алексис и положила его в карман пиджака, чтобы его нашла моя подружка и…

И что? Неважно, зачем она это сделала, но ей удалось вбить клин ревности между мной и Барбарой.

Я постепенно засыпал. Последнее, что я помню – зрелище Урсулы, наклонившись, собирающей свои сигареты, поворачивающейся ко мне, знающей, что я видел ее в зеркале…

– Боже мой! – раздался голос. Я сел на скрипящем ложе, сразу проснувшись. Рядом стояла она.

– Не хотите выпить кофе?

Она не была похожа на прежнюю Урсулу. Белое платье, сочувственная улыбка ненакрашенных губ – настоящий ангел из детской сказки. Я тоже улыбнулся.

– Спасибо, сестричка, – я отхлебнул кофе. Она вернулась за свой стол в приемной и тщательно закрыла дверь. Очевидно, чтобы дать мне возможность одеться или сделать то, что надо сделать наедине. Как будто поставила ширму вокруг кровати своего пациента.

Я снова проиграл. Я встал с кровати, сознавая, что у меня нет свежей одежды. Нужно отправляться к Барбаре. Я услышал звонок телефона и голос Урсулы: «Мне очень жаль, но мистер Эллиотт еще не прибыл». Ожидала ли она объяснения, как я дошел до того, чтобы ночевать в офисе?

В комнате было душно. Я открыл окно, выходящее в переулок. Там стоял мой черный БМВ. Мальчишка из гаража мыл его. Я взглянул на часы. Восемь сорок пять. Новый день, более жаркий, и вероятно, еще более бестолковый, чем предыдущий. Я вышел в приемную.

Урсула подняла голову, оторвавшись от дел. Она подошла к своему столу и вручила мне вешалку, на которой висела пара брюк, и пакет с тремя свежевыстиранными рубашками.

– Я взяла на себя смелость забрать их, – объяснила она. – Я нашла квитанции в вашем столе.

Я вспомнил, что Алексис относила рубашки в чистку пару недель, а может, столетий, назад.

– Я заплатила из текущих расходов, – добавила Урсула.

– Именно то, что мне нужно, – я прокашлялся.

– Когда вы переоденетесь, я уберу постель.

– Не стоит, – застеснялся я.

– Что вы, мне будет очень приятно. – Затем она сообщила: – Только что звонила ваша мать. Она хочет, чтобы вы встретились с ней. По ее словам, неотложное дело.

– Чтобы я встретился с ней?

– Так она выразилась.

Мы оба улыбнулись. Фелисити пользовалась любой возможностью, чтобы выставить меня в смешном свете. Только этого мне не хватало – тошнотворной ссоры с матерью. Но это был не последний удар.

Красные трусики Урсулы лежали рядом с сиреневым компьютером – как свидетельство о вечеринке в офисе. Должно быть, я забыл их там. Или она намеренно достала их, чтобы я видел. Все это выглядело как заговор между Урсулой и Фелисити. Я сделал вид, что не замечаю трусов.

Достав из пакета рубашку, я удалился в кабинет. Мне пришлось пройти мимо нее еще два раза – на пути в туалет в конце коридора и обратно. Мне нужно было облегчиться, побриться и умыться. Я видел, как она улыбается мне.

Когда я покидал офис – владение, которое отныне принадлежало не мне одному, Урсула едва ли не полностью стала здесь хозяйкой – она удобно устроилась за столом. Красные трусики пропали – черт знает куда. Я был уверен, что вижу их не в последний раз. Она была явно довольна. Ее волосы сияли, как черный автомобиль в лучах утреннего света. На улыбающихся губах блестела свежая ярко-красная помада. Она снова изменилась.

 

ЛОВУШКА

Проклятая тачка не заводилась. Парнишка, который мыл мою машину, уже перебрался к другому автомобилю. Педро получал от меня двадцать пять баксов в неделю за то, что мыл мою машину по понедельникам, средам и пятницам. Я считал, что он родом из Гватемалы. Его тетка около года работала уборщицей в магазине Барбары, пока Барбара не уволила ее за воровство. Некоторое время спустя Барбара рассказала мне, что когда однажды утром она вошла в магазин, тетка моего Педро лежала на полу с головой негра-рассыльного между ног. Барбара иногда бывает совершенной пуританкой. После пяти минут отчаянных попыток я вылез из машины.

Мне удалось поймать такси-микроавтобус на улице рядом с «Риджент-Беверли-Уилшир». Водителем оказалась женщина лет тридцати с крашеными темно-рыжими волосами. Рядом с ней сидела немецкая овчарка, которая, казалось, спала.

– Не бойтесь, она не кусается, – сказала женщина сюсюкающим тоном. – Куда ехать?

Я назвал адрес. Женщина не имела понятия, где это находится. Как большинство таксистов в Лос-Анджелесе, она не знала всего города, только отдельные районы. Но она оказалась умелым, опытным водителем.

В Санта-Монике мы попали в пробку. Я закрыл окно, чтобы не дышать выхлопом автомобилей, и вскоре начал потеть.

– Кондиционер сдох, – объяснила женщина, глядя на меня в зеркало.

Мы угодили в ловушку. На север, юг, запад и восток тянулись ряды неподвижных автомобилей. Город, спроектированный или, по крайней мере, считавшийся, раем для автомобилистов, стал жертвой своих желаний. Тут застрял весь Лос-Анджелес.

Я не мог понять, зачем Фелисити понадобилось увидеться со мной. Мы встречались всего пару дней назад. Мне не хотелось снова ссориться с ней, но представлялась хорошая возможность попросить ее отдать документы на квартиру.

Мне потребовался почти час, чтобы добраться до ее дома. Я расплатился с водителем. Выходя из машины, я увидел, что немецкая овчарка неподвижна, и понял, что это всего лишь чучело со стеклянными глазами.

В квартире Фелисити играла громкая музыка – Лист. Это озадачило меня. Входная дверь была открыта. Я закрыл ее за собой. Что-то было не так. Затем я увидел мать, лежавшую на полу в своем черном домашнем халате. Она лежала неподвижно, как убитая. Я склонился к ней.

– Мама, в чем дело?

Что такое? Пришел тот неизбежный день, когда я найду свою мать мертвой?

Фелисити медленно потянулась за стаканом с водкой, стоявшим на ковре.

– Что случилось?

Когда Фелисити заговорила, ее голос был другим – более низким и грудным. Она выглядела так, как будто несколько дней не просыхала.

– Ко мне приходила Барбара, – сказала она.

– Барбара?

– Она рассказала мне, каким дерьмом ты оказался. Это меня не удивило. Ты всегда был дерьмом. Как и твой отец.

– Зачем она приходила к тебе? – я был удивлен и разозлен. Это не похоже на Барбару – плакаться, в жилетку, тем более избрав в наперсницы Фелисити.

– Она хочет, чтобы ты вернулся, один Бог знает – зачем. Я была рада, как хрен знает кто, когда твой отец ушел. Я годами пыталась избавиться от него.

Фелисити находилась в самом дурном настроении, но в ее оскорблениях появилось что-то новенькое. Я не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь говорила о своих отношениях с отцом. Она постоянно обвиняла меня в том, что я похож на него, но сейчас ударилась в воспоминания, очевидно, навеянные рассказом Барбары.

– Я видела его только раз после того, как он ушел от меня. Это было в Англии. Этот говнюк хотел взять у меня взаймы.

Черт! Совсем некстати сейчас обсуждать квартирные дела.

– Знаешь, Мэсон, после тебя был еще один ребенок.

– Что ты хочешь сказать – еще один ребенок?

– Я хочу сказать, что у меня был еще один чертов ребенок. Как будто одного тебя не хватало.

Фелисити была очень пьяна, а в таком состоянии она давала волю воображению. Хотя ее откровенность ошеломляла, она не обязательно была правдой.

– Короче говоря, мне вполне хватало тебя, и я отдала его в приют.

Сейчас она совсем опьянела, и, наливая водку в стакан, проливала ее на пол. Я попытался отобрать у нее бутылку. Фелисити довольно сильно толкнула меня в плечо. Я решил уйти. Черт с ней – и с документами.

– По крайней мере, ты никогда не просил у меня денег, – сказала она. – Выпей.

– Что именно говорила тебе Барбара? – я хотел выбраться из выдуманного прошлого. Меня интересовала Барбара, а не отец, которого я даже не помнил и о котором никогда не вспоминал.

– Она сказала, что ты трахаешься со всеми бабами в городе. А я сказала ей, что мой сын не может трахнуть даже дохлую овцу.

– Спасибо.

– Но она сказала, что любит тебя, и хочет, чтобы ты вернулся. Я ответила, что выгнав тебя, она совершила самый разумный поступок в жизни, и в моих глазах даже поднялась на несколько делений.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Я просто хочу, чтобы ты знал, как тебя все презирают.

Нужно было уходить. Фелисити стала совсем невменяема. Водка лилась по ее подбородку. Меня тошнило так же, как и ее.

– Не звони мне в офис. Черт возьми, я не желаю тратить время, чтобы выслушивать твои бредни.

Когда я был у двери, она окликнула меня.

– Мэсон! Еще кое-что. Я не хочу тебя больше видеть. Никогда. Ты слышишь меня?

– Очень хорошо слышу, – я захлопнул дверь. Пока я ловил такси, чтобы вернуться в офис, я пытался представить свою мать ребенком. Но не мог.

В приемной ждал молодой парень, одетый в костюм из черной кожи. Урсула разговаривала по телефону, составляя список заметок, предназначавшийся для меня. При моем появлении парень поднялся. У него были длинные черные волосы, темные брови, и он выглядел как ныряльщик из «Пучины», но без шлема.

– Мистер Эллиотт? – у него был неожиданно высокий голос.

– Да.

Он подошел ко мне, и, не сказав больше ни слова, ударил кулаком в живот. Я согнулся. Боль была выносимой, но я не мог сделать вдоха и упал на кушетку.

– Сейчас я вытряхну из тебя все твое дерьмо.

Парень снова набросился на меня. Я поднял правую ногу и изо всех сил лягнул его, почувствовав, как моя нога ударила его по левому бедру. Он завопил и снова пошел в атаку.

– Дерьмо! – вопил он. – Ты трахал мою девчонку!

– О чем ты говоришь, черт побери? – я подставил ему подножку, и он свалился рядом со мной на диван. – Какую девчонку? О чем ты говоришь?

– Молчи, подонок! Я говорю об Алексис! Парень схватил меня за шею. Я вцепился в его кожаную куртку. Мои пальцы скользили по черной коже.

Внезапно его хватка ослабла. Я не мог понять, почему. Он начал уползать от меня. Тут я увидел, что произошло: Урсула своей бледной рукой держала его сзади за промежность. Он не мог вздохнуть. Я лежал на диване, пока она оттаскивала его в буквальном смысле за причинное место. Я видел, как напряглась ее рука, и ногти впились в черную кожу его штанов. Парень выл и извивался. Для стороннего зрителя это должно было выглядеть комично.

Внезапно Урсула подсекла его сзади правой ногой, и пока он падал, отпустила его брюки. Потом быстро опустилась на колени рядом с ним. Какое-то мгновение казалось, что она хочет поцеловать его. Но она сжимала правой рукой его шею. Глаза у парня выкатились, он пытался кричать, но без особого успеха. Его ноги дергались, как у умирающего.

– Урсула! – я встал с дивана, все еще задыхаясь. Она сжимала ему шею до тех пор, пока он не отключился. Затем поднялась и оправила юбку.

– Я не знаю, кто он такой. Он сказал, что его зовут Родни Алдертон и что вы назначили ему встречу.

– Надо вызвать полицию.

– Я это сделала. Они едут.

– Где вы научились так драться?

– На курсах самообороны.

– Очень впечатляет. – Я посмотрел на человека, лежавшего на полу.

– Он будет в норме через пару минут, – сказала Урсула.

– Я никогда не видел его раньше. Очевидно, он приятель моей бывшей секретарши, Алексис, но я не имею понятия…

– Мистер Эллиотт, меня интересует только то, что касается моей работы.

Боже, эта женщина, подделавшая письмо Алексис и подбросившая его Барбаре, еще утверждает, что она тут совсем ни при чем!

Дверь кабинета открылась, вошли двое полицейских из Беверли-Хиллз.

– Что тут у вас?

Урсула рассказала о том, что видела. Я тоже дал показания, но не упомянул о письме.

Пока мы говорили, Родни начал шевелиться. Он кашлял и пытался подняться. Урсула отошла к телефону, чтобы ответить на звонок.

– Вы хотите выдвинуть обвинение?

Я колебался.

– Ну, я…

– Нет, я имею в виду его, – полицейский-негр указал на Родни.

– Я ничего не хочу, – произнес Родни слабым голосом.

– Нам все-таки придется составить протокол, – сказал полицейский.

– Я хочу уйти отсюда, – попросил Родни у полицейских, и те переглянулись.

– У нас есть ваш адрес. Я советую вам, ребята, держаться подальше друг от друга.

Полицейские то и дело бросали на Урсулу продолжительные взгляды. Они подозревали ее в чем-то? Возможно ли, что Урсула каким-то образом повлияла на Родни и натравила его на меня? Неужели эта женщина стояла за всем, что случилось со мной?

Полицейские ушли, Родни с ними. Урсула вернулась к работе.

– Я взяла на себя смелость назначить встречу с Полом Джасперсом и Джо здесь в полпятого.

– Прекрасно, но в два часа у меня встреча на «Юниверсале». Хватит ли времени? Моя машина сдохла. Пожалуй, стоит заказать такси.

– Не нужно. Я позвонила в гараж, и они прислали человека, который починил вашу машину. Теперь она работает идеально.

– Спасибо, – промямлил я. Как она узнала, что «БМВ» сломался? Я не возвращался в офис, чтобы сказать ей. Должно быть, видела в окно, как я пытаюсь завести машину. Однако, в приемной нет окна в переулок. Впрочем, неважно. Урсула видела все, знала все, держала все под контролем.

– Как здоровье вашей матушки? – ее голос был озабочен.

– Она прекрасно себя чувствует, благодарю вас, – не нужно было благодарить ее, – и спасибо, что помогли мне с этим сумасшедшим.

– Рассчитывайте на меня, мистер Эллиотт. Так что я передам подтверждение, что встреча состоится в полпятого?

– Конечно, – по крайней мере, хоть в чем-то я мог быть уверен.

 

БЕЗЖАЛОСТНЫЙ КРАСАВЕЦ

Покидая «Юниверсал», я почти в буквальном смысле наткнулся на Оза. Он пребывал в благодушном настроении.

– Мне хочется убить своего проклятого агента, – заявил Оз.

– Так убей. Это облегчит множество вещей.

– Согласен.

– Что ты здесь делаешь?

– Пытаюсь исправить то, что натворил Ларри. Он едва не сорвал сделку. Мы все утро провисели на телефоне. Мне кажется, он надувает меня, хрен знает зачем. Ведь я плачу ему жалованье из своих гонораров. Я приехал, чтобы самому потолковать с продюсерами.

– Может, помочь тебе?

– Нет, справлюсь. Когда-нибудь мы станем партнерами, приятель. Не сомневайся.

– Ну, – сказал я, – ты же меня знаешь. Как Софи? Вместо ответа Оз спросил:

– Как твоя секретарша? Она настоящая находка. Как ее зовут?

– Урсула.

– А-а… Загадочное имя, роскошное тело.

– Руки прочь, – сказал я почти всерьез.

– Ах – так?

– Ах – никак.

– Тогда передай мои наилучшие пожелания Барбаре! Ха-ха!

– Жопа.

На обратном пути я размышлял, найдется ли для Оза роль в фильме Джо Рэнсома. Сможет ли он сыграть типа, придуманного Полом Джасперсом, человека, которому нравится подчиняться другому? Интересная, нетипичная роль. Правда, Оз обойдется слишком дорого для дешевого проекта Джо, но с другой стороны, если сценарий окажется хорош, его можно будет уговорить. Правда, это дело второе. Сперва посмотрим, что скажет Джо насчет идей Пола.

Я не сразу узнал ее – девушку, которая разговаривала с Урсулой, когда я вошел в офис. Лимонный запах перемешивался со слабым запахом табачного дыма. Урсула курила – чтобы успокоить нервы или от злости? Или это маленький бунт? Я разрешил ей курить, когда захочет, так что, может быть, офис стал продолжением ее дома – а где он, кстати?

– Сильвия Гласс, Мэсон Эллиотт. – Урсула представила нас с девушкой друг другу, и в тоне ее голоса мне почудились нотки гордости. Теперь я узнал. Это была та актриса, что приехала из Нью-Йорка. Я оказался прав. Она походила на Барбару. И на девушку в коридоре отеля.

Я пожал ей руку – и странно: день был жарким, кондиционер работал ни в какую, а ладонь Сильвии была холодна, как лед. Видя этих женщин рядом, я, холодея, вспомнил незнакомку в черном и жертву ее сладострастия.

– Давайте немножко поговорим, – предложил я Сильвии. У меня оставалось еще полчаса до намеченной встречи с Джо и Полом. Мне показалось, что на лице Урсулы появилась довольная улыбка, когда я закрывал дверь в приемную. Знали ли они друг друга раньше?

Сильвия охотно рассказывала о себе и о своей страсти к боксу, хотя у меня сложилось впечатление, что кое-что она присочинила. Возможно, она действительно была хорошей актрисой.

Поэтому, находясь в благодушном настроении, я сказал, что готов взять ее под свою опеку на шестимесячный испытательный период. Сильвия была довольна, но я видел, что она и не ожидала ничего иного.

Затем я услышал голоса в приемной. Появился либо Пол, либо Джо. Я поднялся. Сильвия протянула мне руку. На этот раз она была не холодной на ощупь, а теплой и слегка влажной. Означало ли это, что она нервничала или лгала? Сильвия Гласс сжала мою ладонь с достаточной силой, чтобы послать в мой мозг шестнадцать вольт сексуального заряда. Уходя, она оставила номер своего телефона в Лос-Анджелесе.

– Это только временный номер, – Объяснила она, помахав рукой Урсуле, которая болтала с Полом.

– Давай поговорим минутку, пока не пришел Джо, – предложил я Полу.

Урсула спросила:

– Мистер Эллиотт, подать вам кофе сейчас или подождать, пока не придет мистер Рэнсом?

– Мы подождем, – ответил я. – Что вы думаете о Сильвии?

– Интересная девушка.

– Я взял ее к себе.

– Хорошо. Нам не придется жалеть, – она сказала так, словно идея взять Сильвию принадлежала ей.

Мы с Полом удалились в мой кабинет. Что Урсула имела в виду, сказав «мы»? Что она стала моим равноправным партнером?

– Если бы твоя секретарша могла играть, – сказал Пол, – она бы прекрасно подошла на роль Лулу.

Я мог бы сказать Полу, что она и так прекрасно играет свою роль.

– Слушай, когда ты будешь рассказывать свою историю, ради Бога, постарайся, чтобы она звучала не слишком банально.

– Лулу не может быть банальной.

– Только с твоей точки зрения, приятель. Ты забываешь, где находишься. Это тебе не Берлин.

– Поверь мне, все будет в полном порядке.

Пол не обманул моих ожиданий. Джо был очарован самим Полом не меньше, чем рассказанной им историей.

– Мне нравится эта идея насчет зависимости мужчин от женщины, но думаю, что в конце фильма он должен ее убить.

– Но это нелогично, – возразил Пол. – Она помогла ему найти себя и сделала так много для его бизнеса. Зачем ему убивать ее?

– Потому что она плохая, – вот почему. – Джо повернулся к Урсуле, которая сидела рядом и все записывала. Во время разговора Джо частенько оборачивался к Урсуле. Она заинтриговала его, как и многих других.

– А вы как думаете?

– Не мое дело давать советы, мистер Рэнсом.

– Но я вас спрашиваю. – Джо проглотил пилюлю и выпил кофе.

Урсула посмотрела на меня в поисках поддержки.

– Говорите.

Урсула нервно поглядела на Пола. Он кивнул. Нам всем было интересно услышать женскую точку зрения.

– Ну, допустим, что рассказ ведется от лица главной героини, тогда мы сможем узнать, почему она хочет его. Мы знаем, что притягивает его к ней, но что она видит в нем?

– Интересно, – сказал Джо. Мы ждали продолжения.

Урсула продолжала, теперь уже более спокойно:

– Мы относимся к ней, как будто она роковая женщина. Но может быть, в ее глазах он выглядит роковым мужчиной.

– Превосходно, – одобрил Пол. Я видел, что Джо тоже готов согласиться.

– Может быть, французское название «La Belle Dame Sans Merci» стоит перевести на английский и заменить женщину на мужчину. Что получится?

Пол ответил:

– «Безжалостный красавец».

– А почему бы не «Роковой мужчина», как сказала Урсула? – спросил я.

– Надо подумать, – произнес Джо. – Идея хорошая. – Он взглянул на Урсулу. – Но только вот вопрос: что такого женщина увидела в нашем герое, что заставляет ее так поступать? Помимо всего прочего, она организует убийство. Нужно придумать какой-нибудь сильный побудительный мотив, но только не деньги.

– Может быть, он просто очень красивый, – ответила Урсула. – Но я не писатель. – Как ни странно, она глядела не на Джо или Пола, а на меня. Неизвестно почему я ощутил неудобство. Что она подразумевает под словом «красивый»?

– Я попробую что-нибудь сочинить, – сказал Пол. – Дайте мне пару дней.

Все остались довольны результатами встречи. Урсула блестяще выполнила свою роль. Она вернулась в приемную, разговаривая с Полом. После того, как мы обсудили идею Пола, Джо на минуту остался со мной.

– Эта девушка, – произнес Джо, – как, ты говорил, ее зовут?

– Урсула. Урсула Бакстер.

– Неужто? Хм-м…

– Что значит «неужто»? – он что, не верил мне? Или не верил ей?

– Я хочу сказать, что мы знаем ее под именем Гала, разве нет?

– Гала?

– Не прикидывайся дурачком.

– Подожди минутку, – я мысленно потряс головой. – Что ты говоришь? Ты ее знаешь?

Джо перестал улыбаться.

– Урсула Бакстер – это Гала. Очевидно, это ее псевдоним. Ее настоящее имя никогда не появлялось в титрах.

– Гала? Черт побери, о чем ты говоришь? Какие титры?

– Ты никогда не видел фильм «Гала»? Это крутая порнография. Твоя секретарша играла Галу. Не пялься на меня так изумленно, Мэсон. У тебя хороший вкус. Твоя секретарша – порнозвезда. Если она так же хороша в кабинете, как в постели, ты будешь более чем доволен. Я просто потрясен, – Джо достал пилюлю. – Найдется стакан воды?

 

ГАЛА

Джо Рэнсом ошибался – не мог не ошибаться. Пока Урсула ходила в уборную, я подписал сегодняшние письма. Моя рука дрожала. Перед глазами все расплывалось. Я вспоминал ярость Оза, когда он узнал, что его подружка снималась в эротическом кино. Сейчас я ощущал точно такую же ревность. Но Урсула не была моей подружкой. Она была моей страстью.

Я безумно хотел увидеть этот фильм. Я начал воображать себе сцены из него. Всю оставшуюся часть дня, глядя на Урсулу, я видел эпизоды из «Галы». Когда она печатала, я видел, как ее тонкие пальцы ласкают пах какого-то безликого мужчины. Я видел, как он расстегивает ее блузку, видел его рот у ее сосков. Когда она лизала марку, я видел, как ее язык лижет его мошонку. Когда она сморкалась в салфетки «клинэкс», я воображал, что она вытирает со своих губ и подбородка сперму. Мной овладело настоящее безумие.

Застывшие фотографии – плод моей фантазии – превратились в фильм. В изящных позах натурщиц не осталось никакой тайны. Все было на виду. Никакого искусства, одно сексуальное возбуждение. В этих фантазиях Урсула лишалась своего характера, а я – своего. Нас не интересовало, кто мы такие. У нас не было имен, мы не играли ничьих ролей. Когда я пытался думать об этом, то понял, что в действительности никаких «нас» не существовало. Был только я. Но и я не существовал. Только она была материальна – плотная, плотская.

Дом Джо Рэнсома поразил меня. Я ожидал увидеть на улице Николз-Каньон в Голливуд-Хиллз что-нибудь вроде скромного современного дома, который может себе позволить иметь третьеразрядный кинопродюсер. Но когда я свернул с шоссе на проезд к дому, то оказался в настоящем средиземноморском мире. Дом Джо, вероятно, был самой прелестной итальянской виллой, какую я когда-либо видел. Одноэтажный, украшенный ставнями и огромными вазонами. Оштукатуренные стены, по которым карабкались вьющиеся растения, покрыты пятнами теней от деревьев авокадо. Я был в восторге. Такой дом наверняка бы понравился Барбаре.

Когда я подошел к дубовой двери, та сама отворилась, словно приглашая меня войти. На пороге стояла рыжеволосая девушка в белом платье. Ей нельзя было дать больше восемнадцати лет. Следом появился Джо.

– Заходи, Мэсон. Она уже уезжает.

Я улыбнулся девушке. Можно сказать, что она гармонировала с домом. Я едва обратил внимание на то, что Джо не пожелал представить нас друг другу.

– Увидимся, – сказал Джо девушке.

Я вошел в дом, но не смог удержаться и оглянулся. В этот момент девушка внезапно бросилась назад, повисла у Джо на шее и поцеловала его. Ее язык вытянулся во всю длину и вошел ему в рот. Я смутился и поспешил в холл, оставив их наедине.

Через несколько секунд Джо закрыл дверь. Девушка в белом ушла.

– Им только дай охмурить тебя, – пробормотал Джо.

Давеча он пригласил меня посмотреть «Галу». Я позвонил ему в тот же вечер после разоблачения. Джо сказал мне, что у него есть пиратская кассета с фильмом. Он не хотел давать ее мне, но пригласил посмотреть у него. Мои отношения с Джо после нашего совещания явно стали более тесными. Ему нравился Пол, и он с нетерпением ждал начала работы над проектом.

Джо усадил меня в своем кабинете и снял с полки кассету.

– Ты настоящий коллекционер! – изумился я, глядя на его собрание фильмов.

– Я черпаю из них идеи. Сейчас я мало читаю, но мне нравится смотреть эту чушь.

Судя по надписям на кассетах, я понял, что Джо собирает в основном эротические фильмы. Становилось очевидно, почему он как продюсер собирался сделать вклад именно в эту область. «La Belle Dame Sans Merci», или «Роковой мужчина», или как там фильм будет окончательно называться, скоро займет место на этих полках.

Джо вставил кассету и убрал со столика на диван вазу с желтыми розами, стоявшую между мной и «Мицубиси» с большим экраном, который должен был стать моим компаньоном на ближайший час или два.

– Я покину тебя. Мне нужно кое-куда позвонить. Загляну снова через час. Насколько я помню, фильм длится не больше часа.

Люди часто говорят, что порнография – пустой опыт, опустошающий, если вам так больше нравится. Спустили – и до следующего сеанса. Так гласит теория, и, может быть, она права. Но когда вы знаете женщину, за которой следите на экране, если она в каком-то смысле близка вам, тогда фильм действует на вас совершенно по-другому. Вы попадаете за пределы страны сексуальных наслаждений. Сидя в одиночестве в кабинете Джо и просматривая «Галу», я попал в мир, о существовании которого почти не подозревал, – в мир, полный страха и боли. Наблюдая за картинами половых актов, я погрузился в паническое состояние, которого не испытывал с тех пор, как был ребенком и жил вместе с Фелисити.

«Гала» далеко превзошла мои ожидания и фантазии. Сюжет фильма был прост. Галой звали женщину, одиноко жившую с двумя кошками в доме на берегу моря. Она ничего не делала, только лежала или бродила вокруг дома почти без одежды. Люди, попадавшие на пляж – мужчины и изредка женщины – замечали ее и осмеливались взойти по деревянному крыльцу в ее владения. Гала, не произнося ни слова, обольщала всех пришельцев, и занималась любовью с каждым из незваных гостей, сменявших друг друга.

Все половые акты были очень выразительны. Сперва появился человек, выгуливавший на пляже своего пса. Пес сидел на веранде, пока Гала снимала с мужчины брюки и массировала его член пеной для бритья. Потом она мыла его в чаше с водой и сушила феном. Почему-то я ждал, что она достанет бритву и сбреет у мужчины лобковые волосы. Лицо Галы появлялось очень редко, и я все еще сомневался, что это Урсула. Я очень внимательно следил за ее пальцами. Конечно, они очень походили на пальцы Урсулы, но я не мог убедить себя, что они принадлежат ей. Я заставил себя поверить, что Урсула могла сниматься в тех кадрах, где было видно ее лицо, но на крупном плане играл кто-то другой.

Но, конечно, я был не прав. В следующем эпизоде в ее доме появилось двое парней. Когда Гала сосала член одного, а потом другого, я чувствовал себя так, словно падаю с верхнего этажа небоскреба. Я почувствовал во рту вкус рвоты. Ее рот и губы принадлежали мне. Мне! Этот эпизод кончался тем, что оба парня, отталкивая друг друга, пачкали спермой ее живот. Они старались попасть ей в пупок.

В этом месте я остановил ленту и взял бутылку с минеральной водой, стоявшую на лакированном столике рядом с телевизором. Стакана под рукой не оказалось, и я выпил из горлышка. Шипучая вода очистила рот от вкуса блевотины, но ощущение горлышка бутылки во рту вызвало эрекцию, которой я уже не мог сдержать. Если бы в этот момент вошел Джо, я был бы смущен.

Я сел, скрестив ноги, и стал смотреть третий эпизод. В дверях появилась традиционная фигура коммивояжера. Он продавал книги по эротическому искусству для всех возрастов. Пока Урсула разглядывала репродукции, лысый коммивояжер снимал штаны. У этого типа был самый длинный член, который я когда-либо видел. Он вытягивался почти до его колен. Урсула гладила член, пока тот не затвердел. В нем было, должно быть, пятнадцать дюймов, но он так и не пожелал вставать. По-настоящему это произошло, тогда когда она начала шлепать им по своим маленьким грудям. Вся эта сцена была гротескно-смешной. Я был уверен, что по замыслу режиссера зритель должен смеяться, но лично я не мог. Я глядел на груди Урсулы. Они были точно такими, как я представлял, и не совсем подходили к ее телу, а казались опухолями, выросшими у нее из ребер в результате какой-то болезни, но все же были очень нежными, так что я начал опасаться, что изгибающаяся дубинка оставит на них синяки. Наконец, она возбудила посетителя, играя его мошонкой. Она теребила ее обеими руками, пока у коммивояжера не началось семяизвержение. Капала сперма, но пенис так и не встал. Я сделал вывод, что с таким размером иначе не бывает. Пенис торчал вниз под углом в сорок пять градусов. После его ухода Гала вытерла пол салфетками «клинэкс».

Потом она сидела одна, смотрела книгу, оставленную коммивояжером, а я оцепенел перед экраном. Неужели Урсула действительно делала все эти вещи, обхаживала всех этих мужчин – зачем? Ради денег? Из того, что мне было известно, я был уверен, что ей платили не слишком много. Наконец, глядя на обнаженное тело Урсулы, я понял, что оно едва ли подходит для крутых порнофильмов. Она не была чувственной в общепринятом смысле. Она была худощавой, даже угловатой, более привлекательной в одетом виде. До сих пор для меня Урсулой были черные волосы и красная одежда, но сейчас я думал, что никогда не смогу изгнать эти кадры из своей памяти. Я знал, что всегда буду видеть в ней Галу.

После появившихся на экране крупным планом эротических иллюстраций из книги, следовали кадры мастурбаций Галы. Они произвели на меня совершенно другое впечатление. Теперь рядом с ней не было мужчин, и я больше не чувствовал неистовую ревность и дурноту. Я был наедине с ней. Когда она разглаживала волосы и губы вокруг вагины, мое сексуальное возбуждение усилилось. Когда она лизала свои пальцы, меня окатила волна счастья. Я переживал оргазм – не внезапный, похожий на удар током, но мягкий и медленный, словно меня увлекал поток теплой воды. Это чувство возникло во всем теле, как будто я испытывал эффект приема чудесного наркотика. Некоторое время я вообще не глядел на экран. В моем мозгу возник новый экран, и на него проецировались фантастические кадры желания и удовлетворения, воспоминания о том, как я просыпаюсь и снова погружаюсь в сон, подобно ребенку, как меня поднимают и мягко обнимают. Я ничего не слышал. Отсутствие звуков было отсутствием страха. Тошнота прошла. Наконец-то я остался один. Но внутри меня, в моем теле, жила Урсула. Когда двигался я, двигалась она. Когда она дышала, я тоже дышал.

Когда я снова сосредоточил внимание на телеэкране, то рядом с Галой увидел девушку. Я не знал, откуда она взялась. Наверное, пропустил этот момент. Девушка поставила на пол какие-то коробки. Вероятно, она была в супермаркете. Я пытался сосредоточиться. На Гале был красный шелковый халат. Она приблизилась к девушке и поцеловала ее в губы. Девушка начала гладить Галу через ткань. Ко мне вернулась способность сознавать, и я узнал девушку. Я подался вперед к экрану, чтобы рассмотреть получше.

Мысленно я не сомневался: эта девушка была той самой, которую Урсула тащила по полу в коридоре отеля. То же лицо и волосы, то же атлетическое телосложение. Все то же самое. Это не почудилось мне, и не могло быть совпадением. Женщина в черном – теперь в красном – и ее жертва.

Девушка опустилась на колени, ее пальцы гладили, царапали шелковую ткань. Урсула смотрела, как та медленно развязывает узел на ее черном кушаке. Руки девушки распахнули халат на поясе. Тело Урсулы выглядело по-другому – не такое худое, кожа мягче. Настала кульминационная минута. За окнами дома солнце садилось в океан. Комнату пронизывали желто-золотистые лучи. Резкий дневной свет сменился романтическим закатным свечением.

Девушка просунула голову между ляжек Галы. Урсула закрыла глаза в ожидании. Руки девушки гладили напряжение ноги Галы, язык приник к темному мыску. Урсула наклонилась и ухватилась за светлые волосы девушки. Затем она тоже опустилась на колени. Они целовали и ласкали друг друга.

Лежа на полу в закатном свете, женщины раздевали друг друга. Гала аккуратно, словно боясь их порвать, стянула с девушки трусы, поднесла их к лицу. Девушка лизнула левое ухо Урсулы. Ноги Галы чуть раздвинулись, когда, взявшись рукой за правую грудь девушки, она наклонилась и потянулась губами к соску.

Тут в кадре появилось неясное лицо мужчины за окном, наблюдавшего за сценой. Женщины не видели его. Но я видел, что он мне не понравился. Я знал, что он сейчас все испортит. Он собирался вторгнуться в мою фантазию, принадлежавшую только мне.

Женщины встали, продолжая целоваться, и, обнявшись, направились в ванную. Девушка погрузилась в воду. Урсула стала намыливать ее сияющее тело.

Я не мог поверить глазам. На экране происходило точное воплощение моих фантазий. Они обе оказались в проклятой ванне. Мне стало страшно. Я нажал на кнопку, чтобы остановить кадр, перемотал пленку назад и включил свет, желая удостовериться, что мне не почудилось. Да, все так и было, но я действительно видел все это раньше в своем воображении. Конечно, в фильме все было не совсем так, как я нафантазировал. Иначе я бы сошел с ума. Урсула и девушка занимались любовью, а затем вылезли из ванны. Наконец, они вышли в спальню и заснули, держа руки друг у друга между ног. В фильме не было ни смерти девушки, ни убийства. Но с другой стороны, этого и не должно было быть. Смерть девушки произошла в Нью-Мексико. Разве я не видел лично ее последствия?

Должно быть, пока Урсула снималась в «Гале», у нее завязался роман с этой девушкой. Все очень просто, детектив Эллиотт. Я не совсем точно решил загадку, но кое-что мне удалось обнаружить. Мысленно я хотел выключить видеомагнитофон, решив, что фильм кончился, и в этот момент получил электрический удар силой в тысячу вольт.

Мужчина, который подглядывал за женщинами, тихо проник в дом. Объектив проследовал за ним в спальню. До этого момента мужчина находился в тени, но спальня Галы была освещена свечами. Когда он вступил в мерцающий свет, я узнал его лицо.

– Нет! – закричал я. – Нет! Это невозможно!

Я нащупал пульт управления, перемотал пленку и снова увидел его. Этим мужчиной был я. В этом не было сомнения.

 

ОТЗВУКИ УБИЙСТВА

Кровь стучала у меня в висках. Мужчина смотрел на Галу. Она медленно пошевелилась, осознав его присутствие, поглядела на него и улыбнулась. Улыбка Урсулы была настоящим чудом. Я никогда не видел ничего подобного. Ее улыбка, когда она разбудила меня после ночевки в офисе, была свежей и милой. Но сейчас это было что-то новое. Она была рада видеть, меня, то есть этого мужчину, у себя в комнате. Она высвободилась из объятий девушки, не разбудив ее. Девушка перевернулась на спину. Ее груди шевелились. Гала положила руку на ее левый сосок и успокоила ее.

Затем Урсула подошла к мужчине. Он снял свою легкую куртку, она забрала куртку у него, понюхала и аккуратно повесила на стул. Они не произнесли ни слова. В этом фильме никто не произнес ни слова – кроме меня. Я разговаривал с самим собой, мое внимание разделилось между обнаженным телом Урсулы, освещенным свечами, и мужчиной, который был мной.

Она начала раздевать его. Чертова камера перестала следить за его лицом, и сфокусировалась на ее пальцах. Они двигались, как будто исполняя ритуал, расстегивая пуговицы и молнии, снимая с мужчины одежду. Затем просунула руку через отверстие в его боксерских трусах. Ее ладонь двигалась внутри трусов. Лица мужчины не было видно. Но он реагировал точь в точь, как я. Я корчился от удовольствия.

Теперь одежда мужчины грудой лежала на полу спальни. Сам он лежал рядом на меховом ковре. Гала наклонилась над ним, целуя его соски, – скорее как голодный ребенок, чем похотливая женщина. Лицо мужчины по-прежнему было нечетким, и это выводило меня из себя. Правда, для зрителя мужского пола, для которого предназначался фильм, это не имело ни малейшего значения. Они хотели видеть Галу, а не какого-то анонимного типа. И Гала была перед ними.

Она раскрывалась перед этим человеком так, как не раскрывалась ни перед одним другим мужчиной в фильме. Цепочка, связывающая нас, начиная от коридора в отеле и кончая этим фильмом, была непостижимой, необъяснимой никакими совпадениями. Пока Гала с жаром обрабатывала мужчину, не давая ему дотронуться до себя, девушка на кровати постанывала во сне.

Наконец, мужчина издал длинный замирающий крик. Он, не я. Со мной случилось нечто иное, то, чего не случалось со мной с детства. Я плакал.

– Понравился фильм? – Джо заглянул в дверь, когда я перематывал кассету.

– Мерзость, – ответил я глухо, избавляясь от накопившихся эмоций.

– Так что ты теперь думаешь о своей секретарше?

Возвращаясь в офис, я даже не замечал пробок на дорогах. Она заставила меня заплакать, но я не понимал как это произошло.

Когда я вошел в офис, Урсула говорила по телефону. Я не мог заставить себя долго смотреть па нее. Картины, порождаемые воображением, застилали мне зрение. Все казалось хуже, чем я предполагал. Каждый ее жест, каждый взгляд напоминали о Гале. Теперь я мог понять, какой эффект я производил на Алексис, сам того не подозревая. «La Belle Dame Sans Merci». Вероятно, Урсуле я был неинтересен. Так же, как Алексис была неинтересна мне.

Входя в свой кабинет, я едва не споткнулся о собственный чемодан. Урсула появилась в дверях.

– Его принесла Барбара. Она сказала, что если вы хотите позвонить ей, то обычно она по вечерам дома.

– Спасибо, Урсула, – я едва не сказал «Гала». Она понимала, что я чем-то возбужден. Возможно, решила, что это вызвано известиями о Барбаре.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Нет, спасибо. Но думаю, что сегодня уйду пораньше. У меня есть кое-какие дела.

– Не беспокойтесь. Вы выглядите уставшим. Я закрою офис.

Снова эта улыбка! Я должен знать, что ее вызвало. Черт! Вот оно! Улыбка! Улыбка Урсулы, испытываемое ею удовольствие – вот что заставило меня зареветь.

Конечно, это абсурд, чтобы босс провожал свою секретаршу домой. Когда Урсула только начала работать, она дала мне свой телефонный номер – но не адрес. В то время я не думал об этом. Она говорила, что живет в доме у подруги, которая уехала в Европу. Только сейчас я сообразил, что судя по номеру телефона, она жила в Беверли-Хиллз.

В эту пятницу я рано ушел с работы, примерно в полпятого, и зашел в кофейную лавку через улицу. Из предосторожности я откатил машину от офиса и припарковал ее в подземной стоянке ближайшего супермаркета. Должен признаться, что хотя я крайне интересовался этой женщиной, я не пытался исследовать ее жизнь. Я не слишком-то умелый детектив. Мне хватало того, чтобы воображать события, придумывать сцены, воссоздавать происшедшее. Постоянное присутствие Урсулы в моей жизни, ее физическая близость в течение дня, были достаточным стимулом.

Она вышла из офиса в полшестого и направилась по улице в сторону «Уилшира». Я вышел из магазина и последовал за ней по другой стороне улицы. Рабочий день кончался, на улицах было довольно много пешеходов, и увидеть меня было не так-то просто. Урсула перешла улицу и взяла такси, стоявшее у отеля «Беверли Уилшир». Плохо дело. Как мне поймать такси и последовать за ней, так, чтобы Урсула меня не заметила?

Я подождал, чтобы увидеть, куда поедет ее такси. Пришлось рисковать. Я пересек улицу и подошел к стоянке такси точно в тот момент, когда ее машина повернула на запад. Я надеялся, что она не заметила меня. К счастью, напряженное движение было мне на руку. Я сел в такси и мы поехали на запад, следуя за Урсулой. Нас разделяли две машины. Транспорт еле двигался. Но пробки, которые я обычно проклинал, теперь были моим союзником.

Мы то и дело останавливались. Я следовал за Урсулой к западу вплоть до Санта-Моники, держа направление точно на закатное солнце. Это казалось путешествием во сне – медленное, рывками, движение навстречу разгоравшемуся над океаном пурпурному свету. Внезапно такси Урсулы остановилось рядом с ювелирным магазином Барбары. Я почувствовал приступ паники, когда она вышла из такси и подошла ко входу в магазин. Она попробовала открыть дверь, но та была уже заперта. Барбара ушла домой. Урсула вернулась в такси, которое направилось на север через Санта-Монику в сторону Венеции.

Быстро темнело. О чем Урсула говорила с Барбарой? Очевидно, они не договаривались о встрече, раз Барбары не оказалось в магазине. Урсула хотела сказать ей что-то, но что? Возможно, что-нибудь насчет Фелисити. Нет, не может быть. Барбара, вероятно, говорила обо мне. Но что она сказала? Должно быть, она также рассказала Урсуле, где находится ее магазин.

«Заходите в любое время. У меня есть всякие забавные штучки», – мог я представить себе слова Барбары. Меня окружали сплошные тайны. Но все же ничего из того, что случилось на моих глазах, не беспокоило меня так, как зрелище раздвинутых ног Урсулы, ковра, расширяющейся щели, пальцев лысого человека, погружающихся в ароматную плоть. То, что я испытал при просмотре «Галы», было безумным приглашением к каким-то извращениям, к ужасному погружению в бездну. Я оправил брюки, ерзая на заднем сиденье такси – у меня снова началась эрекция.

Мы ехали вдоль Мэйн-стрит в Венеции, этой причудливой свалки, населенной художниками и преступниками, где живописец с мольбертом сталкивается с наркодельцом.

Такси Урсулы снова повернуло на запад и остановилось у «Ребекки», фешенебельного бара и ресторана, где подавали мексиканскую кухню. Урсула вышла из машины, расплатилась с водителем и направилась внутрь ресторана, проталкиваясь сквозь толпу.

Я решил ни в коем случае не отпускать такси. В Венеции не так-то просто найти свободное такси, а если Урсула закажет машину из бара, я буду не в состоянии проследить за ней. Поэтому я стал ждать на другой стороне улицы. Мой шофер начал нервничать. Он неотрывно глядел на меня в зеркало заднего вида. Тогда я вручил ему стодолларовую бумажку, чрезвычайно обрадовав беднягу, и тот начал читать книжку.

После пятнадцати минут ожидания мне захотелось пойти покурить. Мое терпение истощалось. Не зная, правильно ли поступаю или нет, я вышел из такси и вошел в ресторан. Я знал, что там будет полно народу. Пока я сидел в машине, туда вошло сотни две посетителей. Прикрытие мне обеспечено. Если она случайно увидит меня, то решит, что это совпадение. У меня было готово объяснение.

В ресторане было хуже, чем в зверинце. Шум музыки и разговоров оглушал. Я бывал в «Ребекке» раза два или три, но никогда не видел здесь столько народу. Мне потребовалось десять минут, чтобы найти Урсулу. Нужно было соблюдать осторожность. Я не видел ее со своего места, и было вероятно, что я могу натолкнуться на нее, не желая этого. Но я мог найти ее, поднявшись на балкон ресторана и осмотрев помещение сверху во вспышках зеленого и оранжевого света. Там-то я принялся наблюдать.

На каждого мужчину тут приходилось не меньше чем по три женщины. Здесь сошлись будущие актеры, мнимые художники, люди из музыкального бизнеса, возможно, даже парочка детективов. Как и в моей жизни, в «Ребекке» властвовали женщины. Мимо меня протолкнулись две женщины, занятые спором. Пара сисек задела мой пиджак. Даже не извинилась. Я ответил тем, что нарочно уставился взглядом ей в грудь. Это было ошибкой. Я снова начал думать о «Гале». И тут же увидел ее.

Она сидела за одним из немногих столиков для тех, кто не брал еду, разговаривая с бородатым мужчиной лет пятидесяти. Говорил только он. Она слушала. Между ними лежали какие-то бумаги, но услышать или увидеть что-нибудь было невозможно. Урсула постоянно кивала. Похоже, что мужчина, выглядевший как архитектор или дизайнер, давал ей советы. Урсула непрерывно курила. Затем она перегнулась через столик, прикоснулась к его руке и сжала ее. Она была обеспокоена. Что он сказал ей? Очевидно, что-то серьезное.

Мужчина встал из-за стола, вероятно, чтобы выйти в уборную. Пока его не было, Урсула сделала глоток из его стакана. Свой она уже допила. Внезапно она бросила взгляд в мою сторону. Я поспешно отвернулся, делая вид, что разговариваю с группой людей, стоявших рядом со мной. Вероятно, она не заметила меня. Я молил Бога, чтобы это было так.

Когда я снова поглядел в ее сторону, мужчина уже возвращался к столику. Урсула указала ему на гигантского крокодила, висевшего у них над головой. Похоже, они обсуждали интерьер «Ребекки», показывая друг другу на причудливые украшения вокруг бара. Там были развешены маски, черепа и прочие предметы из папье-маше, напоминавшие о карнавале смерти.

Наконец, Урсула встала, чтобы позвонить по телефону. Я решил, что она заказывает такси. Настала моя очередь двигаться. Наблюдая, как она пробирается к телефону, я заметил, что она болезненно, даже смертельно бледна. Во вспышках зеленого света она казалась призраком. Я думал о ее наготе в «Гале», сексуальных излишествах, как она ждала партнеров – ее тело было еще большей маской, чем лицо. Зная почти каждую морщинку на ее теле, я по-прежнему ничего не знал о ней самой. Но в конце концов, «Гала» – это всего лишь кино.

Наконец, приехало такси. Она распрощалась со своим другом, расцеловав его в обе щеки на французский манер. Бумаги, которые они обсуждали, она забрала с собой. Мой водитель отложил книгу, и мы направились во вторую часть ночной поездки.

– Вы не возражаете, если я включу музыку?

– Нет, нисколько, – разрешил я.

– Я очень люблю оперу, – сказал водитель. И под мелодию Верди мы ехали за Урсулой в сторону бульвара Сансет. Темное шоссе вело нас прочь от океана. Мы выехали на Сансет, снова приближаясь к Беверли-Хиллз. Урсула повернула на Бенедикт-Каньон.

– Не слишком приближайтесь к ним, – предупредил я шофера.

Находясь ночью на второстепенной дороге, очень легко выслеживать другой автомобиль. Теперь мы оказались на Ла-Сьело. Странно. Раньше на этой улице жил Оз, но потом переехал, не в силах вынести постоянных туристов-зевак. Конечно, они смотрели вовсе не на него, но может быть, это и была настоящая причина его переезда. Они глазели на соседний дом, где Шарон Тейт и ее друзья были убиты бандой Мэнсона.

Урсула свернула в проулок в дальнем конце извилистого шоссе, в двух сотнях ярдов от злосчастного дома. Она вышла, заплатила шоферу, и сама открыла ворота. Мы же проехали мимо, как будто направлялись куда-то дальше. Урсула не обернулась, когда фары такси выхватили ее из темноты. Я дал своему водителю двадцать долларов вдобавок к сотне.

– Я бы ни за какие деньги не согласился жить здесь, – сказал он вместо благодарности. – Жуткий район.

Я остался один. Я не знал, где найду такси, но это меня не волновало. Пока я шел к дому, звук собственного Дыхания казался мне очень громким. Я играл в опасную игру. Любой патруль принял бы меня за вора, а полиция в Беверли-Хиллз любит сначала стрелять, и только потом разбираться.

Дом оказался на удивление большим, построенным в испанском стиле двадцатых годов. Сзади находился небольшой сад с пустым плавательным бассейном. Несмотря на заброшенность этого места, за садом явно следили, но без особого интереса; такие дома в Беверли-Хиллз принадлежат старикам, и местные дельцы с недвижимостью не спускают с них глаз, ожидая, когда владельцы умрут.

С холмов донесся крик совы. В одном из окон первого этажа зажегся свет. Я подошел к окну по тропинке через газон. Снаружи дом не освещался, что было и хорошо и плохо. Хорошо, потому что меня трудно увидеть, и плохо, потому что я тоже почти ничего не видел.

Я подошел к окну и через ажурные шторы увидел Урсулу, перемещающуюся по комнате. Она была в халате, похожем на мужской. Она открывала буфет. Комната, вероятно, предназначавшаяся для гостей, была почти не обставлена. Значит, это не спальня Урсулы, но глядя на то, как она здесь ходит, у меня сложилось отчетливое впечатление, что это ее дом, даже если она жила здесь не одна.

Из буфета она достала кожаный костюм, свалила его на кровать и исчезла из поля зрения. Когда она вернулась, на ней были только красные трусики и черные носки. Это было что-то новое. Я испытал странный шок. Урсула была почти голой, но это происходило не в фильме и не в моем воображении. Во-первых, это не производило никакого эффекта. Странно, но я не испытывал возбуждения, пока Урсула не начала надевать черную кожаную одежду.

Сперва она натянула брюки. Они были очень узкими, и она влезла в них не без труда. Может быть, она принимала ванну, и ее кожа еще не обсохла. Она едва не проиграла битву и обессиленно присела на край кровати. Раньше я никогда не видел и не воображал Урсулу в брюках. Она сидела на кровати, глядя едва ли не в мою сторону. Я отступил от окна на пару шагов. Наконец, она натянула брюки и встала, разглаживая черную кожу на ляжках. Она повернулась ко мне спиной, и я услышал звук застегиваемой молнии. Затем она наклонилась и покрутила задом, чтобы разместиться в штанах поудобнее. Это было более эротично, чем в кино, потому что я видел реальное, бессознательное и неуклюжее движение.

Затем настала очередь куртки. Она надела ее, по очереди просовывая руки в рукава. Молния застегнулась, спрятав ее грудь. Когда она надела черные кожаные перчатки, я понял, что наблюдаю стриптиз наоборот. Она полностью спрятала свое тело от меня, и я остался с одними лишь воспоминаниями.

Наконец, Урсула, влезла в кожаные ботинки, потопталась, чтобы они получше сидели на ноге, и вышла из комнаты. Свет погас.

Следующие две минуты ничего не происходило. Я терялся в догадках. Отойдя от окна, я оказался с другой стороны от темного дома. Затем я услышал, как распахнулась дверь гаража и бесшумно направился на звук. Кто-то приехал? Но я не слышал звука подъезжающей машины.

Наощупь двигаясь вперед в поисках позиции, откуда мог бы незаметно наблюдать за гаражом, я начал воображать, зачем она одевалась в кожаный костюм. Я представил, что она, как та героиня Джейн Фонды, по ночам приезжает к богатым клиентам и развлекает их сексуальными фантазиями.

Затем я услышал пулеметный треск мотоциклетного мотора. Подойдя к воротам гаража, я увидел Урсулу, в шлеме, подобно ангелу смерти, выезжающей из гаража на мотоцикле. В этом не было ничего эротического. Никто бы не мог сказать, что машиной управляет женщина. Она выехала в проулок и свернула на шоссе. Рев мотора затих вдали вместе с мерцающим светом единственной фары.

Наступила тишина. Звери, ночные птицы и далекие автомобили создавали причудливый звуковой фон. Решение родилось немедленно. Я должен проникнуть в дом. Дверь гаража осталась открытой. Я уверенно направился к ней. Это и мой дом, – говорил я себе, – Я имею право войти в него. Я хотел видеть интерьер дома так же страстно, как хотел видеть Урсулу.

Я вступил в темноту гаража. Там стояла машина, красная «хонда-сивик». В задней стене гаража оказалась дверь, ведущая в дом. Я надеялся, что она не заперта, и нажал на ручку. Ручка была тугой – ею редко пользовались. Наконец, она медленно повернулась, и я вошел в дом. Издалека донесся женский крик, за которым последовала тишина. Реакция на насилие, на известие о неверности, начало родовых схваток? А может быть, это прилетел крик из прошлого, отголосок безумного убийства, которое сделало Ла-Сьело знаменитым.

 

БЕССОННАЯ НОЧЬ

Я включил свет на кухне. Может быть, это было опасно, но необходимо. Я должен удостовериться, что сигнализация не включена. Но затем я понял, что она должна была сработать уже тогда, когда я вошел в дом из гаража. И вообще, если бы Урсула включила сигнализацию, то она бы, конечно, позаботилась и о том, чтобы запереть дверь кухни и закрыть гараж. То, что она вообще не заперла дом, само по себе было несколько странно.

В кухне было на удивление пусто. Я не видел никакого новомодного оборудования, которое характерно для домов в Беверли-Хиллз. В сущности, кухня выглядела так, как будто много месяцев здесь никто ничего не готовил. Я не чувствовал специфического кухонного запаха.

В центральном холле мебели было мало – большой дубовый стол, четыре тяжелых кресла, ветхий диван красной кожи, и широкий потертый арабский ковер, покрывавший пол, выложенный мексиканской терракотовой плиткой. Было похоже, что тот, кто жил здесь когда-то, выехал, оставив так мало мебели, что дом нельзя было даже сдать. Атриум освещался только огромным железным канделябром с шестью мерцающими белыми свечами, каждая толщиной в четыре дюйма. Из открытого камина исходил запах обгорелых поленьев из дерева гикори. Но сейчас огня в нем не было. Камин не разжигали несколько дней, а может быть, недель.

Я поднялся по скрипящим деревянным ступеням и огляделся. Этот дом принадлежал прошлому. Он мог стать сценой для пьесы викторианских времен, и совершенно не походил на то, как я представлял себе жилище Урсулы. Я видел ее в квартире современного дизайна, исключительно опрятной, чистой до умопомрачения, похожей на фотографии Хелмана. После просмотра «Галы» я временами воображал Урсулу в том доме на пляже. Правда, теперь меня в этой женщине уже ничто не могло удивить.

Четыре комнаты наверху были грязными, затхлыми и пустыми. Я включал свет и тут же выключал, чтобы убедиться в этом. Голые лампочки под потолком и больше ничего. Правда, в одной комнате стояла незастеленная кровать. Теперь я понимал, почему Урсула не беспокоилась о сигнализации. Здесь было нечего брать. Все ключи к ее жизни находились в главной спальне. Меня вел туда запах вербены.

Самая большая из верхних комнат, как и атриум, освещалась гигантскими свечами. Свечный дым тоже отдавал лимоном. Это была спальня Урсулы, навевающая религиозное чувство, подобно маленькой церкви. Я стоял перед алтарем – местом, где она ложилась спать и просыпалась, где она одевалась и раздевалась. В ризнице она принимала душ. Вон там она подкрашивала свои красивые губы, стоя перед иконой, которой служило ее отражение. Тайна пряталась здесь, как живое существо.

Порядка в спальне было немного, она скорее напоминала внутренности дамской сумочки. Здесь было тесно от мебели, большой и маленькой, предназначенной как для гигантов, так и для карликов. Дверь высокого шкафа распахнута, как будто кто-то внезапно выскочил изнутри. Сам шкаф был полон одежды на все случаи жизни – бальные платья, вечерние платья, брючные костюмы, даже подвенечное платье из кремового сатина с кружевами. Кто ее муж? Живет ли он с ней? Нет, мужской одежды здесь не было. Джемперы и белье раскидано на стульях, на незастеленной кровати, перед трюмо и по всему полу. У меня родилось чувство, что здесь жила не одна, а десять женщин.

Кроме того, здесь были горы книг – некоторые на полках, другие валялись на кровати или на полу. Я увидел полное собрание Д. X. Лоуренса, тома Бальзака, а на столике рядом с кроватью – «Пропавшую девушку». Насколько я видел, здесь не было новых книг, всей этой современной макулатуры. Только классика в старых изданиях.

На туалетном столике, заставленном старинными флаконами с парфюмерией, украшениями и тюбиками с помадой, я увидел бронзовый перстень. Я взял его и невольно выругался, узнав перстень. Это был перстень Барбары. Я подарил его ей год назад на день рождения, купив у нее же. Заплатил за него и тут же вручил ей.

Как он мог здесь оказаться? Может быть, Урсула случайно купила его в магазине? Нет, это невозможно. Барбара никогда не продавала дубликаты. Мне стало немного страшно. Интересно, ждут ли меня еще сюрпризы?

Я увидел черную лакированную шкатулку, попытался открыть ее, но она была крепко заперта – единственная запертая вещь в доме. Я поставил ее на место. На блестящей поверхности остались отчетливые отпечатки пальцев. Правда, я оставил отпечатки уже по всему дому.

На письменном столе лежала пачка бумаг, похожих на карты. Я поднес одну из них к свече. Похоже на карту Вселенной. Сверху было надписано имя: Урсула Бакстер. Я рассмотрел лист и понял, что это астрологическая карта. Все эти значки, цифры, круги и пересекающиеся линии определяли ее судьбу. Или предназначение в жизни – называйте, как хотите. Я положил карту на место.

Нужно было уходить, причем немедленно. Я понимал это, и все же, как завороженный, не мог сдвинуться с места.

Я подошел к кровати и почувствовал запах – запах ее тела, а не вербены. Я хотел лечь в кровать, лежать там, где лежала она, быть с ней, переплетя руки и ноги. Я чувствовал лихорадку. Под подушкой я нашел книгу в кожаном переплете и открыл ее. Внутри – записи от руки. Видимо, дневник.

Я начал читать. Ее почерк, похожий на почерк архитектора, был более четким, чем ее рукописные заметки в офисе – более крупные буквы, больше уверенности:

«Недавно я прочла, что жанр романа придуман японскими женщинами в четырнадцатом веке. Эти женщины были грамотными, в отличие от своих мужей. Пока мужчины находились в отлучке, сражаясь в междоусобных войнах и убивая друг друга, женщины, выполнив дела по дому, записывали свои собственные мысли и истории, – их называли «моногатари» – о детстве, юности, первой любви, надеждах, несчастьях и своей участи. Тон этих записей всегда был покорным и терпимым к своей судьбе. Когда мужья возвращались домой, если не погибали, они прятали свои дневники. В сущности, они прятали их каждую ночь – от неграмотных служанок, но главным образом от самих себя. Они клали свои рукописные книги под подушки, и поэтому их стали называть «подушечными книгами».

Громко зазвонил телефон. Я захлопнул дневник. Автоответчик четко и ясно произнес голосом Урсулы: «Сейчас я в ванной и не могу ответить на ваш звонок. Пожалуйста, оставьте сообщение после гудка. Я не обещаю перезвонить вам немедленно, но знаю, вы все поймете и будете терпеливы. А пока до свидания». У нее был очень явный калифорнийский выговор. При других обстоятельствах я мог бы и не узнать его. Этот голос мог принадлежать кому-то другому. У меня появилась смутная мысль, что слова обращены к какому-то конкретному лицу, а не к любому, кто позвонит. Урсула ожидала звонка. Она ждала посетителя. Нужно уходить. Но не раньше гудка. В автоответчике прогудел мужской голос.

– Привет, крошка, я хочу тебя видеть. Позвони мне, когда закончишь свои дела. Знаешь, твои слова о ванной звучат очень многообещающе. Я буду ждать звонка, – мужчина повесил трубку. Наступила тишина, затем – звук пленки, перематываемой внутри аппарата. Может быть, этот тип не станет ждать, а сразу поедет сюда.

Читая дневник Урсулы, я воображал, что нахожусь наедине с ней, но сейчас я слышал голос другого человека из ее жизни. Голос из телефона – принадлежал ли он тому типу, который был с ней в «Ребекке»? Или это какой-нибудь извращенец, снимавшийся в «Гале»? Одна из свечей замерцала и погасла. Я повернул голову и увидел большого черного мотылька, неистово трепетавшего крылышками. Мотылек влетел в огонь, и огонь пожрал насекомое. Я мог поклясться, что слышал предсмертный крик. Затем настала моя очередь. Я вышел из спальни, уверенный, что моя одежда много дней будет пахнуть вербеной. Допустим, Барбара не почувствует этого, я не пойду к ней. Но это может почувствовать Урсула, и тогда она узнает, что я был здесь. Но с другой стороны, разве могла она почувствовать этот запах, исходящий от меня, если сама так пахнет? Я снова чувствовал себя преступником.

Я спустился по деревянной лестнице, перешагивая через две ступеньки. Я решил рискнуть и попробовал открыть входную дверь. Два поворота ключа, и дверь распахнулась с громким скрипом. Постой! Как ты собираешься возвращаться? Дом находился в нескольких милях от моего офиса или квартиры. Конечно, надо было подумать об этом раньше. Я ничего не продумал.

Я прошел к телефону на кухне. Рядом с ним лежала телефонная книга. Я нашел номер таксомоторной компании Беверли-Хиллз и вызвал такси, чтобы оно подобрало меня – конечно, не у дома, а на углу Ла-Сьело и Бенедикт-Каньон.

Туда было минут пять ходьбы. Мне сказали, что такси приедет через десять минут. Я в последний раз оглянулся вокруг. Телефон зазвонил снова. Я вышел из дома, прежде чем заговорил автоответчик.

Я спешил вдоль темной извилистой улицы. Взошедшая луна освещала мне путь. Мимо проехала машина. Я подумал, что надо бы притаиться или сделать вид, что я подхожу к дому, мимо которого проходил. Но это был тот дом, где Мэнсон совершил убийство. Дойдя до угла Бенедикт-Каньон, я стал ждать. Мимо проносились автомобили. Я надеялся, что меня не заметит полицейский патруль, но на всякий случай придумал оправдание: сломалась машина… но полицейские могут захотеть взглянуть на нее. Нет, лучше так: мою машину украли, пока я был у кого-нибудь в гостях. Но кого я посещал? Убедительное алиби придумать не так-то легко. Наконец, прибыло мое такси. Я с облегчением сел в машину. Урсула еще не вернулась.

По пути в офис мне не давали покоя вопросы. Больше всего меня беспокоил перстень Барбары. Как он попал к Урсуле? О чем они с Барбарой говорили, когда я был у Фелисити, и Барбара принесла мои вещи в офис? Нужно найти разумное объяснение. Тайна – это очень здорово, но она должна когда-нибудь кончиться, чтобы разум мог вступить в свои права.

В такси громко работало радио. Оно мешало мне думать, но снова пробудило воспоминания. Голос человека, звонившего Урсуле. Я размышлял над словами этого типа, но затем по каким-то причинам вспомнил телефонный разговор в то утро, когда мы с Барбарой вернулись из Нью-Мексико. Тогда я разбудил Оза, и он рассказал мне свой сон про женщину, показавшуюся мне той брюнеткой, которую я видел в зеркале в коридоре отеля – Урсулой. Но голос в ее автоответчике был тем же самым голосом, голосом Оза. Это было невозможно, но ей звонил Оз.

Добравшись до офиса, я стал шагать взад-вперед по кабинету. Я не мог заснуть. Я устал, как собака, но сон не шел ко мне. Я думал об истории Макбета, придуманный Полом – «La Belle Dame Sans Merci». «Макбет убил сон». Но я не был Макбетом. Я никого не убивал. Я дремал на диване. Всю ночь я провел без сна, но закрыв глаза.

Сна все еще не было ни в одном глазу, когда раздался звонок в дверь, потрясший меня. Я вышел из транса, в котором мечтал о ней. Уже дважды звонил телефон, но этот далекий звон не затрагивал моего сознания. По факсу пришла пара посланий, одно из них – от Майка Адорно из Нью-Мексико. Его фильм, «Город-призрак», был почти готов, Майк чертовски устал, но был счастлив, и у него припасен для меня какой-то интересный рассказ о смерти в отеле, где я останавливался. Да, именно так – и подпись: «Привет Барбаре и моему любимому агенту – Майк».

Я встал с дивана и подошел к входной двери. За ней стояли полицейские – один в форме, другой нет. Ни одного из них я раньше не видел. Должно быть, что-нибудь, связанное с тем сбрендившим приятелем Алексис. Он выдвинул против меня обвинение. А может, что-нибудь похуже. Алексис беременна и хочет, чтобы я признался в отцовстве.

– Мистер Эллиотт?

– Да.

– Мистер Мэсон Эллиотт?

– Да.

– Можно войти? Мы из полиции.

– Что случилось?

– Я боюсь, мы принесли… плохие новости.

– Заходите.

Что-то, связанное с Урсулой. Она убита. Какой-то маньяк зарезал ее.

– Ваша мать – Фелисити Эллиотт, не так ли, сэр?

– Да. Она. – Я так и знал. Перепилась, упала и расшиблась.

– С сожалением должен сообщить вам, что ваша мать мертва.

– Расшиблась.

– Что?

– Я имею в виду, она расшиблась?

– Нет, ее убили.

– Убили?

– Почему вы сказали, что она расшиблась?

– Не знаю. Просто предположил.

– Когда вы видели ее в последний раз?

Я не мог толком вспомнить.

– Два дня назад… нет, три… дайте подумать…

Полицейские глядели на меня так, как будто я был главным подозреваемым.

– Нужно, чтобы вы опознали тело.

– Где она?

– В своей квартире. Она была убита там. По крайней мере, мы так считаем.

– Я поеду с вами, – я осознавал, что говорю какие-то слова, но не те, что от меня ждали. На несколько секунд я оглох. Я мог бы сказать: «Я во всем признаюсь». Но не сказал.

Я оглядел офис. Что я искал? Что мне нужно взять? Туалетные принадлежности. Какой абсурд? Я покидал кабинет, свой кабинет, с этими полицейскими и чувствовал себя виновным, виновным, как черт.

Идя между полицейскими по гулкому коридору, я представлял, что меня ведут на казнь.

«Урсула, я хочу тебя. Сейчас. Приди ко мне». – Когда мы дошли до двери, ведущей на улицу, я внезапно поглядел на полицейских. Они не реагировали. Они не слышали меня. Я ничего не сказал. Я чувствовал себя пойманным преступником. Должно быть, в глубине души я хотел убить свою мать.

Квартира была полна полицейских. Тело Фелисити лежало в точно той же позиции, в какой я оставил ее недавно. Я наклонился к ней.

– Пожалуйста, не прикасайтесь к телу.

Я хотел плакать, но не мог. В моей голове скопилось слишком много боли – воспоминаний о том, как Фелисити оскорбляла меня всю мою жизнь. Теперь все кончено. Мне казалось, что мать просто заснула.

– Как ее убили? – я не видел никаких следов насилия.

– Нужно подождать результатов аутопсии. Но похоже, причина смерти – асфиксия.

– Асфиксия?

– Ее задушили.

Полицейский фотограф сфотографировал подушку на кровати.

– Кто мог это сделать?

– Похоже на убийство. Но, кажется, ничего не украдено. В кошельке вашей матери лежало более тысячи долларов. Мы нашли следы борьбы, но не обнаружили признаков взлома. Видимо, она была знакома с убийцей.

– Я не имею понятия… я хочу сказать, не знаю, – у меня кружилась голова. Мне нужно было сесть.

– Не садитесь в это кресло, сэр. Мы не хотим ничего сдвигать. Наверно, для вас это ужасный удар, но я должен расспросить вас о друзьях вашей матери. Если бы вы могли дать мне список ее знакомых…

– Я не знаю ее друзей. Я хочу сказать, что у нее, видимо, было немного друзей.

– Мы особенно интересуемся ее подругами.

– Подругами? Почему?

– Мы еще не знаем наверняка, но похоже, что убийцей была женщина.

– Нет, это невозможно, – сказал я. Я начал ощущать панику.

– Почему? Известно много случаев, когда женщины убивали других женщин.

– Почему вы думаете, что убийца – женщина? – спросил я охрипшим голосом.

– Вы не чувствуете запах духов? – детектив посмотрел на меня, как будто я слабоумный.

Я принюхался. Конечно, чувствую. Похоже на мужской одеколон с мускусом.

– Один из наших детективов определил духи.

– Может быть, это духи моей матери.

– Нет. Мы обыскали квартиру. У нее было несколько флаконов с духами, но таких не было.

Я снова принюхался. Нет, это не лимонный запах. Это не ее духи. Но я почему-то знал эти духи и знал очень хорошо. Такими духами пользовалась Барбара. Нет, это невозможно.

Затем я увидел нечто, сразившее меня наповал. На кофейном столике лежала адресом вверх открытка. На ней были написаны имя Барбары и наш адрес. Я не осмелился приглядеться, да и не было нужды. Запах духов уже все сказал. Это был определенно запах Барбары. Я сам приучил ее к этим духам. Здесь побывала Барбара, не Урсула. Два дня назад она поссорилась с Фелисити. Именно из-за этого мать запила. Она оскорбила Барбару, и та убила ее.

– Я не могу здесь оставаться, – сказал я главному детективу.

– Понимаю. Мы еще поговорим с вами.

Полицейская машина подбросила меня обратно в офис. Урсула уже была там, свежая, как маргаритка. Сейчас на ней было белое платье. Она догадалась, что что-то не в порядке. Я выглядел, как дохлая крыса.

– Хорошие новости, – сказала она, чтобы подбодрить меня. – Сильвии предложили работу, одну из главных ролей в картине «Дзен-бильярдист». Правда, чудесно?

– Да, – ответил я. – Умерла моя мать.

Я рассказал Урсуле о произошедшем. Но свои подозрения оставил при себе.

Барбара. Неужели это сделала она? Против нее имелись только косвенные улики. Да, она поссорилась с моей матерью, но это не значило, что она вернулась посреди ночи, чтобы убить ее. Нет, это сделал кто-то другой.

Я с трудом могу припомнить следующие несколько часов. Моя голова была опустошена. Бессонная ночь брала свое. Глаза слипались. Снова звонили из полиции. Я разговаривал с ними. Конечно, я ничего не знал. Полицейские настаивали на своей версии женщины-убийцы. Больше я ни с кем не говорил. Урсула выручала меня. До конца дня, который мне казался ночью, она отвечала на все звонки и никого не подпускала ко мне.

Она снова стала другой женщиной – пылкой, почти что страстной. Она хотела помочь мне. Она настояла, чтобы я поел. Меньше всего на свете я хотел есть, но в конце концов уступил. Мне было нужно, чтобы рядом был кто-то. И, в конце концов, разве я не мечтал так долго о том, чтобы быть с ней?

Мы отправились в какой-то мексиканский ресторанчик в Венеции. Машину вела она. Она же съела и свою порцию, и мою. Она пыталась развеселить меня шутками и сама расплатилась. Затем отвезла меня домой – к себе домой. Это было очень странно – не скрываясь, оказаться там, где я побывал как шпион, тайный лазутчик, не более суток назад. То, что накануне я делал тайком, сейчас Она сама предлагала мне. Смерть Фелисити в каком-то смысле открыла передо мной двери.

Я слишком устал, чтобы полностью оценить это чудо. Мои глаза были закрыты, пока она вела машину по Бенедикт-Каньон и Ла-Сьело. Я дремал. Когда я проснулся, мы были уже на месте, у подъезда опасного дома. Полусонный, я поднялся за ней по ступенькам. Я сидел в кресле в ее спальне. Меня обволакивало мерцание свечей. Мне страшно хотелось пить. Пока она ходила за водой, я вспомнил мотылька, сгоревшего в пламени.

Затем я оказался в ее кровати – или на ее кровати? Все происходящее казалось причудливой сказкой. Может быть, я проспал сто лет? Она склонилась надо мной. Я был с женщиной, которая занимала мои мысли многие дни или недели. Моя мать убита – может быть, моей подружкой. Я просто не мог собраться с мыслями. Нужно было выспаться.

Я не думал о том, чтобы заниматься любовью с этой женщиной. Мысленно я то и дело совокуплялся с ней, но сейчас она была мне доступна. Как ни странно, я ощущал облегчение. Смерть Фелисити потрясла меня, но я чувствовал, как будто сбросил с плеч тяжкий груз. Мне казалось, что я провел годы под гипнозом, в порабощении, и только теперь вышел на свободу.

Пока я еще был способен думать, я снова спросил ее, не была ли она в Артезии, Нью-Мексико, в отеле «Сьерра» в последнее воскресенье… Она ответила: «Нет», посмотрев на меня так, как будто я бредил. Может быть, так оно и было.

Она начала раздевать меня. В этом не было особой чувственности – просто один человек помогал другому. Сейчас, в последних лучах дневного света, ее спальня выглядела опрятнее. Она сняла с меня одежду и носки. Оставшись в одних трусах, я откинулся на спину.

Рядом с моим лицом оказалась маленькая сатиновая подушка, издававшая странный запах. Тут же была и нормальная подушка с вышивкой, вероятно, сделанной в те времена, когда было модно вышивать на подушках небольшие изречения, но это изречение звучало мрачно: «Жизнь можно понять, только оглядываясь назад». Урсула нагнулась надо мной и гладила меня по лбу. Затем поцеловала, нежно и с любовью. Это был самый прекрасный поцелуй, который я когда-либо получал. Он тянулся и тянулся, необъятный, как море, и я медленно погрузился в сон. Последнее, что я смутно помню – голос Урсулы, тихо произносящий: «Теперь все будет хорошо. Я с тобой. Наконец-то мы вместе. Ты – мой».

 

НАБЛЮДАЯ…

Мое увлечение Мэсоном Эллиоттом началось со взгляда, с живой картины. Я должна была встретиться с двумя знакомыми около бассейна на крыше отеля «Бель Аж», в Уэст-Голливуде. Было шесть часов вечера. Бассейн покидали последние посетители. Под аккомпанемент музыки, доносившейся из отеля, слуга собирал мокрые полотенца и бокалы из-под коктейля. Я сидела за столом, курила, читала стихи и ждала.

Я не заметила, как он вошел в воду. В первый раз я увидела его, когда он плыл под водой. Солнце шло на закат. Две трети бассейна было освещено, одна треть находилась в тени. Его тело скользило под волнующейся голубой поверхностью воды. Его кожа, казавшаяся на свету очень бледной, в тени становилась темнее. Он пробыл под водой несколько минут. Я начала волноваться и смотреть на часы. Должно быть, глядя на них, я мысленно растягивала время, чтобы эта картина успела запечатлеться в памяти.

Наконец, он вынырнул на поверхность. Откинув назад черные волосы, встал на мелком месте, где вода доходила ему до пояса. У него было обыкновенное, покрытое мягким загаром, не слишком мускулистое тело, оставившее у меня чувство удивительной нежности. Глядя на его худощавое лицо, я заключила, что ему лет тридцать, хотя его тело выглядело моложе. Вылезая из бассейна, он, казалось, задумался. Он не смотрел в мою сторону. Да и с какой стати? Он подошел к креслу, где оставил свою одежду. Красивые ноги, узкие бедра, маленькие ягодицы, хорошо различимые под белыми плавками, прилипшими к коже.

Черные волосы на ногах и спине казались узором на срезе дерева. В нем не было ни малейшего намека на агрессивность.

В сущности, в его облике не было ничего особенно замечательного. Но все же он обладал неуловимой красотой. Красотой? Нет, никакого нарциссизма в нем не было. Он был один и не подозревал, что кто-то наблюдает за ним. У зрителя не создавалось впечатления, что он кому-то принадлежит. Закутавшись в длинный черный купальный халат, он внезапно стал выглядеть по-другому – выше ростом и отчужденнее. Он разглядывал панораму тонувшего в дымке города, и я решила, что его окутывает какая-то тайна. Мне казалось, что он – путешественник, только что прибывший из какой-то далекой страны, чтобы исследовать новую землю.

Он ни разу не взглянул на меня. Это было немного странно, потому что он мог почувствовать на себе мой неотрывный взгляд. Я не чувствовала особенного сексуального желания, просто смутный интерес к нему.

Затем появилась блондинка в желтом платье и подошла к нему. Он поздоровался с ней. «Подружка», – подумала я. Но они не поцеловались. Очевидно, просто хорошие знакомые. Я была уверена, что, в отличие от меня, она родом из Лос-Анджелеса, а не приезжая. Так что, вероятно, и он не был приезжим. Но почему он живет в отеле? Девушка направилась к столику. Она взяла темные очки, которые, наверно, забыла раньше, снова помахала мужчине и удалилась.

Я не слышала, о чем они говорили. Звук их голосов заглушался музыкой из магнитофона около бара. Но, тем не менее, я поняла, что у незнакомца довольно низкий голос, не подходящий к такому лицу. После того, как девушка ушла, он стоял несколько секунд, смотря по сторонам невидящим взором. Его облик снова изменился. Солнце зашло, и он стал одиноким, покинутым, привязанным только к своей тени, которая казалась продолжением его черного халата.

Наконец, пришли мои друзья. Они увидели меня и окликнули. Мне показалось, что прибытие Алена и Аннабель привело мужчину в чувство, и он вспомнил о неотложных делах. Его настроение изменилось, и он поспешно пошел прочь, направляясь к лифту, как будто пришедшие спугнули его. К тому времени как они сели за мой столик, он исчез.

Ален Жусье был преуспевающим французским режиссером, который приехал в Лос-Анджелес примерно в одно время со мной – семь лет назад. Он снял эротическую картину «Гала», в которой я играла главную героиню. Аннабель была моей подругой и его любовницей. Мне казалось, что она стала его рабыней – в буквальном смысле. Она делала для него все. Среди всего прочего он хотел, чтобы она сыграла лесбиянку, которая занимается со мной любовью в одном из эпизодов «Галы». Она согласилась.

Однажды вечером, с год назад, Ален предложил мне сыграть Галу. Благодаря Аннабель он узнал, что хотя я и не актриса, но обладаю привлекательной внешностью, имею опыт работы фотомодели и очень мало предрассудков. Аннабель, симпатичная и мускулистая блондинка, интересовавшаяся спортом, была очень застенчива. Моя бесстрашная честность и полное отсутствие комплексов вызывали у нее зависть. В тот вечер она была бледна, и на ее лбу выступили капли пота. Ей нездоровилось.

Алену не пришлось уговаривать меня сниматься в «Гале». Я занялась этим не из-за денег. У меня было полно денег после смерти Брайана, моего мужа. Мной двигало неповиновение, желание бросить вызов. Меня всегда занимала мысль – что можно почувствовать, занимаясь такими вещами перед глазами множества людей? Мы делаем это наедине, но в чем разница? Я хотела испытать свою храбрость. Большинство женщин не сделали бы этого. Женщины – очень пугливы.

Конечно, у меня были и другие причины сниматься в этом фильме. Пока шли съемки, я чувствовала, что делаю что-то социально неприемлемое, запрещенное. В этом таилось возбуждение. Я могла вообразить, как мои повзрослевшие школьные подруги скажут: «Как она могла такое сделать? Я никогда не решусь на такие вещи даже наедине». Вызов обществу, вызов условностям, вызов хорошему вкусу. Я всегда много читала. Я думала – что могла бы написать об этом Шарлотта Бронте? «Джен Эйр» – мой любимый роман. Мне хотелось прочесть сцену, где бы она трахалась с Рочестером после того, как тот ослеп. Это был бы великолепный финал.

Кроме того, существовал еще мой отец. Я считала, что просмотр такого фильма пошел бы ему на пользу.

К сожалению, он умер до того, как я снялась в фильме, но все равно он бы был потрясен. За всю свою жизнь он не испытал ни одного потрясения. Чтобы потрясти его, я была готова страдать, деградировать, если вам нравится. Такое желание всегда сидело во мне.

– Мы думаем о том, чтобы снять продолжение, – сказал Ален.

– Только без меня.

– Почему? Вот Аннабель хочет.

Я посмотрела на Аннабель. Она явно не хотела и выглядела так, как будто только что узнала ужасную новость.

– Я на месте Аннабель не хотела бы.

– Но ты так хорошо играла. – Ален начал закипать.

– Слушай, Ален. Я это сделала. Не могу сказать, что мне это нравилось, но я хотела это сделать. Но больше не хочу.

– Итак, твой ответ – «нет»?

– Да. Мой ответ – «нет».

Аннабель вздохнула с облегчением. Мы еще немного поговорили. Тени удлинялись на глазах. По всему городу зажигались огни. Наступала ночь. Внезапно меня охватило чувство отвращения к этому месту. Я хотела куда-нибудь уйти. Я не хотела, чтобы мне напоминали о «Гале».

Пока я ехала домой, образ неизвестного мужчины в бассейне без приглашения вползал в мое сознание. На самом деле я видела несколько его изображений: тело, скользящее под водой; лицо, выныривающее на поверхность; бессознательное выставление себя напоказ; фигура, одетая в черное, безотчетно рассматривающая город, окутанный дымкой. Он пытался вспомнить чье-то лицо или наметить порядок действий? Возможно, ни то, ни другое. Просто игра моей фантазии.

Я не могла удержаться, чтобы не попытаться представить себе его жизнь. Он женат? Есть ли у Него дети? Кем он работает? Мне редко удается вычислить род занятий незнакомых людей. Я неизменно ошибаюсь, потому что сама изобретаю миры, в которых они живут. Я знала, что это бессмысленная привычка, но это меня не останавливало.

В нем было что-то от человека искусства, но он не выглядел художником или писателем. Я обнаружила, что мне труднее, чем обычно, вообразить себе мир этого человека. Окружавшая его атмосфера замкнутости была, без сомнения, привлекательна. Но я не могла вообразить его наедине с женщиной.

Почему я вообще думала о нем? Потому что в тот момент жизни мне было не с кем поговорить, не было того, о ком бы я хотела думать. Я была немного одинока, и немного скучала. Поэтому я позволила этому человеку ненадолго занять мои мысли, не видя в этом никакого вреда.

Встреча с Аленом и Аннабель тяжело подействовала на меня. Одна лишь мысль о ком-либо ином улучшала мое настроение. Первое впечатление от незнакомца вернулось. Какая-то неуловимая, мягкая красота.

Чтобы описать красоту женщины, надо дать ее изображение – какого цвета ее волосы, глаза, стройная ли у нее фигура. Слово «красивая» подразумевает гармонию ее черт, естественность, их соответствие.

Описывать красивого мужчину – очень затруднительное занятие. Называя мужчину красивым, мы подразумеваем в нем некую умственную пустоту. Называя женщину красивой, мы подразумеваем идеал. Красота мужчины из бассейна, по крайней мере, в моих глазах, содержалась в его тайне. Или в чем-то в этом роде. Чтобы посчитать мужчину красивым, надо придумать для него тайну.

Дома я легла в кровать, чтобы перечитать книгу стихов Энн Морроу, жены летчика Линдберга. Я очень любила эту книгу. Следующие три строки казались мне верхом красоты:

Почему они были красивы? Потому что описывали нечто желанное, но недостижимое. Как и у большинства людей, у меня были две жизни. Одна – то, что ты сделал, и что сделали для тебя. Другая – то, о чем ты мечтал и что никогда не сбудется.

 

СЛУШАЯ…

Во второй раз я увидела Мэсона Эллиотта в баре отеля «Риджент-Беверли-Уилгаир». В тот день я ходила по магазинам в поисках обуви. Обычно мне нравится это занятие. Но в тот раз быстро надоело. Мне не хотелось возвращаться домой в середине дня, поэтому я заглянула в бар отеля, большой и уютный. Я могла тихонько посидеть в одиночестве у окна напротив главного входа в отель, читать, разглядывать посетителей, и в то же время не беспокоиться, что ко мне начнут приставать мужчины.

Мое внимание привлек низкий, звучный голос. Прошло не меньше двух недель с тех пор, как меня очаровал тот мужчина в бассейне отеля «Бель-Аж». Мои воспоминания об этой сцене, разбуженные голосом, были такими же кристально-ясными, как вода в бассейне. Сейчас он сидел за соседним столиком. В тот раз я получила о нем впечатление, глядя на бесшумное движение его тела под водой, теперь он пришел ко мне в звуках своего голоса, который я могла слышать так же ясно, как тиканье часов.

– Итак, этот парень нуждается в пересадке сердца. Доктор нашел только двоих потенциальных доноров. Один – спортсмен двадцати трех лет. Другой – адвокат семидесяти шести лет.

«Выбирай», – сказал доктор парню.

«Я выбираю адвоката», – ответил он. «Семидесятишестилетний адвокат? Ты сошел с ума? Скажи, ради Бога, почему?» Парень ответил: «Мне нужно сердце, не бывшее в употреблении».

Я засмеялась, вероятно, вслух. Таинственный красавец обладал чувством юмора. Я не могла не повернуться и не взглянуть на него.

Он был одет в серый итальянский костюм, белую рубашку, изумрудно-зеленый шелковый галстук. Его темные волосы, сухие и причесанные, лежали на голове совсем по-другому. Они были длиннее, тяжелее, чем мне казалось. Внешне он выглядел как преуспевающий администратор. Но все остальное в его облике не соответствовало этому стереотипу. Его замкнутость пропала, затаившись в глубине. Он беседовал с молодым человеком, который имел внешность актера, но из их беседы я поняла, что он писатель. Значит, мой незнакомец имеет дело с искусством. Я оказалась права.

– Мэсон, меня заклинило, – говорил молодой человек. – Я написал пятьдесят страниц и не знаю, что будет дальше.

– Напиши концовку.

Мужчину звали Мэсон. Сильное имя, – подумала я, – но какое-то ненатуральное, одно из этих новопридуманных имен. Хотя вряд ли в этом его вина. Итак, Мэсон. Ну-ну.

Молодой человек ответил:

– Я знаю, каким будет конец. Погоня в универсальном магазине. Нечто вроде комической версии автомобильной погони. Он теряет башмаки, у него рвется пиджак…

– Прекрасно, но только запиши свои идеи. Я гарантирую, что это прочистит твои мозги.

– Каким образом?

– Не спрашивай меня. Я просто знаю, что это помогает. Даже если потом ты захочешь изменить концовку. Это неважно. Самое важное – знать, к чему ты стремишься. Запиши все на бумагу, все сцены, которые ты придумал. Не жди. Не бойся непоследовательности. В конце концов все утрясется. Ты сам будешь удивлен.

Его слова задели во мне какую-то струну. Меня всегда интересовало сочинительство. Лет в двадцать, я стала писать дневник. Это был способ контролировать свои эмоции. Записывая события в дневник и перечитывая его, я ощущала непрерывность жизни. Незнакомец дал хороший совет. Если я когда-нибудь сяду писать роман, то припомню его слова. Пиши то, что можешь. Лишь бы у тебя был написан конец.

К их столику подошел официант.

– Мистер Эллиотт, вам звонит ваш секретарь.

Я наблюдала, как он встал и пошел за официантом к телефону у бара. Я поняла, что молодой человек смотрит на меня и сделала вид, что продолжаю читать.

Значит, его имя – Мэсон Эллиотт. Он не был постояльцем в этом отеле. Он не жил и в «Бель Аж». Он живет и работает в Лос-Анджелесе. Хорошо.

Когда он вернулся к столику, я стала ждать продолжения разговора. Я хотела слышать его голос, глядеть на него, получить больше информации. Но я была разочарована.

– Пол, мне нужно идти, – сказал он. – Алексис только что получила факс, Нужно немедленно ответить. – Он положил на стол двадцатидолларовую бумажку.

– Эй, я расплачусь, – сказал Пол.

– За все платит агент. Твоя очередь наступит, когда я найду тебе нанимателя.

– Спасибо, Мэсон.

Значит, он агент. Я наблюдала, как он выходит из бара и идет к двери, через окно смотрела, как он вышел из подъезда отеля и зашагал прочь. Он не просил швейцара вызвать машину, и я решила, что он работает где-то поблизости в Беверли-Хиллз и все. Он ушел. Я снова улыбнулась, вспомнив анекдот. Надо постараться его запомнить. Я вернулась к книге и не заметила, как ушел молодой писатель. Когда я снова оглянулась, за тем столиком сидели две женщины.

Я поднялась в спальню. Задернула шторы, отрезав от себя последние лучи дня. Зажгла свечи. Я не знала покоя. Я сняла одежду, пошла в ванную и наполнила ванну водой. Затем посмотрела на себя в зеркало. Сняла белье и оглядела свое тело. Казалось, что оно принадлежит не мне. Я почувствовала дурноту, глядя на свою наготу и надела махровый халат, чтобы скрыть ее. Это был халат Брайана, принадлежавший его призраку.

Брайан Бакстер был милейшим человеком. В то время, когда я впервые приехала в Лос-Анджелес, я работала фотомоделью. Предложений было много. Вероятно, в то время я соответствовала стандарту фотомодели. Вместе с работой в моей жизни появились мужчины. Но все кончилось так же быстро, как началось. Затем в течение трех лет я снималась манекенщицей для каталогов, главным образом – нижнее белье. Но даже такая работа выпадала редко. Я нуждалась в деньгах.

Я закончила курсы машинописи, начала писать книгу – обычное автобиографическое дерьмо, и, что вполне естественно, стала работать секретарем. Таким образом я познакомилась с мистером Бакстером и в конце концов стала жить с ним.

Я работала секретарем у менеджера химической компании в Сан-Фернандо-Вэлли. В те дни я жила в Тарзане. У моего босса был друг по имени Брайан Бакстер. Ему было сорок пять, и он не мог удержаться, чтобы не лапать меня. Я привыкла к этому. Но что удивительно, он оказался очень приятным человеком. Он был благородным и немножко снобом. Он любил мое «образованное» произношение. Он обожал мою задницу. Он хотел сделать меня счастливой – сильнее, чем хотел счастья для себя. Он был хорошим человеком.

Он любил слушать мой голос и сам не прочь был поговорить. Когда мне было нечего сказать, он заставлял читать ему вслух. Я часто читала ему на сон. Он обожал Д. X. Лоуренса. Ему нравилось думать, будто меня назвали Урсулой в честь героини «Радуги» и «Влюбленных женщин». На самом же деле отец назвал меня в честь первой девушки, с которой переспал.

Первый сердечный приступ у Брайана случился, когда я читала ему вслух. Он засыпал, когда это произошло. Я была в ужасе. В то время я жила с ним в доме на Ла-Сьело. Я так испугалась, что он умрет, что хотела покинуть его. Полагаю, я не хотела быть ответственной за его смерть. Я видела, что его убивают занятия любовью.

Но я не покинула его, а стала миссис Бакстер. Выйти за него замуж в какой-то степени убедил меня Ласло Ронай. Ласло был астрологом, переехавшим сюда из Австралии. Он покинул Венгрию после восстания 1956 года. Как и многие другие несчастливые люди, я искала утешения и поддержки у звезд. В прошлом Ласло давал очень точные прогнозы. Он предсказал, что моя карьера фотомодели будет недолгой. Он предсказал изменения в моей жизни и полную смену жизненных ориентиров в то время, когда я жила с Брайаном. Я заключила, что наша свадьба была если и не неизбежным, то наверняка единственным выходом. Я ни одну секунду не думала, что не я покину Брайана, а он меня, и что не наша свадьба, а его смерть будет той переменой, которую предсказал Ласло.

Через год Брайан умер. У него случился сердечный приступ, когда однажды ночью мы занимались любовью. Он вывалился из кровати и затих в ванной. В ожидании врачей я накрыла его халатом, который сейчас был на мне. Потом, думая о Брайане, я жалела о нем. Я жалела о нашей любви. Я жалела о его нежных руках на моем теле, поглаживающих кожу, залезающих внутрь, как будто в поисках чего-то – простое и не слишком болезненное удовольствие. Бедный Брайан. Богатая я. Он оставил мне свои деньги и дом. Но я была несчастна. И любовь, бывшая в моей жизни, умерла вместе с ним.

Через несколько месяцев после того, как Брайан стал призраком, у меня началось сексуальное помешательство. На долгое время я стала нимфоманкой, мечтой каждого мужчины. Должно быть, я переспала с двумя сотнями мужчин, но мне казалось, что их было две тысячи. Когда я думала о том, что делаю, меня охватывал страх. Я просто не могла удержать свою страсть. Когда мне не вставляли, я читала. Мне не нужно было зарабатывать на жизнь. В своем дневнике – «подушечной книге» – я написала, что трахаюсь ради забавы. Но на самом деле это превратилось в постоянную работу, и даже больше.

Я старалась не спать с одним и тем же мужчиной дважды. Я обнаружила, что во второй раз теряю к нему интерес. Секс притягивал меня, потому что я очень легко и очень быстро достигала оргазма. Но если преждевременное семявыделение у мужчин раздражает женщин, то постоянный оргазм у женщин притягивает и восхищает мужчин. Для меня половой акт никогда не становился последним прибежищем. Я не пыталась никого поработить. Я не смотрела на секс как на способ познать любовь. Эти понятия не связаны друг с другом. Секс для меня был одним лишь желанием. Цель состояла не в получении удовлетворения, а в продолжении самого желания. Я хотела постоянно находиться в состояния желания. Как только я добивалась своего, я снова хотела того же. И так без конца.

Полагаю, что, как и все остальные, я со страхом думала о СПИДе, но, избегая наркоманов и извращенцев, редко пользовалась средствами предосторожности. Я не искала опасности. Я сама была опасной. Мне хватало той любви, когда речь шла о сексе. Для секса нужны мужчины. И, может быть, женщины.

Я и это пробовала. Мне нравилось сжимать груди другой женщины. Я любила целовать напомаженные губы. Я любила раздвигать чужие бедра и находить себя в ком-то другом. Но оказалось, что я не люблю самих девушек. И я не бегала за ними. Находясь с мужчинами, я не интересовалась, нравятся ли мне они или нет. Мне было не нужно иметь какое-либо мнение об их личности.

Съемки «Галы» стали не только венцом моей сексуальной одиссеи, но и ее последним актом. Фильм был снят за десять дней. Я не ожидала получить удовольствие, снимаясь в нем. Когда нужно совершить одно и то же действие два или три раза, чтобы снять его с разных сторон, у меня возникало ощущение ритуала, похожего на сон. Большая часть фильма снималась без звука. Держа во рту мужской член, я могла слышать только жужжание мотора кинокамеры и инструкции Алена. Это было не смешно, и я не чувствовала свободы. После первого дня съемок я начала молиться, чтобы все поскорее закончилось.

Когда я увидела смонтированный фильм, с добавленными в него хрипами, стонами и прочими звуками, то почувствовала себя совершенно опустошенной. Женщина на экране не была мной. Я настояла на том, чтобы на съемках надевать поверх коротких черных волос рыже-каштановый парик. Полагаю, я не хотела, чтобы меня узнавали. Но тогда я объясняла, что это нужно, чтобы выглядеть более желанной для мужчин, меньше походить на плотоядную хищницу. Я всегда думала, что мой облик, особенно лицо, отталкивает людей. Мои чары, хотя и соблазняли мужчин, каким-то образом вызывали отвращение. Вам нужно проникнуть под маску, чтобы увидеть под ней настоящую Урсулу. Хотеть Урсулу легко. Понимать Урсулу – гораздо труднее. Любить Урсулу, быть может, невозможно. Мой муж был единственным исключением.

Брайан нравился мне тем, что напоминал не моего настоящего отца, а отца, которого я бы хотела иметь. Я вполне это сознавала. В нем воплотились романтические фантазии юных лет, когда я училась в закрытой школе в Портленде, штат Мэн.

Мой отец был бабником, но на возвышенный манер. Я прошла через стадию, на которой испытывала отвращение от его возмутительного поведения, и только в конце юности начала видеть в нем невинного человека. Из-за того, что отец думал только о сексе, он не имел претензий к женщинам. Он никогда не лгал им. Никогда не давал фальшивых обещаний. Он не собирался расстраивать им жизнь. Если он и причинял им боль, то только в кровати.

Когда я возвращалась на каникулы домой, то в доме всегда находила одну или двух девушек. Одна девушка, которая мне особенно нравилась, прожила у нас довольно долго. Ее звали Одри Джонс. Она работала натурщицей в художественной школе и на самом деле влюбилась в отца. Вряд ли она была сильно старше меня. Я думаю, что она была дочерью его делового партнера.

Мы с Одри стали подругами. Мы вместе совершали походы по магазинам за одеждой. У нее была страсть покупать белье, в котором она потом ходила по дому. Оглядываясь в прошлое, я думаю, что мой отец, которого звали Ричард (но он настаивал, чтобы его называли Диком) был не прочь взять нас обеих к себе в постель. Но он не мог решиться позвать меня. Конечно, он был уверен, что я нахожусь где-то в доме, когда трахался с Одри.

Я пыталась избегать их, когда они начинали свои развлечения. Я уходила из дома, хотя идти мне было, в сущности, некуда, часами бродила по улицам Портленда, приходила домой в три утра, – и обнаруживала, что они трахаются в моей спальне. Не знаю, почему Одри в конце концов ушла, но однажды ее просто не оказалось в доме. Мой отец больше никогда не говорил о ней. И я никогда ее не видела. Вероятно, случилось что-то ужасное, а он влюбился в нее. Иногда, общаясь с незнакомыми людьми, я называлась ее именем в память о ней. Я становилась Одри Джонс, когда это имя подходило мне.

После съемок «Галы» разгул плоти завершился. На последующие несколько месяцев я стала затворницей, одинокой леди в особняке. Я ничего не хотела – только читать. Я редко выходила в город, и то только для того, чтобы купить что-нибудь и поесть мексиканской кухни. Мексиканская кухня с детства казалась мне экзотичной. Здесь, в Лос-Анджелесе, я предавалась фантазиям, как будто живу в дикой и опасной стране. Воображаемая Мексика диких пистолеро, жизнерадостных шлюх, духовой и гитарной музыки, и полуденной сиесты в темных комнатах, когда жара становится невыносимой. Нафантазированная чушь.

Я достала дневник, свою «подушечную книгу», и вытащила ручку. Думая о призраках отца и мужа, я сочинила небольшую историю о перевоплощении, как один человек после смерти перевоплощается в другого человека, и как героиня, то есть я, влюбляется во второго мужчину, считая, что он – первый… Но она заблуждалась, потому что этот новый человек – в сущности совершенно другая личность, и не имеет ничего общего с умершим… Она стала жертвой собственного воображения… Ну ладно, а как все это кончится? Нужен конец. Я перестала писать. У меня не было концовки.

«Самое важное – знать, к чему ты стремишься… Запиши концовку». Голос Мэсона Эллиотта вернулся ко мне. В его низком тоне я слышала уверенность. Я снова начала думать о нем. Наши пути пересеклись уже дважды. В первый раз он вывел меня из депрессии. Во второй раз дал мне хороший совет. Мэсон Эллиотт был не только красивым, но и полезным человеком. Разве можно требовать больше?

 

БОЛЬШЕ…

Не могу сказать, в какой момент меня охватила потребность узнать больше о Мэсоне Эллиотте. Это желание поднималось во мне медленно, как солнце на рассвете. В недели, последующие за встречей в баре «Беверли-Уилшир» я ловила себя на том, что ищу его глазами. Заходя в ресторан или бар, я оглядывалась – нет ли его здесь? Я ловила себя на том, что прислушивалась к разговорам, надеясь услышать его характерный голос. Устав от своей компании, не желая встречаться с людьми, я поняла, что скучаю без него. Я понимала, что это глупо. Я даже не была с ним знакома. Я жила только воспоминаниями о нем и его голосе. У него есть своя собственная жизнь. У него абсолютно нет никакой необходимости встречаться со мной. Не в моем характере бегать за мужчинами. Я никогда этим не занималась.

Однажды вечером я просматривала последние романы в «Бук Супе», книжном магазине в Уэст-Голливуде, и выходя из магазина, поняла, что нахожусь рядом с отелем «Бель Аж». Я вошла в холл и поднялась на крышу. Неужели я всерьез ожидала увидеть его там? Конечно, нет.

Я села в то же самое кресло, как тогда, но бассейн выглядел совсем по-другому. Тут было полно народу. В воде плескались, вопили и булькали двое детей. Неровный ряд лежащих расслабленных тел, лишенных чувственности, потому что они были неподвижными и усталыми. Мои воспоминания о Мэсоне Эллиотте походили на видеопленку, которую я могла перематывать взад и вперед, замедляя ее, чтобы увидеть повторение какого-нибудь жеста и открыть в нем что-нибудь новое. Я всего лишь погружалась в мысленную игру самовозбуждения? Я поднялась и подошла туда, где он стоял, глядя на город. И ничего не увидела. Было еще слишком рано. Мне был нужен свет в конце дня, начало заката. Мне были нужны движущиеся тени. Целый час я потерянно бродила вокруг бассейна.

Я начала видеть себя в новом свете – как женщину на покое. Вся моя жизнь казалась прошедшей. Вещи, окружавшие меня, уходили в прошлое. Во мне произошел разлад. Пока я сидела, поглощая мексиканский обед, и глядела на знакомое меню, у меня возникло впечатление, что я уже ела. Я больше никуда не спешила. Глядя на только что налитый напиток, я чувствовала, что секунду назад допила его. Я начинала читать новый роман и после нескольких страниц воображала, что уже читала эту книгу. Я открывала последнюю главу, чего раньше никогда не делала, просто чтобы поскорее покончить с книгой. Я удалилась на покой, и у меня больше не осталось никаких дел. Кроме него. Школьное сочинение на тему «Мэсон Эллиотт, его жизнь и эпоха» стала моим единственным заданием на бесконечные летние каникулы.

Я позвонила Ласло Ронаю – не для того, чтобы проверить будущее, потому что мне казалось, что его у меня нет – а чтобы задать простой вопрос.

– Как я могу связаться с людьми, которых видела пару раз, но с которыми не знакома?

– Вы знаете их имена?

– Да.

– Посмотрите в телефонной книге.

– Нет, я имею в виду контакт в смысле духовной связи.

– А, ясно. Когда они умерли?

– Они живы.

– Вы в своем уме?

– Вы же знаете, что я чокнутая, – ответила я. Это было очевидно хотя бы из того, что называла Мэсона «они».

– Вы хотите находиться с кем-нибудь, не встречаясь физически, я так понял?

– Да.

– Можно спросить, зачем вам это нужно?

– Сама толком не знаю.

– Не знаю, чем могу помочь. Вы хотите следить за ними?

– Нет, – ответила я. Это была ложь, и я знала это. Именно этого я хотела. И Ласло не мог мне помочь. Мне стало жутко.

Сидя в баре «Риджент-Беверли-Уилшир» за тем же столиком, как и раньше, я могла слышать и видеть его. Про себя я повторяла анекдот про адвоката. «Мне нужно сердце, не бывшее в употреблении». Эта строчка, вырванная из анекдота, становилась строкой стихотворения. Причем довольно красивой. Достойной Энн Морроу Линдберг. Именно этого я хотела – сердце, не бывшее в употреблении. Может быть, такое сердце есть у него?

Бар превратился для меня в зал ожидания. Он был где-то на улице, в офисе, в ресторане, на пляже, дома, в постели – больной или с женщиной. С женщиной. Такой красивый мужчина должен иметь женщину. Интересно, как она выглядит?

Какой тип женщин ему нравится? Нет, при чем тут тип? Он должен хотеть женщину как таковую. Ему плевать, как она выглядит. Важно, чтобы она подходила ему.

Впервые во мне зародилась специфически сексуальное чувство. Странно, что такое чувство не приходило до сих пор к женщине, такой раскованной в сексе, какой была я. Почему? Трудно сказать. Но, по правде говоря, все происходящее было мне непонятно. Я чувствовала, как напряглось мое тело. Без сомнения, меня посетило чувство паники – паники, которая сопутствует возникновению физического желания.

Я могла представить, как Мэсон Эллиотт спит, лежа на кровати, на рассвете. Он раскинулся, обнаженный, поверх мягкого одеяла. Когда я раздвинула шторы, чтобы впустить первые лучи солнца, его тело осветилось. Казалось, что его кожа засветилась сама по себе.

Я заплатила по счету и вышла из бара. Я не помню, куда я ходила и кого встретила в тот день. Меня как будто посетило озарение. Я верила. Я вступила с ним в контакт. Несколько дней после того мы были вместе. Мы бродили по Беверли-Хиллз. Но двигались не мы, а улицы. Мы не замечали хода времени. Мы уезжали в Венецию и сидели на пляже. Мы были центром мира, и другие люди играли вокруг нас. Мы почти не говорили. Никаких вопросов и ответов. Никакого обмена рассказами о тяжелом детстве или трудностях с родителями. Никакой биографической чепухи. Мы были вместе духовно. И поэтому мы истощали друг друга в постели, на пляже, но все равно нам было нужно больше. Я катала его на своем мотоцикле. Он любил кататься. А я любила его. Все было так просто. Мы полностью понимали друг друга. Мы были счастливы. Но дни счастья были сосчитаны, как страницы книги.

Иногда, когда я больше всего хотела его, он исчезал. Видимо, мне удавалось позвать его, чтобы он пришел ко мне. Я теряла свою силу. Я не могла его найти. Его отсутствие было едва переносимым. Затем оно стало мучительным. У меня раскалывалась голова. Я проводила многие часы в постели, ожидая его. Два или три раза он навещал меня. Это было чудесно. Но я не могла перенести его уход. Мысль о том, что скоро он уйдет, отравляла время, проведенное вдвоем.

У меня не было понятия, где теперь его искать. Он знал, где я, но я не знала, где он живет и куда он отправляется, покидая меня. Пока между нами был заключен бессловесный пакт, не было никаких проверок, вопросов, маленьких ловушек, но больше я так не могла. Я пропиталась ревностью, а это не слишком приятный запах. Нужно было как-то избавиться от него.

После дней, похожих на ночи бессонной пытки, я вспомнила первый совет Ласло на мой вопрос о том, как вступить в контакт. «Посмотрите в телефонной книге», – сказал он. Тогда я не сделала этого. Мне не хватило смелости. Я вступила в контакт другим способом, но теперь и этот способ больше не действовал.

Телефонная книга Беверли-Хиллз содержала несколько Эллиоттов. Они писались по-разному. Были Элиоты с одним «л» и одним «т». Были Эллиоты с двумя «л» и одним «т». Я дрожала от нетерпения. Но тут же я нашла его – в длинном списке имен и адресов, мужчин и женщин и мест их работы, находилось одно имя и адрес, которое имело для меня таинственную силу строчки стихотворения, ожидающей расшифровки. Мэсон Эллиотт и Компаньоны, 409 Норт-Кэмден-Драйв, Беверли-Хиллз.

Хватит мечтать, пора приниматься за дело. Я покидала свое прибежище, слыша, как стучит в висках кровь.

 

АЛЕКСИС

Я начала с офиса. Целых два дня я наблюдала, как он приходит и уходит с работы, делая вид, что рассматриваю витрины на другой стороне улицы. Затем до меня дошло, что Мэсон оставляет свой автомобиль в переулке с тыльной стороны здания. Наблюдать за ним оттуда оказалось легче. Я даже сумела сфотографировать его через ветровое стекло своей машины. Дома по ночам я рассматривала фотографию. Но этого было мало. Мне нужно сблизиться с ним. И я увеличила фотографию до размеров лица. Теперь мы с ним были наравне.

Следующей своей целью я избрала Алексис, секретаря Мэсона. Однажды после полудня я бродила поблизости, ожидая, когда Мэсон уйдет. Я хотела попасть в офис и осмотреть его, почувствовать атмосферу, побывать там, где он работает, посмотреть на то, на что смотрит он, ощутить его запах. Запах был очень важен для меня. Запахи всегда интересовали меня. Духи, запахи домов, людей, будили во мне самые потаенные воспоминания. Звуки никогда столько не значили для меня. Я старалась не слышать их. А музыка вообще оставалась неведомой областью.

Когда я в первый раз вступила в коридор, ведущий к его офису, я как будто опьянела. Это было старое двухэтажное здание – остатки того, что можно назвать старым Беверли-Хиллз. Честно говоря, не могу сказать, что я ощущала запах Мэсона, пока шла по коридору, но я дышала теми же запахами, что и он, и этого было достаточно – на данный момент. В коридоре стоял слабый запах плесени, старых кирпичей, не особенно романтичный, но напоминающий о прошлом. А для меня он означал будущее.

Я постучалась и вошла в офис Мэсона. В приемной сидела Алексис. Ей было лет двадцать пять – приятная, доброжелательная девушка. Я решила, что она всех – и знаменитых и неизвестных – встречает такой же приветливой улыбкой. Она мне понравилась.

Я сказала, что хочу стать актрисой и ищу себе агента. Я сообщила Алексис, что работала фотомоделью в Новой Англии. На мне был надет парик, а очков не было.

– Мистер Эллиотт не работает с фотомоделями, – вежливо ответила Алексис, – но если вы оставите сведения о себе, я дам ему прочесть.

Я не могла придумать предлог, чтобы дальше задерживаться здесь. Дверь, ведущая в его личный кабинет, была открыта и манила меня войти. Я заметила фотографию какого-то актера, которого не могла узнать, повешенную над аквариумом. Алексис улыбнулась мне, ожидая, когда я уйду. И я ушла. Выбора не было.

Я начала следить за Алексис, когда та покидала офис по вечерам. Я узнала, где она живет, кто был ее приятелем, и где живет он. Я знала, где она покупала себе продукты, одежду, и в какие магазины хотела пойти, но не могла себе позволить. Я знала об Алексис все, за исключением того, что она безнадежно влюблена в Мэсона.

Однажды я ухитрилась столкнуться с ней во время перерыва на ленч в закусочной. Она была одна. В это место собираются на ленч все секретарши в округе. Я сумела сесть напротив нее.

Я сказала ей, что не получила от ее босса никакого ответа. Она объяснила, что мистер Эллиотт хотел бы, чтобы к резюме были приложены фотографии. Но я не могла себе позволить этого.

– А какой он из себя – мистер Эллиотт?

– Очень милый человек. Такой работяга! Совсем не то, что я хотела услышать.

– Полагаю, вы хорошо знаете его, – забросила я наживку.

– Я работаю у него два года.

– Я слышала, он не похож на типичного агента.

– Он очень честный.

– Он женат?

– Зачем вы это спрашиваете? – тон Алексис изменился. Я прикоснулась к больному месту. Аккуратнее!

– Да в общем, ни зачем. Я никогда не могла представить себе женатого агента. Наверно, я несколько наивна.

– Он не женат.

На этом разговор пришлось прекратить.

В следующий раз я встретилась с Алексис действительно случайно. Я покупала книги в «Бук Супе» на бульваре Сансет и по пути домой остановилась перекусить в «Империал-Гарденз», откуда рукой подать до отеля «Бель Аж». В ресторане имелось специальное меню на японском, предлагавшее блюда японской кухни, которых не было в главном меню по-английски. Брайан научил меня разбираться в них. Он был любителем баклажанов, а в «Империал Гарденз» подавали великолепные печеные баклажаны и рубленое мясо со специями. Я ела это блюдо, когда в ресторан вошли Мэсон и Алексис. Слава Богу, Алексис не смотрела по сторонам. Я была без парика и очков, и надеялась, что Алексис не узнает меня – по крайней мере, не на расстоянии. Следующие полтора часа я провела, наблюдая за ними. Они сидели за несколько столиков от моего. Я не слышала ни слова из того, что они говорили, но зрелище зачаровало меня.

Большую часть времени Мэсон, похоже, говорил о делах фирмы. Я представила себе его монолог о клиентах, деньгах, событиях дня. Он пил воду с «суши». Он ел осторожно, медленно, чуть ли не изысканно. В этом человеке чувствовалось природное изящество. Но я открыла многое, наблюдая за Алексис и ее поведением.

Во-первых, она почти ничего не ела. В одиночку выпила бутылку вина. Пока он говорил, она молчала и смотрела на него. Она бросала на него такие взгляды, что обмануться было невозможно. Алексис влюблена в Мэсона. В одном ее взгляде заключалось два. Первый – улыбка обожания, юная и наивная. Второй – зеркальная противоположность, выражение полной безнадежности. В движениях ее рук, в том, как она часто откидывала свои светлые волосы назад, хотя они не закрывали ее лица, сквозило безмолвное отчаяние. Но они не были любовниками. Это была безответная страсть.

Мне стало очевидно, что Алексис безразлична Мэсону, и именно это было причиной двух сторон ее любви. За время еды он ни разу не прикоснулся к ней.

Его улыбки в ее направлении были служебными улыбками – босс, пригласивший секретаршу пообедать с собой, вероятно, после долгого рабочего дня. Больше в них ничего не заключалось. Я вздохнула с облегчением. Алексис была готова разрыдаться. Я испытывала раздвоенность чувств.

Я ревновала. Она находилась на том месте, где хотела оказаться я – рядом с ним. Но все же как я могла ревновать, глядя на нее? Эта девушка страдает. Почему она не скажет ему правду? Ведь она влюблена в него.

Через некоторое время я заметила, что он заскучал. Он накормил ее обедом, поблагодарил, и все. Я отвернулась, когда они выходили – Алексис, чьи глаза были затуманены слезами, не могла ничего разглядеть в пяти метрах от себя. Мэсон смотрел прямо в мою сторону. Если бы он только знал, что в один прекрасный день захочет меня!

В следующий раз я встретилась с Алексис в баре. Я знала, куда она ходит после работы. Она была не одна. Когда я вошла, она ссорилась со своим приятелем, Родни. Я решила, что причиной ссоры, возможно, является Мэсон. В мире слишком много безответной любви. Алексис не хотела спать с Родни, так как все время думала о Мэсоне. Но Родни понимал только то, что она почему-то не хочет его так, как он хочет ее. Я наблюдала за ссорой, которая натолкнула меня на счастливую мысль.

Родни, подонок, ударил Алексис, дал ей пощечину. Мало кто из посетителей бара заметил это. Посреди ссоры Родни ушел, скрипя своим кожаным обмундированием. В один прекрасный день он поплатится!

Вместе с уходом Родни исчезла и толстая маска макияжа на лице Алексис. Румяна, губная помада, даже краска на ресницах – все пропало за пару секунд, стертое невидимой губкой эмоций. Я села в кресло Родни лицом к Алексис, и она поняла, что я видела всю сцену. В наши предыдущие встречи преимущество было на стороне Алексис – она советовала мне, что делать и как все устроить. Теперь же я стала свидетельницей ее унижения. Впервые у меня появилось преимущество.

– Я не знаю, что мне делать, – пожаловалась она.

– Делайте то, что должно, – посоветовала я. Алексис улыбнулась.

– Хотела бы я знать, что именно, – она полезла в свою сумочку за косметикой. – Я ужасно выгляжу.

– Я видела по телевизору фильм. Там один тип говорил: «В жизни каждого человека наступает момент, когда он должен отбросить свои принципы и делать то, что должно».

Не думаю, что она уловила смысл моих слов.

– Мы еще не получили ваши фотографии.

– Я отдала их для пересъемки, – объяснила я.

– Не могу сказать, как я устала от мужчин! Беда в том, что я хочу то, что мне недоступно. И не хочу того, что предлагают. Вы, наверное, и сами видите.

– Я только вижу, что ваш приятель – мерзавец.

– Нет, это я плохая, – Алексис выдавила из себя улыбку.

– У вас хорошая работа, вы работаете на человека, который вам нравится. Полдела сделано, разве нет?

– Полдела? Сестренка, бой только начался.

– Я не понимаю.

– Я влюбилась в своего босса. Глупо, правда? Так избито и банально!

– Но он не любит вас.

– Вы правы. Вдвойне банально.

– Тогда уходите от него.

– Не могу.

– Почему?

– Я люблю его.

– А парня, который вас ударил?

– Это мой приятель, разве вы не понимаете? Он любит меня.

– Тогда порвите с обоими, – посоветовала я.

– Хорошая идея.

– Если он не хочет вас, вам нужно уходить. Покиньте их обоих. Начните жизнь заново.

– Наверно, вы правы, – вздохнула Алексис.

По ее лицу я видела, что семена посеяны. Я сказала ей только то, что она знала сама. Я не хотела, чтобы эта девушка страдала. Мне она нравилась. Но даже безумно романтическая женщина вроде меня должна быть практичной.

И я стала практичной в безумно романтичном смысле. Я стала безрассудной.

 

ПЕРСТЕНЬ

Я проследила Мэсона до его дома. Сперва я не понимала, что дом в Палисэйдз, где он жил, принадлежал не ему. Он принадлежал его подружке, Барбаре Ковак. Позже я узнала от Алексис, что она владеет ювелирным магазином, и что они живут вместе уже больше года. Мэсон поселился с Барбарой, сменив множество любовниц. Алексис узнала, что он имеет репутацию соблазнителя. Это заинтриговало меня. Я не замечала в нем ничего такого. Может быть, он уже перебесился и утихомирился? Но в конце концов, я вступила в игру, и, возможно, мы уже созрели друг для друга.

Барбара иногда заходила в офис в конце дня, и они вместе возвращались домой. В противном случае Мэсон ехал домой один. Я пыталась представить себе их отношения". Я начала следить по ночам, стала тем, кем никогда не была раньше – соглядатаем. Я всегда думала, что исключительно мужская прерогатива. Но, конечно, люди всегда остаются людьми, вне зависимости от пола. Если действительно существуют люди какого-то типа, то рамки этого типа не ограничиваются принадлежностью к одному полу. Я, например, принадлежала к тому типу людей, которые любят охотиться и совершать открытия, а не пассивно сидеть дома.

Я стала оставлять мотоцикл в двухстах ярдах от дома, а затем просто наблюдала и ждала. Дом стоял в очень приятном месте – кусочек сельской местности вдали от города. Постепенно я становилась смелее. Я нашла потайное укрытие, из которого могла шпионить за ними по всем правилам. Я пряталась в высокой живой изгороди, отделявшей их участок от соседнего дома. Но следить по ночам было трудно. Я впадала в отчаяние.

Иногда я шла на риск. После того, как они возвращались домой, я подходила близко к дому. Нужно, чтобы они оба были дома, иначе тот из них, кто отсутствовал, по приезде мог увидеть меня. Я заглядывала в окна и видела их внутри. Это было мазохистское удовольствие. Но мне ни разу не удалось заглянуть в их спальню. Даже если был включен свет, это мало помогало. Окна спальни Барбары были завешены дурацкими бамбуковыми жалюзи.

Тогда я попробовала другой подход. Я рано ложилась спать и вставала в пять утра. Я брала машину, которая меньше бросалась в глаза, чем мой «Триумф», и ехала в Каньон. Там останавливалась и до рассвета наблюдала за домом. Несколько раз я была вознаграждена, увидев их в кухне, имевшей стеклянную дверь, которую Барбара часто открывала по утрам, готовя завтрак.

Барбара заинтриговала меня. Я хотела знать о ней больше – чтобы больше знать о нем. Надев парик и очки, я вошла как покупательница в ее маленький ювелирный магазин в Санта-Монике. Он назывался «Шкатулка Пандоры». Я открыла шкатулку Пандоры. Ничто не могло остановить моего расчетливого безрассудства.

Барбара подошла ко мне, улыбаясь, надеясь, что я куплю что-нибудь.

– Чем могу помочь?

– Я хочу только посмотреть на ваши чудесные вещицы.

– Спасибо. Что вы ищете? Перстень? Брошку? Ожерелье?

– Что-нибудь, что могло бы вызвать сентиментальные чувства.

– Вы выбираете для себя?

– В каком-то смысле. Один мой знакомый хочет купить мне украшение, но я хочу сама его выбрать.

– Вы хорошо придумали, – сказала Барбара, чувствуя мое расположение к ней. – Мужчины очень эгоистичны, когда покупают подарки. Они покупают то, что сами хотят, а не то, что нравится нам.

– Это касается не только украшений.

– Вы абсолютно правы, – Барбара улыбнулась. У нее была очень подкупающая улыбка. На щеках появлялись ямочки, в которые можно было вставить мизинец. Вот первый урок школы очарования: совершенствуй свою улыбку. Вероятно, продавцу такой совет тоже пригодится. Я смотрела на руки Барбары. Она носила восемь перстней. Я сосчитала их.

– У вас такой чудесный перстень, – сказала я.

– Который?

Я взяла левую руку Барбары своей рукой и дотронулась до кольца, резко вздрогнув при этом. Рука этой женщины прикасалась к Мэсону, его волосам, одежде, коже.

– У вас есть еще один такой же?

– Боюсь, что нет. Я не держу дубликатов.

– Досадно. Мне он очень нравится, – я никак не хотела отпускать ее руку. Барбара медленно сняла перстень, засунув палец в рот и облизав его.

– Если вам он так понравился, я могу его вам продать.

– Что вы! Он ваш. Я, наверно, не смогла бы так поступить.

– По правде говоря, я иногда ношу свои изделия вроде как для рекламы. Если людям нравится, они просят их продать. Это лучше, чем смотреть каталог.

Она сняла перстень и вручила его мне. Он все еще был теплым. Я попробовала надеть перстень на один палец, потом на другой, и осмотрела свою руку в зеркале. Барбара следила за мной. Покупатель ей попался нетребовательный. Она содрала с меня шестьдесят баксов за этот дурацкий кусочек бронзы. Наверно, она поняла, как сильно я хочу его купить, и назначила цену долларов на двадцать больше.

– Видите ли, этот перстень очень нравится человеку, с которым я живу, – объяснила Барбара.

Я вздрогнула. Я пришла в магазин, чтобы встретиться с Барбарой, чтобы узнать, что чувствует женщина, живущая рядом с Мэсоном. Теперь на моем пальце был ее перстень – перстень, к которому он прикасался.

– Я надеюсь, что человеку, который купит его для вас, он понравится, – искренно сказала Барбара. Я заплатила. Когда она спросила мой адрес, чтобы выслать квитанцию, я дала ей фиктивный адрес, назвавшись именем Одри Джонс.

Покончив с покупкой, я нагнулась и порывисто поцеловала ее в щеку – мимолетная благодарность, – почувствовав на губах нежный пушок ее щек. Он тоже чувствовал это, целуя ее. Моя рука коснулась ее бедра в том месте, где тело из твердого становится мягким. Она как будто ничего не заметала.

– Заходите еще, – пригласила Барбара, улыбаясь.

– Зайду, – пообещала я.

Я поняла, что мой план требует времени. Нужно только запастись терпением. Лос-Анджелес превратился для меня в гигантский зал ожидания. В вынужденной задержке я неожиданно обнаружила чувственность.

Я лежала в ванне и, намылив палец, сняла с него перстень. Я наклонилась, рассмотрела перстень, поцеловала его и прижала к левой груди, вжимала его в кожу, надела на твердый сосок, но перстень не удержался и упал. Я шарила в поисках перстня под слоем мыльной воды, оказывается, я сидела на нем. Что еще придумать? Я провела кольцом по животу, пытаясь растянуть пупок, чтобы вставить перстень в него. Не вышло. Тогда я сунула его между ног, но не далеко, чтобы потом опять не искать.

Ванна не помогла. Я хотела Мэсона. И больше ничего. Я вылезла из воды и снова надела перстень на палец. «Ты принадлежишь мне», – думала я.

Я закуталась в купальный халат Брайана и легла на кровати, утомленная горячей ванной. Я крутила пальцем мой новый трофей; развернула фотографию, которую вырезала из «Голливудского репортера» – Мэсон с группой каких-то идиотов-киношников. Он выглядел на ней таким молодым!

Больше я не могла выдержать. Где моя маленькая подушка? Я распахнула халат и запихнула красную шелковую подушку между ног. Шелк всегда холодный, но, как холоднокровная змея, постепенно он согрелся до температуры тела. Я хотела, чтобы возбуждение приходило побыстрее, но оно невыносимо медлило.

Я забыла про перстень, забыла про фотографию, про все прочие фетиши. Вместо этого я вспоминала лицо Мэсона, его облик. Я заставлю его прийти ко мне. Я заставлю его прийти. Это неизбежно. Для нас обоих нет выбора. Исход только один.

И тут это началось. Мэсон. Через несколько секунд на моей любимой подушке появилось новое пятно. Оно расширялось, как инфекция, поглощающая следы старых пятен. Я испытывала счастье, которое дарит нам обещание счастья. Все внутри меня перевернулось. Я чувствовала, что он лежит на мне, не ломая мое тело, а растопляя его и сам стекая по моим бокам. Я хотела этого человека.

 

НА КРЮЧКЕ

Первое впечатление должно решить все. Меня ждет победа или поражение. До встречи с Мэсоном я никогда не выдумывала планов, как заставить мужчину заметить меня – да и нужды в этом не было. Но сейчас я боялась, что одного моего облика окажется недостаточно. Если Барбара принадлежит к тому типу женщин, которые ему нравятся, то я могла возбудить в нем только отвращение. Нужно как-нибудь привлечь его внимание, чтобы он больше не забыл меня. Какой бы желанной я ни выглядела, у меня не было гарантии, что Мэсон клюнет на это. Но с другой стороны, я верила, что клюнет.

Это была не такая проблема, решение которой можно найти на страницах «Космополитэна». Нужно придумать план, который не может провалиться – разработать что-то вроде идеального преступления. Они случаются не только в кино или книгах, но иногда и в жизни. Я как будто писала рассказ про саму себя. Я придумала и отвергла множество вариантов. Один состоял в том, чтобы создать ситуацию, в которой я смогу спасти его от какой-нибудь опасности и заслужить его благодарность. Другой – упасть без сознания на улице прямо перед ним, или, что лучше, в его кабинете. Тогда ему придется заботиться обо мне. Беда была в том, что эти планы не гарантировали последующего внимания к моей персоне.

Нужно изобрести ситуацию, в которой он захочет узнать обо мне больше, захочет снова увидеть меня. Необходимо ввергнуть его разум в такое состояние, в котором он захочет найти меня. После прочтения множества детективных рассказов и просмотров фильмов наподобие «Опасных связей», я придумала свою собственную драматическую постановку. По этому сценарию я вообще не буду с ним говорить. Больше того, я даже не прикоснусь к нему. Контакт с ним будет исключительно зрительным. Он увидит, как я делаю что-то, что потрясет его и заставит напрячь мозги – что подцепит его на крючок.

Ни один мужчина не сможет устоять перед зрелищем двоих женщин в чувственной ситуации. Фрейд говорил, что причина сексуального возбуждения мужчин, наблюдающих за двумя женщинами, состоит в том, что такая картина затрагивает их скрытую гомосексуальность. Занятная идея. Но если это правда, то из нее следует, что женщины, глядя на двоих мужчин вместе, тоже должны испытывать такое возбуждение. А это неверно. Однако мой отец любил бывать с двумя девушками одновременно. И самая удачная эротическая сцена в «Гале» – та, где я занимаюсь любовью с Аннабель. С этим соглашались все. Итак, я буду не одна, когда предстану перед Мэсоном. Я буду с другой женщиной.

Теперь насчет самой сцены. Она должна быть таинственной, непонятной. Она должна заставить размышлять, даже приводить к неверным выводам. Необходимо придумать что-то чувственное, причем такое, что бы стимулировало желание Мэсона больше узнать обо мне. На идею меня натолкнула книга Патриции Хайсмит. Преступление. Если ты стал свидетелем преступления, то попадаешь на крючок. Тебе хочется узнать больше.

Значит, я дам ему наблюдать то, что он сочтет преступным актом с сексуальным подтекстом с участием двух женщин – меня и кого-либо еще. Но не должно случиться так, что он предпочтет мне эту другую женщину. В этом заключался тонкий момент. Мне была нужна подруга, на которую я могу положиться.

После съемок «Галы» Аннабель дважды сменила место жительства. Она больше не жила с Аленом. Теперь у нее была собственная квартира. Мне потребовалось два дня, чтобы разыскать ее. Она перебралась в Уэст-Голливуд. Когда я позвонила ей, она обрадовалась и сообщила, что Ален время от времени навещает ее. Я не хотела встречаться с ним. В тот день после полудня он должен был отсутствовать, и мы договорились о встрече.

Я добралась до ее дома на Кресент-Хайтс. Квартира Аннабель размещалась на втором этаже. Я позвонила в дверь. Мне открыла Аннабель в купальном халате. Что-то с ней было не в порядке. Она как будто только что плакала и выглядела гораздо более несчастной, чем в тот день, когда я в последний раз встречалась с ней в «Бель Аж», в день, изменивший течение моей жизни.

– Что случилось?

– Ничего. Ничего. Я просто собиралась принимать ванну.

Я пошла за ней в ванную и села на туалетный столик, пока она залезла в ванну. Аннабель дрожала.

– Аннабель, скажи мне, что случилось?

– Я не хочу делать этот фильм. Не хочу.

– Ну и не делай.

– Он заставляет меня. Ты не знаешь, что произошло после «Галы». Он не рассказывал тебе.

– Ну, расскажи ты.

– Случилось множество плохих вещей. Не думаю, что кто-нибудь действительно узнал меня. Никто не помнит лиц актеров в этих фильмах.

– К счастью, – добавила я.

– Ален решил, что после нашей с тобой сцены передо мной открывается блестящая карьера. Он всегда хотел делать настоящие фильмы. Его любимый фильм – «Комната с видом». Ты знаешь, что «Гала» имела большой успех, и я думала, что он воспользуется шансом сделать что-нибудь высококлассное. Но он почему-то решил снимать очередной порнофильм. Мне кажется, что он получил здесь в Лос-Анджелесе много денег от какого-то иранца. Он хотел, чтобы я сыграла там главную роль, стала такой, как ты. Но я не хотела. Он не показывал мне сценарий, и у меня не было понятия, во что я влипла. Наверно, я была наивной. Все оказалось ужасно, гораздо хуже, чем «Гала». Я не против раздеться и все такое, хотя мои подруги отговаривали: «Сейчас никто так не делает», – говорили они. Но у меня не было понятия, чего от меня хочет Ален.

– Могу себе представить, но лучше расскажи.

– Это было отвратительно. Он хотел, чтобы я лежала, пока какой-то араб мочился на меня. Да-да! Этот тип выпил целый котелок «эспрессо». Затем он залез на меня. Невозможно рассказать. Меня тошнило. Эта мерзость облила меня с ног до головы. Меня вырвало. Когда я пыталась подняться, меня держали, пока это вонючее животное продолжало облегчаться на меня. Словами тут ничего не скажешь. Потом я несколько дней чувствовала запах. Не знаю, сколько раз я мылась – запах все равно оставался, – она потерла руку, как будто та чесалась.

– Почему ты просто не встала и не ушла?

– Хороший вопрос. Ален заставил меня остаться. Он сказал мне, что я играла чудесно, что у меня есть задатки большой звезды. Но весь этот опыт состоял в том, что меня вываляли в дерьме.

– А почему ты не ушла от Алена?

– Он грозился убить меня. Что мне оставалось делать? Я боюсь, Урсула, в самой деле боюсь. Я действительно не понимаю, чего он хочет. Сейчас я вижу, что он, должно быть, ненавидит женщин. Почему – не знаю. Что они все от этого получают? Скажем, ты трахаешь девушку, а затем похваляешься об этом своим друзьям, – это я понимаю. Но если ты мочишься кому-нибудь в рот – кому ты об этом расскажешь?

Слушая дикий рассказ Аннабель, я непрерывно представляла себя в подобной ситуации. Я бы никогда не согласилась делать то, что делала она. Но если мне придется делать эти гадости, чтобы получить Мэсона? Пойду ли я на это?

Аннабель начала плакать. Я обняла ее. Она стала мне как будто младшей сестрой. Я прижала ее к себе, чувствуя ее слезы на своих щеках.

Аннабель сидела в ванной, дрожа от страха. Я намылила ей спину, массировала плечи, и частично рассказала ей про свой план. Едва ли это был идеальный момент, но у меня не было выбора. Я объяснила, что хочу, чтобы она разыграла для меня маленькую сценку – никакой наготы, секса, ничего такого, просто побыть со мной. Я не могла сказать ей – где и когда. Аннабель почти не слушала меня. Она не могла сосредоточиться. Но она заинтересовалась обещанными ей пятьюстами долларами в день.

– А столько дней?

– Один, может быть, два. Еще не знаю.

– Тысяча мне бы пригодилась.

– Значит, решено.

Аннабель повеселела. Я поцеловала ее и сказала, что некоторое время буду поддерживать с ней связь.

– Мне действительно очень кстати эти деньги, – сказала она снова.

– Я дам тебе пятьсот сейчас.

– Спасибо. Ты хорошая. Не такая, как я. Наступила моя очередь плакать. Возвращаясь в Беверли-Хиллз, я проехала через Санта-Монику. Не слишком здорово, но быстрее, чем через Сансет. Господи, это место было просто отвратительно. Бывают времена, когда этот город выглядит как настоящий ад. Пятнадцать баллов по шкале Рихтера были бы очень кстати. Может быть, мы с Мэсоном однажды уедем отсюда. Отправимся в Мексику.

Аннабель прекрасно подходила для моей затеи, но я беспокоилась за нее. Я была уверена, что она сидит на игле, возможно, принимает героин – судя по тому, как она потирала руки. Ей очень нужны деньги. Она даже толком не спросила, что я от нее хочу. Бедная Аннабель. Мы все можем попасться на крючок. Деньги, наркотики, секс, даже работа – неважно. Подойдет любой идол.

Я хотела встретиться с Алексис и выпить с ней. Мы назначили встречу на полседьмого. Мне все еще кое-что было нужно от нее. Как и Аннабель, она была составной частью моего плана. Она походила на Аннабель и в другом смысле. Мэсон был наркотиком для Алексис. Я должна убрать ее от него. Она будет вынуждена уйти.

Не в натуре женщин становиться рабынями, но они, то есть мы, склонны попадать в рабское состояние, видя в этом легкий путь избавиться от эмоциональных противоречий. Рабство – неестественное состояние. Мы знаем это, да и мужчины тоже. Но это – промежуточное состояние. Рабство для женщины – нечто вроде поры возмужания. Мы должны пройти через него – но пройти как через чистилище. И выйти на другую сторону.

Алексис не оказалось на месте. В четверть восьмого я начала нервничать. У меня родилась ужасная, безумная идея, что она приведет с собой Мэсона. Я уже собиралась уходить, когда она явилась – одна. Судя по всему, она находилась в хорошем настроении и рада видеть меня. Но я решила, что она накануне плакала. На нее напала разговорчивость. Я обрадовалась, решив, что она хочет говорить о своих отношениях с Мэсоном. Но Алексис стала рассказывать о Фелисити, матери Мэсона.

Я была разочарована. Хотя в Мэсоне меня интересовало все, мне не очень хотелось выслушивать сплетни о его матери. Но, слушая Алексис, я пришла к мнению, что мать Мэсона напоминает фигуру старой миссис Бэйтс из «Психоза». Алексис наверняка преувеличивала, и все же она знала, о чем говорит. Она сказала, что любая женщина, интересующаяся Мэсоном, неизбежно столкнется с Фелисити. Алексис пила уже третий бокал «Шардонэ», когда сделала замечание, засевшее у меня в мозгу. Она сказала: «Фелисити – это лезвие бритвы. Вы понимаете, что она опасна, но не понимаете, что уже порезались».

Вино сделало свое дело, и Алексис пошла в туалет, взяв с собой кошелек, но оставив сумку рядом с креслом. Я заглянула в нее и нашла ключи от офиса. Я должна была попасть в офис – не для того, чтобы что-то украсть, а просто чтобы побыть там. Затем она вернулась, и мы говорили примерно с полчаса, в основном о том, что ее преследуют неудачи с мужчинами. Я хотела сказать ей, но не сказала, что в вещах такого рода на удачу нельзя полагаться. Свою жизнь надо устраивать самому. Удача, как сказал кто-то, – не что иное, чем осадок от наших усилий.

Еще один бокал – и она вернулась к идее покинуть Мэсона.

– Вы правы. Мне нужно уходить.

– Ну, в любом случае предупредите его за месяц, – я решила, что этого времени будет достаточно, чтобы разработать план.

– Зачем? Нет, когда я уйду, то уйду сразу.

– Это не слишком честно.

– А он честно себя ведет?

– Он же не знает о ваших чувствах.

– Я не уверена. Он ведет себя так, как будто ничего не знает. Но может быть, он и знает. Понимаете, мужчины могут быть очень жестокими.

Прежде, чем она ушла, чтобы встретиться с противным Родни, Алексис подала мне великолепную идею:

– Один из его клиентов, актер по имени Майк Адорно, получил роль в фильме, снимающемся в Нью-Мексико. Я знаю, что Мэсон намеревался посетить его на съемках. Может быть, тогда я и уйду.

– Когда съемки начинаются?

– Через две недели.

– А сколько времени они продлятся?

– Думаю, восемь недель. А почему вы этим интересуетесь?

– Просто так.

– Ну же, Одри, признавайтесь – вы думали, что там может найтись роль для вас, – Алексис улыбнулась и подмигнула.

Я рассталась с ней и больше ее не видела.

 

ПРИСУТСТВИЕ

Мои ночные визиты в офис дали мне массу полезной информации. Самые потрясающие материалы я добыла не из писем или факсов, а из сообщений автоответчика. Я впервые слышала голоса из жизни Мэсона. Барбара была открытой книгой. Актер Оз Йейтс оказался гораздо интереснее. Я слышала о нем, видела пару фильмов с его участием.

Самым поразительным и Отвратительным голосом, который я услышала во время своих тайных визитов, был голос его матери, Фелисити. Алексис ничуть не преувеличивала. Я никогда не слышала, чтобы женщина, тем более пожилая, использовала в речи так много непристойных слов. Невероятно! – она так разговаривала со своим сыном. Кое-что звучало даже забавно. Я два или три раза громко рассмеялась. Ее дикция была настолько вызывающе сексуальной, а мрачный голос настолько оскорбителен, что я нашла в нем неожиданную чувственность. Я могла живо вообразить женщину, чье прошлое было наполнено сексуальными приключениями. Возможно, детство Мэсона не сильно отличалось от моего детства.

Однажды ночью я нашла в его календаре напоминание Алексис о дате поездки в Нью-Мексико. Она должна была произойти через три недели. Алексис записала номер рейса, адрес и телефон отеля «Сьерра» в Артезии, где он должен провести ночь с субботы на воскресенье. Я была возбуждена. Он будет один и вдали от Лос-Анджелеса! Итак, время и место моей маленькой драмы определены. Теперь я знала, куда мне ехать.

Аннабель ехала со мной. До дня выезда я виделась с ней дважды. Она оживилась и с нетерпением ждала возможности уехать куда-нибудь подальше. Я дала ей еще денег, выбрала для нее подходящую прическу. Я сказала, что если она собирается стать настоящей актрисой – что было ее потаенным желанием – она должна выглядеть соответственно. В общем-то, прическа Барбары шла ей. И Аннабель тоже осталась довольна. Она чувствовала себя другим человеком.

Я снова стала работать. Я нашла себе место, обратившись в агентство по найму, откуда пришла Алексис. Если я хочу занять место Алексис, то мне нужны хорошие рекомендации. Я знала, что Алексис последует моему совету и уйдет от Мэсона в ближайшие несколько недель. Когда она, наконец, уйдет, Мэсон будет потрясен. В панике он обратится в агентство, и я стану его секретарем.

Сейчас я работала в юридической фирме – чудовищное занятие. Но я обладала даром, которым восхищались мои сослуживцы – очень быстро и безошибочно печатала. После недели работы я хотела было уйти, но отбросила эту мысль. Я сидела в тюрьме, но скоро должна выйти на свободу.

Я приходила домой после работы, мылась, занималась мастурбациями, а затем ехала в Палисэйдз, чтобы хоть раз взглянуть на своего мужчину.

Я в самом деле хотела сжечь проклятый дом из огнемета, и спасти Мэсона из ада в последний момент, оставив Барбару погибать. Я представляла себе, что когда прибудут пожарные, дом сгорит дотла, только дым будет тянуться по каньону, да на земле лежат обгорелые остатки холодильника и БМВ. Пожарные найдут только оплавившиеся бронзовые украшения. Никаких костей, одна зола. Барбара и Мэсон будут объявлены погибшими или пропавшими без вести. Тем временем я буду счастливо жить с Мэсоном в отеле в Акапулько до конца жизни. Но сейчас я была вынуждена удовлетворяться тем, что почти каждую ночь проводила пару часов в кресле Мэсона в офисе, прислушиваясь к далеким городским звукам – сиренам скорой помощи и полицейских машин.

В маленьком парфюмерном магазине на Мелроз рядом с моим офисом я нашла флакон духов под названием «Присутствие» и была поражена. У них оставалось три флакона, и я купила все. Присутствие. Знак судьбы.

Эти духи значили для меня очень много. Они были любимыми духами моего отца. Он дарил «Присутствие» всем своим девушкам, включая Одри. Их запах порождал ассоциации – смесь ностальгии и сладкой тошноты, которая всегда связывалась у меня в мозгу с сексом. Запах «Присутствия» наполнил мой мозг подобно сну с множеством персонажей. Некоторое время я не могла никого поцеловать без того, чтобы не почувствовать запах этих духов, пришедший из прошлого. Я чувствовала эти духи, даже если их не употребляли. «Присутствие» вытесняло все другие телесные запахи. Это была сама чувственность.

Я где-то читала теорию о сексе, которая утверждает, что человеческая сексуальность – это болезнь. Люди – единственные животные, у которых отсутствует определенный сезон для спаривания. Мужчины и женщины хотят этого круглый год. Очевидно, в ходе нашей эволюции произошло нечто, уничтожившее строгие правила сексуальной притягательности. Сейчас сексуальное чувство лишено формы и дисциплины. Оно превратилось в несдерживаемое круглогодичное безумие. Согласно этой теории, упразднение брачного сезона пришло вместе с тем, как человек развивал свое воображение – главное, что отличает его от других животных. Мы обладаем способностью воображать будущее, вместо того, чтобы просто обращаться к вечному прошлому закодированных инстинктов. Наше растущее понимание настоящего, рождающегося по воле каприза, шло параллельно с новым и особым отношением к сексу. Это отношение больше не требовало действительного присутствия объекта нашего желания. Некоторые животные способны мастурбировать, но всегда в присутствии желанного партнера. Мы можем сами возбуждать себя. Эта теория смешалась в моем уме вместе с запахом «Присутствия». Эти духи больше не производились. Они не пользовались успехом. Но сейчас у меня было три флакона лимонного запаха, и этого должно хватить.

Однажды ночью я лежала без сна, думая о Мэсоне, воображая, что он со мной в кровати, чувствуя его кожу, прикасающуюся к моей, пока запах «Присутствия» волнами расходился по комнате. Аромат духов крепчал вместе с возбуждением, и стал густым, как облако, когда он вошел в меня. Несколько минут меня трясло.

Вечером я поняла, как использовать «Присутствие» в моем плане. В четверг, когда Мэсон собирался отбыть в Альбукерке, я сумела залезть в его машину во время ленча, когда их с Алексис не было в офисе. На полу в задней половине салона я уронила салфетку «клинэкс», вымоченную в «Присутствии». Вероятно, Мэсон не заметит белый шарик, но запах почувствует. Он еще не будет для него ничего значить. Но когда он вернется из Нью-Мексико, все станет по-другому. Я посадила семена, разбрызгала аромат, и в его памяти и носу поселятся цветок или облако. Это называется планированием на будущее. Секс и воображение.

Когда мы с Аннабель приехали в Альбукерке, стояла жара. Прежде чем Мэсон прибудет в Артезию, это в двух-трех часах езды к югу, почти у самой границы Техаса, у меня в запасе оставалось два дня. Я решила провести ночь в «Хилтоне» и выехать в Артезию на следующий день. Аннабель была рада уехать из Лос-Анджелеса и от Алена, хотя в первый день она дважды звонила ему. Она не говорила мне, какую историю сочинила, чтобы объяснить свое отсутствие, а я не спрашивала.

Я сознавала, что предпринимаю потрясающие, если не сказать – идиотские усилия, чтобы получить этого человека. Я могла просто подойти к нему и признаться в своих чувствах, но боялась испытывать судьбу. Я бы не вынесла отрицательного ответа. Нет, только не от этого человека. Мой путь к Мэсону был окольным, да и опасным к тому же, но сулил абсолютный успех. Пока что мне все удавалось, и я не видела причины для того, чтобы менять тактику. Я была охотником. Добыча даже не знала, что за ней охотятся.

Я по-прежнему чувствовала легкость и пустоту в голове. Одна «Маргарита» в баре – и я совершенно опьянела. Аннабель сказала, что все дело в жаре, – на улице больше девяноста градусов, да вдобавок и высокое положение Альбукерке – пять тысяч футов над уровнем моря, которое и породило головокружение. Но я знала, что все дело в Мэсоне.

К вечеру Аннабель совершенно расслабилась. Она провела час у бассейна. Я оставалась в своей комнате и читала «Виллетту». Мы пообедали по-мексикански в старом городе, представлявшем собой мешанину архитектуры испанской миссии и поста на фронтире. Две ложки гвакамолы – и я наелась. Аннабель съела половину моей порции и весь свой обед.

Мы вернулись в «Хилтон» и смотрели «Побег» по телевизору у меня в комнате. Аннабель ненавидела этот фильм. Она ненавидела жестокость. Она назвала кино отвратительным и, не досмотрев до конца, ушла спать в свою комнату. Я же считала, что это великий фильм. Может быть, он просто соответствовал моему настроению, но мне понравилось, как Эли Мак-Грау делает все свои штучки ради Стива Мак-Куина. Я читала, что в действительности Мак-Куин бросил ради нее свою жену и семью. И хорошо сделал. Конец фильма был чудесным. У них все удалось. Вот так все должно быть в жизни.

На следующий день, когда мы ехали на юг от Альбукерке, я сбила на шоссе собаку. Я ничего не могла поделать. Пес выскочил буквально ниоткуда. Я крутила руль, сигналила во всю мочь, но бедное животное отскочило не в ту сторону – прямо под машину. Раздался ужасный глухой удар. Аннабель закричала. Я остановилась. Пес еще был жив и скулил.

– Сделай что-нибудь! – кричала Аннабель.

– Что я могу сделать?

– Отвези его в лечебницу!

– Как? И куда?

Я огляделась. По шоссе мчалось несколько машин, но в поле зрения не было ни одного населенного пункта. Мы находились в сердце пустыни. С тем же успехом мы могли быть и на Луне. Я оттащила пса на обочину дороги. Проезжающий грузовик стал сигналить – я остановила машину в неудобном месте. Аннабель еще больше расстроилась. Мне ничего не оставалось делать – только продолжать путь. Плохо, когда такое случается. Я взглянула на сучившего лапами пса. Он притих и страдал молча. Если бы я была Эли Мак-Грау, то вытащила бы пистолет и избавила животное от мучений. Аннабель бы поняла меня.

Отель «Сьерра» был единственным отелем в Артезии, и его оказалось нетрудно найти. Я узнала, что кинокомпания уже сняла несколько сцен в отеле, но актеры и съемочная группа остановились в мотелях по соседству. Это было мне на руку. Мэсон будет один, без этой своей компании.

Поселив Аннабель в ее номере, я пустились, чтобы спросить портье о Мэсоне. Он должен был остановиться на следующем этаже надо мной. Значит, при необходимости у меня будет путь к отступлению вниз по лестнице. Лифт выглядел старым и ненадежным.

– Эллиотт. Точно, – ответил портье. – Мы ожидаем их сегодня вечером.

– Их?

– Мистера и миссис Эллиотт.

 

КОРИДОР

«Спокойно, девочка, спокойно», – говорила я себе. Я покинула холл и поднималась по лестнице. Мистер и миссис. Должно быть, имеется в виду Барбара. Разве что, конечно, Мэсон не решил привезти с собой мать. Что абсурдно. Нет, с ним ехала Барбара – неприятная новость для меня.

Пока я поднималась по скрипящим ступенькам, жара усилилась. Я редко потею. Отец говорил, что не потеют только люди без комплексов. Я добралась до третьего этажа и повернула в коридор, остановилась и оглядела его. Именно здесь я должна разыграть свою сцену с Аннабель.

Я посмотрела на свое отражение в старом зеркале, покрытом пятнышками, как кожа на руке пожилого человека. Эту женщину скоро увидит Мэсон. Эта женщина скоро станет принадлежать ему.

Аннабель не заперла дверь. Она лежала на кровати в белье. Было невероятно жарко. Шумный кондиционер почти не помогал. Я увидела, что кожа Аннабель блестит от пота. Она лежала на правом боку. Казалось, она спит, но ее глаза были широко открыты. Я склонилась над ней. Я боялась, что она получила тепловой удар.

– Ты в порядке?

– В полном порядке, – произнесла она еле слышно. – В абсолютном порядке. – Ее глаза не смаргивали. Что-то подсказало мне зайти в узкую ванную комнату. Одежда свалена в ванну; содержимое сумки высыпано в раковину. Она, очевидно, вывернула свой багаж в поисках чего-то. На столике рядом с кроватью я нашла это. Шприц.

Черт, только этого не хватало! Может, я бесчувственная, но теперь все могло сорваться.

Выяснилось, однако, что Аннабель даже подыграла мне. Героин, если это был он, привел ее в состояние, великолепно отвечавшее моим замыслам. Теперь Аннабель будет делать все, что я захочу, и без возражений. Меня начала было беспокоить возможность ее сопротивления, особенно после случая с собакой на шоссе.

Я покинула Аннабель и вернулась в свой номер. Достала из сумки писчую бумагу и шариковую ручку, какие продаются в любой аптеке. Было бы шикарно написать первое послание Мэсону на моей собственной бумаге моей собственной авторучкой с характерными коричневыми чернилами. Шикарно, но глупо.

Я написала: «Я видела вас». Затем написала на другом листке: «Я знаю, что вы видели меня». Отлично. В этой фразе заключается смутная угроза. Затем написала: «Пожалуйста, забудьте то, что вы видели. Нет, это слишком двусмысленно. Я написала: «Вы видели меня, я видела вас». Глупо. Еще мне пришли в голову варианты «Я знаю, что вы видели нас», и «Мы знаем, что вы нас видели». Нет, Аннабель не должна в этом участвовать. Определенно лучшим был второй вариант: «Я знаю, что вы видели меня». Я еще раз аккуратно написала эту фразу большими буквами, стараясь, чтобы они не походили на мой характерный наклонный почерк. Затем вложила лист в конверт и заклеила его. На конверте написала «Мистеру Эллиотту». Хорошо. Все остальные листки я порвала и выбросила.

В пять часов вечера, пока Аннабель спала, прибыли Мэсон с Барбарой. Я следила за ними из окна кафе на улице. Барбара выглядела счастливой, Мэсон – скучающим. Она вцепилась в его руку, как ребенок – так мне показалось. Очевидно, она с нетерпением предвкушала поездку. Тогда я решила оставить их в покое до следующего дня. До воскресенья. Сегодня, очевидно, они пойдут обедать с клиентом Мэсона и какими-нибудь киношниками. Лучше все сделать в воскресенье, например, когда он выйдет из своей комнаты за газетами или что-нибудь такое. Сегодня можно расслабиться.

Но мне это не удалось. Я рискнула и пошла обедать с Аннабель. Перед уходом она позвонила Алену, и потом еще раз – когда мы вернулись. Я выбрала маленькую закусочную, тщательно рассмотрев посетителей, прежде чем зайти в нее. Я не хотела оказаться в одном месте с Мэсоном и его спутниками.

За обедом я рассказала Аннабель, как я собираюсь разыгрывать нашу сцену на следующий день.

– Все это делается для кого-то, кого ты любишь? – внезапно спросила она.

– Почему? – я удивилась. Ее вопрос не вытекал из нашего разговора.

– Я не могу представить, ради чего еще надо лезть в такие неприятности.

– Да, ты права.

– Хорошо, – сказала она, – надеюсь, это сработает.

– Конечно.

Но действительно ли это была любовь? Можно ли полюбить того, с кем ни разу даже не разговаривал? То, что я чувствовала, было, вероятно, близко к страсти фэна к кинозвезде.

Мои первоначальные расчеты оказалась немного нарушенными. После прерывистого сна, измученная кошмарами, в которых Мэсон трахал Барбару, а я наблюдала за ними в зеркало, я, наконец, забылась в глубокой дремоте. Когда я проснулась, было одиннадцать утра. Я пошла к Аннабель. Она говорила но телефону с Аленом и плакала. Наконец, не в силах говорить сквозь рыдания, повесила трубку.

– Я не должна его покидать. Не должна!

Я утешила Аннабель, помогла ей одеться, и отправилась проверить ключ Мэсона. Тот висел на доске. Они куда-то вышли. Черт. Но их взятый напрокат автомобиль стоит на стоянке позади отеля. Значит, они отправились погулять. Я вернулась в свою комнату, приняла ванну, надела черное платье и надушилась «Присутствием». Ко времени ленча я была готова. Пока я дрожала от нервного возбуждения, Аннабель снова расслабилась, приняв дозу наркотика.

Мэсон и Барбара вернулись в отель в полвторого. Они где-то закусывали или пили. Со своего наблюдательного пункта через улицу я видела по выражению лица Барбары, что она готова лечь в постель. Судя по лицу Мэсона, он был не готов. На улице снова стояла душная жара. Я поражалась, как кто-то может не только жить в этом климате, но еще и заниматься любовью.

Примерно в полтретьего мы с Аннабель оказались в коридоре. Отель был тих и пустынен. Мимо прогромыхал поезд – длинный-длинный товарный состав на Санта-Фе. Я заставила Аннабель лечь на ковер. Она сделала точно так, как я указала. Я попробовала потащить ее. Это оказалось труднее, чем я думала. Нужно постараться. Я молила Бога, чтобы из комнаты вышел Мэсон, а не Барбара. У меня заболели руки. Затем мы стали отдыхать.

Я рискнула, подошла к их двери и прислушалась. Но услышала только звук работающего телевизора. Тогда я вернулась к Аннабель и указала на грязный ковер. Она снова легла. Мы обе ждали. Аннабель зевнула. Все происходящее казалось полным безумием.

Я все рассчитала таким образом, что когда Мэсон выйдет из номера, он увидит нас в старом зеркале. Когда выйдет… А положим, он не выйдет? Ожидание может длиться бесконечно. Если он выйдет гораздо позже, нас увидит кто-нибудь еще – горничная или другой постоялец. Мое разыгравшееся воображение представило, как из ниоткуда появляется полицейский – без всякой причины, только чтобы сломать наш план.

Но затем это произошло. Казалось, прошла неделя, прежде чем дверь открылась и появился Мэсон. Я только слышала его, поскольку стояла к нему спиной, но я чувствовала его присутствие. Я шепнула Аннабель: «Давай». И начался наш странный, запланированный ритуал.

Я медленно, без рывков, тащила Аннабель за руки по полу, покрытому грубым ковром. Это было очень тяжело. Я могла себе вообразить, как Мэсон следит за нами в зеркале. Я думала – подойдет ли он к нам спросить, не может ли чем помочь – позвать доктора или что-нибудь подобное. Я надеялась, что со стороны это выглядит так, как будто я избавляюсь от убитого тела. Он никогда не забудет это зрелище.

Затем наступил самый важный момент. Я бросила взгляд в зеркало. Мэсон стоял у двери. Призрак за засиженными мухами экраном на поверхности стекла. Я не успела разглядеть его лицо. Снова опустив глаза, я продолжала изо всех сил тащить Аннабель.

Потом я услышала, что дверь закрылась, и поняла, что Мэсон вернулся в номер. Досчитав до пяти, я выпрямилась. Осторожно оглянулась. Коридор был пуст. Все кончилось.

– Готово, – прошептала я Аннабель. Аннабель не ответила. Она неподвижно лежала у моих ног с закрытыми глазами.

– Аннабель! – я почувствовала приступ паники и наклонилась. Неужели эта постановка внезапно стала реальностью? Неужели она мертва – и я убила ее? Аннабель дышала, но была без сознания. Я попыталась поднять ее, но не смогла. Это было ужасно. Женский голос с сильным акцентом спросил: «Могу ли я чем-нибудь помочь? Что случилось?» В нескольких футах от меня стояла пожилая мексиканка-горничная.

– Моя подруга упала в обморок, – объяснила я. Горничная, кажется, не поняла. – В обморок, – повторила я. – Не беспокойтесь, она будет в порядке, когда окажется в своем номере.

Аннабель пошевелилась и открыла глаза. Ее тошнило. Я подняла ее на ноги. Горничная смотрела на нас без всякого подозрения, как будто такое случается каждый день. Собравшись с последними силами, я помогла Аннабель, которая не вымолвила ни слова, спуститься по лестнице в ее номер. Там я оглянулась. Горничная исчезла.

Я положила Аннабель на кровать. Испуг по-прежнему не проходил. Целых пять минут я не думала о Мэсоне. Черт! Записка!!

Оставив Аннабель, я бросилась в свой номер, взяла конверт и поспешила вниз, к столику портье. Там никого не было. Я положила конверт на столик и вышла на улицу.

Я не очень представляла, что делать дальше. Пройдя по улице, я зашла в кафе. Я сильно вспотела. Что творится с Аннабель? Надо вернуться и позаботиться о ней. Но я не могла допустить, чтобы Мэсон случайно увидел меня. Интересно, что произойдет с запиской? Я нашла местечко у окна в баре. Подавшись вперед и вытянув шею, я могла видеть вход в отель. Я хотела пива. Но было воскресенье, а по воскресеньям в Нью-Мексико действует сухой закон. Затем я увидела, как Мэсон выходит из отеля с письмом в руке. Он выглядел обеспокоенным. Несколько секунд он оглядывался по сторонам, прежде чем вернуться в отель. Что он думает об увиденной сцене? Расскажет ли Барбаре? Вряд ли. Вызовет полицию? Управляющего отеля? Нет, он убедит держать секрет при себе. Но он не забудет.

Я ждала в кафе, пила кофе, которого мне не хотелось. Я беспокоилась об Аннабель. Она сыграла свою роль чудесно, но ей плохо. Нужно скорее доставить ее в Лос-Анджелес.

Наконец Мэсон и Барбара вышли из отеля. Они направились в противоположную сторону и скрылись из виду. Мэсон один раз оглянулся.

Я покинула бар и поспешила в отель, в комнату Аннабель. Она спала на полу в ванной. Я разбудила ее. Она начала стонать.

– Я хочу ребенка. Я хочу малыша. Я хочу стать ребенком. Я хочу стать малышом.

Я пыталась успокоить ее. Она бредила. В моем уме промелькнула мысль., что, может быть, Аннабель беременна.

– Мы возвращаемся в Лос-Анджелес, – сказала я ей. – Давай одеваться.

– Мне нужно вымыться, – сказала она.

Она сняла с себя одежду, подошла ко мне голой, обняла и поцеловала в шею.

Что было делать? После того, как она помылась – а я в это время собрала вещи, – я нашла ее лежащей в постели мокрой. Она не вытерлась. Аннабель была тверда, как алмаз. Она не поедет назад. Я не смогла убедить или уговорить ее. Но мне-то нужно было вернуться в Лос-Анджелес. Следующий день, понедельник, был самым важным звеном моего плана. Я сделала то, ради чего приехала. Теперь надо уезжать, и неважно – с Аннабель или без нее.

Я узнала, что Мэсон и Барбара уже отбыли. Единственное, что я могла сделать – оставить Аннабель здесь. Я дала ей тысячу долларов вместе с билетом на самолет из Альбукерке в Лос-Анджелес. Ей придется взять напрокат машину. Та, что у нас, нужна мне самой.

– Я позвоню тебе из Лос-Анджелеса, – сказала я и поцеловала на прощанье. Аннабель поцеловала деньги, поцеловала меня и сказала: «У меня будет ребенок».

Возможно, нужно было заставить ее вернуться со мной. В двадцати милях от Артезии на шоссе, ведущем в Альбукерке, я остановила машину и подумала – не вернуться ли? Я была довольна тем, как прошла сцена в коридоре. Мэсон попался на крючок. Должен попасться. Но почему-то состояние Аннабель встревожило меня. Я чувствовала за нее ответственность. Она наглоталась таблеток ради моего эксперимента. Не будь сентиментальной, – одернула я себя. Я включила первую скорость и поехала дальше.

Я вспомнила место на шоссе, где сбила бедную собаку, и притормозила. Пес еще лежал там, но сейчас он был мертв. У него была выедена половина живота – может быть, другим зверем, но скорее всего, стервятником. Я поехала дальше.

Уже на окраине Альбукерке, где движение стало интенсивнее, я заметила трехногую собаку, ковылявшую через дорогу между машинами. Водители сигналили, но собака не спешила. Это была сука. Я подумала, не связана ли она как-нибудь с мертвым псом? В отличие от него, несчастная дворняга сумела выжить. Выживание – это самое важное, не так ли? Я читала в каком-то журнале, что грифы – вымирающий вид. Защитники природы разбрасывают для них мясо на скалах высокогорья, где те гнездятся.

 

МЕЖДУ НАМИ

Он сделал то, о чем я молила, и позвонил в агентство по найму в ту же минуту, когда узнал об уходе Алексис. Без этого звонка я бы не знала, что делать. Пришлось бы менять весь план. Слава Богу!

Я слышала, как он разговаривал по телефону, когда я постучалась в дверь офиса. Меня трясло от предчувствия и беспокойства, что мой голос, если он его узнает, будет для него потрясением. У меня было преимущество, но я не хотела злоупотреблять им. Будь скромнее, – говорила я себе, – и оставайся такой до конца разговора. Я встряхнулась, чтобы расслабиться, и вошла.

Это больше походило на кинопробу, чем на беседу. Я была актрисой, которая с того момента, как вошла в комнату, знала, что получила роль. Мэсон изо всех сил старался скрыть потрясение, увидев меня в своем офисе. Моя же реакция была двоякой. С одной стороны, было возбуждение от того, что наконец-то разговариваешь с Мэсоном Эллиоттом, находишься рядом с ним. С другой стороны, я нервничала, пытаясь определить его реакцию на меня.

Духи он припомнил. Он обнюхивал меня, как животное. Зато очки сбили с толку. Я решила купить очки, чтобы посеять в нем необходимое сомнение. Я не хотела выглядеть точно так, как в коридоре отеля, – а только почти так.

Он не мог справиться с собой и стал спрашивать, была ли я когда-нибудь в Нью-Мексико. Я сказала ему полуправду. Однажды я была в Таосе. В остальном я налгала. Я знала, что когда-нибудь скажу ему правду. Но не сейчас. Сейчас все было в моих руках. Я видела это по его смущению. Я почувствовала укол садизма и попыталась преодолеть его и стать дружелюбной, даже немножко смешной, выйти за рамки скромности. В конце концов, у него есть чувство юмора, и он оценит это. Избегай любых женских стереотипов.

Когда он говорил о своей работе, и как он управляется с клиентами, он как бы обретал реальность. Он уже не был продуктом моего воображения, а неожиданно стал личностью. Невзирая на мое беспокойство, я испытала облегчение. Он был живым существом. Мне безумно хотелось прикоснуться к нему. Он был одет в рубашку с короткими рукавами, и я едва не чувствовала его кожу под бледно-голубой тканью. Его тело я видела в бассейне. Я заметила, что он повесил пиджак на спинку стула, и без всяких видимых причин это показалось мне важным.

Мое первое впечатление о Мэсоне Эллиотте как замкнутом человеке при близком знакомстве подтвердилось. Я вздохнула с облегчением, узнав, что у него нет партнеров, он работает один. Может быть, он и не нуждался в помощи, но я чувствовала всепобеждающее желание довериться ему. Сейчас я почти сожалела о своих уловках.

Когда он назвал меня «мисс Бакстер», я не стала его поправлять. Я не хотела ничего объяснять о своем прошлом. Может быть, я никогда не решусь на это. Мои фантазии неизвестно почему стали чище, яснее. Для меня как будто наступила новая жизнь. Я обижалась на то, что жажда чистоты почему-то отсутствовала в моих мечтах. Можно ли достичь ее в реальности?

«Дай мне только дотронуться до тебя», – хотела я сказать. Но пришлось подождать, пока мы не пожали руки, когда я уходила из офиса. Мы изучали друг друга. Нечестная игра. Я знаю много, – он – мало. Но он захочет узнать больше. А времени у нас впереди много.

Пока мы разговаривали, я пыталась представить, что он думает об Урсуле Бакстер, а не той женщине из отеля. Он смотрел на мои ноги. Ради него я то составляла их вместе, то расставляла, то сидела, положив ногу на ногу. Мне хотелось содрать с себя юбку. Чувствует ли он растущее во мне желание? Чувство паники, испытанное в отеле, вернулось. Мне стало душно. Я старалась не сжимать правую руку, я не хотела, чтобы при первом физическом контакте моя ладонь была потной.

В тот момент, когда мы при прощании пожимали руки, я почувствовала прилив безнадежного сексуального желания. Именно этого я ждала. Когда наши руки соприкоснулись, пакт был подписан. Теперь меня не заботило, что моя рука может вспотеть. Кожа на голове зудела, и между ног я чувствовала сырость. Надо уходить отсюда, пока я не сказала или не сделала какую-нибудь глупость.

– Надеюсь, что увижу вас снова, – сказала я. Сомневаюсь, чтобы в моих словах прозвучало побуждение к дальнейшим отношениям. Я не слышала свой собственный голос – я могла слышать только Мэсона.

– Я тоже на это надеюсь.

Я изо всех сил старалась идти по прямой линии, когда шла по коридору от офиса на улицу. Кажется, удалось.

Поздно ночью я вернулась в офис. Не знаю, зачем. Я знала, что получила работу. Зачем рисковать? Как обычно, я просмотрела корреспонденцию на компьютере. Нашла письмо Алексис. Оно было ужасно печальным. Что случится, если Барбара прочтет его? Но для этого в письмо надо внести пару изменений. После нескольких грубых попыток мне удалось приемлемо воспроизвести подпись «Алексис».

Я была удивлена, когда Алексис позвонила мне домой и сообщила, что она ушла от Мэсона. Она звонила из дома на востоке страны, где собиралась пожить некоторое время. Она сказала, что бросила Родни – по крайней мере, на несколько недель. Затем сказала, что написала письмо Мэсону, объясняющее причины ее ухода. Когда мы закончили разговор, я позвонила на квартиру Аннабель. Ее не было. Автоответчик ответил голосом Алена. Я повесила трубку, не оставив сообщения. Я чувствовала беспокойство.

Первый день прошел чудесно. Все утро казалось, что Мэсон находится на грани срыва. Ко времени ленча я решила, что мне удалось избавить его, насколько это возможно, от воспоминаний о той женщине, которая тащила другую по коридору маленького отеля в Артезии. Я напомнила себе, что он, вероятно, все еще не уверен в том, я это была или нет. Но я была уверена, что он ничего не сказал Барбаре, управляющему отелем или полиций о том инциденте. Все осталось между нами.

Во время перерыва на ленч я снова позвонила Аннабель. Ответил автоответчик. Я опять ничего не сказала.

Я читала сценарий, который дал мне Мэсон, под названием «Кого же мы имеем?», когда в офис зашел Оз Йейтс.

– Эй, а вы не Алексис.

– Я – Урсула.

– Что сучилось с Алексис?

– Она ушла.

– Ничего себе, как в этом городе все быстро меняется! Вы не сообщите боссу, что я пришел?

– Конечно. Пожалуйста, садитесь. – Я сказала Мэсону, что к нему пришел Освальд Йейтс.

– Не Освальд, а Оз. Освальд был убийцей. А я актер. Я убиваю только режиссеров. А это все равно, что усыпить больное животное.

Он не заинтересовал меня. Грубиян. Но у меня родилось отчетливое чувство, что он важен для Мэсона, и это делало его важным для меня. Входя в кабинет Мэсона, он обернулся в дверях и подмигнул мне. Я вежливо улыбнулась. Дверь закрылась, но я слышала громкий голос Оза так же хорошо, как будто он сидел рядом со мной.

Когда он ушел, Мэсон объяснил мне, кто такой Оз Йейтс. Я видела пару его фильмов. Мне стало очевидно, что он имеет для нас решающее значение. Мэсон рассказал об агенте Оза – Ларри Кэмпбелле. Я, как, наверно, и все в городе, и раньше слышала дурные вещи про Ларри. Мэсон хотел, чтобы Оз стал его клиентом. Но между ним и Озом стоял Ларри Кэмпбелл.

Пол Джаспер безотчетно понравился мне, как не понравился Оз Йейтс. Возможно, потому что я вспомнила его в баре «Беверли-Уилшир». Я видела в нем в каком-то смысле союзника. У него был привлекательный потерянный вид. Похоже, он очень успешно торговал им в жизни. Мэсон обращался с ним как с младшим братом – покровительственно и с нежностью. Пол обладал наблюдательностью и воображением писателя.

Пока он разговаривал с Мэсоном, позвонила Барбара. Мэсон сказал, что он занят, и сообщение пришлось принимать мне. Меня не заботило, что она может узнать мой голос. С какой стати? Голос неотделим от лица, а я была в парике, когда приходила в ее магазин. Голос Барбары звучал беспокойно, но я не сказала Мэсону об этом. Я просто передала ему сообщение. Должно быть, он говорил ей, что Алексис ушла, но, конечно, не сказал, почему. Я была уверена, что рано или поздно Барбара захочет взглянуть на меня.

Всю вторую половину дня я умирала от желания закурить, но обещала себе, что не буду курить в офисе, Я знала, что это не понравится Мэсону. Однако я достала сигарету и играла с ней, не зажигая. Случайно я уронила пачку на пол. Сигареты рассыпались. Я наклонилась и собирала их, когда Мэсон вышел из своего кабинета. Мгновение он молчал. Я знала, что он стоит и смотрит на меня, и замерла, чтобы он мог посмотреть подольше. Это было самое сильное впечатление дня. Напряженная и молчаливая, я чувствовала в нем внутренний жар.

– До свидания, мистер Эллиотт, – сказала я так спокойно, как могла, в конце рабочего дня. Ему, скорее всего, было не по себе, зато я покинула офис счастливая. Примерно в четыре пополудни я нашла ту возможность, которую искала. Его пиджак висел на спинке стула, словно ожидая меня. Я положила исправленное письмо Алексис в один из карманов, тщательно сложив его – бумажную бомбу, которая взорвется, когда ее прочитает тот, кому она предназначена. Я стала террористом? Нет, конечно, я была борцом за свободу.

 

ПОМОГИТЕ МНЕ!

Мэсон смутился, когда увидел, что я жду его под дверью офиса. Он забыл дать мне ключи. Я соврала, сказав, что прождала его десять минут. Я не хотела, чтобы он знал, что я ждала его более получаса в состоянии восхитительной пытки. Мы вошли в офис как парочка, входящая в номер отеля.

Я была счастлива. Он был одет в костюм. Прекрасный костюм. Значит, пиджак остался дома, и Барбара готова отнести его в чистку. Обшарила ли она уже его карманы?

Мэсон долго смотрел на меня. Прочел ли он мои мысли? Я надеялась, что нет. Я хотела, чтобы он читал мои чувства, как открытую книгу, – ко не мысли.

– Вам не нравится черный цвет? – спросила я так невинно, как смогла. Он покачал головой. Я была вознаграждена его ласковостью. Этот человек даст мне все, что я захочу. И в ответ получит все.

– Ради Бога курите, если хотите.

Что ж, я долго и упорно добивалась этого. Когда он ушел на деловую встречу в банк, я шепотом пожелала ему удачи.

Пока его не было, я просмотрела почту, отвечала на звонки, принимала сообщения. Затем позвонила Фелисити.

– Какого хрена он где-то шляется? – она была единственным человеком, не жалевшим об уходе Алексис. Ее голос буквально ошеломлял. Алексис была абсолютно права. Эта женщина – чудовище. Конечно, я слышала ее голос раньше в автоответчике, когда посещала офис по ночам. Но даже тогда ничего подобного не было. Фелисити повесила трубку, прежде чем я смогла ответить. Должно быть, прошло минуты две, прежде чем ко мне вернулся дар речи. Ее голос все еще звенел у меня в ушах.

Из нью-йоркского агентства прибыла посылка. Я не знала, как принято поступать – открыть ее и положить содержимое на стол Мэсона или просто положить ему на стол невскрытую посылку? Ладно, открывай и не размышляй.

Посылка содержала три фотографии девушки по имени Сильвия Гласс и видеокассету с ее работами. Она была фотомоделью и снималась в нескольких коммерческих фильмах. Возможно, мне показалось, но Сильвия очень сильно походила на Барбару и на Аннабель, если ей сделать соответствующую прическу.

У этой девушки на лице было написано предчувствие успеха. Она выглядела очень беззащитной, похожей на молодую Кэтлин Тернер, что так ценится кинопродюсерами. Сильвия вполне могла быть пловцом. Я была заинтригована, прочтя «бокс» в списке ее интересов. Я нашла ее привлекательной. Однако не была уверена, что Мэсон займется ею. Слишком похожа на Барбару. Я добавила Сильвию в свой список необходимых мероприятий. Нужно попытаться уговорить Мэсона взять ее.

Затем звонил Майк Адорно. Он был тем актером, к которому Мэсон ездил в Артезию. Этот звонок разбудил во мне угрызения совести. Я снова почувствовала вину за Аннабель. Но что я могла сделать? Нужно было привезти ее назад с собой. Я обещала Майку, что передам Мэсону сообщение относительно его гонорара, когда тот вернется. Но в действительности я сумела все устроить до его прихода.

«Где Алексис?» – полюбопытствовал Майк. Я пересказала ему официальную версию – семейные проблемы. У меня появилось чувство, что он очень хотел поговорить с ней. Очевидно, он привык разговаривать с Алексис, и не доверял мне.

Когда Мэсон вернулся, я как раз разговаривала с Ласло, договариваясь встретиться с ним, и поспешила завершить беседу. Я один лишь раз взглянула на лицо Мэсона, и у меня сложилось отчетливое впечатление, что Мэсон подумал, будто я разговаривала с любовником. Это было не тем впечатлением, которое я хотела оставить. Не говоря уж о том, что это было неправдой, в мои намерения не входило заставить его испытывать ревность. Я хотела помочь ему.

Он был потрясен, когда обнаружил, что я сделала все дела, пока он ходил в банк. Это была еще одна милая черта его характера: у Мэсона не было больного самолюбия. Он был рад моей инициативе и не ревновал. Ревность была уделом Барбары.

Она вломилась в офис и устроила восхитительное представление. В ней сидела другая женщина, и сейчас она вырвалась наружу, как маленький инопланетянин из тела астронавта в фантастическом фильме, и, подобно ему, эта реальная и ревнивая женщина с пугающей быстротой все заполнила собою. Поразительно!

Наконец, Барбара ушла, и пыль осела. Я понимала, что Мэсон, невзирая на свое спокойствие, считает, что должен все объяснить. Но я ни в малейшей мере не хотела этого. Прежде всего, я не хотела, чтобы у него родилась привычка сознаваться. Мы не должны ни в чем оправдываться. У нас не будет ни плача на груди, ни мольб о понимании – ни при каких обстоятельствах. Но он ничего не сказал мне. Я была рада. Он как будто верно прочел мои мысли. Многообещающий знак.

Я узнала этого парня в тот же момент, как он вошел. Это был Родни. Я знала, почему он пришел. Должно быть, Алексис рассказала ему о своих чувствах к боссу, вероятно, позвонив по телефону из дома. Она совершила ошибку. Она слишком поспешно ударилась в откровения и разболтала свой страшный секрет. Фрейд сказал, что ни одно человеческое существо не может хранить секреты. Кому знать, как не ему? В конце концов, он был надзирателем над всем человечеством.

Я пыталась избавиться от Родни, но он сказал, что будет счастлив прождать весь день, если необходимо. У него личное дело, – заявил он. Я понимала, что произойдет, но никак не могла предупредить Мэсона.

Когда он, наконец, пришел, все случилось очень быстро. Я не хотела вмешиваться. Это походило на повторение сцены с Барбарой, только теперь я была ни при чем. Беда в том, что я почувствовала внезапное желание защитить Мэсона. Он был моим мужчиной. Я вцепилась Родни в пах и оттащила его. Может быть, я отплатила ему за свинское обращение с Алексис. Так или иначе, все прошло очень удовлетворительно. Мэсон понимал мое желание быть полезной, но не думаю, что он ожидал, чтобы я зашла так далеко. В желании помочь ему скрывалось что-то удивительно эротичное. Это было замаскированное обольщение. И то, что я сделала, находилось в точном соответствии с тем, что я намеревалась делать – спасать его шаг за шагом.

После своей поездки на «Юниверсал», Мэсон, управляя машиной, починенной благодаря мне, выглядел спокойным и контролирующим себя. То, как он выдержал такой ряд ударов, сказало мне о нем многое. Он по своей природе был живучим и не обладал агрессивностью.

В тот же день прошла дискуссия насчет «La Belle Dame Sans Merci». Я чувствовала, что Мэсона волновало, как бы Пол Джасперс не показался Джо Рэнсому, продюсеру, слишком интеллектуальным. Но я знала, что Пол – умелый игрок, может быть, даже более умелый, чем полагает Мэсон. Когда меня попросили высказать свое мнение, мне показалось, что Пол нуждается в подмоге, и я оказала ее ему. Пара предложений, которые ясно дали понять, что Пол Джасперс склонен соглашаться с критикой. Джо Рэнсом немедленно уцепился за эту его черту. Пол получил работу.

Рассуждая о роковом мужчине, женской точке зрения и так далее, я, конечно, думала о Мэсоне. По правде говоря, я решила, что он не устоит передо мной, тем более, что он сам еще не знал этого. Почему это его незнание так привлекало меня? Изменятся ли мои чувства к нему после того, как он все поймет? Шанс, что он отвергнет меня, все еще оставался. Не думай об этом. Наслаждайся его присутствием.

А вот Джо Рэнсом был из тех мужчин, чьим присутствием я не могла наслаждаться. Во время разговора у меня появилось странное чувство, что он откуда-то знает меня. Он ничего мне не сказал, но я была уверена, что хотел сказать. В нем было что-то скользкое. Я бы с большим удовольствием провела вечер даже с Озом Йейтсом, чем с Джо Рэнсомом. Когда он бросил на меня подозрительный взгляд, я улыбнулась в ответ, словно другого такого очаровашки давно не видела.

До встречи с Ласло нужно было убить время. Покинув офис, я пошла попастись в книжный магазин. Я часто делала это по вечерам, когда работала в юридической фирме. Там я расслаблялась после рабочего напряжения.

Я встретилась с Ласло в кафе. Находясь с ним, я непрерывно думала о Мэсоне, пытаясь представить, где он может быть в этот момент. Должно быть, он страдает. Я хотела быть с ним.

– С вами что-то случилось, – Ласло прервал цепочку моих мыслей.

– Что вы хотите сказать? – Что он имеет в виду? Конечно, сегодня столько всего произошло.

– Не знаю.

– Хорошее или плохое?

– Это зависит от вас. Как бы то ни было, моя дорогая, все может обернуться любым образом. «Помогите мне», – подумала я.

 

СИНЯКИ БАРБАРЫ

Домой я возвращалась на такси. По-прежнему очень беспокоясь за Аннабель, я еще раз позвонила ей и снова наткнулась на проклятый автомат. В моем мозгу бушевала буря. Я позвонила в отель «Сьерра» в Артезии. Может быть, Аннабель до сих пор там. Когда я потянулась к свече, чтобы зажечь сигарету, мою руку пронзила внезапная боль, и я выронила незажженную сигарету. Пламя свечи замигало. Черт. Я вывихнула руку, когда разбиралась с Родни.

– Она не отвечает на звонки. Она прислала записку, чтобы ей не звонили, – сказала мне девушка-портье из отеля.

– Как я могу связаться с ней?

– Не имею понятия.

Я не хотела оставлять сообщение, подписанное своим именем.

– Я не буду ничего передавать, – сказала я и повесила трубку. Аннабель, вероятно, заперлась в номере, глотает наркотики, и не выйдет, пока не израсходует свой запас или не захочет чего-нибудь нового. Я боялась за нее – в самом деле боялась.

Я записала в своей «подушечной книге»:

«Аннабель как никто близка к типу «прирожденной жертвы». Я лично не верю, что существуют «прирожденные жертвы» или что-нибудь подобное, но бывают мгновения, когда все равно размышляю об этом. Нет, женщина всегда может ответить на удар. Взять хотя бы Барбару. Она вовсе не свалилась без памяти, когда прочла то письмо. А ведь я, впервые встретившись с ней, приняла ее за жертвенную личность. Джен Эйр, живущая в каждой из нас, не хочет сдаваться»

Устав, я прекратила писать. Мэсон, где ты? Ты нужен мне.

Оказалось, что бедняга провел ночь в офисе. Когда я в четверть девятого вошла в кабинет с его одеждой, забранной из стирки, то обнаружила, что он спит на диване. Во сне Мэсон выглядел падшим ангелом, его руки были сложены, как крылья. На его лице не было написано страданий – одно спокойствие. Он не вернулся к Барбаре, и ему было некуда идти.

С дальней стороны дивана на полу лежали мои красные трусики. Мое сердце замерло. Я была потрясена. Он нашел их, держал в руках, взял с собой в постель. Возможно, он мастурбировал с ними или даже в них. Я на цыпочках обошла кровать, быстро нагнулась и подняла трусики. Когда я нагибалась, мои суставы затрещали, подобно далеким пистолетным выстрелам. Мэсон слегка пошевелился, но не проснулся. Я подобрала трусики и вернулась в приемную. Закрыв дверь, осмотрела их. Никаких следов. Я почувствовала разочарование.

«Что мне с ними делать?» – размышляла я. Мэсон заснул, прежде чем положил их назад в пакет в ящике стола. Если я положу их туда, то он, проснувшись, вспомнит, что не делал этого – значит, сделала я. Я могла оставить их там, где нашла, и сделать вид, что не заметила их. Но я хотела дать ему понять, что видела их. И я пошла на компромисс, аккуратно положив трусики около компьютера. Там он наверняка увидит их, но не сможет вспомнить – действительно ли оставил их там в полусонном состоянии перед тем, как лечь спать. Или просто подумает, что я нашла их рядом с кроватью и переложила, пока он спал, как знак того, что я все знаю, и хочу, чтобы он знал это. Желание неистощимо в изобретении уловок.

Я вышла в коридор, зашла в офис во второй раз и начала все сначала. На этот раз я приготовила кофе и, став служанкой, принесла Мэсону. Я глядела на него несколько мгновений до тех пор, пока он не проснулся. Сперва на его лице отразился страх, затем радость видеть меня. Он назвал меня «сестренкой». Может быть, именно сестры ему не хватало.

По его лицу я видела, что Мэсон по-прежнему не доверяет мне, но не могла его винить. Я сама была тому причиной. Мне было больно видеть его беспокойство. Но он оказался уязвим, и это подбодрило меня. Я вышла, дав ему возможность одеться.

Зазвонил телефон. Это была Фелисити. Она настоятельно хотела «встретиться» со своим сыном. Никаких непристойностей я на этот раз не услышала. Своим замогильным голосом она сказала то, что хотела и повесила трубку. Безо всякой улыбки я передала послание Мэсону. Он улыбнулся.

Но когда он увидел около компьютера мои красные трусики, улыбка исчезла с его лица. Наконец он уехал к матери, надев одну из рубашек, принесенных мной, и я занялась своими делами – то есть его делами, отвечая на звонки и занося в блокнот заметки, чтобы не полагаться на свою капризную память.

Через некоторое время в офис явилась Барбара, притащив два чемодана. Я встала из-за стола, чтобы помочь ей.

– Его нет, – объяснила я.

– Хорошо. Я не хочу с ним говорить.

Барбара сделала паузу, чтобы отдышаться. Она смотрела мне прямо в глаза.

– Я пропаду без него.

Это было неожиданное признание. Ее долгий пристальный взгляд был проверкой на верность. Барбара хотела выговориться и решила, что может мне доверять.

– Понимаю, – сказала я без всякой иронии.

– Я хочу, чтобы он вернулся.

В Барбаре проглядывало что-то материнское. Может быть, и во мне тоже? Едва ли, и в этом была моя сила. У Мэсона уже есть мать. Он мог доверять мне как равной, как женщине, никак не связанной с его прошлым. Вдвоем с ним мы были чистым листом бумаги.

– Я только что встречалась с его матерью, – рассказала Барбара. – Если вы здесь работаете, вам не удастся избежать Фелисити. Она настоящая сумасшедшая.

– Я так и поняла, – я внутренне напряглась.

– Я терпеть не могу эту суку. Я пыталась заставить Мэсона порвать с ней, выбросить ее из своей жизни.

– Но это невозможно, не так ли? Пока она здесь…

– Я пошла сказать ей, чтобы она оставила Мэсона в покое. Каждый визит к Фелисити действует на него просто ужасно. Ее влияние для него губительно. Честно говоря, мне хочется, чтобы она померла.

– Будьте осторожней. Такое желание может воплотиться в жизнь.

– Фелисити этого заслуживает. Она убивает его. Или пытается убить. Если ее не станет, он наверняка будет счастливее. И я тоже. Мы часто ссоримся из-за нее. Иногда я вижу в Мэсоне Фелисити. В нем как будто сидит другой человек.

Значит, мне нужно встретиться с Фелисити, чтобы узнать, какие ее черты присутствуют в Мэсоне.

– Года два назад, как раз перед тем, как я по-настоящему узнала Мэсона, у него была черная полоса. И все из-за нее.

– Что за черная полоса?

– Без всяких видимых причин он становился злым, а иногда и жестоким. Люди думали, что все дело в кокаине или вине, но они ошибались. Он потерял нескольких клиентов. Некоторое время он даже лечился.

Это было для меня неожиданностью. Мэсон не казался мне жестоким человеком. Спокойствие, отсутствие неврозов сильнее всего привлекало в нем.

– И все же я не понимаю, зачем вы ходили к ней.

– Я же сказала. Чтобы она оставила его в покое.

– Ах, да.

Барбара снова посмотрела на меня долгим пристальным взглядом.

– Вы очень проницательны. Честно говоря, я ходила к ней из-за всех этих дел.

– Вы рассказали ей об Алексис?

– А Мэсон говорил вам, что случилось?

– Нет.

– По правде говоря, мне нужно перед кем-то выговориться. Большинство моих друзей приходятся друзьями и Мэсону. Я не хочу говорить с ними. Мои подруги сочтут меня глупой, если я все расскажу. Я так и слышу их слова – «Неужели ты ничего не знала? Ты же говоришь, что их связь продолжалась много месяцев». Вы сами знаете такие разговоры. Я этого не вынесу. Вероятно, мне не нужно было ничего рассказывать Фелисити. Но, к сожалению, я рассказала. Она завопила от радости и заявила, что это моя вина. Я, мол, не создана для него, и тому подобное. Я потребовала, чтобы она забрала свои слова назад, обругала ее. Я тоже иногда бываю вспыльчивой – наверно, вы это уже поняли. Короче, мы крупно поссорились. В ход пошли кулаки. Я только замахнулась на нее, даже не коснулась, но эта сука ударила меня, в самом деле ударила. Не верите?

– Конечно, верю.

– Посмотрите.

Барбара расстегнула блузку и показала мне два бледных синяка на левой груди. При виде обнаженной кожи Барбары я испытала странное чувство. Не то что бы я хотела прикоснуться к ней, но я видела, как губы Мэсона целуют ее кожу в том месте, где были синяки.

Я видела, как его рот движется вниз к ее широкому соску, который просвечивал через бюстгальтер. Я отвернулась.

– Не слишком приятно, верно? – Барбара застегнула блузку.

– Он может вернуться к вам, – сказала я, как последняя идиотка.

– Не знаю. Мне кажется, я надеюсь на это. Но в данный момент я не хочу его, – на глазах Барбары выступили слезы, но она не заплакала. – Я не знаю, что делать. Как заставить его снова полюбить меня? Это невозможно, верно? Я знаю, что я – худший враг сама себе. Мне кажется, все женщины такие.

Зазвонил телефон, и я взяла трубку. Кто-то искал Мэсона. Барбара взяла кошелек и вышла из офиса, направляясь в туалет. Я ответила на звонок и поднялась из-за стола. Что-то притягивало меня к ее сумке, понятия не имею, что именно. Я подошла к дивану, на котором Барбара оставила сумку, и заглянула в нее. Не знаю, что я ожидала найти. Задним числом я думаю, что меня посетило какое-то смутное озарение, но в то время я еще не знала этого.

Из ее вещей я выбрала аэрозольный баллончик духов от Герлена – «Самсара», а также открытку с видом ночного Лас-Вегаса, даже не поглядев, от кого она и что на ней написано. Я положила духи и открытку в свою сумку и закрыла ее.

Барбара вернулась в офис, когда я отвечала на очередной звонок. Она подождала, пока я закончу разговор, затем положила кошелек в сумку.

– Надеюсь, я не очень надоела вам.

– Конечно, нет, – я улыбнулась.

– Прошу прощения за те слова, которые говорила вам раньше. Я не хотела их говорить. Это было очень грубо. Вы простите меня?

– Да.

– В самом деле?

– Я прощаю вас. Я все понимаю. На вашем месте я бы поступила точно так же.

– Никогда не знаешь, на что ты способен, пока что-нибудь не случится. Вот моя карточка. Я держу маленький магазинчик в Санта-Монике. Заходите в любое время. Или позвоните мне. Я думаю, что мы подружимся. Вы ведь не будете возражать, если я снова захочу поговорить с вами?

– Нисколько, – теперь у меня были уже две карточки Барбары.

– Спасибо вам, Урсула, – Барбара наклонилась и поцеловала меня в щеку.

– Только не используйте меня в своих ссорах с Мэсоном, – сказала я, и это были не пустые слова.

– Не буду. Я знаю, что вы – не Алексис. Барбара ушла, но все ее слова по-прежнему звучали внутри меня. Я чувствовала, как у меня ум заходит за разум. В моих чувствах к Мэсону что-то изменилось. Они стали глубже, в них появился элемент противоречия, которого не было раньше. Я решила, что знаю его. Может быть, я и ошибалась. Одна фраза Барбары застряла у меня в голове: «Как мне заставить его снова полюбить меня? Это невозможно, верно?»

Я вынуждена была признать, что в Барбаре скрывается больше, чем я предполагала. Она отнюдь не дура и может стать серьезным препятствием на моем пути. Она не просто подружка Мэсона, любовница. Она – самая настоящая жена.

Я почувствовала себя колдуньей. Я должна каким-нибудь таинственным способом подчинить ее себе, завладев ее вещами. У меня уже был ее перстень. Теперь я добыла духи и открытку. Фрейд, этот полицейский наших снов, вероятно, сказал бы, что я совершила символическую кражу. Я действительно хотела украсть у нее мужчину.

У меня разыгралась фантазия. Я вообразила, что синяки, которые Барбара показывала мне, вовсе не следы драки с Фелисити. Они были отметинами от ссоры с Мэсоном. Она лгала. Ее ударил он, а не его мать. В одном из приступов ярости, о которых она рассказывала, а может быть, из отчаяния, он напал на нее. Слишком фантастично? Я видела на груди Барбары синяки, красные и желтые, похожие на ржавчину, испещренные маленькими коричневыми жилками, подобно подтекам на кремовой стене отеля, загадочные, таинственные, открытые для бесконечных интерпретаций. Синяки были вовсе не синяками – они были чернильными пятнами, используемыми в психиатрических тестах. То, что вы видели в них, говорило не о том, чем были они, а о том, кем был ты.

 

МАМОЧКА

Не знаю, что случилось, но после беседы с Полом Джасперсом и Джо Рэнсомом Мэсона стало что-то заботить. Он то и дело молча бросал на меня взгляды. Я понятия не имела, о чем он думает, и испугалась, что потеряю Мэсона еще до того, как он станет моим. В то утро он ушел из офиса, в первый раз не сказав, куда идет и когда вернется.

Вернувшись, он как-то странно смотрел на меня, как будто внезапно перестал меня узнавать. После того, как он ушел, у меня родилась мысль, что, возможно, он встретился с кем-то, кто знал меня или знал что-нибудь обо мне. Он страдал, и я была уверена – из-за меня. Что бы с ним ни происходило, я понимала, что нужно действовать, и поскорее. Я дразнила его, плела интриги, долго преследовала, и это становилось нечестным. Казалось, то, что раньше восхищало его во мне, теперь ввергает в депрессию.

Безо всякой причины я вообразила, что он каким-то образом узнал местонахождение Аннабель и встречался с ней. Как бы то ни было, он страдал. Но он не должен страдать. Я должна положить этому конец, и, благодаря Барбаре, мне было известно – как. От мысли, возникшей в моей голове, меня бросило в дрожь.

После работы я дошла до отеля «Беверли-Уилшир» и поймала такси. Я была слишком взвинчена, чтобы самой вести машину до Венеции, где была назначена встреча с Ласло. Он составил для меня новый гороскоп. Существовали вещи, которые мне необходимо было знать.

Я двадцать минут простояла в пробке, прислушиваясь к голосам в своей голове, перемешивающимися с звуками радио. Шофер выглядел слишком молодым, чтобы иметь права, но он слушал музыкальную программу из песен сороковых годов. «Если любовь не идет так, как надо, то все не идет так, как надо…» Одна из тех назойливых мелодий, которую вы неизвестно почему начинаете мурлыкать в самый неподходящий момент. Но песня попала в цель. Голоса в моей голове твердили: «Давай! Сделай это! Все ради любви!» Песня вторила: «Если ты не сделаешь этого, то проиграешь».

В то же самое время другой голос предупреждал: «Еще не поздно пойти на попятную». Я слышала его, но не обращала внимания. «Ты погибнешь». Да, да! Я знаю! – сказала я в ответ. Но я слишком страдала, чтобы беспокоиться о таких тривиальных проблемах, как возможная гибель.

Такси везло меня в Венецию. Этот пригород Лос-Анджелеса был моим любимым местом – не знаю, почему. Возможно, из-за пристани, которой больше не существовало. Ее разрушило жестоким штормом несколько лет назад. Обломки разобрали от греха, а пристань так и не восстановили. Знак, предупреждающий, что здесь опасное место, сохранился, хотя самой пристани уже давно не было.

Венеция, где жил Ласло, была домом для многих астрологов, предсказателей будущего, хиромантов, точно так же, как пара приморских городков в Мэне. Поблизости от океана ты чаще задумываешься о судьбе, или предназначении, как говорили в прошлом столетии.

Я не питала никаких нежных чувств к «Ребекке». Тут подавали неплохую гвакамолу, но это место было чересчур шумным. Сюда приходит слишком много народу. Раньше я два раза раз бывала в «Ребекке» – один раз с Ласло, другой с кем-то еще.

– Что-то случилось? – спросил Ласло.

– Да, и я хочу спросить вас об этом.

– Вы выглядите более взволнованной, чем в предыдущий раз.

– Да. Как насчет гороскопа?

Он протянул мне гороскоп. Но здесь изучать его было невозможно. Мне требовалась тишина.

– Скажите мне, – попросила я, – он хороший или плохой?

– Вы же знаете, что я не могу ответить на этот вопрос. Все зависит от вас самих.

Я знала, что он, конечно, прав.

Ласло улыбнулся своей нервной улыбкой и встал. Он пошел в туалет. Я допила свою «Маргариту» и зажгла сигарету. Затем отпила из его бокала. Потом увидела, что моя сигарета все еще дымится в пепельнице. Это к разговору о нервах. Я курила обе сигареты по очереди. Сигареты плохо успокаивали меня, но, может быть, они привлекали меня постоянным обещанием, нескончаемым желанием, неудовлетворенностью.

Я посмотрела на гороскоп, лежащий передо мной. У меня появилось чувство, что кто-то глядит на меня. Но я не стала оглядываться. Пусть смотрят. Тем более, что я думала о Мэсоне. Что его так расстроило?

Когда Ласло вернулся, я пошла вызвать такси, с трудом пробравшись к телефону. Люди, люди. Они вели себя вызывающе, но меня это не трогало.

Люди не заботятся о своей жизни. Они бросают себя на произвол судьбы. Большинство мужчин и женщин вокруг меня вполне способны на безжалостность в бизнесе и профессиональной жизни, но когда дело доходит до эмоций, они всегда оказываются нерешительными.

Мне сказали, что такси выехало. Я вернулась к столику. Люди не исполняют свои желания. Те, кто так делает, зовутся извращенцами. Любовь может быть расплывчатым понятием, но секс всегда конкретен. Секс удовлетворяет вас только тогда, когда вы получаете то, что хотите. Любовь заставляет вас интересоваться другими людьми, секс заставляет интересоваться собой.

Кто-то наблюдал за мной. Кто, черт возьми? Я ощущала сильное беспокойство. Я поцеловала Ласло на прощанье, надеясь, что наша встреча – не последняя.

Возвращение домой было жутким. Нет, ничего не случилось. По крайней мере не на дороге. Во всем виновата моя голова. Я поднялась наверх, разделась, помылась под душем, и спустилась в спальню для гостей.

Из гардероба достала кожаный костюм и влезла в него. Это оказалось нелегко. Может быть, я пополнела с тех пор, как в последний раз ездила на мотоцикле. Когда-нибудь я возьму Мэсона покататься на моем «Триумфе».

Неизвестно почему у меня снова появилось чувство, что за мной наблюдают. Не превращайся в параноика.

Моему мотоциклу не терпелось оказаться на дороге. Он завелся с первой попытки. Я точно знала, что мне нужно сделать. Нужно заняться этим, и немедленно.

Мне понадобилось полчаса, чтобы добраться до дома Фелисити. Я ехала не торопясь, не желая быть задержанной полицией. Я оставила мотоцикл на стоянке в сотне ярдов от дома. Сумочку для документов я взяла с собой. Внутри нее ничего не было, но с ней я выглядела рассыльным, доставившим послание. Я вошла в дом, не снимая шлема.

По дороге мне встретился только один человек, старик, с виду пьяный. Прежде чем нажимать на кнопку звонка, я подождала, чтобы он убрался подальше. Даже сквозь шлем и защитное стекло я чувствовала запах канализации и сырости от протекающих труб и устаревших кондиционеров.

Никто мне не отвечал. Я слышала только звуки, доносившиеся со стройки по соседству, да приглушенный рев корабельной сирены. Я забеспокоилась. Неужели я неверно выбрала время? Ее нет дома? Что тогда? Ждать где-то поблизости, или вернуться домой и начать все сначала в другой день? Но я не могла перенести задержки. Я позвонила снова. Ну же, открывай дверь. Тебе ничего не остается.

Услышав звук за дверью, я сняла шлем, чтобы не испугать ее. Она должна открыть дверь. Дверь открылась. Мы глядели друг на друга через щель, разделенные цепочкой. У Фелисити было лицо сумасшедшей, или, может быть, дело просто в контрастах светотеней. Я улыбнулась ей своей самой чарующей улыбкой. Она казалась подозрительной и готовой к отпору. В чертах ее лица я искала Мэсона.

– Миссис Эллиотт?

– Чего вам нужно? – ее рот принадлежал Мэсону.

– Я хочу поговорить с вами.

– Ну так говорите.

– Только не через дверь. У меня личное дело, – я снова улыбнулась. Это помогло. Фелисити долго возилась с цепочкой – видимо, была навеселе. Я продолжала ненавязчиво улыбаться. Наконец, она открыла дверь. Я не торопилась врываться в квартиру, чтобы не тревожить ее.

Она носила платье из черного шелка, как будто ждала мужчину или собиралась отправиться на его поиски. Ее заносчивый вид напомнил мне фотографии писательницы Джин Райс, великой летописицы умирающей аристократии.

Фелисити отступила, ничего не сказав. Я решила, что ее жест означает: «Входите», и вошла. Глядя на меня, Фелисити медленно закрыла дверь. У меня промелькнула мимолетная мысль, что ей хотелось оставить ее открытой.

– Кто вы? – она пыталась скрыть свой страх. Об этом говорил ее жест – она прикасалась к бледно коричневым пятнам на тыльной стороне правой ладони пальцами левой руки. Я видела саму себя на тридцать лет старше – за тем исключением, что меня не пугала старость. Я знала, что мне уготована другая участь.

– Нет смысла называть мое имя, потому что оно ничего вам не скажет.

– Тогда чего вы хотите?

– Поговорить.

– О чем?

– Немного посплетничать.

– Хотя бы намекните, – она улыбнулась. Тон ее голоса изменился. О чем она думает? Мне что-то понравилось в Фелисити. То есть нет, я даже восхищалась ее манерами. Она напоминала мне Мэсона тем, как быстро смирялась с чем-нибудь, что было для нее неясно или подозрительно. Мэсон смирился с моим появлением в офисе, хотя он наверняка полагал, что я опасная женщина. Фелисити тоже не боялась меня.

– Хотите выпить? – предложила она.

Она буквально впихнула меня в гостиную. Я села на диван, и меня обволокли звуки классической музыки.

Фелисити принесла мне водку со льдом в бокале из толстого красного мексиканского стекла. Рядом с бокалом она поставила ведерко со льдом.

– Вы ведь хотите выпить, верно?

– Откуда вы узнали? – она была права.

– Мой муж был пьяницей. В сущности, даже алкоголиком. Он сказал мне как-то, что настоящие пьяницы не любят класть в бокал лед, потому что он охлаждает напиток, и спирт не так быстро попадает в кровь.

– Не уверена, что он прав.

– Может, и нет. Он был таким лжецом.

– Тогда что вы в нем нашли?

– Черт возьми, интересный вопрос.

– Мне всегда интересно, что люди находят друг в друге.

Фелисити включилась в причудливую беседу, перескакивающую с предмета на предмет, как будто это было ей не впервой.

– Сперва он нравился мне, потому что очень мало говорил. Он всегда молчал, понимаете? Когда он чего-нибудь хотел, он не просил, а просто подходил и брал.

– Как кролик Питер.

– Кто?

– Персонаж Беатрис Поттер.

– Ах, да. Я иногда читала это дерьмо своему сыну. Не думаю, чтобы он что-нибудь понимал. Мой сын слабоумный.

– У меня нет детей.

– Зато у вас роскошное тело.

Фелисити вытянула руку и прикоснулась к моей груди. Я этого не ожидала. Я не была готова к сюрпризам.

– У меня была такая же. Шикарная грудь, а не такое вымя, как любят мужчины.

– Вы сказали, что ваш муж просто подходил и бра… Что он брал?

– Например, меня. Он чуть не протаранил мной какую-то стену. Однажды мы обедали. Он встал, поднял меня на ноги, и согнул над креслом, в котором я сидела. Затем задрал мне юбку, разорвал трусы, и начал мне вставлять.

– Очевидно, вам это нравилось, – наш разговор становился абсурдным. Беседа в стиле Диккенса увела нас куда-то не туда.

– В общем, да. Дело в том, что мы были в ресторане, – Фелисити внезапно засмеялась гортанным, булькающим смехом, таким, каким смеются поблекшие кинозвезды, вспоминая прежние деньки. Я тоже засмеялась; это было забавно.

– С вами когда-нибудь такое бывало? – спросила Фелисити.

– Да. Ну, что-то подобное. Но в отличие от вас, я его не любила.

– Это продолжалось недолго. Мой муж был таким человеком, для которого чем больше женщин, тем лучше. Я много узнала от него. Знаете, он раскрепостил меня.

– Это звучит жестоко.

– Мужчины и женщины всегда жестоки. Это естественно.

– Но только не мой мужчина. Он совсем не жесток. Поэтому-то я и люблю его.

– Значит, у него что-то не в порядке.

– Вы правы. У него кое-что не в порядке. Его мать.

– Похоже, вы говорите о моем сыне. Он слабак.

– Значит, вы жестоки к своему сыну.

– Это он так думает.

Музыка кончилась. Фелисити встала, подошла к кассетной деке, и снова поставила ту же самую пьесу.

– Что за музыка? – спросила я.

– Шуберт. Вы не знаете? Самая известная хреновина из всего, что он написал. «Смерть и девушка».

– Я не разбираюсь в музыке.

– Бедняжка. Ну, не пора ли вам рассказать, какого хрена вы явились? Почему вы не снимаете очки?

– Я пришла, чтобы рассказать вам кое-что о себе, а также о…

– О моем сыне.

Я напряглась. Эта женщина – психолог. Она сказала:

– Вы думаете, что я психолог? Вы – вторая женщина, которая приходит поговорить о моем сыне. Может быть, вы даже знаете другую, ту дуру, с которой он живет.

– Я встречалась с ней.

– Тогда кто же вы? Вы – та секретарша, что ушла от него. Эта дура Барбара рассказывала мне о вас.

– Нет, то была Алексис. А я заменила ее. Я работаю у Мэсона.

– Зачем вы все приходите ко мне? Вы хотите просить у меня его руки? – она снова хрипло засмеялась. На этот раз ее смех был не столь заразителен.

– Черт побери, что вы все находите в нем?

– Не могу говорить за других, но я вижу в нем человека, отличающегося от большинства людей. Он не пытается подавлять окружающих людей.

– Он слабак, вот почему.

– Он – достойный человек. Вы изо всех сил стараетесь погубить его. Вы высмеивали в нем всю его чувствительность. Вы пытались украсть его независимость. Вы держали его в клетке, как зверя. Вы постоянно мучаете его. То, что вы сделали – хуже убийства.

Не надо было говорить это слово – «убийство». Но мой гнев и отвращение были в то мгновение так велики, что я позволила вырваться ему наружу.

– Вы жалеете его, только и всего. Никогда не жалейте мужчин. Они затрахают вас, как только взглянут на вас.

– Ради Бога, прекратите говорить о нем так, как будто он ваш бывший любовник. Он ваш сын.

– Все мужчины одинаковы.

– Точно так же, как все женщины одинаковы, вы это хотите сказать?

– Более-менее. Он сам тоже приходил сюда и скулил, как щенок. Я вышвырнула его. И с вами сделаю то же самое.

– Нет, не сделаете.

Она не слышала меня. Эта женщина была действительно больной. Вероятно, ей нужна помощь, курс лечения, но это не мое дело. Я собиралась избавить ее от всякого лечения.

– Он всегда называл меня «мамочкой» – дерьмовое английское словечко! Должно быть, перенял его у отца. Его отец был родом из Англии. «Мамочка». Почти что мумия – груда костей, завернутая в бинты и похороненная в пирамиде.

– Очень точное сравнение, – сказала я. – Вы и есть мумия. Мертвая и внутри и снаружи. Не волнуйтесь, мы найдем для вас пирамиду.

– Мы? Ты и Мэсон. Безмозглые засранцы. Вы ничего не найдете. Мэсон – не такой тип, как ты думаешь. Он не достойный человек. Он – жопа. Он никогда не сумеет понять ни тебя, ни то, о чем говоришь. Ты не удержишь его при себе. Ты его получишь. Я вижу это по твоим глазам. В них есть жестокость. Но ты не сумеешь вступить с Мэсоном в состязание. Когда дело дойдет до жестокости, вы с ним окажетесь в разных лигах. Девочка, он из другого класса. Мэсона не интересуют люди. Он просто берет все, что ему предлагают, как и его отец. В этом он похож на ребенка. Он до сих пор и есть ребенок. Он никогда не вырастет. Он берет, но ничего не дает. Поэтому он опасен, черт побери. Ты не понимаешь. Но поймешь, если поживешь с ним. Он ни хрена не понимает тебя. И никогда ни хрена не поймет. Мэсон погубит тебя, если ему позволить. Так что берегись.

С меня было достаточно. Я встала. Фелисити засмеялась мне в лицо. Я схватила подушку – большую подушку с вышитыми поблекшими узорами. Фелисити следила за мной. Я двинулась к ней. Она начала подниматься. Я толкнула ее назад, и она поняла, что я собираюсь сделать.

– Ты не сможешь убить меня. Ты не настолько крутая.

Я прижала подушку к ее ухмыляющемуся лицу. Она начала бороться. Я нажимала на подушку, не жестоко – я держала свой гнев под контролем – но сильно. Фелисити издавала глухие булькающие звуки. Ее руки молотили по воздуху, тонкие ноги мотались туда-сюда, как будто я уничтожала насекомого-переростка. Я надавливала сильнее и сильнее. Не знаю, сколько времени мне потребовалось, чтобы утихомирить ее навсегда. В моей голове крутилась только одна мысль: «Теперь Мэсон свободен».

Через некоторое время Фелисити прекратила сопротивляться. Я почувствовала сильное чувство удовлетворения, чувство, которое наступает после того, как вы сделали какое-то трудное дело, которое до того очень долго откладывали.

Я подождала несколько минут, прежде чем убрать подушку с лица Фелисити, пытаясь представить, как оно может выглядеть. Ожидая увидеть гротескную маску смерти, похожую на карнавальные маски из настоящей Венеции, я медленно убрала подушку. Занавес поднялся. Вид лица Фелисити после смерти потряс меня. Я никогда не забуду это зрелище.

Лицо Фелисити было маской спокойствия. Ее глаза были закрыты. Губы слегка улыбались – но не презрительной улыбкой, как я ожидала, а улыбкой облегчения. Все кончилось. Битва, которую она вела с жизнью, проиграна, да и сама жизнь кончена. Но выражение лица говорило об обратном. Неужели это чудовище все-таки победило меня? Конечно, нет. Она ушла. И все. Мэсон свободен и может прийти ко мне.

Я вытащила открытку Барбары из кармана своей куртки и положила ее на столик около Фелисити. Затем взяла аэрозольный флакончик с духами Барбары и прошла по комнате, распыляя духи. Запах должен продержаться несколько часов. Это была маленькая месть Барбаре. Я знала, что полицейские ухватятся за улики. Они рано или поздно допросят ее. Обнаружится, что она подралась с Фелисити. Я ни на единое мгновение не допускала мысли, что полиция арестует ее. В конце концов, у Барбары найдется алиби. Все, что я хотела – дать ей небольшую встряску. Она это заслужила.

Я вышла из квартиры, даже не оглядевшись и не ощущая никакого раскаяния – ведь я совершила необходимое и доброе дело. Во мне не было страха, хотя я в принципе совершила убийство. Ну и что? Если у меня преступный ум, то это, вероятно, просто темная сторона моей романтической натуры. Желание никогда не предаст тебя.

Я ехала домой, чувствуя оживление и радость. Убийство – это не всегда плохо, иногда оно служит добру. Однако я не была уверена, что сумею уснуть. В дом я вошла из гаража через дверь, ведущую на кухню. Я включила свет, подошла к холодильнику, достала пиво и отпила из бутылки. О, Мэсон, если бы только знал! Что бы ты подумал? Но я никогда не скажу тебе, моя любовь.

Затем я заметила нечто странное. Рядом с кухонным телефоном лежала открытая телефонная книга. Я никогда не звонила из кухни. Я разволновалась. Кто-то побывал у меня в доме. Я взбежала по лестнице в спальню.

С виду там все лежало на месте. Мне стало жутко. Я никогда не запираю дом, такое у меня суеверие. Я верю, что если оставлю дом незапертым, то он с меньшей вероятностью будет ограблен. В конце концов, красть у меня почти нечего, и я не заботилась о сигнализации. Полагаю, что переняла такую привычку от отца. Он никогда ничего не запирал – только меня.

Я спустилась вниз. Кто приходил сюда, ничего не взяв? Зачем он звонил? И зачем оставлял следы? Все это казалось бессмысленным. Я сняла кожаный костюм в комнате гостей и убрала его. Вместе с брюками я сняла трусы, оставив их там же. И тут я все поняла.

Это был Мэсон. Должно быть, он побывал у меня в доме. Зачем он звонил, я не могла понять. Но он был здесь и искал меня. Должно быть, он хотел узнать что-нибудь обо мне. Я была на вершине счастья. Он влюблен в меня. Я приняла душ и залезла в постель. Скоро он будет со мной. Мэсон, приходи поскорее.

Я не знала, надо ли записывать события этой ночи в мою «подушечную книгу»? Я знала, что это опасно. К чему искушать судьбу? Я очень устала. «Запишу утром, – сказала я себе, – когда буду посвежее». Я не стала гасить свечи. К утру сами догорят. Мне нравился запах дыма от угасающего огня.

 

МЕРТВЫЙ СОН

Прыгая и пританцовывая от радости, я миновала кабинет психоаналитика и подошла к дверям нашего офиса. Вставила свой алмазный ключ в чудесный замок и, волнуясь, повернула его. Ключ не поворачивался. Я попробовала снова. Я дважды пыталась отпереть замок, прежде чем поняла, что дверь не заперта. Нужно только повернуть ручку и войти.

Я сразу же поняла, что случилось. Кто-то нашел тело Фелисити и вызвал полицию. Полиция разыскала Мэсона и увезла его опознавать труп мамочки. Находясь в потрясенном состоянии, он забыл запереть офис. Слава Богу. Я боялась, что Фелисити может много дней пролежать в квартире, прежде чем ее обнаружат. Зазвонил телефон.

– Мистер Эллиотт здесь? Звонят из офиса Люси Шеппард.

– Сейчас мистера Эллиотта нет. Я – Урсула, помощник мистера Эллиотта. Могу ли чем-нибудь помочь?

– Сейчас соединю вас с Люси.

В ожидании разговора я пыталась прикинуть, когда вернется Мэсон – вероятно, не раньше, чем часа через два. Наконец, на проводе оказалась Люси – продюсер «Дзен-бильярдиста». Сильвия встречалась с ней, желая получить роль в фильме. Люси хотела знать, когда она может поговорить с Мэсоном. Судя по голосу, она была сильно возбуждена.

– Может быть, я что-нибудь передам ему? – предложила я.

– Передайте ему, что мы в восторге от Сильвии. Мы с большим удовольствием увидим ее снова, а тем временем хотели бы поговорить о гонораре. Пожалуйста, передайте ему это.

– Передам. Можно будет посмотреть сценарий?

– Сейчас он находится в процессе редактирования. Это займет неделю-другую, но не задержит начала съемок, которые начнутся… минутку… через семь недель, начиная с понедельника.

– Понимаю.

– Мой режиссер прямо влюбился в эту девушку. Она такая свежая и сложена атлетически – как раз то, что мы ищем. Где вы нашли ее?

– Ее нашел мистер Эллиотт и немедленно взял к себе.

– Должна вам сказать, что мы потрясены. Передайте Мэсону наши поздравления. Честно говоря, я никогда не думала, что его клиентом может стать актриса. Я была уверена, что он представляет в основном мужчин.

«Ну, Мэсон, – подумала я про себя, – теперь все изменится. Ты у меня поработаешь».

Внезапно я поняла, что с предыдущего вечера не прослушивала свой собственный автоответчик. Я позвонила себе домой и услышала на автоответчике голос Оза Йейтса. Судя по тону, он находился в хорошем настроении – в слишком хорошем. Вероятно, следовало изменить свое сообщение о том, что я принимаю ванну. Оз не нуждается в поощрениях. Он – бабник, даже по голосу слышно. Он хотел поговорить с Мэсоном, а в случае неудачи – вставить его секретарше. Оз – известный актер. Мы можем использовать его себе на пользу, но для этого должны отбить его у Ларри Кэмпбелла.

Я впервые почувствовала офис своим владением, перестав быть прислужницей Мэсона. Я никогда не получала удовольствия от конторской работы. Но сейчас все было по-другому. Здесь не было персонала – только Мэсон и я. Это не будет работа, это будет наша жизнь.

Я сидела за столом Мэсона, когда позвонил Оз. Он очень извинялся, даже был смущен. Я удивилась.

– Я был навеселе вчера вечером, не мог найти Мэсона, и поэтому позвонил вам. Извините за мои слова. Я не хотел выставляться перед вами в таком виде.

– Как вы узнали мой номер? Оз не ответил. Он сказал:

– Может быть, вам стоит сменить свое сообщение на автоответчике. Опасно, если эти слова про ванну услышит не тот, кто надо.

Он был прав, и теперь настала моя очередь смутиться. Я не могла понять, зачем я вообще записала это глупое сообщение. Должно быть, во мне скрывается слабое место – желание провоцировать. Соблазнить?

– Мэсон еще не пришел. Что-нибудь ему передать?

– Да нет, не стоит. В сущности, я просто хотел с ним поговорить. Вчера у меня был адский день. Этот человек сведет меня с ума.

– Какой человек?

– Ларри. Мой агент. Знаете, что он сделал? Он угрожал мне – правда, косвенно. Ларри не станет грозить мне в открытую. К счастью, в нем всего пять футов роста. Он говорил всем встречным, что если я буду плохо о нем отзываться, то он затаскает меня по судам.

– Зачем? – Здесь, в Калифорнии, страшно любят таскать друг друга по судам. Такой стиль жизни.

– Чтобы разорвать контракт, милочка. Там где-то есть оговорка, что мы не должны плохо отзываться друг о друге. Я бы убил этого засранца. С меня довольно!

– Мне очень жаль.

– Ладно, так слушайте, скажите боссу, когда он придет, что я ему звонил. И еще раз прошу прощения за прошлую ночь.

– Не стоит.

– Ради вас стараюсь. Не хотите пообедать в четверг?

– Мистер Йейтс, – я постаралась, чтобы мой голос звучал чопорно.

– Ладно, ладно, отваливаю.

Сейчас Оз нравился мне немного больше. Ларри Кэмпбелл становился вторым воплощением Фелисити. Мое внимание привлек звук работающего факса, и я подошла к машине, чтобы посмотреть сообщение, споткнувшись при этом об один из чемоданов Мэсона.

Факс прислал Майк Адорно из Артезии. Текст гласил:

«Спасибо за помощь с гонораром. Теперь я богатый человек. Но у меня есть интересная новость. В отеле, в котором вы останавливались, найдена мертвая девушка. Полиция подозревает то, что они называют «грязными делишками». Вы не видели ее? Вы не были с ней знакомы? Вы не убивали ее? Она мертва уже два дня. У нас появилось о чем поговорить. Увидимся недели через две. Привет Барбаре и моему любимому агенту.

Майк».

Итак, Аннабель мертва. Я почувствовала тошноту. Я позвонила в отель, но в последний момент, когда портье поднял трубку, не смогла придумать подходящий вопрос, и повесила трубку. Все мои худшие опасения подтвердились. Бедная Аннабель. У нее не было шанса. И я ничем не могла помочь. Я сама дала ей денег на наркотики. Правда, в послании Майка сказано: «грязные делишки». Может, кто-нибудь на самом деле убил ее? Может быть, Ален узнал, где она находится?

Правда состояла в том, что ее убила – я. Так или иначе, именно я подтолкнула ее к гибели. Я с ужасом вспомнила, как тащила ее по коридору, как будто она уже была мертва. Я дрожала всем телом. Мне захотелось выпить. Я отхлебнула обжигающей водки. Итак, я убила уже двух женщин.

Наконец, Мэсон вернулся в офис, совершенно потрясенный. Я слегка пришла в себя и не теряла бдительности. Первым делом я оглушила его хорошими новостями о Сильвии, затем подала факс от Майка. Он скользнул по нему взглядом.

– Умерла моя мать, – сказал он загробным голосом. Я сделала вид, что потрясена, спросила, нельзя ли чем-нибудь помочь. Нет, ничем.

– Сердечный приступ?

– Ее убили.

– Какой ужас! Зачем? Кто это сделал?

– Кто знает? Она мертва. Я видел ее тело.

– Мне так жаль. Я не могу поверить.

– Самое ужасное – то, что когда я приходил к ней в последний раз, она сказала: «Я больше не хочу тебя видеть».

В старой ведьме было что-то от психолога. Я подумала – не ожидала ли она такого исхода?

– Я не знаю, что делать дальше. Полагаю, что должен позаботиться о ее похоронах.

– А ваш отец? Может, надо сообщить ему?

– Я не видел его двадцать пять лет. Они разошлись, когда я был ребенком. Насколько мне известно, он тоже мертв. Все, что надо сделать, я сделаю сам.

Он был готов разрыдаться. Я отчаянно хотела обнять и поцеловать его, обласкать и утешить. Но – подожду. Никуда он не денется.

– Я знаю, что надо делать, – сказала я. – Когда умер мой отец, я была единственным ребенком. И вся организация похорон свалилась на меня.

– А что случилось с вашей матерью?

– Не знаю. Я никогда ее не видела. Оставшуюся часть дня Мэсон пытался работать, но не мог сосредоточиться. Я отвечала на звонки, если могла ответить, и игнорировала остальные. Я говорила звонившим, что у Мэсона семейная трагедия, но не объясняла – какая. Может быть, он не хочет, чтобы все узнали. Одно дело – сказать, что ваша мать умерла… Другое – что она убита. Позже он оборонил фразу: «Может быть, она мечтала об этом».

Мы не пошли на ленч. Снова звонили из полиции – два раза. Я не слышала их разговора с Мэсоном. Затем он на час ушел из офиса, для очередной беседы с полицейскими. Вернувшись, он выглядел совершенно истощенным.

– Вы должны поесть.

– Я не голоден, но вы можете ненадолго уйти.

– Я останусь здесь.

К пяти часам он выглядел так ужасно, что я не могла этого вынести и решила взять инициативу в свои руки.

– Идемте. Вам нужно поесть – хотите вы этого или нет.

К моему удивлению, он не сопротивлялся. Он не хотел говорить, но не хотел и оставаться в одиночестве. Я заперла офис.

– Может быть, вы поведете машину? – предложил Мэсон.

– Ради Бога. Куда поедем?

– Куда-нибудь на воздух. Не хочу сидеть в ресторане.

Я пыталась придумать какое-нибудь заведение, открытое в пять вечера, и вспомнила мексиканскую закусочную в Венеции, которая имела патио и работала весь день. Я как-то заходила туда с Ласло. В это время суток добираться до Венеции долго, но, кажется, Мэсон не возражал. Он открыл окна в машине. Я безумно хотела закурить, но крепилась.

После десяти минут тишины я поняла, что Мэсон хочет поговорить. Он то и дело бросал на меня взгляды. Но я ждала. Я предполагала, что он хочет рассказать мне, как приходил ко мне домой прошлой ночью, что он был в моем доме в то время, как я убивала его мать. И смех и грех: дело сделала я, а вину чувствовал Мэсон. Мы сидели в саду ресторана, когда его прорвало.

– Я не хочу быть сегодня один. Я не могу поехать к Барбаре.

– Не надо ничего объяснять. Оставайтесь со мной, я очень рада.

– Полагаю, что мог бы поехать в отель.

– Глупости. Я рада… сделать что в моих силах.

– Предыдущей ночью я не спал. Я не мог заснуть. Возможно, я чувствовал, что должно что-то случиться. Не знаю.

Все оказалось проще, чем я могла надеяться. После всех подозрений, которыми я окружала себя, он все равно доверял мне. Я была возбуждена, но это не было возбуждением от опасного дела, как предыдущей ночью. Это было мягкое возбуждение – возбуждение предчувствия. Я скрестила ноги и прижала их друг к другу, допив свою «Маргариту». Я надеялась, что он не замечает, как дрожит моя рука. Протянув руку, я дотронулась до его пальцев.

– Я очень рада вам помочь. Не говоря уж о большем!

Мэсон улыбнулся в первый раз за день, и в этом была моя заслуга. Ну, почти моя. Он немного ожил и начал есть, даже отхлебнул пива. Я закурила и стала наблюдать за ним. Сейчас я чувствовала себя матерью, конечно, не его матерью, а просто матерью, наблюдающей, как ее дитя ест и пьет после тяжелой болезни. Я никогда не думала, что испытаю такие чувства. Я хотела обнять его и прижать к себе, положить его голову себе на грудь, обнюхать его – даже сейчас, когда он ел энчиладу из цыпленка. И смех и грех.

Меня охватила прожорливость. Его съесть было нельзя, и я вместо этого проглотила тарелку гвакамолы и вдобавок целую вазочку тортиловых чипсов. Я улыбнулась про себя и заказала еще один бокал.

– Вы любите пить, – сказал он.

– Я люблю «Маргариту», – в этот момент я улыбнулась еще шире.

– Чему вы улыбаетесь?

– Просто так.

– Скажите.

– Однажды я натолкнулась на одного парня у бассейна в «Шато-Мармон». Дело было ранним утром, в шесть утра. Он сидел и пил в одиночку. Я засмеялась – ничего не могла с собой поделать. Но этот тип не думал, что это смешно. Он сказал: «Бутылка перед моим лбом – это лучше, чем фронтальная лоботомия». Я снова засмеялась, подумав об этом.

– Что вы делали в «Шато»? – спросил Мэсон. Его голос был серьезным. Моя маленькая шутка дала осечку. Мэсон ревновал.

– Встречалась кое с кем. Это было очень давно, – сказала я, защищаясь. Он улыбнулся. Я поняла, что по крайней мере на мгновение он забыл о Фелисити. Начало положено.

– Я слышал этот анекдот раньше, – сказал он.

– Да, он и тогда был с бородой. Помнится, через несколько дней я рассказала его друзьям, и они сказали, что это очень старая шутка. Но вы, оказывается, ее знаете. Это для меня новость.

Я решила, что пора идти. Я помахала официанту, написав пальцем в воздухе «Я люблю тебя», что он разобрал как «счет, пожалуйста».

– Извините. Сегодня я не слишком здорово соображаю.

– Больше не будет шуток, я обещаю.

– Нет. Я люблю шутки. Завтра я вам тоже расскажу один анекдот. Тогда вы сможете мне сказать, что слышали его раньше.

Мы оба снова улыбнулись.

– Позвольте заплатить мне, – сказал Мэсон, когда принесли счет.

– Нет, позвольте мне.

– Нет. Пожалуйста, – он настаивал. Я не хотела ссориться по мелочам. Но все же, возможно, это было не мелочь. Я видела в происходящем тест на мужественность. Если он мужчина, то разве не должен заплатить? Я взяла счет. Мэсон хотел вырвать его у меня из рук. Затем поглядел на меня – прямо мне в глаза. У него был невероятно печальный взгляд. Пришлось отдать ему счет.

Но Мэсон не взял счет. Он встал и сказал:

– Возьмите его, – он произнес это как приказ, но я знала, что он уступил. Как я его любила!

Мэсон дремал в машине, когда я вела автомобиль по извилистому бульвару Сансет к Ла-Сьело. Уже стемнело. Время от времени я видела его лицо в свете фар проезжающих машин. Рядом со мной больше не было ребенка. Он походил на спящего солдата.

Когда мы свернули на проезд к моему дому, Мэсон все еще спал. Что ему снится? Не безумие ли все это? Не сошли ли мы оба с ума?

Я заглушила мотор, вытащила ключ, и стала ждать, когда он проснется. Я не хотела трясти его. Он и так много испытал. Я подождала несколько минут. Я не могла оставить его спать здесь. Мне хотелось разбудить его поцелуем, но храбрость покинула меня. Я положила руку ему на лоб. Кожа на его лбу была горячей, как радиатор. От жара моя ладонь вспотела. Затем Мэсон проснулся, и я убрала руку.

– Приехали, – объявила я.

Мэсон совсем открыл глаза и потер их. Я страстно мечтала, чтобы он позволил сделать это мне. Затем он улыбнулся, потянулся, вылез из машины и направился к двери.

Я держала его за руку, пока мы поднимались на крыльцо. Он проснулся только наполовину и шел, спотыкаясь. Когда он ухватился за мой локоть, я вспомнила с удовольствием, без всякой иронии, что он назвал меня «сестренкой», когда однажды утром я нашла его спящим в офисе.

Я провела его в свою комнату. Пока я зажигала свечи, он стоял неподвижно. Я убрала с кресла свое белье, чтобы он мог сесть.

– Я так дико вымотан, что ничего не соображаю, – пожаловался он.

– Ну и не надо. Я все сделаю.

– Ты похожа на куколку.

Мне не понравились такие слова, но я извинила его, потому что он так устал. Не стоит всерьез принимать это замечание.

– Не хотите выпить?

– У тебя есть минеральная вода?

– Клуб-сода.

– Прекрасно.

– Сейчас принесу.

Это была пытка. Я должна покинуть его на несколько мгновений! Я вышла из комнаты и помчалась по коридору. Скатилась по лестнице. На мне были высокие каблуки, но я не боялась упасть. Я вбежала в кухню, открыла холодильник, и на мгновение испугалась – клуб-соды не было. Черт! Нету. Подожди. Я же помнила, что она у меня где-то есть. Несколько недель назад я получила от Гелсонов ящик со всяким барахлом. В гараже!

Я вышла в гараж и достала две литровые бутылки с содовой водой. Вернувшись в кухню, взяла из буфета стакан, но нервничая, уронила его. Чертов стакан разбился, ударившись о кафельный пол. Времени, чтобы вымести осколки, не было. Я взяла другой стакан и налила в него газировки. Она оказалась теплой. Черт! Я снова открыла холодильник и попыталась вытянуть поддон со льдом. Мои пальцы вцепились в заиндевелый алюминий. Дернув изо всех сил, я обрушила металлический поддон в раковину. От него отлетело несколько застарелых кубиков льда. Я взяла три, нет, четыре, и кинула их в стакан с содовой. Шипучая вода перелилась через край. Я слегка отлила, чтобы не переливать снова. Покинув бардак на кухне и даже не выключив лампу, я бросилась наверх со стаканом в руке.

Мэсон уже не сидел в кресле. Он был на кровати, лежа ничком – спал.

Я поставила стакан на столик около кровати и пошла в. ванную. Пока ванна наполнялась, я разделась в спальне.

Нагая, я смотрела на него. Я сопротивлялась искушению идти к нему. Потом. Может быть, потом.

Я повернулась, чтобы взглянуть в зеркало на свое тело в свете свечей. Такой он мог увидеть меня. За моим плечом я видела в зеркале Мэсона, лежавшего па кровати. Он зашевелился, застонал. Я бросилась в ванную, оставив дверь нараспашку.

Я залезла в воду. Он не проснулся. Хорошо. Я не хотела, чтобы он видел меня в ванной – мокрую женщину в весьма невыгодном свете. Я вылезла из воды. «Я не кукла. Вот увидишь». Любимым фиолетовым полотенцем насухо вытерла капельки воды, оставшиеся на волосах в паху. Затем вытерла кожу. К тому времени, как я закончила вытираться, волосы снова отсырели.

Я вернулась в спальню, одетая в алый халат, и обнаружила, что Мэсон не спит. Он нашел воду и пил ее.

– Я не могу здесь спать. Это твоя комната. Положи меня в комнате для гостей или еще где-нибудь.

– Нет. Оставайся здесь. Пожалуйста.

– Урсула. Я должен кое-что знать. Ты не была в Нью-Мексико, в Артезии, в предыдущее воскресенье?

– Нет, а что? Ты уже спрашивал.

– Хорошо. Я рад, что это была не ты. Боже, как я устал. – Мэсон откинулся на подушки. Мне пришлось солгать ему. Сегодня он и так много испытал. Я задула свечи.

– Оставь одну или две, – попросил он сонным голосом.

Я оставила три. Его глаза закрылись, и он погрузился в глубокий сон, похожий на гипноз. Я некоторое время наблюдала за ним, сидя в кресле-качалке, затем, должно быть, заснула сама.

Проснувшись, я увидела, что уже полчетвертого. Все простыни лежали на полу. Должно быть, Мэсон вертелся во сне. Я хорошо знаю, как это бывает. Я подошла к кровати, чтобы перестелить простыни, и, решившись, медленно и осторожно начала раздевать его. Я была уверена, что он не проснется. Я сняла с него носки, расстегнула черный кожаный ремень, затем брюки. Мое сердце колотилось, пока я снимала с него брюки. Мэсон лежал на боку. Я тащила за брючину, чтобы высвободить ее из-под его бедра. Пока я тянула, трусы тоже наполовину слезли. Я не остановилась ни на мгновение. Я не смотрела.

Сняв с него брюки, я повесила их на кресло. Затем вернулась к нему. В тусклом свете мне была видна верхняя часть его пениса. Я протянула руку к его белым трусам и прикоснулась к ткани. Взглянув в его лицо, нагнулась, встала около кровати на колени и обеими руками медленно стянула его трусы до коленей. Его пенис лежал, как спящий, между ног. Я затаила дыхание.

Несколько мгновений спустя я вновь протянула к нему руку и стащила его трусы до лодыжек. Когда, стоя на коленях, я склонилась над Мэсоном, мой халат прикоснулся к его пенису. Я отбросила его трусы вместе с брюками в сторону, распахнула свой грубый халат, прижала грудь к его неподвижной плоти и выдохнула воздух из легких.

Теперь меня не заботило, проснется он или нет. Я не собиралась будить его умышленно. Я даже не хотела возбуждать его. Не хотела видеть, как твердеет его плоть. Не сейчас, не сегодня. Я хотела только смотреть, взять в руки. Он был тяжелый. Я глядела на темные волосы, словно никогда раньше не видела голого мужчину. Отпустив пенис, я баюкала в ладонях его яйца. Я не хотела касаться их пальцами, царапать ногтями. От их прикосновения к моим ладоням у меня явилось странное чувство. Мне безумно захотелось потянуть их к себе. Я убрала руки и сунула их себе между ног.

До боли напрягая шею, я потянулась и подышала, не касаясь губами кожи. Все виделось как в микроскоп. Каждая подробность Мэсона казалась огромной, словно принадлежала не человеку, а какому-то крупному зверю. У меня заболели и заслезились глаза. Я не могла сосредоточиться на его коже. У меня началась одышка. Его волосы шевелились. С моей щеки на его кожу упала слеза. Тогда я действительно разрыдалась и никак не могла остановиться. Я села и сделала несколько глубоких вздохов, восстанавливая самоконтроль.

Потом я расстегнула одну за другой пуговицы его рубашки и распахнула ее. Волосы на его груди и животе выглядели так, как будто их только что причесали. Они походили на узоры на срезе дерева. Я расстегнула пуговицы на манжетах и сняла с Мэсона рубашку, вытащив ее из-под его тела. Я старалась, чтобы ткань не прикоснулась к его лицу. Не надо ему сейчас просыпаться – он был совершенно голый.

Я сняла халат. Рядом с ним я не могла оставаться одетой. Я стояла и глядела на мужчину в моей постели. Я решила, что сегодня больше не буду трогать его. Вместо этого я касалась себя. Я глядела на его лоб – и прикасалась к своему. Я глядела на его глаза и закрывала свои. Я глядела на его рот и закусила два пальца. Я глядела на его соски и гладила свои мокрыми пальцами. Я глядела на его пенис и раздвинула свои половые губы. Я поглаживала внутри, шелковистое и влажное, но не чувствовала своей плоти. Я глубже засунула руку. И чувствовала в себе его мягкое, просто заполняющее меня.

Запах сводил меня с ума. Даже аромат «Присутствия» померк перед ним. Это был запах самой природы. Я никогда не чувствовала его раньше. Это был его – и только его запах.

Вытащив наружу свои мокрые пальцы, я увидела, что они покрыты кровью. Но это невозможно! Для месячных слишком рано. Но кровь была настоящей. Этот человек заменил для меня луну. Краем глаза я заметила в комнате движение и подскочила. Тень. Я обернулась, от страха затаив дыхание. Кто-то явился, чтобы забрать его. Нет, просто какая-то свеча замигала и потухла. Дымок воспрял, как фимиам.

Я нагнулась над Мэсоном и окропила кровью его живот вокруг пупка. Добыв еще немного крови, я втерла ему в грудь. Теперь он мой. Я не нарушила свое слово. Я не прикасалась к нему. Я прикрыла его, легла на ковер рядом с кроватью и погрузилась в сон.

 

ГОЛОД

Смотреть на спящего Мэсона стало для меня почти что образом жизни. Казалось, что он будет спать вечно. Ему кто-то снился, но кто именно? Я или его мать? Что, если когда-нибудь изобретут машину для записи снов и она сможет воспроизводить их? Наверно, она будет проникать прямо в мозг, к экрану, на который отражаются сны, через ухо. Я посмотрела на уши Мэсона, изучая их. Что можно сказать о человеке по форме его ушей – все или ничего? Я слышала, что у всех преступников мочки ушей имеют одну и ту же форму. Может быть, у меня тоже уши преступницы?

В восемь утра он еще спал. Я приготовила кофе, который успел остыть. Наполнив водой ванну для Мэсона, чтобы он мог помыться, когда проснется, я отправилась приготовить новый кофе. На кухне я нашла немного старого рисового печенья, которое могло сойти за тосты. Неизвестно почему, в моем мозгу безостановочно крутилось заклинание. Я слышала свой собственный голос: «Если я умру до того, как проснусь, заклинаю тебя взять мою душу. Если я умру до того, как проснусь, заклинаю тебя взять мою душу. Если я умру до того, как проснусь…»

Когда я вернулась наверх, Мэсон уже проснулся и был в ванной. Дверь была приоткрыта на два дюйма. Я слышала звук льющейся воды, но входить не стала.

– Все в порядке? – окликнула я через дверь.

– В полном порядке, спасибо. Я случайно не занял твою ванну?

– Нет, я налила для тебя. Полотенце и одежду найдешь там же.

Мне было интересно, что Мэсон подумал о кровавых следах на своем теле. Наконец, он вышел из ванной, но ничего не сказал на этот счет. Он был одет в мой красный халат.

– Как я выгляжу? – он был в хорошем настроении. Мы рассмеялись.

Он выпил кофе, разумно проигнорировав печенье, и рассказал мне следующее:

– Человек приходит в лавку мясника, чтобы купить фунт мозгов. Мясник говорит ему: «У нас есть мозги писателей по пять долларов за фунт и мозги продюсеров по пятнадцать долларов за фунт». Человек поражен. «Почему мозги продюсеров стоят в три раза дороже мозгов писателей?» Мясник объясняет: «Представляете, сколько продюсеров нам пришлось прирезать, чтобы набрать фунт мозгов?»

Я засмеялась. Мэсон улыбнулся.

– Я же говорил, что после хорошего сна ко мне вернется чувство юмора.

Он не мог выбрать лучшего времени для анекдота. Вся усталость, головокружение и боль предыдущей ночи исчезли. Я раздвинула шторы. За окном был новый теплый, солнечный лос-анджелесский День.

Я оставила Мэсона одеваться, найдя для себя дело внизу – на кухне я внезапно почувствовала приступ голода. Я открыла банку консервированного тунца и съела его вилкой прямо из жестянки.

В десять утра мы вместе поехали в офис. Машину вел Мэсон. Движение было ужасно напряженным, и мы часто застревали в пробках. Мэсон не выказывал признаков расстройства, но был погружен в мысли – возможно, не обо мне, а о смерти матери. Я по-прежнему ни о чем не жалела и не раскаивалась. Я сделала это ради него. Я знала, что если преступление раскроют, меня посадят в тюрьму до конца жизни. Весь ужас заключался в том, что я не могла расстаться с Мэсоном. Если такое произойдет, я убью себя. Но что бы ни случилось со мной в ближайшие недели, Мэсон навсегда освободился от Фелисити. И сознание этого факта делало меня счастливой. Я чувствовала спокойствие. Меня тревожила только мысль, какой будет реакция Мэсона, если он узнает правду.

В «Л. А. Таймс» был помещен краткий отчет об убийстве. Мэсон прочел его и без каких-либо комментариев протянул мне газету. Я просмотрела ее, ища что-нибудь про Аннабель, но ничего не нашла. Ее смерть произошла слишком далеко отсюда.

Утром в офис пришла Софи Рише, чтобы встретиться с Мэсоном. Я не знала, кто она такая.

– Я подруга Освальда Йейтса, – объяснила она. – Мистер Эллиотт здесь?

– Да, здесь, но он звонит по телефону.

– Можно мне подождать? У меня важное дело.

– Когда он закончит разговор, я сообщу ему о вас. Софи представляла собой классическую парижанку.

Я завидовала ее внешности, начиная с густых светлых волос и кончая великолепными манерами и чарующим акцентом. Судя по виду, ей двадцать два – двадцать три года. Софи явно нервничала.

Мэсон велел мне впустить ее. Меня охватила ревность. Я никак не могла услышать, о чем они говорили в кабинете Мэсона, так как дверь была закрыта. Софи вышла оттуда через двадцать минут. Мэсон поцеловал ее на прощанье в обе щеки и велел не волноваться.

– Она беспокоится об Озе, – сообщил он мне.

– Что случилось?

– Ничего нового. Ларри Кэмпбелл сводит Оза с ума, и Софи боится возможных последствий. Я на днях был в ресторане, встречался с Джо Рэнсомом. За соседним столиком началась ссора. Ларри оскорбил Софи, она швырнула в него стакан и вышла. Я чувствую – что-то затевается.

– Она не хочет, чтобы ты стал ее агентом?

– Думаю, что хочет.

– Не бери ее.

– Почему?

– Сперва возьми Оза.

– Интересная идея. Что ты имеешь в виду?

– То же, что и ты. Не подписывай с ней контракт, пока не подпишешь контракт с Озом.

– Это может произойти только через два года. А я думал, что ты покровительствуешь молоденьким актрисам.

– Да. Но эта девушка не просто актриса. Она – подруга Оза. Это все меняет. Со стороны будет казаться, что ты использовал ее, чтобы переманить к себе Оза.

– Ты права. Действительно.

– Возможно, ее прислал Оз.

Наступила длинная пауза. Такую тактику Мэсон не принимал во внимание. Ему помог мой изобретательный ум.

– Я не думаю, что дело обстоит именно так. А ты? Дверь отворилась, и вошла Сильвия Гласс. Она направилась прямо к Мэсону и поцеловала его в щеку. В ответ он обнял ее.

– Спасибо. Спасибо, – произнесла Сильвия. Она ликовала.

Мэсон посмотрел на меня поверх плеча Сильвии, улыбнулся и кивнул, как будто говоря мне: «Спасибо, ты оказалась права». Затем повел Сильвию в свой кабинет и закрыл дверь.

Казалось, что за несколько дней я превратилась из нового человека в офисе в старожила – раньше я искала чьего-то одобрения, теперь искали моего одобрения.

Внезапно я оказалась в шкуре Мэсона. Я могла чувствовать то, что чувствовал он – мужчина, окруженный, поглощенный даже плененный женщинами, множеством новых женщин. Как будто всех их привела в его жизнь встреча со мной. Возможно, это напоминало ему о старых временах, до Барбары, когда у него имелась армия любовниц.

Еще через полчаса Мэсону позвонила Барбара. Она была в панике, и я могла догадаться – почему. Ее голос дрожал. Я даже не пыталась подслушивать их беседу. Через несколько минут Мэсон и Сильвия вышли из кабинета. Мэсон сказал мне, что должен сходить с Барбарой в полицейский участок. Я не спрашивала, зачем. Я видела по его лицу, что он считал Барбару возможной убийцей Фелисити.

Когда Мэсон вернулся, Барбары с ним не было. Мне пришло в голову, что это происшествие может сблизить их эмоционально, и я забеспокоилась.

– Барбару задержали, – рассказал Мэсон. Он нервничал.

– Но они же не утверждают, что она это сделала? Это абсурдно!

– Я не знаю, что они думают. Ее допрашивали. Очевидно, полиция нашла какие-то ее вещи в квартире моей матери. Барбара заходила к ней. Они поссорились. Теперь, наверно, Барбару подозревают. Но ее ни в чем не обвиняют.

– Я уверена, что ее отпустят, – заявила я. Конечно, ее должны отпустить, – твердила я себе. Она не совершала убийства. У нее наверняка найдется алиби.

Вторую половину дня Мэсон потратил на организацию похорон. Это казалось трудным делом, потому что полиция не выдавала тело Фелисити, пока не сделана аутопсия. В течение прошедших часов он не выказывал никаких эмоций. Я была восхищена, но и встревожена тоже. Я видела, что он на грани срыва.

Примерно в полчетвертого пришел десятистраничный факс – контракт. Я положила его на стол Мэсона. Он взглянул на меня. По его лицу текли слезы.

– Извини, – сказал он.

– За что? – мне хотелось прикоснуться к нему. Позвонила Барбара. Полиция отпустила ее.

– Слава Богу, – сказал Мэсон. Он хотел с ней встретиться, но по каким-то причинам Барбара не хотела встречаться с ним. Я могла представить себе ее чувства, но не ощущала к ней жалости.

Барбара позвонила снова через час, и они с Мэсоном немного поговорили. Мэсон закрыл дверь в кабинет. Я не слышала, о чем шла речь, и чувствовала себя отверженной и жалкой. Затем Мэсон ушел из офиса, чтобы встретиться с Барбарой. Мои худшие опасения подтверждались. В полшестого он позвонил мне и сказал, что я могу идти домой, увидимся утром.

Он даже не спрашивал, пришла ли ему почта. Я была в отчаянии.

Уйдя из офиса, я выпила три «Маргариты» в «Ред Пеппер» и съела две тарелки гвакамолы и тортильевых чипсов. Я была так близко к нему! А теперь оказалась так далеко. Как говорила Барбара: «Как заставить его снова полюбить меня?» Может быть, сейчас она в своем кукольном домике как раз этим и занимается.

Приехав домой в восемь, я вымылась. У меня было сильное кровотечение. Я чувствовала себя несчастной. Я легла в кровать и немного почитала. Пыталась писать в своей «Подушечной книге», но слова не желали ложиться на бумагу. Впервые за долгое время я думала о Брайане.

Он часто расспрашивал меня о моей жизни. Я любила рассказывать ему, как чуть не стала проституткой. Однажды вечером он сказал: «Урсула, раньше ты рассказывала по-другому». Я засмеялась. «Писатели часто переписывают романы, – ответила я, – почему нельзя переписать жизнь?»

Я проснулась после беспокойного сна. В доме был кто-то чужой. Все-таки с моей стороны безрассудно не запирать двери. Я подумала о расположенном по соседству «доме Мэнсона». Как ни странно, он стал известен как дом убийцы, а не как дом жертвы.

Испугавшись, я села на кровати. У меня был пистолет, но я никогда им не пользовалась. Он принадлежал Брайану. Я достала оружие из ящика и подошла к открытой двери спальни. Мне не приснилось, я действительно слышала шум. Я посмотрела на пистолет. Готова ли я к новому убийству? Я даже не знала, стоит ли он на предохранителе или нет. Я глубоко вздохнула, оправила на себе халат, и пошла вниз – на встречу с судьбой.

Я дрожала. Кроме свечей в холле, света нигде не было. Я вошла в кухню и включила свет. Пусто. Дверь в гараж закрыта, но, конечно, не заперта. Как я могла быть такой глупой? Я оставила свет включенным, пересекла холл и направилась в комнату для гостей.

Я услышала, как кто-то движется по комнате и сразу же подумала, что это полиция. Кто-то видел посыльного в кожаной одежде. Теперь они нашли костюм. Меня арестуют, станут судить, признают виновной – и это будет конец. Ну, Урсула, входи и встречай свою судьбу. Ты проиграла, девочка. Все кончено. Нет смысла лгать себе. Входи и кончай с этим поскорее. Присоединись к Чарльзу Мэнсону. Никаких жалоб. Считай это своей победой.

Дверь была закрыта. Я распахнула ее, опустив пистолет – я не хотела, чтобы меня пристрелили на месте. На кровати лежал какой-то мужчина – длинное неподвижное тело в тусклом свете. Я не видела лица мужчины. Его тело было укрыто индийской шалью. С холмов за домом донесся крик совы.

Мужчина пошевелился. Я увидела его лицо. Мэсон! Должно быть, он слышал, как я вошла, но не обернулся. Я вздохнула.

– Я волновалась за тебя, – сказала я.

После долгой паузы он ответил, не поворачиваясь ко мне лицом:

– Я должен был позвонить тебе. Но не был уверен, что ты обрадуешься.

Либо Барбара выгнала его, либо он сам ушел. Нет, она бы не сделала этого. Он ушел сам. Меня охватило счастье.

– Нет, все в порядке. Но ты испугал меня.

– Извини, – он сел и повернулся ко мне.

– Ты не хочешь поспать наверху, в нормальной кровати?

– Нет. Мне здесь удобно. Я не помешал тебе?

– Конечно, нет.

– Я хочу сказать, нет ли у тебя кого-нибудь…

– Нет. Абсолютно никого. Мы одни, – я улыбнулась.

Мэсон снова лег. Я сочла это желанием, чтобы я ушла.

– Увидимся утром, – сказала я. – Если что-нибудь понадобится, крикни.

Я ушла. Я хотела поцеловать его на прощанье, но справилась со своим импульсом. Я не знала, сколько времени мне удастся сдерживать себя. Будь терпеливой. Мэсон пришел ко мне. Он бывал в этом доме раньше. Он знал, что дверь не заперта. Прийти ко мне было смелым поступком с его стороны. Его упорядоченная жизнь развалилась. Должно пройти некоторое время, прежде чем все снова придет в норму. Я легла в кровать, взяв с собой красную подушку.

В три часа ночи я медленно пробудилась от глубокого сна. Мэсон лежал в кровати рядом со мной.

– Я не мог заснуть, – объяснил он.

Я просунула руку под его затылком и потянула его к себе, положив его голову между своей шеей и левой грудью. Улыбнувшись, я подумала про себя, что для человека, пытающегося заснуть, нет ничего хуже, чем ложиться в кровать вместе со мной. Мэсон понял, о чем я думаю.

– Моя репутация соблазнителя секретарш от этого не улучшится.

Я засмеялась, но мне не понравилось, что меня называют секретаршей. Затем я подумала о Барбаре. Я совершенно не хотела вспоминать ее, но ничего не могла с собой поделать. Чтобы развеять эту мысль, я наклонилась над его лицом и медленно и осторожно поцеловала Мэсона в губы, очень легко прикоснувшись к ним, дыша через нос, так что он чувствовал на щеке слабое дуновение воздуха.

Я ждала прикосновения его языка. Ждать пришлось недолго. Он облизал мои губы. На ощупь его язык казался слегка грубым, возможно, потому что мои губы были сухими. Я накопила немного слюны, и вымочила ею его язык. Наши языки встретились внутри его рта, потом – моего, пока нам не стало трудно дышать.

– Когда ты в последний раз была в постели с мужчиной? – прошептал Мэсон.

– Смешной вопрос. Ты действительно хочешь знать?

– Это не мое дело.

– Семь или восемь месяцев.

– Долго!

– Только не для меня. Я разборчивая.

– И ты выбрала меня?

– Конечно.

Он положил руки мне на грудь, его пальцы лежали на моих сосках. Как странно, что ему нравится это ощущение. Я еще никогда такого не испытывала, хотя мне всегда хотелось, чтобы мужчины это делали.

– Они такие, как ты ожидал? – Это был нечестный вопрос. Я пожалела, что задала его. Ну и что? У меня не было намерения быть честной до конца.

– Да. Именно такие.

Он сел и сдернул простыню, чтобы посмотреть на меня. На мне были одеты красные трусики. Меня немного беспокоило сильное кровотечение. Но, с другой стороны, он сам был его причиной. Мэсон глядел на меня. Потом прикоснулся к трусам.

– Это ты положила их к компьютеру? В то утро в офисе?

– Да, я.

– Зачем?

– Я хотела, чтобы ты знал, что я видела их. Они лежали рядом с твоей кроватью.

– О Боже!

– Не смущайся. Мне казалось, это чудесно.

– Именно поэтому ты одела их?

– Да, – солгала я.

– Они очень эротические.

Лично я не думаю, что в мире есть что-то более эротическое, чем просто обнаженное тело. Настоящие тайны скрываются не в одежде, а в формах и складках плоти, и в движениях тела.

Он снова поцеловал меня, обеими руками надавливая мне на грудь. Он сосал мой язык, и я чувствовала растущий голод.

– Я хотел тебя с того самого момента, как увидел тебя, – сказал он.

– Я тоже.

Никто из нас не имел в виду тот момент, когда я вошла в его офис. По крайней мере, не я. Хотя он видимо, смирился с мыслью, что в коридоре отеля в Артезии видел не меня, я все же думала, что именно тот момент он имел в виду, говоря, «как увидел тебя».

Я погладила волосы у него на груди. Моя рука спустилась к его пупку. Я облизала мягкие волоски, которые росли вокруг этого шрама, оставшегося у него с самого рождения. Мэсон прижал мое лицо к животу. Он глубоко дышал, и я слышала бурчание желудка, доносившееся изнутри.

Я двинула голову ближе к его трусам и лизнула под резинкой: там сразу зашевелилось. На мгновение я бросила взгляд на лицо Мэсона в мерцании свечей. Он наблюдал за мной, откинувшись на подушку. Мой рот нашел снаружи твердеющую головку. Я лизала ткань, и она становилась влажной. Его плоть под тканью меняла форму, набухала. Но я не стала снимать с него трусы.

Что-то отстегнулось у него в голове, как резинка – я чувствовала, как щелчок расходится по всему его телу. Вздрогнув, он положил руку на ткань моего белья. Я знала, что он пытается избежать этого, но он не мог ничего с собой поделать. Он проходил первую ступень потери самоконтроля. Я ощутила в себе смесь любопытства и паники – в какое-то мгновение мне казалось, что может случиться все, что угодно.

Два его пальца приблизились ко входу в мою вагину. Он теребил пальцами мокрые кольца волос и поддающуюся плоть. Когда он залез в трусы, я почувствовала, как из меня течет кровь, как колотится пульс. В ответ он пошевелил ногами. Его левое колено согнулось и поднялось, пройдя мимо моей щеки. Я широко раскрыла рот. Его трусы промокли. Рукам я воли не давала – это был вопрос гордости.

Мэсон не мог справиться с собой. Ему было нужно что-то держать, чтобы ослабить напряжение, и он выбрал мою руку, взял три пальца руки в свой рот и стал их сосать. Два пальца он подержал зубами – очень осторожно. Я засунула свободный палец ему в рот, массируя десны позади зубов.

Потом настала моя очередь. Я хотела пройти в трусы одним языком. Я нащупала щель, пыталась ее раздвинуть, но поздно: ткань намокла, и отверстие слиплось. Его член был так напряжен, что нужно было выручать снаружи. Стыдно, но что поделаешь. Я проиграла первый бой. Его пальцы пролезали в меня через мокрый сатин. Мои бедра непроизвольно содрогнулись.

Я прошептала:

– Сними их. Пожалуйста.

Я чувствовала, что Мэсону это не понравилось. Ему подсказывали, что надо делать. Я понимала его, так как тоже терпеть не могу в постели ничего такого. Если мужчине говорят, что ему делать, – значит, сомневаются в его способности показать себя мужчиной, сделать то, что он хочет. Не надо было его просить об этом. Он убрал мои пальцы изо рта.

– Пожалуйста, – повторила я тихо, как могла. Он начал обеими руками оттягивать резинку моих трусов. Я положила свою ладонь на его руку. Он не понял.

– Не мои – твои.

Может быть, я была с ним жестока? Может быть, это вроде мести – обращаться с ним так, как часто обращались со мной? Я ждала. У него не было выбора. Он убрал руки с моего тела. Я отодвинулась и уселась, чтобы наблюдать за его неуклюжими усилиями.

Мэсон просунул руку себе под зад и начал стаскивать мокрую ткань. Ему пришлось согнуть ноги, поднять зад, разлепить трусы и стянуть их. Все это время – от бедер и до лодыжек – я наблюдала за ним в свете свечей. Я не собиралась помогать ему. Думаю, он должен был это понять. После всей этой процедуры он остался лежать в почти комическом положении, вздернув ноги.

Когда он снял трусы, я наклонила голову к его низу. Смущение, если он мог его чувствовать, немедленно испарилось. Я лизала его пенис, его руки лежали на моей голове. Он гладил меня.

Я тронула языком его кончик, моя левая рука гладила его яйца. Пальцы медленно сомкнулись вокруг затвердевшей плоти. Я чувствовала, как пульсирует кровь в набухшем стволе. Я делала все очень медленно. Мы как будто находились под водой или во сне. Я была уверена, что он хотел, чтобы я двигалась быстрее. Все его тело напряглось и выпрямилось. Я хотела, чтобы он чувствовал то, что чувствовала я: страсть и любовь, а не просто сексуальный акт. Для меня это был акт обожания, которого я ждала очень долго, ради которого пошла на убийство.

Когда началось семяизвержение, он задрожал и выгнулся, словно хотел убраться подальше. Я сглотнула часть его спермы, и когда он расслабился, я поцеловала его, и все это пошло ему в рот.

Очень долго мы ничего не говорили, просто лежали и глядели друг на друга. Затем он решил отплатить мне. Благодарность и месть одновременно. Он протянул руки к красным трусикам и потянул их с меня. Не знаю, увидел ли он в тусклом свете кровь или нет.

– Я немного теку.

Он не ответил. Может, не расслышал. Я не стала повторять. Он раздвинул мои ноги, погладил волосы и открыл половые губы. Потом сунулся в меня и нашел нитку тампона. Не выказывая ни удивления, ни отвращения, он потянул за нитку, ухватился за вымокший тампон и извлек его. Я совершенно потерялась. Но он знал, что делать, он положил тампон в коробку с «клинексом». Мэсон снова сделал то, чего никогда раньше не делал при мне ни один мужчина.

Он прикоснулся к моим половым органам и гладил мой клитор головкой своего члена. Я пыталась смотреть, но глаза слипались. Я тонула в пустоте и чувствовала тихое, пульсирующее напряжение, не видя ничего и не слыша. Я понимала, что издаю какие-то звуки, но Бог весть какие – стоны или крики. Потом он вошел в меня глубже. Он не прилагал никакой силы, просто входил в меня, как снежная лавина. На какое-то время я потеряла сознание.

Когда я пришла в себя, Мэсон был надо мной и вставлял мне новый тампон – видимо, нашел его в ванной. Я целовала его – снова и снова. Потом мы канули в сон.

Когда я проснулась, он снова был во мне. Мы продолжали любить друг друга. Я находила в нем скрытые резервы в тот момент, когда, казалось, он полностью истощился. Когда я исчерпывалась, ему было достаточно полизать у меня под мышкой, и я была готова продолжать игру. Затем мы снова заснули среди сырости и пота.

В девять утра я раздвинула шторы, чтобы впустить в комнату дневной свет, и, стоя у окна, почувствовала его руку у себя между ногами. Я поцеловала его пальцы. Он взял меня за ягодицы и опустил к себе на колени. Потом лизнул меня внизу. Я беспомощно застыла.

Только сейчас я подумала – что же мы делаем? Не придется ли расплачиваться? И тут же отбросила свои пуританские мысли. Мы. Мы. Я поняла, что думаю и размышляю о нас обоих, а не о себе одной. Вместе с солнечным светом спальню заполнила реальность внешнего мира. Мы с Мэсоном думали об одном: Фелисити, похороны, работа в офисе. Единственное, о чем я не думала, пока мы ехали в офис: кто убил его мать.

 

ВДВОЕМ

Похороны Фелисити проходили в среду утром на кладбище Форест-Лаун, где она еще много лет назад купила участок. Мэсон не знал об этом. Она хотела, чтобы ее похоронили в вертикальном положении, но кладбищенское начальство отказалось копать яму, достаточно глубокую, чтобы поставить гроб на попа. К этому времени полиция закончила экспертизу и разрешила забрать тело. Мэсон съездил за ним.

Пока он отсутствовал, в офис пришла Барбара. Она выглядела ужасно. Она поведала мне, что полиция подозревает ее в убийстве. Конечно, у нее было алиби, но ее все равно подозревали.

– Такая у них работа, – утешила ее я. – Полицейские живут подозрениями. Их хлебом не корми, дай кого-нибудь подозревать.

– Я не понимаю, как мои духи попали в квартиру Фелисити. И кроме того, там нашли открытку, адресованную мне. Я не могла ее там оставить. Это невозможно. Вы же помните, что она была у меня, когда я приносила сюда вещи Мэсона.

– Не припоминаю, чтобы я видела ее.

– Нет, я точно знаю. Я не имею в виду, что вы ее видели. Я имею в виду, что она была со мной, когда мы разговаривали. Она лежала у меня в сумочке. Я только на следующий день заметила, что пропали духи. Наверно, я могла забыть их где-нибудь. Но открытка…

– Как Мэсон все это переносит?

– Сейчас вы видите его больше, чем я. Я не знаю. Ужасно так говорить, но мне кажется, он испытывает облегчение.

– Облегчение?

– Фелисити губила его. И он это знал.

– Он выглядел очень потрясенным.

– Да. Но повторяю вам, Урсула, тот, кто это сделал, оказал ему большую, большую услугу.

– Вы с ним помирились?

Барбара наградила меня своим долгим, пристальным взглядом.

– Мы почти не говорили об этом. Возможно, что я зря раздула скандал из-за Алексис. Но выяснение отношений придется отложить. Сейчас самое главное – Фелисити.

– Так сказать, нужно обслужить ее вне очереди. Барбара даже не улыбнулась.

– Мэсон выдумал жуткую гипотезу о том, кто ее убил.

– Ох! – я испытала мгновение паники.

– Вероятно, мне не надо бы вам рассказывать, если он не говорил. Но Мэсон думает, что это было самоубийство.

– Разве такое возможно? – спросила я. Паника прошла, но я подумала, не сошел ли мой любимый с ума.

– Мэсон думает, что Фелисити уже много лет хотела умереть. Она старела, не могла перенести этой мысли, была очень одинока, и поэтому в какой-то степени желала умереть. Может быть, он и прав. В ней сидела жажда разрушения.

– Но как она могла убить себя? Она же была задушена, разве нет? Нельзя же задушить себя, верно?

– Подождите. Теория Мэсона состоит в том, что она наняла кого-то, кто убил ее. Она не могла сделать это сама, и позвала на помощь другого.

– Кого?!

– Наемного убийцу. Она заплатила ему, чтобы он убил ее. Такова гипотеза Мэсона, но не говорите ему, что я вам ее рассказала.

Мэсону бы не агентом быть, – подумала я про себя, – а писателем.

– Он рассказывал это в полиции?

– Не знаю.

– Надеюсь, что нет.

– Но я все равно боюсь. В самом деле боюсь, – сказала Барбара.

– Чего?

Снова долгий пристальный взгляд.

– Не скажу.

Она подозревает меня? Нет. Абсолютно невероятно. В ее глазах я не имела мотива для преступления. В моем мозгу промелькнула мысль – Барбара боялась того, что убийцей Фелисити мог оказаться Мэсон. С точки зрения Барбары это предположение не столь безумно. Полисмен наверняка первым в списке подозреваемых написал бы Мэсона. В конце концов, это классическая ситуация. История Эдипа.

– Полагаю, что теперь, когда она мертва, у него заведутся деньги. Разве что она не завещала их своему коту или еще кому-нибудь.

Я улыбнулась. Выходя из офиса, Барбара обернулась:

– Придете на похороны? Они будут в среду, – она улыбнулась. Это было действительно ужасно. И забавно.

Не думаю. Кто-то же должен остаться в лавке.

Когда Мэсон вернулся, он спросил, пойду ли я на похороны. Но я не могла оказать ему поддержку такого рода.

– Единственные похороны, на которых я буду присутствовать, – ответила я, – будут моими похоронами.

Не была ли я слишком груба после всего, что было прошлой ночью? Между нами возникла странная неловкость. Мой дом и моя кровать были одним местом; его офис, его стол – другим. Они изредка могли пересекаться, но сейчас были разными территориями. Опыт оказался слишком непосильным, как будто мы совершили преступление и потом не могли взглянуть друг другу в глаза.

В тот же день позже я предложила Мэсону взять ключи от моего дома.

– Ты собралась уходить? – он ужасно расстроился, решив, что это ключи от офиса.

– Ключи от дома, – улыбнулась я. – Хотя я никогда не запираю двери.

Мэсон вздохнул с облегчением.

– Извини. Я сегодня плохо соображаю.

Я посмотрела на него долгим, пристальным взглядом – как смотрела на меня Барбара, когда хотела в чем-нибудь признаться.

– Пожалуйста, возьми их. Если ты не хочешь жить у меня – ладно, я понимаю. А если захочешь, то милости просим.

Он взял ключи – и попался на крючок. Это были ключи не только к моему дому, но и ко мне, а также, хотя он не знал об этом, – ключи к нему самому. Теперь мои ключи были у него, а его – у меня. Он положил ключ в карман пиджака. Там Барбара не найдет его.

В тот вечер к десяти часам мы достигли соглашения. Мы больше не хотели трахаться. Нам было довольно – до конца жизни. Я превратилась в сплошную болячку – и внутри, и снаружи. Моя грудь была в красных отметинах. Мэсон дергался от легчайшего касания к члену, а когда пробовал погладить у меня между ног, я лезла на стену. Мы достигли точки и больше просто не решались трогать друг друга.

Была полночь, но мы не могли заснуть. Я взяла книгу и стала читать.

– Что это? – глянул он через мое плечо, ревнуя к моему увлечению.

– Я прочту тебе.

И я прочла ему рассказ Ги де Мопассана, в котором человек, чья жена недавно умерла, приходит на ее могилу, и видит чуть поодаль женщину, плачущую над могилой. Он подходит к ней. Она говорит, что только что потеряла мужа и не знает, где достать денег. Он жалеет ее, берет к себе домой, дает ей денег, и постепенно влюбляется в нее. Через несколько месяцев она бросает его, истратив большую часть его денег. Он совершенно уничтожен, но в конце концов преодолевает свое несчастье. Однажды, когда он снова приносит цветы на могилу жены, он видит невдалеке ту же женщину. Теперь она плачет над другой могилой. Идет дождь. Он глядит и видит, как к ней подходит новый мужчина. Они о чем-то говорят. Затем уходят вдвоем, накрывшись его зонтиком. Конец.

– Очень мило. Но в чем мораль? Этот рассказ звучит так, как будто в нем должна содержаться мораль, – сказал Мэсон, когда я закончила читать.

– Не приставай к девушкам на Форест-Лаун – до, во время или после похорон твоей матери.

Мэсон засмеялся – действительно засмеялся. Я была довольна. Его смех был абсолютно естественным. Мэсон походил на ребенка. Все мужчины – дети, когда смеются. Я поцеловала его. Странно, но я снова хотела его.

– У меня нет подходящей одежды для похорон, – пожаловался он на следующее утро.

Я сказала ему, что на похоронах отца выглядела, как клоун.

– Я надеялась, что если бы он мог меня видеть, то посмеялся бы. Так что иди туда веселым, а не печальным.

– Ты веришь в загробную жизнь?

– Иногда у меня возникает забавное чувство, что я уже давно в ней живу.

В день похорон Мэсон надел черный костюм, белую рубашку и алый галстук. Я одержала маленькую победу. Было ли это воспоминанием о моих трусиках? Я надеялась, что – да.

В ту ночь я и близко не подошла к нему. Мэсон не сказал ни слова о похоронах после того, как вернулся из Форест-Лаун. Я проснулась часа в два, посмотрела на Мэсона – горели свечи. Он лежал спиной ко мне, я снова заснула и проснулась около пяти. Он сосал мою грудь, как свой большой палец.

То была самая удивительная неделя в моей жизни, исступленная и безалаберная. По ночам секс; днем неотступные мысли о смерти.

 

ВЕТЕР

В четверг позвонил Оз. Его голос звучал очень жалко, когда он говорил со мной. Я не слышала, о чем он разговаривал с Мэсоном, но веселья в нем явно не прибавилось, и только я могла помочь.

Вечером в пятницу, когда Мэсон выписывал мне чек, я сказала, что должна кое с кем повидаться. Он, казалось, был разочарован, или подозревал меня в чем-то, но не стал расспрашивать. В шесть часов я отправилась в Сенчури-Сити.

Вдоль площади из бетона и мрамора дул теплый ветер. Это место выглядело совершенно искусственным. Считается, что ветер из Санта-Аны предвещает катастрофу. Мое появление здесь действительно предвещало катастрофу для Ларри Кэмпбелла. В этом я была уверена. Я ждала около здания, где располагался его офис. Рабочий день кончался. Я была единственной недвижной фигурой в прямоугольнике теней.

Пока я стояла там, у меня начался и долго не проходил насморк. Должно быть, ветер нес с собой много пыли. Я представила, какой меня видят с верхнего этажа: крохотная фигурка, женщина кого-то ждет или просто ушла в свои мысли. Я хотела видеть этого человека – и больше ничего.

Солнце зашло, но ветер по-прежнему дул, когда из здания вышел крохотуля Ларри Кэмпбелл – действительно карлик; Софи прекрасно описала его. Он носил серый костюм, белую рубашку, темный галстук – ничего особенного. Я пошла за ним, пытаясь попасть ему на пути. Я хотела заглянуть ему в глаза.

Он подошел к «мерседесу», где его ждал шофер. Воспользовавшись моментом, я прошла мимо Ларри, и пока шофер открывал дверь, повернулась и взглянула прямо на него. У него такие же темные глаза, как у меня. Нельзя не сказать, что они в каком-то смысле привлекают внимание людей. Коренастый, черноглазый демон. Он улыбнулся мне заученной улыбкой и сел в машину. Ему, коротышке, даже не пришлось нагибаться. Машина отъехала. Его взгляд говорил: «Чего бы ты ни хотела от меня, ничем не могу помочь».

Когда я вернулась домой, Мэсон был в кухне и говорил по телефону – как я решила, с Барбарой. Из обрывков подслушанного разговора я поняла, что полиция больше не подозревает Барбару, и новых идей у них нет. Я заметила, что Мэсон принес видеомагнитофон. Он стоял на кухонном столе. Когда я проходила мимо, Мэсон послал мне воздушный поцелуй. Вполне по-домашнему.

Через полчаса, когда я была в ванной, Мэсон зашел, нагнулся и нежно поцеловал меня в губы.

– Не понимаю, как ты можешь оставаться загадочной даже совершенно голая.

– Не думаю, чтобы я кому-то казалась загадочной. Только тебе.

– Невероятно.

– Ты мне тоже кажешься загадочным, но ты же не думаешь так о себе.

Мэсон закатал рукав рубашки, сунул руку в воду и провел у меня между ног.

– Откуда у тебя тот перстень, около кровати? Бронзовый. Он похож на один перстень Барбары.

Я быстро придумала ответ:

– Мне его подарил Брайан.

– Должно быть, купил в магазине у Барбары.

– Возможно, – сказала я, – но он мне не говорил. Он дальше двинул пальцы. Я стала извиваться, расплескивая воду.

– Дай мне вылезти, – попросила я, – дай вытереться и тогда делай что хочешь.

– Я хочу тебя мокрую.

Мэсон наклонился, просунул одну руку у меня под коленями, другой обхватил за бедра и вынул меня из воды. Он оказался на удивление сильным. Он так вцепился в меня, что я не могла улизнуть. Он донес свою русалку до кровати и положил меня, мокрую, на простыни. Потом пощекотал мне ребра и снял с себя влажную рубашку.

Я заметила, что он поставил телевизор, который я никогда не смотрела, и новый видеомагнитофон в ногах кровати. Я сняла с него ботинки и стянула носки. Пока он расстегивал брюки, я целовала его пальцы на ногах. Когда он разделся, я укусила его за плечо. Мэсон отодвинулся к концу кровати, двигаясь, как пловец, выходящий из воды, и включил видеомагнитофон.

За мгновение до того, как на экране появилось изображение, я поняла, что мы будем смотреть. Я боялась этого, но Мэсон был в хорошем настроении, как будто подвыпивши. Давно ли он знал про «Галу»? С самого начала?

– Закрой глаза, – велел он. Я послушалась.

Мэсон положил меня на кровати между собой и экраном, лицом вниз, сам сел, скрестив ноги, и начал гладить мое тело. Мое лицо зарылось в простыни, руки вытянуты вдоль тела, ладонями вниз. Время от времени я оглядывалась на Мэсона – но только не на экран. Он включил звук; и мы начали.

– Что за люди снимаются в этих фильмах? – спросил Мэсон.

– Всякие, иногда друзья продюсера, занимающиеся этим для развлечения, безработные актеры, мужчины-фотомодели, иногда просто сексуально озабоченные мужчины.

Сначала руки Мэсона массировали мне лопатки, затем передвинулись к основанию спины, прижимая меня к кровати. Я пыталась представить, как он сейчас выглядит.

– А тот тип с огромным членом?

– Кажется, он книготорговец, или торговец антиквариатом, или что-то еще. Его охотно берут в такие фильмы. В общем – понятно.

– Мне – непонятно. Скажи, на что это похоже, когда эта штука у тебя во рту?

– Кусок теплой резины. Ничего эротического.

– В отличие от этого, – Мэсон потянул мою руку к затвердевшему своему пенису, я ухватилась за него.

– Еще бы. Я хочу тебя. – Я стала сучить пальцами вверх-вниз.

– Зачем ты снималась в этом фильме?

– По многим причинам. Но не ради денег. Думаю, я хотела шокировать.

– Кого?

– Возможно, моего отца, или по крайней мере, память о нем.

– А я вот, не знаю, жив или мертв мой отец. Но скучаю по нему.

– Конечно, скучаешь. Точно так же, как я скучаю по матери.

Мэсон провел рукой у меня под бедрами, пробираясь в меня. Я непроизвольно пошевелилась.

– Ты никогда не пыталась представить себя матерью?

– Нет.

– А я думал, что все женщины пытаются это представить.

– Я полагаю, все женщины рано или поздно становятся матерями. Но я хочу прожить жизнь с мужчиной, а не с ребенком.

– Ты не феминистка.

– Я не люблю теорий.

Свободной рукой Мэсон проникал в меня между ягодицами. Вставив пальцы, он стала двигать ими. Один палец двигался по часовой стрелке, внедряясь глубже, другой – против часовой стрелки. Я задержала дыхание, когда они встретились на упругой стенке мускулов. Сквозного пути не было, можно было дойти только досюда. Но фантазия не желала с этим мириться. Фантазия ведет к сексу, а затем секс ведет обратно к фантазии.

– Тебе не больно?

– Нет. Я чувствую твердое.

Пока я говорила, это твердое сменилось потоком жидкости. Я крикнула:

– Держи меня!

Все мысли исчезли, и меня затрясло. Мэсон, должно быть, с трудом продолжал удерживать свои пальцы вместе, так что один палец ощущал другой через стенку. Меня затопила волна жестокости. С моей силой не могло справиться ничто. Это ощущение лежало за пределами удовольствия. Я чувствовала, как будто создаю что-то, Бог знает что. Мэсон не мог меня больше сдержать. Это было невозможно. В эти мгновения я могла разломить мир напополам.

Не имею понятия, сколько времени это продолжалось. Мои глаза были закрыты. Кажется, я скрежетала зубами. Мои бедра сдвигались и раздвигались, спина выгибалась дугой. Мною овладело безумие.

Постепенно моя сила иссякла и я открыла глаза. По щекам катились слезы. Меня продолжало трясти. Внутри меня стало прохладно от сырости. Жидкость начала высыхать. Я взглянула на Мэсона, и мне показалось, что я вижу в его глазах затаенный страх. Я энергично поцеловала его, словно желая высосать его язык у него из горла.

«Гала» продолжалась, но сейчас никто из нас не смотрел фильм. Но стоны и мычание с экрана создавали чувственную ауру, и не имело значения, что эти звуки были фальшивыми. Мэсон приник к моей левой груди. Он втянул ее чуть не целиком в рот, и его язык двигался вокруг соска.

Спустя несколько мгновений он отпустил меня, задыхаясь. Затем лег на спину и протянул меня на себя, так что я стала коленями снаружи его сомкнутых ног с высоко восставшим между ними ни на что не указующим перстом. В этот момент желание превратилось в абстракцию.

Он потянулся губами к моим отвисшим грудям и снова начал сосать их по очереди. Он мягко раскачивал мое тело, чтобы груди покачивались. Казалось, что у него во рту они расширяются. Нет, не казалось, они действительно росли. Я пыталась представить, о чем он думает. «Эта женщина – самая лучшая шлюха, которую я когда-либо имел. Эта женщина способна на все». Сравнивал ли он меня с Барбарой? Думал ли он о своей матери? «Все это здорово, но действительно ли она хочет меня? Кто эта женщина?»

Я раздвинула ноги, по-прежнему держа груди у его губ, и начала медленно двигаться вверх и вниз.

Мы не произносили ни слова. Не было никакого желания разговаривать. Звук телевизора раздражал меня. Я нащупала пульт дистанционного управления, но не могла найти нужную кнопку, и нажимала, не глядя, все подряд. Внезапно наступила тишина и бледный свет экрана погас. Снаружи ревел ветер из Санта-Аны, дующий по каньону.

Широко раздвинув ноги, я заговорила:

– Я собираюсь возбудить тебя так, как ты никогда не возбуждался раньше. Совсем скоро ты это почувствуешь.

Говоря, я следила за лицом Мэсона. Он не отвечал. Скоро он лишится дара речи. Он глядел на меня с улыбкой счастливого ребенка.

– Ты будешь во мне, а я займусь твоими яйцами. Не бойся, тебе не будет больно. Дыши спокойно.

Я засунула обе руки ему под мошонку, медленно двигаясь, и сдвинула его яички. Когда я почувствовала, что он сделал вдох, то развела их.

– Своими руками я заставлю тебя представить, что с тобой две женщины – две женщины, которые хотят тебя. Они не ссорятся из-за тебя. Мы обе хотим тебя одинаково.

Одной рукой я нащупала мышцу, которая соединяла мошонку с телом. Почему она находится отдельно от тела? Это единственный орган, который кажется искусственно присоединенным. У женщин нет ничего подобного.

Другой рукой я держала его за пенис, вставляя его в себя и вынимая, сжимая его то сильнее, то слабее, как пульсирующее кольцо. Эффект, который это произвело на Мэсона, был таким, как я ожидала. Он попеременно расслаблялся и напрягался.

– А теперь еще сильнее. Моя партнерша тоже. Мы уже не можем остановиться. Мы – союзницы. Ради тебя мы вывернем себя наизнанку.

Мэсон качал стонать. Его голова раскачивалась из стороны в сторону, глаза еще были открыты, но он ничего не видел.

– Громче, – велела я. – Громче! Он застонал громче.

– Быстрее, – сказала я. – Быстрее!

Он ускорил свои движения, а я замедлила свои. Сопротивляться было невозможно. Я оставила его яйца в покое. Они потеряли чувствительность. Я просунула руку под его зад и задвигалась быстрее. Его пенис покрылся пеной. Мой указательный палец подобрался к его анусу.

– Ты здесь, – прошептала я.

Я медленно засунула в него палец. Он вскрикнул. Его зад оторвался от поверхности кровати. Я приподнялась вместе с ним, затем сжала бедра и с размаху насадила на пенис. Суставы моей руки, оказавшейся между нашими телами, хрустнули, как будто сломались.

Мэсон ревел как зверь из джунглей. Он трясся от рычания. Я не чувствовала, как он излился на меня, во мне все было слишком мокро, но я знала, что это случилось. Он вторгался в меня, как взбесившаяся змея, закусившая себя до смерти.

Посреди ночи я поняла, что он спит, и спустилась вниз. Я стояла на улице голая, всей кожей чувствуя прикосновение теплого ветра. Скоро мы будем свободны.

 

ТАЙНА ЛАРРИ КЭМПБЕЛЛА

У Ларри Кэмпбелла наверняка был какой-то секрет. По-моему, человек, находящийся в постоянной злобе, готовый к насилию, должен был обладать своим тайным миром. Жестокость имеет свои причины. Поэтому я ждала и наблюдала, пытаясь раскрыть его тайну. Мэсон был моим миром, миром Ларри может быть какой-то другой человек.

Я остановила машину напротив дома Ларри Кэмпбелла, здания в тюдоровском стиле, в которых обычно селятся высокооплачиваемые адвокаты и психиатры, расположенного на Элпайн-Драйв, на восточном краю Беверли-Хиллз. В субботу вечером Ларри Кэмпбелл вышел из дома и направился в гараж. Он был одет в строгий костюм. Вскоре из гаража выехал белый «фольксваген-рэббит». Трудно было поверить, что Ларри ездит на такой скромной машине.

Я не ожидала, что так быстро узнаю его секрет и решила, что его просто послали к Гелсонам купить какую-то снедь для воскресного обеда.

Ларри выехал из ворот дома и направился на север, в сторону бульвара Сансет и холмов, а совсем не к Гелсонам. В том, чтобы следовать за кем-то на машине, скрывается бесспорное возбуждение. На каждом повороте дороги думаешь, куда он направляется, пытаешься предположить, о чем он думает, представить дом и людей, к которым едет. Жизнь каждого человека – это настоящий роман, то захватывающий, то скучный.

Я решила, что Ларри Кэмпбелл отправился на свидание с человеком, юношей, вероятно, своим клиентом, с которым имеет гомосексуальную связь. Или, может быть, едет на встречу с шантажистом, который когда-то выследил его точно так же, как я, и раскрыл его секрет. Ларри Кэмпбелл собирался откупиться от того типа или избавиться от него. Никто не удивится, узнав, что Ларри совершил убийство. Вероятно, он был скорпионом – мстительным, злопамятным, и хранил воспоминания о прошлых обидах до конца жизни. Я читала где-то, что большинство скорпионов – убийцы или жертвы знаменитых убийств. Первое из этих понятий мало чем отличается от второго.

Внезапно Ларри затормозил. Вот уж чего не ожидала – он ехал в цветочный магазин! Он вышел из магазина с единственным цветком, завернутым в целлофан. Затем сел в машину и поехал дальше. Я ошибалась. Ларри Кэмпбелл собирался на свидание с женщиной.

Белый «рэббит» поднялся по улице Колдуотер на холм и вместе с заходящим солнцем спустился в долину Сан-Фернандо. Моя «хонда» следовала за белым «кроликом», как Алиса в Стране Чудес. Наконец, он остановил свою машину рядом с мотелем в Ван-Найс и вошел в номер семнадцатый. Я не могла разглядеть, открыл ли кто-нибудь ему дверь или нет.

Я нашла себе укромное местечко на стоянке. Шторы на окнах номера были опущены, и я ничего не видела. Мне оставалось только воображать, но я истощила свою фантазию и мысленно вернулась к Мэсону.

Неужели все голливудские агенты живут тайной жизнью? Есть ли такая жизнь у Мэсона? Может быть, и он сейчас куда-то уехал с кем-то на встречу и делает что-то, чего я не знаю и никогда не узнаю? Агенты знают многих людей, они знают столько секретов, много фактов и слухов – может быть, даже слишком много. Агенты, – говорил мне Мэсон, – это кровеносная система Голливуда, они поддерживают жизнь в застарелом, заплывшем, жиром теле. Но с другой стороны, как и кровь, они переносят не только кислород, но и болезни. Затем я поняла, что за секретную жизнь вел Мэсон. Его секретной жизнью была я.

Больше чем через час дверь в номер семнадцать отворилась. Ларри Кэмпбелл появился на свет божий. Он выглядел точно так же, как и в тот момент, когда входил. Оглядевшись таким же беглым, не слишком озабоченным взглядом, он направился к своей машине и поехал прочь. Но я на этот раз не последовала за белым «кроликом».

Мне пришлось подождать десять минут, прежде чем из семнадцатого номера вышла высокая, изящная женщина лет тридцати. Она была одета в синий костюм и в руках держала сумочку из кожи аллигатора. С того места, где я сидела за рулем машины, я больше ничего не могла разглядеть. Женщина направилась в офис мотеля, вероятно, чтобы занести ключи и расплатиться. Я стала ждать. Она долго не возвращалась. Наконец, я вышла из машины, чтобы пойти и взглянуть самой, куда она пропала.

Почти тут же я услышала, как хлопнула дверцы машины и заработал мотор. Из-за мотеля выехал автомобиль. Я села за руль в тот момент, когда эта женщина промчалась мимо в зеленом «альфа-ромео». Вся моя работа едва не пошла насмарку.

Когда я выехала на широкую дорогу, мне показалось, что я уже потеряла ее, но к счастью, «альфа» находилась за два квартала от меня, между мотелем и бензозаправочной станцией, двигаясь в противоположном направлении. Я развернула свою «хонду», чтобы проследить за ней в свете заходящего солнца. Да, для такого дела надо было взять «Триумф».

Взяв след, я больше не теряла его. Женщина ехала быстро, и мне пришлось постоянно нажимать на газ, чтобы не отставать.

Наконец, мы добрались до многоквартирного дома в Шерман-Оакс. Он был построен недавно – фешенебельное здание с серебристо-серыми стеклами, в которые нельзя заглянуть, но которые великолепно отражают пейзаж города на закате. Этот дом представлял собой другой Лос-Анджелес, не город шоу-бизнеса, а сочетание города и пригородов, где люди работают у себя дома, сидя за факсами и терминалами компьютеров, где каждая квартира – не только место для жилья, но и офис. Удивительно, что такая женщина может здесь жить.

«Альфа» заехала в вечернюю тень подземной автостоянки. Я немного подождала, прежде чем идти следом за женщиной. Пользуясь зеркалом машины, я поправила макияж, вероятно, не слишком удачно – света было маловато. Я надела парик, который носила на съемках «Галы», очки, а с заднего сиденья достала новую черную итальянскую куртку, приготовившись разыграть очередное представление.

Я оставила машину на подземной стоянке, на одном из мест, предназначенных для посетителей. Зеленая «альфа» стояла на месте под номер 11. Я закуталась в плащ, поправила жемчужное ожерелье и поднялась на лифте на одиннадцатый этаж. Подойдя к входной двери квартиры 11, позвонила. Через некоторое время женщина открыла дверь, посмотрев на меня с помощью видеокамеры и недоумевая, что мне понадобилось. Она переоделась, сейчас на ней было зеленое платье, но по-прежнему имела облик деловой женщины.

– Извините, что беспокою вас в выходной, – сказала я, – но я должна поговорить с вами. – Я старалась выглядеть одновременно и богатой и беспомощной. Непростая задача, но если ее выполнить, действует железно.

– В чем дело? – она подозрительно глядела на меня, но после стычки с Фелисити я была уверена, что сумею убедить любую женщину впустить меня в свое жилище.

– Я хочу поговорить насчет Ларри Кэмпбелла. Ее лицо превратилось в ледяную маску.

– Вы кто – из полиции?

– Нет, нет, – попыталась изобразить смущение.

– Частный детектив?

– Разве я похожа на частного детектива?

– Я слышала, что бывают женщины-детективы. Теперь я поняла, что она проститутка.

– Я – знакомая мистера Кэмпбелла.

– Вы его жена?

– Нет, что вы. Я скажу вам, кто я и чего хочу и сколько готова заплатить.

Она пригласила меня войти. Вид здания и сама женщина, вся какая-то вымытая, с коротко подстриженными волосами, навевали мысли о чем-то антисептическом. Но я ошибалась. Квартира выглядела вполне обжитой, хотя и не походила на безумный бардак, как у меня в спальне.

– Меня зовут Одри, – сказала я ей.

– А меня – Рита, – представилась она. – Рита Хэйуорт.

Мы улыбнулись друг другу. Я без приглашения уселась на кушетку. У меня возникло чувство, что я понравилась Рите.

– На самом деле я подруга миссис Кэмпбелл, – сказала я. – Она знает, что ее муж встречается с вами. Конечно, она не знает, кто вы.

– Но вы намереваетесь сказать ей.

– Нет. Миссис Кэмпбелл не интересно кто: ее интересует – почему.

– Вопрос не ко мне.

– Как сказать.

– Нас с мистером Кэмпбеллом связывают исключительно деловые отношения.

– Это с вашей точки зрения.

– Это единственная точка зрения, которая меня интересует.

– Пожалуйста, выслушайте меня. Я не знаю, как она все узнала. Вероятно, просто вычислила. Как вы можете представить, первым ее инстинктивным побуждением было запретить ему встречаться с вами. Но она боится, что потеряет его.

Рита слушала молча. Она явно все понимала. Тон моего голоса ясно говорил, что я понимаю людей, заводящих себе любовниц и бегающих по шлюхам, и не собираюсь их осуждать.

– Я предложила миссис Кэмпбелл испробовать другую тактику. Видите ли, она на самом деле хочет узнать, понять, если вам так больше нравится, что она упускает в своих отношениях с Ларри. Она хочет знать, почему он чувствует нужду в… отношениях с другими женщинами. Понимаете, она любит его.

– Вы просите меня расстаться с ним как с клиентом?

– Я хочу знать, что вы с ним делаете, когда встречаетесь. Как вы занимаетесь с ним сексом.

– Вам не кажется, что об этом его жена должна спрашивать у него?

– Миссис Кэмпбелл не хочет этого делать. Полагаю, она стесняется. Но я не стесняюсь и хочу ей помочь.

– Как именно? Вы знаете, что мистер Кэмпбелл платит мне значительные деньги за мои услуги.

– Вот что я предлагаю, – мои слова должны звучать так, как будто я агент миссис Ларри Кэмпбелл. В сущности, я была агентом агента. Я пыталась организовать Мэсону сделку. И одновременно – для Оза Йейтса. – Я вполне понимаю, что вы не хотите раскрывать секреты ваших встреч с мистером Кэмпбеллом первому попавшемуся человеку. Так что, чтобы никаким образом не скомпрометировать вас, я хочу сама занять ваше место.

– Я хочу заменить вас при вашей следующей встрече с мистером Кэмпбеллом. Я поеду туда вместо вас и сделаю то, что вы делаете для него.

Рита улыбнулась.

– Это самое дикое предложение, которое я когда-либо слышала.

– Естественно, я заплачу вам. Сколько вы получаете за сеанс?

– Пятьсот.

– Хорошо. Я дам вам две тысячи.

– Две тысячи?

– Да и выдам вам деньги немедленно. Я хочу знать место и время следующей встречи. Вы всегда встречаетесь в одном и том же месте?

– Нет. Каждый раз мы пользуемся новым мотелем. Я снимаю номер и плачу за него.

– Прекрасно. Все, что я хочу – знать дату следующего свидания, и я буду там.

– А я?

– А вы в тот день скажетесь больной.

Рита засмеялась. Пока она смеялась, я открыла кошелек и отсчитала двадцать стодолларовых банкнот. Пока я это делала, в квартиру вошла женщина лет пятидесяти. При ней был крохотный пудель. Рита не представила нас друг другу, но я кивнула женщине. Ее лицо показалось мне похожим на лицо Риты, и я заключила, что она ее мать.

– Я позвоню вам на той неделе, – сказала я. – И вы сможете сообщить мне подробности.

– Это настоящее безумие.

Заинтригованная, Рита дала мне свою карточку.

– Своим клиентам я известна под фамилией Крейн. По утрам я обычно дома.

Я попрощалась и поблагодарила ее. Казалось, что Риту одолевают сомнения, но я знала, что две тысячи долларов все перевесят. Рита выглядела очень деловой женщиной.

Возвращаясь назад через Колдуотер, я поражалась тому, на что у меня уходят деньги. Не имея денег, чтобы заплатить Аннабель, а теперь и Рите, я не смогла бы воплотить свою любовь к Мэсону избранным мою способом. Любовь и деньги в моих глазах связаны друг с другом особым образом. Я использовала свои деньги как инструмент, а не как средство привлечения мужчины. В этих вопросах я была весьма щепетильна.

Я была довольна честностью своей сделки с Ритой и тем, что начало прошло так гладко. Я сгорала от желания расспросить, чем именно Рита занималась с Ларри Кэмпбеллом. Может быть, чем-то ужасным? Но я не могла вообразить, чтобы они придумали что-то, чего я не делала раньше. Кроме того, Рита, или как там ее звали, понравилась мне. В некотором смысле она была на моей стороне.

Время от времени меня поражает мысль о существенной разнице между образом жизни в Портленде и Лос-Анджелесе. Здесь нет чувства общности. Люди живут своей жизнью и не нуждаются друг в друге. Они сходятся только для одного – для дела. Ты находишь друзей на почве бизнеса, по крайней мере, на некоторое время. Когда я думала о том, каким образом развивалась моя любовь к Мэсону, мне казалось, что это очень типично для Лос-Анджелеса. Стратегия, тактика – это искусственный путь получить то, что ты хочешь. Но в том, что хотела я, не было ничего искусственного.

Когда я вернулась домой, Мэсон звонил по телефону. Он отклонял чье-то приглашение вместе повеселиться сегодня, субботним вечером. Я села ему на колено. Он закончил разговор, и мы целовались минут двадцать. У нас не было ни малейшего желания встречаться с кем-то еще. Мы были как дети, живущие между радостью и горем.

Мы поднялись в спальню, по пути раздевая друг друга. Я увидела, что зеркало сдвинуто с места. Сейчас оно стояло в ногах кровати, наклоненное на несколько градусов вниз, так, что лежа в кровати, мы могли видеть самих себя. Так устроил Мэсон. Я ничего не сказала, но мне это не понравилось.

Ему было необходимо смотреть на себя, занимаясь любовь со мной? Он хотел в этот момент видеть своего двойника? Я вспомнила фразу девушки, с которой работала в юридической фирме. «Сделай копию, и все будет в порядке», – любила говорить она к месту и не к месту.

До меня дошло, что телевизор включен, и я повернулась, чтобы взглянуть на экран. Мэсон смотрел ту сцену из «Галы», где я вставала с кровати, покинув Аннабель, и шла к своему демону-любовнику.

– Выключи! – пламя свечей около кровати замигало и наклонилось под углом в сорок пять градусов. Одна из них погасла, и вверх поползла струйка дыма. Неужели я закричала? Мэсон выключил телевизор.

– Где ты узнал об этой кассете?

– От Джо Рэнсома.

Значит, Джо узнал меня. Гадство. Джо мне сразу не понравился. Но теперь это уже не имеет значения. Тайны рано или поздно перестают быть тайнами. Мэсон отвел взгляд от зеркала.

– Скажи мне – что ты подумала обо мне, когда впервые увидела? – Мэсон сжал мою голову ладонями. Он не собирался отпускать меня, пока не получит удовлетворявший его ответ. Неужели он мысленно вернулся в коридор отеля и хочет, чтобы я призналась, что была там? Мне уже приходилось отрицать это. Нужно раз и навсегда покончить с этим вопросом.

– Когда я впервые увидела тебя? Это было на крыше «Бель-Аж». Ты плавал в бассейне.

Он вспомнил тот день и с кем тогда был. Но он не помнил меня. Я призналась ему про другие случаи, когда видела его, следила за ним. Мэсон был явно смущен. Я надеялась, что он отбросил свои подозрения об отеле в Артезии.

Люди думают, что признание – это сознание в вине. Но признание может быть и могучим оружием Признание кажется победой тому, кто его выслушивает. В действительности же оно ослабляет того, к кому направлено. Оно подрывает его желание узнать что-нибудь еще. Оно отнимает у него желание наказать, потому что он ощущает себя соучастником того лица, которое признается.

Мэсона затопили новые эмоции, с которыми он не мог справиться.

Я легла на спину, глубоко дыша. Я видела нас в зеркале. Обнаженная пара, отражающаяся в зеркале, как на картине. Но все же мы были разделены, подобно натурщикам, как будто художник не совсем сумел передать отношения между нами.

– Чего ты на самом деле хочешь от меня? – спросил Мэсон.

– Я хочу разделить с тобой жизнь.

– Неужели моя жизнь настолько интересна?

– Для меня – да.

– Мы в каком-то смысле теперь связаны, ты не находишь?

– Надеюсь, что да.

– Я не понимаю тебя, Урсула.

– Мэсон, я – очень простая личность.

– У меня такое чувство, что ты ожидаешь слишком многого.

– Это уж мне решать.

– Ты уже столько всего нарешала!

– Извини.

– Не надо извиняться. Это полезно. В данный момент я не слишком здорово соображаю.

– Я знаю. Я хочу помочь тебе.

– Боюсь, я не стою твоих стараний.

Я вдруг вспомнила, как Фелисити говорила мне про Мэсона: «Черт возьми, он никогда не поймет вас».

– Чем больше я тебя трахаю, тем больше ты мне нужна, – сказал Мэсон. – Получается: шаг вперед, два шага назад. Ужас.

– Спасибо.

– Не обижайся. Ты понимаешь, что я имею в виду.

– Нет, не понимаю. – Я разозлилась на него, не зная толком, почему. И я сказала: – Может, хватит на сегодня?

– Что?! – он был в панике. – О чем ты?

– Кончим с этим. Хватит. Скажем друг другу «спокойной ночи». – Я ждала ответа, опираясь на локоть.

Наступила очень длинная пауза. Я, как идиотка, открыла ему путь к свободе. Он прикоснулся рукой к моей груди.

– Иди сюда, – сказал он.

Вздохнув с облегчением, я подчинилась. Он позволил мне сорваться с крючка.

 

АЛИБИ

Рано утром в воскресенье я встала и вымыла мотоцикл. Я превратила эту нудную обязанность в ритуал очищения. С тех пор как я прочла «Дзен и искусство обращения с мотоциклом», я рассматривала свой «Триумф» как Путь, а не средство передвижения. С неподдельным рвением я терла зубной щеткой по спицам. Протирая машину, я воображала, что стираю отпечатки пальцев с орудия убийства.

Мой интерес к мотоциклу заинтриговал Мэсона. Для него в отношениях между хрупкой женщиной и тяжелым механизмом имелось что-то несовместимое. Возможно, если бы у меня была огромная грудь и широченные бедра, соответствие было бы соблюдено.

– Когда-нибудь я возьму тебя покататься, – пообещала я.

– Я хочу сейчас.

– У меня нет для тебя шлема.

– Это неважно. Ничего со мной не случится. Я почувствовала себя его ангелом-хранителем.

– Ездить без шлема опасно. Если произойдет несчастный случай, отвечать буду я.

Отвечать? О какой чепухе я думаю?!

Наконец, мы отправились в путь – Мэсон без шлема. Я дала бы ему свой шлем, но он ему не годился.

Сперва я была очень осторожна. Я не хотела превышать скорость. Не такой был момент, чтобы попадаться полиции. Кроме того, я боялась за своего драгоценного пассажира, сидевшего за моей спиной, обхватив меня обеими руками.

Мотоцикл пробирался вперед в потоке транспорта. Этот зверь создан для того, чтобы обгонять, мчаться, и проезжать там, где не могут пройти автомобили. Мой «Триумф» был скорее зверем, чем машиной. Он был моим продолжением. Нет, не просто продолжением, а выражением чего-то или кого-то, сидевшего внутри меня, кто мог вырваться из клетки повседневной жизни, только стремясь вперед. У мотоцикла нет заднего хода. Он мчится только вперед. Наконец, когда мы направлялись по автостраде на север, я не смогла сдержаться и прибавила газу. Мэсон вцепился в меня крепче. Понемногу привыкая к скорости, он постепенно ослаблял хватку, и наконец, на скорости 120 миль в час чувствовал себя почти уютно.

Я гнала мотоцикл около двадцати минут и предложила остановиться где-нибудь в Вэлли и выпить кофе. Мэсон не расслышал моих слов. Он не хотел, чтобы я останавливалась. На обратном пути я сохраняла скорость в пределах пятидесяти пяти миль.

На въезде в Беверли-Хиллз дорогу перебежал енот. Я легко объехала его.

– Чересчур близко! – крикнул Мэсон. Он мыслил как водитель автомобиля.

Внутренним зрением я увидела трехногую собаку на шоссе в Нью-Мексико. Затем вернулись грустные воспоминания об Аннабель. Если бы только Аннабель больше походила на Риту и не была такой затраханной. Надо позвонить Рите, когда вернемся.

Но я не позвонила. После гонки Мэсон был в сильном возбуждении и хотел немедленно заняться любовью. Он даже не дал мне раздеться до конца. Его семя попало на мою куртку и быстро высохло, как пятновыводитель. Любовь после бешеной езды неожиданно показалась мне сном. Путешествие продолжалось. Мэсон стал моим зверем-машиной, тем самым существом внутри меня.

– В следующий раз поедем ночью, – сказала я. – Это совсем по-другому.

В понедельник через несколько минут после того, как мы прибыли в офис, Мэсону позвонили. Полиция хотела его видеть, и он не знал, зачем. Почему-то он думал, что все уже кончилось.

– Вероятно, они напали на след и хотят сказать тебе об этом.

– Думаю, тут что-то другое.

– Что?

– Думаю, они хотят поговорить со мной о том, где я находился в ту ночь, когда моя мать была убита.

– Почему ты так думаешь? – я ощутила его нервозность.

– Меня и раньше спрашивали. И я сказал им, что работал в офисе, затем вышел поесть, вернулся и лег спать.

– Тогда в чем проблема? – конечно, я знала, в чем проблема. Он лгал.

– Беда в том, что никто меня не видел. Никто не может подтвердить моих слов.

– Это абсурдно. Наверняка тебя никто не подозревает.

– Может быть, и нет, но может быть, они думают, что я знаю, кто это сделал.

– Я не понимаю. Какой мотив мог у тебя быть?

– Например, деньги.

– Деньги?

– После смерти матери от нее осталось порядочно денег.

– Нет, тут наверняка что-то другое.

– Я сморозил глупость. Я сказал им, что моя мать была немного не в себе, и что по моему мнению, она, возможно, знала кого-нибудь, кто бы ее убил.

– Ты веришь в это? – Я все еще была растеряна, хотя Барбара рассказывала мне о его гипотезе. – Помнится, они считали, что это работа женщины.

– Да. Но, я думаю, они заблуждались. Ты знаешь, что они подозревали Барбару. Теперь, очевидно, прорабатывают какую-то другую теорию.

– Почему бы тебе не воспользоваться мной?

– Тобой? Что ты хочешь сказать?

– Если ты не можешь доказать, где ты был, и тебе нужно алиби, воспользуйся мной. Скажи, что ты был со мной.

– Я не могу этого сделать.

– Почему? Потому что ты не говорил раньше? Ну, ты можешь сказать, что хотел, чтобы эта сторона твоей жизни осталась в тайне. Ты можешь сказать, что не хотел, чтобы Барбара все узнала, особенно после той истории с Алексис. Или можешь сказать, что не хотел компрометировать меня.

Мэсон потер лоб.

– Я не могу так поступить, – повторил он. В его реплике слышалось некоторое колебание, и я сделала решительный шаг.

– Мэсон, я знаю, где ты был той ночью.

– Что? – Он окаменел.

– Ты был у меня дома.

Он уставился на меня. На какое-то мгновение он решил все отрицать, но зачем?

– Как ты узнала? Ты видела меня?

– Нет, не видела. Я догадалась. Ты звонил по телефону с кухни. Я поняла, что в доме кто-то был. Когда ты вернулся и уснул в комнате для гостей, я поняла, что ты бывал здесь раньше. – Я должен был тебе сказать.

– Слушай, сейчас это неважно. Сейчас мы вместе, и все эти дела остались в прошлом. Почему бы тебе не сказать полицейским, что ты был со мной?

– Потому что это неправда.

– А что такое правда, Боже ты мой? Это могло быть правдой. Ты хотел быть со мной.

– Да.

– А я хотела быть с тобой. Еще через две ночи это стало правдой. Так в чем разница?

– Я не хочу впутывать тебя.

– Я уже впутана.

Я обняла Мэсона. Он в ответ крепко обхватил меня руками, вцепившись в мой зад, как будто мое тело было скалой, на которую он карабкался, повиснув высоко над бездной.

– Мой дорогой, кого волнует, что подумают люди? Спать со своей секретаршей, может, и непорядочно, но это же не убийство, верно?

Пока Мэсон ходил в полицию, я позвонила Рите. Она еще не знала времени и места своей следующей встречи с Ларри Кэмпбеллом. «Вероятно, она состоится в следующие выходные», – сказала Рита. Я ответила ей, что перезвоню через пару дней. Меня начинало охватывать беспокойство. Я хотела поскорее покончить с этим делом.

Использует ли меня Мэсон в качестве своего алиби? Да, если полиция запугает его. В противном случае он не станет прибегать к такой возможности. Он не захочет отказываться от своих предыдущих слов. Я не сомневалась в его преданности ко мне. Он не пытался скрыть свои чувства и не возражал, чтобы нас видели вдвоем вне офиса. Но о нашей связи еще никто не узнал.

Я знала, что подвергаю себя опасности. Мне тоже придется лгать о том, где я была в ту ночь. Может быть, стоит продать «Триумф» и не сентиментальничать по поводу куска железа, который может все погубить.

Пока Мэсон все еще был в полиции, в офис зашел Майк Адорно. Он оказался веселым тридцатилетним мужчиной с замечательным чувством юмора.

– Привет сумасшедшим! – воскликнул он. – Где мой тайный агент?

– Вернется где-то через час.

– Тогда не говорите мне, где он сейчас.

– Могу ли я чем-нибудь помочь?

– Конечно. Найдите мне работу. Нет, я шучу. В общем-то, я просто заскочил поздороваться. У меня есть новости, которые заинтересуют Мэсона.

Майк достал вырезку из газеты и показал ее мне. Заголовок гласил: «ТАИНСТВЕННАЯ СМЕРТЬ ЖЕНЩИНЫ».

«Женщина, опознанная как Аннабель Харт, была сегодня найдена мертвой в своем номере в отеле «Сьерра» в Артезии, Нью-Мексико. В номере было найдено большое количество наркотиков. Полиция желает поговорить со всеми, кто знал мисс Харт или посещал ее. Выяснено, что она приехала из Лос-Анджелеса в компании с другой женщиной, которая тоже исчезла. Эта женщина зарегистрировалась в отеле под именем Одри Джонс, и управляющий отеля «Сьерра» описывает ее как очень стройную брюнетку двадцати восьми – двадцати девяти лет. Местная полиция ищет всех, кто видел эту женщину или знает о ее нынешнем местонахождении».

Майк сказал:

– Мэсон останавливался в «Сьерре» с Барбарой. Он мог видеть эту таинственную женщину. Не правда ли, очевидно, что фараоны подозревают ее в убийстве?

– Не знаю, – сказала я. – Разве очевидно?

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Прекрасно. – Наверное, мне не вполне удалось скрыть свои эмоции.

Телефонный звонок избавил меня от продолжения разговора с Майком. Пока я разговаривала, он сделал ксерокопию вырезки.

– Передайте Мэсону, когда он вернется. – Майк нацарапал на копии пару слов и удалился, помахав на прощание рукой. Я повесила трубку и взглянула на вырезку. «Ты не видел эту девушку – Одри Джонс?»

Я снова положила послание от Майка на стол Мэсона вместе с почтой. В предыдущий раз он не ответил на факс. Теперь описание в газете точно соответствовало моему облику. Но мы уже прошли эту ступень, разве не так? Мэсону больше не нужно было думать о таинственной женщине в черном. У него была я – живая и во плоти.

– Я не стал использовать тебя как алиби, – сказал мне Мэсон, когда вернулся. – Я придерживался первоначального рассказа. Хрен с ним. Пусть верят во что хотят.

– Я не думаю, что тебя кто-нибудь подозревает, – заявила я. Я была довольна тем, как он держался. И все же, если бы он использовал меня как алиби, мне бы тоже пришлось придумать алиби для себя. Странно.

Он взглянул на вырезку из газеты. Затем посмотрел на меня и нежно поцеловал, все еще держа ксерокопию в руке. Я не знала, о чем он думает. В его тоне не слышалось никаких ноток подозрения или обвинения. И поцелуй был очень нежным.

Мы начали вести такую жизнь, как будто поженились. Я не знаю, нравилось ли ему это или нет, но не могла ничего поделать. Закончив дела в офисе, мы обедали где-нибудь по пути домой. Я не желала ничего готовить. Я вышла замуж не для этого. Около девяти мы ложились в постель, обычно не допив свои бокалы. Желание заниматься любовью приходило в полчетвертого или в пять утра. Наши дни и ночи стали похожими друг на друга. Не знаю, находил ли Мэсон это уместным или нет, но он привык. Я купила ему английский дневник «Филофакс». Вместо дней в нем были чистые страницы, разбитые на часы, начиная с восьми утра и кончая шестью вечера. За первым днем шел следующий, и так без конца.

Я провела неделю, готовясь к встрече с Ларри Кэмпбеллом. Записи об этом событии не могли появиться ни в каком дневнике. Рита не хотела ничего говорить по телефону, и мы договорились о встрече. Причина была очень простой. Она решила поднять цену, и я дала ей еще полторы тысячи. Мне нравилось расставаться с деньгами.

Рита рассказала мне, что я должна сделать. «На самом деле это не очень трудно. Нужно просто очень спокойно себя держать. Почти все он сделает сам».

– Он груб?

– Только не со мной.

– Что мне нужно взять?

– Наденьте короткое черное платье. Никакого белья. Вы не принимаете наркотики?

– Сейчас – нет.

– Хорошо. Это вообще исключается.

Я становилась все более и более заинтригована. Во мне росло возбуждение, перемешиваясь с предчувствиями. Я еще один – и последний – раз разыграю театральную постановку без репетиций и прогонов.

– У меня есть черный купальник.

– Закрытый?

– Как вы мне говорили. Орхидеи нужны какие-то особые?

– Нет. Нужно только, чтобы это был единственный цветок в прозрачной пластиковой коробке. Удостоверьтесь, что можете ее легко открыть. Если вы замешкаетесь, все пропало.

– Я не замешкаюсь, – заверила ее я.

 

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА

Ларри Кэмпбелл назначил свидание на вечер пятницы. В среду я сказала Мэсону, что в пятницу устрою ему сюрприз, и мы закрыли офис до полудня. Сначала Мэсон сопротивлялся. Дел накопилось много, а он был в рабочем настроении. Размер гонорара Сильвии за участие в «Дзен-бильярдисте» был установлен. Майк получил третью роль в комедии с участием Арнольда Шварценеггера, снимавшейся на «Парамаунте». Подружка Оза Йейтса, Софи, формально попросила нас стать ее представителями. Я не верила в нее как актрису, и меня по-прежнему беспокоили ее тесные отношения с Озом. Но Джо Рэнсом проявил к ней интерес как к актрисе для своего фильма, начало съемок которого было запланировано через шесть недель. Так что, вероятно, она должна была получить работу. Но моей целью по-прежнему оставался Оз Йейтс. Я знала, что когда мы станем его представителями, в агентстве произойдут большие перемены к лучшему.

Ларри Кэмпбелл выбрал мотель аналогичный тому, в котором встречался с Ритой. Он был расположен примерно на пять миль дальше на той автостраде. Рита сняла номер. Я надела свое самое изящное черное шелковое платье, и мы прибыли туда примерно в полпятого.

– Что это? С чего гуляем? – Мэсон был озадачен.

– Да так.

– А для кого орхидея?

– Увидишь. Это сюрприз.

– Ты выглядишь, как будто собралась на похороны.

Мы вошли в номер мотеля. Я задернула шторы и объяснила, что через полчаса на встречу со мной придет один человек. В комнате был шкаф с решетчатыми дверцами. Я сказала Мэсону, что он должен забраться в шкаф, закрыть двери и наблюдать.

– Наблюдать за чем? – хотел он знать.

– Считай, что увидишь небольшую пьесу.

– Я знаю человека, который придет?

– Да, знаешь. Но не очень хорошо.

– Какое-то безумие.

– Помни, ты не должен издавать ни звука. Ты невидим. Ни в коем случае не выходи, что бы ты ни увидел.

Я надела свои черные перчатки и включила телевизор. Мэсон явно терял терпение.

– Ни к чему не прикасайся, – предупредила я. Комната, должно быть, покрыта тысячами отпечатков пальцев, но я не хотела, чтобы к ним прибавились и его отпечатки. Без десяти пять я велела ему спрятаться. Мне показалось, что снаружи подъехала машина.

– Ни звука, мой дорогой. И не выходи, что бы ни случилось. Оставайся здесь. Обещай мне.

Через несколько секунд на шторы упала тень. Я бросила взгляд на Мэсона. Его не было видно сквозь щели в дверках. Раздался стук – два раза.

Я открыла дверь. За ней стоял, улыбаясь, Ларри Кэмпбелл, с орхидеей, завернутой в целлофан. При виде меня его лицо вытянулось.

– Где миссис Крейн? – Он подозрительно огляделся.

– Она больна. У нее грипп.

– Грипп так грипп. – Он собрался уходить. Надо как-то удержать его. Я знала, что нельзя прикасаться к нему, попытаться остановить его. Но я не хотела, чтобы в моем голосе звучало отчаяние.

– У меня есть купальник.

Но убедить Ларри было непросто.

– Но ты его не надела.

– Нет. Конечно, нет.

– Если все будет неправильно, я не заплачу тебе.

– Понимаю.

– Я просто уйду.

– Все будет в полном порядке.

Я ждала. Несколько мгновений он колебался, но затем решился и закрыл за собой дверь. Миссис Крейн не говорила мне, сколь часто нужно улыбаться. Зная, что от меня ожидается, я решила не улыбаться, пока не улыбнется он.

– Это для тебя, – Ларри протянул мне орхидею, не улыбнувшись. Положив его орхидею на стол, я открыла свою коробку и достала свой цветок. Понюхав его, взглянула на Ларри и уронила орхидею на пол. Сначала я решила швырнуть ее на кровать, но это бы выглядело чересчур классически отказом. Я знала от Риты – то есть от миссис Крейн – что у меня будет некоторая свобода действий. Ларри не всегда придерживался деталей ритуала. Он взглянул на мою орхидею. Затем посмотрел на свою, все еще лежащую в упаковке.

– Чем тебе не нравится моя орхидея? – спросил он.

– Я не принимаю подарков.

– Ты не должна была это делать, – он посмотрел на цветок, лежащий на полу.

– Я не люблю духи, – заявила я и наступила шпилькой туфли на мясистый цветок. Пока что я ни разу не взглянула на шкаф. Я пыталась представить, что Мэсон думает о происходящем. Я надеялась, что он не начнет смеяться.

Ларри наклонился и, подняв орхидею, протянул мне раздавленный цветок.

– Съешь его.

Гадство. Этого я не ожидала. Я надеялась, что цветок не ядовит. Положив орхидею в рот, я начала жевать ее. Я не знала, нужно ли выражать удовольствие, и решила никак не реагировать. Механически и без всякого выражения и разжевала цветок и частично проглотила разжеванную массу. Не так уж и плохо на вкус.

– Почему ты отвергаешь все, что я тебе даю?

Я остановилась жевать и выплюнула несъеденное.

– Я отвергаю тебя. У тебя дикие манеры. Ты даешь мне подарок, а через минуту оскорбляешь меня.

Ларри снял свой пиджак.

– Поцелуй мою рубашку.

Я подошла к нему, увидев на рубашке вышитые инициалы «Л. К. К.» Мне стало интересно, какое у него второе имя. Я опустилась на колени и поцеловала его инициалы, чувствуя, как мускулы у него на груди напряглись от прикосновения моих губ. По-прежнему стоя на коленях, я ждала продолжения и ощущала, как Ларри глядит на меня.

Нужно забыть, что за нами подсматривает Мэсон.

– Раздень меня.

Я поднялась и начала расстегивать пуговицы на его рубашке. Он отстранился. Что-то неправильно? Черные шелковые перчатки? Но Рита велела надеть их.

– Ты неодета, – сказал Ларри. Должно быть, он имеет в виду купальный костюм. Хорошо, но где мне переодеться? В ванной или у него на глазах? Рита не говорила. Я решила пойти в ванную. Я отвернулась, надеясь, что не разрушаю мир, созданный его фантазией, и он не захочет уйти.

Взяв купальник, лежавший на кровати, я направилась в ванную. Дверь я не стала закрывать. Застегивая лямку на спине, я увидела отражение Ларри Кэмпбелла в зеркале. Он что, передвинулся, чтобы видеть меня?

Когда я вернулась к Ларри Кэмпбеллу, он стоял в той же позиции, что и раньше. Я снова начала раздевать его. Я не торопилась. Не будь неуклюжей.

– Чувствуешь ли ты мою силу? – спросил Ларри. Я решила, что это риторический вопрос.

– Все сгибаются перед моей волей, – продолжал он. – Я могущественный человек. Вот почему людей притягивает ко мне.

Я нагнулась и развязала ему шнурки. Я когда-то читала, что первое, на что смотрит проститутка, когда подходит к потенциальному клиенту, – на его обувь. Ботинки Ларри Кэмпбелла были сделаны на заказ.

– Люди боятся меня. Они пресмыкаются в моем присутствии. Именно так и должно быть. Я – укротитель львов. Я щелкаю хлыстом. Иногда один только взгляд заставляет их ходить на задних лапах. Они – дерьмо, и они это знают. Им нужна дисциплина. Ты знаешь, что мне нужно в ответ?

Он поднял одну ногу, затем другую, и я сняла с него брюки и начала аккуратно складывать их.

– Мне нужно обожание. Это мое проклятие. Ты знаешь, что я ношу проклятие; мне нужно, чтобы моей силе подчинялись. Но подчинялись с любовью, с обожанием.

Теперь на Ларри Кэмпбелле остались только трусы от Ральфа Лорена. Наше театральное представление сильно отличалось от «Галы»! «Гала» была фальшивкой, это – подлинное. Ларри нагнулся и обнял меня за шею. Я пыталась не выказывать тревогу, хотя испугалась. Но время для моего хода еще не пришло. Нужно захватить его врасплох, чтобы быть уверенной в успехе. Ларри Кэмпбелл расстегнул лямку купальника и спустил его до пояса, стараясь не прикасаться к моей коже.

Убрав руки, он посмотрел на меня. Я оставалась неподвижной, чувствуя, как твердеют мои соски. Бог знает почему, я не испытывала желания к этому мужчине. Возможно, потому, что он не касался меня. Для Ларри Кэмпбелла страсть выражалась в том, чтобы не прикасаться к женщине. Я поняла, что у него не было намерения овладеть мной. Он хотел овладеть собой.

Я видела, как у него под трусами шевелится. Он опустил глаза и стал ждать. Настал мой черед.

Я начала снимать с него трусы, встав на колени. Хотя Ларри Кэмпбелл был маленьким человеком, у него были гениталии как у быка. Стоя на коленях, я увидела, что наступил самый подходящий момент. Он предлагал мне себя.

– Я хочу сделать это реальностью. Я хочу, чтобы все они сдохли. Они должны сдохнуть, чтобы я мог жить.

Внезапно я представила себе жену и детей Ларри Кэмпбелла – как они улыбаются.

– Почему я такой? – говорил он, поглаживая свой член. – Почему я тот, кто я есть? – Он стал гладить энергичнее. – Подойди ко мне.

Я подчинилась. Мое лицо находилось в шести дюймах от его пениса. Очевидно, он хотел излить себя на мое лицо. Я подняла голову и увидела, что он закрыл глаза. Ну! Момент настал!

Я сжала правую руку в кулак. Мои мускулы напряглись. Я со всей силы ударила кулаком по его яйцам.

Ларри Кэмпбелл дико завыл, согнулся и тяжело упал на пол. Я надеялась, что лишила его сознания. Он лежал неподвижно. Его рот открывался, ловя воздух. Я нагнулась над ним и услышала, как Мэсон открывает дверь гардероба.

– Боже, Урсула, что ты наделала?

Я хотела взять пиджак Ларри Кэмпбелла, сложить его и закрыть Ларри лицо, пока он был без сознания. Но он внезапно схватил меня за волосы, его руки потянулись к моему горлу. Даже в агонии у Ларри Кэмпбелла была стальная хватка. Я задыхалась. Он хотел убить меня.

Мэсон схватил его за руки и попытался оттащить в сторону. Это оказалось трудно. Ларри Кэмпбелл обладал силой человека, не собиравшегося умирать, силой новорожденного, который может поднять себя одной рукой. Но эта детская сила быстро уходит, и вы всю свою жизнь пытаетесь вновь обрести ее. Именно это происходило с Ларри Кэмпбеллом. Он постепенно слабел.

Наконец, Мэсон оторвал его руку от моего горла, и я смогла вздохнуть. Затем схватилась обеими руками за адамово яблоко Ларри Кэмпбелла и сжала руки, как меня учили на курсах самообороны.

Через двадцать секунд Ларри Кэмпбелл был мертв. Проклятье, наложенное на него, наконец, сработало. Я не чувствовала ни сожаления, ни жалости – ничего. Я сделала то, что намеревалась сделать.

Мэсон поднялся. Очень долго он не глядел на меня. Он глядел на Ларри Кэмпбелла. Я сняла купальник и потерла больную шею. Когда я отправилась в ванную, чтобы забрать юбку, Мэсон поймал меня за руку. Он тяжело дышал. Какое-то мгновение я думала, что он хочет ударить меня. Несколько секунд Мэсон смотрел, как я одеваюсь, затем пошел в спальню. Выйдя из ванной, я увидела, что он поднял мою раздавленную орхидею и коробку, в которой она находилась. Я собрала все свои вещи.

– Не прикасайся ни к чему, – предупредила я. Казалось, он в шоке, что было естественно. Но он справится с собой, никуда не денется.

Я подумала о Рите. Она попадет под подозрение, но, с другой стороны, откуда полиция узнает о ее существовании? Ларри Кэмпбелл ничего не писал в своем дневнике об этих встречах. Если Рита прочтет о смерти Ларри Кэмпбелла, она не захочет впутываться в это дело. И даже если она пойдет в полицию, то сможет рассказать только сказочку о рыжей женщине, подруге жены Ларри Кэмпбелла. Этот след приведет к жене Ларри Кэмпбелла, но у нее имеется алиби и она не знает никаких рыжих женщин.

Я выглянула из окна и осмотрела стоянку. С нее выехала какая-то машина, затем стоянка опустела. Тогда я повернулась к Мэсону. Он смотрел вниз, уставившись на тело Ларри Кэмпбелла – второй труп, который он видел за последние две недели. Я вытерла ключ от двери жидкостью для удаления лака с ногтей и бросила его рядом с телом Ларри Кэмпбелла.

– Пошли, – сказала я. – Надо убираться. Мэсон кивнул, но продолжал смотреть на Ларри.

– Идем же, – повторила я. Я вышла из комнаты и направилась к машине. Сев за руль, развернула машину. Мэсон все еще не выходил. Я подогнала машину к двери. Наконец, он появился. Его правая рука была покрыта носовым платком. Он закрыл дверь мотеля и подошел к машине, не оглядываясь и внешне совершенно спокойный. Я открыла для него дверь. Он сел в машину и захлопнул дверцу.

Мы выехали со стоянки. Мэсон неотрывно смотрел на меня. Он заговорил только на выезде на шоссе в Сан-Диего.

– Останови машину.

– Зачем?

– Останови машину.

Я остановилась. Мэсон нагнулся и обнял меня. Он поцеловал меня с такой любовью, с какой меня еще не целовал ни один мужчина. Я отодвинулась от него, взяла его за руки, и по очереди поцеловала все его пальцы.

Я заранее сняла столик в «Каса-Веге» на бульваре Вентура. Это было идеальное место. Здесь вряд ли вспомнят, что мы опоздали на несколько минут, а если вспомнят, то что? Мы проведем тут вечер, выпьем «Маргариты», закусим гвакамолой, и отбудем восвояси.

В «Каса-Веге» царила великолепная полутьма. У бара толпились местные жители, окутанные облаками сигаретного дыма. Официантка – разумеется, Мария – провела нас в отдельный кабинет. Судя по всему, никто не обратил на нас особого внимания. Мы смотрелись как пара любовников, сбежавших от своих жен и мужей. Это место не пользовалось особой популярностью, и у нас почти не было шанса встретиться с какими-нибудь знакомыми Мэсона. И если даже встретимся, то что? У нас будет алиби – если оно потребуется.

После первой «Маргариты» Мэсон поднялся. Он взял меня за руку, как будто желая показать мне что-то, и повел меня в женский туалет. Мы вошли в кабинку, заперли дверцу на задвижку, раздели друг друга ниже пояса, и ворвались друг в друга. Когда мы кончили, я расхохоталась – просто так. Я впервые смеялась во время полового акта.

За обедом Мэсон как будто расслабился. Он пил больше обычного. Я тоже захмелела. Мы ни разу не упоминали Ларри Кэмпбелла. Я заплатила за обед, и Мэсон отвез нас назад в Беверли-Хиллз.

Дома я разожгла камин в холле. Никто из нас не хотел подниматься и ложиться в постель. Нас охватило желание говорить о чем-нибудь забавном. Мэсон хотел развеселить меня, а я хотела, чтобы меня развеселили. Он рассказал анекдот: «Билли Уайлдер однажды предложил – Сэму Голдвину, кажется, – снять фильм про Эдипа. «Ты имеешь в виду того грека, который женился на своей матери?» – недоверчиво спросил Сэм. – «Но подумай, какая идея! – сказал Уайлдер. – Этот тип женится на женщине, затем узнает, что она – его мать, и совершает самоубийство».

Я засмеялась. Эта глупая история напомнила мне об одном рассказе нашего школьного учителя, и я пересказала его Мэсону. В камине гудело пламя. Я давно не зажигала в нем огонь.

– Наш учитель говорил, что по его мнению, «Эдип» Софокла – это трагедия, но не в том смысле, как думают люди. Он утверждал, что Эдип всегда знал, что убил своего отца, знал, что женился на матери. Он знал все. Он все делал сознательно. Просто он думал, что избежит наказания, верил, что сможет обмануть богов и перехитрить свою судьбу. Трагедия, по словам моего учителя, состоит в том, что люди, как азартные игроки, всегда думают, что могут обмануть систему.

– Это не совсем шутка, – возразил Мэсон.

– Я знаю. Я просто вспомнила к месту.

– Сегодня ночь шуток, – сказал он.

– Ты прав, – согласилась я. – У нас нет времени, чтобы быть экзистенциальными.

Я бросила свой парик и черные шелковые перчатки в огонь. Мой маскарад закончился.

Наконец, мы легли в постель, бог знает зачем. К тому времени я была пьяна. Мэсон по-прежнему выглядел трезвым. Он включил телевизор.

– Только не «Галу», – попросила я.

– Ни за что. Это осталось в прошлом и больше не существует.

Он выбрал телевизионный канал, где повторяли серию из «Гавайев-50». Кого-то только что убили. Мы смотрели на экран. Ларри Кэмпбелл больше не существовал.

Пока я дремала, Мэсон любил меня. Это была туманная, смутная любовь. Все вещи вокруг растворялись. Затем они совсем пропали.

Последнее, что я помню, погружаясь в сон – голос Джека Лорда из телевизора, обращавшегося к своему напарнику, Джеймсу Мак-Артуру. «Брось его, Дэн-Оу, – отчетливо говорил Мак-Гаррет. – Убийство номер один».

 

ЧТО БЫЛО ПОТОМ

Вы, наверное, слышали, как у человека могут за ночь поседеть волосы. Однако, глядя в зеркало на следующее утро после смерти Ларри Кэмпбелла, я увидел, что мои волосы не изменились. Они по-прежнему были темными и очень взъерошенными, как и все остальное в моей голове.

Мне понадобилось много дней и недель, чтобы свыкнуться с произошедшим. В течение этого времени моя жизнь полностью изменилась. Начать с того, что я являюсь соучастником убийства. Убийства. Да, это было убийство, и ничто иное.

Я никогда не видел Урсулу такой жизнерадостной, как в то утро. Присущий ей черный юмор сменился веселым добродушием.

– Что мне надеть? Красное платье? Черное? Нет, нужно что-нибудь новое. Что ты скажешь на это? – Она надела лавандовое платье, которого я раньше не видел.

Урсула буквально расцвела. Она включила радио, чего никогда не делала раньше и, одеваясь, танцевала под музыку. Это было похоже на первое утро медового месяца. Я улыбался вместе с ней, подыгрывая ее настроению, танцевал с ней в спальне, но сам не мог вымолвить ни слова.

Моя голова кружилась от подозрений. У меня сложилось впечатление, что она купила лавандовое платье именно ради этого случая.

Почему я не остановил ее в комнате мотеля? Почему?! У меня был шанс. Почему я не действовал? Я не просто позволил ей закончить начатое, но даже помогал ей. Пока мы танцевали, я бросил взгляд на наше отражение в зеркале и увидел кошмарное зрелище. Мы походили на наемных убийц, празднующих успешно выполненное преступление.

По пути в офис мы позавтракали в отеле «Беверли-Хиллз». Урсула захотела съесть настоящий калифорнийский завтрак среди цветов в патио: ананас, фрукты, папайя, чай из трав. Экзотические фрукты и горький чай прекрасно подходили к нашему случаю. Мы вступили на тропу смерти.

– Подожди минутку, – сказал я и отложил вилку, испачканную в кровавом соке красных ягод. – Сегодня суббота. Зачем мы едем в офис?

– Ты прав, – Урсула громко засмеялась. – Какие мы глупые! У нас целый день впереди! Так здорово! Что будем делать?

Я подумал, что мы могли бы замкнуться в себе и постараться забыть о происшедшем. Черный юмор сейчас казался уместным, но я ничего не сказал. Я был уверен, что нелепо-счастливое настроение Урсулы изменится, когда до нее дойдет правда о содеянном. А до тех пор будь спокоен и жди.

Я ответил:

– Решай ты.

Урсула немного подумала.

– Пожалуй, я не прочь поплавать. Куда пойдем?

– У тебя же есть бассейн, разве нет?

– В нем грязная вода. Им очень давно не пользовались. А я хочу чего-нибудь изысканного.

Я подумал, что мы могли бы поехать в отель «Бель-Аж». Я время от времени заходил туда, чтобы освежиться.

Мы добрались до Уэст-Голливуда. Служащий отвел мою машину на стоянку, и мы вошли в холл отеля. Урсула по-прежнему была в отличном настроении. Она обняла меня за талию.

– Черт. Я забыл плавки, – сказал я.

– Не волнуйся. Я куплю тебе плавки.

Она взяла меня за руку и отвела в магазин отеля. Там выбрала белые плавки, расплатилась и вручила мне вместе с поцелуем.

Я переоделся в мужской уборной и поднялся на крышу. Около бассейна было человек пять. Я поискал глазами Урсулу. Она уже была в бассейне, плавая под водой. На ней был черный купальник. Я спустился в воду и вздрогнул. Урсула плыла в мою сторону. Когда она вынырнула наружу рядом со мной, я понял, что это тот же самый черный купальник – черный костюм убийств, что она надевала в мотеле. Она оплела меня белыми руками.

– Я так освежилась!

Может быть, она хочет смыть с себя вину – нашу вину?

Урсула легла на спину и поплыла прочь. Я смотрел на нее. Мне в голову пришла ужасная мысль. Плыви за ней, схвати ее и утопи. Очень просто – только вокруг много людей. Я подплыл к Урсуле, чувствуя себя убийцей. Это ее вина.

– Зачем ты надела этот купальник?

– Он мне идет, – ответила Урсула. – А тебе не нравится, как я смотрюсь в черном?

– Не шути.

– Я сниму, если хочешь.

Она встала на мелком месте и начала расстегивать лямки на спине.

– Урсула! – Я бросился к ней.

Когда я подплыл к ней, она спустила купальник до пояса. Ее маленькие груди и темные соски сияли в солнечном свете.

– Ты с ума сошла? – Я знал, что все люди около бассейна смотрят на нас.

– Да не смущайся ты!

– Я не смущаюсь, – и это было правдой. Я действительно не смущался. Возможно, должен был смутиться. Но, по правде говоря, я внезапно ощутил гордость за то, что она была со мной, что ее не волновало мнение других людей. Много ли женщин разденется публично, только чтобы показать, как сильно они хотят тебя?

Я взял ее голову в ладони и поцеловал в губы. Ее кожа со скрипом прижалась к моей. Урсула засунула свою руку мне в плавки и начала под водой поглаживать мой зад.

– Я так хочу тебя, – прошептала она. – Давай пойдем куда-нибудь.

– Мы можем снять номер здесь в отеле.

– Нет, только не в отеле. Где-нибудь еще.

Я почувствовал себя дураком. Действительно, хватит с нас номеров в отелях и мотелях. Я наклонился и у всей публики на виду аккуратно прикрыл ей грудь и застегнул короткую молнию у нее на спине. Затем обхватил ее за бедра и поднял на руки. Пробравшись по воде, доходившей до пояса, я поднялся по кафельным ступенькам. Ее руки крепко обнимали меня за шею. Я обернулся, когда кто-то захлопал в ладони, и увидел около бассейна двух смеющихся мужчин.

Урсула не хотела ехать домой. Я не хотел ехать в офис. В моей старой квартире не было кровати. И я отвез ее на квартиру Фелисити. Я убеждал себя, что просто дотуда ближе всего. Урсула не спрашивала, куда мы едем. Она молча наблюдала, как я поочередно отпираю семь дверных замков. Мы вошли в квартиру. Я шел впереди, направляясь в комнату убийства.

Сейчас в квартире было чисто и аккуратно, и она выглядела по-другому. Я не мог не взглянуть на то место на полу, где видел ее мертвое тело. Ее? Неужели сейчас я думал о Фелисити как о «ней», о безымянной женщине, когда-то жившей здесь?

Урсула подошла к холодильнику и, заглянув в него, обнаружила две бутылки «Столичной». Со стороны это выглядело так, как будто она проверяет мини-бар в номере отеля. Она достала одну бутылку.

– Хочешь?

– Нет.

Она налила себе полбокала водки. Затем сняла туфли и поставила их в холодильник, захлопнув дверь правой пяткой. Я последовал за ней в спальню.

– Ты же знаешь, что я сделаю для тебя все, что угодно. Все, что угодно. – Она выпила водку одним глотком.

– Все, что угодно?

– Все.

– Ты мастурбируешь?

– Когда думаю о тебе.

– Покажи.

– Это было в «Гале». Но я не Гала.

– Ты же сказала – все, что угодно.

Урсула посмотрела на меня и внезапно бросилась ничком на кровать. Мне показалось, что она готова разрыдаться. Я подошел к кровати – кровати своей матери – и, встав на колени, протянул руку к ее плечу. Но моя рука замерла в воздухе. Урсула зашевелилась. Она начала поглаживать свои чресла. Она походила на механическую куклу или запрограммированного балетного танцора. Двигалась только ее рука. Тело оставалось неподвижным.

Урсула прижимала пальцы к своему лавандовому платью и двигала ими по кругу. Я ждал, когда начнут шевелиться ее ноги, но они оставались неподвижными. Урсула открыла глаза и поглядела на меня. Я хотел раздеть ее, но знал, что если сейчас прикоснусь к ней, ее настроение изменится, и колдовство исчезнет. Она делала то, что я просил, и должна закончить сама.

Какое-то время казалось, что она не принадлежит ни мне, ни кому-либо иному – только себе. Движение пальцев изменилось. Она открывала половые губы под шелком платья. Пока я наблюдал за ней, мое тело напряглось. Я сопротивлялся желанию прикоснуться к ней. Я хотел целовать ее пальцы. Но нужно было ждать.

Казалось, что нас разделяет огромное расстояние. Мы существовали каждый в своем собственном мире – соединенные чувственностью, разделенные преступным актом. Как теперь мы можем находиться рядом? Это невозможно. Мы не совпадали друг с другом. Все в этом мире одиноки.

Она начала ритмично дергаться, внимательно наблюдая за мной. Мне показалось, что она улыбается. Но затем я увидел, что на ее глаза наворачиваются слезы. Ее рот слегка приоткрылся, и я только сейчас услышал ее дыхание. С ее губ сорвался приглушенный крик. Ее ноги раздвинулись, затем сомкнулись. Внезапно она перевернулась на правый бок – прочь от меня. Я не видел ее лица, когда ее тело начали сотрясать конвульсии. Потом она снова повернулась ко мне. Казалось, что ее лицо искажено болью. Она закричала, подняла руку и засунула пальцы в рот. Она прокусила их до костей. Потом она наклонилась. Казалось, что невидимые нити привязывают ее к кровати. Я видел умирающую женщину.

Это зрелище сильно отличалось от наших совместных занятий сексом. Ее агонизирующие движения, похожие на эпилептический припадок, испугали меня. Когда она была со мной, с ней не происходило ничего подобного. Ее тело изогнулось в жестоком возбуждении. Она не могла освободиться и умирала под пыткой. И я был ее мучителем. Думая о себе, как о ее вчерашней жертве, сегодня я видел в себе мстителя. Я заставил ее делать то, что она сделала для меня.

Внезапно я почувствовал ужасную головную боль. Это женское тело, извивающееся передо мной, было отражением моего собственного отчаяния. Я сжал зубы, когда Урсула начала кричать. Ее вопли исходили из меня. В моей голове раздался хлопок, как будто взорвались кровеносные сосуды. Жилы напряглись до предела в моем теле, в бедрах, в плечах.

Урсула дрожала, когда я залез в кровать и стянул с нее платье. Ее белоснежные трусики промокли, черные волосы под тканью были похожи на шрамы. Я стянул трусы, но не стал снимать их совсем. Головная боль усиливалась. У меня не было времени снимать брюки. Я хотел любить ее ртом.

Я раздвигал ее ноги все шире и шире. Мой рот, нос, подбородок – все было выпачкано в ее влаге. Я подсунул под нее руки и схватил за ягодицы. Начав сосать ее клитор, я вставил два пальца правой руки в нее сзади.

Ее таз начал вращаться, дергая мою руку вверх, вытаскивая ее из-под покрывала. У нее снова начался оргазм. Урсула сжала бедра, поймав мою руку как в мышеловку. Мне казалось, что я нахожусь далеко отсюда, где-то совсем в другом месте. Задыхающийся оргазм Урсулы передался мне. Но мы были разделены. Я прокричал внутрь ее тела в приглушенном экстазе: «Боже, как я люблю тебя!»

Потом, когда она лизала мое лицо, и боль прошла, я вспомнил, как произнес эти слова. Но было ли это честное признание, которого я никогда раньше не допускал, или просто другой способ констатации факта? Того факта, что я любил не ее, а себя?

 

ПОЩЕЧИНА

Урсула вручила мне «Таймс», указав на короткую заметку под заголовком «АГЕНТ НАЙДЕН МЕРТВЫМ». Она не выдала никаких комментариев, а просто продолжала говорить по телефону, как будто эта заметка имела не больше значения, чем пустые сплетни в «Голливудском репортере». В заметке говорилось, что тело Ларри Кэмпбелла обнаружено в комнате мотеля и что полиция ведет расследование. Я все еще держал газету в руке, когда в офис вошел Оз.

– Уже знаешь? – Оз тоже держал в руке газету, сложенную на той же странице.

– Ужас, – сказал я.

– Для кого? Слушай, парень, ты же получил нового клиента!

Оз старался не улыбаться, протягивая мне руку. Когда мы пожали руки, он повернулся к Урсуле.

– Не найдется ли чего-нибудь выпить?

– Ты же не собираешься праздновать смерть человека? – удивился я.

– Разумеется, собираюсь. – Оз внезапно обнял меня, прижал к себе и поцеловал.

Когда Урсула принесла из холодильника «Боллинджер», Оз и ее поцеловал.

– Этим утром в городе будет много счастливых людей, – заявил Оз.

– Он правда был таким плохим человеком? – спросила Урсула.

– Чудовищем.

– Но он был храбрый человек. Насколько я слышала, он ничего не боялся.

Слова Урсулы прозвучали очень искренне. Она сожалела о содеянном? Нет. В ее словах слышался осуждающий тон. Тогда какого хрена она это сказала? Очередная маска, заглянуть за которую труднее, чем за предыдущие.

– Интересно, кто это сделал? – произнес Оз. – Что Ларри делал в номере мотеля?

– А что другие делают в номере мотеля? – спросила Урсула.

– Как будто вы не знаете.

Ей не надо было этого говорить. Храбрость – вещь хорошая, но опасная. По неосторожности можно проговориться. Что скажет Оз, если узнает правду? Пойдет ли он в полицию?

Когда Урсула наклонилась, чтобы подлить шампанского мне в бокал, я увидел маленькие бледные груди в вырезе ее черного платья – точно так же, как в зеркале в коридоре отеля. Сейчас мне казалось, что я был там в предыдущей жизни. Неизвестно почему у меня заныло сердце. Раньше при этом виде у меня бы затвердело в брюках. Я ощутил прилив нежности, грустных воспоминаний, печали, чего со мной никогда не было.

– Надеюсь, убийцу не поймают, – сказал Оз. – Ты знаешь, что только тринадцать или четырнадцать процентов убийств, совершаемых в этом городе, раскрываются? Чертовски хорошая ставка для убийцы, ты не находишь?

Вероятно, на моем лице отразилась боль.

– Ох, Мэсон, извини, я не хотел этого говорить. После того, как твоя мать… и все такое. Извини.

– Все в порядке, Оз. Я уже почти забыл об этом. Оз допил свой бокал, поднялся, снова пожал мне руку и ушел, помахав Урсуле и послав ей воздушный поцелуй.

Вечером я отправился домой, следуя за ее машиной. Домой? Едва ли я мог назвать ее дом своим домом. Но все же это было единственное место, где меня ждали, единственное место, куда я хотел ехать.

Когда я поднялся наверх, Урсула уже ждала меня – голая. Она жадно и с любовью поцеловала меня. Она хотела меня. Как всегда, противиться ей было невозможно. Мы начали заниматься любовью стоя. Я чувствовал себя сильным, могущественным. В моих руках существо, полное любви. Во мне не было никакого гнева, он давно прошел. Когда она прижималась ко мне, я чувствовал себя гигантом, на которого взбирается крохотная женщина.

Мы легли на кровать. Стянув с меня носки, Урсула гладила и целовала мою ногу.

Этот секс в тишине был великолепен. Правда, сейчас в оргазм входил только я. Но не она.

Мы заключили между собой нечто вроде перемирия, что оказалось очень кстати, потому что следующие две недели в офисе были самым напряженным временем, какое я когда-либо знал. Когда разнеслась весть, что Оз присоединился к «Мэсону Эллиотту и Компаньонам», я получил дюжину заявок от потенциальных клиентов. Я входил в моду, все хотели работать со мной. Хотя я жил в городе много лет, про меня как будто только сейчас узнали. И все из-за убийства.

– Мне хочется на выходные уехать куда-нибудь, – заявила Урсула.

– Куда?

– Дай мне придумать. Я не буду говорить. Это будет сюрприз для тебя.

Очередной сюрприз, – подумал я. Но Урсула находилась в таком лучезарном настроении, что я не возражал. Я действительно хотел отдохнуть пару дней, так как был совершенно истощен. Но я не нуждался в путешествии.

В пятницу в середине дня мы прибыли в аэропорт. Когда мы подошли к стойке «Дельты», и Урсула достала билеты, я все понял. Я догадался, куда она везет меня. Вырвав у нее из рук свой билет, я взглянул на него. Альбукерке.

– Мы никуда не едем!

– Не дури.

– Ты лгала мне!

– О чем ты говоришь?

– Мы возвращаемся.

Я снял свою сумку с весов и пошел прочь. Урсула звала меня, но я не обернулся. У меня кружилась голова. Я нашел ее машину на временной стоянке.

– Я сяду за руль.

– Нет, это моя машина.

– Я сказал: я сяду за руль. Дай мне ключи. Урсула молча открыла свою сумочку и дала мне ключи. Я открыл дверь со стороны водителя и сел в машину, захлопнув дверку. Нагнувшись, открыл дверь для нее. Я завел «хонду» и тронулся с места раньше, чем она закрыла свою дверку.

– Осторожней, – напомнила она.

Несмотря на всю свою решимость, я не слишком представлял, как мне поступать. Я не собирался выяснять отношения прямо сейчас, в машине. Пусть она подождет, пока мы не вернемся домой. По пути я раз или два бросал на Урсулу взгляд. Она глядела на меня – как я решил, в ожидании взрыва.

Почему она не сказала мне раньше? Ведь молчать было бессмысленно. Конечно, она была в Нью-Мексико. Конечно, она была в отеле. Она следила за мной, выслеживала меня, лезла в мою жизнь. Она поставила на меня капкан, и я заглотил наживку целиком. И в результате произошло убийство. Мне по-прежнему было трудно выговорить это слово, даже про себя.

Я оставил сумку в багажнике машины. Урсула шла за мной в дом, как собачка. Сука. В холле я начал допрос.

– Сколько времени ты следила за мной?

– Несколько недель. В первый раз я увидела тебя в бассейне в «Бель-Аж», когда ты плавал. Затем я снова увидела тебя в баре «Беверли-Уилшир».

– Чего ты хотела?

– Только тебя.

– Сумасшедшая.

– Разве? А тебе никогда не приходилось видеть кого-нибудь и желать познакомиться с ним?

– Я никогда не делал того, что сделала ты.

– Тебе должно льстить, что женщина так сильно хочет тебя.

– Льстить? Я чувствую себя так, как будто меня использовали.

– О Боже! Использовали? Оскорбили? Бедняжка! Мужчине можно преследовать женщину, правда? Но если женщина бегает за мужчиной, то она сумасшедшая. Больная. Она оскорбляет его своим вниманием.

– Не говори чепухи.

– Ты злишься, потому что пострадала твоя гордость. Твоя дурацкая мужская гордость.

Урсула начала подниматься по лестнице. Теперь я шел за ней.

Мы вошли в спальню.

– Поцелуй меня, – попросила Урсула.

– Иди к черту. – Я чувствовал, как к лицу приливает кровь и непроизвольно сжал кулаки.

– Ты хочешь ударить меня?

«Да», – подумал я, – хочу. Но я никогда в жизни не поднимал руку на женщину.

– Если хочешь, то давай.

Она поспешно начала раздеваться, как будто собиралась трахаться. Подняв ногу, она переступила через трусы, и откинула их левой ступней. Затем подошла ко мне, вытянув руки по бокам. Она заглянула мне в глаза и стала ждать.

– Ударь меня.

– Теперь ты несешь чепуху.

– Неужели?

Внезапным движением она шлепнула ладонью мне по груди.

– Не пытайся спровоцировать меня. Я не поддамся.

– Уже спровоцировала. Будь честным.

– Честным? Боже мой, неужели ты можешь говорить о честности?!

– Если ты хочешь, чтобы я извинилась за то, что сделала, то не дождешься. А если хочешь наказать меня, я не возражаю.

– Я только хочу знать – зачем все это было.

– Ну уж нет. Я не буду объяснять.

– Послушай, Урсула…

Она размахнулась и ударила меня в живот. Я задохнулся от боли и ударил ее в левое плечо. Она зашаталась.

– Так лучше, – прошептала она. – Ну, давай еще.

– Хватит. – Холодная злоба залила мой мозг. – Прекрати немедленно. – Я понимал, что на самом деле приказываю себе.

– Поцелуй меня.

Она приблизила свое лицо ко мне, и я дал ей пощечину – со всей силы. Урсула боком упала на кровать, ее тело скользнуло с края на пол, и она замерла.

Я не мог поверить тому, что в самом деле ударил ее. Казалось, что кто-то другой двигал моей рукой, использовал мою силу. Я опустился на ковер рядом с ее неподвижным телом.

На мгновение мне показалось, что она мертва, что я убил ее. Я склонился над ее лицом. Глаза Урсулы были закрыты. Затем я увидел, как пульсируют вены на ее шее. Жива. Я глубоко вздохнул. У меня не было понятия, насколько сильно я ударил ее по лицу – по тому лицу, что преследовало меня. В этот момент жестокости я полностью перестал владеть собой.

Урсула открыла глаза и взглянула на меня. Она ничего не говорила. Она глядела на меня так, как будто никогда раньше не видела. Абсолютный незнакомец, как принц в сказке, разбудивший спящую принцессу. Но не нежным поцелуем, а жестокой пощечиной.

Наконец, Урсула встала. Ее лицо исказилось от боли. Она медленно пересекла спальню и удалилась в ванную. В первый раз с тех пор, как я узнал ее, она закрыла передо мной дверь.

Я сел на стул и принялся ждать, чувствуя головокружение, как будто ударили меня, а не ее. В высоком зеркале я видел свое отражение. Потом дверь в ванную отворилась, и появилась Урсула, закутанная в длинное фиолетовое полотенце. Она положила на лицо какой-то крем.

– Ты бы лучше уходил, – произнесла она. Ее голос был спокоен.

Я не мог прочесть выражения ее лица. Извинись. Но я не мог извиниться. Жестокость еще не покинула меня. Урсула вернулась в ванную и закрыла дверь. Я спустился вниз и вышел из дома. Больше я никогда ее не увижу.

В ярком солнечном свете я тащился назад в квартиру моего детства. К старому зеркалу, в старую спальню.

В своем дипломате я нес «последнюю волю» Фелисити и ее завещание. Ее убийство тоже изменило мою жизнь. Я знал, что у нее водятся деньги, но до тех пор, пока не посетил офис ее адвоката, не имел понятия, сколько именно. Я воображал, что акт составления формального завещания противоречит темпераменту моей матери. Я предчувствовал, что даже если ее завещание существует, то оно будет очередным оскорблением. Никаких денег тебе не дам, корми себя сам.

Адвокат, как будто сошедший со страниц Диккенса, был весьма пунктуален. Земельные владения Фелисити оценивались в 400 000 долларов. Ее ювелирные украшения хранились в банке. По страховке причиталось 268 300 долларов. На ее текущем счету числилось 23 000 долларов, и на депозите – 200 000. Ее квартира могла потянуть примерно на 450 000 долларов. Квартира, в которой я сейчас сидел, могла быть продана за 290 000 тысяч. Итак, я могу получить полтора миллиона и стать богатым человеком. Кроме того, мой офис процветал.

Вернувшись в офис, я сел за стол и попытался читать, но не мог сосредоточиться. Тогда я пересел за стол Урсулы. Как все будет теперь, без нее? Посмотрел на ее пачку сигарет, на книгу, которую она принесла в офис – «Пропащая» Д. X. Лоуренса. Я вспомнил, как однажды ночью она читала ее мне в постели.

В ящике стола я нашел ее расческу и гребень, губную помаду и флакон духов под названием «Присутствие». Я никогда не слышал этого названия, названия лимонного запаха, который вел меня к ней. А ее фамилия – действительно «Бакстер»? Чего я искал с самого начала? Только секса? Урсула заинтриговала и очаровала меня чуть ли не до потери рассудка. Но что она обещала? И какую цену пришлось заплатить?

Я думал о расследовании. Полиция так и не узнала, кто убил Фелисити. А теперь вдобавок Ларри. Может быть, нужно пойти в полицию, признаться во всем, рассказать об Урсуле, покончить с этим делом? Но почему-то я не мог этого сделать. Урсула хранила мне верность. Она заботилась обо мне, когда я нуждался в этом. Когда я хотел обожания, она любила меня. Она пошла даже дальше и ради меня совершила убийство. Она столько всего сделала для меня, и теперь я отвечал за нее. Кроме того, я боялся ее. Она имела надо мной какую-то власть. Если кто-нибудь спросил бы меня, люблю ли я ее, то что я мог ответить?

Когда я утром в воскресенье проснулся на диване, Урсула была рядом – с принадлежностями для бритья, свежей одеждой и чашкой кофе. Она снова оделась в черное. Как будто, проснувшись, я попал в сон о прошлом. Но реальность давала знать о себе на ее лице, где не левой щеке красовался синяк. Впоследствии она объясняла тем, кто спрашивал, что попала в дорожное происшествие.

Она нежно поцеловала меня и погладила по лицу. Внутренне я поморщился. Она что, пытается извиниться передо мной? Сказать: «Я знаю, что ты этого не хотел»? Но о ссоре не было сказано ни слова. Никакой ссоры не было. Может быть, мы просто поспорили по мелочам, и теперь все забыто и никто не виноват. В понедельник мы вернемся к делам, как в прежние времена. Это раздражало меня.

Во время моей встречи с Полом Джасперсом Урсула была в наилучшей форме: я имею в виду – интеллектуально. Мы оба прочли двадцатистраничный набросок сценария «La Belle Dame Sans Merci», и теперь обсуждали сценарий, прежде чем переслать его Джо Рэнсому для одобрения.

– Так что вы думаете? – Пол посмотрел на меня, потом на Урсулу.

– Потрясающе, – сказал я.

– Абсолютно, – согласилась она. – Хотя мне все-таки хочется побольше узнать о ее мотивах. Сейчас ее поведение выглядит немного деструктивным. На ней по-прежнему лежит штамп роковой женщины.

– Согласен. – Произнося эти слова, я не мог взглянуть на. Урсулу. Возможно, она говорила о нас. «Я – не невменяемая убийца» – вот что она подразумевала своими словами.

Пол объяснил свой замысел.

– Мне казалось, что я достаточно осветил эту тему в ее отношениях с сестрой. Сестра понимает ее, потому что когда-то с ней случилось точно то же. Но она, то есть сестра, отступает, в то время как наша героиня идет до конца.

Есть ли у Урсулы сестра? Почему я никогда не спрашивал? Я так мало о ней знаю. И здесь мои суждения были поверхностны. Как я мог знать, что стоит за ее действиями? Я мог судить ее и то, что она сделала, только по внешним проявлениям.

– Один французский писатель однажды сказал: «Toutes les femmes sont fatalles», – процитировала Урсула.

– Что это означает? – спросил я.

– «Все женщины – роковые женщины», – перевел Пол. – Итак, при соответствующих обстоятельствах, при соответствующих условиях, если вам так нравится, каждая женщина может иметь такую власть над мужчиной.

– А мужчины?

– Думаю, что и мужчины тоже, – сказал Пол.

– Роковые мужчины, – добавила Урсула.

 

НА ПЛЯЖЕ

Шла четвертая неделя после Ларри Кэмпбелла. Теперь я думал о своей жизни именно так – до Ларри Кэмпбелла, после Ларри Кэмпбелла. Сперва я каждый день читал «Таймс» в поисках информации о полицейском расследовании. Сразу же возникло множество гипотез. Но после того, как прошло две недели, о расследовании больше не сообщалось. Я узнавал новости от Оза, знавшего подробности. В последний раз он рассказал, что Ларри Кэмпбелла подозревали в связях с гангстерами. Может быть, так было на самом деле.

Урсулу слухи не интересовали. Она не читала газет и не спрашивала ни о чем. Для нее с этим делом было покончено. Безусловно, она была потрясающей личностью.

В наших отношениях возникали напряженные моменты, но до открытых ссор не доходило. Почти все время я находился в состоянии скрытого беспокойства. Когда Урсула ловила мой взгляд, направленный на нее, – я пытался понять, о чем она думает, – то злилась: «Кончай смотреть на мой синяк».

Иногда она была обидчивой. «Тебе не нравится это платье?»

Иногда она становилась раздражительной. «Ты как будто хочешь сказать что-то. Что именно?»

Мне было любопытно задать ей один вопрос. Как она узнала о тайной жизни Ларри Кэмпбелла? Очевидно, у него была привычка посещать проституток, чтобы удовлетворять свои причудливые желания. Но как Урсула узнала об этом? Я не имел ни малейшего представления.

Я начал проглядывать страницы объявлений о продаже недвижимости в «Таймс», так как хотел купить себе дом, и теперь вполне мог себе это позволить. Думаю, мне было нужно проводить часть времени вдали от нее, хотя открыто я никогда бы в этом не признался. Меня особенно привлекло одно объявление. Я позвонил агенту по недвижимости и поехал взглянуть на дом, который хотели продавать.

Мне не пришлось заходить в дом, чтобы понять, что это именно то, что мне нужно – маленькая хижина прямо на пляже к северу от Малибу. С пляжа в дом вели деревянные ступени. В широком окне отражался Тихий океан. Рядом находилась маленькая лагуна.

Я проследовал за женщиной-агентом по покрытым песком ступеням, оглядываясь по сторонам.

– За дом просят шестьсот тридцать, – сказала она.

– Думаю, что могу принять предложение.

– Хозяева уже опустили цену до двадцати, – добавила она, улыбаясь. У нее были стройные ноги, из-за которых она казалась очень высокой. Она отомкнула и открыла стеклянную дверь. Этот дом напоминал мне о чем-то. Я побывал в десятках домов и квартирах вдоль побережья, но именно этот дом порождал у меня в памяти смутные ассоциации. Но я не мог понять, какие.

– В доме две спальни. У главной из них есть смежная ванная комната. Другая спальня довольно маленькая, но зато уютная. Кроме того, тут есть кухня и раздельный туалет. Дом очень компактный, его легко содержать.

Ей не надо было меня уговаривать. Я знал, что уже принял решение.

– Вы покупаете только для себя?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, есть ли у вас супруга? – спросила она.

– Нет, нет. Я один.

– Я думаю, что вы можете получить разрешение достроить второй этаж, но не вполне в этом уверена.

Меня это не интересовало. Мне все нравилось так, как было сейчас. Внезапно, заглянув в спальню, темную из-за закрытых ставен, я понял, где видел этот дом раньше. В «Гале». Да, в самом деле. Даже здесь я не мог спастись от нее.

Мы вышли наружу. Какой-то мужчина прогуливался по пляжу с немецкой овчаркой. Через пару недель этот пляж может стать моим владением.

– Вы знаете, что прекрасно подойдет к этому дому? – спросила женщина, словно прочтя мои мысли. – Акита.

– Что?

– Акита.

– Меня вполне устраивает мой «BMW». Женщина поглядела на меня так, как будто я слабоумный.

– Акита – это собака. Японская сторожевая собака.

– Не все сразу, – сказал я.

– Разумеется. Это и мой девиз. Тем не менее, если вы решите, что хотите завести акиту, то я знаю человека, который их разводит.

Я решил купить дом за шестьсот. Четыреста я выложу немедленно, а остальное буду отдавать постепенно. Банк уже согласился дать мне заем, не дожидаясь официального утверждения завещания Фелисити. Все это приводило меня в хорошее настроение. Я чувствовал себя почти свободным.

По пути назад в город по Тихоокеанскому приморскому шоссе я остановился у «Дона Бичкомбера». Я хотел отпраздновать покупку – в одиночку. Дело шло к вечеру. В ресторане почти никого не было. Я сидел у длинного окна, любуясь каменистым пляжем и грохочущим прибоем. В моем маленьком заливе прибоя не было. Я уже думал о нем как о своем заливе. Я смотрел на волны, набегающие на берег. Рядом со мной стоял, ожидая, официант-гаваец.

– Дайте мне безалкогольное май-тай и тарелку румаки.

Официант в цветистой рубашке проворчал что-то и скрылся в темном баре, где скопились, наблюдая за матчем, какие-то молчаливые пьяницы.

Волна за волной обрушивались на берег. Звук прибоя был громким, соблазнительным. За вздымающейся пеной виднелась ломаная цепочка серфингистов. Как в «Гавайях-50» в ту ночь после убийства Ларри Кэмпбелла. Я снова оказался в кровати с ней.

Раньше я никогда не вставлял спящей женщине. Странное ощущение, но не более странное, чем события, которые предшествовали ему. Она была сухой, но мягкой и теплой, как кукла в полный рост. Я полагаю, в таком виде воплощается мужская фантазия о превосходстве. Но я чувствовал совсем иное. Когда я шевелил ее конечности, размещал ее тело поудобнее, входил в нее, мне казалось, что я вставлял мертвой женщине. Это называется некрофилией.

Когда я занимался с ней любовью, она брыкалась и беспорядочно шевелилась. Ее мускулы слегка напрягались, прежде чем снова расслабиться. Я не пытался оживить ее. Я не делал с ней, спящей, ничего, чего бы не делал, когда она бодрствовала. В этом было что-то смутно-порнографическое. Во время оргазма я воображал, что убил ее, но только в своем воображении. Потом я перевернул ее и просто смотрел на ее тело. Никогда раньше я не думал, что женское тело так чудесно. Я целовал каждую его часть, начиная от подошв ног до подмышек. Я был Франкенштейном. Я создал чудовище.

– Мистер Эллиотт?

Я поднял голову. Официант-гаваец вернулся к моему столу.

– Да?

– Вас просят к телефону.

– Меня? – черт знает что!

– Можете подойти к телефону в баре.

Я последовал за его оранжево-малиновой рубашкой в темноту, удаляясь от волн, грохочущих под окном. Никто не мог знать, что я нахожусь здесь. Я и сам полчаса назад не знал, что зайду сюда. Я поднял трубку.

– Алло.

– Мистер Эллиотт! Вам не избежать расплаты! – голос мужчины был приглушен, как будто он обернул рот платком.

– Кто это?

– Скоро узнаете, – я едва слышал его голос за ревом толпы на стадионе в телевизоре.

– О чем вы говорите? Кто это?

Раздался щелчок. Голос исчез, но паника, которую он вызвал во мне, осталась и росла. Кто бы это мог быть? Как он узнал, что я здесь? Должно быть, что-то, связанное с Ларри Кэмпбеллом. Неужели кто-то видел и узнал меня в мотеле? Я задрожал.

Голос незнакомца звучал мелодраматично. В нем таилась угроза. Но какая угроза? Если он намеревался пойти в полицию, то он бы не позвонил мне. Должно быть, меня шантажируют. Гадство. Выбрось это из головы, – приказал я себе. Ты должен выбросить это из головы. Если это сказано всерьез, они позвонят снова. Итак, забудь об этом. Подумай о чем-нибудь другом. Об Урсуле, о доме на пляже. Я не знал, как она примет это известие, ведь оно означало, что скоро я буду жить в собственном доме. При ее нынешнем состоянии ума я боялся, что она подумает, будто я покидаю ее. В каком-то смысле так и было. Я не собирался просить ее жить со мной. Я скажу ей, что мы по-прежнему сможем постоянно видеться.

Когда я вошел в офис, Урсула сидела за столом. Она не подняла глаз. Я подумал, не угрожал ли ей кто-нибудь по телефону, как и мне. Но не такой был момент, чтобы спрашивать. Перед ней лежали фотографии дома на пляже и подробности покупки. Урсула встала и закрыла дверь в коридор.

– Почему ты не сказал мне? – ее голос был холодным и спокойным.

– Я собирался сказать тебе, когда приму окончательное решение.

– Ты уже принял это решение, Мэсон. Почему ты не честен со мной?

– Подожди минутку. Была ли ты честной со мной – насчет Артезии?

– Я хотела тебя. А теперь ты не хочешь меня.

– Я просто покупаю дом. Мне нужно жилище. Я слишком долго вел кочевую жизнь. Я продам обе квартиры и…

– …А зачем так далеко? Туда ехать больше часа.

– Послушай, я же не собираюсь проводить там все время.

Ее холодность внезапно сменилась печалью.

– Я буду скучать без тебя!

– Мы видим друг друга каждый день в офисе. Мы спим вместе каждую ночь. Ты не можешь просить больше.

– Я ничего не прошу. Я хочу, чтобы ты был счастлив, вот и все, – ее голос охрип.

– Я буду счастлив.

– Со мной или без меня? – похоже, она собралась плакать.

– Я не покидаю тебя.

– Почему ты чувствуешь вину?

– Я не чувствую вину.

– Слушай, это сделал не ты. Это сделала я. Если дело когда-нибудь дойдет до суда, я скажу им, что ты ничего не мог поделать.

– Я был там, Урсула. Я все видел. Я был там.

– И зачем я тебя брала с собой?!

– Действительно, зачем? Ты могла бы сделать это без меня.

– Я взяла тебя, потому что я люблю тебя. Я хотела показать тебе, как сильно я тебя люблю. Ты этого не понимаешь?

– Я понимаю, – разумом я понимал. Но чувствами я по-прежнему не мог смириться.

– Если бы тебя там не было, Мэсон я была бы мертва. Ты это понимаешь? Если бы тебя там не было, он бы убил меня.

Урсула не отвечала на телефонные звонки. Да и я тоже. Наступил кризис. Мы подошли вплотную к сути дела.

– Итак, я твоя должница, Мэсон. Ты спас мне жизнь.

Она говорила правду, но я все это видел или хотел видеть не совсем в таком свете.

– Я люблю тебя. Я знаю, что ты не хочешь об этом думать. Мне кажется, ты чувствуешь себя виновным.

Она права. Я чувствовал себя виновным. Но почему?

– Все, что я делаю, я делаю для тебя.

Я крепко обнял ее. Урсула трепетала, как птица. Ее жизнь была в моих руках. Я ненадолго забыл про приглушенный голос по телефону.

 

ЛОЖЬ, ОДНА ЛОЖЬ

Через два дня Урсула подхватила желудочное заболевание и рано покинула офис. Я не сказал ей, что пока она ходила на ленч, звонила Барбара. Она хотела повидаться со мной. Ее голос звучал одиноко и потерянно. Поэтому я работал допоздна, а затем, часов в восемь, поехал в Палисэйдз.

Со странным чувством я позвонил в дверь дома, в котором прожил больше года. Барбара была рада меня видеть.

– Где ты сейчас живешь?

– В старой квартире.

– Ты не можешь дать мне номер телефона?

Как я мог дать ей номер, когда телефон уже много лет был отключен! Надо снова подключить его.

– Знаешь, я его не помню. Я прихожу туда только на ночь. Я позвоню тебе завтра и скажу его.

– Как работа?

– В порядке.

– А как Урсула? Мне она понравилась.

– Урсула в полном порядке. Она очень работоспособная, – нужно найти какую-нибудь тему для разговора, где бы мне не пришлось лгать.

– Я так рада, что ты приехал! Я думала, что, может, ты не приедешь, после того, как я себя вела.

– Ты выглядишь очень усталой.

– Дела идут не слишком хорошо. Магазин не приносит дохода.

– Почему?

– Я уже на месяц запоздала с арендной платой. Товар не расходится.

Барбара открыла бутылку вина. Мы сели на кухне, как всегда делали по вечерам. В те недели, когда я жил с Урсулой, мы ни разу не сидели на кухне.

– Я знаю, что была неправа в той истории с Алексис. Прости меня.

– Это письмо было лживым. У меня не было с ней романа. Она сама все нафантазировала.

Барбара кивнула.

– Ты не подумывал о том, чтобы… вернуться ко мне?

Я знал, что она скажет эти слова.

– Не в данный момент.

Что мне было сказать? По правде говоря, я даже не скучал по Барбаре. Но сейчас я почувствовал ностальгию. Мы провели вместе немало приятных часов. Я скучал по комфорту. Рядом с Урсулой не было места для обычной жизни.

Барбара хотела, чтобы я остался. Она поцеловала меня, прижавшись ко мне телом, и прошептала на ухо:

– Для меня ты по-прежнему единственный мужчина.

Барбара была хорошей женщиной и не заслуживала такой участи. Когда она вышла из комнаты, я выписал ей чек на пять тысяч долларов и приколол к буфету в кухне. Затем снова солгал, сказав, что у меня назначена встреча.

У двери Барбара обняла меня.

– Я буду звонить, – пообещал я.

Уходя, я вспомнил, что не сказал ей о доме на пляже. Почему? Желание лгать как будто опьянило меня.

Я возвращался по бульвару Сансет, снова думая о зловещем голосе по телефону. Больше мне не звонили, и это было очень таинственно. Я знал, что мне придется расплачиваться за содеянное, и расплата будет не очень приятной.

В зеркале заднего вида появилось отражение света фары. Я подрегулировал зеркало и оглянулся через плечо. Один-единственный ослепительный луч. Мотоцикл.

Нет, это не может быть Урсула. Не может быть. Она дома, больная. Но я не звонил, чтобы проверить, как она там. И может быть, это действительно она.

Мотоцикл подъехал ближе, и свет фары залил салон машины. Разглядеть ездока было невозможно. Я высунул из окна руку и помахал, чтобы он уменьшил яркость света. Тот никак не реагировал. У меня по коже побежали мурашки. Через несколько секунд мотоцикл повернул налево, и снова стало темно. Водителя я не разглядел. Значит, это была не она.

Неужели кто-то следит за мной? Может, тот голос по телефону принадлежал водителю мотоцикла? Я свернул на Бенедикт, потом на Ла-Сьело, и остановил машину рядом с домом. Света в окнах было не видно. Я подошел к входной двери и заколебался. Не входя в дом, я направился в гараж.

Я подошел к мотоциклу, покрытому брезентом, медленно поднял брезент и прикоснулся к мотору. Металл был теплым. Это была она.

Должно быть, она следила за домом Барбары и видела последние объятия и поцелуй в двери. Это был вполне невинный поцелуй. Но только не для нее. Не имело значения, искренний он или фальшивый. Вдобавок дом на пляже. Все, что я делал, в ее глазах становилось преступлением.

Урсула лежала в постели, читая книгу стихов. При моем появлении она подняла глаза. Я ждал этого. Она улыбнулась и отложила книгу, заложив страницу кредитной карточкой.

– Я чувствую себя гораздо лучше, – объявила она.

– Я рад.

– Подойти и поцелуй меня.

Я поцеловал ее. Она обхватила руками меня за шею и повисла на мне. Может быть, я и ошибался насчет мотоцикла. Возможно, она просто ездила куда-то покататься – такая у нее привычка. Мне она говорила, что такие поездки помогают ей прочистить мозги. Возможно, я был чересчур подозрителен, чувствовал беспричинную вину. В конце концов, ей пришлось бы проехать по множеству извилистых дорог, чтобы обогнать меня по пути к дому. А затем еще раздеться и лечь в постель.

Может быть, я все это нафантазировал. Я снял одежду, лег в постель, и мы заснули.

Я проснулся от чувства удушья. Спальня была полна дыма. Пламя лизало обои. Я вскочил с кровати. Комната горела. Я разбудил Урсулу. Она открыла глаза, но не пошевелилась, не пыталась встать.

– Урсула! – закричал я. – Что с тобой?! Внезапно до меня дошло, что она одета. Когда мы засыпали, она была голой. Сейчас на ней было длинное белое платье – подвенечное платье, которое я видел гардеробе. Языки пламени поднимались и росли, как фантастические растения. В отчаянии я огляделся вокруг, сорвал с кровати одеяло и сумел загасить пару небольших очагов огня. Но этого было недостаточно.

– Урсула, вставай! Ради Бога!

Я схватил ее за руки и начал вытаскивать из постели. Она была в полном сознании, но не сделала ни малейшей попытки помочь мне. Она не хотела, чтобы ее спасли. Но ее нужно было спасти.

Я потащил ее в ванную, где не было огня. Может быть, я был не прав и следовало увести ее из спальни. Но я был в панике, и в тот момент мне пришло в голову только то, что в ванной есть вода, и, закрыв дверь, можно спастись от огня и дыма.

Все происходило, как в замедленном кино. Мне казалось, что прошла вечность, прежде чем я перетащил ее через комнату. Ее тело, облаченное в белую ткань, цеплялось за восточный ковер, прижимаясь к нему своим весом. В моем мозгу пронеслось видение – женщина, тащившая тело девушки по коридору отеля. Все повторялось снова.

Наконец, я захлопнул дверь ванной. Урсула лежала на кафельном полу. Я крикнул ей, чтобы она залезла в ванну. Бесполезно. Казалось, что она не слышит.

Я вспомнил, что видел огнетушитель в гараже, на стене над мотоциклом, и помчался туда. Скатившись по ступеням, я поскользнулся и упал. Но не почувствовал боли. Только кости затрещали, ударившись о дерево.

Я бросился на кухню и поспешно открыл дверь в гараж, выломав замок. Мой нос по-прежнему чувствовал запах дыма из спальни. Мысленным зрением я видел неудержимое продвижение огня – по обоям, по простыням, по кровати.

Я боролся с тяжелым огнетушителем, таким же старым, как сам дом. Им никогда не пользовались. Может быть, он давно испорчен. Я сорвал огнетушитель с поржавевших креплений на кирпичной стене и с этим тяжелым оружием вернулся в кухню. Отчаянно пытаясь повернуть раструб под нужным углом, я одновременно старался разобраться в инструкции. Безнадежно. Ругаясь про себя, я поднялся по лестнице, перешагивая через две ступеньки. Мысленно я видел, как пламя стремится к ванной, двигаясь по следам Урсулы, готовое настигнуть и объять ее. Я пинком распахнул дверь в спальню, превратившуюся в преисподнюю, и задохнулся в дыму.

Я нажал рычаг на огнетушителе, но он был чересчур тугим. Тогда я поставил огнетушитель на пол, пытаясь с ним справиться. Мне пришлось толкнуть рычаг босой ногой, чтобы огнетушитель начал изрыгать белую пену. Я пытался поднять его и нацелить на пламя. Но он жил собственной жизнью и дико плевался, высвобождая свое содержимое неконтролируемыми спазмами.

Я направил огнетушитель на обои. Ревущий поток пены обрушился на пламя. Я задыхался в дыму. Итак, огнетушитель заработал, но на какое-то мгновение я потерял над ним управление. Огнетушитель самопроизвольно развернулся у меня в руках, и меня покрыла пена. Сквозь огонь я увидел, что дверь в ванную открыта. Открыта!

– Урсула! – крикнул я. Справившись с огнетушителем, я залил пеной стол и открытый гардероб. Меня окутывал густой туман из дыма и пены. Затем я увидел Урсулу.

Она стояла у окна рядом с дымящимися шторами спиной ко мне, глядя на улицу. Даже находясь в паническом состоянии, я понял, что она не может справиться с пуговицами на спине белого платья. Я залил ее вместе со шторами белой пеной. Огня больше нигде не было.

Я развернул ее лицом к себе. На ее лице было отсутствующее выражение, никак не связанное с происходящим вокруг.

– Спасибо, – это все, что она сказала, не глядя на меня.

Я взял ее за руку и посадил на край кровати, покрытой пеной. Вернувшись к окну, я открыл его, чтобы выветрился дым.

– Почему ты не осталась в ванной? – спросил я, по-прежнему кашляя. Она не ответила. Мой вопрос был пустой тратой времени. Мысленно Урсула находилась далеко отсюда. Я сел рядом с ней.

Белое свадебное платье походило на саван. Урсула молчала.

Я оставил ее и стал наводить порядок. Я брал вещи, переставлял их, вытирал, ставил назад. Время от времени оглядывался на Урсулу. Она встала с кровати и снова подошла к окну.

Я жил с сумасшедшей, с женщиной, которую толком не знал или не понимал, с женщиной, которая пыталась убить нас обоих, и вероятно, повторит свою попытку.

 

ШЛЕМ

Мне казалось, что я нахожусь в безумном сне. В дневные часы мы с Урсулой напряженно трудились в офисе. Но когда наступал вечер, все изменялось. Она становилась другой женщиной, я становился другим мужчиной, и мы жили другой жизнью.

Два дня после пожара Урсула не приходила в офис. Она присматривала за рабочими, которые приводили спальню в порядок. Появившись на работе снова, она была прекрасной и спокойной, как всегда. Но на эти два дня мне был нужен секретарь. Я нанял временную работницу по имени Диана, которая отвечала на звонки. Работа была напряженной, как никогда. Я начинал в восемь утра и почти никогда не уходил раньше восьми или девяти вечера.

Диана, которая когда-то работала в офисе Ларри Кэмпбелла, заняла стол Урсулы. Когда Урсула вернулась, мы купили новый стол и поставили его в моем кабинете. В нем всегда было тесновата, а теперь было просто не повернуться. Такова цена, которую я платил за загруженность работой. Когда звонила Барбара, Урсула слышала все, что я говорил. Неизвестно почему я стал смущаться некоторых вещей. Мой голос часто без всякой причины звучал по телефону застенчиво, неловко. Я не мог устраивать в офисе деловых встреч – не было места, – и чаще, чем раньше, стал покидать офис, уходя на встречи с людьми.

Находясь в офисе, Урсула была неизменно милой. Она не выказывала никаких признаков раздражения или гнева, никакой ревности к Диане, стиль работы которой напоминал Алексис. Но ночью все было по-другому.

Урсула страдала бессонницей, и я из-за этого тоже не спал. Она читала, брала ванну, бродила по дому. Наши занятия любовью изменились. Были мгновения, когда она не терпела, чтобы к ней прикасались. В другой раз она хотела заниматься сексом много часов подряд. Я подчинялся ее прихотям. Однажды ночью я проснулся и увидел, что она смотрит «Галу». Могла ли она испытывать ностальгию к порнофильму?

Мне нужно было поговорить с кем-нибудь. Но с кем? Не с Озом же. И, естественно, не с Барбарой. Найдя чек, она позвонила и сказала мне, что не может его принять. Тогда я заявил, что переведу деньги прямо на ее счет, если она не возьмет чек. Барбара едва не рыдала. У нее были свои проблемы, и я хотел помочь ей. И помог. Но она не могла помочь мне.

Столкнувшись в коридоре с Кэт Мэддокс, я подумал, что можно поговорить с ней. В конце концов, она была профессиональным психоаналитиком. Но я представил себе, как прозвучат мои слова: «Доктор, у меня есть подруга…» Затем я подумал о Поле Джасперсе. Я не знал, могу ли я доверять ему, но, похоже, он хорошо разбирался в женской психологии. Он поймет меня. Он уже описал что-то похожее на мой случай в «La Belle Dame Sans Merci». Кроме того, Урсула импонировала ему. На наших совещаниях они всегда как будто были настроены на одну волну.

Я договорился встретиться с Полом в баре. Я рассказал ему очень немногое, главным образом напирая на пожар.

– Оставь ее, – посоветовал Пол. – Избавься от нее. Мэсон, она – опасная женщина.

Я не ожидал этого. Думаю, что мне хотелось просто услышать сочувственные слова. После его совета я почувствовал прилив страсти к Урсуле. Я не мог просто так выкинуть ее из своей жизни. Я хотел ее, но не такой, какой она была сейчас.

– Она одержима. И похоже, одержима тобой. Тебе будет очень тяжело, разве что если ты не одержим ею.

– Я думал о том, чтобы покинуть ее. Но я не могу этого сделать.

– Может быть, ты не обо всем рассказал, – предположил Пол. Проницательный тип!

– Я не знаю, почему она так одержима мной.

– Может быть, на самом деле ты тут ни при чем. Может быть, ее одержимость направлена на тех людей, которые напоминают ей кого-то в ее прошлом. Знаешь, есть мужчины, которые снова и снова женятся на девушках одного и того же типа.

– Я мало знаю о прошлом Урсулы. Она не рассказывает.

– Пусть она уходит, – твердо сказал Пол.

– Почему? Ты сам хочешь ее? – не знаю, зачем я это сказал.

– Она очень привлекательная, этакая сексуальная роковая женщина.

Я подумал, не стоит ли рассказать Полу о «Гале». Я не знал, говорил ли ему что-нибудь Джо Рэнсом, и в конце концов решил промолчать. Это бы ни насколько не приблизило нас к решению.

– Я должен признаться кое в чем, – сказал Пол после пары «мартини».

– Что? Ты что-то знаешь о ней? – Нет, только не новое откровение! Или она спала с ним?

– Не о ней. На днях я ехал по Первому Шоссе и увидел твою машину на стоянке около «Дона Бичкомбера».

– Это ты звонил по телефону?

– Да.

– Ну, ты мерзавец, – сказал я со злостью.

– Я знаю. Но я не мог противиться искушению.

– В будущем прибереги такие штучки для своих сочинений, – мне пришлось улыбнуться.

– Извини. Не стоит так обращаться со своим агентом, верно?

– В данный момент я не настроен шутить.

– Я попытался быть твоим агентом в области чувств и дал тебе совет. Но он не очень тебе помог, правда?

– Я просто хотел знать, что ты думаешь. И узнал.

В каком-то смысле я был благодарен Полу за его глупый розыгрыш. Это напомнило мне, что не надо быть таким нервным. Покидая бар, я чувствовал облегчение.

Я купил Урсуле букет цветов и отвез их домой. Не знаю, что я хотел этим сказать. Это был странный поступок. Раньше я никогда ничего ей не дарил. Ни сентиментальных шоколадок, ни книг. Я не осмеливался проверять ее вкусы. Разумеется, никакой одежды. И, конечно, никаких духов.

Я обнаружил ее в ванной, прихорашивающейся перед зеркалом.

– Пошли пообедаем, – сказала Урсула. – Я хочу куда-нибудь выбраться.

Она тоже находилась в хорошем настроении, и это было приятно. Улыбаясь, она повернулась ко мне, и я чуть не упал.

Я увидел мертвенно-бледный синяк от моей пощечины, который окончательно исчез две недели назад. Урсула снова нарисовала его на лице.

– Зачем ты это сделала? – Я стоял рядом с ней, держа букет цветов. Что она хочет сказать? Что не забыла, как презирает меня?

– Это для меня? – спросила она и забрала цветы из моей руки, понюхав их. – Орхидеи? Очень кстати.

– Лилии, – поправил я. Я сделал глупость, выбрав их. Они напомнили ей о номере в мотеле и о Ларри Кэмпбелле.

– Спасибо. – Она поднялась на ноги и поцеловала меня. – Как мило, что ты сделал мне подарок. У меня для тебя тоже есть кое-что.

Она взяла меня за руку и отвела к кровати. На простыне лежала перевязанная коробка.

– Надеюсь, тебе понравится. – Она сладко улыбнулась. Я снова взглянул на синяк, нарисованный на ее лице, и взял коробку, не имея понятия, что может оказаться внутри. Упаковка весила пару фунтов. Сорвав обертку, я увидел квадратную коробку размером примерно в восемнадцать дюймов. Я открыл ее едва ли не со страхом.

Внутри был блестящий темно-синий мотоциклетный шлем.

– Надень его. Надеюсь, он нужного размера. Я обмерила твою голову, пока ты спал.

Я разорвал и отбросил полиэтиленовую пленку, облекавшую шлем. Урсула подтащила меня к зеркалу и одела шлем мне на голову. От неожиданности я потерял дар речи.

– Он тебе прекрасно подходит. – Урсула была права. Я натянул шлем на череп, она закрепила ремни под подбородком.

– Спасибо, – сказал я. Безумие продолжалось.

Она опустила забрало из темного стекла, и я поглядел на себя в зеркало. Астронавт без скафандра. Я почувствовал приступ клаустрофобии.

– Теперь мы можем кататься без опаски, – сказала Урсула. Ее голос глухо прозвучал внутри шлема.

Урсула настаивала, чтобы мы поехали обедать на мотоцикле. Она заказала столик в «Касабланке», мексиканском ресторане на бульваре Линкольна. Я чувствовал себя идиотом, вручая гардеробщице свой шлем. Урсула заказала слишком много еды. У меня не было аппетита.

За обедом Урсула открыла сумку и достала не запечатанный конверт. Он был надписан так: «Всем, кого это может касаться». Я вытянул из конверта листок бумаги со словами:

«Мы видели вас. Мы знаем, что вы сделали. Мы еще напомним о себе».

Я был встревожен.

– Когда ты это получила? – услышал я свой голос.

– Вчера.

– Вчера? Почему же не сказала мне раньше?

Я внимательно осмотрел записку. Она была напечатана на простой бумаге. Ничего особенного в ней не было. Все мои страхи снова вернулись ко мне. Кто-то видел нас в мотеле. В «Касабланке» было душно и многолюдно. Но я дрожал. Ветерок из кондиционеров холодил мой вспотевший лоб.

– Зачем ты хранишь это письмо? Ты же получила его вчера.

– Ну, может, позавчера, – сказала Урсула, как будто не могла точно вспомнить.

Я ударил кулаком по столу, так что подпрыгнули тарелки. Но Урсула даже не вздрогнула.

– Не могу вспомнить, – повторила она.

Я оглядел серебристо-черный интерьер ресторана, украшенный кадрами из фильмов Богарта. Здесь было прохладно, – видимо с расчетом на то, чтобы легче справляться с перченой пищей. Окружающие, удивленные ударом кулака по столу, глядели на нас. Во мне бушевала ярость. Я схватил Урсулу за запястье, вывернул ей руку.

– Не можешь вспомнить?! Откуда ты вообще узнала, что письмо послано тебе?! Оно могло быть послано мне! – Ее безумие заразило меня. Что значат эти слова – «всем, кого это может касаться»? – Смой это дерьмо со своего лица!

Схватив ее за руку, я с силой провел ладонью по ее лицу, поверх нарисованного синяка. Наверное, я орал на Урсулу, потому что к нашему столику подошел метрдотель. Мне хотелось ударить и его.

– Ребята, если вы хотите подраться, – сказал Мануэль, – а похоже, так оно и есть, – он показал на синяк на лице Урсулы, – то, ради Бога, не здесь, por favor.

– Мы уходим, – ответил я.

– За все плачу я, – заявила Урсула.

– Пожалуйста, только не устраивайте здесь драки.

– Все в порядке, – сказала Урсула, открывая сумку. – Я успокою его.

Правой рукой она вытащила маникюрные ножницы и начала втыкать кончики лезвий между раздвинутыми пальцами левой руки.

– Любит, – укол. – Не любит, – укол. – Любит, – укол. – Ножницы срезали кожу на ее безымянном пальце ниже среднего сустава.

– Урсула! – Я не хотел, чтобы она мучила себя.

– Не любит.

Я вырвал ножницы из ее руки, и она шлепнула меня по ладони. Официант принес счет. Кровь из ее пальцев капала на пятидесятидолларовую бумажку. Когда мы выходили, я взял у гардеробщицы шлем и дал ей доллар. Она напоминала мне гардеробщицу из «Каса-Веги». Надо кончать с мексиканскими ресторанами. А с Урсулой?

Я не хотел садиться на мотоцикл и был готов сказать «нет». Тогда Урсула обняла меня и прижалась лицом к моей шее.

– Ты любишь меня?

– Да.

– А я люблю тебя. Я так люблю тебя, что хочу делать тебе больно.

Я подумал – не чувствую ли я то же самое? Кажется, да.

– Ты хочешь избавиться от меня? – спросила Урсула.

– И да и нет.

– Понимаю, – она залезла на мотоцикл. – Давай проедемся до пляжа.

– Нужно возвращаться домой.

– Я хочу заниматься с тобой любовью на пляже.

– Немного холодно, тебе не кажется?

– Я согрею тебя. Я хочу насыпать песка себе между ног.

– Какие глупости.

– Ты в самом деле так думаешь?

Как я мог не сесть на мотоцикл? Я нервничал, но ехать домой на такси было бы слишком театральным жестом.

– Поехали, – сказал я, как будто это была моя идея. И мы поехали, прижавшись друг к другу, как влюбленные.

Мы проехали бульвар Линкольна и направились к пляжу на ничейной земле между Санта-Моникой и Венецией. Я решил, что Урсула хочет свозить меня к пристани в Венеции, или тому, что от нее осталось. Она два или три раза рассказывала мне эту историю. Она говорила, что любит эту пристань, потому что она сейчас существовала только на картах, которые с тех пор не менялись.

Урсула повернула направо на Мэйн-стрит и поехала на север, удаляясь от Венеции. Я подумал, что может быть, она в конце концов решила возвращаться домой, и ожидал, что на Сансет мы свернем направо. Но она ехала вперед, на Тихоокеанское приморское шоссе.

– Куда мы едем? – прокричал я в ухо Урсуле. Она не ответила. Может быть, не расслышала.

На всех светофорах горел зеленый свет, и остановить ее я не мог. Я знал, куда она едет – в Малибу, в мой дом на пляже.

Я смотрел на затылок ее шлема. Отражаясь в нем, проплывали мимо уличные фонари и фары машин, казавшиеся звездами, двигающимися в причудливом танце. А в самом центре я видел отражение собственного шлема.

Я чувствовал клаустрофобию. Мне хотелось снять эту штуковину. Ради Бога, останови этот гадский мотоцикл, и давай поговорим. Я не мог перенести того, что не могу с ней говорить. Мне было даже трудно дышать. Я поднял забрало. Холодный ночной воздух бил мне в вспотевшее лицо. Тогда я завопил, но Урсула не отвечала. Я не хотел стучать ее по спине, чтобы она не сделала какой-нибудь глупости.

Она точно знала, где находится мой дом. Она знала поворот на пляж, как будто ездила здесь тысячу раз. Вероятно, она бывала здесь сама по себе. Может быть, даже следила за мной. У меня закружилась голова при мысли о том, что она могла сделать.

Урсула остановилась позади дома. Я первым слез с мотоцикла и стал ждать. Она направилась к дому. Я окликнул ее, но она не ответила. Даже не подняв свое забрало, она обошла дом и оказалась у веранды, выходившей на холодный океан.

– Ты не хочешь пригласить меня войти?

– У меня еще нет ключей.

Урсула снова опустила забрало, и прежде чем я понял, что она замышляет, начала молотить по стеклянной двери. Ее шлем снова и снова бил по стеклу. Я схватил Урсулу за талию и оттащил прочь.

– Что ты делаешь? Совсем очумела?

Она вырвалась и стала бить снова. В этот раз я так сильно рванул ее, что она упала спиной на пол веранды. Я опустился рядом с ней и стащил с нее шлем.

Я ожидал, что она начнет бороться, но она не двигалась.

Ее лицо было покрыто потом, сиявшим в лунном свете, черные волосы прилипли ко лбу.

– Что с тобой? – задал я глупый вопрос. Разве она знала ответ? Ее охватило желание ранить, ломать, уничтожать что-нибудь. Но этим чем-нибудь буду не я.

– Я не запираю дом, – прошептала она. – Ты можешь приходить, когда захочешь.

Она встала на ноги и посмотрела на меня. Я не мог представить, о чем она думает. Затем она отвернулась от меня и начала снимать кожаный костюм.

– Что ты делаешь? Замерзнешь, – попытался я остановить ее. Оттолкнув меня – довольно мягко, – она аккуратно сняла с себя куртку и бюстгальтер, оставшись в брюках и ботинках. Затем подошла к деревянной балюстраде. Держась одной рукой за перила, она протянула ко мне ногу.

– Помоги мне снять ботинки.

– Урсула, ты сошла с ума.

– Помоги мне. Пожалуйста.

Сейчас она была спокойна. Я оглядел пустынный серебристый пляж, белые волноломы, месяц над океаном. Подойдя к ней, стал на колени и стянул с нее ботинок. Она опустила голую ногу и подняла другую.

– Здесь холодно.

– Мы же не можем попасть в дом, верно?

Я медленно снял с нее другой ботинок, ухватившись за пятку. Я хотел встряхнуть ее, может быть, даже ударить. Но мы прошли через эту стадию. Я смотрел на Урсулу, как завороженный. Существо с другой планеты. Снова подняв ногу, она начала стягивать кожаные брюки. Я как будто погрузился в одну из своих первых фантазий о женщине в черном. Она бросила красные трусики мне в лицо.

Я смотрел, как она спускается, голая, по покрытым песком ступенькам на пляж. Я крикнул, чтобы она возвращалась, но она только обернулась, помахала мне рукой, и пошла через пляж к океану. Я направился за ней. Она остановилась и подождала меня.

– Не стой просто так. Раздевайся.

– Ты же не собираешься плавать?

– Нет, не собираюсь. Я еще не сошла с ума, – сказала она.

Она начала снимать с меня куртку.

– Не двигайся. Дай мне раздеть тебя.

Я задрожал, потому что было холодно и еще потому, что происходившее поражало абсурдностью. Урсула встала на колени, расстегнула молнию, и стянула мои брюки до лодыжек. Она понюхала мои трусы.

– Давай заключим с тобой сделку. Я собираюсь заняться с тобой любовью. Если я не сумею тебя возбудить, можешь меня бросить.

– Что за чепуха!

Урсула сунула язык мне в пупок, раздвинув рубашку на животе.

– Ты же хочешь бросить меня, верно? Я даю тебе шанс. Если я не сумею возбудить тебя, тебе не придется больше никогда меня видеть. Я выйду в отставку.

Я не знал, что ответить. Мне был брошен безумный вызов. Но в каком-то очень извращенном смысле это был выход. Моя кожа покрылась пупырышками. Если я не приду в возбуждение, действительно ли она покинет меня?

Когда она сняла с меня ботинки и носки, я дрожал по-настоящему. Белый песок походил на ледяную пыль. Затем Урсула приступила к работе. Она не просила меня лечь. Она делала все стоя. Она двигалась вокруг меня, как будто я был статуей, сделанной ею. Она целовала и гладила меня и недвижно застывала на несколько минут. Мне становилось теплее. Когда она не двигалась, я напрягался. Был момент, когда мы чувствовали себя одним человеком.

В этом не было ничего сложного. Она встала на цыпочки и вставила меня в себя. Затем прильнула ко мне, очень медленно двигаясь взад и вперед, кружась. Механическая равномерность ее движений прогревала меня насквозь. Я забыл о нашей сделке. Мой разум был опустошен. Я больше не чувствовал холода.

Началась эрекция – очень медленная и долгая. Пальцы Урсулы впивались в мое тело. Она больше не могла устоять на цыпочках и потянула меня на землю. Казалось, мы лежим в теплой ванне. Некоторое время мы возились в песке, потом оцепенели в объятиях. В тот момент я не чувствовал ничего, кроме любви к этой женщине.

– Ох, Мэсон! – услышал я ее голос через грохот прибоя. Я не мог вспомнить, сколько прошло времени, прежде чем мы вернулись к мотоциклу.

Я спросил:

– Тебя не волнует та записка?

Она ответила:

– Кто бы ее не послал, я доберусь до авторов.

 

СИРОТЫ

«Избавься от нее».

В течение всей ночи, пока я просыпался и снова засыпал, совет Пола Джасперса крутился у меня в голове.

«Она – опасная женщина.»

В этом не было сомнений. Но в самом ли деле она пыталась уничтожить меня? Или только себя? Как я мог допустить, чтобы дело так далеко зашло? Я наблюдал за ней спящей – прекрасной, как всегда, с мирным выражением лица, – но внутри нее жила другая женщина.

Урсула смыла синяк со своего лица. Глядя на нее, я думал, что было бы так просто покончить со всем прямо сейчас. Убить ее во сне. Задушить ее любимой подушкой. Да, просто. Но для этого нужно быть убийцей.

Я пытался заснуть, найти спокойствие. Я хотел пожить в своем доме на пляже – в одиночестве, на свободе. Но как я мог быть свободен, когда существовал – и может быть, где-то неподалеку – человек, который знал правду о Ларри Кэмпбелле, который мог уничтожить нас обоих?

Урсула проснулась, когда я принес ей чашку кофе.

– Тебе не надо приходить в офис, если ты не хочешь.

– Что ты имеешь в виду? – Она еще не совсем проснулась.

Я выразился по-другому.

– Приходи попозже.

Несколько секунд она молчала. С ее молчанием всегда трудно иметь дело. Молчание было ее способом лгать. Если не хочешь говорить правду, молчание – самый простой выход.

– Как мне жаль, – произнесла она.

– Чего?

– Того, что с нами происходит.

Я хотел сказать что-нибудь вроде «чья в этом вина»?

– Наверно, нам не удастся ничего сделать, – сказала она. – Это как вирус.

– Мы пройдем через это.

Урсула взяла меня за руки и прижала их к своей груди.

– Правда?

Разве я мог на нее злиться? Ведь меня любили. Урсула не поехала в офис со мной. Она сказала, что приедет попозже.

Примерно в десять часов позвонили из полиции.

Я мгновенно вспотел. Меня охватила дрожь. Вина. Да, возможно, им все известно.

– Мы арестовали человека, который сознался в убийстве вашей матери.

Наверно, я вздохнул с облегчением. Когда я думал об убийстве Фелисити, оно казалось мне таким далеким, как воспоминание о травме, полученной в детстве. Оно не имело связи с моим нынешним беспокойством. Но звонок из полиции вернул это воспоминание ко мне, добавив его к странному и мучительному состоянию, в котором я находился сейчас.

Мне рассказали, что парень, который сознался в убийстве Фелисити, за последний год убил еще двух пожилых женщин. Он нападал на них с сексуальной целью и, прежде чем задушить, насиловал их. Но полицию смутило то, что Фелисити перед смертью не подвергалась сексуальному насилию. Неожиданно мне в голову пришла забавная мысль. Фелисити разозлилась бы, если бы узнала, что умерла, не будучи изнасилованной. Вся ее жизнь была посвящена сексу, но по иронии судьбы она была убита таким целомудренным способом.

Я разбирал почту, когда позвонил Оз. Я только что заключил для него очень выгодную сделку, но он хотел поговорить о другом.

– Ко мне только что приходили фараоны, – рассказал он. – Они хотели знать, где я был, когда был убит Ларри.

– И ты сказал им?

– Пришлось. Беда в том, что я был с Софи в ее квартире. И теперь моя жена сходит с ума. Она выгнала меня.

– Ох уж эти жены… – произнес я. – Она успокоится, – мой голос звучал уверенно. Но уверенности во мне не было. Урсула, моя, так сказать, жена, не умела успокаиваться.

Я позвал Диану в свой кабинет, чтобы продиктовать пару писем. Ее лицо было в слезах.

– Что с вами?

– Ничего. – Она села и приготовилась писать.

– Нет, скажите мне, пожалуйста.

– Не могу.

– Диана. Давайте. Скажите мне. В чем дело?

– Мне только что позвонила Урсула, – она отвела глаза.

– Урсула? Ну и что? – У меня по спине побежали мурашки.

– Она обвинила меня в том, что… между нами есть связь. Втайне от нее. Она сказала, что мы спим вместе.

– Она это сказала?!

– Она была такой злой! Наверно, мне нельзя здесь оставаться. Я думаю, что мне надо уйти.

Я схватил телефон и позвонил Урсуле.

– Какого хрена ты так разговаривала с Дианой? Ты же знаешь, что это неправда. Что с тобой происходит?

– Я не знала, что это неправда. Я ничего не знаю.

– Слушай, ты немедленно скажешь ей, что это ложь. Скажи ей. Прямо сейчас. Я даю ей трубку.

Диана не хотела брать трубку, и я впихнул ее ей в руки.

– Скажи ей! – крикнул я Урсуле.

Диана стала слушать. Я не слышал, что говорила Урсула. После нескольких секунд разговора Диана пробормотала:

– Все в порядке. Я понимаю. Да, я прощаю вас… Да… До свидания, Урсула, – Диана повесила трубку.

– Что она сказала?

– Она извинилась. Она сказала, что находится под сильным напряжением и что не хотела этого говорить.

– Она сказала именно эти слова?

– Мне кажется, она просто несчастна, – предположила Диана. – Я знаю. Со мной тоже такое было.

У меня кружилась голова. С ней тоже такое было. Со мной тоже такое было. С Алексис и Барбарой. Диана немного успокоилась. Но меня охватила паранойя.

Урсула не появлялась весь день, и я не звонил ей. Когда я вернулся домой, она отсутствовала. Ее мотоцикл стоял в гараже, но машины не было. Ее отсутствие подавляло меня сильнее, чем присутствие. Я хотел поссориться с ней, порвать с ней раз и навсегда. Но она дразнила меня, уйдя из дому.

Тогда я сделал то, чего никогда не делал раньше, никогда не думал об этом, никогда не хотел делать. Я перерыл все ее вещи. Я систематически обшарил все ящики, буфеты и шкафы в доме. Чего я искал? Следы. Какой-нибудь намек на то, кем она была на самом деле. Какие-нибудь доказательства. Я снова стал и детективом и преступником одновременно. Я не имел понятия, чего я ищу, поэтому и не нашел ничего.

Один ящик туалетного столика был заперт. Я знал, что она хранит там дневник. Вероятно, пресловутая «подушечная книга» могла поведать мне секрет Урсулы Бакстер. Она никогда не показывала мне своих записей и не говорила о них. Но, с другой стороны, до нынешнего дня она не запирала дневник.

Я лег спать около одиннадцати, заснул и проснулся только тогда, когда Урсула забралась в постель рядом со мной. Я не спрашивал, где она была. Она поцеловала меня на ночь, затем некоторое время сидела и читала. Она изучала астрологические карты, которые, судя по всему, совсем недавно поглощали ее внимание. Она не рассказывала мне их значения. Может быть, эти круги и знаки были ключами к ее поведению. Но меня никогда не интересовали оккультные науки. Все и без того чересчур усложнилось.

Эта ночь прошла без секса. Таких ночей в нашей жизни становилось все больше. Напряжение нашей жизни, наши страхи, начали лишать нас желания. Утром она лежала около меня, свернувшись калачиком, держа большой палец во рту.

В течение недели она приходила и уходила. Писем под заголовком «Всем, кого это может касаться» больше не присылали. А если они и были, то Урсула их мне не показывала. Я обратил внимание на заметку в «Таймс» о проститутке, которую вызвали в полицию и допросили по делу об убийстве Ларри Кэмпбелла. Имя проститутки не было названо. Может быть, именно через эту женщину Урсула вышла на Ларри Кэмпбелла, и именно эта женщина могла написать письмо. Я мучительно раздумывал над вопросом, стоит ли показывать заметку Урсуле, и решил немного подождать и не усложнять себе жизнь. Казалось, что все происходившее отчаянно старалось выбить меня из колеи и нарушить отлаженную работу в офисе.

Урсула по-прежнему проявляла большой интерес к проекту «La Belle Dame Sans Merci», так что когда в офис зашел Пол, чтобы обсудить замечания Джо Рэнсома, она хотела присутствовать на встрече. Между Урсулой и Полом существовало известное понимание. Эта история привлекала их обоих в той же мере, в какой тревожила меня. Я вспоминал слова Пола, сказанные об Урсуле, – «Избавься от нее!» – и они казались мне напыщенными, чересчур патетичными. Урсула явно затронула в нем какую-то струнку. Он наверняка ее хочет. Они разговаривали друг с другом так, как будто меня здесь не было.

– Я не уверен, что нам нужна сестра, – говорил Пол. – Может быть, в истории участвуют только они двое. Двое сирот. Двое людей без семейных связей, у которых больше никого нет.

– Так более романтично, – согласилась Урсула. – Если у тебя нет никаких родственников, возникает романтическое чувство, что ты сражаешься один против всего мира, сам устраиваешь свою жизнь, и когда ты находишь того, кого любишь, то это чувство подчиняет тебя без остатка.

– Но разве это не компенсация за предыдущее одиночество? А у вас все эмоции направлены в одну сторону.

– А что в этом плохого? – спросила Урсула. В ее тоне слышался вызов, который, как я знал, адресован мне. Теперь Пол оказался в своей стихии.

– Мой опыт говорит о другом. У меня как-то была подружка, у которой не было родственников. Она была так погружена в себя, что была неспособна отдаться кому-либо. Я имею в виду не секс, а эмоционально. Для нее было очень трудно кого-либо полюбить. Может, я и сам в некоторой степени такой.

Урсула улыбнулась.

– Тогда почему бы вам не скопировать нашего героя с себя?

– Нам грозит опасность, что герой будет выглядеть слабой личностью, – заметил я. – Выходит, что он ничего не может решить сам, а полностью полагается на нее.

– Я не согласна, – возразила Урсула.

– И я тоже, – добавил Пол. Я остался в меньшинстве.

– Посмотрим, что скажет Джо. В конце концов, платит-то он.

Днем в пятницу я с нетерпением предвкушал выходные. Но к вечеру ждал их наступления со страхом. Дело в том, что между тремя и семью часами пришло второе письмо «Всем, кого это может касаться». Я подобрал его вместе со стопкой поздней почты, сваленной в коридоре около выхода на улицу. Письмо, напечатанное на листке белой бумаги, гласило:

«Ты уйдешь от расплаты».

Должно быть, опечатка, и нужно читать: «Ты не уйдешь от расплаты». Я стоял в коридоре и перечитывал послание снова и снова. Смысл был ясен, но что все это означает? Я сложил письмо и сунул в карман брюк.

Я ничего не понимал. Может быть, письмо прислала та безымянная проститутка? Но зачем ей это писать? Она хотела сказать, чтобы я не волновался, что полиция никогда не узнает правду? Или – не волнуйся, я не собираюсь шантажировать тебя. Пугающее утешение, предсказание того, что никогда не случится. Я не стал показывать письмо Урсуле.

В восемь вечера мы отправились на предварительный просмотр нового фильма. Почти все время Урсула держала меня за руку. Это была комедия о семье, где власть захватывают домашние животные. Фильм понравился Урсуле. После кино я отказался идти в мексиканский ресторан, и мы решили пойти в «Империал-Гарденз».

По случайному совпадению мы сидели за столиком, где я обедал с Алексис за несколько дней до того, как она ушла. Урсула пребывала в хорошем настроении. Судя по всему, меню ресторана было ей хорошо известно. Она заказала некоторые блюда, которых вообще не было в английском меню – какие-то японские лакомства, о которых знают только японцы. Когда мы уходили, официантка спросила, понравился ли нам обед. Мы ответили – да.

– Тебе понравился стол? – спросила Урсула.

– Чудесно, – ответил я, не поняв толком, что она имела в виду.

– Мадам пожелала заказать его, – пояснила официантка.

Когда я спросил Урсулу, почему она выбрала именно этот столик, она ответила: «По сентиментальным причинам».

Мы ехали домой каждый на своей машине. У меня снова не было понятия, что творится у Урсулы на уме. Ее секреты больше не были таинственными или возбуждающими, они больше не соблазняли, а отделяли меня от нее. Казалось, что мы достигли точки возврата, за которой нет пути назад. Или, скорее, я достиг этой точки.

Той ночью мы занимались любовью, и нам было так же хорошо, как всегда. С технической точки зрения. Но я утратил глубинное ощущение обладания ею. Во время оргазма мы все равно были отделены друг от друга. Сексуальное влечение покинуло нас.

В субботу утром я отправился в агентство по продаже недвижимости, чтобы подписать бумаги и передать чек за дом на пляже. Это был великий момент. В моей голове как будто открылась дверь прямо к океану. И все благодаря убийству Фелисити. Может быть, циничная мысль, но это факт. Тот, кто убил ее, подарил мне свободу. Я положил ключи от дома себе в карман – два комплекта.

Женщина-агент по продаже недвижимости дала мне имя и адрес человека, который разводил японских сторожевых собак. Может быть, в своей новой жизни я заведу собаку. Собака – друг человека. Без всякой причины я вспомнил о фильме, который смотрел предыдущим вечером, – где собака становится главой семьи.

Когда я вернулся, мотоцикл Урсулы стоял рядом с домом. Она хотела взять меня покататься. На ней был кожаный костюм. Она вручила мне мой шлем.

– Нам обоим будет очень хорошо.

– Что-то мне не хочется.

– Ну, давай!

– Может, попозже?

– Слушай, я хочу ехать сейчас и чтоб ты поехал со мной. – Она обняла меня. – Я так люблю тебя!

– Я тоже люблю тебя. Я просто не хочу сию минуту ехать кататься.

– Правда? Ты в самом деле меня любишь? Тогда поехали. Можешь вести мотоцикл, если хочешь.

– Нет уж, увольте.

– Я так люблю тебя, что не собираюсь просто так отпускать тебя, не получив ответной любви.

– Езжай себе с богом.

Урсула посмотрела на меня. Печальный, печальный взгляд. Затем села на мотоцикл и завела мотор. Бросив на меня взгляд через плечо, она прибавила газу и поехала к дороге. Что с ней творится? Когда она выехала на дорогу, я заметил, что она не надела шлем. Он лежал на гравии, как блестящая отрубленная голова.

Я бросился к своей машине и поехал за Урсулой вдогонку. Выезжая на Бенедикт, я едва разминулся со встречным микроавтобусом. Я должен остановить ее! Я слышал пулеметный треск выхлопа ее мотоцикла, направлявшегося по каньону к бульвару Сансет.

Внезапно я услышал грохот примерно в четверти милях впереди. Оказавшись на развязке шести дорог у отеля «Беверли-Хиллз», я понял, что все кончено. Я увидел Урсулу в десяти ярдах от мотоцикла, который все еще тарахтел, лежа на боку перед грузовиком.

Четыре или пять человек подбежали к Урсуле раньше меня. Она лежала на дороге, раскинувшись так, как будто ее изнасиловали. Ее лицо было искажено от боли. Я нагнулся над ней. Она увидела меня.

– Теперь ты будешь свободен, – прошептала она. Я услышал, как кто-то сказал: «Эти девчонки – сумасшедшие. Гоняют на мотоциклах, с которыми не могут справиться».

Я наклонился и поцеловал ее. У нее во рту была кровь. Полицейский оттащил меня от нее.

– Вы знаете ее?

– Да, – солгал я. Я не знал ее.

Ее глаза закрылись. Вот и все, – подумал я.

 

СЧАСТЬЕ

– Это настоящее чудо, – заявил мне доктор в клинике. – Видно, кто-то на небесах очень ее любит.

У Урсулы были сломаны две небольшие кости в левой руке и разбито лицо, но не слишком сильно. Ей наложили несколько швов, но в пластической хирургии не было необходимости. Увидев у нее во рту кровь, я решил, что повреждены легкие, но на самом деле она просто прокусила язык. Все ее тело было в синяках. Но грудь была не повреждена, я имею в виду – физически.

Урсула была в состоянии шока. У нее обнаружились небольшие провалы в памяти. Например, она не могла вспомнить, куда ехала на мотоцикле. Не могла вспомнить ссору перед домом. Не помнила, как упрашивала, требовала, чтобы я ехал с ней. Она считала, что авария случилась ночью, когда она ехала к кому-то в гости.

– К кому? – спросил я. – К кому ты ездишь по ночам?

Она взглянула на меня из-под пластырей и бинтов.

– Не знаю.

В другой раз она сказала, что возвращалась домой после встречи с кем-то. Она осознавала наличие провалов в памяти, и чтобы скрыть смущение, сочинила две эти гипотезы. По крайней мере, я так считал.

Я глядел на нее, пока она дремала в своей палате в Уэствудской клинике. Телевизор был включен, но работал без звука. Урсула спала, одновременно бодрствуя. Сейчас она казалась другой – не только потому, что была тихой, менее разговорчивой, или потому, что ее лицо было скрыто под бинтами – сам ее дух претерпел изменения. Она казалась женщиной из какой-то другой жизни. Это была не та женщина, которая совершила то, что совершила Урсула. Это была новая личность, инвалид, нуждающийся в уходе. Были моменты, когда я чувствовал себя водителем грузовика, в который она врезалась, человеком, который стал ответственен за ее состояние, за ее судьбу. Человек, который не сумел ее убить.

– Я что, кастрировала тебя? – вдруг сказала она. Я засмеялся, не поняв, что она имела в виду. Но после трех или четырех визитов в больницу, обычно вечером, после работы в офисе, я начал понимать. Я вел себя по-другому, более скованно и с меньшей решимостью. Вероятно, ей я тоже казался изменившимся, как и она – мне. По правде говоря, я тоже чувствовал себя другим человеком. То, как я посещал ее, приходил, немного сидел с ней, затем уходил, – все это заставляло меня думать о себе как о постороннем человеке.

Не я, а он. Он остановил машину, а не я остановил машину. Он держал ее за руку, а не я. Он осторожно целовал ее, боясь причинить ей боль. Он помнил ссору и ее последствия. Он помнил, как за один вечер на ее щеке вырос синяк. Он видел, как менялись его очертания и цвет, как будто в результате какого-то процесса внутри ее головы. Виновата она. За все отвечает она. Это был ее синяк. Не его. Не мой.

Я понимал, что пытаюсь таким образом избежать чувства вины, хотя и не был виновен. Вина, – знал я от Фелисити, – это товар. Люди покупают его, передают другим, платят за него. Я решил, что причины амнезии Урсулы точно такие же. Она не хотела прямо признаваться: «Знаешь, я пыталась покончить с собой».

На второй неделе пребывания Урсулы в больнице я понял, что эта авария сняла с моих плеч тяжелое бремя. Сейчас за Урсулой ухаживали другие люди. Я же сделал умный ход и стал посредником – между ею и собой.

Я испытывал к Урсуле огромную нежность – и не только когда сидел рядом с ее кроватью. Я тянулся к ней, когда она погружалась в молчание. Я рассказывал ей о делах в офисе, и неважно, закрыты были ее глаза или нет. Пластыри и бинты снимали с нее один за другим. Наконец, стали видны шрамы. Маска была снята.

Я не слышал никаких новостей о расследовании убийства Ларри Кэмпбелла, и ничего не говорил о нем. Урсула не спрашивала. Я принес ей книги, которые считал ее любимыми, и она была рада, приветствуя их как старых друзей. Когда я принес ей книгу стихов, покрытую пеной из огнетушителя, Урсула поцеловала ее обложку.

Но я открыл, что нежность может быть опасна, так же, как опасно просовывать голову между прутьев клетки. Ты не можешь быть уверен, как поведет себя зверь, даже если у тебя самые лучшие намерения. Однажды вечером я принес Урсуле тарелку ее любимой гвакамолы. Она взглянула на меня.

– Ты встречаешься с Барбарой? – спросила она.

– Нет. А что? – Я был встревожен вопросом. Я не видел Барбару, только говорил с ней пару раз по телефону.

– А как твоя сексуальная жизнь?

– Никак. В чем дело?

– Я дразню тебя. Когда лежишь тут в одиночестве много дней подряд, твой ум начинает вытворять фокусы. Я выдумываю про тебя разные истории. Что мне еще остается делать?

– Скоро ты выйдешь отсюда.

– Да. Но знаешь, на самом деле я не стремлюсь к этому.

Мои воспоминания о нашей с ней жизни изменились. Или, может быть, сейчас, когда физически мы были разделены, я выборочно вспоминал только счастливые моменты наших отношений. Я постепенно начал обживать дом на пляже. У меня уже были матрас, телефон, бритва, чашка и тарелка. Забыв о кошмарном доме в Ла-Сьело, я вспоминал, как нам было весело вдвоем, шутки, теплые поцелуи, долгие объятья, и, самое главное, ее улыбку. Сколько раз я видел, как ее бледная маска искажалась и морщилась от удовольствия! Теперь, когда я думал об этом, Урсула не всегда казалась мне той неподвижной фотографией из книги Хелмана. Ее черно-белое застывшее лицо то и дело двигалось и становилось цветным.

Урсула улыбнулась, когда я вошел в ее палату. Шла третья неделя ее пребывания в клинике. Я потерял счет дням. Она написала название книги, которую хотела прочесть. Элисон Лурье, «Город Нигде». Она сказала, что книгу не переиздавали, но я могу найти ее в магазине «Бук-Сити» на бульваре Голливуд. Я не стал говорить ей, что безумно занят и даже не могу помыслить о том, чтобы потратить два часа, если не больше, на поиски книги.

– Если я не найду ее, может быть, принести что-нибудь другое?

– Может быть, немного счастья.

– Посмотрим, что у меня получится.

– Для этого и нужны мужчины, – сказала Урсула, и ее глаза неожиданно заблестели. – А ты – мой мужчина, нравится тебе это или нет.

Я взял ее руку и поцеловал.

– Иногда мне кажется, что ты ведешь какую-то игру, – сказала она.

– Игру? Какую игру? – То, во что она меня втянула, едва ли можно было назвать игрой.

– Игра, где тебе не нужно ничего делать. Тебе не надо совершать никаких движений. Ты просто следишь, как кто-то другой делает все ошибки.

– Это нечестно, – сказал я.

– Разве?

Выйдя из ее палаты, я увидел мужчину, стоявшего в коридоре с букетом цветов. Я видел его раньше, но не мог вспомнить где. Лет пятьдесят, лысеющий, похожий на учителя или ученого.

– Как она? – спросил он. У него был европейский акцент.

– Ей повезло. Скоро она будет в порядке.

– Я се друг, Ласло Ронай.

Теперь я вспомнил его. Это был тот тип, с которым она встречалась в «Ребекке» несколько недель назад, когда все еще только начиналось. Я тогда подсмотрел их встречу.

– Как вы узнали об аварии?

– Она позвонила.

Я хотел спросить его, что их связывает.

– Сейчас ей нужны друзья.

– Она знала, что должно произойти что-то подобное.

– Откуда она знала?

– Я ей сказал.

– Вот как?

– Она приходила ко мне за консультацией.

– Вы психиатр?

– Предсказатель. Мне все стало ясно.

– Я не уверен, что это был несчастный случай, – сказал я. Похоже, этот тип имеет над ней какую-то власть.

– Вы хотите сказать, что она пыталась убить себя?

– Может быть. Мне кажется, что если вы говорите кому-то, что с ним должно нечто случиться, и он вам верит, то есть возможность, что он сам устроит это событие.

– Вы хотите сказать, что я несу ответственность за случившееся?

– Я хочу сказать, чтобы вы подумали об этом, если вы ее друг.

Я покинул его и пошел прочь. Я мог бы расспросить его об Урсуле. Он должен знать многое. Но мне этот человек не понравился. Или просто мне не понравилось, что у нее есть другие знакомые мужчины? Я ревнив.

Я обрел радость в том, чтобы наблюдать рассвет над океаном. Я просыпался рано утром, выходил на веранду и смотрел, как начинается день, прежде чем ехать в офис. Однажды в свете раннего утра я увидел двух девушек. Они шли по пустынному пляжу, смеясь и целуясь. Я подумал – какие страсти они испытывают в своей жизни? Они остановились точно на том месте, где мы с Урсулой занимались любовью той темной, холодной ночью, и немного постояли, разговаривая, потом пошли дальше. Эта картинка вспоминалась мне весь день. Живя с Урсулой, я стал таким самопоглощенным, что перестал видеть других людей, думать о них. Мы изгнали их из своей жизни.

Ночью, лежа на своем матрасе в лунном свете, прислушиваясь к шуму океана, я скучал по ней. Я скучал по ее теплу. Однажды ночью мне стало так тоскливо без нее, что я приехал к ней домой в три часа ночи. Я лег на ее кровать, глубоко вдыхая ее запахи, запахи ее духов. Засыпая, я держал ее купальный халат.

Затем я увидел, что на ее автоответчике мигает красная лампочка. Кто-то оставил послание и ждал, когда его прослушают. Я подумал о розыгрыше Пола, о приглушенном голосе, вспомнил странное, противоречивое письмо: «Ты уйдешь от расплаты». Я промотал кассету, чтобы прослушать сообщение, и услышал ее голос. Это было послание не ей, а от нее.

Может быть, оно было адресовано не мне, а всем, кого это может касаться. Послание было длинным. Целый рассказ.

«Мой отец любил кладбища. Когда в детстве он брал меня куда-нибудь на каникулы или выходные, мы всегда посещали ближайшее кладбище, как будто это был храм или мавзолей. Отец считал, что кладбища очень поучительны. Он любил разыскивать знакомые имена, и поражался тому, как долго живут люди. Он любил рассказывать мне, что мужья и жены часто умирают в течение года друг после друга. Тот, кто переживал супруга, не мог вынести одинокой жизни.

Я помню, однажды мы побывали на кладбище, расположенном на утесе где-то на побережье Мэна. Я ни за что в жизни не вспомню название этого места. Но я помню, что пока мы закусывали в старом ресторане в ближайшей рыбацкой деревушке, бушевал ужасный шторм. Когда он кончился, мы поднялись по тропинке на покрытую травой вершину утеса. В ясном голубом небе плыли черные тучи, напоминающие о пронесшейся буре. Ослепительно сияло солнце. Мох, покрывавший утес, отсырел от дождя, но воздух был горячим. Во время обеда в небе что-то переменилось. Поединок между черными тучами кончился. Воспоминания о том небе позже связались у меня в уме с «Грозовым перевалом», а затем, по ассоциации, с «Джен Эйр». Конечно, на йоркширских болотах нет моря и утесов, но там было кладбище, и этого мне хватало.

На вершине утеса отец показал мне могилу со странным надгробием. Две переплетенные мраморные фигуры. Невозможно было определить, кто мужчина, кто женщина. У фигур не было никаких признаков пола.

Надпись внизу гласила: «Все ради любви». Два имени – Элис и Генри – говорили вам все, что вы хотели узнать. Как ни странно, они умерли в один день. Отец сказал, что, очевидно, они убили друг друга.

Неподалеку двое мужчин копали могилу, и мы подошли посмотреть. Черные тучи ушли, и отец надел свои темные очки. «Однажды я тоже окажусь в такой яме». Внезапно мне захотелось плакать. «Не волнуйся, дорогая, это случится нескоро». Он поцеловал меня в лоб. Но непоправимое свершилось. Когда однажды я получила известие о его смерти, мне не хотели говорить, что он умер в кровати с девушкой. Очевидно, во время полового акта у него произошел сердечный приступ. Эта девушка несколько дней была в истерике, зная, что все станет известно ее мужу и родителям. Она думала, что ее будут судить за убийство. Я хотела поговорить с ней, но ее муж не позволил мне.

Смерть отца означала, что у меня не осталось никого в мире. Хотя я редко приезжала к нему, этот безжалостный факт доводил меня до слез всякий раз, как я думала об этом. Я проклинала отца за то, что он бросил меня. Я проклинала его за то, что он бросил мою мать, кем бы и где бы она ни была. Я проклинала и ее за то, что она не приехала и не организовала похороны.

Я знала, что отец хотел, чтобы на его могиле установили такое же надгробие, как на том кладбище на утесе. Я пошла к каменщику, и на основе моих смутных воспоминаний он сделал несколько набросков, но я никак не могла решить, какой из них выбрать.

Сами похороны от начала и до конца были полной нелепицей. Мне не хватало организаторских талантов. Я проштудировала записную книжку отца, чтобы разыскать его знакомых, но не имела понятия, кого из них он любил, а кого нет, кто значил для него что-нибудь и кто хотел бы знать о его смерти. Кроме того, я не могла заставить себя связаться с какой-либо из его любовниц.

На похороны, состоявшиеся на мрачном кладбище в пасмурный день в унылом пригороде Портленда, пришли только двое мужчин, друзья моего отца, и его приходящая домработница. Все это время я чувствовала дурноту. Я покрасила волосы в светлый цвет, надела широкополую красную шляпу, в которой когда-то ходила на скачки, и надела самое яркое вечернее платье. Должно быть, я выглядела как одна из подружек отца.

Потом мы все пошли в бар и заказали бутылку французского шампанского и сандвичи на тостах. Вино было теплым. Бармен сказал, что поставит его в холодильник, если мы оценим вино в достаточной степени. И нам пришлось пить шампанское с кубиками льда, набитыми в высокие бокалы. Я больше никогда не видела никого из этих людей. И я никогда не приходила на могилу отца с цветами и вообще. Однако я заказала надгробие с выбитым на нем именем и датами рождения и смерти. Когда каменщик спросил, какую выбить надпись, я смогла придумать только «Все ради любви».

Запись кончилась. Должно быть, Урсула сочинила и записала послание, намереваясь совершить самоубийство. Я подумал о несчастных, бездушных похоронах моей матери в Форест-Лаун. Я подумал о предстоящих похоронах Урсулы, пытаясь представить их. Я жалел о собственном отце. Кажется, я плакал.

 

СПОКОЙНОЙ НОЧИ

– Дай мне руку, – Урсула взяла ее и засунула пальцы себе в рот, вымочив их в своей слюне.

– Потри меня. – Она положила мою руку на простыни. Затем откинула их и раздвинула ноги.

– Пожалуйста. Я не могу это сделать сама. Помоги мне.

Я засунул руку под ее больничный халат. Моя ладонь скользила по ее обнаженному бедру вниз. Когда я прикоснулся к ее паху, она вздрогнула, как будто я порвал ей кожу. Я гладил ее так, как она это любит, глубоко засовывая в нее пальцы, затем медленно вытаскивая их, двигая ими по кругу. У нее возникло ощущение, что внутри нее сидит существо, продолжение человека, понимающего ее.

Она плакала. Из ее глаз катились слезы, как будто влага, скопившаяся внутри, выходила, как мыльная пена, наружу, пока я ее гладил. Она вскрикнула и начала дрожать. Я накрыл ее промежность, успокаивая. Она ничего не говорила. Рот открылся, губы шевелились, но она не произнесла ни слова.

Я хотел лечь к ней в кровать. Я хотел обнять ее, любить ее, сказать, как я скучаю без нее, как она мне нужна. Не знаю, хватило бы у меня храбрости на это. В дверь постучали. Я убрал руку. Вошла медсестра.

– Она спит?

– Дремлет, – сказал я.

– Вам лучше уйти, – медсестра улыбнулась мне. Я старался не показывать ей свою мокрую руку, и поднимаясь, взял газету со столика, держа ее перед собой, чтобы скрыть, как у меня встал.

Урсула открыла глаза.

– Возвращайся поскорее.

– Конечно.

Я ушел, не поцеловав ее. Медсестра открыла передо мной дверь. Я оставлял Урсулу в тюрьме.

Когда я вышел из больницы, солнце уже заходило. Чувствуя себя неудобно, я сел в машину. У меня между ног по-прежнему было тесно. Я хотел женщину. Я смотрел, как две медсестры выходят из больницы. Они смеялись. Я хотел их. Тут же. Мне хотелось выйти из машины, подойти к ним и пригласить их поехать ко мне домой. Взять их обеих в кровать, зарыться в их плоть, целовать два рта сразу, чувствовать прикосновение четырех скользких рук, расчленить их, сустав за суставом.

Я включил передачу и поехал на пляж. Проезжая поворот на Палисэйдз, я затормозил, ожидая просвета в потоке транспорта. Неожиданно я развернул машину, хотя это было запрещено, и помчался к дому Барбары – к Барбаре. Ее могло не быть дома. Вероятно, стоило предварительно позвонить. Но зачем? Ведь я уже приехал.

Я остановил машину перед домом. В кухне горел свет – хорошо, она дома. Я позвонил и стал ждать.

Дверь открыла не Барбара, какая-то другая женщина. У нее в руке был бокал вина. Я не знал ее.

– Барбара дома?

– Она на кухне. Готовит обед.

– Мне надо повидаться с ней.

– Подождите минутку. Вы кто?

– Я ее друг.

Я прошел за женщиной на кухню. Барбара процеживала рис. С ней был мужчина. Может быть, муж или любовник женщины, встретившей меня.

– Мэсон! – Барбара была удивлена и рада. – Что такое? – Какие-то нотки в ее голосе насторожили меня.

– Я хочу поговорить с тобой. У тебя найдется минутка?

– Да, только я…

– Пожалуйста.

Барбара передала рис своей подруге. Прежде чем она успела представить меня своим гостям, я схватил ее за руку и вытащил их кухни в спальню.

– В чем дело, Мэсон? Что произошло?

Я закрыл дверь в спальню, обнял ее и поцеловал. Она перестала что-либо соображать, когда мой язык оказался у нее во рту. Я тискал ее грудь под пластиковым передником.

– Я хочу тебя.

– Но мы не можем.

– Они немножко поживут без нас.

– Сюда могут зайти.

– Тогда пусть смотрят.

Я положил руку Барбаре на юбку. Она начала раздеваться. Я расстегнул ширинку. Она сняла с меня пиджак. Я потянул передник через голову. Нам обоим казалось, что все происходит слишком медленно. Тогда мы отстранились и разделись самостоятельно. Затем упали в постель, погрузившись друг в друга.

Все мысли об Урсуле исчезли. Сейчас я хотел Барбару. Только Барбару. Я так привык к темным волосам на лобке, что совсем забыл ее мягкий светлый пушок. Он был свежим, новым для меня. От Барбары пахло орехами, ее запах совершенно не походил на запах Урсулы.

Я понял, что Барбара похудела в бедрах. Ее живот тоже казался более плоским, пупок выделялся сильнее, чем раньше. Ее груди не уменьшились в размерах, но не так свисали вниз. Я испытывал необычное чувство новизны, словно в первый раз занимался с ней любовью.

Она стала другой. В ее движениях было меньше расчета, больше непринужденности. В иные мгновения казалось, что она не знает, что делать дальше, каким видом секса заниматься. Я перевернул ее на кровати и вошел в нее сзади. Ее голова крепко прижалась к подушкам в изголовье кровати. Светлые волосы исчезли, скрытые подушками. Я слышал приглушенные восторженные вопли.

Я ждал, что кто-нибудь постучит в дверь. Не знаю, сколько времени мы провели в спальне, но никто не постучал.

– Я не могу бросить гостей, – сказала Барбара.

– Я опять хочу тебя.

– А я хочу тебя. Но сейчас не могу. Может, позже. Ты останешься обедать?

Я улыбнулся при мысли, что мы трахались до умопомрачения, а теперь рассуждаем, остаться ли на обед.

– Я должна выйти к ним.

Барбара подняла свое липкое тело с кровати и начала поспешно одеваться.

– Не надевай лифчик.

– Хорошо.

Я тоже начал одеваться. Барбара вышла из спальни, приоткрыв дверь и проскользнув в щель. Она не хотела, чтобы ее друзья заглянули в спальню и увидели меня.

Через несколько секунд она полуодетая вернулась в спальню.

– Они уехали, – сказала она и протянула мне записку:

«Не хотим портить вам вечер. Позвоним завтра».

– Что они могли подумать?

– Не все ли тебе равно?

– Мы обошлись с ними довольно грубо, тебе не кажется?

– В конце концов мы можем пообедать вдвоем.

Барбара рассмеялась.

– Пошли.

Мы обедали на кухне молча. Мы не знали, какие слова говорить. Барбара хотела сказать: «Возвращайся и живи со мной». Но я не знал, чего мне хотелось. Я знал только, что хотел жить в доме на пляже.

После обеда Барбара начала было мыть посуду, но я обнял ее и оттащил от мойки. Мы вернулись в постель и на десерт имели друг друга.

После этого я спал таким глубоким сном, какого не мог припомнить. Проснувшись, я подумал, что нахожусь с Урсулой. Но кофе мне в постель принесла Барбара.

– Хорошо поспал?

– Великолепно. Просто великолепно.

– Я где-то читала, что когда человек приговорен к смерти, то в ночь перед казнью он спит как ребенок.

– Правда? Я в это не верю.

– Так было написано. Но наверняка никогда не знаешь, правда?

– Надеюсь, что нет, – ответил я и почувствовал, как все тревоги вернулись ко мне. Я не стал назначать дату нового свидания с Барбарой, и она не настаивала. Я поцеловал ее на прощанье, как делал много раз до того.

– Будь осторожнее со мной, – сказала она, став рядом с машиной, когда я открывал дверцу.

– Я осторожен. Может быть, это мой недостаток. Иногда я чересчур осторожен.

– Я очень простодушная, и ты это знаешь. Я очень легко верю людям. Я всегда искренна.

– Ты хочешь сказать, что я неискренен?

– В каком-то смысле – да. Ты очень опасный человек. С тобой я теряю самоконтроль. Я не люблю чувство – терять власть над собой. Возможно, я чересчур провинциальна.

Я снова поцеловал ее, затем сел в машину, помахал рукой и поехал. Барбара права. Но так трудно быть осторожным, когда не совсем представляешь, чего же ты хочешь. Поворачивая на дорогу, я испытывал чувство, что за мной следят. Снова чувство вины.

Офис стал для меня кошмаром. Сколько дел скопилось, столько звонков нуждались в ответе, столько встреч назначено, столько бумажной работы! Диана кое-как справлялась с делами, но и она выбивалась из сил. Мне не хватало Урсулы.

Примерно в одиннадцать зашел Джо Рэнсом. Я был удивлен, увидев его. Он был удивлен, увидев мое удивление. Оказалось, что мы назначили встречу еще неделю назад, но я забыл. Такого со мной почти никогда не случалось. Я не забывал о назначенных встречах. Я подумал, не забыл ли я после несчастного случая с Урсулой еще о каких-нибудь делах. Мне сразу стало ясно, насколько я полагался на нее.

– Я очень рад тем, как идут дела с «La Belle Dame», – сказал Джо. – Наш Пол – потрясающий писатель.

Джо начал вдаваться в детали сценария, но я не мог сосредоточиться. Он сказал, что решил остановиться на названии «Безжалостная».

– Я хочу, чтобы это выглядело детективной историей, – сказал он, – а не коммерческой мурой.

Вероятно, он был прав.

– Что случилось с Галой?

– Она попала в аварию, но сейчас в полном порядке, – ответил я, разозлившись.

– Что, задело за живое? – засмеялся Джо. Что-то взорвалось у меня в голове, и я ударил его по щеке. В тот момент мне казалось, что он ударил меня первым. Он упал навзничь, и я сразу пожалел о случившемся. Но было уже поздно.

Джо встал и приблизился ко мне. Кроме нас, в кабинете никого не было. Дверь в приемную, где сидела Диана, была, слава Богу, закрыта. Гадство. Только не еще одна драка! Джо потрепал меня по щеке. Я вздрогнул.

– Я был неправ, Мэсон. – Он достал из кармана пузырек и отправил в рот пилюлю. – Знаешь, когда я учился в колледже, я влюбился в одну девушку. По крайней мере, я так думал. Я подрался с другим парнем из-за нее и оказался в больнице. Тогда я поклялся никогда – никогда! – не драться из-за женщины. Никакая баба этого не стоит. Обращай все ссоры в шутку. Иначе, прежде чем ты поймешь, что происходит, ты потеряешь над собой контроль.

А потом станешь удивляться – чего было волноваться? Тебе не приходилось смотреть на женщину, с которой ты встречался пять лет назад? В такие моменты поражаешься – что ты тогда в ней находил. Я придерживаюсь простого правила: трахайся с тем, кто у тебя есть сейчас. Завтра это будет кто-то другой.

Джо был жуткий болван. Если бы я рассказал ему историю своих отношений с Урсулой, у него бы поседели волосы. Теперь я понимал, почему Урсула ненавидит его. Она была права. Сейчас я видел его ее глазами.

Я почувствовал прилив симпатии к Урсуле. Когда я ударил ее, это был жест отчаяния. Когда я ударил Джо, то сделал это из презрения.

После того, как Джо ушел, я позвонил в клинику. Я хотел сказать Урсуле что-нибудь приятное, сказать, что понимаю ее чувства. Телефон в ее палате все звонил и звонил. Я почувствовал нетерпение. Наконец, мне ответила телефонистка на коммутаторе.

– Она не берет трубку, – объяснил я.

– Если вы подождете секунду, я соединю вас с доктором, – ответила телефонистка.

Я почувствовал, как по коже бегут мурашки. Что случилось? Она сделала новую попытку самоубийства. Я так и знал. Она покончила с собой.

– Говорит доктор Флеминг.

– Я – Мэсон Эллиотт, наниматель миссис Бак-стер, – зачем мне понадобилось так представляться? Но что я мог сказать? Что я ее любовник, ее сообщник в преступлении?

– Миссис Бакстер покинула нас этой ночью. Примерно в девять или полдесятого. Если вы знаете, где она может находиться, пожалуйста, заставьте ее связаться со мной или с кем-нибудь в больнице. Она не оплатила счет.

 

ПИСТОЛЕТ

Девять часов предыдущего вечера. Я занимаюсь любовью с Барбарой. Полдесятого. Урсула сбежала из больницы и отправилась домой. В десять вечера она позвонила в дом на пляже. Никого не застав, позвонила в офис. Одиннадцать вечера. Она поехала к Барбаре и видела нас – например, через окно спальни. Или на кухне. Я так и знал, что кто-то следил за нами. Гадство.

В офисе на автоответчике ее послания не оказалось. Я позвонил ей домой. Никто не отвечал. Автоответчик молчал. Никаких рассказов о смерти ее отца. Ничего.

Когда Диана задала невинный вопрос, как здоровье Урсулы, я ответил, что она в полном порядке. Затем позвонил Оз – но не насчет Урсулы, а чтобы сообщить мне последние новости по делу Ларри Кэмпбелла. Очевидно, теперь подозреваемым номер один стала жена Ларри. Новая гипотеза гласила, что она приехала в мотель и убила его. Или, например, узнала о его связи и наняла кого-то, чтобы убить его. Странно. Именно такую гипотезу я сочинил насчет Фелисити.

Примерно в одиннадцать часов я начал разговаривать сам с собой. Расхаживая кругами по кабинету, я дважды покормил рыбок, не отвечал на звонки, и, наконец, подумал, не поехать ли просто к ней домой, повидаться с ней, не оттягивая объяснение. Я знал, что она дома, и, вероятно, ждет меня.

Пусть катится к черту. У меня есть право встречаться с Барбарой. Какого хрена она будет диктовать условия? Если хочет покончить с собой – пожалуйста. На долю секунды я пожалел, что ей это не удалось.

Диана вошла в кабинет со свертком, принесенным рассыльным. Что в нем – бомба? Я развернул сверток. Внутри лежала книга, присланная из «Бук-Сити». В каком-то смысле это действительно была бомба. Книга называлась «Город Нигде», автор – Элисо Лурье, та самая книга, которую Урсула просила меня принести вчера, а тем временем заказала ее сама. Что она пыталась этим сказать? Повод приехать к ней? Или какое-то предупреждение? Столько всего, что она делала, было зашифровано! Я решил ничего не делать, но мне ужасно не нравилось, что я не способен разобраться в ситуации. Все происходящее вело меня к факту, что я в каком-то смысле виноват перед ней. Это было нехорошее ощущение.

После полудня я встретил на стоянке Кэт. – Почему такой печальный? – спросила она. Раньше я не хотел говорить с ней, но сейчас мне был нужен слушатель-женщина. Кроме того, в лице Кэт я имел психотерапевта. Мне не терпелось разыскать ключи к поведению Урсулы, возможно, получить какой-нибудь совет, хотя бы предположение. Разговор с Полом не помог. Повинуясь внезапному побуждению, я пригласил Кэт пообедать.

– Мне хочется обсудить с тобой одно дело.

Она колебалась, не понимая, что означает это приглашение.

– У меня назначена встреча, – сказала она.

– Жалко.

– Но я могу ее отменить, – она прикоснулась к моей руке.

Мы отправились в «Империал-Гарденз». Пока мы не пришли туда, я не думал об иронии, заключавшейся в таком выборе. Было еще рано. Столик, где я сидел с Урсулой, был свободен. Я колебался. В известном смысле я искушал судьбу. Официантка-японка улыбнулась мне. Вероятно, она меня вспомнила. Я задрожал. Что за черт! Нет, просто кондиционер весь день включен. Решив быть с Кэт откровенным, но не называть Урсулу по имени, я изложил ей суть дела.

– Теперь ее поведение становится непредсказуемым, и я хочу знать, что мне делать. Вряд ли нам с ней удастся спокойно сесть и все обсудить.

– Дело вот в чем. И поверь мне, не имеет никакого значения, что она женщина. Мужчины реагируют точно таким же образом, когда тот, кого ни любят, не отвечает на любовь так, как они хотят. В них копится гнев и даже ненависть, которая направлена на объект их любви. Но это длится недолго. Ненависть быстро обращается на третье лицо, независимо от того, оправдана ли ревность или нет.

– Почему? А если нет никакого третьего лица? И она знает, что никого нет и быть не может.

– Ей нужно найти кого-то другого, потому что если она и дальше будет ненавидеть тебя – объект своей любви, если хочешь – то это будет равносильно признанию, что ты не достоин ее любви. А в таком случае это отразится на ее выборе, на ней самой, это будет означать, что она сделала ошибку. А любовь не признает ошибок.

– Так что она ищет кого-то другого.

– Именно. В принципе – это Эдипов комплекс.

– Эдипов комплекс? Я думал, что он относится к родителям и детям. Дети и их матери.

– В твоем случае основа точно такая же. Девушка, очень сильно привязанная к отцу, видит в матери соперницу. Это особенно хорошо проявляется при вторых браках, когда мачеха становится объектом ненависти. Так что «мама» в одной или в другой форме становится лишней, и от нее надо как-то избавляться. В любовных делах действует тот же самый принцип.

В ее словах имелся смысл, и, если вспомнить Фелисити, очень важный смысл. Вероятно, Урсула ненавидела бы ее, если бы та была жива. Какое-то мгновение она ненавидела Диану. Теперь она обратит свой гнев на Барбару. Что-то вроде цепной реакции.

– И что с этим можно поделать?

– Одно из двух. Ты можешь попробовать убедить ее, что ее ревность не имеет никаких оснований. Или прекрати с ней встречаться, объяснив почему. В любом случае это будет длительный процесс. И если ты ее не любишь…

– Люблю. – Неужели?

– Об этом можешь судить только ты сам.

Я принялся за обед. В противоположном конце ресторана открылась дверь в одну из отдельных комнат, и из нее вышли мужчина и женщина. Это были Пол и Урсула.

Откуда ей известно, что я буду здесь? Никто этого не знал. Даже Диана. Она сошла с ума. Кроме того, черт возьми, чем она занималась с Полом?

– Что такое? – Кэт поняла, что что-то произошло.

Я был парализован. Пол увидел меня и помахал рукой. Урсула же, увидев меня, никак не отреагировала. Что она подумала про нас с Кэт?

Пол остановился у нашего столика. Он был ни капельки не смущен. Я смотрел на Урсулу. Она улыбалась с отсутствующим видом, пока я представил Кэт и Пола друг другу. Я почувствовал жар. Что случилось с кондиционерами?

– Здесь вкусно кормят, не правда ли? – обратилась Урсула к Кэт, не замечая меня. Затем повернулась и без единого слова пошла прочь. Прихрамывая, она прошла мимо кассира и исчезла.

Я мгновенно вспотел, и оставив Пола и Кэт, бросился за Урсулой. Обеденный зал размещался на третьем этаже. Я пролетел мимо японской парочки, перепрыгивая через ступеньки. На стенах висели наклонные зеркала. Я мчался за ее исчезающим отражением.

Я догнал Урсулу на первом этаже напротив бара и схватил ее за плечо. Она повернулась и вцепилась зубами мне в руку. Я вскрикнул.

– Ну, ударь меня, – прошипела она.

– Почему ты ушла из больницы?

– Где ты был прошлой ночью?

– Это мое дело.

– Потаскуха!

Я схватил ее за плечи. Она открыла кошелек и достала пистолет, уперев ствол мне в живот.

– Отпусти. Или я прострелю тебе кишки.

Я отпустил ее. Я понял, что она сошла с ума.

– Только попробуй пойти за мной, – проговорила она. – Я тебя убью.

Она убрала пистолет в сумочку и вышла из ресторана. Из розовой полутьмы бара на нас смотрели люди. Я не знаю, заметил кто-нибудь пистолет или нет. Я – заметил. И не собирался идти за ней.

Откуда у нее пистолет? Затем я вспомнил ночь, когда пришел в ее дом, чтобы поспать в комнате для гостей. Когда она спустилась вниз, в ее руке был пистолет.

Пол спустился по лестнице, глядя на нас. Нас было четверо – два его, два меня. Даже больше, если учесть отражения от отражений.

– Что она тебе говорила? – спросил я. Я должен был знать.

– Она сегодня позвонила мне и предложила пообедать вместе.

– И ты согласился.

– Да. А что, это нехорошо?

– Не обязательно. О чем она говорила?

– Она хотела знать, знаком ли я с какими-нибудь проститутками.

– Что?!

– Она сказала, что подумывает стать «девочкой по вызову».

– И что ты сказал?

– Я сказал, что не знаком ни с какими проститутками, и что она должна быть осторожной, если не хочет подцепить СПИД.

Кэт спустилась по лестнице.

– Послушайте, меня не интересуют ваши дела, – сказала она, – но я иду домой. Спасибо за обед.

– Кэт, я страшно виноват, – извинился я. Она все поняла.

– Удачи, – она бросила взгляд на Пола. – Я сама доберусь до дома.

Я взглянул на Пола.

– И она ничего не говорила обо мне?

– Ничего.

Я сел в машину, рассеянно дав парню, который припарковал ее, пятидолларовую бумажку, и поехал на запад по бульвару Сансет. Моя машина блуждала наугад, точно так же как мой ум. Мимо проносились машины и мысли. Эдип. В ночь гибели Ларри Кэмпбелла я пересказывал ей рассказ Билли Уайлдера про Эдипа. Кажется, она говорила, что Эдип с самого начала все понимал и знал, что он делает? А знал ли я с самого начала, что делаю, в какую историю влип?

Я был с Барбарой. И обманывал Урсулу. Но все равно ее слово было равносильно пощечине. «Потаскуха!» Никто никогда не называет так мужчину. Кэт могла бы сказать, что на самом деле Урсула говорила о себе. Она перенесла на меня то, как она сама видела себя. Нет. Это неправда. Она была верна мне до невероятности. Я знал, что она не спала ни с Полом, ни с кем-либо еще с тех пор, как встретила меня. В ее жизни не было мужчин. Этот астролог-иностранец не был ее любовником. Она не трахалась с кем попало. И что я теперь мог ей ответить?

Я не стал поворачивать на север, на Бенедикт. Вся моя решимость улетучилась. Я продолжал ехать по Сансет, направляясь к океану. Добравшись до своего дома, я хотел только спать, полностью отключиться. Я лежал на матрасе, прислушиваясь к гулу океана, со страхом ожидая плохих снов. Даже бодрствуя, я не мог управлять своими мыслями, не мог привести их в порядок. Тысячи нитей вели в одно место. К ней. И ко мне.

Я очнулся от глубокого сна в семь часов. Меня разбудил телефон, загремевший над ухом. Я бросился к нему, сшиб на пол, наконец, поднес трубку к уху.

Звонила Барбара. Она была в ужасном состоянии. Ее голос дрожал.

– Мне только что звонили из полиции.

– Что случилось? – я мгновенно вспомнил убийство Фелисити. Ко мне вернулась безумная мысль, что ее убила Барбара.

– Мой магазин разгромлен. Полный кошмар.

– Я приеду через полчаса. Жди меня.

– Что мне делать?

– Успокойся. Я еду.

Я повесил трубку. Помылся под душем, но бриться не стал. Это можно сделать в офисе. Тем более – у меня ходуном ходили руки.

«Шкатулка Пандоры» была только что не разнесена в щепки. Зеркала побиты. Барбара была в слезах. Она не заплатила последний страховой взнос.

– Самое страшное, что насколько я могу судить, ничего не украдено. Кто мог это сделать?

Я носом чуял ответ. Лимонный запах.

Я сказал Барбаре, что позвоню в страховую компанию и докажу ее правоту. Она просрочила срок платежа только на пару недель, а до этого всегда аккуратно платила. Я находился с Барбарой примерно двадцать минут, и она постепенно успокоилась. Я сказал ей, что позвоню через час из офиса.

Я ехал так быстро, как осмеливался. Хватит! Я поставлю ее на место! Двери были заперты – в первый раз. Причем все. Свой ключ к ее дому я оставил на пляже.

Я разбил дверь на кухне, орудуя гаечным ключом из гаража. Порезав о стекло левую руку, проник на кухню и начал выкрикивать ее имя. Я продолжал кричать, идя через прихожую и вверх по лестнице.

Урсула сидела на кровати, глядя в зеркало.

– Зачем ты это сделала?

– Ты вернулся к ней.

– Это не ответ.

– Это может быть ответом, – сказала она и направила на меня пистолет.

– Не валяй дурака!

Урсула встала с кровати. Я смотрел на нее. Она была не слишком уверена в себе.

– Мне приходилось убивать раньше, – заявила она. – Убийством больше, убийством меньше – какая разница?

Я не знал, можно ли ей верить. У меня возникло ощущение, что она заранее приготовила эти слова.

– Этой ночью ты был с ней? – Теперь ее голос дрожал.

– Где я был этой ночью, тебя не касается. – Я начал чувствовать ненависть.

– Ты боишься. Взгляни на себя, – она повернулась к зеркалу. – Что ты видишь?

– Урсула, отдай пистолет.

Я направился к ней и протянул руку, чувствуя спокойствие. Урсула переложила оружие в левую руку, подальше от меня, и поглядела в зеркало.

– Мы встретились в зеркале, – сказала она. – Может быть, расстаться нам суждено тоже в отражении?

Я подумывал о том, чтобы кинуться на нее и отобрать пистолет. Теперь я не жалел ее. Ее халат был распахнут. Все еще глядя в зеркало, она приставила ствол к груди, уперев его в мягкую плоть. Я видел, как ее палец замер на курке.

Она передвинула пистолет к пупку, ткнула его в лунку. Какая-то жуткая эротика! Потом она передвинула ствол ниже, к паху. Я не хотел смотреть, но не мог отвести глаз. Она стала пихать ствол в себя.

– Как ты думаешь, могут ли люди иметь оружие? Какого ты мнения придерживаешься о законах об оружии? Я читала где-то, что право носить оружие в нашей стране – символ права на личную свободу. Если ты отнимешь у человека оружие, то отнимешь у него свободу.

– Урсула, – произнес я. – Пожалуйста, отдай мне пистолет. Мы что-нибудь придумаем. Давай потолкуем.

Я сел на кровать. Любая угроза с моей стороны могла привести к печальному исходу. Она начала потихоньку вращать ствол пистолета.

– Внутри становится тепло. Не правда ли, забавно, как важен для нас секс в одно мгновение, и как в следующее мгновение он кажется ничтожным и тривиальным занятием? Не успеешь моргнуть глазом, как он уже ничего не значит. А затем снова важнее всего на свете. Затем – вдруг – снова становится ничем.

Сейчас я не чувствовал никакого желания, одну опустошенность. Она тоже.

– Я много думала о разнице между нами. К сексу это не имеет никакого отношения, верно? Это не вопрос разницы пола. Я делаю то, что большинству людей даже и представить трудно. – Она повернулась ко мне лицом, готовая разрыдаться. – Я чувствую себя свободнее, когда выполняю свои желания. А ты чувствуешь себя свободнее, когда противишься им. Вот в чем разница между нами..

– Ты не можешь делать все, что хочешь. Точно также как не можешь иметь все, что хочешь.

– Получаешь ли ты удовольствие, останавливая себя? Не правда ли, самоограничения позволяют тебе чувствовать себя лучше?

– Я полагаю, самоограничение означает, что ты владеешь собой. Иначе наступит хаос.

– В сексе самоограничение – то же самое, что сдерживание, не так ли? Но в ограниченном сексе нет ничего хорошего. Почему бы то же самое правило не применить ко всей остальной, жизни? Так должно быть. Секс – это не хаос, верно? Это – свобода!

Я знал, что она хочет, чтобы я что-нибудь сказал. Но что я мог сказать? Я согласен. Я не согласен. Ты права. Ты неправа. Она нуждалась в моей помощи. Я знал это, но не мог ей оказать помощь. Я недостаточно любил ее и презирал себя.

– Тебе лучше уйти.

– Я не хочу покидать тебя в таком состоянии.

– В каком? Кем я тебе кажусь? Больной женщиной? Раненым зверем?

– Я не понимаю тебя.

– Знаешь, это называется «безразличие».

Ее взгляд потряс меня. Это был взгляд человека, который хочет умереть. Он не был отчаянным. Он не был безнадежным. Он был просто отсутствующим. За ним не стояло никаких воспоминаний.

Я пошел к двери. Она молчала. Я не оглядывался. Больше нам было нечего сказать.

Я спустился по лестнице, взглянув на угли в большом камине, и почувствовал застарелый запах горелого гикори.

Прикоснувшись рукой к холодному дереву входной двери, я услышал выстрел.

 

НОМЕР В ОТЕЛЕ

Я медленно поднимался по лестнице, заранее ужасаясь зрелищу, которое мне предстанет. Я пытался представить, куда она выстрелила в себя. Я видел: она лежит на кровати, в голове дыра, на подушке серая требуха разбрызганных мозгов, простыни набрякли в луже крови.

Я вошел в спальню. Урсула лежала на боку, глядя в окно. Пистолет в ее руке дымился, как сигара.

Услышав звон, я обернулся к зеркалу. Кусок амальгамированного стекла упал на пол. Зеркало было разбито. С того места, где я стоял, мое отражение выглядело расколотым. На месте сердца находилась дыра от пули. Я обошел вокруг кровати, чтобы взглянуть на лицо Урсулы. Она лежала, как фотомодель на загадочной фотографии Хелмана. Не открывая глаз, она заговорила:

– Можешь передать своей жене, что я выслежу ее и убью.

– Что?! Ничего ты не сделаешь. Кроме того, Барбара – не моя жена.

– Ладно, ты только передай ей мои слова. Я нагнулся над Урсулой.

– Попробуй только дотронуться до нее!

– И попробую. Что ты сделаешь? Убьешь меня? Ты хочешь этого?

– Я хочу остановить тебя.

– Не сможешь, Мэсон.

– Посмотрим.

Я вышел из комнаты, вышел из дома. Нужно было отобрать у нее пистолет и пристрелить ее. Все бы подумали, что это самоубийство. Проклятый пистолет пугал меня, как и ее разговоры о свободе. Она понимает под свободой свободу убивать – так, что ли?

Я тревожился за Барбару. Диагноз Кэт был верен. Урсула обратила свою любовь-ненависть на меня и с самой себя на Барбару. Неужели она выполнит свою угрозу?

Я поехал в офис. Мне нужно было ответить на сто звонков. Сперва я, как обещал, позвонил Барбаре. Сейчас ее голос звучал бодрее. В трубке я слышал приглушенный стук молотков. Это обшивали досками витрину магазина. Я велел Барбаре приехать в офис.

– Не ходи домой. Приезжай прямо сюда.

– Нет, мне надо зайти домой.

– Барбара, делай, как я сказал, – приказал я, и тут же смягчил свой тон. Не стоит ее тревожить. – У меня для тебя сюрприз.

– Хватит с меня сюрпризов.

– Это приятный сюрприз.

– Приятнее, чем тот, что ты преподнес мне позавчера?

Барбара приехала к вечеру. На ней было другое платье.

– Гадство! Я же говорил тебе не заезжать домой.

– Мне нужно было переодеться. Разве ты не понимаешь? Ну, где твой сюрприз?

Меня ужасала мысль о том, что Барбара проведет ночь в одиночку в своем доме. Но я не хотел брать ее в дом на пляж. Я заказал большой двухкомнатный номер в «Эрмитаже», подав это так, что пытаюсь ее подбодрить после катастрофы с магазином. И мой метод сработал.

– Наверняка там гораздо лучше, чем в той ужасной гостинице в Нью-Мексико, – сказала Барбара.

Пока Барбара мылась в ванне, я распланировал вечер. Все это время я думал об Урсуле – о чем она думает, что делает, что замышляет. Может, она все-таки в конце концов застрелилась?

В одном она была права. Сейчас я действительно видел в ней раненого зверя, который с каждым днем становится опаснее. Я хотел помочь ей, но мне было страшно приблизиться к ней.

– Где мы пообедаем? – спросила Барбара, когда сушила волосы.

– Почему бы не спуститься в бар и не выпить что-нибудь? А вообще – знаешь, что мне хочется? Давай пообедаем в номере. Нам принесут все, что мы захотим.

Я не хотел покидать отель. После пары двойных мартини Барбара с готовностью вернулась в номер. На обед мы заказали омара.

Пока мы ели, Барбара начала засыпать. Утреннее потрясение брало свое, да и вино усилило ее усталость. Она зевала. Я кормил ее с ложечки шоколадным муссом с апельсиновым ароматом.

– Я забыла сказать тебе, – произнесла она. – Сегодня в магазин заходила Урсула.

– Что?! – Я уже забыл о ней.

– Ты не рассказывал мне, что она была в больнице.

– Неужели? Она попала в аварию и пролежала в больнице три недели. Что она тебе говорила? – Я старался, чтобы мой голос звучал небрежно.

– Она сказала мне, что прошлой ночью ей снился сон про мой магазин, про то, что его разгромили. И она пришла проверить.

– Почему ты не сказала мне об этом раньше? – Я чувствовал, как сердце колотится у меня в груди.

– Разве это важно? Может быть, если бы она позвонила в ту минуту, как увидела сон…

– Что она еще говорила?

– Что ей не терпится вернуться на работу. Что она злилась на себя из-за той аварии. Она чувствовала, что оставила тебя на произвол судьбы. Похоже, тебе не слишком везет с секретаршами, верно?

Что она пыталась сделать? Зачем приходила в магазин? Извинялась таким образом? Или просто хотела подбавить зловещей мистики?

– Ты сказала ей, что сегодня встречаешься со мной?

– Нет. Зачем? Да и вообще, я тогда еще не знала. А что тебя так озаботило?

После обеда мы немного посмотрели телевизор. Барбара дремала в своем кресле. Я раздел ее и помог ей лечь в постель. Она была вымотана до предела.

– Я хочу заниматься с тобой любовью, но я так устала, – пожаловалась она.

Мы рано легли спать. Я был так же измотан, как Барбара. Жена – почему Урсула так сказала? Потому что именно в этой роли она видела Барбару?

В дверь постучали. Я застонал. Что, пришла горничная забрать поднос с посудой? Который час? В комнате было темно, правда, шторы задернуты. Может быть, на улице уже день. Но мне казалось, что я проспал не больше часа. Рядом со мной зашевелилась Барбара. Стук раздался снова. Барбара вздохнула и встала с кровати. Не совсем проснувшись, она, пошатываясь, направилась к двери.

– Не открывай! – крикнул я. Меня вдруг охватил испуг.

– Я только посмотрю, кто там.

– Не надо!

Я сел, но было поздно: Барбара вышла из спальни и открыла дверь в гостиную. Наступила тишина. Даже в потемках я видел, кто пришел – Урсула.

В ее руке был пистолет. Она толкнула Барбару к кровати.

– Ложись в кровать, – холодно приказала Урсула, ногой закрывая дверь.

– В чем дело? – Барбара еще пыталась что-то понять.

– Снимай рубашку. Я стал подниматься.

– Снимай рубашку и делай, что я сказала. Барбара беспомощно оглянулась на меня.

– Урсула, прекрати.

– Делай, что я сказала. – Она направила пистолет на Барбару.

Теперь Барбара по-настоящему испугалась. Урсула подошла к нам обоим.

– Чего вы хотите? – Барбара оглянулась на меня. – Что происходит? Хоть ты – понимаешь? – упрекнула она меня.

– Ложитесь в кровать вдвоем.

Барбара стянула ночную рубашку через голову. Она дрожала. Две женщины глядели друг на друга. Барбара – со страхом и растерянно, Урсула – ненавидяще, преисполненная решимости.

– Обнимите друг друга.

Мы исполнили приказание. Кожа Барбары была холодной на ощупь. Я крепко обнял ее.

– Урсула, убери свой чертов пистолет.

– Теперь занимайтесь друг с другом любовью.

Я посмотрел на Урсулу. Я знал, чего она хочет: убить нас после.

Барбара старалась не разрыдаться. Она обняла меня, стала целовать. Я поцеловал ее в ответ. Я хотел утешить ее. Внезапно в ней проснулась страсть, словно она все поняла. Может, она хотела умереть в моих объятиях?

Урсула стояла в ногах кровати, держа пистолет в руке. Она смотрела на меня.

– Сделай, чтобы у него встал.

Барбара взяла меня в рот. Моя левая рука поглаживала ее шею, правая переходила с одной груди на другую, сжимая их по очереди. Внизу у меня напряглось. Избежать этого было невозможно. Барбара вела меня к смерти.

Я смутно воспринимал запах духов Урсулы. Лимонный аромат начал заполнять комнату. Барбара потянула меня, чтобы я лег на нее, целуя и покусывая мою кожу зубами. Урсула оказалась вне поле моего зрения. Мое тело дрожало. Я начал поддаваться усилиям Барбары.

У меня родилась фантазия, что Урсула за нашей спиной снимает с себя одежду, выскользает из платья, сбрасывает туфли, влезает в кровать на четвереньках. Она присоединилась к нам. Пистолет был… не знаю, забыт, наверно. Она сама стала орудием моей смерти.

В моей голове мы трое сплелись вместе, агрессивные и покорные, как один зверь, спаривающийся сам с собой, с тремя мокрыми и открытыми ртами, с сырами волосами, скользкими на ощупь, неясный, амфибиеобразный, андрогенный, находящийся внутри самого себя, готовый воспроизвести себя. Мгновение взрывающегося бессмертия.

Барбара кричала, я стонал и вопил – «Нет! Не надо!» Но прекратить это было невозможно. Пистолет в моем воображении выстрелил. В меня вонзился жидкий огонь, пробив дыру в животе. Через расширяющееся отверстие пронесся огненный ураган. Я задыхался от едкого дыма, внутри меня все горело, как сухие листья в бензине, началась цепная реакция. Я мог разглядеть пылающую адскую топку, сияющую красным светом сквозь мою кожу. Я горел и умирал…

Наконец, ко мне вернулось сознание. Барбара обнимала меня. Она плакала. Я отстранился от нее и оглядел номер. Урсулы не было.

– Нужно позвонить в полицию, – Барбара дрожала от чувственности и страха.

– Нет.

– Почему нет?

– Только не в полицию. Я сам обо всем позабочусь.

– Каким образом? Эта женщина сумасшедшая! Она буйно помешанная!

– Да, это так.

Я держал Барбару в своих объятиях. Она была истощена и напугана. Я покачивал ее, пока к ней не пришел сон.

Пока Барбара спала, я пытался решить, что делать дальше. В следующие два часа наступали мгновения, когда я видел Урсулу. Она снова была с нами в комнате. Она прихорашивалась в ванной. Потом надевала свои красные трусики. Затем сидела, голая, в кресле, с ногами, перекинутыми через подлокотник, и что-то писала в своей «подушечной книге». Писала. Писала. Что она писала?

Урсула исчезла, когда я пытался подумать, преодолевая головную боль. Я буквально стискивал зубы от напряжения. Наконец, голова прояснилась. Нужно написать ей письмо. Не те анонимные записки, которые с самого начала опьяняли меня своими инсинуациями, а письмо с инструкциями. Нужно покончить с этим раз и навсегда. Покончить с угрозами. Разделаться с кошмарами.

Оглядывая номер отеля, когда в окна просочился рассвет, я вспомнил самое начало, когда я лежал с Барбарой в отеле «Сьерра» в Артезии. Возвращайся туда, в тот отель. Именно этого захотела бы Урсула. Конечно. Встань лицом к демонам там, где они были рождены. Разве она сама не пыталась отвезти меня туда? Я вспомнил сцену в аэропорту. Именно из-за этого мы поссорились. Именно этого она хотела. Увези ее назад в Нью-Мексико и все устрой. Сегодня. Сейчас.

Я сел за письменный стол, включил лампу, и на фирменном бланке отеля написал письмо:

«Встречай меня в аэропорту Альбукерке, сегодня в 12.30»

Хорошо бы проверить номер рейса и время прибытия. В последний раз мы с Барбарой прибыли туда примерно в полпервого. Я написал: «Приезжай туда обязательно или…» Или – что? «Или я пойду в полицию». Я знал, как опасно это писать. Но у нее пистолет. Что может быть опаснее этого?

Наверно, не стоило использовать бланк «Эрмитажа». Я поискал в своем «дипломате» лист чистой бумаги, но не нашел. Может быть, есть у Барбары, Я поискал в ее сумке. Там были бланки накладных с шапкой «Шкатулки Пандоры».

Стоп. Стоп. Черт побери! Я посмотрел на Барбару. Она спала глубоким сном. А что, если письмо подпишет Барбара? Не меняй ни слова, просто подпиши: «Барбара Ковак». Урсула ревновала Барбару, она хотела ее убить. Да, это наверняка подействует. Барбара была моим тузом в рукаве. Урсула приедет в Альбукерке, ожидая Барбару. А там буду я. Да, именно так. Замечательно!

Я решил не запечатывать билет вместе с письмом. Я бы сделал это, но только не Барбара. Тут же я проверил номер рейса и заказал для себя билет на более ранний рейс. Сейчас было полседьмого. Нужно послать письмо с посыльным.

Я мог представить, как Урсула читает письмо. Может ли она позвонить мне в офис? Ладно, я зайду туда на полчаса, прежде чем отправляться в аэропорт. Диане я расскажу ложную версию на тот случай, если Урсула почует западню и решит меня проверить. Неплохо придумано.

Я велел Барбаре отправляться прямо домой, не отвечать на телефонные звонки и не ходить в магазин, пока я не разберусь со страховкой. Я сказал ей, что позвоню ей позже в течение дня. Кажется, теперь все было решено. Если Урсула попытается взять с собой пистолет, ее не пустят в самолет. Я был доволен своей тактической выдумкой.

Мне не было ясно, что я стану делать, когда встречусь с ней наедине. Где-то в глубинах моего колотящегося сердца притаилась мысль о том, что я могу убить ее. Нет, это безумие. Но не Такое безумие, как мысль, что она может убить меня. Нервозность начала сменяться возбуждением.

Из кокона вылуплялся не симпатичный человек, а убийца. Неужели именно этого она все время хотела – найти того, кто уничтожит ее?

 

ВСЕМ, КОГО ЭТО МОЖЕТ КАСАТЬСЯ

Она стояла в переполненном зале аэропорта Альбукерке, курила и оглядывалась в поисках Барбары. Она была одета в свое безупречное черное шелковое платье. Рядом с ее ногами в туфлях на высоком каблуке стояла красная дорожная сумка. Проталкиваясь через толпу, я ухитрился подойти к ней сзади. Пусть испугается.

Так и случилось. Я положил руку ей на плечо. Урсула подпрыгнула и обернулась, потеряв равновесие – возможно, из-за своей хромоты и острых каблуков. Она едва не упала, и мне пришлось поддержать ее. Я ухватил ее крепче, чем было необходимо.

– Осторожнее, – предупредил я не без издевки.

– Вы вдвоем? – спросила Урсула. Она ожидала Барбару. Очень хорошо. Я привел ее в замешательство. Великолепно.

– Нет. Письмо написал я.

Я крепко сжимал ее за руку. Теперь и она поняла, каково чувствовать себя одураченной.

– Я не знаю, зачем я все это делала. Я не хотела.

– Да, но все же ты сделала.

– Я ревновала. Я не причиню ей зла. Я ни в чем ее не виню. – Она опустила голову и прижалась к моему плечу. – Пожалуйста, прости меня. Пожалуйста.

Она никогда ни о чем не просила меня раньше. Искренна она сейчас или это уловка?

– Идем, – сказал я. Я был непреклонен. Нужно избавиться от нее. Потом мы больше никогда друг друга не увидим. Все очень просто.

Мы пересекли стоянку, дошли до взятого мной напрокат автомобиля. На улице стояла сухая жара, но Урсула дрожала. Я отпустил ее руку. Я мог бы поклясться, что это не притворство. Это делалось не для эффекта. Может быть, она добровольно согласится расстаться со мной. Может быть.

Я направился по главному шоссе на юг. Урсула не спрашивала, куда мы едем. Она знала, что я направляюсь в Артезию. Мы оба совершали это путешествие раньше, но не вдвоем. Теперь мы возвращались к началу и знали, что конец близок.

– Извини меня. Я ничего не могла с собой поделать. – Урсула смотрела на меня. Ее глаза были серыми и влажными, а не бездонно-черными, как раньше. Я видел Урсулу наиболее уязвимую, наиболее опасную.

– Понимаю, – ответил я. – Но я не позволю тебе продолжать.

Страхи и фантазии последних кошмарных дней слегка отступили в тень, пока мы ехали по дороге среди пустыни. Тем не менее дело нужно довести до конца. Я не мог доверять ей и позволить ей извиняться дальше.

– Мы не можем остановиться на минутку? – Урсула указала на бензоколонку. – Мне нужно умыться.

Я остановился. Прежде чем выйти из машины, Урсула положила руку мне на колено и пожала его. Я опустил глаза и увидел на ее руке шрам, оставшийся после ссоры в «Касабланке». Она вышла из машины и захромала к женскому туалету. Бензин мне был не нужен, но я соблазнился на кока-колу. Я купил две банки. Я не мог припомнить, чтобы Урсула когда-нибудь на моих глазах пила кока-колу.

Когда она вышла, я стоял, прислонившись к машине. Я протянул ей жестянку с кока-колой.

– Как раз то, что нужно, – сказала она, но не стала открывать банку. – Я не хочу возвращаться в тот отель.

– Почему?

– Нет смысла. Я решила покинуть тебя. Я знаю, что именно этого ты хочешь.

Урсула открыла дверцу машины и нагнулась, чтобы вытащить свою красную сумку. Держа сумку одной рукой, а неоткрытую банку с кока-колой – другой, она неуверенно улыбнулась. Это было похоже на прощание после ночи, проведенной со случайной подружкой. Затем она зашагала вдоль обочины шоссе туда, где на горизонте виднелись снежные пики сьерры.

На своих высоких каблуках она с трудом ковыляла по крупному гравию. Я пошел за ней. Она повернулась ко мне лицом.

– Не прикасайся ко мне. Если ты прикоснешься, я не смогу покинуть тебя. Дай мне уйти. Со мной все в полном порядке.

– Куда ты направляешься?

– В Мексику. Я засмеялся.

– В той стороне – Техас.

– А после Техаса – Мексика. – Она повернулась и пошла дальше. Я не знал толком, какие чувства я испытывал. Дай ей уйти. Ты же этого хочешь. Она сама исполняет твое желание.

Через несколько ярдов она остановилась, наклонилась, сняла туфли и отшвырнула их прочь. Затем пошла дальше босиком.

Иди за ней. Покончить с этим не так-то просто. Я бросился назад к автомобилю, стоявшему около бензостанции. Двое местных ковбоев наблюдали всю сцену, заправляя свой пикап.

– Ты думаешь, она стоит этого? – услышал я, как один из них задал вопрос, обращенный ко мне.

Я поехал за ней. Да, она этого стоит. Через двадцать ярдов я остановился, вышел и подобрал ее туфли, забросив их на заднее сиденье. Я поехал дальше, не очень быстро, следуя за прихрамывающей фигуркой женщины в черном платье – в такой неподходящей одежде для этой пустыни и климата, в этом проклятым Богом очарованном краю.

Я проехал мимо нее, остановился дальше на шоссе, вышел из машины и стал ждать. Я все еще не придумал, какие слова сказать, когда она поравнялась со мной. Но она как будто не заметила меня.

– Садись.

Урсула пошла дальше. Я мог себе представить, что она чувствует, ступая нежными пятками по каменистой обочине. Я быстро догнал ее и схватил за руку. Она выронила жестянку с кока-колой.

– Оставь меня в покое!

Она вырывалась, но я не отпускал ее. Она оттолкнула меня. В ее глазах было отчаяние. Я держал ее за тонкие руки. Похоже, ей было по-настоящему больно.

Громко прогудел грузовик-рефрижератор, промчавшись мимо. Нас окутало облако пыли. Урсула прикрыла глаза. Я закашлялся, притянул ее к себе и поцеловал. Я ничего не мог с собой поделать.

– Я не могу просто так отпустить тебя.

Ее глаза были закрыты. Она приблизила свое лицо к моему, потерлась щекой о мою щеку. Мы поглядели друг на друга. Наши лица покрылись пыльными масками. Казалось, она моментально постарела, и ее черные волосы стали желто-седыми. Мы как будто стали жертвами внезапного радиоактивного выброса неподалеку от Лос-Аламоса. Когда мы вернулись к машине, я обнял ее.

– Поедем куда-нибудь в эти горы, – предложила Урсула. – Мы найдем там для себя местечко.

Я бросил взгляд на покрытые снегом вершины – как я решил, в последний раз.

– Когда я гляжу на эти горы, я всегда думаю о пусковых ракетных установках, – сказал я.

Мы свернули с главного шоссе и ехали почти час, прежде чем добрались до предгорий. Как всегда, горы находились дальше, чем казалось. Во мне росло нетерпение. Я хотел заниматься с ней любовью. Я хотел снова оказаться внутри нее. Я знал, что и она этого хочет. Проклятая сьерра все время удалялась от нас. Я поехал быстрее. Дорога становилась все хуже и хуже. Мы молчали, занятые своими фантазиями и точно так же занятые тем, что не думали о других.

Пока мы поднимались по извилистой горной дороге, погода начала портиться. Стало холоднее. Я выключил кондиционер и включил обогреватель. Урсула пыталась высмотреть мотель или приют, где можно снять комнату. Но мы ничего не видели. Я начал думать, что подъем в горы был ошибкой, глупой романтической идеей.

Мы ехали по другой стране – холодной, с опасными скалами, плохими дорогами, низкими облаками и полосами снега, не исчезавшими весь год, – белыми шрамами, которые никогда не затянутся. Наконец Урсула заметила между деревьями хижину.

– Давай попробуем тут.

– Это чей-то дом, – возразил я.

– Может быть, хозяева отсутствуют.

Я остановился в двадцати ярдах от дома на поляне среди деревьев. Мне не слишком нравилась эта идея. Мы вышли из машины. Было очень холодно.

Я увидел, что бревенчатый амбар-гараж пуст, широкая дверь распахнута и подперта камнем.

– Давай попробуем открыть дверь.

– Сперва постучи. – Я не хотел вламываться в чужой дом. Почему в наших отношениях все принимало; криминальный оттенок?

Урсула постучала. Ответа не было. Я огляделся. Раздался крик черной вороны, сидевшей на ветвях голого дерева. Урсула постучала снова, по-прежнему никто не отозвался.

Тогда она повернула медную дверную рукоятку, не ожидая, что она откроется, но она открылась.

– Вот и все! – победно сказала Урсула. – Ты понимаешь, как я хочу тебя? – Она взяла меня за руку и повела в маленькую хижину.

В комнате мы увидели немецкую овчарку. Она бросилась на Урсулу. До того она не лаяла, потому что была приучена только нападать. Урсула закричала. Собака рычала. Урсула в ужасе отступила.

Я опустился на колени.

– В чем дело, малышка? Где твои хозяева? Мы друзья. Ну же, малышка– Я говорил уверенно, решительно. Пес рычал, но я ему понравился. Я понял, что могу справиться с собакой. Готовясь завести акиту, я учился обращению с ними. Потрепав зверя, я поднял глаза на Урсулу. Она была уже не так испугана, но поражена моей храбростью.

– Погладь его, – сказал я.

Урсула погладила пса. Потом собака подняла лапу.

– Возьми ее.

Урсула взяла лапу и пожала ее, как руку. Теперь мы все стали друзьями. Урсула поцеловала меня в щеку.

В хижине никого не было. Люди, которые здесь жили, или, может быть, только бывали наездами, куда-то ушли. Местечко было очень глухим, и они, вероятно, не боялись, что их ограбят. Запах горелых дров напомнил мне о моем доме. Пес шел с нами, пока мы оглядывали по очереди все четыре комнаты, и последней – спальню.

Кровать в спальне была не застелена. Смятые простыни, покрывало, сползающее на пол, вдавленные подушки и пара красных хлопчатобумажных трусиков на полу у кровати – все создавало впечатление, что здесь недавно занимались сексом.

Когда мы разделись, у меня появилось чувство, что мы идем следом за теми двумя любовниками. Про себя я никогда не называл нас любовниками. Мы были мужчина и женщина. Но сейчас мы стали любовниками.

Мы так хорошо знали тела друг друга, что не совершили никаких новых открытий. Они нам были больше не нужны. В занятиях любовью наступило примирение. Впервые за долгое время мы возбудились одновременно.

Не знаю, сколько прошло времени, но наконец Урсула открыла глаза – мягкие, влажные, зеленые.

– Я хочу признаться, – сказала она.

– В чем?

– Это я убила Фелисити. Я хочу, чтобы ты знал. Ты должен знать.

Время остановилось. Я поднялся так, как будто у меня на спине был тюк весом в двести фунтов. В моей голове стучал молот, но медленно, как океан крови. Когда я заморгал, мне казалось, что векам нужно несколько секунд, чтобы закрыться. Я чувствовал, что забываю свои действия. Окружающее превратилось в смутный, покрытый рябью мерцающий фон.

Может быть, она сама передала мне подушку. Я не помню точно. Она была готова. И я тоже, хотя не знал этого. Она не боролась, не задыхалась и не извивалась. Она просто затихла.

Когда я снял подушку с ее лица, у меня не было понятия, жива она или мертва. Ее глаза были закрыты, лицо спокойно, как у спящей. Я был рад, что мне не пришлось видеть ужасную маску, которая преследовала бы меня до самой смерти.

Я нагнулся над ней и привел ее тело в порядок. Я сложил ее ноги вместе, согнул левую руку, чтобы она покоилась ниже груди, выпрямил правую руку и уложил ее вдоль тела. Урсула была невероятно красива. Я собрал ее одежду. По ошибке я взял красные трусы, принадлежащие женщине, жившей в доме, чья улыбающаяся фотография в подвенечном платье смотрела на меня с туалетного столика, где я обнаружил ее несколько позже. Но это не имело значения. Я завернул одежду и туфли Урсулы вместе с сумочкой в ее черное платье. Уходя из хижины, я положил сверток в красную сумку в машине.

Я никогда больше не увижу ее, ни живой, ни мертвой, разве что во сне. И во сне я не смогу прогнать ее.

Я быстро оделся и поглядел на часы. Удача улыбнулась нам – то есть, мне. Хозяева хижины еще не вернулись. Еще две минуты, и я выберусь отсюда. Я в последний раз оглядел спальню. Странно, что все кончилось в таком месте. Я поглядел на Урсулу. Просто голая женщина, узнать которую невозможно. Я должен был поцеловать ее в последний раз, и выбрал ее левую грудь. Я боялся, что если поцелую в губы, она поцелует меня в ответ.

Я вышел из хижины. Небо над горами было серо-стального цвета. Валил снег. Я потрепал пса. Он выглядел таким несчастным и заброшенным. Пока я шел к машине, огромные хлопья снега прилипали к моей одежде.

Через несколько минут все мои следы исчезнут, как будто меня здесь никогда не было. Я не пытался представить, что подумают обитатели хижины, когда найдут Урсулу. Через сорок минут я выехал на солнечный свет. Вдали виднелась лента шоссе. Это было не убийство. Может быть, месть. Разумеется, это было преступление, совершенное в невменяемом состоянии. Урсула убила Фелисити. Она же убила Ларри Кэмпбелла. Теперь она сама мертва. Я решил, что если меня поймают, то не буду ничего отрицать. Я скажу всем, что страсть к этой женщине лишила меня рассудка. Меня поймут. Даже если мне дадут пятнадцать лет, то через пять выпустят. Но лучше об этом не думать.

Во время полета в Лос-Анджелес я осмотрел ее сумочку и нашел билет на самолет в один конец, из Лос-Анджелеса в Альбукерке. И больше ничего.

Я забрал свою машину со стоянки и направился прямо к ней домой. Дом был не заперт. Я в последний раз поднялся в ее спальню, видевшую столько безумств, столько сцен, противоречащих друг другу. Воспоминания уже перемешались в моей голове. Понадобится вечность, чтобы привести их в порядок, хронологически или эмоционально.

Я остановился в дверях спальни и включил свет. Комната совершенно изменилась. Хаос, который когда-то напоминал мне внутренности ее сумки, исчез. Сейчас комната была образцом опрятности. Одежда Урсулы, обычно разбросанная повсюду, убрана. Книги поставлены на полку. Свежие белые свечи ждали, когда их зажгут. Зеркало закрыто белым листом, чтобы спрятать разбитое стекло и воспоминания о том, что в нем отражалось.

Я убрал ее вещи – платье в гардероб, туфли под шкаф, белье – в ящик. Я бросил последний взгляд на ванную, которая была вычищена и вымыта до блеска. Казалось, что тот, кто жил здесь, прибрал в доме, прежде чем уехать в далекое путешествие.

Затем я увидел конверт, который не замечал раньше. Он лежал на каминной доске позади черной лакированной шкатулки. На конверте было напечатано «Всем, кого это может касаться». Точно так же, как на тех таинственных записках. Еще до того, как открыть конверт, я догадался, что она, должно быть, написала и те записки, обращенные и к себе, и ко мне. Странные зашифрованные любовные письма, которые ничего ни для кого не значили, кроме нас, совершивших преступление. Я прочел письмо. Оно было написано от руки.

«Я сочла необходимым убить себя. Вы найдете мое тело где-нибудь в Нью-Мексико, возможно, в отеле «Сьерра», Артезия. Я еще не знаю, где точно.

У меня была трудная любовь, и я убила двух людей, жителей Лос-Анджелеса, – Фелисити Эллиотт и Ларри Кэмпбелла. Но я не убивала Аннабель Харт в Нью-Мексико. Я не сожалею об этих убийствах, хотя не сумела добиться с их помощью всего, чего хотела.

Но для тебя, мой дорогой, вероятно, все по-другому. Следующие строчки все объяснят:

Со всей любовью, всегда твоя Урсула.»

Я вложил письмо обратно в конверт и вернул его на каминную полку за черной лакированной шкатулкой. Если в конце концов меня поймают, оно станет для меня оправданием. Урсула написала его именно для этого. Я не плакал, когда вышел из дома и поехал на пляж.

Была ночь. Я глядел на свое отражение в широком окне, выходившем на серебристый океан. Передо мной лежал пляж. Зазвонил телефон. Это была Барбара.

– Ты встретился с ней? – спросила она.

– Да.

– И что?

– Все кончено, – ответил я, – и больше никогда не повторится.