Три еврейские старухи идут впереди меня, идут медленно, закрывая собой всю земляную дорогу. Я плетусь позади них.

Старухи очень старые и говорят с еврейским акцентом, почти исчезнувшим в наши дни. Я слышу, как одна очень долго и утомительно рассказывает какую-то житейскую историю. Другие две то и дело переспрашивают. И все не кончается рассказ.

Давно бы обогнал их, да неохота лезть в высокую траву по обочинам.

Фигурирует чей-то муж.

— Мушь, — то и дело повторяет старуха, — мушь.

Но вот я их обгоняю, въехав в травяной бурелом, промяв его; а скоро настанет лес. Там много тени.

И редкие одинокие скамейки.

На такой скамейке я хотел бы крутить любовь; она была бы в белом платье, а в ее лицо я был бы вынужден вглядываться в наступающей темноте, мешающейся с лесной тенью. А белое платье бы светилось.

Может быть, я найду кого-нибудь в белом платье, и она сыграет для меня эту роль.

Ступор.

Принесите мне току, ударьте меня им, я хочу проснуться.