Папа с Марджори купили мини-вэн, в котором задняя дверь сдвигается в сторону, а не распахивается, как в нашем старом авто. Такие машины только появились в продаже, то есть папа с Марджори пару месяцев ждали своей очереди на покупку. Наконец желанная модель поступила в автоцентр «Додж», но в темно-бордовом цвете, который не понравился Марджори. Она хотела белый, потому что где-то вычитала: белые машины реже попадают в аварии. «Ричард и Хлоя — мой ценный груз, — заявила она тогда и лишь после паузы добавила: — Ну и Генри, конечно».

В итоге они взяли бордовый.

«Ваш отец — прекрасный водитель», — заявила Марджори, словно кто-то боялся разбиться.

Я вот больше боялся сидеть безвылазно дома. Не то чтобы мне очень нравились поездки во «Френдлис» с мачехой и папой…

У нашего дома они всегда останавливались ровно в пять тридцать, а я дожидался на крыльце. На этот раз особенно не хотелось, чтобы папа к нам заходил.

Ричард нацепил наушники, устроился сзади рядом с сиденьем Хлои и слушал музыку. Когда я сел в машину, он даже голову не поднял, зато Хлоя на меня посмотрела. Она уже говорила отдельные слова, а сейчас держала в руке банан и якобы ела его, но на самом деле размазывала по лицу.

— Ну, детишки, поцелуйте брата! — велела Марджори.

Все нормально, кивнул я. Ага, вижу, как они мне рады.

— Как тебе жара, сынок? — спросил папа. — Слава богу, в «караване» кондиционер есть. В эти выходные мне только бы в машине сидеть.

— Верно, — кивнул я.

— Как у мамы дела? — поинтересовалась Марджори.

Таким тоном о безнадежных больных справляются.

— Очень хорошо, — отозвался я.

Марджори — последний человек на свете, с которым мне хочется говорить о маме.

— Начало учебного года — идеальное время для поиска работы. Я о твоей маме, — начала Марджори. — Школы и колледжи снова оживают. Можно пойти официанткой на неполную неделю. И круг общения появится, и деньги.

— У мамы есть работа, — напомнил я.

— Да-да, витамины, — закивала Марджори. — Я имела в виду что-нибудь понадежнее.

— Ну, сынок, как себя чувствует новоиспеченный семиклассник? — сменил тему отец.

Как ответить на такой вопрос, я не представлял, поэтому не ответил ничего.

— Ричард этой осенью собирается на лакросс, да, Рич?

Мой сводный брат сидел рядом и кивал в такт песне, которую никто, кроме него, не слышал. Если он уловил папин вопрос, то вида не подал.

— А ты, старик, куда подашься? — гнул свое папа. — Лакросс — хорошее дело, да и футбол тоже, а вот с регби лучше подождать, пока крепче не станешь.

— В ближайшие сто лет на футбол не пойду. Да и на лакросс тоже. Хочу на современные танцы записаться, — объявил я, чисто чтобы увидеть папину реакцию.

— По-моему, не самая удачная идея, — заметил папа. — Знаю, твоя мама к танцам неравнодушна, но вдруг люди не то о тебе подумают?

— Не то подумают?

— Подумают, что ты гей, на это папа намекает, — расшифровала Марджори.

— Или подумают, что я хитро приклеился к целой компании девчонок в лосинах, — парировал я.

Тут даже Ричард поднял голову, и я догадался, что он слышал разговор с самого начала, но по вполне понятным причинам не желал в нем участвовать.

— А вот и «Френдлис»! — Ричард проворно выскочил из мини-вэна.

— Генри, возьмешь сестренку? — попросила Марджори.

Я уже давно сообразил, что такие просьбы — из тактики укрепления братских чувств к Хлое.

— Лучше сами ее возьмите, — отозвался я. — По-моему, у нее памперс полный.

Во «Френдлисе» я всегда заказываю одно и то же — гамбургер и картошку. Ричард взял чизбургер, папа — стейк, а следящая за весом Марджори — рыбу и диетический салат.

— Соскучились по школе? — спросила она.

— Не особенно.

— В школе мигом в водоворот событий окунетесь. Друзей-приятелей увидите.

Угу.

— Оглянуться не успеете, как начнете бегать на свиданки, — продолжала Марджори. — Вы же оба прирожденные сердцееды. Эх, была бы я семиклассницей, мигом бы в любого из вас втюрилась.

— Пошло, мам! — фыркнул Ричард. — К тому же, будь ты семиклассницей, я бы еще не родился. А если бы родился, а ты бы втюрилась, получился бы инцест.

— Где они набираются таких слов? — спросила Марджори.

С папой она разговаривала особенным голосом, не таким, как с Ричардом, Хлоей и мной. Третий вариант голоса предназначался для обсуждения моей мамы.

— Марджори права, — сказал папа. — Мальчики, у вас обоих наступает особая пора в жизни. Дикий и чудесный период полового созревания, по крайней мере так его называют. Пожалуй, нам стоит обсудить его в узком мужском кругу.

— Я уже обсуждал его с моим настоящим отцом, — заявил Ричард.

— Значит, сынок, нам с тобой нужно поболтать, — повернулся папа ко мне.

— Да я в курсе, — вяло отбился я.

— Уверен, основы твоя мама тебе изложила, но некоторые вещи парень должен узнать от мужчины, — настаивал папа. — Тяжело порой без мужчины в доме…

«Да есть, есть у нас в доме мужчина! — беззвучно закричал я. — А тяжело мне оттого, что каждую ночь они с мамой стучат изголовьем кровати о стену. Еще тяжело, когда они вместе в душе. И сейчас наверняка этим самым занимаются».

Официантка принесла меню с десертами и убрала грязные тарелки.

— Здорово всей семьей собираться за столом! — радовалась Марджори. — И мальчишки общаются.

Ричард снова надел наушники. Хлоя дергала меня за ухо.

— У кого осталось место для мороженого? — спросил папа.

Только у него и Хлои, хотя та свою порцию почти целиком размазала по лицу. Я заранее опасался, что меня заставят поцеловать ее на прощание. Целовать придется в локоть или в затылок — все остальное у Хлои в шоколадном соусе. Поцелую и бегом от них.

Когда я вернулся домой, Фрэнк мыл посуду, а мама сидела за кухонным столом, забравшись на стул с ногами.

— Твоя мама классно танцует! — похвалил он. — Я за ней не поспевал. В такую погоду мало кто на линди решится, но таких, как твоя мама, вообще мало.

Мамины туфли для танцев лежали под столом. Волосы казались влажными, не то от линди, не то просто от такой активной жизни. Она пила вино, но, едва я вошел, мигом отставила бокал.

— Генри, мне нужно с тобой поговорить.

Она мысли мои читает? Мы так долго жили вдвоем, что могла догадаться о моих планах. Может, она знает, что мы говорили с Элеонор о звонке на горячую линию. Решил, что буду все отрицать; только маму не проведешь.

Я представил, что случится потом. Фрэнк меня свяжет, но не шелковыми шарфиками, а скотчем или веревкой или и тем и другим. Вообще-то, мама не должна ему позволить, только ведь Элеонор предупреждала, что секс меняет все. Взять, например, Патти Херст, которая грабила банки, хотя с детства ни в чем не нуждалась. Или ту хиппи, которая спуталась с Чарльзом Мэнсоном и вместе с ним начала резать свиней и убивать людей. Это секс довел их до ручки.

— Фрэнк просит меня за него выйти, — объявила мама. — Ситуация непростая. Каждому из нас известно, что в жизни много проблем.

— Генри, ты, конечно, меня почти не знаешь, — вмешался Фрэнк, — и, может, неверно обо мне судишь. Все понятно, я тебя не виню.

— После развода с твоим отцом я думала, что теперь всегда буду одна, — проговорила мама. — Думала, что больше никого не полюблю. Ни на что не надеялась…

— Я никогда не встану между тобой и мамой, — пообещал Фрэнк. — По-моему, семья у нас вполне получится.

Хотелось спросить, как семья получится, если они укатят на остров Принца Эдуарда, а я каждый вечер буду ужинать с папой, Марджори и ее ценным грузом, для которого годятся лишь белые мини-вэны? Хотелось, чтобы мама вспомнила, что приключилось с первой семьей этого малознакомого типа. В чем в чем, а в семейных делах репутация у него подмочена.

Даже тогда, несмотря на страх и злость, я понимал, что несправедлив к Фрэнку. Он не убийца. Просто очень не хотелось, чтобы они с мамой меня бросали.

— Нам придется уехать, — сказала мама. — Придется начать все заново, перво-наперво назваться другими именами.

«Нам» — это значит им двоим. Они возьмут и исчезнут.

Если честно, я сам мечтал исчезнуть. Порой сидел в школьной столовке за столиком для лузеров и представлял, что НАСА будет набирать добровольцев для заселения другой планеты, или мы с мамой вступим в Корпус мира, или станем помогать матери Терезе в Индии, или присоединимся к программе защиты свидетелей, сделаем пластические операции и получим удостоверения личности с новыми именами. Папе сообщат, что я трагически погиб на пожаре. Он немного погрустит, но быстро успокоится. А вот Марджори обрадуется: никаких больше алиментов.

— Для начала мы остановились на Канаде, — продолжала мама. — Там говорят по-английски и, чтобы пересечь границу, не нужны паспорта. На первое время деньги у меня есть. У Фрэнка есть то, что осталось от продажи бабушкиной фермы. Но те деньги трогать нельзя: его в два счета разыщут.

Я слушал молча, смотрел на мамины руки и вспоминал, как раньше она ерошила мне волосы, когда мы вместе сидели на диване. Она и сейчас потянулась к моей макушке, но я резко отстранился.

— Здорово, — наконец кивнул я. — Счастливого пути. Еще увидимся? Когда-нибудь потом.

— Что ты несешь?! — вскричала мама. — Мы втроем уезжаем! Дурачок, разве я смогу без тебя жить?!

Выходит, я ошибся, они меня не бросают. Если верить маме, нас троих ждет большое приключение. Элеонор все мысли мне перепутала, а я, молодец, позволил.

Но вдруг это обман и мама на него купилась? Вдруг Фрэнк выманивает ее из дома, обещает взять меня, а сам не собирается?

Чему мне верить? Где правда, где ложь? Одно я знал наверняка: руки у мамы больше не дрожат.

— Из школы придется уйти, — продолжала мама, словно мне было о чем жалеть. — Об отъезде никому говорить нельзя. Мы соберем вещи — и в путь.

— А как же посты на дорогах? А патрули? А фотографии в новостях и газетах?

— Полиция ищет одинокого путника, а не семью, — сказала мама.

Семья… Это слово каждый раз меня коробило. Я вгляделся в лицо маме, словно высматривал признаки лжи, потом повернулся к Фрэнку, который все мыл посуду.

Он изменился. Лицо и большое мускулистое тело остались прежними, а вот волосы, прежде темно-русые с проседью, почернели. Он перекрасил их, и брови тоже. Теперь Фрэнк немного напоминал Джонни Кэша. Когда к нам приезжали Эвелин и Барри, мама часто ставила песни Джонни Кэша. Почему-то Барри нравился альбом «Live from Folsom Prison», и мы слушали его постоянно.

Я представил нас втроем на острове, мы же на остров Принца Эдуарда собрались. Мама будет разводить цветы и играть на виолончели, Фрэнк — ремонтировать дома, а по вечерам готовить нам ужин. После ужина мы будем играть в карты в гостиной нашего коттеджа. Да пусть они спят вместе, на здоровье. Я-то стану старше и заведу подружку. С ней мы отправимся в лес или к океану, там же как раз Гольфстрим. Подружка выйдет из воды обнаженная, и я вытру ей спину полотенцем.

— Генри, мне нужно твое разрешение, — проговорил Фрэнк. — Ты единственный родной человек для Адель, и мы просим твоего согласия.

Мама держала Фрэнка за руку, но вот она взяла за руку и меня. По крайней мере, на миг я поверил, что это правда, что человек может любить и сына, и любовника, не обделяя никого. Мы все будем счастливы. Наша встреча — не только Фрэнка и мамы, а всех троих — самая большая удача в жизни каждого из нас за долгое-долгое время.

— Я согласен, — проговорил я. — Канада так Канада.