Не верилось, что может быть жарче. Оказалось — может. Ночью я даже простыней не накрылся — лежал в одних боксерках с влажным полотенцем на животе и стаканом ледяной воды на тумбочке. Казалось, Фрэнк с мамой должны были бы устроить перерыв, но жара распалила их еще больше.

Прежде они хотя бы ждали, пока я засну (точнее, думали, что засну), а сегодня то ли из-за разговора о женитьбе и совместном отъезде в Канаду, то ли из-за моего благословения начали раньше, чем я выключил свет.

«Адель! Адель! Адель!»

«Фрэнк!»

Его рычание под стать голосу Джонни Кэша. Ее хрипловатый стон, сперва тихий, потом все громче и громче. Стук изголовья кровати о стену. Ее птичий крик. Вопли Фрэнка, как у пса, которому приснился вчерашний мосол, большой и сочный.

Занавески не шевелились, я лежал среди духоты и, чтобы отвлечься, думал об Элеонор. Она ведь хорошенькая, даром что тощая. А может, и не хорошенькая, все дело в ее ауре. Казалось, коснешься — и током шарахнет, хотя не факт, что убьет. Поцелуй Элеонор на вкус как леденец «Викс», эвкалиптовый. Она язык мне в ухо засунула.

Еще Элеонор немного сумасшедшая, но для меня это только плюс. Нормальная девчонка мигом бы поняла, а если бы не поняла, то быстро сориентировалась, что общаться со мной вредно, коли рассчитываешь на популярность в нашей школе. Я сразу ее об этом предупредил, а она лишь глаза вытаращила.

— Как начнется учеба, в школе тебе со мной лучше не общаться, — сказал я. — Не то мажоры в лузеры запишут.

— Зачем мне дружить с мажорами? — удивилась Элеонор.

Я снова представил, что мы целуемся, но теперь не стоя, а лежа. Элеонор перебирала мне волосы. Она как бездомная кошка, тощая, пугливая, дикая. Может сбежать, может цапнуть.

Представил, как Элеонор снимает футболку. Лифчика у нее нет, потому что он не нужен. Грудь не совсем плоская, как я думал, а чуть округлая, а маленькие розовые соски выпирают, словно кнопочки.

«Поцелуй их», — предлагает Элеонор.

Наверное, тем же самым в соседней комнате занимались мама с Фрэнком, но я о них думать не хотел и переключился на фантазии об Элеонор.

«Куда мне тебя поцеловать?» — спрашивает она.

Еще одно утро с ароматом кофе. Под кустами в глубине заднего двора Фрэнк нашел чернику, которую использовал для блинчиков.

— Жаль, кленового сиропа нет, — посетовал он. — Бабушка с дедушкой набирали кленовый сок и каждый март уваривали в сироповарне. Часть сиропа уходила на крем для плюшек и булочек.

— В Канаде я буду работать не покладая рук, — пообещал Фрэнк. — Хочу, чтобы у вас было все. Светлая кухня. Веранда. Спальня с видом на бескрайние поля. К следующему лету разобью сад. С тобой, дружище, мы вплотную займемся бейсболом. К весне ты и пулю перчаткой без труда поймаешь.

Во многих фильмах есть сцены, показывающие, как люди влюбляются. «Буч Кэссиди и Сандэнс Кид» — лишь один из хороших примеров. Там не тянут резину, а включают романтическую песню, под которую он и она развлекаются — едут на велосипедах, бегут по полю, держась за руки, едят мороженое или катаются на карусели. Или в ресторане, и он кормит ее спагетти. Или они на лодке, лодка переворачивается, но никто не тонет. Они выныривают на поверхность и смеются. Все прекрасно, даже неприятности вроде перевернувшейся лодки.

В тот день такой фильм могли бы снять про нас, но не о влюбленности, а о том, как три человека становятся семьей. Банально, зато чистая правда, и началось все с черничных блинчиков.

Мы с Фрэнком убрали со стола, потом немного поиграли в мяч. Фрэнк похвалил меня, да я и сам чувствовал, что играю лучше. Потом к нам вышла мама, и мы втроем вымыли машину. Взяв шланг, мама окатила нас. Мы промокли до нитки, но из-за жары получилось очень приятно. Потом за дело взялся Фрэнк и окатил маму. Она пошла переодеваться, а нам велела ждать в гостиной, пообещав устроить показ мод. Строго говоря, показ устраивался ради Фрэнка, но мне тоже понравилось, как мама дефилировала по комнате то в одном наряде, то в другом. Точь-в-точь модель на подиуме или участница конкурса «Мисс Америка».

Многие наряды я видел впервые; наверное, у мамы не было повода их надевать. Фрэнк явно получал удовольствие, да и я тоже, но в другом плане и не только потому, что видел маму счастливой. Я украдкой вздохнул с облегчением: не нужно больше гадать, как и чем ее подбодрить.

На ланч Фрэнк снова сварил классный суп, на сей раз картофельно-луковый. Подан он был в холодном виде, что оказалось идеально для такой жары.

После мама решила Фрэнка постричь, а затем он вызвался постричь меня. Получилось здорово. Выяснилось, что в тюрьме он был подпольным парикмахером. Заключенным, вообще-то, ножницы не полагаются, но один парень припрятал свои во дворе, под отколовшимся куском бетона. Фрэнк почти не говорил о том, как ему жилось последние восемнадцать лет, но про ножницы рассказал до конца. Охранники их таки нашли, заключенных снова обкорнали под ежик, но все еще долго с тоской вспоминали времена, когда парикмахером был Фрэнк.

Мама учила Фрэнка техасскому тустепу, но из-за раны на ноге получалось у него не очень.

— Адель, как только приду в норму, мы с тобой поедем развлекаться, — пообещал он.

— Это будет уже в Канаде.

Из-за жары есть никому не хотелось, и мы поужинали попкорном, который сделала мама, приправив его топленым маслом. Потом уложили подушки перед телевизором и посмотрели «Тутси».

— Отличная мысль, — сказала мама Фрэнку. — Переоденься женщиной, ну, перед канадской границей. Возьми любой из моих костюмов.

Ее слова спустили нас с небес на землю. На день мы превратились в беспечную троицу, которую беспокоит лишь то, как бы бытовой мусороизмельчитель не забивался. Тут мы словно очнулись, вспомнили, что предстоит бежать в чужую страну, от старой жизни лишь вещи в багажнике, куда именно ехать, неясно, только бы не обратно, — и мигом притихли.

— Из Дастина Хоффмана получилась симпатичная женщина, — заметила мама, наверное, чтобы нарушить тишину.

— Мне больше нравятся такие, как Джессика Лэнг, — вставил я.

— А мне такие, как Адель, — сказал Фрэнк.

После кино я соврал им, что хочу спать, и ушел к себе. Ложиться не собирался — сел за стол, чтобы написать папе. Казалось, письмо отправить нужно, ведь мы теперь долго-долго не увидимся. Мы с ним не очень ладили, но мне все равно было грустно.

«Дорогой папа! Куда я еду, объяснить не могу, но, пожалуйста, не беспокойся…»

«Дорогой папа! — снова начал я. — Какое-то время мы с тобой не увидимся. Спасибо, что возил меня в ресторан и что помог с проектом по естествознанию. Я понимаю, каких трудов тебе стоило устроить нам путешествие в Диснейленд. Хорошо, что у тебя есть другие дети и ты не будешь по мне тосковать. Я ни в чем тебя не виню. Иногда лучше какое-то время не видеться: потом всегда есть о чем друг другу рассказать.

Только не волнуйся за меня, ничего страшного не случится.

Пожалуйста, попрощайся за меня с Ричардом и с Хлоей. И с Марджори тоже».

Я долго не мог решить, чем закончить. Сперва выбрал «искренне твой», потом просто «твой». Затем все зачеркнул, после подумал, что зачеркнутое слово смотрится глупо, ведь папа если приглядится, то обязательно его разберет, и нацарапал: «Навсегда твой». Все лучше, чем «с любовью».