Среда. В то утро никакого кофе: кофейник мама упаковала. Никаких вареных яиц.

— По дороге перекусим, — пообещала она. — На шоссе выберемся и устроим привал.

Бывает, спросонья не разберешь, что к чему. В то утро получилось именно так. Я проснулся в пустой комнате и не сразу сообразил, где нахожусь. Через мгновение вспомнил.

— Мы уезжаем, — сказал я, не обращаясь ни к кому.

Просто хотелось услышать эти слова.

Голос звучал непривычно, ведь комната опустела: вещи собрали, ковер свернули. На столе лежал конверт с письмом папе. Больше не было ничего.

Шел дождь, небо потемнело до тусклого сизого цвета. Я подумал о коробках с вещами, которые накануне вечером мы оставили у секонд-хенда: наверняка размокли. Впрочем, хорошо, что жара наконец спала.

Кто-то принимал душ. Раз насвистывает, значит это Фрэнк. Я спустился вниз. Было очень рано, часов шесть, не больше, но я уже слышал мамины шаги. Ее саму я обнаружил у кладовой. Она надела клетчатые брюки, которые не носила чуть ли не с моего рождения. Значит, за последнее время сильно похудела.

— У меня плохие новости.

Интересно, какие новости для нее плохие? Точно не такие, как для нормальных людей.

— С Джо беда. Я хотела вынести его клетку к машине, а он не шевелится. Лежит неподвижно.

Я бросился в кладовую.

— Джо просто устал, — сказал я. — Он не любит бегать в жару. Вчера я заглянул к нему пожелать спокойной ночи, он вовсю нюхал мою ладонь.

Джо лежал на газете. Раскрытые глаза смотрели в пустоту, лапы он вытянул вперед, как супергерой в полете, хвост спрятал под себя, а пасть приоткрыл, словно хотел что-то сказать.

— Это вы его убили, — процедил я. — Вы вдвоем. Не хотели брать и решили от него избавиться.

— Ты так не думаешь, — сказала мама. — Ты не веришь, что я на такое способна. И Фрэнк тоже.

— Неужели? Если правильно помню, из-за него погиб его собственный ребенок.

Во дворе светлее не стало. От дождя земля раскисла и прилипала к лопате. Пока рыл могилу Джо, я передумал насчет полиции. Не из-за цацек из «Скаймолла», а чтобы наказать их обоих. Именно это я и сделаю, если заявлю на Фрэнка.

— Генри, клянусь, я не причинила бы боль тому, кого ты любишь, — твердила мама, семеня за мной во двор.

Вспомнилось, как четыре года назад мама рассказывала о том, почему я единственный ребенок. Живо представил ее во дворе папиного дома. Она вырыла совком яму и положила на дно кровяной сгусток, который мог стать моим братом или сестрой. Года через полтора снова рыла яму — хоронила коробку из-под сигар с прахом Ферн.

Фрэнк теперь стоял на крыльце, он шагнул ко мне, но мама его остановила.

— Генри лучше побыть одному, — сказала она.

Я побрел по улице, сам не зная куда, — просто шагал и шагал вперед. Через какое-то время сообразил, что приближаюсь к дому отца.

Остановился во дворе перед домом. В окне кухни горел свет. Папа уже наверняка пил кофе и читал спортивные новости в газете. Сейчас войдет Марджори. Ей нужно поставить воду, чтобы подогреть бутылочку для Хлои, — она захочет есть, едва проснется.

Папа поцелует Марджори в щеку, оторвет взгляд от газеты и скажет что-то про дождь. Ничего особенного, но на кухне у них хорошо и уютно. Неловко бывает лишь во «Френдлисе», когда папа силой втягивает нас с Ричардом в разговор о любимом игроке «Ред сокс». Они — настоящая семья, только я мешаю.

По пути сюда я собирался к ним зайти. Представлял, как начну: «Тебе всегда казалось, что мама свихнулась? Вот послушай…»

К обеду отец перевезет меня к себе. Я ведь даже вещи собрал. Поселят наверняка к Ричарду, и тот встанет на дыбы. Нам купят двухъярусную кровать.

Интересно, а Ричард по ночам развлекается? Если да, то встает у него исключительно на Жосе Кансэко. Я представил, как мы с ним обсуждаем наши забавы.

«Поговори со своим сыном», — попросит Марджори после очередной стирки.

Раньше я злился на папу, а тем утром чувствовал лишь грусть, когда мок под дождем и смотрел, как на окно ложится его тень, слушал, как хлопает дверь. Это он выпустил кошку гулять. Слушал, как кричит Хлоя (я никогда не зову ее сестрой или сводной сестрой, потому что мама расстраивается), требуя, чтобы ее вытащили из кроватки. Это их дом, а не мой. Никто тут не виноват, просто так вышло.

Я опустил конверт в почтовый ящик. Почту папа заберет, только когда вернется с работы, а прочтет к ужину: он так привык. Мы к тому времени будем у канадской границы.

Когда брел домой, у обочины остановилась патрульная машина. Было очень рано, дождь полил сильнее, а я промок до нитки. Брюки волочились по лужам, футболка липла к телу. Вода струилась по лицу и заливала глаза.

— Сынок, тебе нужна помощь? — спросил полицейский, приоткрыв окно.

— Со мной все нормально.

— Куда это ты идешь? — не унимался он. — Для мальчишки твоего возраста еще рановато, а ты даже без плаща. Разве учеба не сегодня начинается?

— Я просто гулял и теперь возвращаюсь домой.

— Садись, я тебя подвезу. Родители небось волнуются.

— Я с мамой живу, и она не волнуется.

— Значит, с мамой на всякий случай потолкую. У меня сын, наверное, твой ровесник.

Мы проехали «Прайсмарт», библиотеку, школу, возле которой на стоянке уже мокло несколько машин. Добросовестные учителя наводили блезир в классах, только мне там уже не сидеть.

Проехали банк, поднялись по холму и свернули направо, к нам на улицу. Вот дом Эдвардсов, дом Джервисов и в самом конце наш. На маму я злился, но все равно посылал ей телепатические сигналы, чтобы не стояла у дороги и не складывала вещи в багажник. Фрэнку тем более не следовало высовываться. Точь-в-точь как Серебряный Сёрфер, я посылал сигналы и ему: сиди, мол, дома, не показывайся.

Мама стояла во дворе в клетчатых брюках и непромокаемой накидке, но, к счастью, без коробок. Когда перед домом притормозила патрульная машина, она закрыла глаза рукой, но ведь так она могла защищаться от дождя, который полил еще сильнее.

— Миссис Джонсон, я встретил вашего сына у шоссе и решил привезти домой, — сказал полицейский. — Уроки через сорок пять минут начинаются, а он насквозь промок.

Она застыла как вкопанная. Я знал, что творится с ее руками у кассы супермаркетов, и легко представлял, как они дрожат сейчас. Поэтому мама спрятала их в карманы.

— В каком ты классе? — полюбопытствовал полицейский. — В шестом? Может, ты сына моего знаешь?

— Нет, в седьмом, — ответил я.

— Ясно. В переводе на обычный язык — тебя интересуют девочки, а не салага-шестиклассник.

— Спасибо, что привезли его домой, — поблагодарила мама.

Она смотрела на дом, а о чем думала, я понимал без слов.

— Не за что. Вижу, Генри — хороший парень. Смотрите, чтобы не испортился.

Он протянул маме руку, но я, прекрасно понимая состояние мамы, пожал ее сам. Пусть не удивляется.

Накануне вечером по пути к контейнерам секонд-хенда, точнее, во время третьего рейса мы заглянули к Эвелин и Барри. Мама хотела отдать Барри часть моих старых игрушек. Кубик Рубика и волшебный планшет ему вряд ли пригодятся, так же как и шар судьбы (когда его поднимаешь, в окошке появляются ответы-предсказания). Зачем это все ему? Но по мнению мамы, мои игрушки сделают его комнату более похожей на нормальную детскую. Лавовую лампу я очень жалел, но ее тоже пришлось оставить Барри. Мама сказала, что к лампе могут придраться пограничники, примут еще за наркоманов.

Эвелин встретила нас в спортивном костюме — наверняка занималась под кассету Ричарда Симмонса. Что бы она ни делала, всегда говорила «мы», словно Барри тоже участвовал, хотя он только сидел в кресле, агукал и махал руками под музыку. Больше всего ему нравился Джонни Кэш, но Ричарда Симмонса он тоже уважал.

Тем вечером, едва увидев нас, Барри заагукал еще громче и оживленнее. Он сидел лицом к телеэкрану, где женщины с повязками на голове делали физические упражнения. Вот Барри заметил меня, показал пальцем на экран и закричал. В этот раз я его понял. Остальные, возможно, слышали белиберду, а я знал, что Барри говорит: «Фрэнк». Он спрашивал: «Где сейчас Фрэнк?»

— Дома остался, — ответил я.

Кому от этого хуже? Его мать ничего не поймет. Барри — единственный, кто точно не позвонит в полицию в надежде на вознаграждение.

Мама не рассказала Эвелин про отъезд. Выдумала, что мы устроили ревизию в моей комнате. Учебный год, мол, начинается и так далее.

— Жаль, что не попрощалась с Эвелин, — посетовала мама по дороге домой. — Пусть она не лучшая из подруг, но других у меня нет. Боюсь, мы с ней больше не увидимся.

Еще как увиделись. Только спровадили полицейского, в дверь постучала Эвелин.

На этот раз она застала Фрэнка в гостиной. Он отвернулся и сделал вид, что вкручивает лампочку, только, боюсь, Эвелин почувствовала, что мы уезжаем. И что у нас в доме появился мужчина — наверняка тоже.

— Ой, вижу, я не вовремя! — воскликнула она. — Хотела еще раз поблагодарить за то, что тогда выручили меня с Барри. Адель, ты моя спасительница.

Эвелин испекла булочки с корицей. Только я и раньше пробовал ее выпечку, поэтому не обольщался. Мама шутила, что Эвелин — единственная ее подруга, способная напортачить с булочками из смеси «Пилсбери». С другой стороны, кроме Эвелин, у мамы подруг ведь и правда не было.

— Я не вовремя, — проговорила Эвелин. — Не знала, что у вас гости.

Оставленный на крыльце Барри ухал и гикал, словно птица из джунглей, да еще руками молотил. Я уже знал, что он зовет Фрэнка, который по-прежнему стоял к нам спиной.

— Извини, но знакомить вас некогда, — заявила мама. — Этот человек нам кое-что чинит. Мы с Генри уезжаем.

Эвелин заглянула в гостиную. Ковер исчез, так же как и все книги, репродукция Мадонны с младенцем, музейные постеры с золотой рыбкой в аквариуме и с балеринами у станка, которые висели у нас много лет. Из-за двери на кухню тоже виднелись пустые полки.

— Понятно, — кивнула Эвелин.

Куда мы направляемся, она не спросила, точно сообразив, что правду ей не скажут.

— Еще раз спасибо за булочки, — проговорила мама. — На вид очень аппетитные.

— Может, отдашь сразу тарелку, — предложила Эвелин. — Вдруг вас долго не будет?

Свои тарелки мы сложили в коробку, поэтому булочки мама вывалила на утреннюю газету, с крупным заголовком передовицы. После недавнего побега заключенного губернатор распорядился усилить меры безопасности в тюрьме. Для читателей, не следивших за развитием событий, снова напечатали фотографию Фрэнка с номером на груди.

— Береги себя, — сказала Эвелин маме.

— Ты тоже.

В банк приехали ровно к девяти, когда открывали двери. Только мама и я, Фрэнк остался дома. Мы решили, что сразу, как получим деньги, заедем за ним и двинемся на север к границе.

Прежде за наличностью в банк ходил я, а мама сидела в машине. Снимал всегда понемногу, и кассиры меня знали. На этот раз мама сказала, что пойдет со мной, ведь она собиралась обнулить счет. Ну, если получится.

Мама оделась, как, по ее мнению, должен выглядеть человек, снимающий одиннадцать тысяч триста долларов, и взяла расчетную книжку. В банке я стоял рядом с ней, а перед нами — старушка с кучей монет и мужчина с парой чеков.

Подошла наша очередь. Мама подала кассирше расчетную книжку и заявление на выдачу наличных.

— Сынок, разве сегодня учеба не началась? — спросила кассирша. Судя по беджу, ее звали Мюриэл.

— Ему надо к зубному, — пояснила мама. Прозвучало по-идиотски: даже моя мама не записала бы меня к врачу в первый учебный день. — Вот наличность и понадобилась. Хотим пластинки поставить.

— Ничего себе зубной! — воскликнула Мюриэл. — Если еще не определились окончательно, могу порекомендовать ортодонта, который лечит мою дочь. Мы с ним в рассрочку расплачиваемся.

— Тут не только зубной, — отозвалась мама. — Мы еще аппендицит удаляем.

Я глянул на маму. Видно, другие операции ей в голову не пришли, и выбрала она худшую из всех возможных.

— Сейчас, — сказала Мюриэл. — Сумма крупная, я должна проконсультироваться у старшего кассира. Никаких проблем не возникнет. Мы ведь и сына вашего знаем, и вас.

В банк вошла женщина с младенцем в переноске. Я снова бросил взгляд на маму. Порой такие ситуации выбивают ее из колеи, но в кои веки ребенка она даже не заметила.

— Зря столько попросила. Надо было половину.

— Все нормально, — отозвался я. — Тут, наверное, порядок такой.

Мюриэл вернулась, но не одна, а с мужчиной.

— Не беспокойтесь, мэм, — начал он. — Мне нужно лишь удостовериться, что у вас все благополучно. Ситуация не рядовая, такую сумму редко снимают наличными. Как правило, наши клиенты просят банковский чек или вексель.

— Наличными мне удобнее, — возразила мама, не вынимая рук из карманов. — К чекам и векселям всегда нужно удостоверение личности. По-моему, это сплошная трата времени.

— Что же, Мюриэл, не будем заставлять наших друзей ждать, — сказал мужчина и черкнул что-то на листочке, а Мюриэл открыла кассу и принялась отсчитывать купюры. Сотни выдала пачками по десять штук, схваченными резинкой. Пачки она тоже пересчитала, а мама смотрела не отрываясь.

Мюриэл спросила, куда все сложить. Об этом мы не подумали.

— В машине пакет, сейчас принесу, — сказала мама и вернулась с пакетом корма для хомяков, который я накануне вечером сунул в багажник.

Прежде чем положить деньги, мама высыпала остатки корма в мусорное ведро у конторки, где заполняют бланки на внесение и выдачу наличных.

У Мюриэл чуть глаза на лоб не вылезли.

— Могу дать несколько мешочков с зиплоком, хотите? — предложила она.

— Нет, так даже лучше, — успокоила ее мама. — Если нас остановит грабитель, он в жизни не догадается, что в пакете из-под корма такие деньжищи.

— Слава богу, преступники в наших краях редкость, верно, Адель? — спросила Мюриэл.

Мамино имя она подсмотрела в заявлении. Наверное, так в банковской школе учат: при разговоре с клиентом называйте его по имени.

— Ну, кроме того типа, который сбежал на прошлой неделе, — добавила кассирша. — Неужели его до сих пор не поймали? Теперь ищи ветра в поле…

Когда мы вернулись домой, на автоответчике мерцал огонек: пришло сообщение. Фрэнк уже стоял у порога.

— Трубку я не брал, — сказал он, — но сообщение слышал. Отец Генри пронюхал, что ты увозишь мальчика из города. Он едет сюда. Нам лучше поторопиться.

Я побежал на второй этаж. Напоследок хотелось не спеша обойти комнаты, но мы торопились.

— Генри, спускайся немедленно! — позвала мама. — Нам пора.

Я еще раз посмотрел в окно на улицу, на крыши домов. До свидания, дерево! До свидания, двор!

— Генри, скорее, я серьезно!

— Слушайся маму, сынок, нам пора!

Тут завыла сирена. Потом еще одна. По асфальту зашуршали колеса. Это на нашей улице!

Я спустился на первый этаж. Без всякой спешки. Все уже было понятно: мы никуда не едем. Над домом загудел вертолет.

До того дня моя жизнь, за исключением встречи с Элеонор, тянулась невыносимо медленно. Сейчас словно включили ускоренную перемотку, так что за происходящим невозможно уследить. Только мама шевельнуться не могла.

Она застыла посреди опустевшей гостиной с пакетом корма для хомяков в руках. Фрэнк стоял рядом с ней с видом человека, которого вот-вот расстреляют. Он держал маму за руку.

— Адель, не бойся, — проговорил он. — Только не бойся.

— Не понимаю, — пролепетала мама, — откуда они узнали?

У меня сердце рвалось из груди.

— Я только папе написал. Про Фрэнка в письме ни слова. Я не думал, что он так рано его прочтет. Он ведь после обеда почту забирает.

На улице завизжали тормоза. Машина остановилась на нашей лужайке, которую мама хотела превратить в клумбу с дикими цветами, только они не взошли. Неработающие соседи, миссис Джервис и мистер Темпл, вышли посмотреть, в чем дело.

— Фрэнк Чемберс! — закричали в громкоговоритель. — Мы знаем, что ты здесь. Выходи с поднятыми руками, и никто не пострадает.

Фрэнк стоял лицом к двери, абсолютно неподвижно, только желваки вздымались. Точь-в-точь как в день нашей встречи. Он напоминал одного из актеров, которых порой можно встретить в парках: нарядятся и застынут как статуи, а люди бросают им деньги. Вот и Фрэнк превратился в статую, лишь глаза живые.

Мама обняла Фрэнка. Ее пальцы заскользили по шее, груди, волосам и лицу Фрэнка, словно она была скульптором и лепила его. Мамины пальцы то касались его век, то губ.

— Я не отдам тебя, — шептала она. — Не отдам, не могу.

— Адель, сейчас нужно, чтобы ты беспрекословно меня слушалась. Нет времени на разговоры.

На разделочном столе лежала веревка, ее не всю израсходовали, перевязывая коробки с вещами, которые хотели взять с собой в Канаду. А в ящике — нож, им веревку резали.

— Садись на тот стул, — велел Фрэнк, и я едва узнал его голос: так сильно он изменился. — Руки за спину, ноги перед собой. Генри, делай то же самое.

Сперва Фрэнк обмотал веревкой правое мамино запястье, затянул узел, и я заметил, как дрожит ее рука. Мама заплакала, а Фрэнк на нее даже не взглянул. Для него существовал лишь узел. Одно энергичное движение — и Фрэнк затянул его так туго, что веревка врезалась маме в кожу. В другое время, ненароком причинив маме боль, Фрэнк потер бы ушибленное место, но сейчас либо не заметил, либо проигнорировал. Потом привязал к стулу вторую руку, связал ноги. Чтобы как следует обмотать их веревкой, Фрэнк разул маму. У нее так и остался красный педикюр, а вон в то место на лодыжке он однажды ее целовал.

Из-за двери доносились разговоры по рации, низко кружил вертолет.

— У тебя три минуты! — крикнули в громкоговоритель. — Выходи с поднятыми руками.

— Генри, садись! — велел Фрэнк.

Ну и тон! Сейчас никто не поверил бы, что с этим человеком мы играли в мяч. Никто не поверил бы, что Фрэнк сидел со мной на крылечке и раскрывал секрет фокуса с картами. Он обмотал мне грудь веревкой. Из-за нехватки времени отдельные узлы не завязывал, сделал лишь один, после того как затянул петлю вокруг ребер. Туго, аж дыхание перехватило. Подробности всплыли позднее, когда подняли вполне закономерный вопрос: пособничала ли мама Фрэнку?

«Вспомните путы на ее сыне. Смех один, а не путы, — заметил кто-то. — И деньги со счета эти двое снимали без Фрэнка. Так жертвы они или соучастники?»

«Она снимала те деньги добровольно, — напомнили другие журналисты. — Разве это не доказывает, что Адель — соучастница?»

Как бы то ни было, маму Фрэнк связал. Ну и меня — в какой-то мере.

Визжа тормозами, на подъездной дорожке останавливалась одна машина за другой. В громкоговоритель опять закричали: «Чемберс, мы не хотим применять слезоточивый газ!» Теперь времени и впрямь не было. «Чемберс, даем тебе последний шанс мирно выйти из дома!»

Фрэнк уже шел к двери. Шаг за шагом. Он ни разу не обернулся.

Как и велели, Фрэнк поднял руки за голову. Он хромал, но очень уверенно прошел к двери и спустился по ступенькам на лужайку, где его ждали с наручниками.

Что случилось дальше, мы не видели, но вскоре в дом ворвались полицейские и развязали нас. Женщина в форме налила маме воды и сказала, что «скорая» уже ждет. Дескать, у мамы шок, хотя она может этого не осознавать.

— Не бойся, — сказал мне полицейский. — У твоей мамы все хорошо. Того парня мы арестовали, ничего плохого он вам больше не сделает.

Мама так и сидела на стуле без туфель и растирала запястья, словно соскучилась по веревке. Если вдуматься, зачем человеку свобода?

Дождь еще не кончился, хотя стих до мелкой мороси. Миссис Джервис стояла на противоположной стороне улицы и щелкала фотоаппаратом. Мистер Темпл давал интервью. Вертолет приземлился в глубине двора, где Фрэнк учил меня играть в бейсбол и рассказывал про красных род-айландов и где сегодня утром я похоронил хомяка Джо.

— Не зря я переживал, — сообщал полиции мистер Джервис. — На днях принес им персики и почувствовал, что Адель передает мне послание, ну, зашифрованное. Он, наверное, глаз с нее не спускал.

Подъехал бордовый мини-вэн. Папа! Вот он увидел меня и бросился к нам.

— Что за чертовщина творится? — спросил он полицейского. — Я думал, моя бывшая окончательно тронулась, но вас здесь увидеть не ожидал.

— По телефону наводку дали, — ответил тот.

Фрэнка запихнули на заднее сиденье патрульной машины. Руки он держал за спиной и низко опустил голову, наверное прячась от фотокамер. Перед тем как нырнуть в салон, он взглянул на маму.

По-моему, я один заметил, как Фрэнк беззвучно, одними губами, прошептал: «Адель!»