Впервые мы встретились в коридоре Сахитья академи. Доцент, сопровождавший меня до актового зала, рассказывал, что Академия осуществляет переводы индийской литературы с шестнадцати языков на санскрит, а также переводы на санскрит «Фауста» и «Вильгельма Майстера» Гёте. В это время мимо нас прошел стройный молодой человек, аскетическое лицо которого привлекло мое внимание.

Несколькими часами позже, во время посещения Сангит натак академи — института музыки, ганца и драматического искусства, я второй раз встретил его в ателье сценических декораций.

Третья наша встреча состоялась в кинотеатре, близ Коннаут-Плейс. Он сидел неподалеку и, заметив меня, поздоровался. Фильм шел на языке хинди, и я не понимал ни слова, но тем не менее было интересно следить за мельканием ярких кадров на экране.

Молодой человек, назвавшийся Рамешом Г., ждал меня у входа. Мы поехали на Чандни-Чоук, ели курицу — тандури чикен, потом Рамеш показал мне в одном из переулков старого Дели дом, в котором он родился. Рамеш был поэтом, журналистом и издателем журнала на хинди, верил в этические принципы своей религии. Его сокровенным желанием было создать поэму, которая привела бы в изумление мир. Благодаря своей журналистской деятельности, которой он зарабатывал на хлеб для семьи, Рамеш так же хорошо знал нужды своего народа, как и любой индиец, родившийся в одном из переулков квартала Чандни-Чоук.

Мы встречались так часто, как только это было возможно; посетили Красный форт в старом Дели, где попали на собрание, на котором выступали двадцать разгневанных ораторов от различных партий; протиснулись через бурлящую толпу и кордон решительных полицейских и слушали в зале отеля «Империэл» доклад о «мире будущего».

Иногда мне казалось, что Рамеш несчастлив. Часто он умолкал во время разговора, иногда неожиданно прерывал меня и вставлял незначительную фразу. Лучше всего он чувствовал себя, отвечая на мои вопросы об индийской литературе и истории, и я заметил, что его угнетали не столько личные невзгоды, сколько судьба его страны: он боготворил ее прошлое, но беспокоился за будущее.

Рамеш с одинаковым восхищением говорил о древнем индийском эпосе Рамаяна и о сталелитейных заводах, о фабриках и школах, о научных лабораториях, построенных за время трех пятилетних планов после завоевания независимости. Он верил в путь Индии к социализму, провозглашенный Джавахарлалом Неру. На вопрос о том, какая общественная сила была бы в состоянии осуществить экономический и политический подъем в стране, он ответил индийской пословицей: «Дай человеку рыбы — и ты накормишь его только один раз, научи человека ловить рыбу — и он прокормит себя и свою семью. Рассчитываешь на один год — сей зерно, рассчитываешь на десять лет — сажай деревья, а если рассчитываешь на всю жизнь — дай людям знания».

Я задумался. Мы сидели в моем номере на балконе, вечер принес с собой прохладный ветер. Мне вспомнилось, что однажды я уже слышал волшебное слово о том, что воспитание и образование — путь к устранению всех социальных зол. Слышал я это от директора школы в Кембридже, правда, форма изложения была при этом менее поэтична. И мысленно перед моим взором предстали безработные, умывающиеся рано утром под струей из шланга для поливки улиц; я видел мать из Ориссы, голый малыш которой спал на куске фанеры; я видел протянутые руки детей и матерей, просивших милостыню; я видел бездомных, длинной вереницей идущих ночевать на мостовую или готовящих себе ночлег в подворотнях.

«Нести людям знание — одна из важнейших задач индийской поэзии», — сказал Рамеш. Поэзия и политика — сестры, которые должны помогать друг другу. Еще древние ученые, писавшие о книге мудрости — Ригведе, объединяли в одном лице поэта, философа и воспитателя. Сейчас задача состоит в том, чтобы, при всем уважении к традициям, прислушиваться к идеям нового времени и воспринимать самые ценные из них. Так же как великий Рабиндранат Тагор, Рамеш убежден, что всеобщее образование и воспитание народа — наиболее действенное средство освобождения родины от отсталости и социальной нищеты.

Я сказал ему, что хотя идея о магической силе всеобщего воспитания прекрасна, тем не менее она утопична; однако я не стал вступать в философский спор, ведь я приехал не для того, чтобы поучать, а чтобы отыскать что-то особенное, феноменальное в тысячелетнем развитии, превратившем полуостров между Гималаями и Индийским океаном в «Мать-Индию», родину пятисотмиллионного народа, который несмотря на языковые и религиозные различия, несмотря на многочисленность этнических групп, создал индийскую нацию, индийское государство.

Мы долго еще сидели вместе; это был последний вечер перед моим отъездом, и я попросил Рамеша рассказать еще что-нибудь о современной индийской литературе.

Он ответил, что даже литературоведу было бы трудно охватить все это богатство, начиная от устного творчества сказителей до письменности. Собственно индийская литература написана не на английском языке, а на языках пенджаби, хинди, урду, тамильском, малаялам, бенгали и т. д. Сейчас в Индии насчитывается шестнадцать национальных языков, кроме них еще по меньшей мере пятьдесят других языков и более семисот диалектов.

Санскрит всегда считался языком ученых и очень мало доступен для народа.

Рамеш пояснил мне, что в истоках индийской поэзии лежат эпосы прошлого — Махабхарата и Рамаяна, которые ведут свое начало от Ригведы и дороги каждому индийцу. Один арабский географ, путешествовавший но Индии, сказал, что индийцы уделяют мало внимания собственной истории и весьма небрежны в отношении хронологии своих царей. «Когда же все-таки их начинают расспрашивать, — писал он. — а они не знают, что сказать, то сразу же с готовностью рассказывают сказки».

Любовь к сказкам сохранилась у индийцев до сих пор, заметил Рамеш. Западное влияние, как положительное, так и отрицательное, тоже оказало воздействие на индийскую литературу. Среди произведений молодых писателей много социально-критических рассказов, новелл и романов, в которых в острой, сатирической форме разоблачаются суеверие, отсталость и социальное высокомерие. Есть также группа писателей, которая довольствуется признанием со стороны посетителей кафе и не придает значения тому, понимают ли их массы.

Рамеш попросил меня рассказать о моей стране. Он читал много противоречивого о Германской Демократической Республике. Больше всего его интересует вопрос, чувствуют ли себя счастливыми граждане нашего государства, где политика так глубоко проникает в жизнь каждого человека.

«Какая серьезная тема для ночной беседы, — подумал я. — С чего же начать?» Я не мог сразу подобрать нужной мудрой пословицы и попытался скупыми словами рассказать о возникновении первого социалистического государства на немецкой земле. Казалось, Рамеш больше прислушивался к шуму, доносившемуся с улицы, но, судя по вопросам, которые он задавал, я понял, что он внимателен. Как я заметил, ему казалось непостижимым многое из того, что для нас само собой разумеется: равные для всех граждан возможности получить образование, эмансипация женщины, отсутствие бедности, голода и безработицы, гармония разума и власти.

На часах было уже около двенадцати. Рамеш поежился от ночной прохлады, которая мне была приятна. В Дели уже стояла весна, температура днем достигала тридцати четырех градусов, а ночью опускалась до пятнадцати. Я чувствовал, что Рамеша что-то беспокоит, но он не решается высказаться. Мы спустились в лифте в вестибюль отеля, где горела уже только одна лампа. Портье, сикх в роскошной форме с желтой широкой лентой через плечо, поздоровался с нами и разбудил шофера такси, уснувшего в своей машине.

Рамеш попросил разрешения сказать на прощание еще несколько слов. По голосу я понял, что он взволнован.

— Я хочу, чтобы у вас сложилось правильное впечатление о моей стране, — сказал он. — Учтите, что мы только начинаем. Во время путешествия вы встретитесь и с бюрократией, и с верноподданностью, и с суеверием. Может быть, увидев это, вы скажете пренебрежительно: «Вот какая эта Индия!» Но это не подлинная Индия. Не забудьте, пожалуйста, что мы, молодое поколение, страстно боремся против голода, социальной несправедливости и отсталости.

Ночная тишина в Дели была глубока, почти торжественна, луна светила сквозь листву деревьев. Я попрощался с Рамешом, впервые сложив ладони перед грудью, по индийскому обычаю, и, наклонив голову, сказал:

— Намаете!