В доме Джованни Фильяцци Робин проснулся с восходом солнца. Наступил последний день его поисков. Тем или иным образом испытываемые им мучительные чередования страха и надежды сегодня должны прийти к концу. Либо Ричард Браймер был прав, и Джордж Обри умер на костре, либо прав Уолсингем, и отец Робина влачит жалкое нищенское существование. Быть может, доля правды была в обеих историях, и Джордж Обри умер в нищете.

«Через два часа я все узнаю», — подумал Робин, нарочно одеваясь помедленней.

Нищие и калеки не выползали из своих лачуг до тех пор, пока солнце не пригреет, а подающие им милостыню не появятся на улицах, Робин проверил, находится ли в ножнах шпага и торчит ли за поясом кинжал. Он надел простой костюм из серого бархата с белым кружевным воротником, надеясь, что подобная одежда не привлечет к нему ничье внимание своей экстравагантностью. Джакомо Ферранти накинул ему на плечи короткий серый плащ. На голову юноша надел атласную синюю шапку без всяких украшений.

— Пора идти, — промолвил Робин, читая про себя молитву. В последний момент у него задрожали колени, а ноги стали ватными.

— Да хранит вас Бог, синьор, — серьезно произнес Джакомо.

Он ничего не знал о цели поисков Робина, но видел, что юноша отправлялся на первую встречу с маркизом де Санта-Крус с куда большим мужеством, чем сейчас на улицы Мадрида.

Но за дверью Робин вновь обрел смелость. Воздух был свежим, солнце сияло на безоблачном небе. День обещал быть погожим.

«Я найду отца, — подумал Робин. — К тому времени, когда в Эбботс-Гэп зацветут розы, он уже будет дома, играя с Синтией в шары или отдыхая с трубкой в беседке».

Эта картина так воодушевила юношу, что он с трудом сдерживался, чтобы не побежать.

Однако, ему следовало шагать неторопливой походкой молодого дворянина, прогуливающегося, заглядывая в витрины магазинов, но не останавливаясь ни у одной из них. Улицы уже были полны народу. Торговцы в неброской одежде, спешащие по своим делам, бедняки в черных лохмотьях, модницы, щелкающие высокими деревянными каблуками, со своими служанками, девушки с мантильями на головах, сопровождаемые дуэньями, священники, идальго, всадники… Робин надеялся незаметно проскользнуть в толпе незамеченным, но скромность его наряда лишь привлекала к нему внимание. Стройная худощавая фигура, блестящие каштановые волосы под голубой атласной шапочкой, красивое лицо, которому долгие опасности и одиночество придали выражение особой одухотворенности, и более всего юношеская свежесть побуждали многие лица оборачиваться к нему, а девичьи глаза — задерживать на нем свои взгляды. Робин предусмотрительно узнал у Джакомо Ферранти, дорогу к церкви Святой Девы Альмуденской, поэтому ему было незачем останавливаться и задавать вопросы.

Сегодня не осталось ни следа от старого Мадрида, через который проходил Робин. В те дни это была смесь убожества и величия. Маленькие домишки непосредственно соседствовали с дворцами, грязная вода ручьями текла по узким улицам с высокими мрачными зданиями по обеим сторонам, где даже в полдень было темно, словно в ущелье. В одну из таких улиц свернул Робин. В дальнем ее конце солнце сверкало над площадью, блестевшей по контрасту с мрачной и длинной расщелиной между рядами домов, как раскаленный металл. На этой площади находилась церковь Святой Девы Альмуденской.

«Через десять минут я буду знать все», — подумал Робин.

Все его детство и юность были подготовкой к моменту, который должен наступить через эти десять минут. Когда показался угол церкви, сердце юноши бешено заколотилось. Он ускорил шаг и внезапно очутился на слепящем солнце.

Величественное здание было окружено открытым пространством. Робин пересек его и очутился у западной стороны церкви, перед широкой лестницей, поднимающейся к высоким дверям. По ней шло вверх и вниз множество людей, так что Робин не мог ничего разглядеть, кроме пустых ступеней, когда на какое-то мгновение толпа расступалась. У подножья толкалось много нищих, дети вели за собой слепых, женщины обнажали свои язвы, но того, кого он искал, не было заметно. Упав духом, юноша прошел вдоль фасада лестницы и внезапно остановился. Сбоку от людского потока он увидел нечто, казавшееся грудой выброшенного тряпья. Но эта груда шевелилась.

Первой реакцией Робина на увиденное было чувство тошноты и отказ воспринимать представившееся его глазам. Это существо никак не могло быть Джорджем Обри, его отцом и добрым товарищем по веселым играм на Пербек-Хиллз. Содрогнувшись, юноша отвернулся от лестницы. По годам Робин был все еще едва старше мальчика, и юность была не в состоянии смириться с жуткой деградацией, превратившей здорового и сильного мужчину в грязную кучу тряпок. Смерть — куда ни шло, но такой позор — никогда! Если бы это было возможно, он бы обвинил самого Господа Бога.

Повернувшись и пройдя несколько шагов, Робин устыдился собственной трусости. Так как не могло быть, чтобы это жалкое существо, скорчившееся на ступенях, оказалось его отцом, почему же он не должен подать ему милостыню, проклиная себя всю оставшуюся жизнь за проявленное малодушие?

«Какая же будет жизнь у Синтии и меня, если червь угрызений совести все время станет подтачивать корни моего сердца?»

Медленно поднимаясь зигзагами по ступеням, он начал приближаться к нищему.

На голову бедняги был наброшен капюшон, уберегающий от солнечных лучей, но тощая, как у скелета, рука протянулась вперед. Послышался жалобный дрожащий голос:

— Подайте, ради любви к Святой Деве! Подайте бедному и голодному, молодой сеньор!

С радостным криком, настолько велико было чувство облегчения, Робин выхватил кошелек из сумки на поясе. Этот плачущий голосок ничем не напоминал звучный и сильный голос Джорджа Обри.

— Ты получишь свою милостыню, старик, — сказал он.

Юноша с удовольствием высыпал бы нищему в ладонь все золото из своего кошелька, но сдержался из осторожности. Двое прохожих уже остановились, с любопытством глядя на него. В несколько секунд может собраться толпа, и тогда посыплются вопрос за вопросом.

Наклонившись к нищему, он бросил ему золотую монету и тихо произнес:

— Я приду повидать тебя снова, после наступления темноты.

Калека на ступенях бросил на него взгляд, и Робин впервые увидел его лицо. Оно было худым, бесцветным и лишенным выражения, глаза тускло поблескивали в глубоких впадинах, тощую шею бороздили морщины, седую бороду покрывала грязь. Это было лицо человека, настолько изможденного и опустившегося, каких Робин еще никогда не встречал. Но тем не менее это было лицо его отца.

У Робина закружилась голова. Церковь, лестница, люди, нищий, скорчившийся у его ног, внезапно заходили ходуном. Чтобы не у пасть, ему пришлось закрыть глаза и до боли стиснуть кулаки. Когда он снова открыл глаза, то увидел, что старик все еще с любопытством смотрит на него. Сын мог узнать отца, так как он разыскивал его, но как мог нищий узнать сына, которого видел в последний раз ребенком, в стройном молодом дворянине, говорившем с ним по-испански с итальянским акцентом?

— Я приду повидать вас вечером, — повторил Робин. — Где вы живете?

— В хижине, в конце Калье де Форкас.

— Я найду дорогу, ждите меня.

Голова старика опустилась и вновь скрылась за капюшоном. Но Робин услышал его голос:

— Я одинок и стар. Как видит ваше превосходительство, я всего лишь жалкий нищий, но я боюсь…

— Я не причиню вам вреда, — мягко произнес Робин.

— Я боюсь не вас, сеньор. Но место, где я живу, небезопасно. Так что я должен услышать имя, прежде чем открою дверь.

— Хорошо. — Юноша склонился ниже. Конечно, в этой толпе он не собирался называть свое настоящее имя, опасаясь впечатления, которое оно произведет на отца, и вопросов, могущих последовать. — Я назову вам свое имя через дверь и так тихо, как сделаю это сейчас. — И он еле слышно прошептал: — Карло Мануччи.

Джордж Обри, а это был он, по-прежнему прятал лицо под капюшоном, так что Робин не мог понять, разобрал ли он названное имя.

— Вы слышали меня? — спросил юноша.

Старик кивнул.

— Да, слышал.

— И вы откроете мне дверь вечером?

— Открою, молодой сеньор.

Робин стал подниматься по лестнице и, смешавшись с толпой, вновь услыхал тихий жалобный голос:

— Подайте Христа ради! Подайте милостыню, добрые люди!

Юноша вошел в церковь, не спеша прошел мимо рядов к двери на южной стороне, пересек площадь и окольным путем вернулся в дом Фильяцци. Там он послал за Джакомо Ферранти и велел ему купить мула и седло, а также приличную одежду, подходящую по размерам тощей фигуре Джорджа Обри.

С одеждой, мулом и их собственными лошадьми Джакомо должен был поджидать с половины девятого вечера на углу дороги в Сеговию и набережной реки Мансанарес. Мадрид не был обнесен стеной, и Робин намеревался скакать на юг к Алькасару так быстро, как только позволит состояние его отца, оттуда добраться до Аликанте и сесть там на корабль, плывущий в Италию. Сначала придется двигаться медленно, но когда к Джорджу Обри начнут возвращаться силы, можно будет путешествовать и побыстрей.

Пока Робин строил планы, нищий все еще сидел на ступенях церкви Святой Девы Альмуденской и, протянув тощую руку, просил милостыню. Около полудня священник в черной сутане подошел к нему.

— Подайте ради Бога! — захныкал нищий. — У меня есть новости для вас, святой отец. Подайте, ради Девы Марии!

Священник с презрением посмотрел на него.

— Новостям давно пора появиться. А то мы получили от тебя мало благодарности за наше милосердие и жалость.

— Я видел его, святой отец.

— Кого ты видел?

— Карло Мануччи.

Священник вздрогнул, а в его глазах блеснул огонек злобной радости.

— Укажи его мне, сын мой!

Нищий покачал головой.

— Это было два часа назад, когда он остановился и подал мне золотой. Вот он — смотрите, отец мой!

— Два часа назад, а ты не поднял крик! Ты позволил ему уйти! — сердито воскликнул священник.

— Нет, отец! — заскулил нищий. — Если бы я крикнул, он бы тут же убежал. Он молод, богат и красив. Но я сделал лучше, отец. — Ужас, звучавший в его голосе, и угодливая рабская поза свидетельствовали о том, до какого состояния был доведен несчастный жестокими преследованиями.

— Лучше? Ну что ж, послушаем! — И человек в черной сутане с отвращением притронулся к нищему носком башмака с пряжкой.

— Вечером он придет в мою хижину. В восемь часов, отец! Сжальтесь над бедным калекой у подножья алтаря! — Это было обращено к сострадательному прохожему, который бросил в протянутую ладонь медную монету и двинулся дальше. — Только не торопитесь, отец! Я живу на открытом месте, и если он заметит вас с солдатами, то не придет ко мне, и вы его упустите. Он хочет меня видеть из жалости, отец. Моя бедность и раны тронули его! У него доброе сердце. — Старик угодливо хихикнул, стараясь заслужить расположение священника, — Так что не спешите — моя история задержит его.

Священник оттопырил нижнюю губу.

— А ты меня не обманываешь?

— Я бы не осмелился…

— Это верно. — Священник усмехнулся. — Ибо столб на Кемадеро, к которому привязывают приговоренных к сожжению, все еще ожидает жертву. Он так легко назвал тебе свое имя?

— Нет, отец мой… Сжальтесь во имя Святой Девы Альмуденской, сеньор!.. Я подумал, что это может быть он, прежде чем услышал его имя.

— Почему?

— Он говорил по-испански с итальянским акцентом.

— Верно, — кивнул священник. — Это соответствует описанию.

— Я вынудил его назвать имя, сказав, что иначе не открою ему дверь. — Старик вновь хихикнул. — И тогда он шепнул: «Карло Мануччи». Я отдам его в ваши руки, отец. Вечером вы его получите. — И снова из-под лохмотьев высунулась тощая рука, и послышался писклявый голос: — Ради Христа, сеньоры. Бог отблагодарит вас — Он любит милосердных…

Священник спустился с лестницы и поднялся на холм, где теперь расположена площадь Сан-Доминго. Но в то время там находилось здание Святой инквизиции.