Проехав часть ночи верхом на муле, Робин проснулся рано утром на постоялом дворе в деревушке Кастильехо. Оставив слева кишащий священниками Толедо, он, сделав за день сорок миль, перевалил Сьерру де Гуадалупе. и спустился в Трухильо Там ему посчастливилось встретить труппу бродячих актеров, направлявшихся в Лиссабон. Юноша присоединился к ним, найдя в их обществе отвлечение от горестных воспоминаний.

Они были веселыми и драчливыми, добродушными и ревнивыми, горячими в спорах и в примирениях и постоянно щеголяющими патетическими фразами, почерпнутыми из реплик того или иного героического персонажа, весьма малопригодными к перипетиям их скитальческой жизни. Робин помогал им в установке скудных декораций и, так как он путешествовал налегке, погрузил на своего мула часть их имущества.

Эти обитатели передвижного волшебного царства пели всю дорогу. Филипп Испанский, Непобедимая армада, Елизавета, коварство турок, интриги и потрясения при королевских дворах Европы беспокоили их куда меньше, чем интонация, с которой Алонсо произносит: «Мать, ты отомщена!», или жалкое зрелище, являемое звездой соперничающей труппы, когда этот самодовольный болван играл кровожадного горца Гомеса. Робина отвлекали от грустных мыслей эмоциональные и никогда не умолкающие беседы актеров, их шутки, которыми они встречали неудачу, их искренность и вдохновение, с которыми они репетировали сцены в деревенских сараях. В их обществе юноша не мог не воспрянуть духом, и прощаясь с ними в Эштремоше, перед тем как направиться в Лиссабон, он тепло поблагодарил их за хорошую компанию.

Робин прибыл в Лиссабон 2 мая. Армада, наконец, была готова к отплытию, и, дождавшись на набережной удобного случая, юноша пробрался сквозь свиту Окендо и бросился перед ним на колени.

— Кто этот плут? — осведомился Окендо. Поведение Робина, у которого лицо и одежда были перепачканы грязью и пылью, определенно нуждалось в объяснениях, тем более что две палки уже поднялись вверх.

— Я Джузеппе Марино, с позволения вашего превосходительства, — робко откликнулся Робин.

— Да ну? — воскликнул Окендо. Он только что пообедал и был в отличном настроении. — Я определенно дам позволение вышвырнуть тебя в море, если ты не предоставишь мне лучшее объяснение своей дерзости, чем твое имя.

Вокруг Робина собралась небольшая толпа, настроенная не слишком дружелюбно. Окендо был молодым героем испанского рыцарства, поэтому не удивительно, что ему докучали женщины, однако оборванцам никак не полагалось являться подобным образом в присутствие его превосходительства. Так что Робину грозило оказаться в водах бухты Тежу, если он сразу же не даст объяснение. Только хорошее настроение Окендо избавило его от немедленной расправы.

— Оставь парня в покое! — приказал он. — Ну, что скажешь, Джузеппе Марино?

— Ваше превосходительство, я был слугой великого адмирала! — воскликнул Робин, решив рискнуть.

Если мадридской инквизиции удалось выследить Карло Мануччи и открыть, что он и Джузеппе Марино — одно и то же лицо, что к этому времени могло быть осуществлено, то все пропало. Дыба и костер были в Лиссабоне так же под рукой, как и в Мадриде, и на миг юноша решил, что погиб, заметив движение в толпе рядом с собой. Стоя на коленях, он краем глаза увидел, как какой-то молодой парень стал быстро выбираться из толпы. Несомненно, он спешил донести, получить вознаграждение и зажечь костер для очередного еретика!

Однако, Окендо пришел на помощь.

— Что-что? — переспросил он. — Ну-ка, выпрямись, приятель. — Когда Робин поднялся, он добавил: — Джузеппе Марино! Из Ливорно, не так ли?

— Ваше превосходительство обещали взять меня матросом на ваш корабль, — напомнил ему Робин.

— Верно! Ладно, отправляйся на борт к боцману и скажи, что я тебя послал. У нас достаточно канониров, солдат и священников, но видит Бог, матросов маловато для Непобедимой армады. Если он согласится, я не против.

Робин не стал медлить. Пробормотав слова благодарности, он ринулся в толпу и быстро выбрался из нее, так что почти никто этого не заметил. Беда была в том, что проклятый доносчик следовал за ним. Робин отлично знал, где пришвартована «Сеньора де ла Роса». Он не бежал, но шел так быстро, как только мог. Тем не менее предполагаемый доносчик продолжал наступать ему на пятки. Поднявшись по трапу, Робин нашел боцмана среди кучи парусов, канатов и блоков, валявшихся в таком беспорядке, словно корабль не собирался выходить в море еще две недели.

Передав сообщение Окендо, юноша сразу же принялся за работу, а так как он продемонстрировал определенное знание ремесла матроса, то был признан годным для участия в походе на Англию. Однако, к его огорчению, Робин обнаружил, что преследователь также очутился на корабле. Юноша слышал, как тот говорил с боцманом, назвавшись каталонцем из Марселя. Быть может, парень просто решил стать членом экипажа? Или же он находился здесь, чтобы не дать Робину улизнуть и где-то за час до отплытия флота указать на него служителям инквизиции, поджидающим, чтобы арестовать Карло Мануччи?

Но ничего подобного не произошло, и 14 мая 1588 года после благословения многочисленных знамен, нескончаемых процессий священников и торжественных песнопений Непобедимая армада отплыла из бухты Тежу с надуваемыми ветром парусами и таким количеством солдат на палубах, что казалось удивительным, как матросам вообще удается управляться со снастями. Как известно всему миру, два дня спустя армаду настиг шторм, разбросавший корабли по морю, в результате чего им пришлось собираться вновь в Ла-Корунье. Там было обнаружено, что, несмотря на все молитвы и благословения, питьевая вода протухла, а мясо зачервивело. Поэтому лишь утром 20 июля Робин увидел черные скалы Лизарда, нависавшие над водой подобно теням.

Флагманский корабль Медины-Сидонии с огромным флагом на мачте, на белом шелке которого было вышито изображение Святой Девы, шел впереди в центре флота, остальные корабли плыли по бокам так, что вся Непобедимая армада на расстоянии напоминала огромный серп выпуклой стороной вперед. Гипускоанская эскадра Окендо шла по левому борту флагмана и, к радости Робина, адмиральское судно плыло ближе всех к берегу. По мере продвижения по Ла-Маншу мыс Лизард становился все более заметным, пока юноша с волнением в сердце и слезами на глазах не различил на холмах над утесами зеленые поля и темные изгороди. Тут и там маленькие белые пирамиды указывали на места добычи фарфоровой глины.

Тем временем подул юго-западный ветер, и небо потемнело.

«Ночью будет буря», — подумал Робин, чье настроение поднялось вместе с ветром. Эти неуклюжие галеоны с целыми крепостями и кучами солдат на борту станут игрушкой как для шторма, так и для лорда-адмирала Хауарда оф Эффингема и его помощника Дрейка. Робин напрягал глаза, глядя на берег. А вдруг он увидит свой самый большой корабль, «Экспедицию» из Пула — ее можно узнать из тысячи — или «Морской цветок» и «Милость Божью», близнецов из Уэймута, или «Лилию» из Фоя или «Золотой реал», построенный на фалмутской верфи. Они как раз проплывали мимо Фалмутского залива. На холме возвышался замок Пенденнис, на траверзе торчали зубчатые Мэнеклские скалы, а вскоре, за мысом Деннис, открылся прекрасный вид на окруженную лесом реку Хелфорд. На утесе над устьем реки красивый белый дом, наполовину скрытый деревьями, поблескивал на солнце, как драгоценность; ухоженный сад террасами спускался к воде.

Внезапно Робин услышал рядом с собой глубокий вздох, радостный смех и три слова, произнесенные по-английски:

— Сент-Монан-Чир.

Резко повернувшись, Робин увидел молодого парня с небритой щетиной и грязной физиономией, не помешавшие ему с трудом узнать в нем доносчика с лиссабонской набережной. Находясь так близко от дома, юноша не собирался попадаться в ловушку.

— Que dice usted? — удивленно спросил он по-испански.

Парень расхохотался так весело, что нельзя было усомниться в его искренности. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, он указал на Сент-Монан-Чир.

— Это мой дом.

Робин вспомнил слова, сказанные ему сэром Френсисом Уолсингемом в Барн-Элмс: «Может, ты встретишь друга, а может, и нет». Фильяцци прислал ему инструкцию не обращать внимание на эскадру Медины-Сидонии в Кадисе. Причина этой инструкции, несомненно, стояла рядом.

— Ты служил у Медины-Сидонии? — спросил Робин.

— Я был знаком с его секретарем, который, по счастью, очень нуждался в деньгах, — последовал ответ. — Меня зовут Энтони Скарр.

— Если бы я это знал, — вздохнул Робин, — то избавился бы от многочасовых волнений. Я видел, как ты выскользнул из толпы в Лиссабоне, и боялся, что ты спешишь донести на меня. А когда ты последовал за мной на корабль, то я был уверен, что ты явился следить, как бы я не сбежал. Даже когда я потерял тебя из виду, мне было не по себе.

— Я старался не попадаться тебе на глаза, — объяснил Энтони Скарр. — А теперь нам нужно поговорить.

Это не представляло труда, так как они не были на вахте. Матросы на кораблях короля Филиппа пребывали едва ли в лучшем положении, чем галерные рабы. Они спали, где придется — на палубах, в коридорах, на ступенях сходных трапов. Их не делили на отдельные отряды и не приписывали к определенным местам на корабле во время боевых походов.

— Я знал, что кто-то из наших служит у Санта-Круса, — продолжал Энтони. — Когда я услышал твои просьбы к Окендо, то догадался, что это ты. Я был точно в таком же положении, окончив дело, находясь в Лиссабоне и не зная, как добраться домой. А ты показал мне отличный способ! Пускай испанцы отвезут нас в Англию! Я убедил боцмана, что Окендо прислал к нему нас обоих, и был зачислен в команду.

Пока юный Скарр говорил, юный Робин напряженно думал.

— Вечером я буду стоять у руля и освобожусь около полуночи, — сказал он. — Буду искать тебя здесь.

На кораблях Непобедимой армады плыли шестеро людей Уолсингема, но во славу тех, кто тайно выполняет опаснейшую работу, не трубят трубы и не реют знамена. История сохранила сведения лишь об этих двоих.

В битве у Плимутского пролива, в которой английский флот, подгоняемый ветром, одержал верх над армадой, один большой галеон был захвачен и доставлен в Дартмут. Медина-Сидония спешил, несмотря на тревожные признаки. Он был плохим моряком. В его планы входило встретиться в Кале с войсками герцога Пармского, пришедшими из Нидерландов, сопровождать их, плывущих на плоскодонных барках, в плавании через проливы к английским берегам, высадить на них армию опытных солдат и вести сражения на суше. Армада служила для него транспортом, а не боевым средством, и хотя Окендо, де Лейва и Рекальде ворчали на него за трусость, он настаивал на своем, а судьба Англии по-прежнему висела на волоске.

Робин с тремя другими матросами стояли у руля высоко на корме, держа на курсе громоздкий, тяжело переваливающийся на волнах корабль. Шершни английского флота, несмотря на недостаток пороха и ядер, жалили испанцев снова и снова. Всю ночь Робина не покидало чувство радости. С наступлением темноты на утесах зажглись маяки, а пробивавшаяся сквозь тучи луна заливала серебром море и родные берега.

В экипажах армады были лоцманы, хорошо знавшие Ла-Манш. Флот плыл мимо мыса Берри, поросшего густым, словно мех, папоротником, мимо отмелей Уэст-Бея, пока к утру ветер не прекратился. Робин мечтал, что пока он стоит у руля, его глазам представится мерцание маяка на Пербек-Даун. Дэккум, наверное, зажег его, а друзья будут стоять рядом. Синтия, сидя на лошади, устремит взгляд в море; пламя маяка отразится в ее глазах и осветит прекрасное взволнованное лицо. Бэннеты, конечно, тоже будут там, преданно молясь за успех оружия ее величества, который обеспечит продолжение ее терпимого царствования. И никто из них даже представить не сможет, что Робин стоит у руля испанского галеона, плывущего ближе всех к берегу!

Рев ветра в снастях, треск парусов и стук блоков, покачивание судна, стоны шпангоутов, словно собирающихся рассыпаться, вспышки орудийных залпов в темноте, треск расщепленного дерева, когда выстрел достигал цели, заставляли кровь Робина струиться в жилах с бешеной скоростью и пробуждали в нем такое радостное воодушевление, что он с трудом удерживался от того, чтобы не рассмеяться в лицо боцману.

Но этой ночью предстояло сделать еще кое-что, если Бог — не Бог Филиппа, Папы или Генриха Валуа, коли таковой существовал, что весьма сомнительно, а Бог Елизаветы, Дрейка и протестантской Англии — поможет его усилиям. Ниже полуюта находилось помещение, переполненное солдатами и канонирами. Еще ниже расположился со своими слугами и секретарями Окендо, допоздна потягивающий вино в своей просторной каюте. А ниже каюты Окендо помещался склад с боеприпасами — бочонками пороха и пирамидами ядер. У Робина был готов план — Синтия недаром говорила, не то смеясь, не то восхищаясь, что он великолепно придумывает планы. Но, к его огорчению, ветер стих. Робин напрягал глаза изо всех сил, но Портленд все еще скрывался впереди в темноте.

Робин спустился по трапу мимо малых орудий по коридору, ведущему к каюте Окендо. Солдат с заряженной аркебузой и фитилем стоял на страже. Но в помещении было жарко, и дверь в каюту оставалась открытой. Робин мог видеть Окендо, сидящего за столом над картой Англии. На его лице играла улыбка, а под локтем стоял бокал.

— Hasta manana, ваше превосходительство, — пробормотал Робин. — Вам придется высадить меня как можно ближе к дому.

Юноша нашел Энтони Скарра спящим на циновке у фальшборта. Присев рядом с ним на корточки, он закрыл ему рот ладонью и стал трясти за плечо, покуда тот не проснулся. Палуба была усеяна крепко спящими матросами. То и дело кто-то из них вскрикивал во сне, поворачивался на другой бок и засыпал снова. Молчание прерывали стоны раненых и молитвы священников.

— Следующей ночью будет легче, — прошептал Робин. — Еще один день труда и сражений, и они будут спать до Судного дня.

— Тем больше основания для нас поспать теперь, — заметил Энтони Скарр. Когда они проснулись, уже рассвело, и Непобедимая армада заштилела у Уэст-Бея с Портлендом, черневшим в туманной дали.