В один из теплых и солнечных дней в небольшом, окруженном стенами саду позади резиденции барона Дрого на улице Крылатого Быка леди Розамунда с радостным возгласом горячо обняла своего брата.

Только ее личная служанка Хлоя, теперь уже изрядно округлившаяся, с приятными манерами и не менее приятным голосом, была свидетелем этой встречи. Хлоя в это время заканчивала шить новый белый плащ для барона из Четраро.

– Сегодня утром Деспоина прислала слугу с превосходными вестями, – радостно воскликнула Розамунда. – О, я так счастлива! Многие недели я молилась святому Михаилу, чтобы ты смог забыть бедную Аликc. – Сестра улыбнулась и снова поцеловала брата. – Я не раз задавалась вопросом, сколько же потребуется времени, чтобы ты понял то, что все знали уже давно: Сибилла без ума от любви к тебе.

– Ты действительно в этом уверена?

– Да. И считаю, дорогой брат, что тебе сильно повезло. Она тебе самая подходящая пара. Подумай о богатстве и власти, которыми она располагает.

Эдмунд нахмурился:

– Хм… Это что-то похожее на твою свадьбу, не так ли?

Розамунда склонила золотую головку, закусила яркую нижнюю губку.

– Пока что я ни минуты не сожалела о том, что уступила его… уговорам, – сказала она. – Правда, мой муж порой слишком много пьет, а потом становится жестоким. Но в такие минуты и я не нежничаю с ним…

Хлоя заулыбалась. Действительно, неделю назад леди Розамунда без всякой нежности огрела своего буйного мужа подсвечником по голове. Удивительно, но он не обиделся. Даже стал больше ценить свою супругу.

– При дворе возник некоторый переполох, – заметила Розамунда. – Деспоина уверяет, что ты – первый франк-крестоносец, который женится на греческой аристократке. У тебя, как я подозреваю, будет самая впечатляющая свадебная месса. В какой же церкви ты собираешься венчаться? В греческой?

Эдмунд рассмеялся и пригласил свою высокую сестру пройти к нагретой солнцем скамейке.

– Сначала венчание состоится в нашей маленькой генуэзской часовне, а позднее — в соборе святой Ирины. Говорят, службу в греческой церкви посетит императрица вместе с сенаторами, герцогами, графами и даже некоторыми военачальниками из имперской армии.

Хлоя, вся обратившись в слух, с деловым видом копалась в дальнем конце маленького сада, притворяясь, что поглощена тем, чтобы вода, лившаяся из красивого бронзового крана в большой кувшин, не переполнила его.

Когда в разговоре брата и сестры возникла пауза, служанка приблизилась к скамейке, на которой они сидели.

– Прошу прощения, мой господин, но… не слышно ли чего о вашем оруженосце? – со встревоженным лицом пролепетала она.

– Пока еще нет, малышка. Но до захода солнца я могу получить кое-какие известия. Ведь сегодня я поеду приветствовать герцога Боэмунда.

– Ты не поедешь! – выпалила Розамунда, нахмурив брови. – Не осмелишься.

– Нет, поеду. Приведу отряд Серебряного Леопарда в лагерь моего законного государя, – отрезал Эдмунд.

– Не делай этого, прошу тебя! – взмолилась сестра. – До Дрого дошли слухи, что Боэмунд Тарант-ский зол на тебя. Во имя Бога, Эдмунд, иди служить под любые знамена, но не к Боэмунду.

Лицо брата приняло упрямое выражение. – Я никогда не сделаю этого, пока он не освободит меня от клятвы верности.

– Но он может захватить тебя, пытать и даже убить! – испуганно воскликнула Розамунда.

– И тем не менее. Я не могу поступить иначе. Я должен привести к нему свой отряд… Я обязан также предостеречь его, предупредить о заговорах.

У Эдмунда было возникла мысль рассказать ей о взаимопонимании, достигнутом при встрече герцога Готфрида с императором. Однако несколько месяцев пребывания в столице Алексея наконец научили его сдерживать язык. А что, если сестра проговорится Дрого? Кто знает, как он это воспримет?

Эдмунд оглянулся на Хлою и дружески ей улыбнулся:

– Может, найдется у вас ломоть доброго нормандского хлеба с сыром, принеси-ка его.

Девушка понимающе кивнула и удалилась, легкая, как вспугнутый олененок. Как только она исчезла, Эдмунд снова стал серьезным.

– Я хотел бы узнать, милая сестра, как ты живешь со своим мужем?

– Довольно хорошо, – поспешно кивнула Розамунда, и ее локоны рассыпались по щекам. – Временами я, – призналась она, – его ненавижу, но чаще страстно люблю. И это меня пугает. Завтра он со своими людьми отправляется, чтобы присоединиться к Хью из Вермандуа у Хризополя.

– И ты будешь сопровождать его в походе против неверных?

К его удивлению, Розамунда, покраснев, покачала головой:

– Он приказал мне этого не делать.

– Но, сестра, многие франкские леди поскачут вместе со своими мужьями. Я полагал, что Дрого особенно будет добиваться твоего сопровождения.

Розамунда смущенно посмотрела ему в глаза.

– У меня ведь будет ребенок, – просто сказала она.

– Замечательно! Уверен, что это будет веселый малыш.

– Поэтому Дрого и не хочет, чтобы я его сопровождала. Он боится потерять наследника. Ведь ни одна из его прежних жен не подарила ему ребенка, который бы прожил более нескольких недель. Поэтому я остаюсь здесь, оторванная от всего мира. Как беременная кобыла. – Слезы навернулись на ее турмалиновые глаза. – Ну, а ты? – Розамунда ладонью смахнула слезы, которые уже покатились по щекам. – Будет ли твоя жена сопровождать тебя?

– Она так настаивает, что я даже начинаю задумываться о причине такого ее стремления, – ответил Эдмунд. – Сибилла уверяет, что в кампании на стороне византийцев примут участие несколько ее кузенов. Они должны поддержать нас и могут ощутимо помочь франкскому войску.

– Наверное, это правда. – Розамунда взяла свое вышивание. – Пойдем. Позволь мне показать тебе платье, которое я приготовила ко дню твоей свадьбы. До нее ведь осталась всего неделя?

Эдмунд кивнул и пошел за ней по большому гулкому дому.

Эдмунд де Монтгомери натянул поводья. По его указанию Уильям Железная Рука приказал отряду построиться в колонну по двое. Могучий англо-норманн внимательно осмотрел каждого из тридцати пяти воинов, выступивших под знаменем Серебряного Леопарда. Они безусловно выглядели лучше, чем Многие другие ратники, но граф заметил и некоторые недостатки: здесь ременная подпруга опасно тоньше, чем нужно, там – пятна ржавчины на кольчуге, щите или шлеме. Однако попоны на лошадях и вьючных мулах были чистые, а сами животные выглядели упитанными, но не разъевшимися.

В качестве своего заместителя на случай, если сам будет выведен из строя, Эдмунд выбрал сэра Уильяма Железная Рука, несмотря на неприглядную внешность: плосконосый, с бегающим взглядом. Вторым помощником стал темнолицый и молчаливый сэр Рейнар из Беневенто. Конечно, Эдмунду хотелось бы назначить вторым после себя сэра Этельма, но саксонец оказался большим тугодумом, да к тому же склонен к ссорам и пререканиям.

Колонна воинов сэра Эдмунда выехала с территории полуразрушенных казарм в Галате. Некоторые из его воинов ютились там более шести недель. Отряд двинулся к поросшей травой равнине, где расположились биваком вассалы герцога Боэмунда.

Лагерь итало-норманнов, разбитый на расстоянии лиги от стен Константинополя, не радовал глаз. После предыдущих экспедиций на местности не осталось ни единого дерева или даже куста. Земля была не только вытоптана, но и сплошь покрыта навозом и человеческими экскрементами. Повсюду находились остатки землянок, вырытых еще людьми Хью из Вермандуа, Юстаса Булонского и другими.

Когда Эдмунд, покачиваясь в седле в такт шагам Громоносца, ввел свой небольшой отряд на окраины бивака Боэмунда, он не заметил в лагере южных норманнов множества воинов. Его неприятно удивило и то, что соотношение пеших солдат с верховыми было значительно меньшим, чем в других войсках крестоносцев, да и обоз был невелик. В Константинополе стало известно, что Боэмунд Могучий намного беднее других вождей крестоносцев. И это вызывало большую озабоченность у византийцев: не исключена была угроза, что его солдаты начнут попрошайничать или грабить, если их немедленно не обеспечат снабжением из императорских амбаров. К тому же ни одно франкское войско не могло похвалиться даже элементарным обслуживанием, например медицинским, не обладало даже самым необходимым осадным парком. Как только начнется наступление на неверных, каждый воин должен будет сам находить пропитание и для себя, и для своей лошади. Так было всегда во время войн на западе.

Палатки и шатры лагеря итало-норманнов располагались в беспорядке, большими и малыми группами, в некотором отдалении от потрепанного шатра самого Боэмунда. Над ним гордо реяло темно-красное знамя.

От опытных глаз Эдмунда де Монтгомери не ускользнуло, что подготовка к выступлению из лагеря идет полным ходом. Толпы сержантов, ратников и простых пеших солдат покидали лагерные костры и собирались вдоль дороги, ведущей на север от Золотых Ворот Константинополя. Это был самый западный и наиболее укрепленный выход из города в сторону суши.

Отряд Серебряного Леопарда, продвигавшийся на запад, достиг пересечения двух дорог. Эдмунд придержал коня и приказал своим спутникам выстроиться в два ряда. Так они и сидели верхом под бело-голубыми вымпелами, отчаянно ругая жару, удушливую пыль и наблюдая за подразделением кавалерии, выезжавшим из лагеря Боэмунда.

Непрерывное пение боевых рогов подтверждало, что выезжают самые могущественные бароны. У Эдмунда де Монтгомери сильно заныло сердце, едва он увидел приближающийся темно-красный флаг Боэмунда.

Вскоре уже можно было различить с дюжину мощных всадников, одетых в плащи крестоносцев. Они скакали под многоцветными вымпелами, освещенными весенним солнцем.

Бывший граф стиснул челюсти. Всего через несколько минут он встретится лицом к лицу с Боэмундом Могучим – в первый раз за истекшие полгода. Как бы то ни было, он должен, не теряя времени, поставить своего законного государя в известность о сговоре между императором Алексеем и Готфридом Бульонским. Кровь застучала в висках при воспоминании о том, как слезно упрашивали его Сибилла и Розамунда избежать этой встречи.

Охваченный волнением, Эдмунд незаметно бросил взгляд через плечо на свое воинство. Граф остался доволен. Пять загорелых рыцарей, десять сержантов и двадцать ратников невозмутимо сидели позади него в седлах, не сплевывая, не посмеиваясь и не переговариваясь. Изображения белого леопарда на щитах подчеркивали их единение. Между тем блестящая кавалькада начала подниматься по пологому склону, приближаясь к месту, где ее поджиал отряд Эдмунда. Воины графа с любопытством разглядывали массивную фигуру Боэмунда Могучего, возглавлявшего кавалькаду.

А Боэмунд в свою очередь разглядывал спутников Эдмунда, у которого от волнения пот заструился по щекам. Эти мгновения должны определить его судьбу.

Эдмунд пришпорил коня, поднял его на дыбы, приветствуя подъехавших опущенным в горизонтальное положение копьем.

Боэмунд, должно быть, сразу же узнал его. Его правая рука взвилась вверх, призвав весь эскорт остановиться в вихре поднявшейся пыли.

– Мой государь! Милорд Боэмунд! – с дрожью в голосе воскликнул сэр Эдмунд и выехал вперед.

Челюсти Боэмунда угрожающе сжались. Глаза метали искры.

– Ха! Вот он, наконец, этот английский негодяй! Как ты посмел приблизиться ко мне?!

– Я хотел бы предупредить об опасности, подстерегающей вас в этом городе, – преодолев дрожь, смело начал Эдмунд. – Я хотел бы поставить к вам на службу этот мой отряд. В нем каждый воин отличный боец. Мои люди способны нанести много сокрушительных ударов по неверным.

Легко сдерживая боевого коня, огромного золотистого жеребца, Боэмунд опытным глазом оглядел отряд.

– У твоих воинов вид разбойников и негодяев! – прорычал он. И, неожиданно усмехнувшись, поднял кулак. – Сэр Эдмунд, ты явился с опозданием. Но ты хорошо выполнил поручение, с которым я тебя посылал. И я тебе благодарен, – подмигнул он.

Если бы на голову Эдмунда обрушилась булава, он был бы поражен не больше. Что говорит Боэмунд? Он благодарен за то, что Эдмунд хорошо выполнил его поручение?

Англо-норманн застыл в глубоком смущении. Разразившись хохотом, Боэмунд хлопнул его по бедру.

– Видит Бог, ты оказался умнее, чем я думал, передав фальшивое сообщение о моем маршруте. Как я понимаю, мой дорогой друг Алексей с готовностью проглотил эту наживку. Поэтому мы не обнаружили ни одного византийца в горах Фракии. – Широкое загорелое лицо герцога подобрело. – Ты определенно отточил мозги, общаясь с хитрыми греками.

Эдмунд заколебался. Он лихорадочно соображал, стоит ли рисковать удивительно дружественным поведением Боэмунда, и все же решился.

– Милорд, вы не могли бы сообщить мне что-то о моем оруженосце Герте Ордуэе или о моем верном Друге сэре Тустэне?

Боэмунд лишь рассмеялся и пришпорил коня. Эдмунду оставалось только отсалютовать Боэмунду копьем. Его государь, собрав поводья, бросил:

– Отпусти свой отряд и следуй за мной в город. Когда герцог медленным шагом стал продвигаться к высоким желто-серым двойным стенам и бастионам Константинополя, его со всех сторон приветствовали радостными криками.

Присоединившись к эскорту, Эдмунд узнал нескольких важных лордов, ехавших вслед за Боэмундом. Среди них был Жирар, епископ из Ариано, краснолицый и полный, с золотым крестом на груди и кольчугой под церковным облачением. С его хорошо затянутого пояса свисала булава.

Англо-норманну приветственно кивнул плотный Рейнульф из Принципата. Тот самый, чью рыцарскую щедрость Эдмунд никогда не смог бы забыть. Под тем же красно-зеленым вымпелом ехали чудовищно изуродованный брат Рейнульфа Ричард и русоволосый граф Танкред фиц Танкред, загорелый и надменный. Присутствовали там и более молодые бароны с суровыми загорелыми лицами. Похлопав Эдмунда по спине, каждый из них задавал вопрос о восточных пороках, которые, по слухам, распространены в Византии. Однако это не исключало их уважения к графу. Многим из них, наверное, вспомнилась ожесточенная смертная битва, разыгравшаяся на зеленом лугу под замком Сан-Северино.

Увы, среди них не было ни Герта Ордуэя, ни сэра Тустэна де Дивэ.

Зал приемов Львиного дворца. Длинное и достаточно темное помещение, потолок которого поддерживали стройные мраморные колонны удивительной красоты. Стены были украшены великолепными мозаичными панно, выполненными в красных, золотых и черных тонах. В дальнем конце зала на золотом троне под малиновым ковровым балдахином восседал избранник Бога и христолюбивый император византийцев Алексей Комнин. Он ожидал гостей.

Алексей Комнин был коротконогий широкоплечий человек властного вида. Его большие темно-карие глаза глядели пристально. От темного лица с короткой, вьющейся каштановой бородкой, умащенной благовониями, веяло холодом.

На пышных каштановых локонах императора покоилась императорская корона, сверкающая великолепными каменьями. По обе стороны головы с короны свисали до подбородка пластины, также усеянные драгоценными камнями. Подобающая случаю одежда Алексея состояла из императорской пурпурной мантии, застегнутой на плечах жемчужными брошами. Под нею поблескивала тяжелая, до колен золотая парчовая туника. Широкие ступни императора были облачены в красные с золотом котурны, ничем не отличающиеся от тех, которые носили за тысячу лет до того императоры Август, Тиберий, Калигула и Нерон.

У основания балдахина собрались сенаторы, военачальники, высшие правительственные чиновники, а также несколько длиннобородых патриархов греческой церкви с округлыми золотыми митрами на головах, более богатыми, чем за всю свою жизнь любой норманн мог увидеть в Европе.

Образуя застывший полукруг у края возвышения, стоял ряд скандинавских секироносцев из знаменитой варяжской гвардии. На русых головах этих гигантов красовались увенчанные крыльями бронзовые шлемы, а с массивных плеч ниспадали алые плащи, отделанные золотом. Вдоль стен и в боковых проходах стояли воины из гетерии – имперской охранной гвардии – в посеребренных латах и шлемах. Все это были византийские аристократы, гордые, красивые и совершенно не стыдящиеся того, что щеки у них нарумянены, а губы накрашены.

Сидя на троне, Алексей Комнин хорошо видел всю длинную мраморную палату приемов. Около залитой солнцем входной двери стояли менее важные персоны, гражданские и военные. А также несколько евнухов в красных одеждах, которые принесли с собой особые дощечки для письма и готовы были записывать все, что будет сказано.

Но вот снаружи донеслись топот копыт и громкие возбужденные голоса. Алексей машинально поправил корону. Начальник императорской гвардии, закованный в серебряные позолоченные латы, держа в левой руке шлем с голубым крестом, подбежал к возвышению. Здесь он передал шлем своему помощнику и распростерся у ног своего господина, трижды коснувшись лбом пола.

– Говори, – громко прозвучал спокойный голос Алексея.

– Некто Боэмунд, называющий себя герцогом Тарантским, просит аудиенции у вашего святейшего императорского величества.

– Поручи самым выдающимся военачальникам приветствовать его. Пусть входит без страха.

По затихшей палате приемов пронесся легкий гул. Ведь все присутствующие знали о глубокой вражде между двумя правителями.

Под бряцание лат и звон шпор в дверь вошли несколько рослых воинов в белых плащах с красными крестами. Впереди шел рыжий сын Робера Гюискара.

Обнажив голову, прямой и могучий, как собственный меч, Боэмунд подошел к трону. Гордость, уверенность и достоинство сквозили в каждом движении этого огромного норманна. Он молча остановился перед троном, чуть позади него встали его племянник Танкред и епископ Арианский. За ними толпились другие бароны, и запах лошадиного пота и кожаной одежды начал заполнять палату.

Эдмунд находился в последних рядах эскорта Боэмунда и в эти минуты испытывал непреодолимое чувство благоговения. Подумать только, эта прекрасная палата со свисавшими с потолка серебряными люстрами простояла около половины тысячелетия!

Словно зачарованный, он наблюдал, как Боэмунд в развевающемся зеленом плаще подходил к балдахину. Как по сигналу выступили вперед два переводчика, хотя Алексей Комнин был настоящим полиглотом, а герцог Боэмунд неплохо владел греческим языком.

Из разговора двух выдающихся личностей Эдмунд ничего не уловил, хотя беседовали они довольно долго.

Прошло какое-то время, и Боэмунд вдруг преклонил колени, молитвенно сложил ладони, а затем вложил их в покрытые перстнями смуглые руки императора. Немедленно последовал взрыв разгневанных возгласов. Пораженные бароны Боэмунда, а также разъяренный Танкред выражали свое недовольство.

– Протестую! Призываю вас в свидетели перед Всемогущим Богом, – кричал Танкред, – отказываюсь принести феодальную присягу этому греку, несмотря на то, что мой дядя сделал это!

Жирар, епископ из Ариано, первым успокоил темпераментного молодого племянника Боэмунда. И смятение быстро улеглось. Греческие придворные, обмениваясь быстрыми, многозначительными взглядами, что-то шептали. Но Эдмунду не удалось понять, о чем они говорили.