Ева не разговаривала с Богом с тех пор, как пережила порку. Ах да, она наскоро пробормотала молитву, когда увидела акулу, но все произошло так быстро, что это не стоило брать в расчет. Она посещала церковные службы, когда требовалось, потому что «так принято». До того страшного дня, когда ее унизили и заклеймили, Ева всегда полагалась на себя, а не уповала на божественное вмешательство. Она считала слабостью ждать помощи свыше, если вполне могла сама себе помочь.

А после того как ее признали виновной, ей было нечего сказать Богу, который допустил, чтобы невинную молодую женщину подвергли боли и унижению.

Теперь у нее было множество тем для разговора с Богом.

После того как мистер Хиггс оставил Еву в темноте и запер снаружи, ей не оставалось ничего другого, кроме как сесть на корточки и молиться.

Ева молилась за людей, которые качали воду из трюма. Каждый раз, когда корабль вздымался на волнах, она молилась, чтобы «Сьюзен Белл» не стала килем вверх. Она молилась за собственную душу, признавая, что та не настолько невинна, как ей хотелось бы.

Но жарче всего она молилась за человека, привязанного к штурвалу.

Сидя в темноте, Ева умоляла Бога сохранить Нику жизнь. Да, из-за его ослиного упрямства они оказались в этой ужасной ситуации, но его же сила и отвага могли всех их спасти.

Ева изливала свои страхи. Она просила смилостивиться над Николасом, надеясь, что Господь слышит ее. Ева не представляла, как он вообще может заметить ее, если она сама с трудом различает свой голос в шуме моря, реве ветра и страшном скрипе корабельного шпангоута.

Она боялась, что «Сьюзен Белл» в любой момент разлетится на щепки.

Когда волны омывали закрытые ставнями окна, Ева задерживала дыхание, думая, не делает ли того же Николас. Или его тело безжизненно свисает со штурвала?

Перед невидящим взором Евы мелькали дюжины образов Николаса Скотта — задумчивого, вожделеющего, смеющегося, охваченного гневом, учтивого, опасного, смелого до безрассудства. Во всех случаях он потешался над ней и советовал испробовать его восхитительный сорт безумия.

А теперь он из последних сил старался спасти жизнь ей и членам команды.

— Пощади его, Господи! — бормотала Ева, слабея с каждой минутой. Она скрутилась в клубочек, прижав колени к груди. Время растягивалось и сжималось, и вот она уже мерила его только новым ударом волны, новым вздохом, новым глухо отдающимся в ушах ударом сердца. — Спаси ему жизнь! — шептала она хриплым от бесконечной мольбы голосом. — Спаси Николаса Скотта… потому что… потому что… я люблю его.

Потом как будто кто-то закрыл ей веки, и Ева провалилась в черноту изнеможения, точно камешек в глубокий колодец.

Кто-то кричал. Этот звук хлестал Еву по ушам, но она не могла разобрать слов. Она попыталась открыть глаза, но они слиплись. Ева рывком села и смахнула с век присохшую соляную корочку.

«Сьюзен Белл» мягко покачивалась на волнах. Лучи солнца пробились в щели ставень, засыпая каюту осколками света.

В коридоре за дверью послышались тяжелые шаги. Кто-то отодвинул засов и открыл дверь ногой.

— Не спешите, парни, — сказал Хиггс нескольким матросам, которые пытались одновременно протиснуться в каюту и внести свою тяжелую ношу. — Осторожнее с головой.

«Николас!» Ева вскочила на ноги.

— Что произошло, мистер Хиггс?

— Мы благополучно пережили шторм, — устало сказал он.

— Благодаря капитану, — вставил Татем.

— Да, всю ночь и большую часть дня он удерживал корабль на плаву, не давая ему перевернуться на бок, — нахмурившись, сказал Хиггс. — Но когда мы смогли оставить насосы и сменить капитана у руля, оказалось, что его, по-видимому, хорошо стукнуло по голове. Мы старались все надежно закрепить, перед тем как спуститься в трюм, но, должно быть, я что-то упустил.

— Шторм много чего поднимает с глубины, — сказал Татем. — Капитана могла и русалка шлепнуть хвостом по маковке.

— Что за глупости! Вы насмерть перепугаете наших суеверных матросов, — остановил его Хиггс. — Готов побиться об заклад, что это был оторвавшийся кусок планширя. В любом случае, капитан Скотт погас, как свеча на ветру.

— Вот так, — сказала Ева, постелив одеяло на койку, чтобы моряки могли положить на него Николаса. Глаза у него были закрыты, а кожа приобрела нездоровый цвет заветренного нутряного сала. У Евы замерло сердце. Сделать вдох казалось невозможным. — Он еще жив?

— Да, мисс, — сказал Татем. — Хотя мне пришлось дважды проверять, чтобы удостовериться в этом.

Сердце у Евы снова екнуло.

— Таких, как капитан Скотт, вмятина в башке не свалит. — Голос Татема звучал резче обычного. — Но ему крепко досталось. Из такой леди, как вы, наверное, не получится хорошей сиделки?

— Вы меня недооцениваете, мистер Татем, — сказала Ева, надеясь, что ее голос звучит достаточно уверенно. Эти люди весь шторм трудились как проклятые, чтобы не отдать ее морю, и даже теперь их работа еще не закончена. Ева подозревала, что «Сьюзен Белл» получила серьезные повреждения и, чтобы привести ее в порядок, понадобятся усилия всей команды. Самое меньшее, что могла сделать Ева, — это позаботиться об их капитане. — Принесите мне кувшин горячей воды и тряпки. Чистые тряпки, пожалуйста.

— Пойдемте, ребята. Вы слышали, что она сказала? — Татем потянул себя за чуб, едва ли не отдавая мисс Апшелл честь, и стал выталкивать матросов из каюты. — У нас много работы. Думаю, леди Ник справится сама.

— Леди Ник? — переспросила Ева.

Хиггс раскрыл ставни, и каюта наполнилась светом.

— Вы должны извинить их, мисс, — проговорил Хиггс, медленно моргая. Темные круги залегли под его красными от недосыпания глазами, словно большие синяки. — Они всего лишь простые моряки. Лорд Ник выбрал вас, поэтому в их представлении вы, по всей видимости, его леди. Леди Ник.

— Хм-м. — Ева была уверена, что это не самая худшая доля. — Что ж, помогите мне освободить его от этих мокрых вещей.

— Да-да, — сказал Хиггс, стягивая с Ника сапоги. — Подержите одеяло, пока я сниму с него штаны и кальсоны.

Ева улыбнулась и без лишних слов сделала, как он сказал, отведя глаза. Она была благодарна Перегрину за излучаемое им спокойствие и уверенность. Она уже видела обнаженного Николаса, но Хиггсу, конечно же, хотелось, чтобы все было пристойно. Капитану же было совершенно все равно. Его бы даже позабавило, если бы его взялась раздевать Ева.

Когда Хиггс укрыл капитана простыней до пояса, Ева опустила одеяло и помогла усадить Ника, чтобы Перегрин снял с него рубашку.

— Ох! — Ева зажала рот рукой. На подушке появилось немного крови.

Лицо Хиггса сделалось пепельно-серым. Раздвинув волосы Ника, он обнаружил глубокую рану и шишку размером с гусиное яйцо у основания черепа.

— Я не видел этого раньше. Что я могу для него сделать?

В Ньюгейтской тюрьме Ева видела двух мужчин с похожими ранами. Один спустя какое-то время сам пришел в чувство и сразу стал жаловаться на то, что у него пусто в желудке и адски болит голова.

Второй так и не очнулся.

— Я могу промыть рану и обтереть его, — сказала Ева, заметив песчинки в темных волосах на груди и руках Николаса. — А потом, мистер Хиггс, нам остается только ждать и надеяться.

Хиггс прочистил горло.

— Однажды я видел, как врач делал трепанацию джентльмену с похожей раной. Он говорил, что это необходимо для снижения давления и исцеления. Без его вмешательства у пострадавшего не было надежды. У нас на борту нет хирурга, но, думаю, что с вашей помощью я мог бы…

— Нет, нет и еще раз нет! — в ужасе вскричала Ева. — Никто не раскроит ему череп!

Татем пришел с кувшином воды и тряпками и тут же удалился, чтобы вернуться к своим обязанностям. Ева налила горячей воды в миску и намочила тряпки.

— Дальше я справлюсь сама, мистер Хиггс, — мягче сказала она. — Вам нужно отдохнуть.

— Да, мисс, — сказал Перегрин. — Пожалуй, вы правы. — Его лицо сделалось суровым, он расправил плечи и вытянулся. Казалось, за то короткое время, что его знала Ева, он вырос на несколько дюймов. — Поскольку капитан болен, кораблем теперь командую я. Такого рода ранение нельзя запускать, иначе будет слишком поздно. Мы дадим ему время до восьми склянок завтрашнего утра, а потом я сделаю трепанацию. С вашей помощью или сам.

Хиггс повернулся и вышел из каюты.

Ева посмотрела на Ника, грудь которого едва заметно вздымалась и опускалась.

— Ты настолько хорошо обучил этого молодого человека, что он начинает действовать в твоем стиле — с ослиным упрямством, безграничной самоуверенностью и видя все со своей колокольни, — тихо проговорила она. — Если не хочешь, чтобы он сделал нечто такое, о чем мы все горько пожалеем, просыпайся завтра до восьми склянок.

Ева взяла влажную тряпку и обтерла Нику лицо. Состояние глубокого расслабления неестественного сна освободило его лоб от всех морщин тревоги и озабоченности. Николас теперь выглядел гораздо моложе. Только колючая щетина, отросшая за несколько дней на щеках и подбородке, портила картину. Ева решила было побрить его, но потом передумала. Она не хотела держать лезвие у горла капитана на случай, если он внезапно очнется.

Ева вымыла Николасу руки и грудь. Его ладони вспухли и были утыканы занозами, а на плече красовался большой синяк. Еве доводилось видеть толстые кожаные ремни, которыми в дрянную погоду пристегивались рулевые, чтобы штурвал не вырвало у них из рук и он не стал вращаться бесконтрольно. Ремни оставили глубокие борозды на теле капитана.

На одной из полок Ева нашла нитки и иголки и воспользовалась иголкой, чтобы вытащить занозы из пальцев и ладоней Николаса. Когда она промывала раны содержимым его серебряной фляги, он даже не вздрогнул — верный признак полной потери чувств.

Ева отвернула край простыни и вымыла ему ноги. Когда она снова накрыла Ника одеялом, его лицо по-прежнему было мертвенно-бледным.

Она приоткрыла кормовые окна, чтобы впустить в каюту воздух. Вместе со свежим соленым бризом в комнату ворвался стук молотков и скрежет пил.

— Вся команда трудится, а ты валяешься здесь без дела, как лентяй.

Ева надеялась, что ее упрек заставит Ника пошевелиться. Но у него даже веко не дернулось.

Она взяла чистую тряпку и повернула голову Николаса лицом к переборке, чтобы промыть глубокую рану у него на затылке. Его волосы слиплись от крови, но Ева смыла ее. Ник никак не прореагировал, когда она промокнула рану виски. Радовало только то, что шишка прямо под раной не налилась еще больше.

За ухом Ника, на границе волос, обнаружилось небольшое коричневое родимое пятно. Ева склонилась и нежно поцеловала этот маленький изъян. Потом она перевернула капитана на бок, чтобы смыть с его широкой спины и задней части бедер морскую соль. Закончив, она вернула Ника в мягкие объятия пуховой перины.

Только одна часть его тела осталась невымытой.

— Сейчас не время для чопорности, — сказала себе Ева. Нет, она, конечно, видела весь джентльменский набор Ника, но, откинув простыню и взглянув на это место, увидела нечто иное.

На расслабленных холмиках яичек лежал его член. Недвижимый. Мягкий. Уязвимый. Еву залила волна нежности.

«Я все равно люблю этого мужчину!» — подумала она с удивлением. Она накрыла его пах обеими руками.

И его член возродился к жизни под ее ладонью.

— Слава Богу! — Ева хихикнула, смывая с этой части тела Ника опасную для мужчин морскую соль. От ее прикосновений плоть Николаса налилась и выросла до внушительных размеров. — Похоже, эта твоя часть определенно не собирается умирать, Николас Скотт.

Ева посмотрела в лицо Нику, надеясь увидеть, что он подглядывает за ней из-под темных ресниц, но не заметила ни малейшего движения мышц. Ни усмешки. Ни многозначительно поднятой брови.

Улыбка сползла с лица Евы. Она насухо вытерла Ника и укрыла простыней до подбородка.

Пришла пора еще раз серьезно поговорить с Богом.

Но Ева очень сомневалась, что с Небесным Владыкой можно торговаться, держа в руке член Ника.