Наш первый, достаточно осторожный подход к Дэвиду Гилмору состоялся, когда я в конце 1967 года заприметил его среди публики на нашем концерте в Королевском художественном колледже. КХК, расположенный неподалеку от Альберт-холла, был тогда ближе всего к тому, чтобы считаться «домашней» концертной точкой «Floyd» после нашего ухода из клуба «UFO». У всех членов группы имелись друзья на многих факультетах колледжа, что привело к определенному перекрестному опылению между дизайном плакатов и конвертов, фотографией и музыкой, а также к постоянному использованию возможностей КХК для другой деятельности.

Поскольку студентом Дэвид не являлся, я рассудил, что он прибыл в КХК посмотреть, как у нас дела. Во время перерыва я бочком подобрался к Дэвиду и пробормотал что-то насчет возможности его присоединения к группе в качестве дополнительного гитариста. С моей стороны это вовсе не было самостоятельным решением — просто мне первому представился шанс обсудить с ним эту тему. Дэвид был определенно заинтересован. Главным образом, как мне кажется, потому, что, хотя он и считал нас (причем совершенно обоснованно) менее опытными музыкантами, нежели члены его предыдущей группы «Jokers Wild», мы сумели добиться того, чего у них по-прежнему не было: агента, договора с компанией грамзаписи и пары хитовых синглов.

«Jokers Wild» была одной из наиболее уважаемых групп в Кембриджской зоне. Все ее члены были состоявшимися музыкантами. Вилли Уилсон, который заменил первоначального барабанщика Клайва Уэлхема, опять всплыл на поверхность вместе с Тимом Ренвиком в «Sutherland Brothers Band & Quiver», а позднее вошел в сопровождающую группу, которую мы использовали на «живых» представлениях «The Wall».

Теперь я уже не могу вспомнить самую первую свою встречу с Дэвидом. Мы оба определенно играли в одних и тех же концертных точках, к примеру на вечеринке, посвященной дню рождения Либби и ее сестры, а также совершенно точно встречались друг с другом по различным поводам, раз мне удалось различить его в толпе, собравшейся тогда в КХК.

Будучи уроженцем Кембриджа — его первые музыкальные встречи с Сидом происходили как раз во время учебы в Кембриджском техническом колледже, — Дэвид находил массу работы для «Jokers Wild» как на месте, играя, к примеру, для контингента американских летчиков, которые, надо полагать, дожидались Третьей мировой войны, так и во время периодических вылазок в Лондон. Однако Дэвид отваживался и на более дальние вылазки. Первая проба была предпринята в августе 1965 года: вместе с Сидом и несколькими другими друзьями Дэвид путешествовал по югу Франции и выступал на улице перед прохожими. Он решил съездить на континент вместе с «Jokers Wild», и они примерно на год (включая «лето любви») там застряли, весьма прагматично переименовавшись в «The Flowers».

Группа в конечном итоге распалась, и к тому времени, как я увидел его во время выступления в Королевском художественном колледже, Дэвид вроде как был не у дел. Работал он в тот момент водителем фургона дизайнеров Оззи Кларка и Элис Поллок, которые заправляли бутиком «Кворум» в Челси.

Формально мы сошлись с Дэвидом перед Рождеством 1967 года, когда предложили ему присоединиться к нам в качестве пятого члена «Pink Floyd». Сида тогда удалось уговорить, что подключение Дэвида — хорошая идея. Были соблюдены все формальности в виде общего собрания группы, однако Сид наверняка понимал, что его отказ уже ничего не решит. Дэвид принял наше предложение, и мы пообещали ему гонорар в 30 фунтов в неделю. Правда, мы забыли ему сказать, что реальный наш заработок составлял всего треть этой суммы. Стив О'Рурк, который теперь стал нашей основной точкой контакта внутри агентства Брайана Моррисона, обеспечил нашему новому участнику комнату у себя в доме, к которой прилагался магнитофон «Revox» и бесплатные бутерброды. Там Дэвид за считаные дни освоил весь наш репертуар.

Куда большей проблемой для Дэвида стало утверждение в составе существующей группы. Официально он числился вторым гитаристом и бэк-вокалистом. Однако Сид видел в Дэвиде чужака, лезущего не в свое дело, тогда как остальная часть группы рассматривала его как потенциальную замену для Сида. Впрочем, мы изо всех сил уклонялись от объяснения положения дел Дэвиду, по-прежнему закрывая глаза на жестокую правду. Находясь между двух огней, Дэвид как мог старался приспособиться к неловкой ситуации.

Дальше события стали развиваться очень быстро. В начале 1968 года состоялся ряд выступлений, когда мы пытались играть впятером. Что испытывал во время этих выступлений Сид, мы можем только догадываться: вероятно, он был не на шутку напуган и разгневан тем, что его влияние постепенно сходит на нет. Находясь на сцене, он прилагал самые минимальные усилия в плане выступления, судя по всему, просто делал вид, будто играет. Его откровенное бездействие, надо думать, демонстрировало нежелание принимать участие во всей этой чехарде. По мере того как Сид все больше и больше отстранялся, мы все яснее убеждались в том, что принимаем верное решение.

Самым откровенным примером отношения Сида стала репетиционная сессия в одном из школьных залов восточного Лондона, когда Сид провел пару часов, разучивая с нами свою новую песню под названием «Have You Got It Yet?». Он постоянно менял аранжировку, так что всякий раз, когда мы играли эту песню, припев «Нет, нет, нет…» недвусмысленно указывал на неверное исполнение. Это стало одной из последних и наиболее ярких демонстраций злости и разочарования Сида.

Все разрешилось в феврале, в один прекрасный день, когда мы отправлялись на выступление в Саутгемптон. В машине, которая должна была забрать Сида, кто-то спросил: «Так заезжать нам за Сидом или нет?» Еще чьим-то откликом стало: «Нет, черт с ним, пусть остается». Если вам этот обмен репликами кажется равнодушным до жестокости, то вы не ошибаетесь. Решение было принято, и так уж получилось, что нам пришлось проявить предельную черствость. Не желая замечать очевидной тяжести ситуации, я считал, что Сид попросту отвратительно себя ведет, и был так на него зол, что видел в нем лишь преграду, которая не давала нам стать успешной группой.

Учитывая, что мы еще никогда не репетировали вчетвером с Дэйвом, в музыкальном плане представление прошло весьма успешно. Дэвид взял на себя все вокальные и гитарные партии. Всем нам было очевидно, каким малым был в последнее время вклад Сида в выступления группы. Однако, даже несмотря на это, мне до сих пор не верится, что мы так легко пошли на эту замену. Что еще важнее, публика не возмущалась и не требовала деньги назад: было ясно, что отсутствие Сида не является критичным. Так что в следующий раз мы просто опять не потрудились его забрать.

Хотя мы весьма удобным для себя образом позабыли поставить в известность менеджмент о перемене в нашем составе и, соответственно, в маршруте, Питер и Эндрю (а также, понятное дело, Сид) быстро догадались о том, что происходит. Дело требовало своего разрешения. Поскольку на тот момент партнерство делилось на шестерых, у нас с Роджером и Риком даже не было большинства для присвоения названия группы. А если учитывать значение Сида как автора песен, его доля весила, пожалуй, побольше наших.

Удивительно, однако, что никаких особых проблем не возникло. Насколько легко было установлено наше партнерство, настолько же цивилизованно прошел и его демонтаж. Общее собрание (в присутствии Сида) прошло в начале марта дома у Питера. Питер вспоминает: «Мы боролись за то, чтобы сохранить Сида. Я толком не знал Дэвида, хотя слышал, что он талантливый гитарист и очень хороший исполнитель. Он мог играть на гитаре Сида лучше самого Сида». Однако в конечном итоге Питер и Эндрю уступили, и после довольно неприятного всплеска взаимных обвинений партнерство было расторгнуто. Между прочим, Сид предложил для разрешения всех проблем ввести в состав двух девушек-саксофонисток.

Мы согласились с передачей на неограниченный срок «Blackhill» всех прав на наши прошлые записи. Мы втроем сохраняли за собой название «Pink Floyd», а Сид покидал группу. Питер и Эндрю ясно сознавали, что Сид являлся творческим центром коллектива. Это была вполне разумная точка зрения, учитывая все наши записи до той поры. Соответственно они решили в дальнейшем представлять его, а не нас. «Мы с Питером заслужили потерю „Pink Floyd", — говорит Эндрю. — Мы не делали свою работу как следует — особенно в США. Мы не вели себя достаточно уверенно с компаниями грамзаписи». Эндрю считает, что никто из нас (исключая Дэвида) не вышел из этой битвы со щитом. И он особенно подчеркивает, что решение разделить компанию стало настоящим шоком для Сида, потому что он никогда не считал нас (как думали многие другие) своей сопровождающей командой — «он был по-настоящему предан группе».

«Это стало естественным расхождением разных дорог, — говорит Питер. — Мы хотели развивать „Blackhill", так что не могли сохранить „Pink Floyd" в качестве партнеров, раз мы сосредоточивались на других группах. „Pink Floyd" интересовало, будем ли мы работать с ними без Сида. А мы с Эндрю всегда могли лишь мысленно возвращаться к их временам с Сидом». Питер считал, что, если Сида освободить от давления в группе и дать ему больше времени и пространства, он станет более стабильным. Впоследствии Питер сказал: «Я не знаю, что же все-таки произошло. И я не знаю, как можно было предотвратить это. Мы все хотели помочь, мы все пытались найти решение и не смогли. Если Сид расстроен случившимся, я чувствую себя скверно из-за своей доли вины во всем этом деле. Если же Сид не расстроен, тогда он, должно быть, достиг поистине отшельнического мира и спокойствия».

Вслед за окончанием нашего партнерства с «Blackhill» место менеджера освободилось, и нам показалось логичным попросить Брайана Моррисона, чтобы он взял нас под свое крыло. Мы отправились повидаться с Брайаном, и он согласился обеспечить нам менеджерские услуги Стива О'Рурка. Брайан собирался заниматься своей издательской империей, тогда как Тони Говарду предстояло взять на себя заботу об организации концертов. Стив же на всю свою оставшуюся жизнь стал нашим менеджером.

И Эндрю, и Питер считают, что Брайан и Стив видели перспективность группы, которую мы вместе создали. Брайан дал понять Стиву, что ради собственного блага ему следует держаться нас, а не пытаться искать новые таланты. Эндрю вспоминает, как он задолго до раскола сидел вместе со Стивом в «Спикизи» (влиятельном музыкальном клубе близ Верхней Риджент-стрит) и Стив говорил ему: «Ты понимаешь, какими важными и влиятельными станут „Pink Floyd" для миллионов детишек?» Эндрю также утверждает, что Стив всегда очень серьезно относился к задаче обеспечения нас надлежащим менеджментом. Он никогда не пускал дела на самотек, как порой мог поступить Брайан.

По сравнению с членами группы Стив происходил совсем из другой среды. Его отец Томми был рыбаком на Аранских островах к западу от побережья Ирландии. Когда великий американский кинодокументалист Роберт Флаэрти в 1930-х годах снимал о тамошней жизни фильм под названием «Человек Аран», отец Стива стал одним из самых значительных персонажей. Затем Томми убедили переехать в Англию и попытать удачи в кино. Несмотря на то что начало войны и мобилизация положили конец его надеждам на сценическую славу, Томми все же удалось обустроиться в Лондоне. Как раз тогда и родился Стив.

С его опытом торгового агента и техникой, отточенной в команде Брайана Моррисона, Стив привнес в наш менеджмент определенную жесткость. Он буквально излучал уверенность в себе и неизменно носил темно-синий костюм, который придавал ему предельно серьезный вид. Этот стиль менеджмента Стив так и сохранил на всю жизнь, изменилось лишь количество костюмов. Позднее мы узнали, что, будучи продавцом корма для животных, он порой открывал банку, засовывал туда ложку и демонстративно ел свой корм. Подобная борьба за клиентов казалась нам восхитительной, но слегка чрезмерной. Позже Стив, надо думать, сожалел о своей откровенности насчет столь красочных подробностей своей предыдущей работы, ибо Роджер в те годы охотно вставлял в разговор шутки на эту тему.

Когда мы окончательно разобрались со всеми деталями, в начале апреля было сделано формальное объявление об уходе Сида и включении в состав группы Дэвида. Меня по-прежнему удивляет тот факт, что любой трепет, какой мы могли испытывать от потери своего главного творческого центра, начисто затмевало чувство колоссального облегчения.

К счастью, нам удалось избежать того, чтобы Сид действительно стал настоящим «лицом группы», несмотря на его сценическое присутствие и внешность. На наших рекламных снимках всегда изображалась вся группа, а не один Сид, что, должно быть, пошло нам на пользу. Сослужил хорошую службу и тот факт, что отсутствие в группе общепризнанного лидера обеспечивает более значительный вклад всех ее членов. Так или иначе, это был именно тот случай, когда в противоборстве солиста и группы победила группа.

Нас ждали очень сложные времена, поскольку у нас уже почти год не было ни одного сингла в чартах. Синглы, последовавшие за «Arnold Layne» и «See Emily Play», совершенно не оправдали ожиданий. По всем правилам следовало бы начать все заново, однако нам невесть каким образом удалось зацепиться за соответствующую ступеньку внутри музыкальной индустрии. Мы тогда как раз входили в период своего развития, который я припоминаю как в особенности счастливый. Теперь мы могли вернуться к прежним целям и музыкальным идеям, а также слаженной совместной игре. У нас опять появилось чувство полноценности и завершенности нашей группы.

Вне всякого сомнения, самая тяжелая задача легла на Дэвида. Ему досталась незавидная доля изображать Сида. Он, безусловно, мог добавлять собственную импровизацию к любым «живым» представлениям, однако наши недавние записи содержали слишком много фрагментов в исполнении Сида, для замены которых могло потребоваться не меньше года. Помимо всего прочего от Дэвида требовалось имитировать пение Сида на всевозможных европейских телешоу. Вспоминая те ранние шоу, я понимаю, что делало эту ношу для Дэвида относительно терпимой. Хотя мы втроем действительно играли все эти вещи на записях, когда дело доходило до воспроизведения частей, Дэвид оказывался гораздо лучшим имитатором.

Дэвид влил в группу новые силы. Тогда как его манеру игры на гитаре мы уже знали, вокал у него оказался сильным и весьма характерным. Не меньше всех остальных Дэвида интересовали эксперименты с новыми звуками и эффектами, однако наряду с изобретательностью он также добавил группе более вдумчивый, структурированный подход, не жалея времени и терпения развивать каждую музыкальную идею до полного раскрытия ее потенциала. Дэвид хорошо смотрелся на сцене и сумел без потерь перескочить через те времена, когда химическая завивка считалась вершиной моды. Тем временем Рик поставлял в группу тексты и мелодии, а Роджер — энергию, дисциплину и музыкальную дальновидность. Поскольку барабанщики сами себе закон, я, к счастью, ничем особенным не обнаруживал своего присутствия.

Хотя поначалу Дэвид чувствовал себя неуютно в составе из пяти человек, никто из нас определенно не воспринимал его как новичка. К тому же люди, которые выдвигаются на роли ведущих гитаристов и певцов, редко бывают скромнягами, склонными к уединению. Норман Смит припоминает, что во время своей первой встречи с Дэвидом как частью «Pink Floyd» он подумал: «Этот парень как пить дать возьмет группу в свои руки». (Совершенно очевидно, что Норман тогда катастофически упустил из виду долговязого басиста, стоявшего позади.)

Если Дэвиду чего-то и недоставало, так это солидного наследства для уплаты наших долгов, которые тогда уже достигли существенной суммы в 17 000 фунтов стерлингов. Одним из побочных эффектов нашей сделки с «Blackhill» для обретения прав на название «Pink Floyd» стало то, что нам пришлось взять на себя исключительную ответственность за прокат или приобретение фургона, световой аппаратуры и звуковой системы.

До подключения Дэвида Сид фактически являлся музыкальным руководителем группы, будучи автором подавляющего большинства ее песен. Норман Смит вспоминает, что, услышав новости о Сиде, он в высшей степени встревожился, поскольку не знал, пишет ли еще кто-то из нас песни. Однако Роджер и Рик тут же начали писать новый материал, причем Роджер (написавший «Take Up Thy Stethoscope And Walk» на альбоме «Piper») в особенности решительно взялся за дело. Однако процесс шел медленно, и в предсказуемом будущем мы были обречены играть на концертах примерно тот же репертуар, что и во времена Сида.

Постепенно образовывалась новая подборка первоначально импровизационных, а затем более структурированных фрагментов. Хорошим примером может служить «Careful With That Axe, Eugene». В первоначальной версии это был инструментал на обратной стороне сингла «Point Me At The Sky», придуманный и записанный за трехчасовую сессию в студии на Эбби-роуд, причем этот инструментал длился тогда две с половиной минуты. Со временем он разросся в длинную десятиминутную вещь с более сложной и динамичной формой. Да, эта сложность могла означать всего лишь «тихо, громко, тихо, опять громко», однако в то время, когда большинство групп располагало всего лишь двумя категориями звука (громко и жутко громко), такой материал мог считаться поистине новаторским.

Мы по-прежнему давали значительное количество концертов, однако имелась существенная разница между прошлогодними концертами и теми выступлениями, которые проходили теперь. Первоначальная андеграундная сцена распадалась, а танцами в «Тор Rank» мы уже пресытились. Под руководством Тони Говарда мы неожиданно оказались в весьма цельной среде сети университетов. Новые университеты росли как грибы в крупных провинциальных городах, а студенческие профсоюзы быстро обнаружили, что концерты являются превосходным способом сбора денег и даже получения прибыли. Большинство из этих мест обладало достаточными для привлечения известных групп финансами, заинтересованной публикой, подходящими концертными точками, а зачастую и официальным секретарем с подспудным желанием утвердиться в качестве менеджера. В семидесятые годы многие из таких секретарей стали известными промоутерами. Классическим примером здесь является Харви Голдсмит, да и Ричард Брэнсон появился из той же среды.

Впрочем, мы не забросили и музыкальную сцену Лондона, хотя с тех пор, как Сид покинул группу, мы утратили определенную часть доверия к нам андеграунда. (На самом деле существует точка зрения, что уход Сида отметил конец «настоящей» группы «Pink Floyd». Эту точку зрения я очень даже могу понять, хотя, ясное дело, не могу с ней согласиться.) Все в любом случае менялось, пока новые клубы наживались на первоначальных идеалах «UFO».

К примеру, клуб «Мидл эрф», который зародился в 1967 году как отросток «UFO», являл собой скорее коммерческую музыкальную точку, нежели форум для различных опытов смешанной художественной среды. Он напоминал клуб «Марки», где выступали группы, которые в общем и целом можно было счесть андеграундными. Именно «в общем и целом», потому что большинство из них на самом деле представляло собой обычные группы ритм-энд-блюза, которые охотно поменяли свои костюмы от Сесила Джи и аккуратные стрижки на обтягивающие брюки и обязательные гривы с химзавивкой, а также взяли какое-нибудь подходящее название в духе «флауэр-пауэр», но по-прежнему выдавали старые добрые риффы Чака Берри.

Выступления в «Мидл эрф» позволяли нам худо-бедно поддерживать репутацию андеграундной группы — по крайней мере настолько, чтобы нас приглашали на вечеринки вроде той, которую Ванесса Редгрейв закатила в честь окончания съемок своего фильма «Айседора». Это определенно был допуск в мир тех людей, с которыми мы были счастливы познакомиться, однако в то время нечто подобное уже становилось редкостью. Никто из нашей группы, похоже, не сохранил никаких воспоминаний об этом богемном мире, зато у нас осталось несколько элегантных подушечек в качестве сувениров.

Постепенно мы обретали все больший профессионализм, и теперь у нас даже была нормальная бригада. Питер Уоттс стал нашим первым по-настоящему опытным дорожным менеджером. К нам он присоединился по рекомендации Тони Говарда после работы с «The Pretty Things». Любые разногласия внутри этой группы разрешались следующим образом: машина останавливалась у обочины, дверцы раскрывались, пассажиры вытряхивались наружу и следовала драка, после чего поездка продолжалась. Питер утверждал, что с удовольствием заботится о нашей аппаратуре, но, поскольку воспоминания о «The Pretty Things» были еще слишком свежи, с самой группой он предпочитал не общаться.

Позднее Питер пересмотрел свое решение. Это оказалось очень кстати, поскольку у нас было только одно транспортное средство. Начав с четырехканального пульта «WEM» на краю сцены, Питер обеспечил настоящий взрыв технологии гастрольных поездок. Через три года мы уже использовали многоканальные микшерские пульты, расположенные в центре зрительного зала и требующие многослойных кабелей, коммутаторов, а также изобилия микрофонов на сцене. Включая ответственность за работу со звуком, транспортировку всей аппаратуры туда и обратно, починку ее в экстремальных условиях и постоянные разъезды, работа дорожного менеджера требовала сочетания навыков инженера-электрика, тяжелоатлета и водителя-дальнобойщика.

Временами даже этих навыков не хватало. Во время одной из поездок в Данун к западу от Глазго, что в Шотландии, Питер выехал раньше нас. Он отвез на место все оборудование, однако из-за задержки с перелетом группе пришлось нанять рыболовное судно и перебраться через озеро в кромешной тьме во время шторма в восемь баллов. Буквально приземлившись на берегу, мы неуверенно заковыляли к отелю, который нетерпеливая публика уже собиралась атаковать. Таким образом, наша аппаратура прибыла отдельно от нас. Под конец выступления благодарный промоутер объявил, что, поскольку мы прибыли поздно, он, к великому сожалению, не сможет нам заплатить. После краткого спора, в течение которого выяснилось, что промоутер, учитывая его солидную фигуру и команду еще более крупных друзей-горцев, находится в своем праве, а также что никаких рейсов на следующий день не ожидается, мы забрались в фургон и пустились в бесконечное путешествие на юг.

Вернее, оно могло бы стать бесконечным, если бы вконец изнуренный к тому времени Питер заприметил указатель «Дорожные работы» раньше, чем мы на полном ходу в него врезались. Фургон получил серьезные повреждения, на быстрый ремонт надежды не было, и мы провели остаток ночи в полицейских камерах местной деревни, которые были любезно нам предоставлены до тех пор, пока мы ранним утром не сядем на паром. Наши спутники на пароме, закаленная компания местных фермеров, подивились нашим экзотическим сапогам из змеиной кожи, афганским полушубкам и бусам: мы гораздо больше аборигенов выглядели странствующими козопасами. В конечном итоге нам удалось добраться до аэропорта Глазго, а затем и до сравнительно безопасного Лондона.

Все это пока были не настоящие гастроли, а просто отдельные выступления. Не делалось никакой попытки организовать рациональные и логически разумные циклы поездок. Мы просто хватались за любую доступную работу. И если это означало, что за выступлением близ Лондона следовал одиночный концерт в другом конце Британии, а на следующий вечер появление, скажем, в Гулле, то так оно все и получалось.

Питеру Уоттсу явно был необходим помощник. Им стал Алан Стайлз, бывший армейский инструктор по физподготовке с очень длинными волосами и с весьма вычурным гардеробом, в котором выделялись предельно обтягивающие брюки: когда Алан появлялся на сцене перед концертом, чтобы проверить микрофоны, мы после него смотрелись довольно бледно. Алан тоже был уроженцем Кембриджа, где приобрел печальную известность как сборщик арендной платы, а также как неподражаемый саксофонист (в дороге он вечно таскал с собой флейту). Особо склонен к насилию Алан не был, однако на вопросы типа «А это мальчик или девочка?» реагировал соответственно. Но самый характерный инцидент случился в тот раз, когда Алан попытался протолкнуться мимо каких-то паршивцев на лестнице, подпиравших тяжелые колонки. После краткой и непринужденной болтовни Алан вздохнул и решительно раскидал своих противников по сторонам, аккуратно обходя при этом колонки.

И Питер, и Алан сопровождали нас во время растущего числа поездок на континент — теперь мы определенно платили наши долги, — где народ оказался на удивление восприимчив к нашей музыке. Возможно, так получилось благодаря тому, что там мы не испортили нашей репутации теми безумными выступлениями, когда Сид совершенно улетал в озоновый слой. Впрочем, какой бы ни была причина, эти поездки имели один важный побочный эффект: они предоставили нам пространство вне Британии, где мы могли развиваться как группа, что в высшей степени нам помогало. Европа не была особенно обширно представлена в наших графиках 1967 года, зато в 1968 году мы провели немалое время во Франции, Нидерландах и Бельгии, и это было замечательное время.

Голландские и бельгийские концертные точки были в то время нашими регулярными местами назначения. С Францией дело обстояло не совсем так, хотя впоследствии она стала одним из наших крупнейших рынков. Там имелась уйма городов, географически близких друг к другу, что делало концерты в четырех городах в течение четырех дней куда более простой задачей. И там уже существовала рок-культура, с большей готовностью нас принимавшая. Для пары широко известных голландских клубов — «Парадизо» и «Фантазия» в Амстердаме — моделью послужил «Филлмор». Они представляли собой причудливо оформленные маленькие театрики, полностью посвященные музыке, что в ту пору было для Европы достаточно редким явлением. Всюду там плавал аромат масла пачулей и цыплят по-индонезийски.

Выступления дальше к югу Европы представляли собой определенную проблему. Один майский фестиваль в «Палаццо делло спорт» в Риме стал серьезной проверкой готовности к работе в Италии. В аэропорту Леонардо да Винчи таможенники конфисковали топор, принадлежавший группе «The Move», которая также числилась в списке; это был существенно важный сценический реквизит, который ребята из «The Move» использовали, чтобы порубить на куски телевизор. Служащие таможни сообразили идентифицировать топор как холодное оружие — зато, пожалуй, лишь языковой барьер помешал им предотвратить опасность, которую таили в себе ящики с надписью «Взрывчатые вещества: фейерверки». Шоу стремительно перешло от искусства к насилию. Когда пиротехника была выпущена на волю, полиция откликнулась единственным доступным средством — слезоточивым газом. Хотя раньше силы охраны правопорядка частенько защищали нас, сражаясь за пределами концертной площадки с людьми, которые по причинам политическим или финансовым заявлялись туда исключительно ради потасовки, теперь полиция выступила против нас. Мы усвоили урок: до нынешнего дня подготовка к итальянской части наших туров включает обеспечение ведер с водой для промывки глаз, которые ставятся сбоку от сцены на тот случай, если слезоточивый газ все-таки туда занесет.

Выступление в бельгийском Левене стало одним из тех редких (к счастью) случаев, когда мы вынуждены были убраться со сцены. Концерт проходил в университете, где две враждебные фракции молодых ученых — фламандская и валлонская — предпочитали физически выражать свою неприязнь друг к другу. Фламандцы, судя по всему, зафрахтовали группу на вечер, тогда как валлонцы накупили пива и пожелали петь народные застольные песни. Примерно через десять минут после начала выступления я заприметил то, что поначалу принял за древнюю студенческую традицию: фонтан из стекла. Лишь несколько секунд спустя до меня дошло, что дело обстоит совсем иначе. Просто студенты швырялись друг в друга стаканами, и мы выглядели как следующая, вполне логичная мишень. С неприличной и малодушной поспешностью мы закончили и ретировались со сцены, спасаясь в ожидавшем нас «транзите». Нашей аппаратуре был причинен всего лишь поверхностный ущерб, а мы сами отделались несколькими боевыми шрамами. Впрочем, нас сильно подбадривало сознание того, что нам заплатили авансом. На тот момент это был наш самый высокий гонорар за минуту выступления.

Нашим промоутером в Нидерландах был Сирил ван ден Хемел. Его туры проходили с участием минимума обслуживающей бригады и порой включали по три выступления в день. «Деньги мы получили, теперь сваливаем», — такую фразу Сирил обычно шипел нам с края сцены, после чего мы в темпе заканчивали очередную песню, желали зрителям доброй ночи и гнали на следующее шоу. В один из официальных нерабочих дней мы сказали организаторам, что берем себе два выходных, а на самом деле на два дня расширили тур и разделили между собой дополнительную наличность. Это было особенно удачно, поскольку наши личные капиталы в то время представлялись эфемерными. Наличность также могла компенсировать недостаток комфорта во время тура. Немного жареного картофеля из придорожного кафе и утлая койка на пароме из Дюнкерка — таким обычно бывал вкус континентальной ночной жизни.

В целом наши заморские выступления проходили довольно гладко. Группа и дорожная команда отлично ладили, мы не пропускали выступлений, а наше оборудование по-прежнему оставалось относительно управляемым и легко транспортируемым: штабель динамиков 4x4 для Дэвида, Роджера и Рика с четырехканальным пультом, обслуживающим колонки, сбоку от сцены, но никаких микрофонов для барабанной установки. У Рика к тому времени уже был орган «Hammond», и мы могли таскать с собой гонг, чтобы Роджер в него колотил, однако сверх этого у нас мало что имелось. «Азимут-координатор» оставался дома.

Наше световое шоу по-прежнему основывалось на проекции слайдов, поддерживаемой рядом смонтированных прожекторов и крутящимися Далеками. Под их лучами мы жутко потели, однако сценическое представление приобретало значительность. Особо эксцентричным поведением на сцене мы не отличались. После кратких экспериментов с шквалом энергии в манере Кита Муна я остановился на менее вычурном стиле. Рик никогда не увлекался школой исполнительского искусства Литтл Ричарда, предпочитая играть руками, а не ногами. Дэвид по преимуществу сосредоточивался на том, что он играл.

Однако Роджер склонен был время от времени бродить по сцене и то и дело с подлинным смаком набрасываться на гонг. Я как сейчас вижу: он отклоняется назад — зубы оскалены, голова запрокинута, бас-гитара торчит вертикально — и извлекает из гонга необычно длинный нисходящий звук. Часто казалось, что Роджер вот-вот сломает себе шею. Они с Риком курили на сцене, но сигареты Рика лишь прожигали дырки на боках его «Farfisa», тогда как тлеющий кончик сигареты Роджера, всунутой под струны, служил полезным ориентиром на местности, когда гасили свет в зале.

Если мы были не в дороге, то работали в студии над новым альбомом, опять сверяя сессии звукозаписи с нашим гастрольным графиком. «EMI», очевидно, несколько растерялась, когда мы объявили, что Сид покидает группу: мы не хотели расстраивать тамошнее начальство, сообщая ему эту новость с недолжной поспешностью. Возможно, в «EMI» считали, что, раз Сид связан контрактом, у них все схвачено. К чести должностных лиц фирмы, у них хватило такта не вмешиваться… и, по сути лишь формально, целых четыре года спустя, написать письмо, подтверждающее уход Сида.

Следующий после «Piper» альбом под названием «А Saucerful Of Secrets» записывался на Эбби-роуд и включал все наши достижения за тот период. Альбом содержит последний, угасающий огонек вклада Сида: даже текст песни «Jugband Blues» сейчас кажется реквиемом («Я предельно обязан вам за доказательство того, что меня здесь нет»). Для этой композиции — которую мы сделали в декабре предыдущего года — Сид предложил взять запись духового оркестра. Норман спросил, нет ли у него каких-то идей насчет конкретных фигур или контрмелодий. «Сид просто сказал: „Нет, давайте пригласим Армию Спасения". Я собрал дюжину представителей Армии Спасения и, понятное дело, ничего им не написал. Мы все собрались в студии — исключая Сида. Я поговорил с музыкантами и, в частности, сказал им: „Послушайте, ребята, у Сида Барретта есть определенный талант — тут и сомневаться нечего, — но выглядит он странновато, так что не удивляйтесь, когда он прибудет". Мы прождали примерно с час, и наконец Сид появился. Я спросил у него, что должны делать музыканты, а Сид сказал: „Пусть делают что хотят. Все что угодно". Тогда я заметил, что так ничего не выйдет, потому что никто не будет знать, что делают остальные, однако в итоге так все и получилось».

В резерве у нас имелось еще несколько песен Сида, включая «Old Woman With A Casket» и «Vegetable Man». Поначалу они предназначались для потенциальных синглов, но так и не были доведены до ума. В черновом сведении обеих этих песен звучит мой вокал, что, на мой взгляд, делает их своего рода раритетом. Ни один из треков официально так и не был выпущен, однако оба все же нашли свой путь на рынок благодаря любезности Питера Дженнера.

Питер припоминает, что Сид написал песню «Vegetable Man» за считаные минуты у себя дома: «В то время это было его самоописанием. „Я человек-овощ". Текст просто страшно читать. Я выпустил эти песни. Для тех, кто хочет понять Сида, это очень важные, фантастические песни, хотя и до жути печальные. Люди должны были их услышать».

Мы вернулись на Эбби-роуд, чтобы работать над новым альбомом, как только Дэвид оказался на борту. Вклад Рика составили песни «Remember A Day» и «See-Saw». В «Remember A Day» содержалась барабанная партия, отличная от нашего обычного энергичного стиля, и я в конечном итоге перепоручил эту партию Норману. Не то чтобы я сдал свой пост у барабанной установки (я бы никогда на это не пошел), но в данном конкретном случае я бился бы впустую для обеспечения нужного звучания. При внимательном прослушивании кажется, что это трек Нормана Смита, нежели чей-то еще. Не считая довольно нехарактерной для «Pink Floyd» аранжировки, среди вокального сопровождения ясно различим и голос Нормана.

Роджер обеспечил три песни: «Corporal Clegg», «Let There Be More Light» и «Set The Controls For The Heart Of The Sun». За несколько месяцев Роджер сумел вырасти от неуверенной композиции «Take Up Thy Stethoscope And Walk» до куда более внятного лирического стиля. В «Light» и «Clegg» был внесен немалый продюсерский вклад Нормана — а позднее и кое-какой вербальный. В самом конце «Corporal Clegg» Норман в порядке шутки бормочет: «Иди постригись». В плане текста последняя песня может рассматриваться как лирическая предвестница «The Gunner's Dream». «Let There Be More Light» была порождена ссылками на Пипа Картера, одного из старых персонажей кембриджской мафии, ныне покойного. Выходец из болотистой местности Кембриджшира, с капелькой цыганской крови, Пип в разные времена работал на нас в качестве одного из самых феерически-беспомощных «роуди» в мире (между прочим, за этот титул ведется серьезная борьба). Он также обладал совершенно несносной привычкой снимать ботинки внутри фургона.

«Set The Controls», возможно, является самой интересной песней в плане того, чем мы в то время занимались, поскольку она задумывалась так, чтобы вместить в себя все наши последние достижения. Эта песня — с классным броским риффом — должна была находиться в пределах вокального диапазона Роджера. По тексту она вполне соответствует шестидесятым годам (хотя основана, по словам Роджера, на поэзии позднего периода династии Тан), а ритмически «Set The Controls» давала мне шанс скопировать одну из моих любимых вещей под названием «Blue Sands», трек джазового барабанщика Чико Хэмилтона к фильму «Джаз в летний день». «Set The Controls» стала нашим постоянным номером. Ее всегда было интересно играть «вживую» — и мы играли ее много месяцев, позволяя ей эволюционировать и совершенствоваться, — зато в студии мы смогли усилить ее эффектом эха и ревербератором, добавляя к вокалу шепот.

Титульный трек, «А Saucerful Of Secrets», на мой взгляд, является одной из самых связных и гармоничных вещей, какие мы когда-либо производили. Вместо стандартной структуры песни, состоящей из куплетов, припевов, «средней восьмерки» и «мостика», а также по контрасту с более импровизационными фрагментами, она была тщательным образом продумана. Мы с Роджером заблаговременно ее разметили, следуя классической музыкальной традиции трех частей. Для нас это было не то чтобы уникальным, однако достаточно необычным. Не зная нотной грамоты, мы распланировали всю эту вещь на листе бумаги, изобретая свои собственные иероглифы.

Нашей стартовой точкой стал звук, который Роджер обнаружил, поднеся микрофон близко к краю тарелки и ловя все те тона, которые в нормальных условия теряются, когда по тарелке бьют в полную силу. Это дало нам первый участок работы, а когда четыре отдельные личности стали свободно вносить свой вклад, вещь принялась развиваться чертовски быстро. Средний фрагмент — или «Крысы в рояле», как мы его порой более фамильярно называли, — стал развитием тех звуков, которые мы использовали в импровизированных последовательностях на протяжении более ранних шоу, вероятно взятых из какой-то вещи Джона Кейджа, тогда как ритм обеспечивался двойным треком записанных на петлю барабанов.

Финальная часть являлась тщательно выстроенным гимном, который на выступлениях давал нам возможность использовать более крупные органы, имевшиеся в концертных точках. Кульминацией стало использование органа в Альберт-холле, инструмента такой мощи, что, по слухам, некоторые его регистры никогда не задействовались, ибо они могли повредить фундамент всего здания или вызвать приступ массовой тошноты у зрителей.

Мы также использовали причудливые петли струнных звуков меллотрона, против которого выступал профсоюз музыкантов, поскольку там считали, что этот инструмент отнимает работу у живых исполнителей на струнных. Теперь меллотрон кажется таким изящным и старомодным, что его, пожалуй, следовало бы поместить в музей заодно с серпентом и английским рожком, однако звук его так оригинален, что и сейчас, цифровым образом воссозданный в звукоснимателях, даже при всем своем несовершенстве, он сохраняет часть прежнего очарования.

Я помню, что общая атмосфера, царившая в студии во время записи «А Saucerful Of Secrets», отличалась особым старанием и конструктивностью. В то время все мы хотели внести свой вклад, так что при создании перкуссионного звука оказывалось, что Роджер держит тарелку, Дэвид подносит поближе микрофон, Рик подстраивает высоту, а я наношу решающий удар.

Мы понемногу учились технологии вкупе с освоением кое-какой студийной техники, и работа постепенно двигалась к концу, пусть даже результат не вполне отвечал вкусам Нормана. Возможно, после ухода Сида Норман рассчитывал, что мы вернемся к более консервативному производству песен. В историю определенно должна войти та ремарка, которую во время записи «Saucer» кто-то от него услышал. Норман сказал, что теперь, когда парни убрали лишний элемент из своей системы, им пора успокоиться и заняться настоящим делом.

В конечном итоге мы расстались с Норманом, хотя он сохранил за собой титул исполнительного продюсера на двух наших следующих альбомах. В начале семидесятых Норман записал две собственные хитовые пластинки под именем «Урагана» Смита («Don't Let It Die» и «Oh Babe, What Would You Say?»), а также, в июле 1969 года, к собственному восторгу и удовольствию публики, оказался в буквальном смысле вывезен на сцену на мобильном подиуме, чтобы дирижировать оркестром для «А Saucerful Of Secrets», когда мы представляли эту композицию «живьем» в Ройял-Альберт-холле.

Заметным вкладом Стива О'Рурка в сессии звукозаписи для «Saucer» стало празднование в Студии-3 его свадьбы, состоявшейся 1 апреля 1968 года. Стив прибыл туда со своей молодой женой Линдой, после чего несколько их усталых, но по-прежнему веселых гостей решили обследовать студийный комплекс и приложить руку кое к каким необычным и интригующим музыкальным инструментам, на которые они там натыкались. Роджер утверждает, что позднее он обнаружил молодую жену Стива спящей на крышке рояля. Вскоре после этого события сэр Джозеф Локвуд издал указ, запрещающий употребления алкоголя в студиях.

Дизайн конверта альбома «Saucer» ознаменовал присоединение к нам Сторма Торгерсона и Обри Пауэлла (известного как По задолго до того, как были придуманы «Телепузики») уже как сотрудников, а не простых наблюдателей. Конверт содержит все политически корректные ингредиенты того периода и представляет собой свидетельство не только того потока идей, что проистекал из их компании «Hipgnosis» (и по-прежнему, спустя тридцать лет, проистекает от Сторма к нашей вящей радости), но также возможностей Королевского художественного колледжа, где они оба учились на кинофакультете. Очень многие из их друзей также являлись бывшими или текущими его студентами, и Сторм с По полагались на КХК в плане технической поддержки, поскольку никакого бюджета на профессиональные мастерские у них не имелось.

В день выпуска альбома — 29 июня 1968 года — мы играли на первом бесплатном концерте в Гайд-парке вместе с Роем Харпером и «Jethro Tull». Вышло просто сказочное событие: погода была превосходной, атмосфера приятной и расслабленной. Весьма примечательно, что никому не пришло в голову обустроить зону VIP, но все радостно слились в едином порыве. Плюс к тому демократичная атмосфера позволила нам возобновить знакомство с нашей первоначальной фанатской базой, пусть даже при обильном скоплении публики, а также при участии «Blackhill», который за все это событие отвечал. Это выступление стало нашей первой возможностью снова поработать с Питером и Эндрю после расставания. Отрадно, что никакого тяжелого осадка не было и в помине. Питер Дженнер говорит: «Концерт в Гайд-парке стал колоссальным удовольствием. Тот факт, что "Pink Floyd" там играли, доказывает: никакой затаенной враждебности между нами не было. Обе стороны вели себя вполне по-джентльменски. Царило взаимное уважение».

Думаю, у всех зрителей остались радостные воспоминания о том концерте, в особенности у тех, кому хватило ума взять напрокат лодки на озере Серпантин. Да, шоу им толком понаблюдать не удалось, однако, поскольку концерт проходил днем, любые световые эффекты все равно отсутствовали. Впрочем, другие зрители и слушатели оказались менее чувствительны к общему расслабленному настроению, поскольку журнал «Мелоди мейкер», согласно отчету, получил немало звонков от встревоженных фанатов, которые желали в точности знать, сколько им будет стоить попадание на бесплатный концерт.

Вскоре мы снова отправились в Штаты — через десять месяцев после нашей первой катастрофической вылазки за океан. Перед отъездом Брайан навестил нас и объяснил, что в порядке формальности ему необходимо подписать другое соглашение с агентством, чтобы наметить маршрут для нашего тура. Роджер почуял неладное и подписал контракт только при том условии, что он станет шестинедельным. Его подозрения полностью оправдались. Два дня спустя мы через прессу узнали о том, что агентская и менеджерская стороны бизнеса Брайана оказались проданы «NEMS Enterprises», старой музыкальной компании Брайана Эпстайна, которой ныне владел и управлял Вик Льюис.

Вик вел музыкальный бизнес по старинке (чему вполне соответствовали его усики в ниточку и набриолиненные волосы). Нас препроводили для встречи с этим великим человеком в его грандиозную контору, расположенную в фешенебельном районе Мейфэр. В полном ужасе мы слушали гордый рассказ Вика об альбоме, который он лично составил из песен «The Beatles», аранжированных на его вкус с использованием странных инструментов. Далее он предположил, что «Pink Floyd» подвергнется схожей обработке. Что это было — угроза, обещание или шутка? Не в силах это понять, мы лишь нервно переглядывались.

Хотя мы подписали контракт с агентством, Брайан проигнорировал аспект менеджмента и не позаботился о том, чтобы мы подписали соответствующее соглашение. Это дало нам достаточную опору для извлечения из «NEMS» некоторого объема наличных (великого утешителя артистов, как я давно уже убедился). Мы также потребовали, чтобы Стиву О'Рурку, который тоже переходил к «NEMS», была дана вольная, чтобы стать нашим персональным менеджером.

Теперь Брайан настаивает, что главной причиной продажи агентства компании «NEMS» стало предписание врачей изменить стиль жизни и снизить рабочую нагрузку, ибо он страдал от язвы. Однако, к его чести, Брайан все-таки сумел осознать важность нашего второго американского турне и затратил немало энергии на его осуществление.

Для нас было фантастически важно достичь успеха в США — как в плане продажи пластинок на столь колоссальном рынке, так и в плане концертных выступлений. Однако забастовка американских диспетчеров воздушного транспорта вынудила нас на сравнительно ограниченный тур, который стал крупномасштабной драмой. Поскольку рабочие визы опять оказались задержаны, нам пришлось прибыть в Штаты в качестве туристов, затем совершить быстрое путешествие в Канаду (был необходим круговой маршрут, ибо мы не могли позволить себе остаться там на ночь), после чего получить все нужные документы посреди нашего выступления в клубе «Сцена» Стива Пола в Нью-Йорке. Этот полуподвальный клуб на углу 47-й и 6-й улиц представлял собой известную нью-йоркскую концертную точку и, несмотря на свои крошечные размеры, стал для нас идеальной стартовой площадкой. В качестве дополнительной приманки была подключена группа «Fleetwood Маc», которая несколько вечеров выступала перед нами как разогревающая, хотя я почему-то совершенно не помню, как нам удавалось менять аппаратуру между выступлениями. Бесплатный бар для музыкантов компенсировал низкую оплату. С нью-йоркскими температурами летних ночей и низкими потолками атмосфера в клубе царила весьма напряженная. Несомый волной креативности, а также, надо полагать, наличием бесплатного бара, Роджер заработал себе несколько скверных порезов на ладонях, пока швырял стаканы в гонг во время исполнения нами песни «Set The Controls». После его стычки с бас-гитарой «Vox» в клубе «Чита» во время нашего первого тура кровопускание в Америке, похоже, вошло у него в привычку.

Публика в клубе «Сцена» ничуть не походила на отрешенную толпу в «UFO», а являла собой куда более бодрую и веселую нью-йоркскую аудиторию. Среди толпы попадались другие музыканты и исполнители из местных бродвейских шоу. Помню, как я ковылял обратно в отель в сопровождении одной из девушек, которая тогда появлялась в постановке «Hair», недавно открывшейся на Бродвее. Чудовищно гордый своей победой, я лишь много лет спустя узнал о том, что репутация этой девушки как певицы порядком затмевалась ее статусом поклонницы знаменитостей…

Во время нашего пребывания в Нью-Йорке мы какое-то время оставались в отеле «Челси». Для столь легендарного отеля он на самом деле выглядел довольно ветхим. Знаменитый как упоминанием в песнях Боба Дилана и Леонарда Коэна, так и своей рок-н-ролльной и богемной клиентурой, отель «Челси» отличался солидной компанией постоянных жителей, разумным кредитом, который позволял артистам пользоваться определенными преимуществами в плане оплаты, а также зверинцем на верхнем этаже, где содержалась коллекция диких животных. Мы сняли два номера для группы, дорожной бригады, а также любых визитеров или друзей, которые могли к нам заглянуть. Подобного убожества мы не видывали со времен нашего проживания в квартире в Стэнхоуп-Гарденз. В это путешествие Роджер взял всего лишь один чемодан. Грязное белье складывалось в нижнюю секцию этого чемодана, а затем возвращалось в верхнюю, когда та опустошалась. Подобная система оказалась весьма гигиеничной, поскольку во время нашего вылета в Америку в этом чемодане разбилась бутылка шотландского виски.

Клубы вроде «Сцены» формировали солидную опору нашего тура, однако все остальное по-прежнему осуществлялось за счет малых средств. В частности, мы на какое-то время застряли в отеле «Камлин» в Сиэтле, где нам подавали еду в номер, пока из нашего американского агентства не прибыло немного наличности. Только тогда мы смогли расплатиться и наконец выехать из отеля.

Этот наш первый крупный тур оказался порядком оживлен временем, проведенным совместно с двумя другими британскими группами, которым оказалось с нами по дороге, — «Soft Machine» и «The Who». С «Soft Machine» мы всегда чувствовали значительное сродство. Поначалу они, правда, испытывали определенные проблемы с достижением популярности среди публики из-за их более эзотерической, вдохновленной джазом музыки. «The Who» воплощала в себе большинство тех качеств, к обретению которых мы стремились как профессиональная группа. Они возглавляли чарты, выступали в сидячих концертных залах на 5000 мест и демонстрировали убедительно профессиональное отношение к делу. Мы играли вместе с ними на шоу под названием «Британское вторжение» в Филадельфии (в список также входили «The Troggs» и «Herman's Hermits»), и нам чертовски повезло, что как раз во время нашего выступления разразился внезапный ливень. Это означало, что «The Who» не могли выйти следующими и затмить нашу программу. Мы набрали очки за счет того, что вообще там выступили, возглавили список ввиду отсутствия других претендентов, после чего убрались восвояси, пока Кит Мун и другие участники тура трепались в радиоэфире.

То было время, когда коротковолновое радио в Штатах представляло собой действительно очень свободную форму, однако ночные эфиры были еще свободней обычного. В наших кровеносных системах по-прежнему тек сплошной адреналин, а диджей и большинство его гостей были химическим образом расслаблены. Рик, в нормальных условиях человек не особенно дикий, поднял граммофонную иголку, когда прямо в эфире проигрывалась одна из пластинок, заявил, что ему не нравится эта песня, и потребовал чего-нибудь другого. Кит Мун на протяжении всей трансляции устраивал настоящий шквал различных комментариев, желая еще больше оживить эфир. И теперь, свыше двадцати пяти лет спустя, когда мы бываем в Филадельфии, люди по-прежнему вспоминают то ночное радиошоу на приглушенных тонах.

Позднее той же ночью в ближайшем баре Пит Таунсенд произвел на меня неизгладимое впечатление уверенностью, с которой он разобрался с одним пьяным. Нетвердой походкой тот приблизился к нам, желая высказать свои комментарии по поводу громкой музыки и манерной одежды. Как только он стал проявлять агрессивность, Пит, вместо того чтобы продолжать дискуссию, спокойно попросил бармена вышвырнуть незваного собеседника вон. Таким образом, заметил Пит, он доказал два важных постулата. Во-первых, власть денег (мы тратили больше и, следовательно, командовали баром), а во-вторых, тот факт, что пьяные, особенно в Штатах, какое-то краткое время наслаждаются дискуссией, но как только начинают проигрывать спор, склонны проявлять физическое насилие или доставать пистолет — еще одно полезное замечание для свода гастрольных правил.

Как и во время нашего первого тура по Штатам, у нас не было с собой почти никакой аппаратуры, и мы опять оказались жертвами пустых обещаний агентов и компаний грамзаписи. Спас нас не кто иной, как Джими Хендрикс. Услышав о наших проблемах (его менеджер также занимался «Soft Machine»), он послал нас в «Electric Lady», его студию звукозаписи и одновременно склад на Западной 8-й улице, предложив взять все необходимое. Поистине, существуют настоящие герои рок-н-ролла.

Наш контакт с местной компанией грамзаписи был непостоянным, а временами становился вообще невозможным. Стив О'Рурк, отчаянно желая встретиться с каким-то важным специалистом по маркетингу, который не отвечал ни на какие телефонные звонки, отследил предпочитаемую этим индивидом кабинку для чистки ботинок и терпеливо сидел там (ботинки его тем временем оказались так ослепительно начищены, что ими восхитился бы любой полковой старшина), пока неуловимый джентльмен наконец туда не заявился.

Примерно в это же самое время британское Управление таможенных пошлин и акцизных сборов выразило свой протест в отношении групп, которые после туров по Америке возвращались домой с очень дешевыми музыкальными инструментами. В особенности их заботили барабанные установки и классические электрогитары, которые можно было купить у Манни в Нью-Йорке менее чем за половину британской цены или совсем задешево подобрать в скупках. В конечном итоге был проведен колоссальный рейд, в течение которого чиновники, как я понимаю, нанесли визит каждой работающей группе. Результатом стали не столько наказания, сколько некоторые штрафы и общие нагоняи, однако еще многие месяцы спустя какой-нибудь мистер Чинуша из Управления мог позвонить какому-либо гитаристу и сказать, что он видел его в «Тор Of The Pops», так что не может ли уважаемый музыкант объяснить, где он надыбал себе такую милую и яркую гитару «Gibson Les Paul» выпуска 1953 года.

По возвращении в Британию мы опять окунулись в рутину гастролей, вовсю работая в университетской сети и в Европе. Сюда вошел и оупен-эйр в Германии, на котором какие-то студенты, вдохновленные парижскими волнениями и радикальной активностью по всей Европе и США, решили, что вход должен стать свободным для всех и что будет весьма уместным сделать это событие совершенно открытым (в плане ворот). По калифорнийской этике серфинга к крышам своих туристских фургонов марки «фольксваген» они привязали свой рабочий инструмент — трамбовку.

Как раз перед Рождеством 1968 года мы сделали последний заход на рынок синглов: «Point Me At The Sky» стал нашей третьей попыткой со времен «Emily» и, соответственно, третьим провалом. Все было предельно ясно, и мы решили отныне обливать презрением публику, покупающую синглы, и на последующие одиннадцать лет избрали судьбу исключительно альбомной группы.

Нашим следующим альбомом стал саундтрек к фильму «More» («Еще»), режиссером которого был Барбет Шредер. Мы уже появлялись в документальном фильме Питера Уайтхеда 1967 года «Сегодня! Давайте все займемся любовью в Лондоне», а в 1968 году сделали саундтрек для фильма Питера Сайкса «Комитет» с Полом Джонсом в главной роли, хотя тогда нашим вкладом стала скорее подборка звуковых эффектов, нежели музыки.

«More», однако, обещал стать более серьезным проектом. Барбет, протеже Жан-Люка Годара, обратился к нам уже с фактически законченным и смонтированным фильмом. Несмотря на эти ограничения и чертовски отчаянный крайний срок, с Барбетом было достаточно легко сотрудничать — за восемь дней работы в районе Рождества нам заплатили по 600 фунтов каждому, что в 1968 году составляло значительную сумму. Кроме того, на нас оказывалось совсем небольшое давление. Режиссер не требовал песен, которые непременно должны были бы завоевать «Оскар», или саундтрека в голливудском стиле. По сути, комплектуя эпизоды с различными настроениями, Роджер сделал целый ряд песен, которые вскоре стали неотъемлемой частью наших «живых» шоу.

Множество настроений в фильме — неспешной, достаточно откровенной и моралистичной сказке о немецком студенте, который отправляется на Ибицу и оказывается в фатальной зависимости от тяжелых наркотиков, — идеально подходило к различным громыханиям, пискам и звуковым коллажам, которые мы ночь за ночью скрупулезно производили. Бюджет не предусматривал студию перезаписи со счетчиком кадров, а посему мы сидели в просмотровом зале, делали аккуратный хронометраж эпизодов (просто поразительно, каким точным может быть простой секундомер), а затем отправлялись в «Пай студиос» в Марбл-Арк, где работали с тамошним опытным звукооператором Брайаном Хамфрисом.

Крупный тур по Британии весной 1969 года закончился в июле концертом в Ройял-фестивал-холле, событием, которое мы назвали «More Furious Madness From The Massed Gadgets of Auximenes». Это было еще одно эпохальное шоу — одно из моих самых любимых того же плана, что и «Games For May». Для Дэвида, впрочем, оно вряд ли входит в число любимых, ибо из-за плохого заземления его так долбануло током, что он отлетел в другой конец сцены. Все оставшуюся часть шоу Дэвида слегка потряхивало. Мы решили усилить это событие кое-каким актом перформанса в исполнении нашего старого друга из школы искусств Хорнси и бывшего обитателя Стэнхоуп-Гарденз по имени Питер Докли. Он создал чудовищный костюм, включавший противогаз и колоссальные гениталии, снабженные резервуаром, чтобы Питер мог «мочиться» на передние ряды публики. Все это оказалось весьма эффективным, ибо во время исполнения «The Labyrinth», мрачного, довольно зловещего музыкального фрагмента, Питер крался вдоль рядов публики, пока мы прогоняли через квадрофоническую систему звуки капающей жидкости. Затем одна несчастная девушка, вероятно пребывавшая под кайфом, внезапно повернула голову и обнаружила, что чудовищная тварь, которую изображал Питер, сидит рядом с ней. Девушка дико заверещала и рванула прочь из зрительного зала. Слава богу, ни от нее, ни от ее адвоката не поступило никаких заявлений.

Часть шоу также включала в себя фрагмент под названием «Work», где использовались различные перкуссионные шумы, сопровождающие сколачивание стола. Мы произвели этот предмет мебели прямо на сцене, используя доски, пилу, молоток и гвозди. Этот сложный процесс равномерно переходил в следующий эпизод под звук свистящего чайника на переносной плитке (дым на сцене был строго запрещен, зато плитка идеально его заменяла). Большая часть всего этого действа была позднее воспроизведена в студии либо на записи «Alan's Psychedelic Breakfast», либо на недописанном альбоме под названием «Household Objects». Пока мы развлекались с чаем, возник план связать все это с радиошоу Джона Пила, однако я не могу вспомнить, насколько успешно он был осуществлен. Идея позднее всплыла на альбоме «Wish You Were Here», где звук радио, передающего какую-то песню, постепенно пропадает, вливаясь в запись музыки. Пожалуй, это подчеркивает тот факт, что упорство всегда было ценным качеством группы — если нам нравилась какая-то идея, мы редко ее бросали, да и то лишь когда она объявлялась клинически мертвой.

Летом мы работали над «Ummagumma», нашим двойным альбомом. Первые две его стороны запечатлели «живое» звучание нашего тогдашнего репертуара — «Astronomy», «Careful With That Axe», «Set The Controls» и «Saucer». Запись была сделана в июне, в бирмингемском «Мазере» (мидлендской версии «Мидл эрф», клуба, который мы очень любили) и в Манчестерском институте торговли. На наших более поздних «живых» альбомах мы записывали до двадцати различных вариантов. Для альбома «Ummagumma» выбор ограничился двумя лучшими версиями, и там почти не было какой-то отладки или перезаписи. Второй диск «Ummagumma» был составлен из равных вкладов каждого из нас четверых. После его выпуска в октябре 1969 года альбом в целом получил довольно восторженные отклики, хотя я не думаю, что нас самих он особенно впечатлил. Однако его производство стало забавным и весьма полезным опытом. На мой взгляд, индивидуальные разделы определенно доказывают тот факт, что отдельные слагаемые оказываются далеко не так значительны, как сумма.

Для создания своей партии, «The Grand Vizier's Garden Party», я использовал подручные средства, пригласив мою жену Линди, талантливую флейтистку, для привнесения кое-каких деревянных духовых. Со своей стороны я попытался создать вариацию на тему обязательного соло на барабанах — я никогда не был поклонником гимнастических упражнений за установкой, как чужих, так и своих собственных. Норман Смит очень мне помог с аранжировками для флейты. Студийный менеджер помог куда меньше, укоряя меня за редактирование своих собственных записей.

Рик, пожалуй, с наибольшим энтузиазмом из всех нас отнесся к такому формату пластинки, ухватившись за более классическую концепцию своей части, тогда как секции и Дэвида, и Роджера включили в себя песни, позднее вошедшие в репертуар группы. По-моему, как «The Narrow Way», так и «Grantchester Meadows» мы играли на «Massed Gadgets», в то время как композиция «Several Species» Роджера указывала на его растущую дружбу с Роном Гисиным, чьи навыки аранжировщика мы позднее использовали для завершения композиции «Atom Heart Mother».

Роджер и Дэвид также работали с Сидом, помогая ему сложить воедино свой первый сольный альбом, «The Madcap Laughs». Свой вклад внесли Роберт Уайатт и другие члены «Soft Machine». По-прежнему существовала вера в то, что творческую энергию Сида можно заново стимулировать, однако оказалось предельно сложно придать его песням хоть какую-то упорядоченность или реализовать их потенциал. Позднее в тот же год Сид выпустил и второй свой сольный альбом под названием «Barrett». Это оказалась его последняя запись, несмотря на все дальнейшие попытки сподвигнуть его на возвращение в студию. С этих пор Сид вел все более уединенную жизнь. В конце концов он вернулся в Кембридж. Было что-то особенно печальное в том, что столь одаренный композитор, сочинивший так много хороших песен, затем проявил нежелание или неспособность продолжать в том же духе. Без Сида я вообще не могу представить себе существование «Pink Floyd»; именно от него поступил тот объем первоначальной работы, который позволил нам впоследствии расти и развиваться.

1969 год мы закончили довольно причудливым опытом работы с итальянским режиссером Микеланджело Антониони над его фильмом «Забриски-Пойнт». После удачного сотрудничества с Барбетом Шредером нам понравилась идея еще раз написать музыку для кино — она соответствовала нашему желанию работать вне изматывающего режима записей и концертных выступлений. Проект Антониони — фильм, объединяющий студенческих радикалов, психоделию Западного побережья и разрушение общества, как тогда его представляли, — стал частью предсмертной агонии киностудии «MGM», которая в последней отчаянной попытке уцелеть предложила Антониони солидный бюджет, надеясь на то, что успех его фильма «Фотоувеличение» возвестил о начале новой эпохи в европейском кинематографе.

Внезапно мы оказались в Риме, в роскошном отеле «Массимо Д'Азельо». Нам потребовалось некоторое время на осознание того, что у киностудии имеется фиксированная посуточная оплата проживания и еды. Если не пользоваться услугами, они попросту пропадают. Ввиду срочного уведомления о проекте и рабочего графика Микеланджело мы могли получить время в студии лишь от полуночи до девяти утра. Это означало тягомотину дневных попыток поспать, коктейлей от семи до девяти, а также обеда лишь после одиннадцати (стремясь использовать сумму в 40 долларов на человека, мы всячески приветствовали помощь сомелье), прежде чем мы наконец отправлялись по Виа-Кавор, обмениваясь на углах шуточками с проститутками, к студии, где нам предстояло вести нешуточную борьбу с режиссером.

Проблема заключалась в том, что Микеланджело хотел полного контроля, а поскольку сам писать музыку он не мог, то контролировал ее подбор. Соответственно каждый фрагмент приходилось заканчивать как можно скорее, набрасывать начерно, затем переделывать, отбрасывать и снова выносить на рассмотрение. Во второй половине дня Роджер отправлялся в студию «Чинечитта», чтобы показать режиссеру записи. Антониони часто жаловался, что музыка слишком сильная, что она подавляет визуальный образ. Одной из использованных нами уловок стала «запись настроения». Мы предварительно микшировали различные версии и перезаписи таким образом, чтобы режиссер мог сидеть за микшером и в буквальном смысле добавлять музыке более лирическое, романтическое или отчаянное ощущение, двигая туда-сюда потенциометр. Однако и эта уловка не сработала. В конечном итоге Антониони использовал подборку фрагментов, полученных от других музыкантов, таких как Джерри Гарсия и Джон Фэй. Несмотря на драматичный и взрывной финал, фильм как у критики, так и у публики полностью провалился.

Продолжая нашу политику возвращения в оборот всего хоть отдаленно полезного, мы по-тихому забрали с собой все пробы — запас карман не тянет.