Случилось так, что никто из Харкортов фактом моего существования на протяжении нескольких дней, последовавших за встречей с Сарой, не интересовался, а сам я в это время играл на скрипке и думал об Элле. К своей огромной радости, я обнаружил, что могу преобразовывать горько-сладкую тоску, вызванную безнадежной любовью, в энергию, какой требует серьезная работа, и даже моих родителей поразила степень моего усердия. В тот жаркий август я буквально ни на шаг не отходил от душной комнатки под потолком, где жила моя скрипка. Упражняясь, я играл для воображаемой аудитории, состоявшей из одной-единственной слушательницы, надеясь, что безупречное мастерство того или иного пассажа произведет на нее впечатление или что та или иная соната заставит ее улыбнуться. В ту пору я много играл Брамса: в трагической музыке мне виделся подходящий аккомпанемент тайным мечтам о спасении и отваге.

Эллу, которая, сама того не ведая, занимала все мои мысли, мне по-прежнему встретить не удавалось. Когда я звонил, ее вечно не оказывалось дома, и никакого знака о том, что получила мое послание, она не подавала. Неприступные двери построенного в георгианском стиле дома на Честер-сквер ни разу не подарили мне ее стройную фигуру, хотя я довольно часто проходил мимо. Но и то, как Элла без труда вошла в мою душу, и странная, непредумышленная встреча с ее кузиной, и случайные фотографии ее и Чарли Стэнхоупа, появлявшиеся в журналах, которые я листал, пока меня стригли, — все это лишь раздувало мой интерес к ней. Я продолжал играть, мечтать и хандрить.

Однако даже интерес впечатлительного мальчика со временем начинает оскудевать. Без поощрений со стороны невольного объекта моей любви, хотя бы записки или взгляда — и то и другое навсегда покорило бы мое сердце, — моя пылкость не могла сохраняться до бесконечности. Полагаю, в конце концов она бы пошла на спад и постепенно угасла, стала бы частью истории моей жизни, воспоминанием о бурной юности, не распорядись судьба (если, конечно, эта сила действительно существует) иначе.

В выборе инструмента, при помощи которого она свела нас с Эллой, вновь проявился ее изысканный вкус. Этим инструментом стала Камилла Бодмен: она позвонила мне как раз тогда, когда я уже решил, что ничего не поделаешь и если Элла желает тратить себя на Чарли Стэнхоупа, значит так тому и быть.

— Дорого-о-ой, — проворковал голос, которого я не слышал с того самого дня, когда она дала мне телефонный номер Эллы, а это случилось несколькими неделями ранее.

— Камилла… Как поживаешь?

— А ты как поживаешь? Это гораздо более существенно.

— У меня все хорошо, спасибо.

— Тогда почему же ты прячешься? Положительно пренебрегаешь всеми своими друзьями.

Я достаточно хорошо знал Камиллу, чтобы, услышав этот тон шутливого обвинения, заподозрить, будто под ним скрывается нечто большее. И осторожно ответил: я вовсе никуда не прячусь, просто много занимаюсь, готовясь к Гилдхоллу.

— Ах да, я все время забываю, что ты собираешься стать знаменитым музыкантом. Не забудешь меня, когда прославишься, правда ведь, дорогой? Даже когда все эти шикарные женщины будут бросаться тебе на шею.

Мне показалось, самое время сделать ей комплимент. И после некоторых колебаний отважился на него:

— Вряд ли они могут быть шикарнее тебя, Камилла… дорогая.

— О Джейми, ты такой милый. Такой душка. Ты всегда такой.

Количество выделительных акцентов в речи Камиллы предвещало скорую кульминацию.

— Собственно, именно поэтому я тебе и звоню. Эд Сондерс покинул меня в ужасной беде, он всегда так поступает.

Я сделал вывод, что Эд Сондерс — нынешняя пассия Камиллы, и притворился, будто это имя мне знакомо.

— Ах, Эд, — проговорил я.

— Да, эта жаба. — Вздорная Камилла на сей раз вела себя еще более пугающе, чем обычно. — А прием по случаю помолвки Эллы Харкорт начинается через час, ты можешь в это поверить?

— Чьей помолвки?.. Эллы Харкорт? — У меня остановилось дыхание и в душе возродилась бессмысленная надежда.

— Да, ее родители устраивают ленч в честь ее и Чарли. Там будут все. Памела, мачеха Эллы, — изумительная хозяйка. А Эдди, вообрази, позвонил мне и сказал, что у него, видите ли, ларингит и он не сможет пойти туда. Ларингит! Нет, ты представляешь? — воскликнула Камилла так, словно речь шла о редком тропическом заболевании. — В августе! И вот… — ее голос теперь звучал иначе, — я подумала: а вдруг ты свободен? Мне невыносима мысль о том, что придется идти туда в одиночестве… А еще… — тут она, видимо, сообразила, сколь эгоистичными должны показаться мне ее слова, — я тебя сто лет не видела, кроме того, я помню, что вы с Эллой отлично поладили у меня на вечере.

Я спросил себя: интересно, скольким людям она позвонила прежде, чем добраться до меня? А вслух ответил:

— Даже не знаю, Камилла. Конечно, мне очень хочется с тобой повидаться, но твое приглашение застало меня врасплох.

Камилла уважала занятых людей.

— Понимаю, дорогой, — сказала она. — Если ларингит не убьет Эдди, можешь не сомневаться, я непременно это сделаю. Но мне так хочется тебя увидеть. И если это хоть сколько-нибудь компенсирует твои неудобства, могу заверить, что прием предстоит грандиозный. Чудесная кухня…

Когда дело касалось светской жизни, Камилла проявляла в достижении цели редкостное упорство.

— Джейми, там совершенно точно будет множество народу из Оксфорда. И… — она сделала паузу, пытаясь придумать, чем еще меня заманить, — и кузина Эллы тоже обязательно там появится. Она очень хорошенькая. По всеобщему мнению, весьма странная девушка, — не могла, разумеется, замолчать этот факт Камилла, ведь она была исключительно правдива, — но очень хорошенькая.

— О да, — согласился я, вспоминая-холодную красоту Сары.

— Так ты согласен меня сопровождать?..

Через час я уже топтался на лестнице дома на Честер-сквер. Камилла стояла рядом и сжимала мою руку, испытывая облегчение и улыбаясь хорошо отработанной, идеально красивой улыбкой: красные губы, белые зубы, подходящее случаю выражение лица.

— Дорогой, ты — мой спаситель, — прошептала она мне на ухо, пока я звонил в дверь.

Мы опоздали, поскольку Камилла всегда принципиально давала окружающим почувствовать свое отсутствие, и, когда мы вошли в гостиную, другие гости уже начинали с голодным видом сновать туда-сюда, поглядывая на часы.

Гостей собралось, вероятно, человек тридцать: пожилая пара в неброской и немодной твидовой одежде, но все же весьма респектабельного вида — я решил, что это Стэнхоупы, и не ошибся; несколько моих сверстников, среди которых я узнал и девушку с виллой в Биаррице, и сами Харкорты, высокие, статные, именно такие, какими я их себе представлял: они беседовали с Сарой, стоя возле одного из высоких и узких окон, выходящих на площадь. Ни Эллы, ни Чарли нигде не было видно.

Камилла двинулась прямо к хозяевам, руки ее вспорхнули в приветственном жесте. Я потащился следом за ней и заметил, что разговоры смолкли.

— Леди Харкорт… — произнесла Камилла, обнимая высокую, угловатую женщину с рыжими волосами, стянутыми вверх и уложенными на голове в форме сложных колец и завитков. — Как чудесно видеть вас.

В ответ Памела Харкорт с протяжным бостонским выговором поведала Камилле, какой та совершила изумительный поступок, явившись на прием. У Александра Харкорта лицо и волосы были того же оттенка, что и у дочери, однако его светлая шевелюра уже начала редеть, а щеки выглядели не столько розовыми, сколько пунцовыми. Глаза у него были голубыми, подобно Сариным, но сияли, как у Эллы, двигался он уверенно, как это свойственно красивым мужчинам, чья красота всеми безоговорочно признана. Крупные кисти рук, широкие плечи, открытая манера общения. Он мне понравился.

— Ну, вот и они, — сказал он, любезно кивнув мне, и проследовал мимо, к дверям гостиной.

Леди Памела, очень прямая, в зеленом платье, которое ей не шло, тоже двинулась навстречу падчерице, чтобы поприветствовать ее.

— Ты чудесно выглядишь! — С этими словами она поцеловала Эллу в щеку.

Может, Элла и выглядела чудесно, но мне так не показалось. В старомодном платье с высоким кружевным воротником, она походила на куклу Эдвардианской эпохи, и движения ее были столь же деревянными, неестественными, чопорными. Меня она как будто не замечала.

Камилла, как всегда, оказалась первой в импровизированной очереди из желающих поздравить обрученных, выстроившейся в комнате. Стэнхоуп, в темном костюме, с очень ровным пробором в волосах, стоял позади Эллы и, светясь от удовольствия, наблюдал, как его приятельница заключает в объятия его невесту. Камилла с неохотой разжала руки, и Чарльз с Эллой двинулись дальше вдоль очереди, принимая поздравления от родителей и друзей, а я в числе прочих присутствующих дожидался, пока они не дойдут до меня.

Элла заметила меня, когда между нами оставалось три человека. Она в этот миг церемонно целовала Сару в обе щеки, и глаза ее, скользнув дальше по веренице гостей, остановились на мне. Она тут же отвела взгляд, а я втайне восторжествовал.

— Не знала, что вы придете, — проговорила она, когда очередь дошла до меня, и протянула руку для поцелуя, вместо того чтобы подставить щеку.

— Меня пригласила Камилла… К тому же я еще не имел возможности вас поздравить.

Она коротко взглянула на меня, скорее смущенно, чем враждебно, и двинулась дальше.

Стэнхоуп, поравнявшись со мной, поприветствовал меня, словно старого друга.

— Так это и есть та самая чудесная девушка, о которой я не должен был никому рассказывать? — спросил я с улыбкой.

— Именно она, — ответил он, глядя в дальний конец очереди, туда, где находилась Элла. — И она действительно чудесная, разве не так?

— Мои поздравления.

Он проследовал дальше.

Прием шел своим чередом. Ленч был накрыт на длинном столе, сверкавшем серебряными приборами, в столовой — великолепной комнате с красными обоями, большой люстрой и окнами, выходящими в сад. За окнами шел дождь.

Я сидел между Камиллой и Сарой, напротив девушки с виллой в Биаррице. Еда, как и предсказывала Камилла, оказалась превосходной, да и вино было недурным. Розы, стоявшие в вазах, наполняли комнату благоуханием. Я случайно уловил обрывочные фразы Эллы, оказавшейся в соблазнительной близости от меня: между нами сидело всего три гостя.

Но по мере того как ленч продолжался, я все лучше слышал разговоры и понимал, что каждая фраза, доносившаяся до меня, стоит ровно на предназначенном ей месте: моя любовь говорила с той бездумной и хорошо отработанной небрежностью, о которой столь неодобрительно отзывалась всего несколько недель назад. Она очень мило благодарила гостей за подарки; как и положено, скрытничала по поводу свадебного платья. И никак я не мог разглядеть в ней ни единой черты той женщины с суровым лицом, что говорила со мной об океане на темной лестнице дома Бодменов. Это превращение привело меня в ярость. Элла как будто решила плыть по течению, вместо того чтобы сопротивляться ему, и плыла она с изысканным изяществом, которое напоминало манеру поведения Стэнхоупа и точно так же мне не нравилось.

И все-таки я не отчаивался. Какие-то модуляции в этой светской болтовне навевали воспоминания о том голосе, что я слышал в парке и в комнатке с книжными полками. Я снова улавливал то же смятение, ту же искренность, с какой Элла восставала против сил, которые… как она выразилась? «Тянули ее на дно». И утянутая на дно Элла решила утонуть с достоинством.

В таком ключе я размышлял и был отчасти прав; в этих рассуждениях я подошел к истине ближе, чем в остальные мгновения полета моей средневековой фантазии. Ошибался я лишь в одном: считал, будто знаю, что именно утянуло ее на дно.

Хотя присутствие Эллы было для меня большим искушением, я все-таки не забывал о своих обязанностях в качестве спутника Камиллы Бодмен, впрочем, мне и не позволяли о них забыть. Заразительный смех женщины, с которой я пришел на прием, то, с каким заговорщическим видом она сплетничала о чужих оплошностях, с каким вниманием и с какой признательностью слушала мои ответы, — все это привело меня в весьма приятное расположение духа. «Не одна Элла умеет прятать истинные чувства в потоке непринужденной болтовни», — думал я. И намеревался продемонстрировать ей, что в этом деле я не менее искусен, чем все остальные.

И вот я поддерживал беседу с Камиллой, с Сарой, с хозяйкой виллы в Биаррице, одновременно стараясь придумать, как на минутку похитить у всех Эллу, и решил, что не уйду с приема, не попытавшись реализовать этот план.

Сара Харкорт, стройная, в голубом льняном платье, сидела слева от меня и рассуждала о своей нелюбви к розам. Я подозревал, что ее осуждение, не дошедшее до слуха хозяйки вечера, относилось больше к Памеле, чем к ее цветам, а еще мне показалось, что я понимаю причины этой враждебности. Для Сары Памела была захватчицей. Начать с того, что говорила она с американским акцентом, и это едва ли играло в ее пользу. Но еще более неприятной была та старательность, с какой миссис Харкорт пыталась англизировать каждую черту в своем облике и поведении. Волосы она зачесывала наверх, как во времена короля Эдуарда, носила тяжелые старинные драгоценности, в обращении с лакеем проявляла положенную меру вежливого высокомерия.

Я видел, что все это раздражает Сару почти так же сильно, как меня — очаровательная болтовня ее двоюродной сестры. И хотя она молчала, я чувствовал, что она испытывает явную враждебность к иностранцам, особенно тем, которые стремятся узурпировать чужое пространство. Эта черта характера свойственна некоторым англичанам. Сара сидела рядом со мной, едва прикасаясь к стоявшим перед нею кушаньям, великолепная, величественная. Я заметил, что с нею никто не заговаривает, но все ощущают ее присутствие, и снова подумал: в общении с этой женщиной надо проявлять почтительность и никакого панибратства, она стоит особняком — в силу обстоятельств и по собственному выбору.

Даже Камилла, чью железную самоуверенность никто и ничто не могло поколебать, казалось, не испытывала склонности втягивать Сару в беседу, чувствуя, что завоевать ее расположение не так-то просто. А я, глядя на Сарины плотно сжатые губы и поражаясь, как мог я тогда увидеть в ней точное сходство с Эллой, жалел ее, хотя никогда бы не посмел в этом признаться.

Лишь один раз девушка с виллой в Биаррице попыталась было заговорить с Сарой, но она выбрала неудачную тему для беседы.

— Знаете, — проговорила она сквозь розы, — я понятия не имела, что у Эллы есть сестра. Вы с ней очень близки?

Последовала краткая пауза, вернее, намек на паузу, но в ней содержалось столько льда, что вся болтовня вокруг смолкла, а потом Сара улыбнулась и сказала, что они с Эллой — всего лишь кузины.

— Но вас можно счесть близнецами, — произнесла девушка, по-прежнему улыбаясь, и эта фраза стала ее роковой ошибкой.

— Нет, нельзя, — резко возразила Сара, громко, чтобы Элла могла услышать, и по тому, с каким наигранным весельем та продолжала говорить, я заподозрил, что она уловила эту полную презрения реплику и сознательно оставила ее без внимания.

— Нет, можно. — Девушка продолжала отстаивать свою злополучную идею. — Вы похожи друг на друга как две капли воды.

— Но мы по-разному ведем себя, — последовал убийственно-вежливый ответ.

Сара откинулась на спинку стула, бледная и спокойная, и улыбнулась своей кузине. Камилле пришлось перекрывать повисшее вслед за этим молчание: она переключила наше внимание на красоты Цветочной выставки в Челси.

После ленча мы вернулись в гостиную, в океан неудобных диванов из резного дерева, с мрачной обивкой. Почти сразу же гости начали расходиться, и Сара стала прощаться одной из первых. Вместо того чтобы поцеловать Памелу, она лишь пожала ей руку. Александра она поцеловала, Эллу тоже, хотя легкое касание щек, заменявшее поцелуй, не предполагало большой любви. Стэнхоуп поднялся и потянулся было поцеловать Сару, но она быстро подала ему тонкую белую руку.

Когда она ушла, Камилла устроилась рядом со мной на диване и сказала так тихо, чтоб ее услышали лишь один или два человека, согласные с ее мнением:

— Ну я же говорила, что она странная. Видишь, я была права. — Некоторое время она с серьезным видом размышляла. — Кажется, она очень высокомерна, — заявила она наконец тоном, пресекающим дальнейшее обсуждение. — И, честно говоря, не вижу, какие у нее к тому причины. А ты?

Однако вопрос ее был риторическим; Камилла не ждала от меня ответа, его и не последовало, и тогда она переключилась с этой темы на что-то другое. Я слушал ее рассеянно: внимание мое по-прежнему занимал вопрос, как умыкнуть Эллу хотя бы на минутку. Мне казалось, что минутки вполне хватит. Гостей постепенно становилось все меньше и меньше. Я чувствовал, что и мои шансы уменьшаются. Элла не проявляла склонности завязать со мной беседу, а мне не хотелось идти через всю комнату и сидеть там, рядом с ней и Чарльзом Стэнхоупом. Я жаждал поговорить с ней наедине — или не говорить вовсе.

И снова меня спасла Камилла, предложив посмотреть подарки.

— Элла, дорогая, — позвала она с дивана, — ты разве не умираешь от желания поглядеть, что тебе сегодня преподнесли?

— Ну конечно умирает, — улыбнулась Памела.

Я почувствовал, что это мой шанс, и, когда Элла начала было протестовать, присоединился к общему хору, весьма своевременно поддакнув:

— И мы тоже.

— Так почему бы нам не открыть их прямо сейчас, душа моя? — подал голос Стэнхоуп.

На лице Эллы читались сомнения.

— Полагаю, можно открыть, — согласилась она.

— Тогда давай, — решительно высказалась Памела, встала и предложила нескольким гостям, еще не успевшим разъехаться: — Вы не откажетесь подняться наверх? Подарки находятся в Голубой комнате.

И со смехом, взяв будущего зятя под руку, она направилась к лестнице. Александр в сопровождении Камиллы последовал за нею, в кильватере тащилась хозяйка виллы в Биаррице. Какой-то толстяк-родственник, единственный из гостей продолжавший сидеть в гостиной, уснул в кресле.

Мы с Эллой остались наедине.

— Итак, — произнес я торопливо, тоном, в котором прорвалось все раздражение, накопившееся за ленчем, — вот он какой.

— Кто?

— Ваш остров.

Элла не ответила. Родственник в кресле тихонько захрапел.

— Вы это имели в виду, когда говорили, что события оказались сильнее вас?

Несколько недель кряду я провел, подавляя в себе тоску и волнение; вся накопленная эмоциональная энергия бурлила сейчас во мне, толкая на бесшабашно храбрые поступки.

Элла резким кивком указала на лестницу.

— Я не понимаю, о чем вы, — промолвила она, ставя ногу на первую ступеньку.

— Разумеется, вы не понимаете. Я забыл: в нашей стае рыб никогда нельзя признаваться в том, что сказал что-нибудь всерьез. — В голосе моем звучал сарказм, и я видел, что ей от него не по себе. — Особенно если признание сделано не тому, кого мы знаем с детства.

— Не говорите мне про стаи рыб.

— Почему?

— Потому что это тривиальная метафора.

— Хорошо, тогда я спрошу вас прямо. Что, черт возьми, вы делаете?

— Выхожу замуж за человека, которого люблю, Джеймс.

Голос Эллы звучал фальшиво, и мы оба это заметили.

— В любом случае, — прошептала она с нарастающим гневом, — я не понимаю, какое вам-то дело до того, счастлива я или нет?

— Это мое дело, потому что вы доверили мне его.

— Сожалею, что была с вами откровенной.

— Неправда.

— Что, простите?

— Я сказал: неправда. Когда мы впервые встретились там, в парке, вы искали решение. Мне кажется, вы хотели, чтобы я помог вам его принять.

Я поступил очень мудро, не высказав своих вольных предположений касательно причин поступка Эллы: без них мои слова оказались верными по сути и она не стала возражать.

— А потом, когда объявили о вашей помолвке, — продолжал я уже мягче, — и события действительно вышли у вас из-под контроля, вы сочли, что выхода нет, и сдались. Используя вашу собственную формулировку, вы решили, что проще плыть по течению, чем против него.

— Тсс, — шикнула она, — вас услышат.

Я продолжал, понизив голос:

— Однако даже сейчас вы презираете себя за слабость, да?

— Как вы смеете!

— Так скажите, что не презираете. Скажите, что вам нравится это дурацкое платье, в котором вы выглядите как девочка, не способная выбрать наряд и одеться самостоятельно. Скажите мне это, — заключил я с торжеством, — и я пойду в Голубую комнату и буду вежливо пялиться на подарки по случаю вашей помолвки и не стану вам больше докучать.

Она молча взглянула на меня, и я, испытывая при этом смесь ужаса и облегчения, увидел в ее глазах слезы.

— Скажите мне, — не унимался я, — и я уйду. — Я чувствовал свою правоту, и она придавала мне уверенности. — Скажите, будто вы не можете себе представить, что когда-нибудь полюбите кого-нибудь больше, чем любите Чарльза Стэнхоупа, и я уйду. Даже не попрощаюсь, если хотите. Просто уйду — и все.

— Ничего такого я вам не скажу, — ответила Элла, пытаясь держаться с достоинством. — Но вам все равно лучше уйти.

— Не раньше, чем вы объясните мне почему, — возразил я, снова переходя в наступление. — Пожалуйста, удовлетворите мое любопытство. Скажите, почему вы выходите за него замуж?

Уверенный в том, что знаю ответ, я ждал, пока она не сдастся и сделает желанное признание. Я был разочарован. Элла выпрямилась в полный рост и бесстрашно заглянула мне в глаза.

— Элла, дорогая! — донесся сверху визгливый голос.

— Ну давайте, — настаивал я, — скажите мне.

Элла мотнула головой, будто отбрасывая все сказанные мною слова, и сделала видимое усилие, чтобы взять себя в руки. Заговорила, и голос ее звучал спокойно и властно.

— У вас нет права требовать от меня ответа. Вы — гость в доме моих родителей. У вас есть определенные обязательства. Выполните их, я буду вам очень признательна, если вы поступите так, как я прошу вас.

— О чем вы?

— Я хочу, чтобы вы пошли и поблагодарили мою мачеху за чудесный прием, — произнесла она ровным тоном. — Потом проводите Камиллу домой, проследите, чтобы она добралась до входной двери без приключений, и сами тоже отправляйтесь к себе. Забудьте о моих метафорах, забудьте все, что я сказала вам в парке, забудьте о нашем разговоре у Бодменов. Отнесите все это за счет смущения, которое испытывает девушка накануне помолвки. За счет чего угодно, только прекратите задавать мне эти вопросы.

— Элла! — На сей раз ее окликнул мужчина. Я услышал, как скрипнула ступенька, — человек, чью походку я узнал, спускался по лестнице. — Элла, милая, куда ты подевалась? — Голос Стэнхоупа звучал весело и жизнерадостно, как всегда.

— Надеюсь, вы меня поняли.

Наши глаза встретились.

— Пожалуйста, Джеймс, — сказала она, и выражение ее лица, тон — все поменялось. — Не сейчас.

Увидев в моем взгляде огонек надежды, она добавила торопливо:

— Нет, никогда. Что сделано, то сделано.

— Еще не поздно. У вас вся жизнь впереди. Провести ее всю на острове, куда вас забросило течением, вместе с Чарльзом Стэнхоупом — не слишком радужная перспектива.

— Не говорите мне об островах.

— Почему? Это же ваша формулировка.

— Я уже сказала вам. Метафора слишком тривиальна.

— Зато, думаю, по-прежнему весьма выразительна.

— Думайте что хотите, — прошипела она не без раздражения.

— Перед вами вся жизнь, Элла, разве вы не видите? — Я постарался говорить как можно мягче.

— Вы это беспрестанно твердили в тот вечер, — сказала она, и тут на лестнице перед нами появился Стэнхоуп.

— Вы тут болтали все это время вдвоем? — радостно спросил он.

— И это правда, — пробормотал я.

— Что именно? — поинтересовался Стэнхоуп.

— Что поезда не ждут, — ответила Элла весело, беря жениха под руку. — И Джеймс, как бы мы его ни упрашивали, не может опоздать на свой.

— Очень печально, — промолвил Стэнхоуп, и я стал подниматься по лестнице вслед за ними, чтобы попрощаться с хозяевами и остальными гостями.