Эйнджел съежилась в самом темном уголке кареты, закрыв лицо руками. От рук пахло тем мужчиной. Ей стало противно.

Господи, какая же она дура! С Пьером она справилась, вот и решила, что справится с любым. Эйнджел вспомнила в подробностях, как все было с Пьером, каждое его движение. Поначалу было очень приятно, но в душе она совершенно ничего не чувствовала. Да и он словно бы повторял выученный урок, как студент проигрывает заученную мелодию, пока не достигнет совершенства. Все это было сплошной фальшью.

А что было с Максом? Почему-то Эйнджел не могла вспомнить, что и как он делал. Помнила только, что она дрожала точно в горячке. Она сама завлекала его. Тело как будто перестало подчиняться воле, ей не было никакого дела до морали и прочего такого.

До того ужасного момента, когда все изменилось. Когда ее любовник в маске вдруг превратился в Джона Фредерика…

Это было не в первый раз, когда она потеряла сознание. Дважды, когда Джон Фредерик бывал особенно груб, Эйнджел теряла сознание прямо под ним. Он потом ругал ее, но обморок не мешал ему сполна насладиться. По его словам, ему было безразлично, открыты у нее глаза или закрыты.

С Максом… с Максом было не так. Он был так заботлив и нежен, он пробудил в ней что-то такое…

Только сейчас все тело у нее болело точно так же, как после ночи с мужем. Вот и все его благородство! Он наверняка довел дело до конца, не обращая внимания на то, что она без сознания.

Злой смешок сорвался с губ Эйнджел. Она вела себя глупо, пришла пора расплачиваться. Захотелось завыть, закричать на всю округу. Ну почему нечто столь нежное, чудесное в один момент превратилось в грязь?

Макс возился с замком. Тот никак не хотел открываться. Если кузина пришла в себя, она услышит шум и подумает, что в оранжерею пытается ворваться кто-то чужой. Макс попробовал еще раз, медленнее, и ключ наконец провернулся.

Он распахнул дверь и вошел. Когда он уходил, кузина лежала на скамье. Теперь скамья была пуста. Баронесса исчезла. И ридикюля нет. Остались только разбросанные по полу шпильки.

Макс чертыхнулся. Это же невозможно! Когда он вернулся, дверь была заперта на ключ. Может, она прячется где-то среди растений? Вот уж не хватало только играть в прятки, совсем не то настроение. Ладно, он обыщет оранжерею, но прежде надо запереть дверь, чтобы она не могла выскользнуть в коридор.

Начав поиски с ближайшего к двери угла, он обошел всю оранжерею, заглядывая под ветки. Баронессы не было. Наконец в дальнем углу Макс обнаружил дверь, выходившую в сад. Ключа в замке не было, но он почему-то уверился, что баронесса вышла именно через эту дверь. Она вышла и заперла за собой дверь.

Искать кузину в саду не имеет смысла, она наверняка пошла туда, где стояли экипажи. Она что же, решила ехать домой одна? Совсем ничего не соображает. Надо попробовать ее перехватить.

Макс побежал по дорожке, высматривая карету баронессы. Она наверняка не ее собственная, наемная, вряд ли кузина решилась продемонстрировать свое присутствие на маскараде.

Из стоявших в ряд экипажей ни один вроде бы не собирался отъезжать. Значит, она уже уехала, если только не прячется где-нибудь. Макс подозвал одного из грумов, которые стояли, переговариваясь, и тот сообщил, что минут десять назад действительно отъехал один экипаж, он, правда, не заметил, кто в него сел.

Макс сунул груму монету и пошел к парадному входу. Вот-вот должна была подъехать Луиза. Придется как-то объяснить, что произошло, и отвезти ее домой.

Что же он скажет ей о своем свидании с баронессой в оранжерее? Только не правду. Во всяком случае, не всю правду. Кузина была так очаровательна, так соблазнительна, а когда стала страстно отвечать ему, он просто не смог устоять. Лишь когда она потеряла сознание, ему удалось взять себя в руки. Как же так? Выходит, она потеряла сознание от страха, что он возьмет ее? Уже само по себе это было непростительным оскорблением, достаточным, чтобы охладить пыл нормального мужчины.

Макс остановился в прихожей и стал ждать Луизу. Уж она-то честна и открыта в своих желаниях. Не то что баронесса, которая изображает скромницу, а в следующее мгновение ведет себя как шлюха. Неудивительно, что она спуталась с этим французом. Интересно, он-то добился своего? Если женщина заигрывает таким образом с любым, кто обратил на нее внимание, значит, проводит большую часть своего времени на спине. Уже давно должна была забеременеть.

Но она бесплодна. Может, поэтому и распутничает. Тем более нельзя позволить, чтобы она одержала победу в его схватке с французом.

С улицы послышался шум подъезжающей кареты. Наверное, это Луиза. Макс направился к выходу, все еще не решив, что он ей скажет.

– Ваши чулки пропали, миледи, и туфли тоже. – Бентон неодобрительно поджала губы. – И где ваша хорошенькая вечерняя накидка… и волосы распущены, ни одной шпильки. Это что же за…

– Бентон, – сердито оборвала служанку Эйнджел, – хватит. Я и без тебя все знаю. – Она отерла взмокший лоб. – Лучше помолчи.

– У вас наверняка жар, миледи. Я еще два дня назад это заметила, но вы же не хотели меня слушать! Шатаетесь бог знает где, да еще на голодный желудок. У вас же вчера крошки во рту не было, да и позавчера еле-еле проглотили кусочек.

– Бентон, ну пожалуйста, помолчи. У меня голова болит.

Поднеся к креслу таз с благоухающей фиалками теплой водой, Бентон осторожно вымыла Эйнджел лицо и шею, затем поставила таз на пол и омыла ей грязные, покрытые синяками ноги. Эйнджел лишь вздыхала, ощущая мягкие прикосновениям ее пальцев.

– А теперь, миледи, я скажу, чтобы вас утром не беспокоили, даже ее милость. Скажу, что вы плохо себя чувствуете и останетесь в постели.

Эйнджел легла на прохладные хрустящие простыни, опустила голову на подушки и закрыла глаза.

Бентон подоткнула под нее одеяло.

– Попробуйте заснуть.

Услышав щелчок закрывающейся двери, Эйнджел повернулась лицом к стене. Заснуть… Да она ни за что не заснет, пока в голове крутятся эти ужасные мысли… Почему она вела себя как последняя шлюха с этим незнакомцем? Что она в нем нашла? Все произошедшее виделось Эйнджел как в тумане, но главное все же помнилось ясно – она не устояла перед ним. Он оказался опытным соблазнителем и прекрасно знал, как заставить женщину отвечать ему. Это просто смешно. Муж все время брюзжал, что она лежит в постели точно бревно, а с этим Максом она была гибка, как молодое деревце. До самого того момента, когда…

Слезы потекли по щекам Эйнджел, скатываясь на подушку, слезы злости и стыда. Да, да, она не очень хорошо себя чувствовала. Да, она была не в том состоянии, чтобы ехать на маскарад, но ведь она по собственной воле выпила невесть сколько бокалов шампанского. Она сама принялась соблазнять высокого незнакомца в маске. Господи, да она заслуживает эту боль, душевную и физическую!

Эйнджел еще не спала, когда в комнату осторожно вошла Бентон и поставила стакан с ячменным отваром на тумбочку у кровати. Эйнджел открыла глаза.

– Спасибо.

Она попыталась сесть. Бентон, заботливо придерживая ее за плечи, подложила под спину подушку.

– Выпейте, миледи, это поможет вам заснуть.

У отвара был необычный вкус. Бентон явно чего-то подмешала, но спрашивать ее бесполезно, она все равно не призналась бы. Да и какое это имело значение, главное, чтобы отвар помог заснуть и забыть все, что было. Эйнджел с благодарностью осушила стакан и, опустившись на подушки, закрыла глаза.

В комнате было темно, все свечи потушены, лишь мерцал угасающий огонь в камине. Темнота окутала Эйнджел, точно мягкий бархат. Ей казалось, будто она покачивается на волнах. Вспомнилось прикосновение пальцев незнакомца к ее коже, его губы на груди. Эйнджел словно снова почувствовала боль, которую причинял ей муж, его довольное кряхтенье, когда он извергал свое семя в ее беззащитное, безвольное тело.

От этого воспоминания у Эйнджел все сжалось внутри. Ребенок… Ах, если б она родила ребенка… Если б только она была способна его родить… Но об этом не стоит и мечтать. Этого никогда не будет. Даже от Макса…

Эйнджел рывком села. Кошмар ушел, сменившись знакомой темнотой спальни. Она лежит в своей постели, одна. Муж умер, а ребенка нет. А ей приснилось, будто он есть. Только это неправда.

Боже, как ей плохо! Сколько же бокалов шампанского она выпила? Кошмар снова подступил к ней, хотя она не закрывала глаза. Снова этот незнакомый мужчина, назвавшийся Максом, и снова он водит руками по ее телу. Воспользовался ли он ее обмороком? Джон Фредерик не поколебался бы.

Эйнджел крепко зажмурилась, стараясь прогнать эту ужасную мысль. Макс не Джон Фредерик. Он был ласков и нежен. Он не поступил бы так. Это невозможно! То был всего лишь сон… кошмар. Это неправда! Не может быть правдой! Ехидный голосок где-то у нее в мозгу прошептал, что и кошмары порой становятся правдой, что, может быть, она уже понесла от Макса.

Господи, это ж надо быть такой глупой! Ведь уже несколько дней она чувствовала себя не очень хорошо – Эйнджел осознала это только сейчас – и все же упрямо отправилась на этот маскарад. Жар обычно усиливается к вечеру, но она, вместо того чтобы уехать домой и лечь в постель, принялась пить шампанское, бокал за бокалом, точно это был лимонад. И это она, которая почти совсем не пила вина. Чего уж тут удивляться, если она повела себя столь безобразно. Жар и алкоголь разрушили все ее внутренние запреты.

А теперь придется жить с этим, и никому нельзя ничего сказать, даже Бентон. Но уж с собой-то она будут честной.

Она бесстыдно заигрывала с совершенно незнакомым мужчиной, согласилась уединиться с ним… да нет, сама это предложила. И позволила ему соблазнить ее, мало того, была равноправной участницей собственного падения.

Нет, неправда! Она пыталась остановить его.

Эйнджел поежилась. Ей вдруг стало зябко. Она потуже закуталась в одеяло и свернулась клубком.

Макс. Интересно, увидит ли она его еще когда-нибудь? А если увидит – узнает ли?

Он очень высокий, выше всех ее знакомых, говорит с легким иностранным акцентом, и у него приятный, звучный голос – вот и все, что она о нем знает, помимо имени. Во сне она как будто видела его лицо, но наяву… понятия не имеет, как этот Макс выглядит. Он был накрашен и напомажен, а маску снять отказался.

Если она ошибается насчет него, то вполне может быть, что она, не приведи господь, понесла, а это будет означать погибель для баронессы Роузвёйл. Незаконнорожденный ребенок от неизвестного отца…

Внезапная боль пронзила тело. Это просто лихорадка, и больше ничего, сказала себе Эйнджел, прижимая руки к животу. Она молча молилась.

Когда Эйнджел снова проснулась, было еще темно, но у постели сидела Бентон, которая время от времени прикладывала к ее лбу лоскут, намоченный в лавандовой воде. Эйнджел с трудом разлепила веки. Все тело болело, точно ее избили.

Бентон широко улыбнулась и поднесла к ее губам чашку.

– Слава богу, вы очнулись! Попейте немножко, миледи.

– Я не понимаю…

Бентон озабоченно покачала головой.

– Лучше пока не разговаривайте, миледи. Вам надо немного окрепнуть.

Эйнджел недоуменно нахмурила брови.

– Вы были очень больны, миледи. Вернулись домой в страшном жару и уже пять дней как лежите без памяти. Мы так боялись… Вчера нам показалось даже, что все кончено. К вам столько народу приезжало, миледи. Мистер Роузвейл, ну, французский джентльмен, так вообще ни дня не пропускает. – Бентон показала на стоявшую поодаль вазу с цветами. – И каждый раз приносит свежие цветы. Посмотрите, какая прелесть!

– Убери их, – проговорила Эйнджел и сама удивилась, какой у нее хриплый голос. Болезнь не отшибла у нее памяти, она помнила каждое мгновение, проведенное с Пьером. Она ничего не хотела от него.

Бентон с недоумением посмотрела на госпожу, но послушно встала и вынесла цветы за дверь.

– Ее милость будет рада узнать, что вы очнулись, – сказала она, вернувшись. – Позвать ее?

– Не надо! – Не хватало только тети с ее вопросами.

– Я… я сказала ее милости, что лихорадка началась внезапно, – тихо проговорила Бентон. – Больше она ни о чем не спрашивала, и я не стала ей говорить, что вы уезжали.

Эйнджел вздохнула с облегчением. Это ничего, что горничная видит, как она обрадовалась. Бентон ни за что не выдаст секрета своей госпожи.

Но как быть с другим секретом? Эйнджел передернуло при мысли о том, что произошло. О том, что она может быть беременной от Макса, страшно было даже подумать.

Бентон наклонилась и подоткнула сползшее одеяло.

– А теперь отдыхайте, миледи. – Она показала на стоящий у кровати стул. – Если понадоблюсь, я здесь.

Эйнджел закрыла глаза. Это лихорадка. Она больна. Она вовсе не беременна. Макс не мог так с ней поступить.

Она повторяла это снова и снова, точно молитву, пока не погрузилась в беспокойный сон.

Во сне она прижимала к груди ребенка.