Было уже позднее утро, а мы все еще не выехали из Нортгемптона. И не только мы: с рассвета перед городскими воротами выстроилась длинная череда фургонов и телег. Однако ворота не отперли. Вскоре улицы оказались забиты повозками, лошадьми, быками, овцами, гусями, людьми с тачками и котомками — все хотели выбраться из города и никому это не удавалось. Невыспавшиеся возницы орали на тех, кто впереди, без всякого, впрочем, толку, потому что никто не мог двинуться ни вперед, ни назад. Их жены орали на детей, чтобы не разбегались. А местные торговцы и женщины, собравшиеся на рынок, орали на отъезжающих, силясь протиснуться между повозками со своими тюками и корзинами.

Все были мокрые, усталые и злые. Мы легли спать только под утро, но и тогда нас постоянно будили то пьяные гуляки, то горожане, искавшие сказочника. Они тыкали вилами в сено и лезли с факелами во все углы, пока женщины не начинали вопить, что так они спалят весь город. Никто не спал из-за криков и стука, но итогом переполоха стали лишь несколько вспугнутых парочек, разбегавшихся голыми или полуодетыми после того, как кому-то всадили вилы в зад, а кого-то осветили факелами в темном закоулке.

Сказочника так и не нашли. Наверное, он выскользнул из города еще до того, как ворота заперли на ночь. Привратник не помнил, чтобы он уходил; с другой стороны, тот же привратник не помнил, как он входил, так что это ни о чем не говорило. Бедняга оправдывался тем, что через ворота идут толпы людей — как тут упомнить одного? К тому же никто не мог сказать наверняка, был сказочник пешком или на коне, один или со спутниками.

Теперь, когда главный подозреваемый пропал, горожане растерялись. Единственное, что пришло им в голову, — известить шерифа и судью в надежде, что те отправят стражников в близлежащие селения. Вдруг сказочник там. В таком случае его легко будет опознать — если, конечно, крыло настоящее, а не поддельное, как язвы нищего.

Некоторые требовали не отпирать ворота, пока не поймают убийцу, тем более что это может быть не сказочник, а кто-нибудь из пришлых торговцев. Люди рассудительные возражали, что тем временем орава чужаков будет уничтожать городские припасы, а с приближением чумы еду и эль лучше поберечь для себя. Кроме того, не следует забывать о собственных детях. Если душитель здесь, разумно ли запирать его вместе с ними? Пусть лучше он уйдет безнаказанным, чем придушит еще кого-нибудь в городе. Если он найдет себе жертву в другом месте, что ж, по крайней мере наши дети останутся целы. «К тому же, — продолжали рассудительные люди, — на дороге он может подцепить чуму, и тогда все разрешится само собой».

Как все, мы с первым светом собрали вещи и приготовились к отъезду. Зофиил хотел тронуться пораньше и уже на заре запряг Ксанф. Мы въехали в Рыбный ряд и заняли место в очереди к воротам еще до того, как стало ясно, что их не откроют, а к тому времени за нами пристроились другие повозки.

Зофиил был в самом скверном расположении духа. Всю ночь он оборонял фургон от ретивых горожан, обыскивавших повозки в поисках беглеца. Фокусник объявил, что никого к своим вещам не подпустит — не ровен час, грубые неучи повредят бесценную русалку. Вытащив кинжал, он предупредил, что отрежет руку первому, кто прикоснется к фургону. Трудно сказать, что подействовало — эта угроза или последовавшая за ней череда латинских проклятий. Только очень глупый или очень смелый человек рискнет навлечь на себя проклятие кудесника, а горожане не были ни глупцами, ни смельчаками.

Несмотря на одержанную победу, Зофиил боялся, что фургон обыщут на выезде из города. С толпой пьяных горожан он совладать сумел, а вот стражникам, действующим по приказу шерифа, не воспротивишься. И еще неизвестно, кто хуже: стражники никогда не отличались почтением к чужой собственности.

Остальные мои спутники, не дрожащие за русалок, тоже смотрели хмуро. Аделу, бледную и невыспавшуюся, несколько раз рвало от запаха копченой рыбы и тухлых потрохов. Зофиил холодно посоветовал ей возблагодарить Небеса за то, что мы застряли не в Кожевенном ряду, а когда Плезанс предложила отвести Аделу в гостиницу, заявил, что, как только ворота откроются, все повозки двинутся разом и ждать никто никого не будет. В нынешнем настроении он был вполне способен пустить Ксанф в галоп, едва окажется на дороге, и женщины это знали. Адела не отважилась отойти от фургона.

Плезанс усадила ее рядом с Наригорм на козлы и заботливо укутала мешковиной от холода и сырости. Хотя присутствие девочки по-прежнему меня смущало, нельзя было отрицать, что для Аделы общество Плезанс оказалось подарком судьбы.

Плезанс спрыгнула с фургона и подошла ко мне. Как всегда, она обращалась к лужам, хотя теперь было понятно, что ее смущает не мой шрам; она всегда говорила, опустив голову или отведя глаза, будто надеялась, не видя собеседника, остаться невидимой для него.

— Я пойду к аптекарю, куплю Аделе мятного сиропа. Он помогает от тошноты, а у меня закончился.

— Но Зофиил сказал…

— Если он уедет, я пойду быстро и догоню вас.

— Добрая ты душа, Плезанс. Попробую уговорить Зофиила, чтобы он подождал тебя за воротами.

Она подняла руки к лицу, словно загораживаясь от моей похвалы.

— Я лишь выполняю миц… заповедь. Я — целительница. — Она плотнее закуталась в плащ. — Мне надо уходить.

Что-то в том, как прозвучало последнее слово, заставило меня схватить ее за руку.

— Ты ведь вернешься?

Плезанс вздрогнула от прикосновения и на миг подняла глаза, прежде чем снова их отвести.

— Я пробуду с вами, сколько смогу, но иногда… иногда надо уходить. Порою так привязываешься к местам и людям, что больно их покидать.

— Слышу бывалую путешественницу!

Мне было знакомо это чувство. Боль от расставания с родным домом заставила меня поклясться, что больше я такого не испытаю. Однако обещать легче, нежели выполнить. Привязанность крепнет раньше, чем просыпается осторожность.

Интересно, какая боль научила Плезанс ни к кому и ни к чему не прикипать душой? В ее словах чувствовалось нечто большее, чем обычный зуд путешественника, не дающий ему надолго задержаться на одном месте. Оставалось лишь надеяться, что она пробудет с Аделой до родов. Плезанс умела растирать ей спину, чтобы снять ломоту, знала, какие травы помогают от отеков в ногах. Она сумеет облегчить родовые муки и унять кровотечение. Каждая женщина лечит близких отварами, но Плезанс разбиралась в целебных травах куда лучше обычного. Неизвестно, у кого она училась, но такие знания не приобретешь, служа в богатом доме или работая в поле.

Дождь молотил по месиву из грязи, рыбьих глаз, крови и потрохов. Женщины, считавшие, что в убийстве повинен кто-то из приезжих, выплескивали помои из окон верхнего этажа и злорадствовали, слыша возмущенные крики внизу. Рыбники ругались, тщетно силясь втолкнуть корзины с товаром в узкий промежуток между домами и повозками, а мы отругивались в ответ на попытки локтями отпихнуть нас с дороги. Однако брань не помогала ни нам, ни им.

Жофре, томясь вынужденным бездельем, принялся пальцами выстукивать ритм по стенке фургона. Родриго это вскорости надоело, и он, чтобы отвлечь ученика, предложил сходить к воротам и выяснить, нет ли каких-нибудь новостей. Если ворота уже открылись, он обещал подождать нас там.

Менестрель взглянул на Осмонда, затягивавшего на фургоне веревки, которые до того проверил уже раз десять. Губы Осмонда были плотно сжаты, как будто их тоже стянули веревками. Он попросил у Аделы прощения за то, что вчера обозвал ее гусыней. Адела ответила, что все правильно и она на самом деле гусыня; тем не менее оба старались не встречаться глазами. Адела, что бы она ни говорила, все еще чувствовала обиду, и Осмонд это видел, но не знал, как загладить свою вину.

Родриго посмотрел на несчастную Аделу и вновь перевел взгляд на страдальческое лицо Осмонда.

— Пошли с нами, Осмонд. Хоть ноги разомнешь.

Жофре сразу оживился.

— Да, пошли! Заставим это дурачье открыть ворота!

Осмонд колебался.

— Я лучше побуду с Аделой. Ей нездоровится.

— Ей всегда нездоровится, — буркнул Зофиил. — Будь она курицей, я бы свернул ей шею, чтобы не мучилась.

Осмонд развернулся, сжимая кулаки, но Родриго положил ему руку на плечо.

— Полегче, Зофиил, — сказал музыкант. — Не грозись удавить женщину в городе, где ищут душителя. Сказанное в шутку могут понять всерьез.

У Зофиила лицо пошло красными пятнами. Глаза сверкнули.

— Иди с ними, Осмонд, — поспешно вмешалась Адела.

Осмонд, не оборачиваясь на нее, двинулся за Родриго, протискиваясь между повозками и рыбными лавками. Жофре шел последним.

— Безумство слепое, скверна и похоть. — Наригорм, свернувшись на козлах, как белая крыска, смотрела на их удаляющиеся спины.

Плезанс повернулась к ней.

— Ты что-то сказала, доченька?

Наригорм заговорила нараспев:

— Руны я режу, турс и еще три. Безумство слепое, скверна и похоть. — Она холодно, торжествующе улыбнулась. — Вчера вечером я выбросила турс, троллью руну. Она искажает все, что за ней следует. Обращает смысл рун в темную сторону. Но вчера вечером я не знала, для кого эти руны.

Адела быстро перекрестилась.

— Не пой так, Наригорм, мне страшно. Твои слова звучат, как проклятье, а я знаю, что ты не хочешь… Вчера ты просто устала. Думаю, руны выпали так случайно, потому что ты не могла сосредоточиться после… — она замялась, — после того, что услышала про сказочника и про бедную девочку.

Мне подумалось, что Наригорм впадет в ярость, как всегда, когда кто-нибудь сомневался в ее толкованиях. Однако она по-прежнему улыбалась, как будто ничьи слова не в силах убрать выражение довольства с ее лица.

— О нет, Адела, руны никогда случайно не выпадают. Они сказали правду о ком-то, и то был не сказочник. А теперь я знаю, кто это. Знаю.

Наконец здравый смысл возобладал, и ворота открыли. Однако прошло немало времени, прежде чем все повозки смогли выехать из города, и Плезанс вернулась задолго до того, как мы тронулись. Оказавшись за городской стеной и вдохнув первые глотки чистого воздуха, мы начали успокаиваться. Фургон так и не обыскали. Горожане решили не только выпустить нас, но и поскорее выпроводить.

Ксанф вела себя на удивление смирно. В городе она почти не пыталась кого-нибудь укусить, по крайней мере, всерьез, хотя мимо нее протискивались толпы народа. Она не лягалась и не шарахалась даже в давке, а сейчас, на дороге, трусила ровной рысью, лишь изредка протягивая морду за пучком мокрой травы, а когда ей этого не позволяли, только раздраженно встряхивала головой.

Дорога вилась между деревьями, с томительной неспешностью взбираясь на вершину холма. Хотя Ксанф тянула с необычным усердием, подъем по раскисшей дороге давался ей тяжело, и все мы (кроме Аделы, в испуге цеплявшейся за козлы всякий раз, как копыта Ксанф скользили на жидкой грязи) по очереди подталкивали фургон сзади. Он казался еще тяжелее из-за того, что Адела и Ксанф погрузили в него столько еды и эля, сколько смогли втиснуть между Зофииловыми ящиками. Несмотря на холодный дождь, все мы вспотели, прежде чем выбрались на вершину, поэтому там остановились перевести дух и пустили по кругу бурдюк с элем. За густым лесом долину внизу было не разглядеть, но когда ветер шевелил ветки, меж ними проглядывало что-то серебристое — наверное, озеро.

Дождь, стекая с листьев, ручейками струился по дороге. Листья — желтые, рыжие, бурые — облетали с деревьев и ложились густым скользким ковром. Спуск обещал быть еще труднее подъема. Но если мы и впрямь видели впереди большое озеро, можно было рассчитывать, что на его берегу окажется селение, где нас ждут горячая похлебка и жаркий огонь.

Спускать повозку с холма — дело опасное. Зофиил обмотал копыта Ксанф мешковиной, чтобы они меньше скользили, но тяжелый фургон то и дело заносило в стороны. Мы с фокусником вели кобылу под уздцы, а Жофре, Осмонд и Родриго толстыми палками останавливали колеса всякий раз, как фургон шел юзом.

Мы были так заняты тем, чтобы удержать повозку и не упасть самим, что не различили за шумом ветра глухой рев, пока за поворотом дороги он не ударил нам в уши, словно тысяча рыцарей в полных боевых доспехах промчалась мимо на конях. Зофиил остановил Ксанф так резко, что она впервые за день вскинулась и попятилась, закатывая глаза. Мне были понятны ее чувства.

Проблеск серебра, увиденный нами за деревьями, был не озером. Долину затопило. Прямо перед нами катился бурный поток. Вывороченные с корнем деревья неслись, словно веточки, брошенные в реку ребенком-великаном. Что-то синее, не то кусок ткани, не то женское платье, всплыло на мгновение и вновь пропало под водой. Другие полузнакомые предметы мелькали, исчезая раньше, чем их можно было узнать. Насколько различал глаз за туманом и дождем, между нами и далекими холмами не осталось ни клочка суши, только обезумевшая вода.

Может показаться, что многомесячные дожди должны были затопить Англию много раньше. Во времена Ноя хватило сорока дней, чтобы вода полностью скрыла землю. И даже на моем веку, хоть и долгом, но не сравнимом с девятьюстами пятьюдесятью годами Ноевой жизни, реки выходили из берегов, сметая селения, после всего лишь нескольких часов ливня, выпавшего после продолжительной засухи. Однако дождь, шедший с Иванова дня, не был ни проливным, ни внезапным; он сеял и сеял, словно небо — прохудившаяся миска, из которой медленно сочится вода. И земля впитывала его, как ломоть хлеба впитывает мясной сок. Реки поднялись, канавы были переполнены, заливные луга превратились в мелкие озера, а дождь все не переставал, и земля все вбирала его в себя. Однако приходит время, когда даже черствая краюха не может впитать больше. Земля вобрала столько, сколько могла.

Мы не знали, прибывает ли вода, но заночевать на берегу отважился бы только безумец. Несмотря на поздний час, нам пришлось мучительно взбираться обратно на холм. Путь к северу был отрезан. Оставалось искать объезд в холмах или ждать, что вода спадет, — впрочем, при нескончаемом дожде уповать на это не приходилось. В любом случае дорогу размыло, а мосты через реку наверняка снесло, и было понятно, что здесь мы все равно не проедем.

— На восток или на запад, камлот?

Мы стояли на перекрестке дорог. Родриго, Жофре и Осмонд предлагали ехать на запад, поскольку на восток дорога шла ровно, а на западе уходила вверх, давая надежду выбраться из затопленной долины. Адела робко поддержала мужа.

Зофиил, к моему удивлению, выбрал восток.

— В Нортгемптоне сказали, что на востоке чума добралась только до Лондона, а мы сейчас куда севернее. На западе города, может, и заперли ворота, но на востоке они наверняка открыты.

Осмонд взглянул на фокусника с подозрением.

— Города или порты? Неужто ты все еще рассчитываешь найти корабль и для этого тянешь нас на восток? И вообще, что за дело у тебя такое в Ирландии? Если там такие же дожди, то денег на русалок у ирландцев не больше, чем у англичан.

— Ты хоть немного представляешь себе, что такое чума, Осмонд? Это приговор к казни, притом к жестокой. Хочешь смотреть, как твоя жена умирает в невыносимых мучениях? Потому что именно это случится, если мы отправимся на запад.

Адела закрыла лицо руками. Жофре весь побелел и трясся, как будто его сейчас стошнит. Он вспомнил о матери в пораженной чумой Генуе.

Осмонд шагнул к Зофиилу, и мне пришлось встать между ними.

— Зофиил, может быть, говорит грубо, но то, что он сказал о чуме, — правда. Мы скорее уйдем от нее, если двинемся к востоку. К тому же река течет на запад — там наверняка все затоплено. Я вынужден согласиться с Зофиилом, что самое безопасное для нас — идти на восток, пока не найдем дорогу на север, к Йорку и Нарсборо. Плезанс, ты что скажешь?

Вместо ответа Плезанс указала в сторону Наригорм. Девочка сидела на скрещении дорог, разложив перед собой три руны. Она задержала над ними руку, потом собрала дощечки и убрала в мешочек.

— Мы едем на восток, — просто сказала она, словно королева, отправляющая в бой свою рать.

— Слышала, Адела? — спросил Зофиил. — Руны велят нам отправляться на восток.

Этот хитрец, хоть и считал гадание Наригорм, как и мои реликвии, мошенничеством, годным лишь на то, чтобы обманывать суеверных глупцов, не погнушался сослаться в споре на ее предсказание, раз уж оно оказалось ему на руку.

— А Плезанс пойдет туда, куда скажет ей маленькая хозяйка. Итак, нас восемь, мнения разделились поровну. И…

— Нас девять, — перебила Наригорм таким же спокойным голосом. — Мы в сборе. Нас девять, и мы отправляемся на восток.

Зофиил немного опешил, потом рассмеялся.

— Если я правильно понимаю, она сосчитала Ксанф. Что ж, справедливо, коли лошаденка нас везет. — Он отступил от кобылы и отвесил ей шутливый поклон. — Ксанф, решай ты.

Лошадь, словно поняв, о чем ее просят, начала разворачивать фургон к востоку.

— Ты сам не понимаешь, что лопочешь, дубина стоеросовая. — Старик недовольно взглянул на сына и сдвинулся на самый край низкого деревянного табурета, поближе к огню.

Старый Уолтер и его сын Абель пустили нас к себе в обмен на еду. Домик был самый простой, но сухой и теплый; тонкая перегородка отделяла жилую часть от той, в которой помещался скот. По лестнице можно было подняться на сеновал, где раньше жили дети и женщины. Жена старика давно умерла, дочери повыходили замуж и перебрались к мужьям, остались только отец и сын. Словно немолодая супружеская чета, они проводили время в нескончаемых перебранках и настолько сжились с этой привычкой, что не собирались от нее отказываться даже в присутствии посторонних.

— Вампиры не разносят чуму, — продолжал старый Уолтер. — Чтоб вампиры столько народу перекусали, их должно быть что комаров. Если бы тучи вампиров вились по городам и весям, их бы уж кто-нибудь да заметил. Нет, ее разносят не вампиры, а жиды, это все знают. Еще Ричард Львиное Сердце так говорил, когда был нашим королем. Они нас всех хотят извести. Отравляют колодцы. Ежели вся улица заболела в одну ночь, ясно, что колодец отравили.

Абель сердито зыркнул на отца. Оба хмурились совершенно одинаково.

— Сразу видно, что ты окончательно выжил из ума, старый дуралей, потому что в Англии нет никаких жидов. Уж почти шестьдесят лет, как дед нынешнего короля выгнал их из страны. Я в жизни ни одного не видел, пень ты замшелый.

В разговор вмешался Зофиил.

— Вообще-то твой отец вполне мог видеть евреев.

— Ну, что я говорил! — Старик торжествующе хлопнул себя по ляжке. — Слыхал, что говорит бывалый человек?

Абель покраснел, злясь, что с ним спорят.

— Он, может, их и видал, во Франции или где, а ты дальше края поля в жизни не заходил. Если ты и видел жидов, то не иначе как в канаве с лешими да водяными, которых вечно встречаешь по пути из кабака.

Зофиил холодно улыбнулся.

— В канавах им, разумеется, самое место, но, боюсь, для этого они слишком хитры. Король Эдуард совершил благое дело, изгнав евреев из страны, но совершил ошибку, не изведя все их семя на корню. Мертвого жида сразу видно, а живого еще поди различи. Они живут среди богобоязненных христиан, как мыши в церковном амбаре, и плодятся, выжидая время. Не все бежали из страны, некоторые приняли крещение и остались здесь. Но обратились они только для вида, ибо как может христоубийца, проклятый от рождения, стать добрым христианином? Они тайно совершают свои обряды, плюют на церковные облатки и глумятся над причастием.

Абель по-прежнему стоял на своем.

— Если несколько и осталось, что с того? Они теперь старые, как этот седой дурень, а он так стар, что мочиться стоя не может, не то что сварить яд и отравить колодец. Да и нет свидетельств, что они кого-нибудь отравили.

— Есть свидетельства, мой юный друг, — торжествующе произнес Зофиил. — Многих евреев во Франции судили и уличили в распространении чумы посредством отравления колодцев. Они сами добровольно признали свою вину под пытками и…

— Архиепископ Кентерберийский скажет под пыткой, что его мать — черный петух, а сам он состоит в сговоре с дьяволом, да и мы все тоже! — вырвалось у меня.

— …и были справедливо казнены за свои гнусные преступления, — продолжал Зофиил, словно не слышал моих слов. — И если во Франции чуму вызвали они, то с чего бы в Англии той же болезни иметь другую причину? Нет, причина та же, только здесь их труднее разоблачить и предать огню. Мы должны все быть начеку, потому что они таятся среди нас.

Адела испуганно прижалась к Осмонду и зарылась лицом в его плечо. Тот обрадовался, сочтя это знаком, что вчерашняя ссора забыта, и воспользовался случаем вступиться за жену.

— Ну вот, Зофиил, ты напугал Аделу. Когда ты только научишься держать свои гадкие мысли при себе?

Зофиил нимало не смутился.

— Я лишь излагаю факты. Если твоя жена столь глупа, что ее надо постоянно оберегать от жестокой правды, то сам о ней заботься и не жди, что все станут ходить на цыпочках, притворяясь, будто тучи сделаны из сливок, лишь бы ее не огорчить. Или она боится, что ее примут за жидовку?

Тут даже старый Уолтер опешил.

— Она не жидовка. Они черные, с крючковатыми носами — у нас в церкви на стене намалеваны, я видел. Уж до чего страшны — за милю узнаешь. А она девочка красивая и беленькая, что наш Спаситель.

Адела слабо улыбнулась. Уолтер, подавшись к ней, подмигнул с видом старого сластолюбца, но она по-прежнему дрожала. Осмонд, как всегда, разрывался между желанием успокоить ее и двинуть Зофиила в челюсть.

Надо было как-то их отвлечь.

— Плезанс, а у тебя остался маковый отвар, что ты давала Аделе? Чтобы лучше спать?

Однако Плезанс словно не слышала. Она во все глаза смотрела на Зофиила и казалась перепуганной ничуть не меньше Аделы. Пришлось мне под тем предлогом, будто я хочу отдать Плезанс ее котомку, встать и отвести трясущуюся женщину подальше от остальных.

— Не обращай внимания, Плезанс. Нет здесь ни вампиров, ни жидов. Люди напуганы. Они не могут сразиться с болезнетворными испарениями, вот и придумывают другого врага, чтобы не чувствовать себя такими беспомощными. Что до Зофиила, думаю, он и сам нисколечко в них не верит и спорит ради спора. Надо бы дать Аделе макового отвара, чтобы она успокоилась, не то Осмонд сейчас полезет на Зофиила с кулаками.

Плезанс через силу улыбнулась и принялась было распутывать завязки, но дрожащие руки никак не могли совладать с ремешками. Она отбросила котомку и ринулась к двери.

— Я оставила отвар в фургоне, — пробормотала несчастная женщина и выбежала наружу, не закрыв за собой дверь.

Наригорм посмотрела ей вслед со странным выражением, будто о чем-то вдруг вспомнила. Потом принялась раскачиваться взад-вперед, обхватив руками колени, словно маленький ребенок, знающий большой секрет.

— В хлеву она, что ли, выросла? — проворчал Абель, вставая, чтобы закрыть дверь, но не успел дойти до порога, как снаружи донеслись крики. Схватив увесистую палку, Абель выскочил из дома. За ним выбежал Родриго и чуть позже Осмонд, которому прежде пришлось оторвать от себя вцепившуюся мертвой хваткой Аделу.

Послышались звуки возни и крики: «Ну уж нет, приятель». Потом Абель и Родриго вернулись, таща упирающегося человека, с головой спеленатого плащом. Осмонд шел следом, поддерживая насмерть перепуганную Плезанс. Абель захлопнул дверь и опустил тяжелую щеколду, прежде чем повернуться к неизвестному, которого Родриго по-прежнему крепко держал обеими руками.

— Ну-ка, приятель, дай мы на тебя глянем.

Он шагнул ближе, чтобы сдернуть плащ, но уже понятно было, кого мы увидим. Такой пурпурный цвет не скоро забудешь.