Орляк.

Если орляк срезать у основания, когда он дорастет до полной высоты, на стебле видны отметины. Некоторые смертные полагают, что это буквы, означающие Христа, а другие - что это след дьяволова копыта, а кое-кто находит в них имена суженых.

На Иванов день орляк выкапывают, вырезают из корня подобие ладони и запекают, пока он не засохнет. Смертные называют это рукой мертвеца и используют как оберег от ведьм и демонов.

Семена орляка наделяют собравшего их способностью вызывать любое живое существо, зверя или человека, из земли, воздуха или воды. Семена также делают смертного невидимым, если он проглотит их или положит в башмак.

Узелок с семенами, вплетенный в лошадиную гриву, делает и лошадь, и седока невидимыми для злых духов на дороге или для воров, поджидающих путешественника.

Но семена не так-то легко собрать. Это можно сделать только до полуночи в канун Иванова дня. Сборщик должен положить под вайю папоротника белую льняную ткань или оловянное блюдо. В этот час опасно прикасаться к вайям голой рукой, ее нужно наклонить раздвоенной веткой орешника, чтобы семена упали на ткань или блюдо.

Но орляк стерегут духи и демоны, не желающие, чтобы смертные приобрели такую силу. Они будут мучить того, кто собирает семена, колоть его и щипать, и являться пред ним в таких чудовищных обличьях, что некоторые смертные могут умереть от испуга. А многие возвращаются домой и видят, что собранные на ткань семена исчезли.

Травник Мандрагоры

 

Кошка  

Гита брела назад, к хижине, плетёная корзина была полна крапивы, дикого лука и щавеля. Укрытые прохладной травой, в корзине лежали две жирные форели. Она выудила их из ручья, используя вместо крючка пальцы и хитрость вместо наживки. Она могла бы поймать больше, но знала, что если взять больше, чем нужно на этот день, река не позволит взять снова в другой. Гита так же аккуратно ела рыбу, всегда от хвоста до головы, чтобы та не обиделась. Она старательно собирала все крохотные косточки и возвращала их в реку, чтобы рыба могла переродиться.

Так устроена жизнь. Выучи законы леса, болот и ручья, узнай повадки зверей, птиц и рыб, и тогда у тебя всегда будет пища.

Гита шаркала босыми ногами по тёплой опавшей листве, вдыхала горячий летний воздух, насыщенный ароматом фруктов и гниющих листьев, с горьковатым привкусом сныти и дудника. Бук, дуб и вяз простирали длинные руки ветвей над её головой, осыпая каплями зелёного света сквозь залитый солнцем купол. Ей будет жаль оставлять этот лес, когда придёт время тронуться в путь, но всё же им скоро придётся уходить. До зимы нужно найти убежище потеплее и запастись едой. Гита по опыту знала, как быстро тёплые солнечные деньки сменятся дождями и убийственным холодом. Однако, возможно, до тех пор им удастся вернуться назад, в свой дом.

Мадрон, похоже, надеялась, что Ядва закончит свою работу еще до конца года. Гита не была в этом уверена. Она родилась в этом ожидании, не знала ничего другого в жизни и не представляла, что могло бы его сменить. Мадрон сидела у шалаша, там, где Гита её оставила, удобно устроившись между корявых корней древнего дуба, как старая ободранная ворона в гнезде. Скрюченные руки рылись в лежащей на коленях куче жёлтых костей, но невидящие глаза обратились к дочери, едва та показалась из-за деревьев.

— Ядва накормлена, — торжественно объявила она, когда Гита вышла на поляну. Старуха облизнула сморщенные губы, как будто сама попробовала красное молоко.

— И что с того? — спросила Гита.

Она ни на мгновение не усомнилась, что старуха сказала правду. Мадрон и Ядву всегда соединяла крепкая связь, прочнее, чем между матерью и ребёнком. Даже теперь, когда мандрагора была далеко, во многих милях от них, Мадрон всегда знала, когда та пробуждалась к жизни — возможно, из-за того, как она её получила. Но по волнению в голосе старухи Гита поняла, что на этот раз произошло нечто большее. Мадрон медленно выговаривала слова, как будто не желала расстаться с ними слишком быстро.

— Я бросила кости, и когда духи указали мне, какую выбрать, я увидела, что на ней сидит бабочка и не улетает.

— Бабочка... на высохшей кости? Значит, там побывала смерть.

Старуха удовлетворённо кивнула.

Гита отложила корзину и поспешила вперёд. Она опустилась на колени перед матерью, рассматривая кости у неё на коленях.

— Какая... ты помнишь, что это была за кость?

— Я слепая, а не слабоумная, — фыркнула старуха. — Я знаю свои кости.

Она плотно сжала губы и отвернулась. Гита давно знала это выражение — оно означало, что Гита больше ничего не скажет ей до тех пор, пока не успокоится. Вредная и упрямая старая карга. Гита вернулась к своей корзинке, и не говоря ни слова принялась чистить рыбу. Они обе умеют играть в эту игру.

— Рыба на ужин? — фыркнула Мадрон.

— Мне на ужин.

Старуха склонила голову на бок.

— Но ты же не допустишь, чтобы я умерла от голода?

— Разве?

— Я могу наложить на тебя заклятье, от которого ты никогда не избавишься, — рассердилась старуха. — Могу оживить приготовленную рыбу у тебя в горле, когда будешь глотать, и ты задохнёшься насмерть. Ты пока не знаешь и половины того, что умею я, девчонка, и никогда не узнаешь. У тебя нет ни сноровки, ни терпения овладеть этой силой. Не пришлось учиться этому, чтобы выжить, как мне, вот в чём всё дело.

— Твори своё зло! — Гита в ярости проткнула кончиком ножа брюшко форели и вскрыла её. — Только подумай вот о чём: если меня не станет, кто выловит для тебя ещё одну рыбу или кролика, или хоть принесёт немного крапивы?

Обе надолго умолкли. Потом Мадрон неохотно проворчала:

— Это была собачья кость.

У Гиты с языка едва не сорвался вопрос, уверена ли старуха, но она знала — Мадрон не ошибается, только не с костями. Она разочарованно вздохнула.

— Нечего хныкать, девочка, — сказала Мадрон. — Нужно дать им время. Тень лисы бежит, прямо как ты говорила, след в след за совой. У нашей малышки Элены всё хорошо. Она призывает их к себе одного за другим, хоть и не знает об этом. Они потянутся к ней, словно мухи, слетающиеся к мёртвому телу. Наберись терпения. Нельзя торопиться натягивать новый лук, не то он лопнет, и пропадёт вся работа. Этой ночью ты должна вынуть из яблока ещё один шип. Подождём и посмотрим, что будет.

Гита налила немного воды в деревянную миску, бросила туда окровавленные рыбьи кишки и глядела, как они извиваются в воде, словно угри, пока не осели на дно.

Когда-то давно Джерард сидел напротив неё, скрестив ноги, и так пристально глядел в миску, что всякий при виде него решил бы, что он умеет читать, о чём говорят кишки. Но он не умел. Он полагался на Гиту и доверял ей. И она никогда не предавала Джерарда. Она просто сказала ему всю правду. Дала ему то, что просил.

— Твой отец подвергается смертельной опасности. Он хочет, чтобы ты пришёл на помощь. Ты ему нужен.

Она дала любовнику то, чего хотят все мужчины — открыла для него будущее, зная, что он станет действовать в соответствии с увиденным и не сможет сопротивляться. А потом проклянёт себя за это. С мужчинами так всегда, они ничего не могут с этим поделать. Ни на земле, ни на небе нет сил, способных так наказать Джерарда за причинённую ей боль, как этот единственный дар. Поведай человеку о его будущем — и он сам разрушит собственную душу. Для Гиты это стало завершением, кульминацией, совершенной местью.

***

Она останавливается у подножия узкой винтовой лестницы. Темно, так темно, что она не видит даже собственную руку, не говоря уж о руке того, кто возможно крадётся следом. Удары мечей, железо, бьющееся о камень, крики и стоны умирающих отзываются эхом под сводчатым потолком и разносятся по длинным узким проходам, звуки путаются и искажаются. Возможно, они над ней или внизу, а может, раздаются в её голове.

Она вытягивает шею, пытаясь взглянуть на звёзды. Где-то вверху, над ней, мерцает тусклый жёлтый свет, слабый как крыло мотылька, но она не может понять, что это. Свеча на стене? Фонарь в руках человека? Лестницы строят так для того, чтобы защищаться.

Воин с мечом в правой руке может сверху ударить того, кто взбирается по ступенькам, а противникам помешает замахнуться стена. Тот, кто хочет выжить, должен научиться сражаться обеими руками.

Она выжидает, прислушиваясь. Что, если кто-то невидимый тоже ждёт, ловит звуки её шагов? Ей слышно чьё-то дыхание, но за этими толстыми стенами так холодно, что это может быть и её собственный хрип. Неужто ей суждено умереть здесь, упасть в темноте, проливая кровь на ледяные ступени? Она старается побороть страх. Ждать больше нельзя. Она перехватывает клинок в левую руку и начинает медленно подниматься по лестнице, прижимаясь к стене на случай, если кто-то бросится на неё сверху.

Она приближается, и свет набирает силу, но всё же по-прежнему непонятно, откуда он. Она осторожно взбирается выше и выше, и наконец свет льётся прямо на неё. Она видит крошечную, чуть больше ниши в стене, открытую келью. Спиной к ней стоит на коленях человек в монашеской рясе. Перед монахом стол, на нём — резная раскрашенная статуэтка Пресвятой Девы с младенцем Иисусом на руках. Младенец вытянул руки в мольбе, словно просит, чтобы его забрали из материнских объятий. У подножия скульптуры горят три тонких свечи. Алый рисованный рот Пресвятой Девы, подсвеченный трепещущими огоньками, улыбается, как будто она знает о том, что случится, и это её забавляет.

Монах поднимает голову — как собака, которая что-то учуяла. Похоже, он понимает, что не один. Он с трудом понимается на ноги, оборачивается к ней, на его лице — ужас. Она прикладывает палец к губам, предупреждая, чтобы не вздумал кричать.

Она снова спускается по ступенькам. Она не хочет причинять ему вред, не хочет ранить монаха. Но тот, испугавшись, хватает обеими руками тяжёлую деревянную статую, поднимает над головой и с криком бросается к ней. Рукава его одеяния спадают вниз, она видит, как на руках вздуваются мускулы, собирая силы для удара.

Она понимает — придётся защищаться. Знает, что нужно ударить первой, но ведь он же монах. Она не может причинять вред человеку в священном сане.

Ухмыляющееся лицо статуи нависает над ней. И тогда срабатывает инстинкт. Она выставляет навстречу монаху клинок — только чтобы заставить его придержать руки. И видит, как за спиной монаха поднимается тень. Руки монаха замирают, не успев нанести удар. Он с ужасающим криком изгибается назад, грудь разрывает острие меча, и монах падает на колени, прямо на её клинок. Пресвятая дева с младенцем вылетает из его рук и вдребезги разбивается о холодную каменную стену. Взмах рясы в падении мгновенно гасит огоньки трёх свечей, как будто их задул сам дьявол.

Она остаётся в полной темноте. Она ничего не видит. Но чувствует, как что-то течёт по рукам, и знает, что с её пальцев на эти священные камни капает кровь благочестивого монаха.

***

Элена с криком проснулась и вскочила в постели, задыхаясь как после бега. В висках колотилась кровь. Тело промокло от пота, а покрывало на тонком соломенном матрасе отсырело, как будто пролили воду. Несколько минут Элена старалась успокоиться, выбросить эти картины из головы.

В общей спальне стояла не остывающая весь день удушливая жара. Даже сейчас, когда солнце уже начало опускаться за дома и тени удлинились, в саду гораздо прохладнее, но теперь Элена вряд ли рискнёт уйти из спальни. Она боялась, что бейлиф и его люди могут вернуться, когда она будет сидеть снаружи, и найдут её прежде, чем она успеет подготовиться. Элена знала — если бейлиф начнёт задавать вопросы, она тут же выдаст себя.

Люс окрасила ей волосы и брови в тёмный цвет пастой из сока грецкого ореха. Приказ Матушки. "Очень жаль, — сказала она со вздохом, — мужчинам нравятся медноволосые, за них платят больше". Элена никак не могла привыкнуть к собственному виду. Из-за тёмных волос лицо казалось бледнее, и бросая взгляды в общее серебряное зеркало, она словно видела незнакомку. Она сомневалась не только в том, что понравилась бы Атену такой — вряд ли он даже узнал бы её теперь.

Люс сунула голову в приоткрывшуюся дверь, оглядывая кровати.

— А, вот ты где, Холли. Ты мне нужна.

— Мужчина? — у Элены свело живот.

— Нечего пугаться, как телёнок при виде мясницкого ножа. Он пришёл не за тобой, этот хочет мальчика. Идем, побыстрее. Матушка убьёт меня, если мальчишка не будет готов.

Элена едва успела натянуть башмаки, как Люс потащила её за дверь, к комнатам наверху.

— Этот Финч не хочет одеваться, — жаловалась она. — И не позволяет мне одеть его. Упирается и начинает орать, как только я до него дотронусь. Если привести Матушку или Тальбота, они с ним, конечно, разберутся, но мальчик доверяет тебе. Думаю, ты сумеешь его уговорить.

— Ты наряжаешь Финча для того мужчины? — Элены схватила её за руку. — Ох, Люс, пожалуйста, не надо. Ты не должна его заставлять. Пошли какого-нибудь другого мальчика.

— Распоряжение Матушки. Она выбрала Финча, — Люс печально улыбнулась. — Ты же знаешь, как это, Холли. Он должен работать, как и все остальные.

Люс быстро шагала по коридору, и Элена едва поспевала за ней. Открыв тяжёлую деревянную дверь, она втолкнула Элену в комнату.

Посередине стояла высокая деревянная кровать с изогнутыми спинками. К одной стене прислонился колченогий комод, рядом с другой разместился длинный стол с бутылкой, стаканами, тарелкой с жареной уткой, зайчатиной, цаплей и блестящей от жира свиной ногой. Стол украшала жареная кабанья голова со страшными клыками, морда почернела от сала и сажи, похожих на шерсть, которой была покрыта при жизни. На стенах комнаты красовались сцены охоты. Быков убивали пиками. Медведи в агонии прижимали лапами вонзённые стрелы, одетые в шкуры люди пытались уклониться от занесённых над ними мечей. Все торжествующие охотники были голыми, мышцы напряжены в броске на жертву, красные рты разинуты в боевом крике.

Элена с порога почувствовала наполняющую комнату звериную вонь, перекрывавшую запах жареного мяса. Она с содроганием вспомнила о животных в подвале. Вонь казалась не такой едкой и сильной, но в этой комнате или есть, или были какие-то звери. Едва Элена подумала об этом, и тут же раздалось тихое рычание. Прежде чем она поняла, откуда доносится звук, что-то метнулось в её сторону из-за кровати. Элена прижалась к стене, зверь прыгнул, но цепь на шее рванула его назад. Он тяжело шлёпнулся на пол и, задыхаясь, опять поднялся на лапы.

Существо было чёрным как из преисподней, с короткой плотной шерстью и круглыми жёлтыми глазами. Оно в точности походило на кота, но нереального, размером с волкодава. На спине под шерстью играли мускулы. Спустя пару минут зверь опять ускользнул за кровать.

— Что это? — прошептала Элена, её сердце ещё колотилось от испуга.

Люс поморщила нос.

— Матушка называет его "ведьмин кот". Но если это кот, то мыши, на которых такая скотина охотится, должны быть размером с чёртова барсука. Не бойся, этого зверя на свободу не пускают. Такая цепь удержит даже нападающего вепря, как я всё пытаюсь ему объяснить.

Она показала в самый дальний от кота угол, и Элена впервые заметила, что в комнате есть кто-то ещё. В дальнем углу, прижав к подбородку колени и закрыв руками лицо, сидел Финч.

— Он должен одеться вот в это. Приказ Матушки.

На полу лежала длинное скомканное одеяние из густого, короткого и тёмного меха, похоже, сшитое из множества крысиных шкурок.

Держась у стены, Элена пробралась через комнату к мальчику, присела рядом и погладила по голове. Она опасливо оглядывалась в сторону кровати, но животное не появлялось, хотя Элена слышала его хриплое дыхание.

— Боишься, Финч? — спросила Элена, хотя её собственный голос звучал не особенно уверенно. — И поэтому не хочешь одеваться?

Финч кивнул, но не поднял голову.

Люс подбоченилась.

— Я всё говорю ему, что если не будет готов до прихода Матушки, она, скорее всего, сама скормит его этому зверю.

Элена сердито взглянула на неё.

— Это бесполезно. Конечно, он боится этой твари, как и все. — Она опять обернулась в Финчу, ласково уговаривая. — Но Люс права, кошка на такой крепкой цепи, что и дракон не разорвёт. И кроме того — посмотри на всю эту еду на столе. Тот мужчина всё это не съест, значит, это для кота. Это мясо он чует, а не тебя.

Как будто поняв слово "мясо", огромный кот зарычал из-за кровати, и мальчик ещё дальше забился в угол. Он поднял к Элене залитое слезами лицо.

— Но что тот мужчина собирается делать с этим... котом? Может, спустит с цепи?

— Нет, — мягко сказала Элена. — Он побоится, что зверь может и на него наброситься. Да и Матушка ему не позволит, она же не хочет, чтобы эта тварь бродила повсюду и распугала всех её клиентов.

— Но тогда зачем этот кот здесь? — не успокаивался Финч.

Элена взглянула на Люс, та пожала плечами.

— Некоторые от этого возбуждаются.

Элена не была уверена, что понимает, о чём речь, хотя теперь, слушая смешки и болтовню других девушек, она многое узнала. Мало что из этого имело для неё смысл, но всё же гигантская кошка — без сомнения, самое странное. Элена вытерла слёзы с круглых щёчек Финча.

— Эта большая кошка до тебя не доберётся. Она не опасна, как и те, что у Матушки в клетках. А тех зверей ты ведь не боишься? Помнишь, ты говорил мне, что к ним подходить не страшно? Прошу тебя, Финч, делай то, что велела Матушка. Как все мы. Позволь, я помогу тебе одеться, и всё будет хорошо, обещаю.

Финча пришлось ещё долго просить и уговаривать прежде, чем он позволил Элене снять одежду с его маленького тельца и натянуть через голову меховое одеяние, свисающее как короткая туника. Теперь ребёнок стоял смирно, руки ослабли, как у тряпичной куклы, голова опущена — как будто он понимал, что больше нет смысла сопротивляться. Элена видела неживое усталое выражение его лица и знала, что сейчас он ушёл в себя, закрылся от всех. Она понимала Финча — той ночью, в яме, в подвале поместья, когда её собирались повесить, с ней происходило то же самое. Иногда, если тело сковано цепью и выхода нет, единственный способ спастись — позволить мыслям унести тебя прочь.

Она едва успела закончить с одеждой, когда огромный кот громко и хрипло зарычал, а спустя мгновение снаружи послышались приближающиеся тяжёлые шаги. Дверь отворилась, но на этот раз кот не прыгнул. Он вышел из-за кровати насколько позволила короткая цепь и остановился, насторожив уши и высоко задрав хвост. В комнату вошла Матушка в сопровождении темноволосого мужчины.

— Мальчик готов?.. — заговорила она, но запнулась при виде Элены, стоящей на коленях рядом с ребёнком. В глазах вспыхнула тревога. — Люс, я ведь велела тебе его приготовить.

— Я не могла, Матушка. Он только с ней согласился одеться.

— Не слушается, паршивец? — мужчина шагнул вперёд — Тем лучше, Матушка Марго. Я с удовольствием его поучу.

— Его незачем учить, — резко сказала Элена. — Он просто боялся. Эта зверюга кого угодно испугает.

— Ну, довольно, — торопливо прервала её Матушка. — Теперь ты можешь идти.

Элена повернула к двери, но мужчина встал перед ней, преграждая путь. Он казался странно знакомым — правильные черты лица, волосы чёрные, почти как шерсть огромного кота, но Элене вспомнились его глаза, серые и холодные, как ноябрьское небо.

Похоже, он её тоже узнал. Он смотрел, словно старался вспомнить.

— Как тебя зовут, девочка?

— Холли, — тихо пробормотала Элена и внезапно поняла, кто он.

Прежде чем ей удалось справиться с чувствами, на лице отразился ужас. Она постаралась взять себя в руки, но его взгляд стал ещё пристальнее.

— Уверен, мы с тобой...

Матушка Марго энергично захлопала в ладоши.

— Марш отсюда, девушки, и поживее. Молодому человеку наверняка не терпится поразвлечься, нечего портить ему вечер вашей болтовнёй.

И она выставила Элену и Люс за дверь.

— Ну, сэр, в комоде вы найдёте всё, что потребуется. А на случай, если пожелаете чего-нибудь ещё — я велю Люс остаться в конце коридора, крикните, и она всё подаст. — Матушка погрозила Финчу толстым пальцем. — А ты в точности исполняй всё, что прикажет этот джентльмен, иначе ты у меня попляшешь.

Последнее, что успела увидеть Элена — испуганное лицо мальчика, глядящего на направившегося к кровати клиента.

Дойдя до конца коридора, Матушка схватила Люс и притиснула к стене с такой силой, что девушка вскрикнула.

— Оставайся здесь всю ночь, на случай если он что-то захочет — это научит тебя подчиняться моим приказам. Когда соберётся уходить, проводи его до самой двери. Не позволяй ему никуда соваться. А если спросит про Холли, скажи, что прежде чем пришла к нам, она работала на рынке в Норвиче. Поняла?

— Да, Матушка, — покорно кивнула Люс, потирая ушибленное плечо.

Матушка потащила Элену вниз по лестнице, во двор, и остановилась подальше от комнат.

— Тебе не следовало туда ходить. Я не смогла бы отказать такому как он, иначе он может решить, что нам есть что скрывать. Но если бы вы с Люс слушались меня, он никогда бы тебя не увидел. Полагаю, ты знаешь, кто он?

Элена дрожала от страха.

— Я думаю, он... возможно, он брат лорда Осборна.

— Да. Хью из Роксхема. Тальбот сразу его признал. Что ж, теперь он понял, что видел тебя раньше, но явно не уверен, где именно. Ты с ним часто встречалась?

— Я... я видела его в Большом зале, в тот вечер, когда Осборн впервые приехал в поместье, но только издали, и он никогда не говорил со мной. Не думаю, что он обращал на меня внимание, там была целая толпа слуг. — Элена прикусила кулак. — Думаете, он пришёл сюда искать меня?

— Он не расспрашивал о беглой. Даже если он как-то выяснит, что Рауль приходил сюда в ночь перед смертью, он никак не сможет узнать, что именно ты его развлекала... или убила, — хмуро добавила Матушка. — Нет никаких причин думать, что он искал что-то кроме удовольствия, а куда ещё идти за этим джентльмену, как не к нам? Всем известно, заведение Матушки Марго самое лучшее. Так что, если все мы будем говорить одно и то же, сумеем заставить его поверить, что он встречал тебя на улицах Норвича, потому-то лицо и показалось знакомым. Очень кстати мы покрасили тебе волосы. Ты ведь ничего не рассказывала Финчу о себе, например, откуда ты? — длинные ногти Матушки впились в руку Элены. — Если так, лучше скажи мне сейчас.

Элена сжалась от боли, но покачала головой. Матушка долгим взглядом посмотрела ей в лицо, потом отпустила руку.

— Иди, ложись в постель, и смотри, не показывайся пока Люс не скажет, что он ушёл.

Но Элена не сдвинулась с места.

— Матушка, что Хью собирается делать с маленьким Финчем?

— Что он делает — тебя не касается, — проворчала Матушка. — Лучше молись, чтобы ему это так понравилось, что он о тебе и думать забыл.

— Но он не будет мучить Финча? Он такой маленький.

Карлица нахмурилась, и Элена отступила назад, ожидая пощёчины. Однако, когда Матушка заговорила, голос звучал неожиданно мягко.

— Немного будет, ничего не поделаешь. Но я предупреждала, чтобы не заходил слишком далеко.

Она смотрела на Элену снизу вверх, и в жёлто-зелёных глазах девушка видела боль и ярость.

— Всё проходит, моя дорогая, помни об этом. Всего через несколько лет Финч станет юношей. Тогда он сможет делать что пожелает с мужчинами постарше, да и с женщинами тоже. Найдутся те, кто будет рад позволять себя дурачить, и за улыбку или ласки красавчика станут лизать землю под его ногами. Тогда придёт их черёд страдать. И поверь, придёт день, когда тебе станет их жалко.

— Но это не сотрёт того, что творилось с ним, — сказала Элена. — Он будет помнить.

— О да, — мрачно улыбнулась Матушка. — Он всегда будет это помнить. — Я об этом позабочусь, и когда-нибудь он заставит их дорого заплатить за то, что с ним делали. А когда он поймёт, что справился со всеми — могу тебе обещать, этот момент доставит ему больше радости, чем самый лучший королевский пир. Выжить, моя дорогая, это всё, что требуется, только выжить. И если сумеешь — время поможет тебе отомстить.

***

Раф нетерпеливо выглядывал из-за створки окна в комнате леди Анны. Наконец, она вышла из конюшни и пересекла внутренний двор. Леди Анна выглядела усталой — неудивительно после такой долгой поездки. В гостях у кузины она пробыла почти две недели, и тревога Рафа, ожидавшего её возвращения, росла с каждым днём. Он бросил взгляд в сторону ворот. Осборн выслал вперед посланника с донесением, что уже этим вечером он возвращается от короля. Раф горячо молился, чтобы Осборн не явился прежде, чем удастся поговорить с леди Анной.

Он смотрел, как медленно и устало она идёт через двор, снисходительно кивая в ответ на торопливые поклоны и подскоки слуг, спешащих мимо с травами и фруктами на кухню или с охапками белья в прачечную. Потом отворилась дверь Большого зала, и Хильда, угрюмая старая горничная леди Анны, поспешила вниз по ступенькам, лихорадочно размахивая руками, как гусыня с подрезанными крыльями.

Должно быть, у Хильды накопилось множество жалоб к леди Анне, которой наверняка хотелось пару недель пожить спокойно. Она не могла путешествовать с горничной, бегающей в уборную по нескольку раз за час. Поэтому Хильде пришлось остаться дома, рыдать и стенать в комнате хозяйки. Раф знал — сейчас она перечисляет все оскорбления, реальные и мнимые, нанесённые ей в отсутствие её светлости. Но леди Анна только рассеянно кивала в ответ на болтовню Хильды, явно не слыша ни слова.

Раф мерил шагами деревянный пол, молясь, чтобы леди Анна сразу направилась к себе, а не осталась обедать в Зале. Ему нужно было поговорить с ней наедине. После мучительного ожидания наконец послышалось визгливое блеяние приближающейся к комнате Хильды, он знал, что леди Анна скорее всего идёт вместе с ней.

— ... а эти слуги лорда Осборна не проявляют ко мне уважения. Вот, на днях один, тот что без пальца, посмел сказать мне — мне — что я должна принести...

Дверь открылась, женщины вошли и удивлённо воззрились на Рафа, не ожидая его здесь увидеть. Раф сдержанно поклонился.

— Добро пожаловать домой, миледи.

— И ты называешь это домом? — поморщилась леди Анна. — Боюсь, каждый раз, возвращаясь сюда, я всё меньше чувствую себя как дома.

Она тяжело опустилась в кресло. Лицо леди Анны было серым от усталости, и даже усилие от стягивания дорожных перчаткок, похоже, истощило её силы. Раф поспешно наполнил вином кубок и протянул ей.

— Миледи, я должен поговорить с вами... наедине, — добавил он, указав глазами на Хильду.

Анна пренебрежительно отмахнулась.

— Если это очередные жалобы на свиту Осборна, можно подождать. Кроме того, ты же знаешь, я ничего не могу сделать, чтобы обуздать слуг Осборна. Теперь, по приказу короля Иоанна, Осборн здесь хозяин. Лучше обратись к нему, если считаешь, что от этого будет какой-то толк.

Раф склонил голову.

— Прошу прощения, миледи, но это не может ждать. Вопрос не касается Осборна. Вообще-то, мне необходимо поговорить с вами, пока он не вернулся.

Глаза Хильды загорелись любопытством, она нагнулась, расшнуровывая ботинки леди Анны, и нетерпеливо подняла взгляд к Рафу, словно говоря "слушаю".

— Тогда лучше говори сейчас, — устало сказала леди Анна.

Раф поспешно опустился на колени, отодвинув в сторону Хильду, и принялся сам развязывать шнуровку.

— Это деликатный вопрос, миледи... может, вы будете так любезны и отпустите горничную?

Хильда обернулась к нему и зашипела как кошка, которой наступили на хвост.

— Её светлость только что вернулась, я должна помочь ей снять грязную одежду и переодеться. Ты предлагаешь сам это сделать? Как бы то ни было, сейчас леди Анна слишком устала, чтобы беседовать. А я не хочу, чтобы она из-за тебя расхворалась. Что бы ты ни хотел сказать, придётся подождать. Уверена, не так уж это важно.

Леди Анна прикрыла глаза и вздохнула.

— Хильда, будь так любезна, скажи на кухне, чтобы принесли в мою комнату тёплый поссет. Когда Осборн вернётся, передай, что я простыла по дороге и сегодня вечером не присоединюсь к нему в Большом зале.

— Но миледи... — запротестовала Хильда.

— Пожалуйста, Хильда, поторапливайся, боюсь, я заболею, если немедленно не поем.

Обеспокоенная нездоровьем леди Анны, Хильда тут же отбросила своё возмущение тем, что её прогоняют. Теперь она думала только о том, что тёплый поссет убережёт её дорогую хозяйку от неминуемой смерти. Не говоря больше ни слова, Хильда умчалась из комнаты.

Наклонившись, леди Анна схватила за плечо стоящего перед ней на коленях Рафа.

— Поторопись Рафаэль, если это и в самом деле важно.

Раф взглянул на тяжёлую дубовую дверь, проверяя, закрыта ли она, потом обернулся к леди Анне.

— В ваше отсутствие, миледи, к вам явился мальчик с посланием. Он принёс знак — колесо святой Катарины, эмблему паломников.

Глаза леди Анны широко распахнулись.

— А он... он говорил обо мне? — встревоженно спросила она.

— Он сказал, послание предназначено лично вам, но если бы Осборн схватил его...

— Но не схватил? — встревоженно спросила леди Анна. — Мальчик в безопасности?

— C ним всё в порядке.

— Нужно передать ему, что я вернулась, — леди Анна приподнялась в кресле, словно собираясь тут же броситься за ворота.

Раф тяжело вздохнул. Он понятия не имел, как леди Анна собиралась отвечать, ведь её личные сообщения перехватывают.

— Я убедил мальчика передать послание мне.

— Ему настрого приказывали не говорить ни с кем, кроме меня, — вспыхнула леди Анна. Несмотря на усталость, ее глаза заблестели прежним огнём, которого побаивался даже её муж. — А ты не имел права перехватывать почту, предназначенную только мне. И то, что ты был другом моего сына, не даёт тебе...

— И очень хорошо сделал, — вспылил Раф. — Иначе тот несчастный священник до сих пор дрожал бы на болотах. Или пусть бы он помирал от голода, пока вы не вернётесь?

— Священник? — теперь леди Анна забеспокоилась. — Что с ним случилось? Кто он?

— Капеллан епископа Ильского. Он скрывался на болотах, боясь за свою жизнь. Я помог ему уехать во Францию. Он наверняка уже благополучно сошёл на французский берег. Но вот в чём вопрос, миледи — почему он обратился именно к вам? В какую безумную игру вы играете? Разве вам не понятно, что помощь тем, кто бежит от короля, многие сочтут изменой? Осборн — один из самых преданных Иоанну людей. Если у него появится хоть малейшее подозрение, что вы в таком замешаны, он отдаст вас в руки короля, не сомневаясь ни минуты. И у меня есть основания считать, что здесь уже подозревают измену.

Леди Анна вздрогнула. Несколько минут она не отвечала. Потом, наконец, потянулась к Рафу и взяла его руку в свои.

— Я не изменница, Рафаэль, но я должна это делать, понимаешь? Люди Иоанна преследуют священников, ни в чём не повинных людей. Если я сумею помочь им спастись, помочь верным слугам Господа избежать опасности — может, тогда Христос и Пресвятая Дева смилуются над душой моего сына. Это моё искупление, ради Джерарда, понимаешь? Единственное, что я могу для него сделать. Я не сумела помочь сыну при жизни. И не могу оставить его после смерти.

На лице леди Анны Рафаэль видел мольбу, как у маленькой девочки, которая обращается к отцу. Если бы она не была столь знатной, он мог бы обнять её, чтобы успокоить, такой она казалась потерянной и отчаявшейся, но он не смел прикоснуться к леди Анне.

— Миледи, — мягко сказал он, — прежде чем священник отбыл во Францию, он приходил сюда, в поместье, соборовал тело вашего сына.

В глазах леди Анны показались слёзы радости, она крепко сжала пальцы Рафа.

— Скажи мне, что это правда. Поклянись. Ты ведь не станешь меня обманывать?

— Я клянусь вам, что это правда, — торжественно подтвердил Раф, попытался прямо взглянуть ей в глаза, но не сумел.

Он чувствовал, как леди Анна сверлит его взглядом, стараясь прочесть ответ по лицу. Рафаэль знал — ему легче устоять перед ножом палача, чем справиться с болью в её глазах. Но, в самом деле, что мог он ей сказать? Священник начинал соборовать её сына, но благословит ли Бог такое таинство, угрозами вырванное у Его слуги? Раф даже не был уверен, что это чрезвычайное соборование выполнено до конца, ведь вряд ли можно надеяться, что священник продолжал его после того, как Раф захлопнул над его головой крышку люка. Даже если священник сразу же не потерял сознание, он скорее проклинал Джерарда, чем благословлял его.

Раф молча проклинал себя. И о чём только он думал? Тот священник был прав — что толку соборовать так сильно разложившееся тело? Но ведь кости святых и поныне имеют силу исцелять? Они высохли, рассыпаются в прах, но несмотря на это, люди целуют их и молят о благословении. Но Джерард не был святым. Не аромат нетленных останков исходил из его гробницы. Должно быть, священник не сомневался, такое неестественно быстрое разложение свидетельствует, что он скончался в смертном грехе. А гниющие останки в гробу, отвратительная жидкость и ужасная вонь — это не Джерард, не тот, кого Раф любил и называл другом.

Как будто прочтя его мысли, леди Анна прошептала:

— Мой сын, как он выглядел? Он покоится в мире?

Раф нахмурился, стараясь выбрать слова так, чтобы не ранить её ещё сильнее. Он кивнул, не глядя в глаза.

— Благодарю, — прошептала она, но Раф не был уверен, что она не благодарит его лишь за попытку утешить, за эту спасительную ложь.

— А та девушка, что понесла грех моего сына, Элена... ты ничего о ней не слышал?

— Надеюсь, она в безопасности... сейчас... — ответил Раф. Он чуть не добавил — пока Осборн не вернулся и не нашёл её.

Леди Анна слабо улыбнулась.

— Я рада это слышать. Знаю, мы сделали это ради спасения души моего сына от вечных мук, но меня до сих пор не оставляет чувство вины за то, что пришлось обмануть невинную девушку. Я не хотела причинить ей вред.

Раф поморщился. Что сказала бы леди Анна, если бы знала — Элена, ради которой оба они рисковали свободой, защищая от Осборна, в конце концов может оказаться хладнокровной убийцей?

Снизу, со двора, послышались крики и рёв, а вслед за тем — стук копыт и собачий лай. Осборн вернулся. Раф поднялся на ноги.

— Они не должны видеть, как мы разговариваем наедине. Осборн может заподозрить, что затевается заговор против него. Но, миледи, пообещайте — вы больше не должны помогать врагам короля. Это слишком опасно, особенно когда Осборн здесь. Ни ваше происхождение, ни пол не помогут, если вас обвинят в измене. Иоанн не щадит даже своих родственников, и на самом деле кажется, что чем они более благородны, тем более жестоко с ними обходятся. Обещайте мне, что больше не будете.

Но Раф так и не услышал ответа, если она, конечно, что-то произнесла — Осборн поднимавшийся по лестнице в Большой зал, выкрикивал его имя. Несколькими шагами Раф пересёк комнату и оказался за дверью. Как только она захлопнулась, леди Анна прижала ладонь к губам и заплакала.

***

Элена долго лежала без сна той долгой ночью, никак не могла забыть о Финче. Прежде она не задумывалась, что делает посетитель с кем-нибудь из мальчиков или девушек. Наоборот, с тех пор, как оказалась здесь, она молила только об одном, — пусть они делают это с другими, но не со мной. Пресвятая Дева, не позволяй им делать это со мной. И когда уходил последний посетитель, Элена чувствовала огромное облегчение — этой ночью за ней уже не пошлют.

Она уже начинала привыкать к повторяющимся ночным звукам. Сначала женские голоса зазывали гостей пройти через двор в комнаты, раздавался дикий хохот и визг — уже подвыпившие мужчины забавы ради пытались ущипнуть задницу или сорвать поцелуй. Затем следовали несколько часов приглушённого смеха, криков и стонов из комнат, снова сменяющихся звуком голосов и шагами через двор. Теперь, из-за выпивки или усталости, речь мужчин становилась невнятной, а хихиканье девушек — более натянутым, слышались прощальные шлепки и поцелуи. А потом, когда все женщины прощались со своим последними ночными посетителями, дверь общей спальни много раз открывалась и закрывалась, девушки и мальчики проскальзывали внутрь и, зевая, засыпали почти сразу же, как только ложились на соломенные тюфяки.

Наконец, на бордель опускался огромный мягкий покров тьмы, и пытка ожиданием заканчивалась до следующей ночи. Обычно Элена с облегчением вздыхала и, свернувшись калачиком, засыпала, кратко помолившись, чтобы Господь сберёг её сынишку и любимого Атена, и чтобы она поскорее их увидела. Завтра, пусть Атен придёт ко мне завтра, горячо шептала она.

Но этой ночью Элена не спала, она лежала среди удушающей духоты, слушая сопение, храпы и постанывания спящих, а время от времени где-то далеко, в городе лаяла собака. Финч так и не вернулся. Его маленькое, хрупкое личико стояло у неё перед глазами. Элену преследовал полный ужаса потерянный взгляд мальчика, брошенный на неё, когда она выходила из той комнаты, оставляя его с Хью и чудовищной кошкой.

Но не только мысли о Финче не давали ей уснуть. Люс тоже не было. Если она всё еще на посту, значит Хью до сих пор где-то здесь, в борделе. Может быть, сейчас он тоже лежит без сна, потягивая вино и пытаясь вспомнить, где он в последний раз видел ту шлюху, что повстречал в комнате.

Подобные мысли обычно изводят людей. Такие воспоминания приходят посреди ночи.

Пусть её волосы окрашены, но Хью мог запомнить лицо, выражение, жесты. А что если он уже ушёл и сейчас придёт сюда вместе с шерифом? Элена лежала неподвижно, живот сводило от ужаса. Несмотря на жару, она не осмеливалась раздеться. В одежде она чувствовала себя менее уязвимой, и если за ней придут, так будет проще убежать и спрятаться, или даже вырваться из их рук у самой двери.

Элена поймала себя на мысли, что планирует побег. Если они придут ночью, можно сбежать в подземелье - туда, где дикие звери. Наверняка никто из других девушек не знает, где вход, иначе она бы обязательно услышала сплетни о том изувеченном человеке в клетке. А если за ней придут днём, что тогда? Сумеет ли Матушка спрятать её, прежде чем они начнут поиски? Захочет ли её укрывать? Она ведь уже грозилась выдать беглянку, если та не начнёт отрабатывать своё содержание, а Элена понимала, что это вряд ли так.

Элена уловила какое-то движение во тьме. Медленно и бесшумно дверь в общую спальню отворилась. Элена поднялась и села, напряжённо замерев в темноте. Пожалуйста, пусть это будет Финч, молила она.

Невысокая фигура с фонарем походила на Финча, но это оказался не он. Фонарь держала Матушка, мягкий свет лился на спящих, большинство даже не шелохнулись. Когда жёлтое пятно от фонаря осветило Элену, сидящую на тюфяке, Матушка поманила её пальцем с длинным острым ногтем, в рубиновом кольце сверкнуло пламя.

Панический страх сковал горло Элены. Что это значит? Неужели Матушка собирается ее выдать? На трясущихся ногах она пробиралась между спящих женщин, а мысли убегали вперёд. Если она толкнёт Матушку, то сможет убежать, но куда? Матушка знала о подземелье. Единственная надежда — броситься бежать, как только она окажется за стенами борделя.

Элена спотыкаясь добралась до двери. Матушка схватила её за руку и потащила наружу.

— Ты дрожишь, дорогая, я чувствую. У тебя лихорадка? — Она подняла фонарь и подозрительно осмотрела лицо Элены.

Элена прищурилась от яркого света, испуганно оглядела двор.

— За мной пришли?

Матушка тихонько рассмеялась.

— Ах, вот оно что. Нет, не пришли... пока нет. Но мне нужна твоя помощь с Финчем. Сюда.

Она направилась к верхним комнатам, но Элена не решалась последовать за ней.

— Идём, дорогая. Если ты боишься столкнуться с мастером Хью, он уже давно ушёл.

Матушка сунула фонарь в руки Элены, пока та поднималась по лестнице, держась за натянутую сбоку верёвку. Хотя ступеньки, приспособленные к коротким шагам Матушки, были ниже обычных, подъём всё же оказался тяжёлым.

Люс не было видно. Матушка толчком открыла дверь в комнату. Она повесила фонарь на крюк внутри, и кивком головы велела Элене войти. Элена осторожно перешагнула порог, держась поближе к стене, ожидая, что дикая кошка бросится в любой момент, но рычания не последовало.

— Зверя благополучно отвели вниз, в клетку, — сказала Матушка.

В тусклом жёлтом свете фонаря трудно было что-либо отчётливо разглядеть, но Элена увидела, что матрас на кровати наполовину сдвинут, а на нём видны тёмные пятна, хотя она не могла сказать, что это.

— Хорошо, дорогая. Я отправила Тальбота за водой и тряпками. Приведи Финча в порядок и успокой. Ему лучше остаться здесь на ночь, и тебе тоже, за компанию. Я велела Тальботу прихватить немного вина с маковым соком. Заставь мальчика выпить, если получится, это поможет ему заснуть.

Матушка подняла угол матраса. Финч словно в крошечной пещере, образованной свисающим матрасом и боковиной кровати. Он прижал колени к подбородку и раскачивался взад и вперёд. Как только свет коснулся мальчика, он зажмурился и дрожащим голосом запел — зелен и синь, дили-ди, лаванды склон. Он повторял эту строчку снова и снова, будто молитву.

Элена подошла ближе и наклонилась. Но ребёнок так плотно сжал веки, что казалось, ни один луч света не способен проникнуть сквозь них. Мальчик сидел наполовину обнажённым. Длинное серое одеяние, похожее на крысиную шкурку, было разорвано, а под ним Элена увидела длинные лиловые рубцы, сочившиеся кровью и обнажавшие вздувшуюся плоть. Руки и ноги тоже покрывали рубцы, и хотя она не видела его спину, но догадывалась, что там то же самое.

Его избивали кнутом? Она внезапно поняла, что тёмные следы на матрасе — это кровавые пятна, кровь Финча. Возмущённая увиденным Элена резко выпрямилась и обернулась к Матушке.

— Вы обещали! Вы сказали, что он побьёт Финча совсем немного. И это, по-вашему, немного? Вы же знали, что он так сделает? Сколько он заплатил, чтобы поиздеваться над Финчем? Сколько, я спрашиваю?

Не раздумывая, что делает, Элена попыталась схватить Матушку и хорошенько встряхнуть, но крошечная женщина оказалась гораздо сильнее и проворнее. Она тут же вцепилась мёртвой хваткой в запястья Элены.

— Ты просто идиотка! Неужто ты думаешь, я этого хотела? Помимо всего прочего, мальчик теперь много недель не сможет работать, а мне придётся кормить и лечить его всё это время.

Пальцы Матушки больно впивались в руки, но Элена не успокаивалась.

— Вы только думаете только об этом — монеты, деньги, драгоценности? Он же просто ребёнок, весь изранен и напуган до полусмерти. Ему больно. И вы ничего к нему не испытываете?

— Да что ты знаешь о боли и страданиях? — рассердилась Матушка. Я видела больше ран и знала больше боли, чем любой солдат на поле боя. Ты ещё даже и не начинала понимать, как жестоко люди способны наносить удары, моя дорогая, и женщины тоже. Иногда они ещё хуже. Ты и в самом деле думаешь, если я буду сидеть рядом с ребёнком и рыдать — это ему поможет? И он справится с этим в следующий раз, и потом?

— Вы ведь больше не позволите Хью к нему приблизиться? Прошу вас, Матушка, на надо, — жалобно сказала Элена.

Карлица отпустила её руку и печально покачала головой, в свете свечей в лоснящихся чёрных волосах сверкнули украшенные драгоценными камнями шпильки.

— Неужто ты считаешь, дорогая, если я скажу этому человеку, что мне не нравится, как он обошёлся с мальчиком, это его остановит и он не станет повторять такого с кем-то ещё, с другим ребёнком, которого некому защищать?

— И вы называете это защитой? — Элена ещё потирала ушибленные запястья, но в резком тоне слышались вызов и ярость.

— Случись всё это вне нашего дома — возможно, он не ушёл бы, пока не убил мальчика, — она похлопала Элену по бедру и устало добавила: — Позаботься о Финче. В тебе есть материнские чувства, ты сумеешь его успокоить. — Матушка остановилась у двери. — Помни, что я тебе сказала, дорогая. Если удастся выжить — отомстить ты сможешь всегда. Поверь мне, сделавший это дорого заплатит, я обещаю. Заплатит.

Матушка ушла, в комнату тяжело ввалился Тальбот с миской горячего отвара чабреца и шалфея, тряпками, миндальным маслом и мёдом, чтобы смазать раны, а также с бутылкой вина. Увидав дюжего привратника, Финч глубже забился под матрас.

— Хочешь, чтобы я его вытащил? — проворчал Тальбот.

Элена раскинула руки, защищая мальчика.

— Нет, нет, оставь его мне. Он сам выйдет, когда сможет, — добавила она, больше для того, чтобы успокоить Финча, чем для Тальбота.

Привратник только фыркнул в ответ и, покачиваясь из стороны в сторону на искривлённых ногах, направился к двери.

— Если этому малявке понадобится что-то ещё, скажи мне, поняла? — хрипло сказал он. — Еда, эль, всё, что он захочет. Только попроси.

Элена, поражённая неожиданной мягкостью сурового стража, подняла взгляд.

— Ты добрый человек, Тальбот.

Тальбот оглянулся.

— Да уж, не всякому парнишке достаётся так, как этому. Я тебе прямо скажу — мне бы с тем ублюдком встретиться один на один в тёмном переулке, я бы ему живо объяснил, что такое страх. Он бы у меня начал визжать и звать свою мамашу быстрее, чем священник прочтёт "Отче наш". - Тальбот сжал огромные кулаки, как будто Хью уже стоял перед ним. — А к тому времени, как я с ним закончу, он про такие игры навсегда забудет. Когда-нибудь негодяй получит по заслугам, уж я об этом позабочусь.

Дверь за Тальботом захлопнулась, и Элена услышала, как на лестнице затихли тяжёлые шаги.

— Ну вот, Финч, все ушли, — ласково сказала она. — Вылезай, позволь мне обмыть раны и приложить что-нибудь для облегчения боли.

Но ребёнок не пошевелился. Элена пыталась снова и снова, уговаривала его, предлагая вино и обещая, что не причинит вреда, но он по-прежнему не двигался. Она отказалась от мысли вытащить его. Финч и без этого испытал достаточно насилия. В конце концов, Элена отошла в дальнюю часть комнаты и устало уселась, прислонившись к стене, в недоумении, что же делать дальше.

Что именно Хью сделал с мальчиком? Она достаточно долго пробыла в борделе, чтобы узнать, чего обычно хотят некоторые мужчины от маленьких мальчиков, но эти раны — как он нанёс их и что ещё сделал?

Из-под матраса снова послышалось тихое тоненькое пение.

Зелен и синь

      Дили-ди

      Лаванды склон.

Зелен и синь

      Дили-ди

      Лаванды склон.

Это был тонкий, необычно слабый голосок, не похожий на голос Финча или другого знакомого ей ребёнка, он больше напоминал мяуканье животного, попавшего в беду. Элена начала тихонько подпевать.

Тебя я люблю

      Дили-ди,

      В меня ты влюблен.

Помощь зови

      Дили-ди,

      Работа не ждет.

Кто сено гребет

      Дили-ди,

      Кто в гору идет.

Птицы поют

      Дили-ди,

      Ягнята шалят.

Наш здесь приют

      Дили-ди,

      В сене – мир и уют.

Внезапно ребёнок выскочил из-под матраса, пронёсся через всю комнату прямо к ней, он кричал и колотил её по груди маленькими кулачками. Атака была столь неожиданной, что Элена инстинктивно отвернулась к стене, пряча лицо, а мальчик тем временем в исступлении колотил и пинал её.

— Ты обещала, — кричал он. — Ты сказала, если я переоденусь в эту одежду, то всё будет хорошо. Ты сказала, что кошка не тронет меня, ты сказала... ты сказала, что она до меня не дотянется. Ты лгала, как и все остальные. Ненавижу тебя! Ненавижу!

Обессиленный, он опустился на пол и лежал, всхлипывая.

Элена помедлила, ожидая нового нападения, потом протянула руку, ласково погладила кудри Финча. Он вздрогнул и плотнее свернулся в клубок, отстраняясь от неё.

— Уйди. Оставь меня. Я тебя ненавижу.

Глаза Элены наполнились слезами.

— Я не знала, что он причинит тебе вред, клянусь, не знала. Мне жаль, очень жаль.

Но то, что сказал мальчик, звучало невероятно. Она не могла представить, чтобы дикая кошка послушалась незнакомого человека. И разумеется, никто, даже такой самонадеянный человек как Хью, не сделает такой глупости — не спустит с цепи опасного зверя, который легко мог наброситься и на него.

— Финч, я не понимаю. Он что, спустил кошку с цепи?

Мальчик, всё еще лежащий на полу, помотал головой.

Элена снова стала рассматривать свежие длинные порезы на его руках. Её не раз царапала полосатая кошка матери, когда она играла с ней ещё ребёнком, и она узнавала эти параллельные царапины, хотя раны на теле мальчика выглядели гораздо страшнее. Плоть разорвана, но это только порезы, хотя и довольно глубокие. Такое большое животное вполне могло оторвать ему руку, а не просто поцарапать кожу. И лицо Финча осталось невредимым.

Она опять протянула руку и вновь погладила маленькую голову.

— Финч, пожалуйста, скажи мне, что он сделал. Ты говоришь, он не спускал дикую кошку с цепи, тогда как же он тебя ранил?

Он поднял голову и пристально взглянул на Элену. Лицо мальчика покрылось пятнами от слёз, из носа текло, он прерывисто всхлипывал.

— Тот человек, он и был котом... снял рубашку и повязал на талии шкуру. Он что-то бормотал. "Ты почувствуешь силу", снова и снова. И глаза у него стали странными... словно он смотрел на что-то, чего здесь не было. А потом... он начал меняться, превращаться в зверя, только не в обычного, как эти, — Финч указал на картины на стенах. — Он стал... стал котолаком . Он мог стоять на ногах, как человек, но это был не человек, а огромный кот с острыми длинными когтями. И он не был прикован цепью и набросился на меня. Его руки были покрыты густой шерстью, а глаза — глубокие и безумные, как у демона. Он... поймал меня, и я не мог вырваться. Не мог вырваться... — Финч застонал, содрогаясь от ужаса.

Элена, дрожащая, как и мальчик, привлекла его к себе, укрыла руками, прижимая маленькое лицо к своему плечу. Он не сопротивлялся, но вцепился в неё, дрожа и всхлипывая. Они долго сидели вместе, пока дыхание ребёнка наконец не стало ровным.

В конце концов, Финч позволил ей промыть раны, вздрагивая от боли, когда тряпка касалась порезов, но не издал при этом ни звука. Элена втёрла в порезы миндальное масло с мёдом, чтобы боль утихла и раны поскорее зажили, а потом уговорила мальчика выпить вина с маковым сиропом. Она стащила матрас с кровати, перенесла в дальний угол, оба устроились там, и Элена обняла ребёнка всем телом, крепко прижимая к себе, защищая и успокаивая. Она чувствовала, что вино и маковый сироп действуют и мальчик постепенно расслабляется. Когда она уже решила, что мальчик уснул, он пробормотал:

— Котолак спрашивал про тебя.

Элена отпрянула, словно от удара.

— Что... что он спрашивал? — спросила она, стараясь не показывать страха в голосе.

— Твоё имя, — сонно пробормотал Финч. — Я сказал — Холли. Мне пришлось сказать ему, он заставил.

Мальчик снова задрожал, и Элена погладила его по голове.

— Конечно же, тебе пришлось, это ничего. Но он говорил что-нибудь ещё? Про меня?

Она почувствовала, как ребёнок обмяк в её руках, но ей хотелось, чтобы он не засыпал и ответил.

— Подумай Финч, я знаю, тебе нелегко, но пожалуйста, это очень важно. Что ещё он про меня говорил?

Финч долго молчал, и Элена уже решила, что он спит, когда он, наконец, пробормотал:

— Сказал, что в следующий раз... он возьмёт тебя.