Позади осталась пустыня с мертвым городом и вечно раздражающим всех драконов песком. Ветер разносит по округе въедливые и мелкие песчинки, которые забиваются под пластины, упорно лезут в глаза, набиваются в ноздри и грозятся попасть в рот, если бы не горячее дыхание, выталкивающийся из легких пар, клубы дыма и, время от времени, пламя.

Угольно-черный дракон делает взмах крылом, уходя в крутой вираж, снижаясь. Он преодолел предпоследний рубеж, границу отчуждения между внешним миром и страной драконов, что звалась — Хорругарис.

Крылатый ящер плавно пикирует вниз, приземляясь на один из старых пиков, цепляется за него лапами, из-под которых тут же срываются камни, с гулким стуком опадая в черноту провала. Это и есть последняя граница, еще ни одному живому существу, кроме драконов, не удалось преодолеть ее. Бесконечно черный, как сама бездна, провал скрывает тонкую, прозрачную пелену, что показывает всегда одну и туже картинку: холодный, негостеприимный край из камня, льда и снега, с воющими ветрами, путающимися и разрываемыми неприступными вершинами.

Он не складывает крылья, продолжает откидывать их назад, сопротивляясь налетевшему северному ветру, принесшему снег и мелкую крошку льда. Из пасти ящера-исполина рвется пламя и рык, что оглашают округу и разносятся далеко вперед, вторящему ему эху гор.

Ничего не происходит. Он подождет. Сфайрат ждал так долго, что несколько минут погоды не сделают.

Пелена спадает. Пейзаж за долгие годы практически не изменился. Опытный глаз, знающий куда бросить взгляд, заметит, как где-то вдали, на уступах и в каменных бассейнах стоят аккуратные домики, окруженные садами с уже облетевшей листвой, у подножья далеких гор вьется голубая лента реки, убегающая далеко на Север, отражающая тысячу бликов в погожий день.

В небе появляются драконы, стремительно приближающиеся и превращающиеся из темных точек в знакомые и привычные очертания крылатых диплодоков. Дракон не меняет положения в пространстве, продолжая взмахивать крыльями, глядя на приближающуюся десятку.

Это конвой или все-таки почетный эскорт?

Драконы не умеют улыбаться, но при мысли о «диплодоках» Фэйт сердито фыркает, выпуская искры ноздрями. Даже сейчас она всплыла в его мыслях, умудрилась плотно закрепиться в них и «тянуть» назад, домой. В крошечную коробку квартиры.

Ему так не хотелось оставлять ее одну, но Сфайрат не мог взять ее с собой.

— Назови себя! — слышится с десяток голосов, на краткое мгновение заглушая мысли.

Последующий рев, в котором не слышится ничего, кроме рыка и ярости. Парящие драконы замирают, затем облетают его со спины, выстраиваясь клином позади него. Он не собирается называться им, когда они и без того знают, кто перед ними.

Совет древних правителей будет принимать его обратно, Сфайрат, в свою очередь, должен будет произнести слова раскаяния или привести доказательства невиновности. У него не было доказательств — все только сплошные догадки и подозрения.

Посторонних быть не должно, никто не должен знать, что мудрейшие из мудрых способны совершить ошибку, поддаваться страстям и эмоциям, тогда как окружающий мир видит в них мудрость поколений. Никто не должен знать, что те, кто разработал знаменитый Договор с разделением магических существ и людей, сам же и проср… сам же и нарушил его в первые же годы его действия.

Теперь официальным хранителем магического свитка, скрывающего настоящую действительность являются фаэдиры, тот самый Молендиум, в который их так уговаривала попасть Вэлиан.

Рэндалл и тот не решился заявиться вместе с ним. Его можно понять — друг не контролирует мысли и эмоции так, как Сфайрат, может выдать себя и распалить уже остывшие угли давно ушедшего прошлого, что еще живо в нем, словно это произошло неделю или месяц назад.

Старейшие и мудрейшие легко вторгаются в молодые головы и читают в них все, что тем хотелось бы скрыть. Так было, когда его изгоняли.

Поэтому вину молодого дракона Сфайрат взял на себя, уже тогда он мог закрываться от остальных и представить свою версию реальности. Рэндалл убил или спас человека, и не просто человека, а ту что творила историю, влияла на ее ход. Он утверждал, что хотел ее спасти, но вышло так, что и останков не нашли. Радио спектральным анализом в те времена никто не владел, поэтому вместо трупа им достался лишь пепел.

Минаре Изумрудная. Встретит ли она его сегодня в центральной зале? Или будет дожидаться дома?

Старая гора, бывшая некогда главной вершиной, окруженная себе подобными, теперь уже куда более высокими пиками, казалось жалкой и вполне себе бесполезной. На образовавшемся плато не строились дома, не разводились сады, не воздвигались дворцы и монументы. Но эта видимость была обманчива. Гора, в честь которой была так безыскусно названа одна из драконьих стран, скрывала в себе тайну.

Ранним утром, когда восходящее солнце заливало своим светом все вокруг, круглое плато отражало его свет, окрашиваясь в золотой цвет, словно жерло вулкана, наполненное кипящим золотом, она вспыхивала и заливала своим светом все вокруг. Через «золотую чашу» драконы попадали в горную цепь и уже оттуда расходились по бесконечным анфиладам подземных ходов и тоннелей, чтобы, преодолев их, оказаться в пещерах, наполненных златом, серебром, самоцветами или «чем-то там еще».

Золотая чаша оказалась входом в подземный город с бесконечными подземными улицами и площадями, милыми скверами с разведенной здесь редкой растительностью. Все это когда-то отстроили сами драконы, подпитав сооружения магией, что не давала обрушиться многим тоннам породы.

Проходя сквозь бесконечные залы и тоннели лабиринтов, Сфайрат никогда не переставал удивляться удивительному зрелищу: все здесь было наполнено светом от источавших его сталактитов и резных колонн сталагмитов, испещренными древними рунами, узором и рисунками неизвестных ему миров.

Сфайрат врезался в золотую поверхность, тут же оборачиваясь и становясь на ноги. В центральном зале церемониальной площади с гранитной мостовой, где он впервые встал на крыло, пусто, никто не встречает. Оно и понятно — официальная церемония «прощения» пройдет не раньше, чем через месяц, прежде чем правители обдумают его слова, разберутся с мыслями. Набьют себе цену. Куда им спешить?

Огромная площадка и первая церемониальная зала, в которой до этого мальчишки становились драконами, огромными рептилиями, покрытыми чешуей разнообразных расцветок, перепончатыми крыльями, огненной железой, что позволяла изрыгать огонь, устрашающими ороговевшими наростами, рогами, украшавшими великолепные головы, последнее было у мудрейших и старейших как показатель возраста, мудрости, богатства и положения в обществе.

До поры до времени, у Рэндалла и Сфайрата на сей счет было свое мнение, более прозаичное и более оскорбительное, о чем его предупреждал учитель Кайшер, нисколько не обижается на слова ученика. Смешки прекратились в тот день, когда у них самих появились первые «рога» и тут уж проще было считать, что они становятся мудрыми, чем гадать, кто из девиц наставил им рога.

Сфайрат огляделся, вспоминая, как он оказался здесь в первый раз. Давно это было. Сейчас же не время предаваться воспоминаниям прошлого, следует идти в главную залу и решить все, чтобы идти в дом и, наконец, уже обнять Минаре. Он так скучал по ней.

— Вы готовы, ар Хеллашэн?

Он чуть было не забыл о почетном эскорте. Сфайрат кивнул, двинувшись вперед уверенным шагом. Дорога заняла чуть менее получаса, наконец, они остановились перед огромными створками, за которыми скрывается зал Совета, залитым ярким белым светом, что просачивается снизу из-под тонкой щели между дверью и полом. В этом зале нет ничего особенного, кроме света, по сути просто грубо обработанная пещера невероятных размеров, чтобы вместить двенадцать драконов в натуральную величину. Истинный облик необходим, чтобы видеть истинную суть вещей, которую способен узреть лишь дракон. Не человек и даже не кай.

«Как они еще не ослепли? — подумал Сфайрат, в который раз задаваясь этим вопросом, — интересно, будет ли в этот раз присутствовать Кайшер? Вряд ли. Сейчас он признает вину и возвращается из ссылки, тогда он уходил, скованный клятвами и запретами».

Нет Минаре, нет Кайшера. Сфайрат вновь один. Перед глазами встает образ женщины, что подмигнула ему с мрачной улыбкой. Вэл. Как она там? Не влезла ли во что в очередной раз? Дракон спокоен и не подает «признаков жизни». Это хороший знак.

В конце концов, все подходит к концу и обошлось «малой кровью». Рэндалл жив, никто не казнен, чтобы потешить самолюбие фаэдир. Остается идти и не гадать, что еще мог придумать совет за столь долгое время или под влиянием крылатого народа.

Он делает глубокий вздох, огромные створки дверей распахиваются, и он делает шаг вперед, ослепляемый светом, но продолжает идти — всего пятнадцать шагов, и он окажется в центре залы.

— Сфайрат Нэффэйт Хеллашэн?

Тишина оглушает, тишина давит, опускаясь тяжелым ярмом на плечи. Сфайрат прикрывает глаза, перед ним вновь встает образ смешливо-улыбающейся женщины. Прорезали, давящую на плечи тишину двенадцать голосов драконов, говоривших одновременно с впечатляющей синхронностью, так что казалось, что голос всего один, но в нем проскальзывали и женские интонации.

— Да, мудрейшие. Я предстал перед вами в назначенный день и час.

Продолжительное, испытывающее молчание. Сфайрат терпеливо ждет, время идет на секунды, не время показывать нетерпение.

— Что ты пришел сказать нам, Сфайрат, из рода Несущих Огонь?

Сфайрат медлит на мгновенье, он готов произнести слова, но медлит вовсе не поэтому. Он справляется с вторжением в сознание, что больше похоже на острый приступ головной боли и болезненный укол в висок одновременно. Ломятся в сознание так, как будто это дверь в сарай.

— Я пришел за своей участью.

Он держит перед глазами образ Вэлиан, это помогает. Он отвлекся от боли.

«В прошлый раз было тяжелее и больнее. У тебя не было ее», — шепчет дракон осторожно, словно боится выдать себя: Но и тогда ты справился.»

И правильно делает: они не должны почувствовать того, что он спокоен, даже хладнокровен.

В Совет входят только сильнейшие драконы, и сила их не в физическом превосходстве, а в ментальном, в том, как легко они могут проникнуть в сознание другого дракона, заставить раскрыть свои мысли и замыслы, покопаться в воспоминаниях и вызвать в памяти уже пережитые чувства, увидеть и почувствовать, что ты испытываешь сейчас.

Двенадцать мудрецов, что копошатся в сознании, открывают его потайные ящички и складывают все в единую картинку. То, что они делают сейчас коллективно, Сфайрату когда-то пришлось сделать самостоятельно, вторгнуться в сознание и в воспоминания Рэндалла. Сейчас, как и тогда, он дает им увидеть только нужную ему картинку, ощутить отголосок тех чувств, что передал ему Рэнд.

Спустя время, прошлое выглядит куда правдоподобнее, чем тогда: пятьсот лет назад ложные чувства мало походили на истинные за недостаточной эмоциональностью, тогда он и сам был молод, горяч и много чего кипело в его крови. Мудрость и спокойствие приходят с годами. Все в них было лишь тенью, маской. Кроме одного — беспокойство за судьбу друга, которого вполне бы казнили, принесли в жертву закону и кровожадным требованиям фаэдирцев, императора Дэлинейна и его магов.

Ему удалось представить свою версию реальности, увидеть происходящее глазами Рэндалла. Для этого, для того чтобы спасти свою жизнь, друг дал Сфайрату покопаться в своей голове. Невероятная боль и раздражение, хочется броситься на тех, кто препарирует его и разорвать в клочья. Но он это он, он не знает каким образом и от кого ему передалось это качество. Сфайрат контролирует чувства, держит себя в руках в состоянии кай, блокирует разум и способен влиять на драконов, вести за собой. Последнее качество на данный момент бесполезно, ему не удастся убедить тех, кто не верит ему, а это какое-никакое, но все-таки условие.

— И всё? Тебе нечего сказать нам больше?

Раздается насмешливый голос женщины, он помнит этот голос. Сфайрат знает ее — это Бларра, она была в числе тех, кто определял срок его ссылки.

— Ничего, я подчинился Совету и принял изгнание за это время у вас было время обдумать, разобраться и решить, а у меня, — он помедлил, решая, а стоит ли продолжать, — обдумать случившееся и прийти к определенным выводам.

Сфайрат приподнимает бровь: к тем же, каким пришли и вы. В виске колет сильнее, они стараются проникнуть глубже. Вэлиан.

«Не дракон, а Дракон. Ты для меня воплощение того, какими должны быть древние ящеры…»

— К каким выводам ты пришел, Сфайрат?

— К тем же, что и раньше. Фаэдирцы нашли повод и очень сильно притянули за уши эту историю, чтобы единолично контролировать действие Договора. Я и сейчас повторю, поступок Жанны был ее решением, и я не стал вмешиваться, даже если результатом этого была ее смерть. Да, она была человеком, да я симпатизировал ей, но не стал бы ни убивать, ни спасать ее.

На несколько минут воцарилось молчание.

— Даже из чувства сострадания, чтобы облегчить ее смерть?

— Даже поэтому. Старейшины, сначала вы вменяли в вину убийство, несмотря на то, что ее останков так и не нашли, теперь вы ставите мне в вину сострадание?

Это правда, от легендарной французской девушки-героини не осталось ничего, только пепел. И это было дополнительным аргументом в цепочке доказательств и предположений, если бы не одно «но» настоящий виновник и свидетель «торжества» был далеко от залы, как тогда, так и сейчас.

Сфайрат смотрит перед собой, не обращая внимание на режущий глаза свет. Драконы молчали, Сфайрату хотелось узнать, чем же, наконец, это все закончится. Прошло столько времени, можно было сотни раз кости перемыть.

— Зачем им это? Это тяжкое бремя: соблюдать все условия, контролировать наш мир и этот. Это очень серьезные обвинения, Сфайрат.

— Это не обвинения, а мысли. Уверен, вы и сами пришли к таким выводам за столь долгое время.

Сфайрат поворачивает голову к неожиданно прозвучавшему одиночному голосу.

— Вероятно, для кого-то это не является серьезным препятствием. За всю историю взаимоотношений фаэдир и драконов у нас было достаточно много острых моментов… С самого начала цепочка их доказательств строилась на показаниях очевидца, на допросе которого вам не дали присутствовать, оставив довольствоваться словом императора. Все строилось на оскорбленной чести Дэлинэйне, который непросто ручался, а чуть ли не собственноручно допрашивал того, кто принес ему эту весть, тогда как на мой допрос набилось столько народу, словно моя вина уже была доказана, и это был публичный суд. Император настаивал на сохранение инкогнито, переживая за честь и безопасность своего свидетеля, тогда как моя жизнь и репутация вдруг перестали иметь хоть какой-то вес и ценность.

Драконы молчали, отказываясь комментировать его слова и хоть как-то оправдать свое прошлое поведение. Они прогнулись тогда и помимо него, унизили весь драконий род.

— У нас мир и все разногласия забыты.

«Забыты драконами, такова уж их природа мудрейших, — не помнить зла и рассуждать здраво, но не все так миролюбивы и полны всепрощения, не те, кого зовут ангелами в мире людей.

— Ты помнишь Сфайрат, фаэдиры требовали не просто ссылки и изгнания, а показательной смерти, чтобы весь мир видел, что и драконы могут ошибаться. Ты остался жив, и все заслуги за тобой сохранены.

Оглядываясь назад и вспоминая произошедшее когда-то, Сфайрату кажется, что это условие фаэдиры добавили с мыслью: «А вдруг прокатит?» С Рэндаллом бы точно так и произошло, за его спиной нет великих имен славного рода и героических поступков, он просто дракон, который не может толком объяснить, что случилось, и за его спиной Сфайрат, что верит ему, несмотря на его эмоциональность и несдержанность. Он бы не стал убивать того, кого любил, даже если позже к чокнутой девчонке прилипло обвинение, что она была магом, который умудрился обвести его вокруг пальца, прикрывшись своей наивностью и верой в людей.

— Мне, вероятно, стоит благодарить их, с учетом того, что я невиновен? Или моя вина за столько лет была все же доказана? Но я не знаю этого и есть то, о чем мне забыли сообщить?

Совет молчал, все повторялось. Спустя годы его резкий тон сменился на более спокойный, без насмешки, иронии и злого сарказма, без сдерживаемой ярости, что тогда так не понравились и задели драконов. Он прекрасно понимал их, сейчас, спустя время, когда любое противопоставление, любое ослушание вызывает раздражение и желание поставить на место. Он имеет ввиду Вэлиан.

Но не понимал их в мелкой трусости и нежелания противостоять. Он или в самом деле чего-то не знает, или драконы разжирели, расслабились и стали радеть за теплые, насиженные места в своих уютных гротах и пещерах.

Совет безмолвствовал, молчание затягивалось.

— Почему ты не переменил своего мнения по отношению к Молендиуму?

«Потому что после этой истории они закрылись от нас, потому что они продолжили за всей своей любезностью и показной добродетелью считать нас врагами, хотя мы уже пошли на многое, чтобы развеять все прошлые обиды и недоразумения.»

Сфайрат заглушил яростные мысли, потому что и на эти доводы драконы найдут оправдание поведению фаэдирцам с присущей им «мудростью» и «знанием» природы существ. Обязательно скажут, что и среди драконов есть те, кто не отличается уравновешенным нравом, что отправится вершить самосуд и проливать кровь, добавив новое оскорбление к уже существующим претензиям.

— Потому что эти выводы не потеряли своей актуальности по отношению к тем, кто, в прямом смысле этого слова, считает себя выше других. Прошло время, я повзрослел и кровь перестала кипеть в жилах, но вопросы и очевидные выводы так и не нашли ответов, не развеялись и не потеряли прежнюю остроту.

И вновь тишина, драконы медлили. Или тормозили. Последнее предположение как раз в духе Вэлиан. Не хватало только усмехнуться или, не дай Бездна, улыбнуться.

— Хорошо Сфайрат. В тебе все еще говорит молодость, и решение наше таково: ты можешь вернуться домой, без права занимать какие-либо должности и быть избранным в Совет. С твоего имени будет убрана приставка Шэн, ты никогда не сможешь продолжить свой род под этим именем. Мы не можем допустить того, что тот на чье имя упала тень позора вершил великие дела и судьбу народа, оставляя после своих действий повод для сомнений. Твоя семья, Минаре Хеллашэн не потеряет ничего, за ней будут оставлены все права и почести, родовой дом. Тогда как ты, если однажды решишься завести семью никогда не сможешь занимать верхние ярусы гор, а можешь довольствоваться лишь побережьем и подножием гор.

Сфайрат кивнул: он ожидал этого, но не ожидал, что они не станут тянуть еще месяц. Это было необычно, но спорить и уж, тем более, показывать свое удивление Фэйт не стал. Его лишили дома, отправив на нижние ярусы. Действительно. Это великий позор. Дракон саркастически хмыкнул, продолжая наблюдать за происходящим со злым интересом.

Не раз и не два они с Рэндаллом обсуждались последствия, и приходили к выводу, что это большее, на что может пойти Совет, наказывая одного из тех, чьи имена были золотыми буквами выписаны на стенах и сводах Хорругариса. Это раздражало Сфайрата более всего: не желание возмутиться в полной мере и взглянуть правде в глаза, с пониманием того, что может начаться новый конфликт, но нет, проще пожертвовать одним, чтобы исчерпать то, что уже имеет место быть. Проще лишить его, по их мнению, самого важного и дорогого. Им невдомек, что то, чего они пытаются лишить уже есть у него: имя, власть, влияние и состояния, что до внешних атрибутов — мир людей научил его тому, как превратить никому ненужное, ранее презираемое в крайне желаемое.

* * *

Сфайрат шел сквозь залы, коротко кивая тем, кто все-таки осмелился приветствовать его, встречались и те, кто кому было все равно на обвинения, последних было порядком меньше и в основном это те, что служили с ним или под его командованием. Кивками дело не ограничивалось, следовали крепкие объятья и едва сдерживаемые эмоции от радости встречи.

Конечно, они встретятся и выпьют, поговорят за жизнь, вспомнят старые добрые времена, но сейчас он шел к Минаре. Его беспокоило, что она не встретила его. Он очень надеялся, что с ней все в порядке, хотя умом понимал, что беспокойство возникло на ровном месте, случись что, Кайшер обязательно бы нашел способ сказать об этом.

Надо оговориться, что те драконы, у которых не было отцов, воспитывались наставниками. Не дедами, не ближайшими родственниками, а именно наставник из числа бездетных и бессемейных драконов, чьи знания и мудрость требовалось сохранить и передать младшим, достойнейших представителям древних родов.

Мальчишки, которым исполнялось десять лет, вызывались к центральной площади Хорругарис. Они выходили в центр золотой чаши и показывали свое умение: перекидываться в драконий облик, изрыгаемое пламя, умение вставать на крыло. Продемонстрировав требуемые умения, драконы резвились в центре чаши, не останавливаемые беседующими неподалеку матерями и наблюдающими за ними взрослыми драконами в обличие людей, в течение получаса дракон-наставник определялся в своем выборе кого взять к себе в ученики.

У остальных драконов были учителя и отцы.

Что до отца Сфайрата, тот погиб в Небесной войне все с тем же Молендиумом, в той войне выясняли отношения и мерились силами все те, у кого были крылья, кто умел летать и выпускать пламя.

* * *

— Учитель, все это очень удобно. Хотя, на мой взгляд, наставникам не хочется передавать свои знания тем, кто не является их плотью и кровью.

Кайшер, восседающий в массивном кресле, слушал слова ученика, корпевшего над сочинением, как раз на оную тему: «Почему наставнику не назначается ученик, а тот выбирает его, и отдают предпочтение молодому поколению?». Прикрыв глаза, он, не без удовольствия, слушал ученика.

— Откуда такие размышления, Фэйт? — поинтересовался Кайшер у мальчишки, оторвавшего взгляд от свитка, — разве я не делюсь своей мудростью с тобой? Ты ощущаешь нечто такое, что я скрываю от тебя?

Сфайрат отложил перо, закончив сочинение. Посыпая бумагу песком, он взглянул на пламя, пылавшее в камине, и думал несколько мгновений, прежде чем выдать слова, приближенные к истине.

— Дело не в этом, а в том, что таким решением Совет как будто ставит крест на драконе, списывая его со счетов. Наставники чувствуют это и чаще всего раздражены таким положением вещей, неохотно делятся своим знанием, словно стараются доказать всему миру, что их время еще придет. Соль в том, учитель, что драконы хотят воспитывать своих детей, — Кайшер приоткрыл глаза, глядя на ученика, в глазах которого отразилось пламя огня, — но ученик может не оправдать возложенных на него надежд и когда-то подвести своего наставника.

— И? Продолжай. Не это ли выход? Всегда можно списать все последующие неудачи и ошибки на чужую кровь.

— Не всегда. С учеником даже проще, нет привязанностей и веры в потомство только лишь на основании любви, ведь ты видишь цельную картину. Наставники ищут в молодых драконах свое отражение, а его легче увидеть именно в драконе-подростке, и никто не хочет брать того, кто уже сформировался как личность, и на чьи суждения повлиять уже невозможно.

Ученик поднес ему свиток, отложив его на край стола, но Кайшер словно и не видел этого, сейчас его интересовала неоконченная мысль юного ученика.

— Так что же ты думаешь, что я выбрал тебя, только лишь потому, что ты похож на меня?

— Да, учитель, с той лишь поправкой, что видите во мне еще что-то, и ваши знания помогут мне быть лучше.

Кайшер поднялся с кресла и подошел к своему ученику, на что тот поднялся из-за стола. По обыкновению, следующим уроком было фехтование, а после полеты. Урок традиций и ритуалов подошел к концу. Кайшер положил руку на плечо своего ученика, на мгновение в его глазах тоже отразилось пламя.

— Пойдем на урок, мой юный мыслитель, но ты ведь знаешь, что я скажу тебе?

Сфайрат улыбнулся еще совсем мальчишеской улыбкой наставнику, которого боготворил и кивнул, произнеся:

— В своих суждениях и мыслях не выбирай проторенный путь, ибо он заводит в тупик.

Кайшер кивнул без тени улыбки.

— Теперь иди, возьми рапиру и переоденься, заодно расскажешь мне о разновидностях этого оружия.

— Хорошо.

Мальчишка убежал к себе в комнату. Кайшер смотрел ему вслед, подумав, что не ошибся в своем выборе. Конечно, он не признается в этом своему ученику. По крайне мере не сейчас, не время рушить мальчишеские представления об этом мире.

* * *

Черный дракон, не отражавший солнечных лучей из-за черных матовых пластин, покрывающих все его тело, сделал изящный вираж в воздухе, подлетая к знакомой ему горе. Сколько взлетов и падений, сколько изящных пируэтов и неловких приземлений он тут пережил. Родные горы, те же запахи, то же очарование тишиной, песни гор и ветров, дом оставался таким же.

На пустыре, на взлетной полосе, как он стал называть это место позже, стояла женщина, статная и неподвижная, в одном лишь изумрудном платье, без накинутого поверх ландо. Она смотрела вперед, сначала в его сторону, а потом уж на него, и с каждой секундой его приближения, ее лицо прояснялось, а на губах расцветала улыбка.

Царственная красота этой женщины не увядала, по виду она еще совсем молода: длинные черные вьющиеся волосы, заплетенные в косу и перевязанные золотой нитью. Искрящиеся материнским теплом темные очи с веселыми морщинками у глаз, спокойные черты лица и полные губы. Все та же гордая осанка и красивый стан в изумрудном платье, если бы Фэйт не знал сколько лет Минаре, он бы принял ее за совсем юную девушку.

Она обернулась назад, крикнув, позвав кого-то. Они ждали его, но не в Хорругарисе, а дома. Знали ли они, что все закончится вот так «хорошо»? Разумеется, знали, иначе бы пришли, если не предупредить, то попрощаться.

Два приветственных хлопка огромными крыльями, и Сфайрат стоит перед Минаре и Кайшером. В угольно-черных одеждах, к поясу приторочен темный меч в таких же темных ножнах, общий вид его мрачен и даже зловещ, если бы не по-мальчишески взъерошенные, треплющиеся на ветру волосы, серые глаза, что лучатся радостью и следующая улыбка, принадлежащая двум дорогим его сердцу существам.

Он скучал по ним.

— Сын мой, — начала она так официально, затем запнулась на полуслове, мать порывисто обняла его, прижимаясь к его груди, — Фэйт. Наконец-то.

— Я тоже скучал, мама, — Фейт коснулся губами ее щеки, — Ты все также прекрасна.

Она судорожно вздохнула, справляясь с эмоциями, а затем отстранилась, дав ему возможность поприветствовать учителя.

— Какой непривычный жест, — она показала на щеку, испытывающе и внимательно вглядываясь в его лицо.

Все эти годы он не терпел страдания и лишения, он ободряюще улыбается ей, переводя взгляд на учителя, с которым они просто обменялись рукопожатиями, несколько долгих мгновений глядя в глаза друг другу, прежде чем также коротко обняться.

— Всё обошлось малой кровью.

— Да, если только вычесть из этого лишение родового имени и плату золотом.

— Твои принципы и вера в дружбу дорого обошлись тебе.

Сфайрат только коротко улыбнулся в ответ, приобняв за плечи мать, что ахнула на это известие, прикрыв рот узкой ладошкой.

— Это не самое страшное, что мог предложить совет в наказание. Учитель, дело не только в принципах, и ты, как и я, знаешь это. Происходит нечто странное и страшное, пожив в мире людей, я лишь убедился в этом.

Минаре высвободилась из-под его руки, сердито взглянув сначала на него, а затем на Кайшера.

— Словно и не прошло столетий разлуки, словно только вчера вы расстались и продолжаете начатый разговор. Вам нечего больше обсудить? Хорошо, но я хочу знать все. Чем ты жил все это время? И почему теперь уже так спокойно говоришь о лишениях? Пойдем в дом!

Кайшер коротко улыбнулся, взглянув на возмутившуюся женщину, а Сфайрат заметил, что в этом взгляде проскользнула нежность. Неужели он все-таки решился и за время его отсутствия сделал попытку и приблизился к симпатичной ему женщине? Давно пора, но видимо общая беда сближает, куда быстрее, чем много сотен лет нерешительности и сомнений.

— Пойдемте! Обед стынет.

Минаре поспешила вперед, то и дело оглядываясь, не желая выпускать сына из поля зрения. У нее вдруг ясно сложилось ощущение, что и в этот раз Сфайрат ненадолго.

— Мы идем, — кивнул ей Кайшер, — она уже несколько месяцев места себе не находит, Совет до последнего тянул и не был однозначен в решении. Три дня назад и вовсе перестала есть, все выходила на площадку, ждала, хотя знала, что ты не появишься раньше.

Мужчины шли по дорожке, ведущей к дому, вскоре попадая под частые и тонкие тени от веток деревьев в саду, изумрудная юбка мелькала впереди, то и дело замирая. Яркий цвет выделялся сочным пятном на фоне зимнего пейзажа и темного гранита скалы, что угнетала и давила своим величием и мрачностью.

— Теперь будем видеться чаще, вы и сами сможете навещать меня. Никаких писем, только личные встречи.

Они помолчали немного, Сфайрат вытащил сигареты, вытряхнул одну и предложил пачку Кайшеру, тот, недолго думая, взял. Сигареты, благодаря редким визитам Рэндалла, не были для него диковинкой.

— Ты сказал, что увидел нечто странное? Это как-то связано с Рэндаллом? С тем, что произошло тогда?

Кайшер не сказал «ввязался», он мог не поддерживать поступка Сфайрата и осуждать Рэндалла за трусость, но он уважал решение своего ученика, ибо он сам когда-то привил ему понимание того, что поступки — есть отражение личности, и не всегда то, что видится негативным, сейчас приведет лишь к краху, возможно, этот поступок — есть первый шаг к рождению чего-то нового. Новое никогда не бывает плохим, новое — это сейчас, к которому они еще не успели привыкнуть.

— Косвенно. Я познакомился с женщиной.

Учитель усмехнулся, стряхнув пепел в сторону, но дыма не выдохнул.

— И вновь женщина, кажется, что все серьезное в этом мире происходит исключительно благодаря им.

Сфайрат улыбнулся:

— Вполне может быть. Она — темный эльф, и рассказанная ею история, а перед этим брошенная реплика, лишь сгустили краски моих ощущений и подозрений. Предшествующие события и вовсе вызвали недоумение.

Он начинает этот короткий рассказ, и к тому моменту, как они доходят до дверей дома, он заканчивает историю, что ему поведала Вэлиан.

— Это все действительно очень странно, не иначе эльфы попросили стражей не вмешиваться и дать решить эту проблему самостоятельно.

Сфайрат останавливается на пороге, взглянув на дубовые двери, которые даже спустя время не перестали казаться ему огромными.

— Только зачем им это нужно? Ты знаешь каждый завиток в этом свитке, и нет в нем и слова о том, чтобы идти кому-то на уступки и вообще позволять решать что-то в мире людей, действуя на свое усмотрение. Кто-то под их носом создает море ходячих трупов, а они словно и забыли о том, за что так яростно боролись, и это не просто наспех поднятая нежить, кто-то усовершенствовал некромантию, магию, что во всем мире под запретом.

— И ты поверил ей, несмотря на то, что она темный эльф и маг? Темные эльфы издавна водят дружбу с Молендиумом, так было до их раскола на мелкие княжества и страны, так осталось и после.

— Она молода, гораздо младше тех времен, когда происходили все войны. С ней были другие эльфы, и никто и не подумал возмутиться. Если их правитель что-то замышлял, или маги решили затеять новую интригу, то их явно забыли проинструктировать и предупредить: ни в коем случае не связываться с драконами.

Сфайрат помимо воли улыбается и Кайшер, заметив едва уловимую тень, скользнувшую в его взгляде, понимающе кивает.

— И, наверное, жутко выводит из себя?

— Не без этого, — Фэйт видит выражение лица учителя, но он больше не мальчишка и не будет возражать ему из глупого желания противоречить, тот период юности давно прошел. Он повзрослел.

Кайшер докуривает сигарету и, опасливо оглянувшись на окна, тушит окурок в огромной кадке с вечнозеленым колючим кустарником. Сфайрат усмехается: что Минаре с ним сделала? Совсем прибрала к рукам.

— Все вполне может быть так, ты знаешь магов и правителя Молендиума, он склонен давать поблажки давним знакомым связям, и вполне может быть и так, что он и сам не осознает, чему попустительствует. Эльсвандил никогда не был простым правителем, но и сумасбродом его тоже не назовешь. Скорее, это пример непомерной эльфийской гордыни в самом худшем своем воплощении и довольно консервативных методов правления. Это пример абсолютного монарха, что не терпит советов со стороны.

— Пусть так, пока он не режет младенцев и не учиняет беспредел народ будет любить его, даже с его царственными замашками.

Двери распахнулись, являя их взору преувеличенно рассерженную женщину, с легкостью удерживающую в хрупких руках распахнутые половинки дверей. Ее глаза горели, подсвечиваемые зеленым светом. Минаре в такие мгновение очень сильно походила на ведьму и Сфайрат знал, что сейчас с ней лучше не спорить и не противоречить, иначе разойдется.

— Так хватит, — она сердито зыркнула в сторону Кайшера, а потом на Фэйта, укоризненно качнув при этом подбородком, — Я ведь жду вас, руки мыть и за стол.