Остаток дня мне пришлось провести за тягостными занятиями. Перекусив в одиночестве, я взялся рвать ненужные бумаги, упаковал свою рукопись, написал несколько деловых писем и составил список бесконечного количества дел, которые надлежало завершить, прежде чем выехать из дома. Мы не могли даже на время оставить здесь вещи - в таком уединенном месте того и жди грабителей, предстояло все куда-то отправлять. Но куда? Где мы теперь будем жить? Несколько недель можно провести в меблированных комнатах в Бристоле, хотя мне трудно будет обходиться без книг и бумаг. А дальше что?
И как в такой обстановке, когда столько хлопот и ничего не решено, кончать пьесу - я ума не мог приложить, а кончать было необходимо. Памела, допустим, будет мне помогать, а Лиззи? Мы не сможем взять Лиззи с собой. Каково ей будет узнать об этом?
Подавая мне чай, Лиззи сообщила:
- Мисс Памела заказала к обеду только омлет, а вы обойдетесь котлетой?
- Нет! - ответил я. - Я тоже хочу омлет! И приготовлю его сам, да еще с сыром. Я и Памеле приготовлю, не могу вам доверить столь тонкое дело, раз у нее так плохо со здоровьем.
Напрасно я ждал, что Лиззи разразится смехом. Она стояла рядом со мной, серьезная, как Будда.
- Сегодня я на ночь не уйду, - объявила она.
- Как это, Лиззи? Нет, нет, здесь вы будете нервничать.
- Да я, может, даже умру со страху в постели, и смерть моя будет на вашей совести.
- Господи! Ну с чего вы взяли, что вам надо ночевать здесь?
- Потому что я вам не доверяю. Не знаю, что вы способны натворить у меня за спиной.
Ах, вот в чем дело! Лиззи приготовилась остаться и защищать нас от сорвавшейся с цепи нечисти!
- Лиззи! - проговорил я. - Вы меня проняли! Ну а если я поклянусь вам, что сегодня мы не затеем ничего такого, что не одобрил бы священник, вы уйдете?
Из груди ее вырвался вздох облегчения:
- Боже вас благослови, мистер Родерик! Тогда уйду.
Я спустился в гостиную и начал разбирать книги. «Любопытно, - думал я, - что в комнатах, где мы проводим все свое время, никаких примет появления призраков нет. В этой уютной гостиной, например, никогда не бывало никаких сюрпризов». Меня разбирала досада, что Памела снова колеблется, это только расслабляло и ни к чему путному привести не могло. Сам я уже настроился на отъезд окончательно и бесповоротно. Я засел за рецензию, а когда закончил ее, наступали сумерки.
За окном лило как из ведра, и я удивился, когда вдруг сквозь шум дождя различил чьи-то шаги. Неужели Скотт? Он говорил, что зайдет в воскресенье. Выглянув в окно, я увидел отца Энсона - он с трудом прокладывал себе путь, обеими руками вцепившись в огромный зонт, который так и выворачивало ветром. Я поспешил открыть двери, и священника буквально внесло в дом. Отец Энсон совсем запыхался, и вид у него был встревоженный и смущенный.
- Можно к вам? - спросил он. - У вас все благополучно? Вы не заняты?
Я вполне искренне ответил, что очень рад его видеть. Однако лицо отца Энсона осталось встревоженным, он испытующе в меня вглядывался своими глубоко посаженными глазами. Потом озабоченно сказал:
- Надеюсь, с мисс Фицджералд тоже все в порядке?
Я объяснил ему, что Памела весь день пролежала с головной болью, но сейчас ей лучше. Отец Энсон успокоился и сел.
- Очень счастлив слышать, что ваша сестра не расхворалась, - улыбнулся он. - И если вы желаете указать на неуместность моего появления, я предпочел бы, чтобы это случилось без нее.
- Этого не случится.
- Видите ли, будь вы католиком, я обязан был бы явиться к вам, а так мой визит можно расценить как вмешательство в чужие дела, если только вы не согласитесь рассматривать его как дружескую поддержку.
- Спасибо, отец Энсон. Сейчас и я, и сестра, как никогда, нуждаемся именно в дружеской поддержке.
- Вот, вот, я так и подумал.
Я не смог удержаться от улыбки - было совершенно ясно, что до отца Энсона дошли слухи о наших «греховных опытах». Я живо представил себе, что происходило сегодня утром.
- Дело обстоит не так серьезно, как вы думаете, - сказал я ему. - Я сейчас вам все объясню, но сначала позвольте мне разобраться. Значит, Лиззи доложила о наших опытах Чарли, Чарли - миссис Джессеп, а та передала это - кому же? Сейчас соображу.
- Рассыльному зеленщика, - с улыбкой помог мне отец Энсон. - Он рассказал об этом моей экономке, а уж она - мне. - Но тут же священник снова стал серьезным. - Несмотря на мои предостережения, вы все-таки решили прибегнуть к спиритизму?
- Нам ничего другого не оставалось.
- И помогло это вам узнать, как даровать бедным призракам вечный покой?
- Нет.
- Иначе и быть не могло. Но теперь я надеюсь помочь вам сам. Я получил разрешение епископа.
Упорство священника ставило меня в щекотливое положение - выхода не было, кроме как открыть ему, что об экзорсизме не может быть и речи. Я сказал:
- Очень сожалею, что вы побеспокоили епископа, отец, но видите ли…
- Я все знаю. Знаю, что вам необходимо получить разрешение из инстанции… - он едва заметно улыбнулся, - из инстанции, которая для вас гораздо важнее. Я как раз и собираюсь обратиться в эту инстанцию.
- Стелла Мередит сегодня уезжает в Бристоль, - сказал я.
- Что ж, Бристоль находится в пределах моих возможностей.
- Вы очень добры, отец Энсон, но поверьте, Стелле нужно забыть все это. К тому же насчет призраков теперь уже ничего предпринимать не надо: мы решили отказаться от дома.
- Это очень ответственный шаг.
- Мы вынуждены. У нас нет выбора.
Он склонил голову и задумался. Я рассчитывал, что он больше не вернется к разговору об экзорсизме, но напрасно. Отец Энсон устремил на меня пристальный взгляд.
- Простите меня, мистер Фицджералд, но я позволю себе некоторую настойчивость. Я ведь думаю не только об этом прекрасном доме, хотя понимаю, как тяжело вам расставаться с ним. Я думаю о Стелле - несчастное дитя, неужели ей жить всю жизнь под таким тяжким гнетом: сознавать, что в «Утесе» не находит себе покоя душа ее матери? Каково ей таить в сердце такие богохульные мысли?
Он даже покраснел от гнева, но, быстро овладев собой, заговорил мягко, с прежней обходительностью.
- Я знал мать Стеллы. Могу даже сказать, - он поколебался, - что мы были друзьями. Я не сумел выполнить свой долг в отношении Стеллы, не нашел пути к ее сердцу. Я должен был навещать ее и в дальнейшем собираюсь навещать непременно, а сейчас мне важно узнать, согласитесь ли вы и мисс Памела провести в доме экзорсизм, если мне удастся склонить Стеллу к необходимости его применения?
Я был огорчен. Мне нравился отец Энсон, и я с удовольствием сохранил бы дружбу с ним, но что я мог ему ответить? Если уж говорить, то только начистоту. За долгие годы его старые глаза научились разбираться в характерах и слабостях людей; за любыми рационалистическими рассуждениями и напускной претензией он видел все того же сына Адама - дитя первородного греха.
Я рассказал ему примерно то же, что и Максу, объяснил, что происходит со Стеллой, повторил прогнозы доктора Скотта. Священник был удручен, он склонил голову на грудь и зашептал молитву.
- Простит ли меня Господь? - проговорил он упавшим голосом. - Неужели я опоздал?
- Но разве вы можете считать себя ответственным за все это?
Отец Энсон промолчал. Чтобы отвлечь его, я начал рассказывать о нашем сеансе и только хотел описать транс, в который впала Памела, как вошла сияющая Лиззи с поручением от сестры - та надеется, что перед уходом отец Энсон найдет минутку навестить больную. Мы сразу поднялись к ней в спальню.
Памела в красивой кружевной кофточке уже сидела в постели. В. комнате было уютно, горела лампа, а задернутые занавески на окнах отгораживали нас от ненастья во дворе. На постели у Памелы были разбросаны листы нашего дневника. Памела радостно поздоровалась с отцом Энсоном и сказала, что уже совсем здорова и потрудилась на славу.
- Вы знаете испанский, отец? - спросила она.
Действительно, как это мне не пришла в голову такая возможность!
- Знал когда-то, - ответил священник.
Памела дала мне записи Ингрема.
- Ты помнишь, Родди, как звучали эти слова? Попробуй прочесть их. Отец Энсон, - объяснила она священнику, - вчера я произносила эти слова, когда была в трансе.
Он укоризненно покачал головой. Но глаза его загорелись, и он весь превратился в слух, когда я, стараясь выговаривать каждый слог как можно точнее, прочел: «nina mia, chica, guapa» и другие слова. Отец Энсон взял листок у меня из рук.
- Это просто ласкательные обращения к ребенку, уменьшительные, вроде «милочка моя», «крошечка моя», «малышка» - так мать разговаривает с ребенком.
У Памелы блестели глаза.
- Так я и думала! - Она взглянула прямо в лицо священнику и спросила: - У Кармел был ребенок?
Он разглядывал листок, где были записаны слова, и как будто не слышал вопроса, но немного спустя неохотно сказал:
- Кармел приехала сюда из Испании. Я знал ее совсем недолго. Что было с ней на родине, я не знаю, многое могло случиться, но она мне ничего не рассказывала.
Памела улыбнулась и спрятала листок.
- Хорошо! - согласилась она. - Но уж это-то вы можете мне сказать? Когда вы впервые познакомились с Кармел, какой она была? Нежной и любящей?
- Так мне казалось.
- А что вы можете сказать об ее порывистом нраве, об ее выходках? Действительно она вела себя так безобразно, как все здесь рассказывают?
Священник улыбнулся:
- Однажды я видел, как Кармел вышла из себя - рассердилась на мою экономку. Тогда она больше всего напомнила мне обиженного плаксу - ребенка.
Услышав тяжелые шаги Лиззи на лестнице, я побежал к ней навстречу и взял у нее из рук увесистый поднос. Я уже слышать не мог этих расспросов Памелы. К чему они? Какое мне дело, бросила Кармел в Испании ребенка или нет? Ведь мы оставляем дом не из-за Кармел и ее рыданий.
Лиззи приготовила для отца Энсона чай с бутербродами и целое блюдо картофельных пирожков. Он, видно, был голоден, потому что не сумел скрыть удовольствия при виде поставленного перед ним угощения.
- Ну, Лиззи, - сказал он, лукаво сверкнув глазами, - а я только сейчас размышлял, какая вам положена кара за сплетни, да, видно, придется вас простить.
Она засмеялась:
- Вот уж кто сплетник, так это Чарли, отец, а если мы и сделали что не так, я не жалею, раз вы сегодня здесь. Осторожно с пирожками, масло с них так и течет. Вот вам салфетка, положите на колени.
Пока отец Энсон наслаждался трапезой, Памела терзала его нетерпеливыми расспросами. Она была крайне возбуждена и не слишком заботилась о выражениях:
- Родди! Мы с тобой были слепые, как кроты! Это Кармел была любящей, доброй и сердечной, а Мери, - голос у Памелы зазвенел от презрения, - Мери была холодной, жестокой, самодовольной ханжой.
Отец Энсон посмотрел на нее с упреком.
- Дочь моя! De mortius…
- Вы согласны?
- Господи, Памела! Чего ты добиваешься? - вмешался я. - Ведь Мери все здесь обожали, только что кумира из нее не сотворили!
Священник кивнул:
- Мери Мередит внушала людям восхищение, - сказал он.
Лицо Памелы стало суровым.
- Мери Мередит, - отчеканила она, - была самонадеянная лицемерная эгоистка.
Отец Энсон изумился:
- Но почему вы вдруг решили так жестоко судить ее?
- Отец Энсон, что бы вы сказали о женщине, которая оставляет плачущего от страха ребенка в темноте и не разрешает зажигать в детской свет?
- У нее была своя система воспитания.
- Вот, вот - своя система! Своя система для других. У нее был свой метод вырабатывать в людях характер, свой взгляд на то, как спасать их души! Хорошенькая система - заставлять ребенка дрожать от страха, а молоденькую горячую девушку подвергать ежедневному соблазну, и все для того, чтобы самой наблюдать за всем этим, направлять, изображать ангела-хранителя. Обречь мужа на падение, лишь бы потом продемонстрировать, на какое «бесконечное великодушие» она способна.
Я слушал ее, не веря своим ушам, но больше всего меня поражало, что и я в глубине души чувствовал по отношению к Мери то же самое. Как же Памела до этого додумалась?
- Ох уж эти мне злые языки! - сказал я.
Между тем Памела устала и откинулась на подушки.
Она улыбалась отцу Энсону, укоризненно смотревшему на нее.
- Я начинаю бояться, - встревоженно заговорил он, - что вы не вполне оправились от транса. О дитя мое! Это такие опасные порочные опыты! Ну а я, - он улыбнулся, - я не могу здесь больше оставаться, не пристало мне слушать столь гневные речи. Не придется, значит, попробовать все эти восхитительные лакомства!
- Хорошо! Я больше ничего не скажу, но уверена, что на самом деле вы со мной согласны.
Отец Энсон ответил ей, обдумывая каждое слово:
- Я согласен с вами только в одном: я считаю, что Мери, подобно некоторым добродетельным и благородным натурам, иногда слишком много требовала от других.
- Это меня вполне устраивает, - ответила Памела.
Покончив с едой, священник встал.
- Боюсь, что я вынужден вести себя невежливо, как нищий, - поел и убегаю.
Он выглядел очень усталым, и я с удовольствием отвез бы его домой на машине, о чем и сказал ему, но было слишком поздно, и я не хотел оставлять Памелу одну.
- Да, этого ни в коем случае нельзя делать, - согласился отец Энсон.
Остановившись у постели сестры, он взял ее за руку и умоляющим голосом еще раз попросил не участвовать больше в подобных сеансах.
- Помните, у вас слишком горячая натура и легко воспламеняющееся воображение, поэтому для вас подобные опыты очень опасны, - сказал он.
Памела успокоила его:
- Надеюсь, что конец нашим испытаниям близок, - и сердечно поблагодарила за приход к нам и за заботу.
Лиззи сидела в холле, уже готовая идти. Я смотрел, как они пошли вдвоем в ливень и тьму, огромный зонт отца Энсона укрывал обоих. Потом я взбежал наверх.
Дверь Памелы была заперта. Я постучался.
- Эй! Сестра! Что все это значит?
- Узнаешь за ужином! - откликнулась она. - Я встаю. Будь добр, приготовь мне ванну и, когда я позвоню, поставь омлет.
Омлет моего приготовления - пышный и аппетитный, красовался между нами на синем блюде. Я осторожно его разрезал, и он не осел.
- Чудесный омлет, Родди, - воскликнула Памела. - Так и тает во рту!
Памела была в красном платье, ее лицо, освещенное лампой под розовым абажуром, уже не казалось бледным, и вообще она мало походила на больную, но я все еще не мог взять в толк, отчего она так радостно возбуждена, отчего так сияют ее глаза. Меньше всего мне хотелось, чтобы она снова загоралась надеждами, которым не суждено сбыться.
- Я надеюсь, ты способна членораздельно объяснить, чему ты так радуешься?
- Родди, - она сразу стала серьезной, - я вовсе не радуюсь. По правде говоря, я безумно волнуюсь.
- Волнуешься? Почему?
- Потому что не знаю, как лучше тебе все объяснить! Мне так нужно, чтобы ты мне поверил! Если поверишь, мы сразу сможем изменить все наши планы.
- Памела! Побойся Бога! Что может измениться? Даже если ты права насчет Кармел и ее рыданий, а я в этом далеко не уверен, я не собираюсь оставшиеся мне годы прочесывать приюты Испании, Франции и Англии в поисках ее брошенного ребенка. А главное, для нас важна не Кармел, а Мери! Именно ее появления тяжелы для нас. Что тут можно изменить?
Памела смотрела на меня с беспокойством. Она с трудом сдерживала волнение, но боялась высказываться раньше времени. Глубоко вздохнув, она проговорила:
- Как бы мне хотелось, чтобы ты до всего этого дошел своим умом!
- До чего?
- Я хотела бы, чтобы ты понял: эти предвзятые мнения насчет Кармел совершенно несправедливы.
- Какая разница!
- Огромная! О Родди, ее так оговаривают! Люди так невежественны! И все потому, что Кармел была иностранка, веселая, беззаботная; и здесь все знали, что ее когда-то соблазнили. Об этом, наверно, догадались Джессепы. Ее соблазнили, это правда, но она осталась верна соблазнителю, она до конца любила Мередита, а здешние жители готовы считать ее женщиной легкого поведения.
- Ничего удивительного.
- А эта мисс Холлоуэй? Она ненавидела Кармел просто патологической ненавистью. Да и Мери отнюдь не была к ней милосердна.
- Но Боже мой, Памела! Ведь Кармел убила Мери! Или ты другого мнения?
- Она не убивала! Во всем виновато дерево. Оно ударило Мери точно так же, как тебя.
- Господи! Действительно! Как мне это не пришло в голову? При том, что меня-то оно двинуло прямо в глаз!
- И мисс Холлоуэй прекрасно знает, что Кармел не убивала Мери, знает и продолжает лгать. Она даже самой себе лжет, чтобы заглушить угрызения совести, - ведь Кармел умерла у нее на руках; и Мери знала, что Кармел ни при чем, но лжет даже теперь.
- Уж не хочешь ли ты сказать, что привидения умеют лгать?
- «ЛО», «ЛО» - вот что писала Кармел, пытаясь достучаться до наших душ. Она силилась написать «ЛОЖЬ». Но ведь она не знала нашего языка.
- Боже мой! Как ты догадалась?
- Очень просто. Это «ЛО», «ЛО» появлялось каждый раз, когда Мери давала нам знать, что Стеллу надо оберегать от Кармел. А на самом деле не надо Стеллу оберегать!
Больше я не мог сидеть спокойно и начал ходить по комнате. Памеле удалось меня заинтересовать, даже заинтриговать, хотя чем ее догадка может нам помочь, я не представлял. Памела сгорала от нетерпения, она умоляюще посмотрела на меня:
- Родди! Ну выброси из головы сплетни и россказни про Кармел, попробуй поверить, что она была преданной, доброй и любящей. Разве ты сам этого не чувствуешь?
- На картине «Рассвет» лицо у нее привлекательное, - вынужден был признать я.
- И таким же милым было лицо, являвшееся мне в моей комнате. Мне приятно было на него смотреть. А отец Энсон? Он ведь знал Кармел и тоже хорошо к ней относится.
- Да, пожалуй.
- И вспомни ее плач - голос всегда жалобный, нежный, разве нет?
Да, возразить было нечего; более того, я вспомнил, каким голосом говорила Памела, когда находилась в трансе, она произносила ласковые слова удивительно нежным и мягким голосом. Но куда гнет сестра, не понимал я, чего ради так настаивает на своем?
- Вспомни, как она страдала! Представь себе ее в Испании: юная, влюбленная без памяти, и ведь ее любили в ответ! Мередит сделал ее счастливой. И вдруг явилась Мери - англичанка до мозга костей, холодная, красивая, к тому же имеющая деньги и дом. Подозреваю, что Мередит к тому времени уже тяготился жизнью бродяги. И женился на Мери. Кармел, наверно, была потрясена. Но простила его. Чтобы не расставаться с любимым, она идет к Мери в служанки. Думаю, что она хотела блюсти себя и служить Мередиту только натурщицей. Но он снова соблазнил ее. А потом у нее отняли ее обожаемое дитя, и когда она вернулась…
- Памела, опомнись! - Я застыл на месте, в мозгу у меня все перевернулось. - Ради Бога! Что ты стараешься мне внушить? Чье дитя? Какое дитя? Стелла? Стелла - дочка Кармел?
- Конечно, Родди, неужели ты сам не понимаешь?
Я пытался собраться с мыслями, но не мог. Больше ничего не понимал - ни про Стеллу, ни про Мери, ни про Кармел. Все наши построения рушились. Я сознавал только одно - за окном мрачно завывает ветер, по стеклянной крыше оранжереи барабанит дождь, а Стелла далеко в Бристоле. Я подбросил дров в камин и, сев на скамеечку, стал соображать. Можно было выдвинуть множество доводов, доказывающих, что Памела ошибается.
- Мисс Холлоуэй это разнюхала бы, - начал я, - и уж не стала бы десять лет возиться с дочкой Кармел.
- Еще как стала бы! За «колоссальное жалованье»! Но не думаю, что она догадывалась.
- Она же была с ними в Париже.
- Когда она приехала, ребенка уже отняли от груди, а до нее со Стеллой были только Кармел и Мери.
- Господи Боже! А отец Энсон знает?
- Кармел могла признаться ему на исповеди, что у нее есть ребенок, но, конечно, не сказала, что отец ребенка - Мередит. Не знаю. Не думаю, что все эти годы он подозревал что-нибудь, но уверена, что сегодня догадался.
- Потому-то и забеспокоился о Стелле.
- Да.
Я долго молчал, обдумывая услышанное. Памела снова зажгла спиртовку, чтобы согреть кофе и, как кошка, уютно и безмятежно свернулась в кресле. Можно было подумать, что все наши задачи уже решены. Дождь стих, но ветер завывал так же громко. Выло уже поздно. Памела сказала вдруг:
- Если на лестнице все в порядке, я хочу попробовать одну штуку. Давай поставим там керосиновую печку, посмотрим, может быть, она не даст распространяться холоду? Выгляни, как там?
Я поднялся по лестнице. Ни тумана, ни холода. Где-то слышались как бы тихие стоны, но, пожалуй, это был ветер. Я вернулся в гостиную и доложил Памеле, что все спокойно. Она вышла, и я остался один.
Как мне хотелось поверить в ее версию! Она меня вполне устраивала. Если мать Стеллы - не Мери Мередит, значит, Стелла ничего не унаследовала от этой «святой», и некоторая ее скованность и сдержанность - плод воспитания. Если в ней течет горячая, бурная южная кровь… Я снова посмотрел на картину под названием «Рассвет». Изображенное на ней лицо дышало очарованием, темные глаза светились любовью и лаской. Мне вспомнилось, как Стелла, сидя на диване в комнате Памелы, метнула на меня такой же ласковый, хотя и застенчивый взгляд. В изгибе ее губ, в линии щек, скул было, пожалуй, сходство с портретом.
К тому времени, как вернулась Памела, я уже был в радужном настроении и стал подтрунивать над ее планами запугать привидение керосиновой печкой.
- Во всяком случае, печка уже греется, - весело ответила сестра. - Ну что, Родди, ты поверил мне?
Я не собирался сдаваться без боя и снова зашагал по комнате.
- Слишком смахивает на мелодраму, - объявил я. - Ни одна женщина не удочерит ребенка своего мужа, прижитого с другой. Все это слишком надуманно.
- Но Мери именно так всегда и поступала. Все ее поведение было надуманным.
- Что же ею двигало?
- Как что? Она жаждала удержать Мередита. Он уже томился, его снова манила Испания. Кармел его обожала, и он любил ребенка.
- И Мери решила перетянуть чашу весов в свою пользу? Памела, тебе пора писать мелодрамы!
- Выходит, всего этого не может быть только потому, что выглядит слишком драматично?
- Да нет, я тебе верю.
- Правда, Родди?
- Почти!
- Хорошо! Приступаем к кормлению зверей в зоопарке. Внимание! Перестань шагать взад-вперед, у меня в глазах рябит.
- Ну ладно, - сказал я, усаживаясь за кофейный столик напротив Памелы. - А сейчас, с твоего разрешения, я устрою тебе перекрестный допрос.
Памела засмеялась:
- Отбиваешь хлеб у бедного мистера Ингрема.
- Ну он-то свое возьмет. Итак, во-первых, репутация Мери. Не могла же она прослыть святой ни за что ни про что!
- Но кто ею восхищался? Сам подумай! Те, у кого была в этом потребность. Возьми хотя бы Джессепов и им подобных. Джессепам хотелось быть в наилучших отношениях с Мередитами, а потом они, наверно, чистосердечно восторгались красотой Мери, ее изящными манерами и ее повадками леди-благодетельницы. А что она действительно разыгрывала благодетельницу, я не сомневаюсь.
- Ага, значит, кое-какие добродетели ты все же за Мери признаешь?
- Все семь! Все ее убийственные достоинства, которыми она - холодная эгоистка - сама упивалась!
- Хорошо! Допустим, с Джессепами ясно, ну а мисс Холлоуэй, по-моему…
- Да мисс Холлоуэй - вторая Мери. Это птицы одного полета. Обе бредили своей драгоценной праведностью, а у самих не хватало даже обыкновенного человеческого тепла, не могли приласкать испуганного плачущего ребенка.
- Я вижу, история о плачущем ребенке мучает тебя, как кость в горле, - усмехнулся я.
- Еще бы! Потому-то я наконец и догадалась обо всем. Но давай продолжим. Что собой представляла мисс Холлоуэй, когда они познакомились? Какая-то блаженная, нахватавшаяся современных теорий, с большими амбициями, но без гроша за душой, без денег, которые можно было бы вложить в дело. А Мери разделяла ее дурацкие взгляды и к тому же имела деньги.
- Это я и сам понимаю.
- Ну так вот. Мисс Холлоуэй непременно нужно было любить Мери и восхищаться ею. Она даже сама себе не могла признаться, что присосалась к ней из-за денег, ей надо было иметь какое-то достойное и возвышенное объяснение для их союза. «Взаимная преданность»! Слыхали мы такое!
- Ты просто маленький циник.
- А ты - старый слепой скептик.
- Ну а как ты разделаешься с капитаном?
- Бедный старик! Все тот же случай, когда желаемое принимают за действительность.
- Ты думаешь, ему хотелось считать свою красавицу Мери совершенством?
- У него же, кроме нее, никого не было, и потом она вполне соответствовала его идеалам. В качестве ледяной девы она заслуживала всяческого восхищения.
- Уж не склонна ли ты предполагать, что этот мучающий нас холод связан с темпераментом призрака?
- Я в этом уверена.
- И ты хочешь сказать, что Мери рвется к мщению?
- Ничего подобного. Мери обожает прощать.
- Ну, портрет получился весьма неправдоподобный. Не слишком ли далеко тебя завела фантазия?
- Нет, Родди! Сам посуди - что мы знаем о Мери? Застав мужа с Кармел, она оставляет натурщицу в доме… Возможно, она даже хотела, чтобы эта связь продолжалась. А вспомни, как она поступила, когда Кармел в отчаянии вернулась сюда? Можешь представить, как Мери… Да зачем представлять, ты же это сам видел, как она, стоя на площадке, вперила взор в несчастную Кармел, а потом улыбнулась, сообразив, что надо делать. Не выгонять Кармел, Боже сохрани! Нет! Оставить ее в семье. Пусть себе Мередит рисует ее, пусть вдоволь наглядится на это изможденное лицо! И заметь - ведь именно Мери послала Кармел в мастерскую в тот последний вечер, чтобы несчастная увидела его картину. - Памела замолчала.
- Послушать тебя, так Мери просто чудовище.
- Любительница разрушать чужие судьбы вроде героини твоей пьесы Барбары.
- Постой! А ведь верно, какое совпадение!
- Не знаю, совпадение ли, что они похожи? Совпадение в другом - ты взялся писать нечто совершенно не сходное с твоими прежними вещами, именно здесь.
- Ты думаешь, на меня подействовала атмосфера дома?
- Кто знает… Но не будем отклоняться!
- Мы и не отклоняемся. Мери так же властолюбива, как Барбара, только она видит свою власть в ином.
- Барбару увлекает процесс душегубства, Мери - процесс последующего спасения. Вот и вся разница.
Кофе уже сварился и булькал, а мы не обращали на него внимания. Я налил себе и поднял чашку, как бокал с вином.
- За тебя! Ты заткнула за пояс самого Ингрема!
- Он не видел Кармел, не был ею, как я вчера вечером.
- Хотел бы я, чтобы Макс и Ингрем сидели сейчас здесь с нами.
- Но, Родди, мы же не могли бы им ничего сказать.
Мы помолчали, раздумывая о том, как все это сложно. Часы пробили половину одиннадцатого. За окнами стало спокойнее, но я все еще слышал тихие стоны - может быть, это горевала бедная Кармел, может быть, завывал ветер.
- Надеюсь, капитан так никогда ничего и не заподозрит, - сказал я.
- Ох, Родди! - отозвалась Памела. - Боже сохрани!
- Это было бы жестоким ударом.
- Вся эта история ужасно жестока! Подумай, какая жестокость по отношению к Стелле с самого ее рождения! Ведь в ней чувствуется дочка Кармел, правда? Та же импульсивная веселость, то же душевное тепло, нежность. И все это стиснуто, зажато, задавлено. - Голос Памелы звучал изобличающе, но вдруг лицо ее смягчилось, и она вздохнула. - Наверно, для нее будет громадным облегчением узнать правду.
- Но Стелле ничего нельзя говорить! - воскликнул я.
Памела удивленно уставилась на меня:
- Как это так?
- Мы не имеем права! С самого детства она молилась на Мери - на свою мать. Представляешь, какой это будет удар для нее!
- Но нельзя же ей и дальше жить с такой ложью?
- Все равно. Сказать ей мы не имеем права.
- Неужели ты сможешь глядеть ей в глаза и скрывать правду, Родди? Подумай, как изуродована будет ее жизнь.
Но я уже не слушал Памелу, я прислушивался к стонам, они звучали то тише, то громче, то переходили в рыдания, то их будто старались сдержать. Это был не ветер.
Я вскочил.
- Послушай! - раздраженно сказал я. - Ну вот теперь мы знаем правду. И что толку? Чем это нам помогло? Слышишь снова стоны? Ну и что нам делать?
Памела тоже встала. Ее била дрожь.
- Мы должны сказать Стелле, - проговорила она. - Этого хочет Кармел. Она не может вынести, что ее родное дитя верит сплетням и кривотолкам и не знает, кто ее мать! Я уверена, что поэтому призрак Кармел и не расстается с домом. Хочешь, спроси ее! Давай снова попробуем пустить в ход стакан. Может быть, я опять впаду в транс. Тогда ты спросишь ее, а она через меня тебе ответит.
- Нет! - закричал я. - Стелле мы ничего не скажем! А о стаканах и трансах я не хочу больше слышать. Завтра мы отсюда уезжаем!
- Но в этом нет нужды! Теперь мы можем положить конец всем неприятностям. Ах, Родди, ну как ты не понимаешь? Ведь призрак Мери обитает в доме только из-за Кармел! Мери боится, что правда выплывет наружу. Я уверена, что ее призрак бродит здесь именно поэтому. Если нам удастся утешить Кармел и она покинет дом, Мери тоже исчезнет.
Действительно, это был интересный подход к нашей проблеме. Неужели ключ к разрешению загадки у нас в руках? А если так, то не можем ли мы им воспользоваться? Я напряженно соображал, стараясь распутать этот новый клубок, когда зазвонил телефон.
Звонил не доктор Скотт, как я подумал, а Макс.
- Я только что вошел в дом. Ну как Памела? - спросил он.
- Все хорошо, - ответил я. - Очень рад, что вы позвонили, она как раз излагает мне новую потрясающую версию. Но позвольте, почему вы вернулись только сейчас? Вы же должны были приехать уже давно. Что случилось?
В трубке раздался отрывистый смущенный смешок, и я догадался:
- Ну ясно, вы залюбовались той тучей над заливом и опоздали на поезд!
В голосе Макса опять прозвучал смех:
- Правильно, и тучей полюбовался, и на поезд опоздал. Однако опоздал нарочно. Видите ли, я все время думал о Стелле.
- О Стелле?
- Да, Родди. Не знаю, как вы на это посмотрите, но я выкинул довольно смелый номер.
Я быстро пересказал все, что он говорил, Памеле, которая, порядком встревоженная, подошла и встала рядом.
Она кивнула.
- Мне слышно.
- Ну так вот, - продолжал Макс, - я подумал, что не мешало бы проводить Стеллу, раз уж я на станции. К поезду три пятнадцать она не приехала, а я навел справки и узнал, что могу ехать более поздним с пересадкой. Ну я и остался ждать. Она прибыла с этой особой. И выглядела очень неважно.
- Она больна?
- Нет, скорее измучена… испугана и, по-видимому, потеряла надежду. Я порадовался, что остался ее проводить.
- Вы с ней разговаривали?
- Да! Она так и кинулась ко мне. А эта ее дама налетела на нас, как дракон. Но я успел сунуть Стелле в карман деньги.
- Деньги? Ну, Макс, и молодец же вы!
- И еще наш адрес. Я все заранее приготовил. По-моему, наличные деньги ей пригодятся.
- Макс! Это самый благородный поступок за всю вашу благородную жизнь!
- Очень рад, что вы не сердитесь. Кроме того, я ухитрился шепнуть Стелле: «Здесь три фунта». Тут-то к нам и ринулась эта гарпия. Я перепугался, что Стелла расплачется, но она самым церемонным образом представила нас друг другу.
- Это на нее похоже.
- Она сказала, что ее дед в больнице, ему сделали операцию аппендицита и, похоже, поздно. Видно, что она за него страшно волнуется. Ну а больше нам поговорить не удалось. Эта мегера сразу вывесила на дверях купе табличку: «Только для леди», так что мне пришлось пройти в вагон для курящих. Я надеялся потом подстеречь Стеллу в коридоре… но, Родди! Вы себе не представляете - она сбежала! Выскочила из поезда перед самым отходом.
Я не мог удержаться от смеха - от радости, от облегчения, что Стелла опять в Уилмкоте, от рассказа Макса об его приключениях в роли подстрекателя и при мысли, что же стало с мисс Холлоуэй, когда она обнаружила исчезновение своей подопечной. Меня одолевал хохот. Я никак не мог остановиться. Мне было слышно, как Макс просит у телефонистки еще три минуты, потом он сказал:
- Вам-то хорошо смеяться, а мне было не до смеха.
- А что? - спросил я, давясь от хохота.
- Ну, когда эта особа спохватилась, что Стеллы нет, она бросилась разыскивать меня. Потребовала, чтобы я обыскал весь поезд, проводники ползали на коленях под скамейками, заставила меня отправить со следующей станции телеграмму, - словом, чего только не было! Я едва вырвался из ее когтей, чтобы пересесть на другой поезд. Не привык я к такому обхождению!
- Макс, вы просто спаситель, я вам до конца дней обязан.
- Я боялся, что вы уже переехали в гостиницу.
- Памела решила остаться. Она хочет поговорить с вами. - Я передал трубку Памеле и побежал наверх.
Мне необходимо было двигаться. У меня в спальне оказались открытыми окна, и все бумаги разлетелись по комнате. Я захлопнул рамы. Изобретенное Памелой средство от призраков - керосиновая печурка - потухла. Мне показалось, что Памела поставила ее в неудобное место. Я оттащил печку в сторону и разжег опять. Сердце мое чуяло, что ночью снова появится Мери. Пусть себе! Стелла освободилась из лап мисс Холлоуэй, она в Уилмкоте, как-нибудь, когда-нибудь, совсем скоро, мы с ней увидимся.
Я прозевал, когда в дверь позвонили, но услышал громкий стук. Памела бросилась к дверям, открыла их, и в холл вошла Стелла.