На секунду я застыл на ступеньках, не в силах двинуться с места, не в силах ничего сказать от удивления. Стелла, задыхаясь от ветра, ворвавшегося вместе с ней в дом, испуганно смотрела на меня. А я только и смог произнести:
- Стелла! Неужели это вы?
Она сказала дрожащим голосом:
- Дедушка умирает. Я подумала, - она повернулась к Памеле, - что заеду к вам на минутку… Но, кажется, уже чересчур поздно. Коляска ждет, так что я… я уеду.
- Никуда вы не уедете, я не дам вам снова исчезнуть!
Совершенно потеряв голову, я схватил ее за руку, забыв обо всех опасностях, кроме одной - еще раз потерять Стеллу. До меня донеслись слова Памелы:
- Я вас не отпущу. - Она обняла Стеллу, а та, хотя все еще стояла очень прямо, затряслась и прижалась головой к плечу сестры.
Я открыл дверь и увидел на крыльце Уолли Мосса. В свете фонаря, висевшего на его коляске, было видно, как дико он взлохмачен и каким любопытством горят его глаза. Он уставился на деньги, которые я ему протягивал, и проговорил:
- Ну и удачная выдалась ночка!
- Потрясающая, замечательная ночка, Уолли, а звезд-то сколько! - сказал я и вернулся в холл, оставив его гадать, не рехнулся ли я.
С лестницы сбегала Памела, неся в охапке домашние туфли, чулки, щетку для волос:
- Стелла просит тебя позвонить в больницу и сообщить им наш номер. Но капитан не должен знать, что она здесь. - Памела секунду помолчала. - Подумай, Родди, всю дорогу от Уилмкота в деревню она бежала бегом.
Памела вошла в гостиную, а я стал звонить в больницу. После обычных объяснений дежурного, что «все идет, как следовало ожидать», мне удалось добиться, чтобы к телефону подошла дежурная сестра. Она сказала, что капитан в забытьи, а это может продолжаться и день, и два, и обещала позвонить, если в его состоянии наступят какие-то перемены.
- Мы с сестрой сразу же привезем в больницу его внучку, если он захочет ее видеть, - пояснил я. - Но было бы лучше, если бы вы сказали ему, что она ночует у вас, это избавит его от беспокойства.
Сестра ответила:
- Да, да, я вас понимаю, но боюсь, он вряд ли очнется. Да и мисс Мередит лучше его не видеть, он очень сдал. Но, конечно, я вам позвоню.
Чувствовалось, что сестра - женщина разумная, это как-то успокаивало.
Пробегая в кухню, Памела крикнула:
- Согрею суп!
Когда я вошел в гостиную, Стелла сидела на низеньком стульчике у камина. На ней было желтое платье, как в тот раз, когда я читал свою пьесу. Она похудела, побледнела, под глазами темнели тени, а рука, протянутая к огню, слегка дрожала. Видно было, что Стелла совершенно измучена. Она бросила на меня быстрый, какой-то боязливый взгляд и отвела глаза.
Я неуклюже проговорил:
- Я уж и не думал, что увижу вас когда-нибудь.
Она не повернула головы.
- Спасибо, что позвонили в больницу. Ничего нового?
- Нет, они сообщат, если что-нибудь изменится, и обещали сказать капитану, что вы ночуете в больнице.
- Они соглашались оставить меня, но не было свободной комнаты.
- Благодарение Богу, что не было!
Стелла напряглась и отрывисто проговорила:
- Но вы же сами не хотели, чтобы я появлялась здесь.
- Наоборот, я только об этом и мечтал!
Она медленно повернула голову и с удивлением посмотрела мне в глаза.
- Стелла! Стелла! - воскликнул я. - Неужели вы до сих пор не поняли, что желаемое и разумное не имеют друг с другом ничего общего? Я старался вести себя разумно ради вас, и меня это чуть не прикончило.
Она тихо ответила:
- Меня тоже.
Я сжал ее холодные маленькие руки.
- Ну что ж, Стелла, тогда, может быть, нам лучше и не пытаться вести себя разумно.
Она ничего не ответила, но по ее лицу промелькнула нежная, счастливая улыбка, от которой у меня захватило дух, однако она тут же застенчиво постаралась едва заметно высвободить руки, а я вернулся в свое кресло и не проронил больше ни слова, пока не появилась Памела.
Поставив перед Стеллой суп, Памела весело спросила:
- Как же вы расправились с бедной мисс Холлоуэй? Расскажите!
- Мисс Холлоуэй, - неожиданно звонко отчеканила Стелла, - бессердечная женщина! Надеюсь, я больше никогда ее не увижу.
Я горячо поддержал ее:
- Я тоже на это надеюсь!
- Она ждала в гости в Бристоль какого-то знаменитого доктора и из-за этого заставила меня уехать отсюда раньше. Подумайте только! Дедушка был в забытьи, но сестра разрешила мне ухаживать за ним. А она - мисс Холлоуэй - сказала, что дедушка оставил ей письмо с распоряжением увезти меня в субботу, что бы с ним ни случилось. И более поздним поездом она ехать отказалась. Не могла же я скандалить в больнице! Я собиралась удрать от нее на станции, но она… знаете, что она сделала? Отняла у меня сумку, так что я осталась без денег. Я ничего не могла поделать. И тут случилось чудо! - Глаза у Стеллы стали круглые и открылись еще шире, когда Памела засмеялась:
- О, Макс - мастер устраивать чудеса!
- Да, да, это был Макс! - воскликнула Стелла. - А откуда вы знаете? Ах да, он, наверно, звонил.
Она смеялась, когда мы рассказывали ей, как Макс с мисс Холлоуэй обыскивали поезд, и как Макс едва сумел унести ноги от почтенной матроны, но потом глаза ее налились слезами, и она рассказала, что взяла машину и прямо со станции поехала в больницу. К деду ее не пустили, сказали, что состояние его ухудшилось и вряд ли он придет в сознание. Сестра уговорила Стеллу ехать домой.
- Но в Уилмкоте уже никого не осталось? - спросила Памела.
- Да, я об этом совсем забыла. Если бы я сказала в больнице, что дома никого нет, они, наверно, как-нибудь устроили бы меня.
- Ешьте суп, остынет.
Стелла послушно отпила из чашки.
- Я проголодалась, - призналась она.
- И вы сидели в совершенно пустом доме?
- Да.
- Боже мой! Долго?
- Часов с семи. В кабинет дедушки я войти не решилась, - рассказывала Стелла с дрожью в голосе, - ив мою комнату тоже, вот я и сидела в кухне. Сидела и все крепилась, чтобы не поехать к вам.
Памела огорченно воскликнула:
- Стелла, милая, если бы я знала! Но почему вы не позвонили?
- Телефон был уже отключен и электричество тоже. Наверно, дедушка так распорядился, - голос ее упал, - он понимал, что не вернется. Ну а потом я обещала ему не звонить вам… Но в конце концов, я забыла обо всех обещаниях и просто бросилась вон из дома. - И снова она сдержала готовые пролиться слезы.
- И бежали под таким дождем! - воскликнул я.
- Нет, дождя тогда почти не было. Только ветер. Но, видно, я слишком долго пробыла в постели и наглоталась снотворных. Я вдруг почувствовала ужасную слабость и поняла, что дальше идти не могу. Мне повезло - я оказалась рядом с домом миссис Денди, она нам стирает и вообще добрая женщина. Я зашла к ним, и она послала сына за Уолли Моссом.
- Ну и денек вы пережили! - сказала Памела.
Стелла покачала головой:
- Нет, сегодняшний день все-таки лучше, чем вчерашняя ночь. Самое страшное было, когда доктор Скотт сказал мне, что дедушка может умереть. Знаете, как ни странно, сейчас я с этим уже смирилась. Все равно, если он останется жив, он уже не сможет быть счастлив, правда? Он слишком устал. И потом сегодня он не страдает от боли. А ночью он так мучился! Он уже плохо сознавал, что вокруг, и мне было так его жалко! Он принимал меня за мою мать и все спрашивал, не обманула ли я его.
Изумленная Памела метнула на меня быстрый взгляд.
- А в чем же он ее подозревал? - спросил я.
- Не знаю. Он просто повторял: «Мери! Ты не обманула меня? Скажи, что ты меня не обманываешь». А я отвечала: «Нет, папочка! Что ты, милый! Я никогда в жизни тебя не обманывала!» - и он сразу успокаивался.
У меня отлегло от сердца. Было бы слишком тяжело открыть Стелле истину после этих слов. Может, Памела права и мы должны все объяснить Стелле, но только не сейчас.
- Не лучше ли вам сразу лечь? - спросил я.
- Нет, пожалуйста, посидим еще немножко.
Близилась полночь, но в доме все было спокойно, слышался только шум ветра. Я подкинул дров в камин, Памела подсунула под спину Стелле подушки, стараясь устроить ее поудобней, но Стелла была напряжена, как струна, ей хотелось говорить и говорить, глаза ее блестели то от слез, то от радости, голос временами прерывался.
- Я должна вам кое в чем признаться, - начала она и остановилась. Глаза потухли, лицо помрачнело. - Это насчет моей матери, - объяснила она. - Вы были правы, Родди, а я вела себя глупо и по-детски Мать не приходила ко мне в детскую. Я все навоображала.
Я не верил своим ушам, видно было, что ей невыносимо тяжко говорить это.
Я быстро спросил:
- Но почему вы теперь так считаете?
С трудом подбирая слова, она ответила:
- Дед мне все объяснил. После того как вы к нам приходили, Памела, я стала рассказывать ему, как мне было хорошо, когда я ночевала в детской. Он отнесся к моим словам очень внимательно, я старалась, чтобы он понял меня как можно лучше. Я рассказала ему и про запах мимозы, и как радостно и покойно мне было, и про ласковые слова, которые я слышала. Я думала, он обрадуется, а он рассердился, я таким его никогда не видела. И сказал, что я в плену моих фантазий, потому что, оказывается, на мою мать все это ничуть не похоже. Дед сказал: «Она не разводила сантиментов и вообще никогда не была безумной матерью». - Стелла вдруг закрыла лицо руками, и между ее пальцами потекли слезы. Я готов был проклясть умирающего капитана, ведь он лишил Стеллу единственного утешения, того, чего никто в жизни не сможет ей дать, но тут же сообразил, что не так все страшно, мы же знаем правду.
Я быстро сказал:
- Стелла. Он ошибался… Он ничего не знал. Его дочь - Мери - действительно обманула его, и он поверил в этот обман.
Стелла смотрела на меня, еще не понимая, но ее глаза загорелись надеждой, она повернулась к улыбающейся Памеле. Та опустилась перед Стеллой на колени, отвела ее руки от лица и сказала:
- Стелла, милая, это вовсе не фантазии. Мы докопались до правды. И я все расскажу вам, если вы пообещаете, что не будете плакать и выслушаете мои объяснения спокойно.
Стелла глубоко вздохнула и твердо сказала:
- Обещаю.
- Ваша мать очень вас любила. Она обожала вас, играла с вами, ласкала вас, когда только могла, пробиралась к вам в детскую и зажигала свет, чтобы вам не было страшно в темноте. Редкая мать так беззаветно любит своего ребенка. И она любит вас до сих пор Но все мы находились в страшном заблуждении.
Стелла не отрывала глаз от моей сестры, но тут она перевела взгляд на меня:
- Вы тоже?
- Мы все заблуждались.
- Я всегда чувствовала какой-то подвох, - медленно проговорила Стелла.
Памела стала объяснять дальше:
- Стелла, в детской вам действительно являлась ваша мать, потому-то вы и ощущали счастье, но только… это была не Мери Мередит. Мери всех обманывала. Она вам не мать.
Стелла устремила глаза в огонь, и по щекам ее потекли слезы, но плакала она не от горя. Она тихо проговорила:
- Иногда я сама удивлялась. Ведь я так на нее не похожа. А когда я заболела и дедушка сказал мне все это, я не могла ее больше любить, как положено. У меня такое ощущение, что она меня предала, как будто я кругом предана. Все последнее время любовь в моей душе боролась с ненавистью.
- А такого, - вставил я, - долго никому не вынести.
- Я старалась смириться, преодолеть себя ради дедушки, но не смогла. - Она встала и недоуменно раскинула руки. - Знаете, я почему-то рада! Почему-то мне кажется, будто бы сейчас я смогу полететь.
- Потому что, - отозвался я, - теперь вы вольны оставаться самой собой, а не слепком с Мери Мередит.
- Но кто же моя мать? Вы знаете?
Меня охватили сомнения. Я не решался сказать ей правду. Если Стелла услышит сейчас рыдания Кармел, она снова придет в ужас, и мы окажемся перед той же проблемой. Нам следовало предусмотреть это и ничего ей не рассказывать, пока мы не выбрались из дома. Памела тоже колебалась, не зная, как поступить, но Стелла прочла ответ на наших лицах.
- Вы знаете! Неужели моя мать - Кармел?
Отступать было некуда. Я нашел альбом с репродукциями. Памела открыла страницу, на которой была воспроизведена картина «Рассвет», и дала альбом Стелле. С растроганной улыбкой та долго всматривалась в портрет своей матери.
- Я часто видела ее лицо среди отцовских набросков, и мне оно всегда нравилось, - сказала она тихо. - Все говорили про нее, что она скверная. Конечно, это неправда - вон какое у нее доброе и ласковое выражение, и голос в детской был такой же.
Памела начала рассказывать ей, какой была Кармел на самом деле. Она говорила то же, что и мне, только несколько смягчила роль Мери и Мередита. Стелла слушала серьезно и проникновенно. Какое счастье, что она спокойно отнеслась к нашему сообщению. Но тем не менее я очень боялся, что мы поступили опрометчиво. Услышь сейчас Стелла плач матери, и все может кончиться самым роковым образом. Я обошел дом, зажег всюду лампы, как будто свет мог что-нибудь предотвратить. К моей радости, керосиновая печка все еще горела.
Когда я вернулся в гостиную, Стелла грустно размышляла:
- Страшно подумать, что бедный дедушка всю жизнь обманывался. Мою настоящую мать он презирал, отца - терпеть не мог, а мне отдал все.
- Ему посчастливилось, - сказал я, - он столько лет имел рядом с собой любящую душу! Вы заботились о нем и были ему преданы. Вряд ли дочь Мери и Мередита была бы к нему так же добра. А главное, он все равно ничего не узнает.
- Да! - решительно сказала Стелла. - Он не должен знать. Если он поправится, я буду для него всем… Но, наверно, об этом наивно думать… А ветер все усиливается, слышите? Воет так бешено, будто злится на деревья.
Действительно, ветер переменился и завывал над вересковыми просторами, точно стая дьяволов, вырвавшихся из пекла. Укрывающие нас лиственницы стонали и скрипели. Под такой шум никто не смог бы заснуть. У Стеллы сна ни в одном глазу не было.
Памела, беспокойно шагая по комнате, сказала:
- По-моему, мы очень неплотно поужинали.
Так оно и было, к тому же как можно дольше удерживать Стеллу внизу, представлялось нам сейчас самым разумным.
- Действительно, раз уж ты об этом заговорила, признаюсь, что я умираю от голода, - заявил я.
- Интересно, что бывает с теми, кто в полночь лакомится жарким?
- Эти счастливцы благословляют Бога за то, что он послал им такую роскошную трапезу, а потом сладко засыпают.
- Сейчас я накрою стол в кухне. - Памела кивнула мне и вышла.
Я вышел следом. Памела вынимала из стенного шкафа пальто и пледы.
- Родди, - прошептала она, - наверно, лучше приготовить все это у задней двери. Если в доме начнутся какие-нибудь кошмары, мы сможем укрыться в гараже, переночуем в машине. Я чувствую, сегодня Мери явится обязательно. Уверена, что она пойдет на все.
- Мне тоже так кажется, - признался я.
- Положи в карман ключ от гаража. Сейчас я буду готовить ужин и бегать взад-вперед, так что понаблюдаю за обстановкой. А ты постарайся не дать Стелле заподозрить, что мы встревожены. На сегодня с нее волнений хватит. А если заметишь неладное, хватай Стеллу и выводи ее через оранжерею. Не беспокойся, я постараюсь тебя предупредить. Смотри за Стеллой.
- Памела, ты молодчина! - сказал я.
Стелла полулежала в моем большом кресле с портретом Кармел на коленях, усталая, но вид у нее был умиротворенный.
- Я думаю о моей бедной матери, - сказала она. - Сколько она вынесла! Сколько пережила! У нее отняли и ребенка, и возлюбленного. А ее дочь росла, ничего не подозревая, и всю свою любовь отдавала другой женщине. Как будет «мать» по-испански? - спросила она вдруг, и тут же воскликнула: - Ах да, помню! - чудесное слово.
- Откуда вы его знаете?
Стелла рассмеялась:
- Я немножко учила испанский в школе. У нас была богатая девочка из Кастилии. Она все время тайно получала письма от поклонника и предложила научить нас троих испанскому; уж очень ей хотелось похвастаться этими красивыми любовными посланиями.
Я решительно сказал:
- Стелла, я собираюсь отказаться от «Утеса». Буду жить в какой-нибудь унылой, тесной квартире или в уродливом коттедже.
Она быстро взглянула на меня и отвела глаза, но ничего не сказала. Какие у нее тонкие и четкие черты лица! Она похудела и выглядела теперь более взрослой. С бьющимся сердцем я ждал, когда она заговорит.
Голос Стеллы звучал спокойно:
- Мне очень жаль, Родерик, что с этим домом все так получилось. Но вы сможете обойтись и без него, правда? Вы будете счастливы. Ведь у вас есть Памела, а это самое главное.
- Вы так любите «Утес».
- Ну, это была просто ребячливость.
- И вы готовы расстаться с «заблуждениями детства»?
Стелла улыбнулась:
- Кое с какими.
- А вы могли бы быть счастливы в унылой, тесной квартире?
Не глядя на меня, она очень твердо и раздельно произнесла:
- Конечно, могла бы.
- Стелла, вы опять надушились мимозой?
Этот вопрос вырвался у меня непроизвольно. Я собирался сказать Стелле нечто совсем другое, неизмеримо более важное, но, внезапно почувствовав одуряющий запах мимозы, насторожился.
- Что? Нет, я ведь отослала флакон с духами Памеле. Откуда же этот запах? - Она вскочила на ноги, затаив дыхание от охватившего ее предчувствия. - Он и здесь появляется? Что это значит?
Бесполезно было скрывать от нее правду и что-то придумывать.
- Стелла, - сказал я, - постарайтесь не слишком волноваться. Запах мимозы никогда не предвещает ничего дурного. Мне кажется, он означает, что где-то поблизости Кармел.
На лице у Стеллы не промелькнуло даже тени испуга. Она была спокойна и сосредоточена. Стоя рядом со мной и держа меня за руку, она внимательно прислушивалась.
- Это Кармел плачет? - спросила она.
Да, это рыдала Кармел, теперь уже невозможно было спутать ее плач с шумом ветра. Если бы рядом с нами страдал живой человек, его рыдания вряд ли звучали бы явственней, чем тоскливые горькие стоны Кармел.
Стелла тихо сказала:
- А вдруг она сможет меня услышать? Вдруг она меня поймет?
Она бросилась к дверям, будто торопилась к кому-то на выручку. Я остановил ее:
- Подождите! - и вышел в холл сам.
Холода пока не чувствовалось, змеящихся струек тумана тоже не было видно, на площадке второго этажа уютно светился красноватый огонь печки. Я потушил свет в холле и в детской, чтобы проверить, не клубится ли где-нибудь зловещее облако, но ничего не заметил. Только из детской по-прежнему доносился жалобный плач и струился запах мимозы.
- Кармел в детской, - сказала Стелла.
Она стояла в освещенных дверях гостиной и смотрела на меня. Глядя на ее прелестное лицо, исполненное решимости и спокойной уверенности в том, что она в силах помочь своей матери, я почувствовал, как мое беспокойство стихает. Стелла обратилась ко мне:
- Родерик, если вы позволите мне пойти сейчас в детскую, мне кажется, я потом всю жизнь буду счастлива. Но я поступлю так, как скажете вы.
Однако, увидев по моему лицу, что меня страшит это намерение, она огорчилась, и я понял: запрещать ей - бесчеловечно.
- Ступайте, Стелла, - сказал я. - Только оставьте дверь открытой.
Стелла тихонько скользнула в темную детскую, а я остался в холле. Сначала я слышал только всхлипывания Кармел и легкое, взволнованное дыхание Стеллы. Было полное впечатление, будто в детской два человека. Потом Стелла заговорила. Она начала произносить какие-то испанские слова, обрывки фраз, потом перешла на английский. Но ни слова, ни язык, на котором они произносились, не играли роли. Главное было, как нежно и ласково звучал голос Стеллы. Он поднимался и падал, утешал и успокаивал, словно мать напевала ребенку тихую, исполненную любви и заботы колыбельную: «Madre mia, madre carissima», - услышал я. Когда Стелла умолкла, в детской наступила тишина. Оттуда не доносилось ни звука, слышался только шум ветра за окнами. Всхлипывания стихли, запах мимозы исчез.
- Покойся с миром, - раздался в детской голос Стеллы, а через минуту она шепотом окликнула меня: - Родди! Она исчезла! Я верю, что она обрела покой!
Стелла вся дрожала. Я обнял ее. Я шептал ей, что никогда не встречал такой благородной, такой храброй девушки, что никто на свете не решился бы на такой поступок и что никто на свете не может с ней сравниться. Я сказал ей, что, если она не полюбит меня, я не смогу дальше жить.
- Но вы же знаете! Милый мой, вы же все знаете, - прошептала Стелла. - Я сама чуть не умерла без вас.
* * *
Памела уже несколько раз окликала нас, пока я не понял, почему она зовет, и не открыл дверь в холл.
От резкого холода у меня перехватило дыхание. Я втолкнул Памелу в детскую и потушил в холле свет. Я хотел видеть, с чем мне предстоит сразиться. Нас ждала встреча с Мери. Что ж! Пусть покажет, на что она способна!
С трудом передвигая вдруг ставшие невероятно тяжелыми ноги, я добрался до нижних ступеней лестницы и посмотрел на площадку второго этажа. Мери уже стояла там. На этот раз она была выше, чем прежде, очертания ее колебались, становились определеннее и слабо фосфоресцировали. Медленно и плавно призрак поплыл мне навстречу. Я явственно видел лицо, глаза на котором разгорались все ярче. Не хотел бы я, чтобы Стелла увидела этот взгляд!
Я поднялся на вторую ступеньку, обеими руками вцепившись в перила у себя за спиной, - только так я и мог удержаться на ногах, колени у меня подгибались, меня била дрожь; казалось, плоть моя отделилась от костей, а кости превратились в лед. Я силился заговорить, но голос мне не повиновался. Я услышал свой шепот и хриплый смех. Да! Я смеялся. Смеялся, потому что понимал нелепость происходящего. Как мы боялись незлобивую, безобидную Кармел, как трепетали перед ней, как легко успокоила ее Стелла. А Мери!
Да она просто смехотворна - взять хотя бы ее лживые уловки со стаканом во время сеанса и все эти ее ночные явления перед нами! Жалкий несчастный призрак - что знала она в жизни? Ничего - ни радостей, ни счастья, ни упоения безрассудной любовью!
Светясь и колыхаясь, Мери возвышалась передо мной на площадке, а я, шаг за шагом, подтягивался по перилам все выше, обливая грозный призрак ядовитым презрением:
- Ты, мерзкая интриганка! Твои козни разоблачены! Мы вывели тебя на чистую воду! Конец твоим маскарадам и розыгрышам, жалкая лгунья!
Привидение закачалось и начало съеживаться, его очертания стали расплываться, свечение померкло, еще минута - и вот оно превратилось в серый туманный столб с фосфоресцирующей сердцевиной, столб этот клонился набок. Когда я к нему приблизился, он согнулся пополам. Слова застряли у меня в горле, но мысленно я продолжал бичевать призрак. Я видел, как столб тумана корчился, содрогался, гнулся, словно дым под ветром.
- Ну и что же от тебя осталось, Мери? - издевался я. - Да ровно ничего! Посмешище! Тема для пересудов служанок, им будет над чем похихикать в кухне! Ступай пугать ворон!
К моему горлу подступала тошнота. Я терял сознание. Туман излучал смертельный холод. Но его пылающая сердцевина погасла. Облако сжималось, росло в высоту, медленно отрывалось от пола и словно просачивалось наружу сквозь крышу. Но я уже не в состоянии был продолжать борьбу, силы мои иссякли. Шатаясь, я поднялся на площадку и прислонился к дверям мастерской. Они подались, и я ввалился в комнату. Холод и темнота оглушили меня, и я потерял сознание.