Я составил себе замечательное расписание. Отныне работе в доме и в саду надлежало считаться отдыхом, и под нее отводились часы между ленчем и чаем. Вторую половину дня и вечер я должен был проводить за сочинением статей и рецензий, а каждое утро - с девяти до часу - неукоснительно трудиться над книгой.
Все это было превосходно, но почему-то «История британской цензуры» никак не желала продвигаться. Что мне мешало? Кабинет был удобный и солнечный, в нем царила тишина, карточки были разложены по местам, книги на полках, на диване возле окна громоздилась последняя партия пьес, присланных из библиотеки Театральной лиги, - словом, все располагало к непрерывной плодотворной работе; однако с измятой страницы на меня изо дня в день так и смотрело название главы «Ибсеновская истерия» и ни слова больше. Когда-то я с жаром взялся за это исследование, чувствуя себя крестоносцем, - только вместо меча у меня было разящее слово, а теперь все и вся интересовало меня куда больше, чем эти, давно ушедшие в прошлое глупости. Я слонялся, бездельничал и тяжело вздыхал.
Памела дала мне простой совет: пока лето, все утренние часы посвящать «Утесу», а потом, в сентябре, Целиком отдаться книге. Заманчиво, конечно, но мне ли не знать, что чем дольше передышка, тем мучительнее начинать все сначала. Я стал опасаться, что уже не смогу снова взяться за книгу.
В общем, неизвестно, почему во мне шло какое-то брожение. Я пробовал с ним бороться, в результате чего мусорная корзина наполнялась скомканными листами, а настроение безнадежно портилось. В конце концов я решился на компромисс: я брошу книгу недели на две, а там посмотрю, что будет. Памела меня одобрила.
- У тебя ведь еще столько других занятий, - сказала она.
И была права.
Когда- то давным-давно моя крестная мать подарила мне на Рождество игрушечный театр, она привезла его из Испании. Там были декорации и набор картонных фигурок -их хватало на то, чтобы поставить с полдюжины роскошных спектаклей. Я не предполагал, что когда-нибудь жизнь снова преподнесет мне такое же ощущение могущества и свободы выбора. Но, пожалуй, теперь я испытывал не меньший трепет, когда осматривал наши владения и решал, как использовать хозяйственные постройки. Наконец-то у меня будет помещение для занятий фотографией и плотницкая мастерская. Почему бы не завести гончарню? Поставить гончарный круг, печь для обжига и попробовать, что получится из местной глины. А кто бы мне помог построить лодку?
К тому же и электропроводка в доме требовала внимания. Как только я смогу этим заняться, все оборудую по-своему. Мне хотелось, чтобы было побольше розеток для настольных ламп, хотелось поставить дополнительные выключатели в холле и на лестнице. А пока я вынужден был обходиться удлинителями и ярдами гибкого шнура. Памела же усердно мастерила розовые абажуры для нашего приема.
- Наукой доказано, что люди охотнее разговаривают при розовом освещении, - утверждала она.
Собиралась приехать Стелла. В коротком официальном письме она извещала Памелу, что ее дед ценит нашу доброту и что она рада принять приглашение Доктор Скотт был так любезен, что обещал привезти ее к нам и отвезти домой.
В постскриптуме значилось: «Это заслуга доктора Скотта».
Макс прислал телеграмму: «Сожалею погоды задерживаюсь воскресенья». Это значило, что он занят одним из своих этюдов, пишет облака, и должен работать, пока не изменилась погода. Между прочим, я считаю, что на наших островах нет ни одной картины, где изображение неба могло бы сравниться с небом на лучших работах Макса. Итак, теперь торжества у нас начнутся в воскресенье, устроим обед для наших старых друзей. А собственно новоселье мы отпразднуем в понедельник в девять.
В субботу, пока Памела и Лиззи хлопотали с креветками, уткой и грибами, я закончил возню с освещением. Теперь в гостиной висела изящная маленькая люстра и стояли торшеры. У каждой кровати была лампочка для чтения, а туалетные столики я снабдил длинными узкими лампами, льстившими всем, кто смотрится в зеркало. Когда стемнело, мы зажгли всюду свет и проверили, что получилось. Памела побывала в садовом питомнике и украсила дом цветами - в комнатах стояли розы и левкои, на лестничной площадке и в холле - гладиолусы. Весь дом как бы светился. Любой домовладелец мог мне позавидовать! Даже мастерская покажется гостеприимной, когда в камине, выложенном красным кирпичом, запылает огонь.
- Придется протопить камин сегодня вечером и топить весь день завтра, чтобы проветрить комнату, - решила Памела.
Однако оказалось, что это не так-то легко. Памела, Лиззи и я двадцать минут раздували огонь, подкладывали газеты, подливали керосин и даже, стыдно сказать, сыпали сахар, но дрова не желали разгораться. Наконец, когда уголь все-таки занялся, рассерженная Лиззи выпрямилась и оглядела комнату.
- Здесь и верно теперь красиво, - сказала она. - Только вот никак не пойму, как это у вас хватает совести предлагать людям тут спать? Да я бы лучше ночевала на скалах!
- Почему, Лиззи? - изумилась Памела, но тут вмешался я.
- Она наслушалась Чарли, а тот знает только одно - что Паркинсоны эту комнату запирали. Они сами валяли дурака и его дурачили. Ради всего святого, Лиззи, не позволяйте Чарли дурачить еще и вас.
- Я бы и внимания не обратила на этого недоумка, - упрямо стояла на своем Лиззи, - но миссис Джессеп говорит то же самое.
- Говорит, наверно, что здесь бродит призрак миссис Мередит?
- Вот именно, мистер Родерик. Да успокоит Господь ее душу!
- Пусть себе говорит, Лиззи! Почему бы ей не говорить? Одинокий дом, красивая леди, неожиданная смерть! Ну кто не соблазнится состряпать из этого впечатляющий рассказ?
Памела поддержала меня:
- Мы ведь ничего не видели, правда, Лиззи? По-моему, нам нечего, беспокоиться.
- Ладно, ладно, пусть это будет на вашей совести, не на моей, если тут что-нибудь случится. А если камин опять вздумает дурить, попомните мое слово, я плесну в него полировку для мебели! - пригрозила Лиззи и удалилась.
Немного помолчав, Памела задумчиво произнесла:
- Я могу отдать им свою комнату, кровать достаточно широкая, а сама лягу здесь.
- Поддаешься Лиззи и Чарли? - сухо спросил я. - Надеюсь, ты-то не пойдешь по их стопам?
- Нет, конечно, нет!
- Вполне хорошая комната.
- Да уж и правда неплохая.
Я осторожно спросил:
- А как ты спишь сейчас?
- Спасибо, прекрасно.
- Никаких больше вздохов по ночам?
- Ни звука.
- Отлично!
- Еще бы!
Я не собирался говорить Памеле, но однажды и мне почудились стоны, о которых она рассказывала. Это случилось ночью, после того как у нас побывала Стелла. Я видел какой-то странный сон. Будто я веду Стеллу в зоопарк, там стоит большая клетка, полная птиц; Стелла почему-то очутилась в клетке, она испугалась, плакала и не могла вырваться наружу. Я тщетно старался освободить ее и проснулся, но мне показалось, что рыдания продолжаются. Однако через минуту все стихло; наверно, то была галлюцинация, вызванная сном. Несомненно, и у Памелы было так же. Я порадовался, что наконец-то она перестала об этом думать.
В воскресенье днем я отправился на станцию встречать Макса и Джудит.
Загорелый, стройный, небрежно одетый Макс, казалось, пышет здоровьем и доволен жизнью. Я взглянул на Джудит и мысленно отдал ей должное. Невозмутимая, безукоризненно владеющая собой, с гладкими темными волосами, сдержанными движениями и тихим голосом, она была совсем из другого мира, чем его первая жена, но невольно думалось, что и не из мира Макса.
Рядом с такими невозмутимыми женщинами я немного робею; ведь если омут столь тих, как узнаешь, глубоко там или мелко? Если чувствам не позволено отражаться на поверхности, разве узнаешь, способен ли этот человек разделить с вами тяжкие жизненные испытания? Мне хотелось понять, не растрачивает ли Макс зря свои прекрасные качества на особу, столь восхитительно уравновешенную.
- Макс влюбился в кучевые облака, - извиняющимся тоном объяснила Джудит. - Тут я бессильна. В таких случаях я перестаю для него существовать. К счастью, эти увлечения поневоле долгими не бывают.
- А он увековечил свою любовь? - поинтересовался я.
- Он пишет прелестную вещь, - тихонько шепнула она.
Макс улыбнулся:
- У Джудит свои пристрастия.
Слава Богу, сказал я себе, она неравнодушна к его работе.
- Но уж сегодня-то у вас соперниц нет, - заметил я
Глаза Джудит были так же безмятежны, как этот день.
Пока мы ехали Макс молчал, осматривая окрестности.
- Можно, я выйду и пойду пешком? - спросил он - До дома далеко? Я успею вовремя?
Я высадил его на перекрестке дорог в Биддлкоуме, рассказал, как пройти в «Утес» кратчайшим путем, и остановился возле «Золотой лани», чтобы забрать супругов Кэри.
- Макс стал другим человеком, - сказал я Джудит, когда мы остались одни. - Умиротворенный и спокойный. И выглядит моложе, чем когда я увидел его впервые.
Ответом мне была спокойная улыбка.
- Как мило, что вы это говорите, Родерик. Мы ведь можем называть друг друга по имени, правда? Но позвольте спросить, разве так уж сложно сделать Макса счастливым? Разве для этого не достаточно быть счастливой самой?
Я подумал, что она, наверное, права. Первая жена Макса всегда терзалась трагическими предчувствиями насчет своего здоровья, своих родственников или своего положения на сцене; и если одно, обманув ее ожидания, кончалось благополучно, то другое обязательно шло плохо, утоляя ее жажду мелодрамы. Не это ли угнетало Макса?
Я сказал:
- Уверен, что вы правы.
Появились Кэри, словно пришельцы с какой-то далекой звезды: волосы Уэнди пламенели над весьма условным одеянием цвета морской волны, а на Питере была белая шелковая рубашка, перетянутая ярко-красным поясом. Оба пребывали в восторженном состоянии, и от этого Питер напускал на себя меланхолию. Сегодня он больше, чем когда-либо, походил на прекрасного умирающего Пьеро.
- Мы прошлепали двадцать миль пешком, - сообщил он мне своим мелодичным, печальным голосом, когда машина тронулась, а Уэнди голосом Ариэля добавила:
- Вот и крышка нашему медовому месяцу.
Джудит улыбнулась, и Питер вопросительно поднял изогнутые брови.
- Все дело в поэтичности вашей внешности и прозаичности фразеологии, - пояснил я.
- Кэри, зайчик, - вздохнула Уэнди, - я ведь просила тебя не говорить «прошлепали».
- Ну проскитались, пробродили, пространствовали, о свет души моей! - ответил он ей.
- А вот и ваша сестра! - воскликнула Джудит, когда мы остановились возле гаража.
Памела бежала нам навстречу, ей не терпелось поскорее поздороваться с гостями. Они с Джудит встречались всего три или четыре раза, но тут тепло приветствовали друг друга, а Уэнди Памела поцеловала, ведь та была новобрачная. Когда я поставил машину в гараж и последовал за всеми в дом, я увидел, что Питер бродит по комнатам, разглядывая каждый уголок с разных точек зрения Уэнди восхищенно воскликнула:
- Ах, Родди, здесь шикарно! Просто сногсшибательно!
- Масса неиспользованных изумительных возможностей, - пришел к заключению Питер. - Я бы оформил все это в серебре с пурпурно-красными геранями и с вкраплениями нефрита.
- А мне нравится так, как есть, - сказала Джудит. - Я вижу здесь отказ от поклонения Мамоне, во всем гармония и покой.
Памела была польщена.
* * *
Хорошо, что утки оказались упитанные, наши гости изрядно проголодались. Я подумал, что мы являем собой весьма живописную компанию. Памела в своем платье из тафты цвета вина была величественна, как и подобает владелице замка, Макс с мягкой темной бородой, в коричневом бархатном пиджаке выглядел патриархом, он чувствовал себя у нас, как дома; Джудит надела тонкое черное шелковое платье с рельефным золотым узором, маленькие уши были украшены длинными филигранными серьгами; стройная и изысканная, она как бы оттеняла беззаботность Уэнди, за которой наблюдала смеющимися добрыми глазами
Макс о чем-то размышлял. Когда я поинтересовался, станет ли он писать здешние окрестности, он нахмурился
- Надо подумать.
Джудит вздохнула:
- Бедный Макс! Только не говори, что здесь «живописно».
- Ладно, ладно! - согласился он улыбаясь. - Здесь в чем беда? Куча домов всех цветов и оттенков, тронутых временем и непогодой, церковный шпиль, спрятавшийся в листве. Пристань, рыбаки, лодки - банально, что тут выберешь?
Джудит кивнула:
- Вот горе-то!
«Что же делать?» - думал я, а Памела предложила отвести Макса к «Вурдалакам», так она прозвала причудливое нагромождение скал на южном берегу.
- Если будет время, - согласился Макс. - Мне ведь нужно вернуться во вторник днем.
- Бросил свое любимое облако между небом и землей, - догадался я.
- Вот именно!
Макс повеселел и завел с Питером разговор о театре.
Наша молодая пара пребывала в великолепном настроении. Бог удачи, в надежде на благосклонность которого они поженились, вознаградил их: Уэнди только что получила свою первую главную роль. Это была Саломея. Кэри предстояло создать костюмы и декорации. Он призвал нас всех на совет, в каком цвете решать костюм Уэнди, чтобы, с одной стороны, сделать образ ультрадекадентским, с другой - подчеркнуть апельсиновый, как он выразился, тон ее волос и зеленоватый оттенок кожи. Макс отнесся к проблеме со всей серьезностью, и после обеда мы разработали такой проект использования семи покрывал, от которого, как нам казалось, Оскар Уайльд просто в гробу перевернется.
- Завтра надо все зарисовать, - предложил Макс. - В этой выдумке Кэри есть изюминка.
Потом мы сдвинули мебель, освободили место и попросили Уэнди прорепетировать перед нами свой танец семи покрывал, но она была в шаловливом настроении и исполнила веселую пародию на него, а вместо головы пророка Иоанна она носила на блюде пивной кувшин. Веселье могло бы продолжаться до утра, но Макс прервал его, заявив, что Памеле следует отдохнуть. Джудит своим спокойным мягким голосом призналась, что тоже немного устала, она ласково улыбнулась Уэнди, очарованная ее бьющей через край молодостью. Казалось, что Джудит не больше тридцати, хотя на самом деле ей уже исполнилось сорок два; она была красива, доброжелательна, держалась с достоинством, но уже утратила способность безудержно веселиться.
Вечер был теплый, благоуханный, над замершим заливом высоко в небе висел полумесяц. Мы с Максом, Уэнди и Питером прошлись до развилки дорог, потом через вересковую пустошь поднялись до края скалы и направились к дому, беседуя, как нам часто случалось и раньше, о реакционных течениях, распространившихся по всей Европе, и о том, как они скажутся на искусстве и литературе.
- Они подчиняют целое частностям, - с горечью заметил Макс, - и воспевают не жизнь, не природу, а какую-то грубую идею, выдвинутую партией фанатиков. Боюсь, что скоро возможность жить так, как хочется, превратится в роскошь, доступную лишь детям, Да еще, может быть, - он улыбнулся, - таким чудакам, как вы и я.
Макс польстил мне, он был художник, достигший многого, а я - журналист, лишь начинавший приобретать известность. Он догадался, о чем я думаю.
- Не удивляйтесь, - сказал он, - если ваше переселение сюда изменит и вас, и вашу работу. Эти места могут побудить вас к творчеству. Здесь замечательно. Вы ведь рады, что решились на такую крутую перемену жизни?
- Очень рад.
- А те двое - Лоретта и Мэйхью - только и знают, что лодырничать, и, боюсь, будут заниматься этим всю жизнь.
- Мэйхью - трус.
- Да, конечно.
- Лоретту мы обсуждать воздержались, но думаю, что определения для нее пришли нам в голову одинаковые.
Остановившись на краю скалы, я столкнул вниз камень. И услышал, как он упал, - раздался глухой стук. Я знал, что Лоретта навсегда выпала из моего поля зрения.
Макс задержался возле мертвого дерева
- Какое интересное, - сказал он.
- Интересное по многим причинам, - ответил я и рассказал ему кое-что из истории дома.
Фамилия Мередит была ему смутно знакома.
- Потом вспомню, он, кажется, написал какую-то постыдную картину.
- Если судить по местным преданиям, он был довольно неприятной личностью, а между тем, как ни странно, женился на девушке, которую здесь почитают чуть ли не как святую.
Мы подошли к дому.
- Браки часто бывают загадочными. - Макс помолчал. Он вынул трубку изо рта и выколотил ее о крыльцо. Потом взглянул на меня и понимающе улыбнулся: - Когда-то вы беспокоились на мой счет, Родерик. Хочу вам сказать: Джудит само совершенство. Оказалось, что жизнь может быть прекрасна.
- Джудит выглядит счастливой.
- Она и на самом деле счастлива.
Мы еще с полчаса поговорили в гостиной, попивая виски с содовой. Внезапно Макс вспомнил, как звали Мередита.
- Лин Мередит! Вот как его звали: Левелин, сокращенно Лин. Действительно, он наделал шуму. Прославился на один сезон; но прославился печально. Выставил одну из тех «сюжетных» картин, которые вызывают всеобщий гнев. Я бы хотел припомнить, что там было изображено, но из головы вылетело начисто! Где-то у меня есть тома фотографий, изданных Королевской Академией искусств, поищу в них. Странно, но я помню особенности его манеры: грубая, нетерпеливая работа кистью, какое-то небрежное отношение к фону, но дьявольское мастерство в изображений лиц.
- Боюсь, дочь идеализирует его.
- Вот оно что! - сочувственно отозвался Макс. - Это свойственно сиротам, потерявшим родителей в детстве. Вполне естественно, правда? Наверно, ей ни к чему знать, что он не был первоклассным художником. Какая она?
- Завтра вы ее увидите.
Пришла пора ложиться спать. Мы сняли ботинки. И, неся их в руках, в одних носках, стали на цыпочках подниматься по лестнице; в доме стояла мертвая тишина. Мне нравилось, как ворс ковра заглушает шаги. И вдруг, не дойдя до конца лестницы, мы услышали захлебывающиеся отчаянные рыдания, и разом остановились как вкопанные. Рыдания доносились из мастерской. Макс мгновенно распахнул дверь.
- Джудит! - изумленно и с тревогой воскликнул он, шагнул в комнату и захлопнул дверь за собой.
Да, в ответ раздался голос Джудит, истерический, Дрожащий, всхлипывающий. Господи, что же случилось? Я был в ужасе. Что делать? Наверно, Джудит что-то повредила себе или заболела. Я бросился к спальне Памелы, но не успел добежать до дверей - она вышла сама и остановилась на пороге, кутаясь в белый ночной халат, лицо у нее было испуганное.
- Теперь ты слышишь, Родди? - прошептала она, содрогаясь.
- Господи! Еще бы! Конечно, слышу. Это Джудит.
Удивленная, Памела прислушалась. Теперь рыдания были уже тихие, но безутешные.
- Да! И верно, Джудит! Ах, Родди, слава Богу, это не… Но что случилось? Ведь с ней все было в порядке? Она заходила ко мне в комнату Пойду загляну к ней.
- Не надо! Там Макс.
Но Макс уже направлялся к нам.
- Ради Бога, Памела, заберите Джудит к себе в комнату, - взмолился он. Он был бледен и явно сбит с толку.
- Ничего не случилось, - сказал он мне, когда Памела прошла к Джудит. - Абсолютно ничего. Просто истерика. Но я никогда не видел, чтобы она плакала.
Бедняга мерил шагами коридор. Он-то знал, что такое истерики, и был страшно удручен.
- Я только еще больше ее расстроил, - в отчаянии признался он и укрылся со мной в мою комнату, когда показались обе женщины: Джудит горько плакала, а Памела сердито убеждала ее успокоиться, чтобы, не дай Бог, не разбудить Лиззи из-за такой ерунды. Сестра отвела Джудит к себе в спальню и закрыла дверь. Тут же все стихло, и немного погодя Памела вышла к нам.
- Пойдите к ней, Макс, и отчитайте ее как следует, - сказала она.
Макс пошел в ее комнату. Я дал Памеле сигарету. Рука у нее тряслась.
- Ты обошлась с ней довольно круто, - заметил я.
- Если бы я стала ей сочувствовать, она совсем потеряла бы голову.
- Она что, видела привидение?
- Нет.
- Что-нибудь слышала?
- Нет, ничего… Подожди немного, я не знаю, можно ли тебе рассказать. Тут дело чисто женское.
Она курила и постепенно лицо ее розовело.
- Пожалуй, если не рассказать, ты решишь, что это нечто серьезное.
- Естественно.
- Когда она села перед зеркалом, чтобы намазать лицо кремом, ей показалось, что она выглядит, как дряхлая старуха. Это ее ужасно потрясло.
- Но Господи, не может же из-за этого такая женщина, как Джудит, совершенно обезуметь?
- Она говорит, это был какой-то кошмар. Она вдруг увидела себя совсем дряхлой, чуть ли не мертвой. Такое, Родди, может потрясти кого хочешь.
- Но это же вздор! Джудит не могла так выглядеть!
- Знаю. Даже сейчас, хотя она и вне себя, но выглядит великолепно! Я заставила ее посмотреть в мое ручное зеркало, это ее немного успокоило.
- Невероятно. Здесь что-то не то. Ничего не понимаю.
- И я, Родди. Но ты ведь видел людей, переживших шок? Вот такое же состояние у Джудит. Сегодня ей уже нельзя возвращаться в мастерскую. Я уступлю им свою комнату, а сама пойду туда.
- Ты можешь переночевать у меня, Памела. Давай внесем в кабинет диван, и я лягу там.
К нам вышел Макс; он был очень огорчен, лицо помрачнело. Он слышал, что я сказал.
- Нет, Родерик, Джудит должна вернуться в мастерскую и снова посмотреться в то зеркало, она должна убедиться, что все это ее воображение или, может быть, игра света.
- Нет, свет тут ни при чем, - ответил я.
- И зеркало хорошее, - добавила Памела. - Макс, - продолжала она, - Джудит плохо себя чувствует, не заставляйте ее сегодня насиловать себя. Пожалуйста, останьтесь в моей комнате. А я переночую у Родди.
- Я не больна, дело не в этом. - Джудит стояла в дверях, по ее лицу текли слезы. Губы у нее побелели, она прижалась головой к косяку и зарыдала: - Бедный Макс, тебе этого не забыть! Никогда! Бедный Макс!
Казалось, и она, и Макс совсем пали духом. Действительно, никто из нас не смог бы этого забыть. В отчаянии я сказал первое, что пришло мне в голову, и сказал так убежденно, что сам удивился:
- Дело не в вас, Джудит. В этой комнате что-то неладно. Пока мы с Памелой ее ремонтировали, у нас все время было ужасное настроение. Последние владельцы вообще держали ее запертой. Мы оба слышали здесь какие-то странные звуки. Нам не следовало устраивать вас там на ночь.
Макс взглянул на меня в надежде, что я говорю правду. Слезы у Джудит уже высохли, она умоляюще повернулась к Максу.
- Вот видишь, Макс, оказывается, я не виновата. Со мной никогда ничего подобного не было, и не могла же я так выглядеть, правда, Макс?
- Эти вздохи, - сказала Памела и голос ее задрожал, - они, наверно, доносились из мастерской. Ты никогда не говорил мне, Родди, что тоже их слышал. Ох, Родди, значит, в «Утесе» и впрямь есть привидения! Дом наполнен чьим-то горем, и оно не желает умирать. Что же нам делать?
Теперь контроль над собой потеряла Памела. Это уже никуда не годилось.
- Запереть эту комнату и забыть, - сказал я. - Лиззи была права. Мы сваляли дурака, поместив их здесь. Джудит пережила такое потрясение! И вместо того чтобы крикнуть нас, она еще пыталась справиться сама. Запомните, - обратился я к Джудит, - когда навстречу вам попадется привидение, надо визжать, да погромче. С вами - самостоятельными женщинами - чертовски трудно иметь дело.
Продолжая всхлипывать, Джудит улыбнулась:
- Вы прелесть, Родди. Макс, правда, он прелесть?
Памела сбегала вниз за бренди. Джудит отпила маленький глоток. Мы втащили в кабинет диван и пожелали друг другу спокойной ночи. Говорить больше было не о чем. Памела оставила Лиззи записку с просьбой не подниматься к нам, пока мы не позвоним, и не накрывать до этого к завтраку, потому что мы легли очень поздно. Устроив Памелу у себя в комнате и закрыв все двери, я вошел в мастерскую. Я решил провести в ней ночь и проверить все на себе.
Проверка ничего не дала. И со светом над туалетным столиком все было в порядке. В зеркале я увидел приятно смягченное отражение, мое лицо с длинной верхней губой и лохматыми бровями казалось более благообразным, чем обычно. Я лег в постель, потушил свет и тут же забыл о неприятном эпизоде, но заснуть все равно не мог.
Меня беспокоила фраза, которую произнес сегодня Макс, - что я не должен удивляться, если в моей работе наступит перелом. Может быть, она станет более творческой. Но что, черт возьми, хотел сказать этим Макс? Что плохого в моей работе сейчас? Жалкая Журналистика, ничего постоянного, дешевая писанина, не требующая больших усилий, идущая старыми проторенными путями! Несомненно, Макс видит мои занятия именно в таком свете! Но неужели он считает, что я сам этого не вижу? С чего бы я тогда взялся за книжку? Ну а что такое моя книга - простая компиляция, перечень статей из старых газет, о которых лучше бы вообще забыть. Творческого в ней не больше, чем в тетрадках с вырезками, которыми увлекается Памела. Но даже на эту жалкую книжку у меня не хватает пороху! Я никогда ее не закончу. Это ясно как Божий день. Она не будет написана, ведь мне нечего сказать. То, что я по ошибке принимал за талант, всего лишь случайные приступы вдохновения - каждый второй самоуверенный юнец, испытав их, начинает воображать, будто он призван быть писателем. Из-за этой блажи я не потрудился получить настоящую профессию и оказался за столом заместителя редактора лондонского еженедельника, а потом бросил и этот пост, и все ради чего? Я воображал, будто мне есть чем поделиться с миром, и вот, пожалуйста: если нет пьесы, на которую нужно дать отзыв, книги, которую нужно отрецензировать, дискуссии, куда можно включиться, я - нуль, за душой У меня нет ничего! Я тщетно искал у себя в мозгу хоть какую-то интересную мыслишку и натыкался на пустоту. Я исчерпал энергию, которой обладал в молодости! Со мной кончено! Кончено в тридцать лет! И Макс это понял.
Я слышал, как часы в холле пробили три, потом Четыре, потом пять. В девять я проснулся, купаться было уже поздно.
Памела спустилась к завтраку около десяти, совершенно свежая, следом за ней появились Макс и Джудит. Войдя в гостиную, они заявили, что спали прекрасно, хоть и казались более тихими, чем обычно.
- А Родди, - сказала Памела, - выглядит так, будто он встретился с привидением.
- Где вы спали? - быстро спросил Макс.
Тут я осознал, что со мной произошло.
- В мастерской, - ответил я, - и пережил нечто похожее на то, что пережила Джудит.
Ни Макс, ни Джудит не стали скрывать своего облегчения. Их устраивало все, что позволяло исключить мысль, будто Джудит вела себя, как истеричная эгоистка. Когда я в ярких красках расписывал им, каким предстал перед самим собой в предрассветные часы, я услышал мягкий смех Джудит, а радостный хохот Макса и меня настроил на комический лад, и под взрывы смеха душная паутина, опутавшая меня ночью, окончательно развеялась.
- Но если в вашем дивном доме бродят привидения, в этом нет ничего смешного, - заметила Джудит.
- Да, смешного мало, - поддержала ее Памела.
- Слушайте, - остановил я их, - подобные беседы можно вести до бесконечности. Проблема галлюцинаций неисчерпаема. Но что тогда будет с нашим новосельем? Предлагаю прекратить дискуссию о привидениях, хотя бы до тех пор, пока мы хорошенько не выспимся.
Все согласились.
- А я предлагаю, - добавила Памела, - поскорей спрятать концы в воду: переставить наверху мебель, чтобы Лиззи ничего не учуяла.
Времени у нас оставалось в обрез. Памела подкараулила Лиззи в холле и завлекла ее в кухню, а мы, чувствуя себя нашкодившими детьми, произвели перестановку наверху. И только расставили мебель по местам, как Памела прибежала к нам, чтобы все проверить. Она назвала нас первоклассными конспираторами и поманила меня вниз, шепнув:
- Посмотри, что я обнаружила в детской.
Это оказался пакет, а на нем витиеватым почерком Питера было написано: «Памеле и Родерику к новоселью». Коробка фейерверка! Великолепно! У меня маниакальная страсть к фейерверку. Интересно, откуда Питер об этом узнал? Вот будет здорово устроить в полночь фейерверк на краю скалы!
Мы разложили содержимое коробки на подносах и спрятали в оранжерее, а потом, оставив Памелу за приготовлением сандвичей, я повел Макса и Джудит на пляж.
Стоял жаркий, располагающий к лени августовский день, и море казалось темнее неба - синее, с лиловыми проблесками. Пляж покрывала вода. Макс выбрал себе уступ и прыгал с него в воду, снова и снова. Он наслаждался вновь обретенной энергией. Джудит была утомлена, спокойна и радовалась этому. Она немного поплавала, а потом улеглась на гладкой скале и „наблюдала за Максом, с лица ее не сходила слабая улыбка, которая становилась отчетливей, когда их глаза встречались. Это была уже другая Джудит, не та, что вчера, она казалась более уверенной в себе, более счастливой, сбросившей с себя все, что ее тревожило. «Женщине, вышедшей замуж за человека младше ее, нужно мужество, - подумал я. - Во всем остальном такая разница только к лучшему».
- Устала? - спросил Макс, встав над ней на скале.
Она улыбнулась ему:
- Приятно устала.
- Приятно?
- Мне кажется, пора пойти помочь Памеле, - пробормотал я.
Никто меня не услышал. Я был так же одинок, как чайка, парившая в небе.
Покинув супругов, я стал карабкаться по скалистой тропинке, ведущей к дому.