Глава 1

Здесь били всегда.

За то, что поднял голову, за то, что посмотрел в глаза, за то, что выразил эмоции. Здесь ненавидели эмоции — любые. Одно их проявление провоцировало на следующий удар.

А бить они умели.

Люди в голубой одежде и с непроницаемыми холодными лицами следили за каждым жестом, каждым словом, каждым движением, и если хотя бы что-то настораживало их, в ход незамедлительно шла черная дубинка из твердой как сталь резины.

Я медленно двигалась по коридору к столовой. Стараясь ни на кого не смотреть, я ровно переставляла ноги, обутые в неудобные голубые тапочки с застежками. Навстречу мне прошел высокий мужчина с отрешенным лицом, обутый в такие же тапки. Вид его напоминал сомнамбулу: пустые глаза раскрыты, нижняя губа неестественно оттопырена и подрагивает. Я вздрогнула и опустила голову; в поле зрения тут же снова попали проклятые голубые тапки.

Слева проплыл дверной проем спальни номер три.

«Спальня» — именно так здесь называли залитые бездушным белым светом квадратные комнаты с зарешеченными окнами. Не клетки, не камеры, а именно спальни, в каждой из которых стояло по дюжине кроватей, покрытых жесткими матрасами поверх металлической сетки. Ровно в десять вечера огромные белые лампы на потолках гасли, погружая унылые помещения в непроглядную тьму, чтобы в шесть утра снова вспыхнуть резким беспощадным светом.

Я дошла до конца коридора и свернула в столовую. Сразу от входа в разные стороны тянулись длинные ряды привинченных к полу скамеек и пластиковых столов. Прилавок раздачи находился в дальнем конце, и я встала в многочисленную очередь, состоящую из таких же, как я, заключенных. Голубые тапки монотонно шоркали по полу, тихое звяканье вилок и ложек разносилось по всей столовой. Люди меланхолично пережевывали пресную, как кусок шпаклевки, еду и пусто смотрели мимо друг друга. Никто не разговаривал, не смеялся, не шутил. Изо всех углов внимательно и злобно, поигрывая черными дубинками, наблюдали за порядком «санитары».

Я подала тарелку, и в нее с противным хлюпаньем упала непонятная масса серовато-бурого цвета. Запах исходил соответствующий. То был привычный ужин, который не менялся на протяжении всех шести дней моего пребывания в Корпусе.

Я села на свободное место в углу, подальше от цепких глаз охранников и стала медленно ковырять не то кашу, не то штукатурку, наваленную в мою тарелку. Непривычно ясная голова принялась думать, анализировать, вычислять.

Я в тюрьме.

Но обычной тюрьмой это не называется. Скорее помесь с психологической лечебницей, направленной на избавление людей от любых проявлений эмоциональности, а также на искоренение индивидуальных черт. На каждом сантиметре площади Корпуса действовали специальные правила, установленные начальством с целью превращения людей в тупоголовое бездумное стадо, четко выполняющее каждое слово и предписание. Возможность переносить такой режим была бы гораздо легче, если бы эти правила не изменяли тогда, когда большинство успевало к ним привыкнуть. Вот тогда-то охранники с новой силой обрушивали жестокие удары на головы тех, кто по неосторожности оступался. Сделано это было с очевидной, но оттого не менее жестокой целью зарубить на корню любое проявление свободомыслия и умертвить волю к принятию самостоятельных решений. Любой — будь то сильный или слабый человек — медленно, но верно перемалывался жерновами этой адской машины.

Для меня это означало только одно — бежать. И как можно скорее.

Но наблюдение за окружающей обстановкой не спешило приносить утешительных результатов. Охранников было множество, тотальный контроль велся повсюду, даже в туалетах, где за дверью кабинки обязательно стоял человек в голубой униформе.

Но я не теряла надежды. В любой, даже идеально отлаженной системе должна быть дыра. Лазейка, через которую при должном подходе и умении всегда можно ускользнуть. В поисках ее я и озиралась по сторонам.

— Эй, ты! Жри и не оглядывайся! — Кто-то больно толкнул меня в спину. От неожиданности я едва не воткнулась носом в противную серую кашу. — Еще один поворот головы, и я врежу тебе по шее так, чтобы она больше не крутилась.

Я медленно взяла ложку и, не оборачиваясь, принялась снова ковыряться в тарелке. Люди вокруг меня старательно пережевывали пищу, их лица стали совсем отрешенными.

«Уроды, — мрачно думала я, скользя по соседям одними глазами, — зачем вы позволили сделать себя таковыми?» В груди клокотало возмущение. Я чувствовала, что еще немного, и я начну люто ненавидеть их за безволие и слабость.

«Неужели мне самой грозит превратиться во что-то подобное? Сколько им понадобится времени, чтобы сделать из меня примитивное бездумное существо с полоской слюны у рта? Неделя? Месяц? Может, два?»

Я опустила руки под стол и сжала кулаки.

«Не выйдет. Я найду способ бежать отсюда».

Мысль о том, чтобы пробыть здесь двенадцать месяцев, вызывала у меня приступ неконтролируемого отвращения и ярости. Я поняла, что пойду даже на смерть, лишь бы не стать такой, как они, — безмозглой, апатичной, неспособной ни на что куклой.

Возвращаясь из столовой, я украдкой следила за лицами проходящих мимо меня людей и тайком заглядывала в соседние спальни. По моим предварительным подсчетам, заключенных в Корпусе содержалось около пятидесяти. По крайней мере, на этом этаже. Что находилось на верхних двух, мне было невдомек.

То, что меня поместили на первый этаж, я считала в некотором роде удачей. Проскользнуть мимо десяти-двенадцати охранников представлялось мне куда более легкой задачей, чем миновать множество постов, спускаясь со второго или третьего этажа. А в том, что такие посты существовали, я не сомневалась ни на минуту.

Моя спальня находилась по левую сторону коридора. Отсчитав четвертую дверь, я мельком взглянула на табличку, убеждаясь, что не ошиблась, и проскользнула в комнату.

Сидя на кровати, я делала вид, что готовлюсь ко сну, но на самом деле внимательно оглядывала соседей. На кровати слева от меня лежал бледный мужчина, лицо его напоминало восковую маску, руки нервно поглаживали грудную клетку, глаза слезились. На жилистой шее я заметила множество синяков, как будто его пытались задушить, и на мгновение у меня возникло желание расспросить о том, что произошло, но, поразмыслив, я сочла это неудачной идеей. Никаких гарантий, что после этих вопросов я сама не окажусь в том же или даже худшем положении.

Я повернулась, чтобы якобы взбить плоскую подушку, и посмотрела вправо.

На смятой постели, закрыв лицо руками и покачиваясь из стороны в сторону, сидела женщина. Ее густые черные волосы спутались, белый некогда халат сверху донизу покрылся бурыми засохшими пятнами.

Стараясь не смотреть долго в одну сторону, я повернулась и мельком оглядела остальные кровати. Большинство из них были заняты людьми, которые лежали без движения.

«Морг какой-то. Что здесь с ними делают? Кормят наркотой, постоянно бьют, накачивают транквилизаторами? Почему они все напоминают живых мертвецов?»

Не успела я закончить с подушкой, как яркие лампы под потолком погасли. Одновременно перестали гореть и лампы в коридоре. Сквозь стеклянную дверь было видно, как начинают свой обход охранники. Лучи от их фонарей резко прыгали и перемещались в темноте желтыми пятнами.

Я постаралась как можно скорее лечь на кровать и накрыться одеялом. Через секунду входная дверь скрипнула и кто-то заглянул внутрь — луч фонаря заскользил по кроватям. На некоторое время он задержался на моем лице, затем ушел в сторону. Я облегченно выдохнула. Когда дверь закрылась, я позволила себе расслабить напряженные мышцы.

«Итак, что мы имеем? Обход совершается ровно в десять часов, охранников на посту всегда по двое, при них фонари и дубинки. Видеонаблюдение за спальней не ведется, а если и ведется, то камеры скрыты».

Разглядеть их мне так и не удалось, хотя я внимательно оглядывала каждую стену не менее часа. Получается, что люди на посту либо следили за палатами неведомым мне методом, либо, не опасаясь побега, не следили вовсе.

Второе казалось мне менее вероятным.

Еще некоторое время я продолжала размышлять и анализировать, пытаясь придумать хоть что-то, но вскоре усталость взяла свое и я провалилась в беспокойный сон.

Проснулась я от громких криков, просачивающихся сквозь закрытую дверь. Поначалу из-за рыка и хрипа я не сразу смогла разобрать, кому принадлежал голос — мужчине или женщине. Смешавшиеся в нем боль и отчаяние заставили меня непроизвольно зажмурить глаза. Через несколько секунд стало ясно, что кричал мужчина. Его голос то захлебывался в невероятной муке, то срывался и начинал жалобно всхлипывать, произнося неразборчивые слова, переходящие в бормотание, а через секунду снова срывался на визг.

«Что же вы с ним делаете, мрази?»

В такие моменты — моменты страха — я потела. Мне хотелось заорать «Оставьте его в покое!», но я молчала и до боли в костяшках сжимала кулаки. Каждый новый крик заставлял меня жмуриться и дрожать.

Я отчаянно молилась, чтобы это наконец закончилось. Все что угодно, лишь бы не слышать эти раздирающие душу вопли. Подушка, натянутая на голову, не помогала заглушать ненавистные звуки — даже сквозь перьевую преграду я продолжала слышать, как хрипит и срывается незнакомый мне голос.

Через какое-то время наступила долгожданная тишина.

Я поняла, что не могу больше сдерживаться, и, зажав рот одеялом, разрыдалась. Мои плечи тряслись от бессильной злобы, ногти впились в ладони, громко и часто стучало сердце. В этот момент я ненавидела всех — Рена, Комиссию, охранников, соседей по палате, даже мужчину, который кричал за дверью… Но больше всех я ненавидела себя — за то, что не могу ничего изменить.

Сквозь собственные рыдания до меня донеслись непонятные звуки. Я всхлипнула и притихла, прислушиваясь.

Женщина на соседней кровати плакала тоже.

Следующий день стал для меня одним из худших.

Волнуясь и нервничая оттого, что не могу найти выход из создавшейся ситуации, я с самого утра напряженно вглядывалась в лица окружающих меня людей. Я мечтала найти хотя бы одного человека, с кем можно было поговорить, пообщаться, узнать о том, что же на самом деле происходит в Корпусе. Ночные крики все еще звенели в памяти, нагоняя панику и ужас, усиливая и без того угнетенное состояние.

Шаркая тапками по ярко освещенному коридору, я комкала край тюремной формы, похожей не то на пижаму, не то на смирительную рубашку. Навстречу мне вывернула незнакомая женщина — на короткий миг наши глаза встретились.

Мне показалось, что она сделала едва заметный жест, похожий на легкий кивок в сторону, и улыбнулась. Не веря в собственную удачу — я нашла того, с кем можно поговорить! — я улыбнулась в ответ, осторожно развернулась и последовала за ней.

«Наконец-то! Ну хоть кто-то! Хоть кто-то живой».

Двигаясь за ней, я заметила, как она свернула в незнакомый мне коридор, где я не бывала раньше. Не раздумывая ни секунды, я тут же свернула следом. А стоило зайти за угол, как женщина развернулась ко мне лицом и хищно осклабилась, за ее спиной тут же возникли охранники.

— Вы только посмотрите! — пропела подсадная утка ехидным голоском. — Какие полные надежды глаза! Какое растерянное личико и умоляющий взгляд. Ты что, девочка, не знакома с правилами поведения? Тебя никто не учил, что такое «хорошо» и что такое «плохо»?

Ее лицо становилось все более злобным, глаза сверкали недобрым светом, а руки поглаживали висящую на поясе дубинку, которую я поначалу не заметила под халатом.

От страха я непроизвольно сделала шаг назад, но меня тут же схватили за руки.

— Что здесь происходит, Хелен?

Из кабинета вышел высокий седовласый мужчина в белом халате.

— О-о-о, доктор Гамильтон! Вы только посмотрите на эту пациентку! Она все еще лелеет, как мне кажется, тайные надежды.

— Да что вы говорите? — Недобрая улыбка исказила и без того некрасивое лицо мужчины. — Значит, ты хотела поговорить, девушка? Пообщаться? Может быть, пожаловаться на судьбу?

Я отрицательно замотала головой. Живот скрутило комом, от страха я забыла, как произносятся слова.

— Ну-ну! Не стесняйся, идем с нами. Мы с удовольствием пообщаемся с тобой, поговорим, расскажем о том, чего не нужно делать! — Меня потащили к стеклянной двери в конце коридора. — Да ты не переживай! Мы ласково расскажем, душевно, будет почти не больно…

Я начала отчаянно вырываться. В какой-то момент мне удалось дотянуться до руки охранника и укусить ее.

— Ух ты, падла! Вот я тебе сейчас!

Он замахнулся черной дубинкой, но ударить не успел — его остановил злобный голос Хелен:

— Уйми пыл, Добкинс, она нам нужна в сознании. Иначе как мы будем учить ее?

Добкинс обиженно покосился на докторшу, затем взглянул на меня, и по лицу его мгновенно растеклась зловещая мстительная ухмылка.

— Конечно, Райс. Как скажете!

И он рассмеялся отвратительным каркающим смехом.

Лежа на жесткой постели, я не моргая смотрела в темный потолок.

За окном глубокая ночь, через зарешеченное окно было видно, как на черном небе высыпали первые звезды. Мужчина по соседству спал, тихонько похрапывая и иногда вздрагивая во сне.

Я осторожно повернулась на бок и попыталась уснуть.

Ноги и спина болели, но не настолько, чтобы отвлечь от размышлений, — я снова вспомнила произошедшее утром. Голова в который раз прокручивала злополучные события.

«Что ж, горький, но опыт».

Теперь я знала, что по коридорам ходят подставные люди в форме заключенных, и это значит, что никому нельзя доверять.

«Спасибо, Хелен. Ты показала мне гораздо больше, чем рассчитывала».

Били не сильно — ограничились парой ударов проклятыми дубинками. Все остальное время вели просветительные беседы, рассказывали о наказаниях за непослушание, даже заставили прочитать устав Корпуса.

«Без проблем. Я все прочитаю и скажу любые слова, которые от меня требуются. Но не думайте, что я на самом деле так легко сдамся».

Я жестко усмехнулась в темноту.

«Или вы меня, или я вас».

Если мне предстоит измениться — что ж, так тому и быть. Но я не сломаюсь, не прогнусь и не встану на колени. Я не позволю сделать из себя манекена, как бы кто ни старался. Я еще вернусь в нормальный мир, к нормальным людям, буду продолжать работать над витражами и смеяться над шутками Харта. Я еще увижу Лайзу и Саймона, я куплю «Мустанг» и обязательно приеду поддержать Антонио на его кулинарном конкурсе…

В этот момент я подумала о Рене.

Каждый божий день я запрещала себе думать о нем, но в этот раз не смогла, и воспоминания затопили с головой.

«Почему же ты не выслушал меня, дурак? Почему поверил в то, что я предала тебя? Ведь я все это время любила тебя. Тебя. Идиота».

Интересно, кто из нас больший идиот?

Ведь я не забыла о нем; сердце вновь защемило тоской.

Отсюда, с тюремной койки, Рен ощущался невероятно далеким. И хотя я до мельчайших подробностей помнила его лицо, казалось, оно находится не просто далеко — в другой галактике. Все теперь находилось в другой галактике — мой дом, дом Декстера, Канн.

«Не захотел, не услышал, не поверил». Горько, противно, несправедливо. Но еще более несправедливым казалось то, что во мне не желают утихать чувства. Я все еще любила его — обижалась, но любила. Ненавидела, но любила.

И часто от обиды по моим щекам текли слезы.

Как просто люди верят в то, что их предали. Как часто вместо хорошего предпочитают видеть плохое. А если плохого нет, то додумывать его. Наверное, Рену совершенно все равно, что со мной и где я.

«А с чего бы ему не было все равно? У него нормальная жизнь, он занят».

Я зло вытерла мокрые щеки ладонями и впредь запретила себе плакать.

Хватит. Слез больше не будет.

Лежа на жесткой кровати в темной квадратной комнате, я чувствовала, как во мне умирает та маленькая Элли, которая любила встреченного когда-то на ночной улице незнакомца. Которая мечтала о нем, ждала и надеялась на чудо.

Сердце продолжало болеть, но теперь мне было все равно — чудес не бывает. Пусть умирает, я больше не хочу надеяться.

Все, что мне с этого момента нужно, — это как можно быстрее выбраться отсюда и начать новую жизнь. Забыть о Корпусе, о людях в белых халатах, забыть о Рене. Перевернувшись на другой бок, я впилась взглядом в далекие звезды за окном.

Так или иначе, я должна была признаться себе еще в одной вещи: мне не обрести полную свободу от прошлого, не найти душевного равновесия, пока надо мной витает это гадкое черное слово — предатель. И я найду способ стереть его с себя, как только выйду на свободу.

Но о том, как именно это сделать, я подумаю позже.

Сейчас спать.

Очередной ничем не примечательный день, состоящий из завтрака, обеда, ужина и небольшой прогулки по пустынной прилежащей к Корпусу территории закончился. Я расстелила кровать и улеглась на жесткий матрас.

Через несколько минут лампы под потолком погасли. Ненадолго заглянули охранники, осмотрели спальню и вышли, плотно прикрыв за собой стеклянную дверь. Ощущая привычную пустоту внутри, я перевернулась на бок и заснула.

А уже под утро — так мне показалось — меня разбудил странный звук.

— С-с-с-с-с, — доносилось откуда-то из темноты.

Я открыла глаза и прислушалась. Судя по тому, что телевизор, который до поздней ночи смотрели люди с дубинками, не работал, была глубокая ночь, возможно, раннее утро.

— С-с-с-с-с, — вновь откуда-то справа долетел тихий свист.

Я моментально напряглась.

— Ты же не спишь, я вижу, только не двигайся, — раздался взволнованный шепот женщины с соседней кровати. — Если слышишь меня, то положи руку под голову.

Я продолжала лежать без движения.

«Что это — очередная подстава? Ловушка, рассчитанная на наивных дураков? Нет уж, хватит, ученые».

За время предыдущей «поучительной» беседы я поумнела достаточно, чтобы не попадаться на столь примитивный трюк.

— Пожалуйста, отзовись. Я не из работников, слышишь? Я такая же, как ты.

Голос женщины звучал убедительно, но я не двигалась.

«Может, и правда не одна из них».

Меня разрывали противоречивые чувства, и все же я решилась — осторожно переложила руку под голову и повернула голову.

Раздался облегченный шепот:

— Молодец! Теперь накройся одеялом так, чтобы ты могла говорить, но они не увидели, как шевелятся твои губы.

«Значит, в спальне все-таки есть видеонаблюдение, о котором известно лишь моей соседке. А это уже информация, которую мне необходимо знать».

Пролежав еще какое-то время без движения, я медленно накрылась с головой, но оставила приоткрытую щель для рта.

— Как тебя зовут? — спросили шепотом с соседней кровати.

— Элли, — тихо ответила я.

— Я — Нисса. Они никогда не выключают камеры, но с четырех до пяти утра не работают микрофоны — сбоит система. Мне это сообщил один… местный. Поэтому можно разговаривать, но только так, чтобы они не видели.

— А долго она еще будет сбоить?

— Пока не отремонтируют. А механик пока в отпуске.

— А твоему знакомому точно можно верить?

— Можно. Он из обслуживающего персонала, я знаю его уже давно.

— Давно?

— Да. Потому что я сама давно здесь.

Моя соседка подавленно замолчала. Чтобы вдруг она не замкнулась совсем, я спросила:

— А где расположены камеры? Я их не нашла.

— Я видела, что ты их искала, да. Они в лампах, под потолком. А микрофоны повсюду, так что даже не думай разговаривать днем или вечером — за тобой сразу придут.

— Не буду.

В какой-то момент меня охватило почти позабытое радостное предчувствие. Кем бы она ни была, эта Нисса, она знала гораздо больше меня, а это означало, что вновь появилась возможность продвинуться в составлении плана побега.

— Нисса? — позвала я соседку.

— Что?

— Почему ты заговорила со мной?

Она какое-то время молчала, потом задала встречный вопрос:

— Тебя сильно побили вчера?

— Не сильно, только припугнули.

— Хорошо, — она облегченно вздохнула и снова замолчала. — Значит, они еще не успели переломать тебе что-нибудь. Хорошо.

И вновь тишина.

— Нисса…

— Сейчас умолкаем. Скоро пять, а мои часы идут неточно. Мы поговорим завтра, я разбужу тебя. Главное — днем веди себя тихо, чтобы они не нашли за что уцепиться. Поняла?

Я кивнула. Потом поняла, что Нисса не может видеть меня в темноте, еще и под одеялом.

— Поняла, — прошептала сквозь щель и зачем-то снова кивнула; радостно колотилось сердце.

— Хорошо. Правда, они все равно найдут что-нибудь и изобьют тебя, но пока ты новенькая, еще есть шанс.

— Какой шанс?

— Спи. Мы поговорим завтра.

Я кое-как захлопнула рот и подавила в себе желание вывалить на нее кучу вопросов, которые накопились за все время пребывания в Корпусе. Несмотря на возбуждение и радость, я понимала, что сейчас не время торопить события. От единственной ошибки могла зависеть моя дальнейшая судьба, и потерять собеседника, приобретенного всего несколько минут назад, было бы верхом глупости.

Поэтому я вздохнула и закрыла глаза.

«Ничего. Завтра. Уже завтра».

Впервые за долгое время в моей душе появился робкий проблеск надежды.

Я гуляла по пустынной территории Корпуса, огражденной высоким металлическим забором. Неторопливо прохаживаясь вдоль ограды, я жадно вглядывалась в единственную узкую дорогу, которая начиналась от главных ворот и исчезала в чаще леса. Деревья стояли плотной стеной, но голые и чахлые, они не вызывали радости — лишь уныние.

Над головой, простираясь до самого горизонта, клубились мрачные облака. В те редкие минуты, когда мне удавалось выйти на прогулку, я ни разу не видела солнца. Иногда мне казалось, что его специально «отключают» над территорией Корпуса, чтобы оно не портило мрачную картину.

Я выдохнула облачко морозного воздуха и, пытаясь отогреть озябшие руки, быстро потерла ладони друг о друга. Специальной уличной одежды для заключенных не предусматривалось, и оттого пробыть хоть сколько-нибудь долгое время на свежем воздухе не получалось.

И все же возвращаться я не спешила.

Смотреть, пусть даже на чахлые деревья, было во много раз приятней, нежели бесконечно созерцать залитые белым светом стерильные коридоры Корпуса.

Подпрыгивая на одной ноге от нетерпения, я пыталась согреться и одновременно скрыть обуревавшее меня радостное возбуждение.

«Сегодня ночью я поговорю с Ниссой. Уже сегодня. Скорей бы!»

Но солнце за далекими серыми облаками не спешило опускаться за горизонт, и до вечера было еще далеко. Стараясь как можно тщательнее следить за своим лицом, я в четвертый раз обходила забор по периметру.

«Ну давай же, давай, клонись к горизонту!»

Как будто оно могло меня слышать, и как будто мои мысленные позывы могли хоть что-то изменить. Однако они помогали скоротать время.

Когда я уже околела окончательно и думала, что самый длинный день в моей жизни никогда не кончится, охранник хрипло крикнул:

— Пошевеливайтесь! Все внутрь!

 

Глава 2

Однако ни в эту, ни в последующие три ночи поговорить с Ниссой так и не удалось. Вернувшись в спальню сразу после ужина, я бросила взгляд на ее кровать и застыла от оцепенения — радостный восторг сменился мрачным предчувствием надвигающейся беды.

Кровать Ниссы была заправлена. Мало того, покрывало было накинуто прямо на металлическую сетку, матрас и подушки отсутствовали.

Помня о том, что помещение просматривается видеокамерами, я быстро взяла себя в руки и с отрешенным лицом прошагала к своей постели.

Лежа под тонким одеялом и глядя на опустевшую койку соседки, я молилась, чтобы Нисса вернулась как можно скорее.

«Что произошло? Почему она исчезла? Она ведь вернется?»

Эти вопросы не давали мне покоя до самого утра.

Устав и измучившись от тоскливых размышлений и плохих предчувствий, я закрыла глаза и спустя какое-то время смогла уснуть.

За окном медленно поднималась заря.

Следующие дни тянулись тоскливо и однообразно — чередой бесконечных прогулок, походов в столовую, побудок, отбоев и одиноких ночей в притихшей палате. И как бы я ни старалась сохранить в душе появившийся лучик надежды, он все равно продолжал неумолимо таять во мраке отчаяния.

Она появилась в тот момент, когда я почти утонула в душевной мгле.

Нисса. Моя Нисса. Она вернулась!

Было раннее утро, когда я увидела ее шагающей по коридору. Вялые охранники еще не очнулись от сна, потеряв привычную бдительность и остроту внимания, и я прошмыгнула мимо них и схватила Ниссу за руку.

— Дура, ты все испортишь! — зашипела та нервно. — Иди в столовую, поговорим ночью.

Она спешно вырвала руку из моих ладоней и зашагала вперед.

Я чертыхнулась от своей несдержанности, пригрозила себе пожизненной каторгой, если сейчас же не сотру с лица глупую улыбку, и заставила себя медленно и спокойно зашаркать голубыми тапками по направлению к столовой.

Наш разговор состоялся глубокой ночью, когда все вокруг уже спали и только тихий храп изредка нарушал тишину и покой тюремной палаты.

Накрывшись одеялом, я ждала, пока Нисса позовет меня из темноты.

Сна не было, моя голова была удивительно ясной, а тело напряженным, как у бегуна перед сигналом к старту. Несмотря на вялый режим и плохую еду, я чувствовала, что энергия внутри бьет через край. Меня распирало от желания начать действовать как можно скорее.

— Элли, ты не спишь?

В четыре утра я наконец услышала ее долгожданный голос.

— Нисса! Где ты была так долго? Я уже думала, что всё…

— Не всё, не глупи. На следующий день после нашего разговора я специально прикинулась припадочной, чтобы меня временно перевели на второй этаж. Там у них находится центральный пульт управления видео- и аудиоаппаратурой. Оттуда же они следят за происходящим в спальнях и коридорах.

— Да что ты?

Вот это выдержка! Не знаю, хватило бы у меня смелости прикинуться припадочной, так как отделали бы меня в этом случае знатно, а вот у моей соседки хватило. И это восхищало.

— Более того: теперь я знаю, как можно ее отключить. Правда, только на время. Но этого хватит, чтобы…

— Чтобы ты смогла убежать? — от волнения у меня гулко и часто забилось сердце.

— Чтобы ты смогла убежать, — поправила меня Нисса.

Я?

Некоторое время я молчала, переваривая информацию.

— А почему я? — Конечно, я хотела убежать, но мне оставалось неясно, почему сама Нисса не желает осуществить побег, имея на руках всю нужную информацию.

Женщина молчала. Мне показалось, что она сильно подавлена, однако разглядеть выражение ее лица в темноте и под одеялом не представлялось возможным.

— Я не могу сама, Элли. Они повредили мне ногу. Мне не уйти далеко.

Я попыталась сглотнуть вставший в горле ком.

— А почему ты помогаешь мне? Ведь отключая пульт, ты сильно рискуешь…

— Знаю. Но, во-первых, ты молода и здорова, а значит, можешь бежать быстро. Во-вторых, у меня будет к тебе одна просьба…

— Какая просьба? — я вся обратилась в слух.

— Ты передашь от меня записку одному человеку, а он найдет способ вытащить меня отсюда.

— Хорошо! — Меня затопила радость — ее слова все объясняли. Почему не сама, почему я — всему нашлись причины. — Конечно, я все передам, обещаю.

— Хорошо, тогда начнем, — Нисса шумно втянула воздух и зашептала по-деловому: — Мне удалось узнать следующее: охранников по ночам здесь всего двое, остальные уходят спать наверх. Нам нужно назначить день, когда я снова имитирую припадки и окажусь на втором этаже, где отключу систему наблюдения, и тогда ты сбежишь. Во двор попасть несложно — ты сама видела, главное — пробраться до главных ворот.

— Но они ведь охраняются?

— Нет, в том-то и дело.

— Как — нет?

— Да вот так! Я сама не знаю причины, но там никогда не бывает охранников, и ни один монитор не фиксирует происходящее вне здания.

Этот факт озадачил нас обеих.

— И никаких идей на этот счет?

— Никаких. Придется действовать на страх и риск, ибо я так и не смогла выяснить насчет ворот больше. Может, отсюда никогда никто не пробовал бежать?

— Может быть. Но верится с трудом.

— Мне тоже, придется рискнуть.

Я была с ней согласна.

— Значит так: за воротами начинается дорога, которая по моим предположениям через три-четыре километра выходит на шоссе до города. Там придется ловить попутку.

— Э-э-э… — Я воочию представила, как машу рукой проезжающим мимо автомобилям, стоя на обочине в голубой форме заключенного. Интересно, многие ли решатся подвезти меня?

Нисса уловила мои сомнения и тут же пояснила:

— Чтобы от тебя не шарахались как от чумы, я приготовила тебе шерстяное пальто, в кармане которого будет лежать записка и адрес. Поняла?

— Поняла. А как ты умыкнула из гардероба пальто? — Теплые вещи нам выдавали во временное пользовали лишь в самые холодные дни, после чего мы обязаны были вернуть их обратно. Строго и по списку.

— Я упала в нем на землю. А после сказала, что отнесу в прачечную сама.

— Не донесла?

— Нет.

— А никто не заметит, что ты его «не донесла»?

— Ну, если не рисковать, то и не выиграешь. Так вот, про записку в кармане: отвезешь ее куда указано. Одежду я смогу принести только накануне побега, здесь ее некуда девать — заметят.

Не успела я спросить, где Нисса собирается раздобыть пальто, как снова раздался ее взволнованный шепот:

— Элли, нам нужно торопиться! Я не знаю, как долго еще охранники будут обходить тебя стороной, но уверена, что очень скоро они возьмут тебя в оборот. Ты еще отличаешься от нас всех, ты еще слишком… живая, понимаешь?

Я понимала. В воображении тут же возникли пустые глаза и отрешенные лица бредущих по коридору людей.

— Тогда… когда, Нисса?

Моя соседка помолчала. Я слышала, как она чешет под одеялом не то затылок, не то подбородок.

— Думаю, завтра или послезавтра.

— Так скоро?

Резко подступивший страх быстро остудил радость.

— Потом может быть поздно. И еще…

Я молчала, ожидая продолжения.

— Не знаю, как быть с охранниками на первом, — она запнулась, — ведь я сама, чтобы отключить видеонаблюдение, буду на втором. А у них дубины, шприцы… Если тебя заметят, то ни за что не выпустят. А тебе нельзя попасться, совсем нельзя.

— Да уж.

Я тоже замолчала в растерянности. Справиться с ними мне не под силу, могу лишь попытаться обойти, но если заметят — все пропало.

Какое-то время в палате царила прерываемая тихим храпом наших «сокамерников» тишина.

Пока мы пребывали в мрачных размышлениях, слева от меня, вызвав новый приступ паники, скрипнула кровать — мы с Ниссой испуганно притихли.

Мужчина с восковым лицом медленно повернул голову и посмотрел в нашу сторону — он не спал.

«Создатель, он все услышал, и теперь нам конец! Он нас сдаст еще до того, как мы успеем что-либо сделать…»

Застыв от напряжения, я молча вглядывалась в его неподвижное лицо. От страха мое сердце колотилось где-то в горле, кровь стучала в висках. Абсолютно подавленная, я ждала только худшего, но когда сосед заговорил сквозь неподвижные губы, я испытала, вероятно, самый большой шок в своей жизни. Потому что мужчина произнес следующее:

— Я возьму охранников на себя.

* * *

В шумном зале бара Pools&Guns от потолка и до пола висела пелена табачного дыма. Это заведение всегда пользовалось дурной славой, но именно она — эта слава — притягивала сюда многочисленных посетителей. В вечерний час все столики и барные стойки были забиты до отказа.

Мужчины и женщины развлекались у бильярдных столов и на маленькой танцплощадке. Даже в проходах между столиками постоянно кто-то топтался.

Держащий в руке стакан с двойным скотчем Декстер оглядывал подвыпившую толпу. Он намеренно попросил бармена не добавлять в напиток лед, чтобы сохранить его крепость.

— Рен, ты меня совсем не слушаешь, — Дэйн Эльконто, снайпер отряда специального назначения и по совместительству коллега, укоризненно смотрел на друга. — Я уже третий раз тебе рассказываю одну и ту же историю, а ты хоть бы что. Да что с тобой творится?

— Ничего, — уклонился от прямого ответа Декстер и влил в себя остатки скотча. Сделав жест бармену, чтобы тот наполнил пустой стакан, он устало откинулся на спинку стула и вновь принялся равнодушно созерцать толпу.

— Ничего? Да ты просто сидишь, молчишь и надираешься.

— Дэйн…

— Что — Дэйн, отвали? Может, все-таки расскажешь, что стряслось? Это какой у тебя в руке стакан по счету — пятый, шестой?

Рен медленно поднялся из-за стола.

— Мне нужно отойти, — он кивнул в сторону туалета.

— Вот именно, я про то и говорю, — проворчал Эльконто. — С такого количества скотча можно случайно и на тот свет отойти. Ты бы хоть закусывал. Да и развлекся бы, что ли? Смотреть на тебя тошно.

— А ты не смотри.

Декстер хмыкнул и начал пробираться сквозь толпу.

«Нет такого зелья, которое свалило бы меня с ног, а жаль» — цинично думал он, прокладывая дорогу к мужскому туалету.

Отодвинув чью-то спину, он вдруг столкнулся лицом к лицу с кудрявой рыжей девицей, державшей под руки двух хихикающих подружек. Судя по кокетливому виду и рдевшим щекам, девушки поджидали именно его.

Вот напасть.

Увидев, что ему не собираются уступать дорогу, он остановился и вопросительно приподнял одну бровь.

Рыжая склонилась и прошептала на ухо подруге:

— Я же говорила, он красавчик!

Ничуть не стесняясь того, что объект обсуждения стоит напротив, она кокетливо захлопала густо накрашенными ресницами.

— Я весь вечер за тобой наблюдаю, красивый мужчина. Может, потанцуешь со мной?

Рен окинул девицу спокойным взглядом.

— Отойди.

— Ну ты чего? Всего один танец! Не съем же я тебя. Или боишься?

Подружки громко захихикали. Судя по всему, все трое были сильно навеселе. Рыжая смело шагнула вперед и, не стесняясь, прижалась к Рену внушительной грудью.

— Там в конце зала есть маленькие комнатки. Знаешь, для чего они? — промурлыкала она томно. — Мы можем уединиться, и тебе все понравится. Все-все.

Стараясь не вдыхать приторный аромат дешевых духов, Рен медленно отвернул лицо в сторону. Глаза его прищурились и похолодели.

— Отойди с дороги.

Рыжеволосая девица отпрянула и прилюдно возмутилась:

— А-а-а, строишь из себя крутого? Отказываешь даме, да еще и так грубо? Да я…

Рен вдруг ласково улыбнулся, приобнял девушку за талию и прервал обиженную речь.

— Пойдем, милая, я передумал, — прошептал он ей на ухо и решительно потащил сквозь многочисленную толпу к одной из дверей, ведущих в комнаты для уединения.

— Ой, девочки! Я его покорила! — Она тут же обвила руками мощную шею и тесно прижалась к обтянутому джинсами бедру. — Идем-идем, ты ведь сделаешь девочке сладко?

— Сделаю, не сомневайся.

Как только они оказались в комнате, Рен отцепил руки девушки от себя и холодно приказал:

— Подойди к стене.

— Что? — та растерянно моргнула.

— К стене, я сказал.

Девица хищно осклабилась:

— Любишь покомандовать?

— Очень.

— Что ж, давай поиграем — я не против.

Она подошла к стене и приняла соблазнительную позу.

Декстер жестко усмехнулся.

— Раздевайся.

— А ты не хочешь меня поласкать?

— Раздевайся.

Он молча наблюдал, как девица стягивает с себя облегающее платье.

— Молодец, — улыбнулся он. — Теперь снимай белье.

Рыжая медленно расстегнула кружевной бюстгальтер и с удовольствием высвободила огромные груди. Она томно смотрела на стоящего перед ней мужчину, ожидая продолжения. «До чего же все-таки хорош! — читалось в ее глазах. — Очень хорош».

— И это тоже… — Рен кивком головы указал на единственную оставшуюся из одежды деталь — маленький треугольник прозрачных трусиков.

— Может, их ты снимешь сам? — Ей хотелось не только ублажать, но и быть ублаженной. Налитые груди с яркими сосками покачивались из стороны в сторону.

— Нет, милая, сама. — Собеседник мягко улыбнулся, но в его глазах светился опасный огонек.

— Как скажешь, красавчик. Для тебя все, что угодно.

Прозрачный прямоугольник ткани упал к высоким каблукам. Завитки между ног оказались такими же рыжими, как и обрамляющие лицо локоны.

«Некрашеная».

Как только искательница любви отбросила нижнее белье носком туфли в сторону и зазывно улыбнулась, Рен вытащил из-за пояса пистолет.

— А теперь выходи в зал, — наслаждаясь каждым словом, приказал он.

— К… к… куда?

Нацеленный промеж глаз пистолет ее пугал, сильно пугал.

— В зал, милая, — еще мягче повторил Рен и качнул стволом в сторону двери. — Давай.

— Это что, шутка? — Ее глаза тут же полыхнули негодованием. — Ты хочешь, чтобы я вышла в зал в таком виде?

— Считаю до трех. — Зловещий тон обладателя пистолета не оставлял сомнений. — Раз…

— Да там же светло, кретин!

— Там очень светло. Как раз чтобы твое бесстыжее тело увидели все. Два…

— Отдай мне одежду! Ты! — От страха у нее начали подкашиваться ноги. Девица не верила своим глазам. Этот урод действительно собирался выпихнуть ее в таком виде в зал! Да он блефует! Наглый, самоуверенный тип! И пистолет у него, скорее всего, пластмассовый.

— Убери свою «пукалку»! — заверещала она фальцетом. — Она не настоящая!

— Проверим? Три… — тихо произнес Декстер и нацелил черный ствол между испуганными глазами.

Рыжеволосая истошно завизжала и метнулась к двери. Теперь ей было все равно, что на ней нет ни платья, ни белья: ее интересовало только одно — как можно быстрее убраться от этого ухмыляющегося психа с пистолетом. Да он маньяк! Псих двинутый!

Дверь резко ударилась о стену, и среди одетых людей контрастом замелькали белые пухлые ягодицы. Раздались одобрительные выкрики, свист и аплодисменты. Несколько мужчин заржали во весь голос, разглядывая голую девицу, старающуюся прикрыть руками трясущуюся от бега грудь.

— Что, красавица, тебя не оценили по достоинству? Иди сюда, мы тебя приласкаем! — орал ей вслед чей-то хамоватый голос. — Куда же ты бежишь, красотуля?

Рен смотрел, как под оглушительный хохот и непристойные шутки рыжеволосая скрывается в толпе.

Он медленно убрал пистолет за пояс, вышел из комнаты и вернулся к столу.

— Эй, приятель, я тебя уже заждался! Видел, что тут только что произошло? Кто-то бабу отшил, да еще с издевкой! — Дэйн все еще смотрел в ту сторону, где скрылась голозадая. — Кажется, ты снова пропустил все веселье.

— Кажется, пропустил, — равнодушно согласился Рен и протянул руку к шестому по счету стакану со скотчем.

* * *

— Я возьму охранников на себя, — снова повторил мужчина из-под одеяла, которым предусмотрительно накрылся, чтобы иметь возможность продолжать беседу.

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Нисса решилась подать голос:

— Но… почему?

Я потрясенно молчала. Молчал и мужчина на соседней койке — казалось, он принимает какое-то решение. Наконец его ответ прозвучал:

— Не хочу смотреть, как ломают еще одного человека. И я буду рад, если она станет первой, кому удастся сбежать из этого чертова приюта. Я слишком долго терпел… слишком. И боялся. Я устал бояться. И если это мой шанс — может, единственный шанс — побыть храбрым, я хочу его использовать.

Справившись с первоначальным волнением, я спросила:

— Вы понимаете, что пострадаете? Они побьют вас.

— Не беспокойся за меня, девушка, я справлюсь.

Вступилась Нисса:

— Элли, это наш шанс и единственный способ что-то сделать с охранниками. Как вас зовут? — она повернулась к его кровати.

— Эдвард.

— Скажите, Эдвард, а как вы собираетесь отвлечь охрану?

— Ну, у меня имеется несколько идей. Думаю, сработает любая из них. — Эдвард усмехнулся, и от этой усмешки по моей спине пробежал холодок. Так отстраненно могут усмехаться лишь неизлечимо больные или же полностью отчаявшиеся люди. — Просто положитесь на меня, я сумею. Хоть раз буду полезен, если не себе, так хоть кому-то еще.

Видимо, он принял решение.

— Эдвард, — мой голос прозвучал неестественно глухо, — вас убьют. Вас убьют, вы понимаете?

Как ни странно, но мое предположение не столько напугало, сколько развеселило соседа.

— Скорее всего. Вот только чего мне бояться? Того, что я продолжу жить, как сейчас, или наконец покину это заведение, пусть даже голубыми тапками вперед? Я за второй вариант. К тому же хотя бы на полсекунды я почувствую себя отмщенным, а это, если вы понимаете, важно.

Важно. Я понимала. «Хотя бы на полсекунды»… Просто не хотела дожить до такого.

Он чувствовал наши общие с Ниссой сомнения и поспешил уверить:

— Я хочу уйти, понимаете? Давно хочу, и другого шанса у меня тоже не будет.

— Но… Может, у вас будет другой шанс выбраться отсюда?

— Не смешите меня, я не молод и весь переломан.

Мне не хотелось говорить ему «да», не хотелось принимать помощь, не такой ценой…

— Элли, — донесся до меня из темноты тихий голос Ниссы. — Это его выбор. Оставь ему право решать самому.

И я затихла. Что тут еще скажешь? Вот только слишком горько, слишком тяжело. Хотелось плакать.

Это ненормально — желать умереть, пока ты жив. Или я не права? Как долго можно ломать человеку жизнь, психику, руки и ноги, прежде чем он решится на такое? Много ли я знаю об этом — о том, через что Эдварду пришлось пройти? И может быть, это действительно его шанс?

Логические выводы шли вразрез с сердечными.

Как бы то ни было, я не имею права его останавливать. Если Эдвард решил уйти и сделать это таким путем, то это действительно его выбор. Его. Выбор. Пусть он и кажется мне страшным.

Вот только… когда я уйду, какая-то часть моей души навсегда останется здесь, в Корпусе. Вместе с Эдвардом. И этого не избежать. Жертва, плата за ошибки, неизбежные потери. Что ж, пусть будет так.

Пока я размышляла над всем этим, Нисса коротко произнесла:

— Все. Время вышло. Спим.

Она поспешно отвернулась к стене и замолчала. Плакала я в одиночестве и под одеялом.

* * *

На следующую ночь, после того как все детали побега были обговорены, мы лежали под одеялами и думали каждый о своем. То был отчаянный шаг, и в эту минуту вдруг стало очевидно, что начиная с завтрашнего утра пути назад уже не будет.

Последствия провала пугали: что, если на свободе меня поймает Комиссия? Что, если после такого меня сошлют на смертную казнь?

И я выпихивала страшные мысли из головы — что толку бояться попусту? Вот поймают, тогда и… Да и не лучше ли помереть сразу, нежели жить здесь еще двенадцать месяцев?

Кажется, я начинала думать, как Эдвард.

— Элли? — позвала из темноты Нисса, и я повернула голову.

— Что?

— Давай на всякий случай все повторим.

— Мы уже десять раз повторили.

— Все равно, — та не могла угомониться, — давай еще раз. Итак, я сымитирую приступ прямо с утра и до самого вечера в нашей спальне не появлюсь. Ты и Эдвард ведите себя так, как будто ничего не произошло — ложитесь спать, но не спите. Я отключу наблюдение и прослушивание ровно в два ночи. Эдвард, вы уверены, что ваши часы не встанут?

— Все в порядке. По моим расчетам, батарейки хватит еще на год — я сменил ее как раз перед тем, как попал сюда.

— Хорошо. Вступает Эдвард, — продолжила Нисса. — Как только он отвлечет охранников, ты выскользнешь в коридор и найдешь ключи от входной двери и от главных ворот — они висят на деревянной доске у телевизора.

— Я помню.

— От входной двери маленький серый с четырьмя колечками, а от ворот самый большой желтый — я выясняла.

— Помню.

— Я на всякий случай. Дальше ты как можно быстрее скрываешься в лесу, а оттуда рвешь до трассы. Только не останавливайся, Элли, иначе все зря.

— Не остановлюсь.

— И не забудь про пальто!

Как я могу про него забыть? В одной только голубой пижаме я продрогну на стылом воздухе сразу. Я протянула руку и осторожно погладила шерстяную ткань. Пальто Нисса принесла еще утром, завернутое в сменный комплект постельного белья, и теперь оно, надежно укрытое от посторонних глаз, лежало под моим матрасом.

— А ты не забыла про записку?

— Не забыла, она в кармане.

— И адрес, куда доставить?

— И адрес, всё там есть.

— Хорошо. А то, если вдруг забыла, придется мне сюда вернуться, — пошутила я, и Эдвард, покряхтывая, рассмеялся под своим одеялом.

— Если заглянешь в гости, прихвати парочку гранатометов.

— Обязательно… — Я улыбнулась в темноту, а веки вновь жгли непролитые слезы.

Он смеялся. Находил в себе силы шутить, стоя на пороге смерти, — смелый человек. Я восхищалась им, и это восхищение лишь оттеняло ненависть к Корпусу, которая удушливым жгутом скрутилась внутри.

— Эдвард, — тихо обратилась я к соседу, — жаль, что я не могу пожать вам руку, но знайте — вы самый храбрый человек из всех, кого я встречала.

— Да будет тебе, Эллион.

— Это правда.

— Спасибо. Я тебя услышал.

Он услышал — я почувствовала — приятно. А через секунду задумалась о том, что нас, вероятно, все это время слышали и другие соседи по палате. Вот только до сих пор никто не попытался вмешаться в беседу и не сдал. Повезло? Или же они были на нашей стороне? Может, находились под наркотиками или действием снотворного-успокоительного? Наверное, я никогда об этом не узнаю. В любом случае, спасибо им. Я отправила этим людям мысленную благодарность за пассивную помощь в осуществлении нашего плана и прикрыла глаза.

До пяти часов утра оставалось несколько минут.

Я как раз пыталась подцепить вилкой очередной кусок жесткой, как подошва, яичницы, когда из коридора донеслись раздраженные голоса охранников.

— Чертова баба! Опять у нее припадок! Добкинс, тащи ее наверх, сейчас она все здесь запачкает!

Сквозь приоткрытую дверь столовой виднелась дергающаяся и обутая в голубой тапок пятка Ниссы — шоу началось. Вокруг стояли охранники, кто-то побежал за носилками.

— Может, сначала показать ее доктору Гамильтону?

Голоса звучали громко, несколько заключенных на минуту забылись и проявили к происходящему откровенный интерес.

«Живые, значит. Не все изнутри померли».

Я едва не забылась сама и не посмотрела на Эдварда, который сидел через стол от меня, но вовремя удержалась; нервы звенели от напряжения.

Если сейчас они потащат Ниссу к доктору Гамильтону, наш четко отработанный план покатится в тартарары. И будет ли у нас время, чтобы составить новый?

— Гамильтона нет. Он с утра уехал, так что тащите ее наверх.

Облегчение отразилось не только на моем лице, но и на физиономии Эдварда. Пока удача на нашей стороне. Надолго ли?

Когда Ниссу увезли на носилках, я вернулась к остывшей яичнице, по моим вискам тек пот.

 

Глава 3

Время до заката тянулось бесконечно.

Стоя возле ограды, я сверлила взглядом главные ворота. За час прогулки я успела выучить каждую впадинку, посчитать каждый столбик, из которых они состояли. Кроме меня, во дворе гуляли еще двое, остальные в этот студеный день решили отсидеться внутри — снаружи похолодало.

«Сегодня вечером мне не просто пригодится пальто — оно меня спасет».

В который раз пытаясь предположить, где же Нисса его достала, я смотрела, как неглубокие лужи потягиваются тонкой корочкой льда; деревья за забором гнул холодный ветер.

Из-за темно-серого неба территория Корпуса выглядела особенно унылой и мрачной, но в этот день я воспринимала ее по-другому — пустырь больше не давил, не угнетал и даже не раздражал — я оглядывала его в последний раз.

На это хотелось надеяться.

Сегодня я на все смотрела иначе: на безвкусную еду столовой, стерильные голубые коридоры, мрачных охранников и даже на ползущих, словно черепахи, заключенных. Хотя Корпус оставался все тем же тусклым и серым, для меня мир преобразился. Внутри зажегся свет, и мне следовало приложить все усилия, чтобы этот неуместный для Корпуса факел внутренней надежды не заметили окружающие.

Вечер опустился незаметно.

В столовой позвякивала посуда, одна за другой закрывались двери спален, женщина в белом халате терла шваброй линолеум в коридоре. Охранники устало зевали, рассеянно зыркали из стороны в сторону и мечтали поскорее упасть в кресло перед телевизором.

Сидя на кровати, я в последний раз оглядывала спальню. Люди вокруг копошились возле постелей — расправляли одеяла, взбивали подушки, готовились ко сну — завтрашнее утро они встретят без меня.

Весь день я нервничала так, что болел живот, но к вечеру внезапно успокоилась и ощутила, что готова действовать, — я сочла это добрым знаком. Не хватало еще, чтобы от волнения у меня в ненужный момент отказали руки, ноги или голова.

«Пусть мне повезет».

Пусть повезет нам всем.

Кровать Ниссы пустовала, Эдвард лежал в своей постели, сложив руки на груди, и не мигая смотрел в потолок — помнится, именно таким я и увидела его в первый раз. Только тогда его лицо было бледным и осунувшимся, а теперь от выступившего румянца оно казалось лет на десять моложе.

Что ж, тоже добрый знак — он, как и я, готов действовать.

Я откинула покрывало, поправила плоскую подушку и приняла горизонтальное положение.

Через минуту погасли лампы.

Ожидание тянулось, словно нить паутины, что спутывала между собой секунды, минуты, заставляла время застыть неподвижно. Темнота оплетала мысли, наваливалась душным покрывалом и будто смеялась одиноким звучащим издалека голосом, наслаждалась и властвовала над тихой палатой.

Я лежала, вытянувшись как струна, в сотый раз мечтая спросить Эдварда о времени. Но микрофоны работали, а значит, нужно было молчать.

И я молчала. Все сильнее тяжелели веки, все ощутимее наваливалась усталость и желание провалиться в сон.

«Не спать, иначе завтра ты проснешься здесь же, а ты ведь этого не хочешь?»

Не хочу — отвечала я себе. Совсем не хочу, иначе все напрасно.

Однако в какой-то момент в сон я все-таки провалилась, ибо раздавшийся совсем рядом голос Эдварда заставил меня подскочить на месте.

— Элли! — Меня, осоловелую и сонно моргающую, трясли за плечо. — Вставайте! Спать будете дома, слышите? Не здесь, дома! У нас мало времени.

— Да-да, я встаю…

Я резко поднялась на кровати и потрясла головой, прогоняя дрему.

— Нисса отключила микрофоны?

— Надеюсь на это. Сейчас шесть минут третьего, нам пора браться за дело.

— А камеры?

— Не знаю, поэтому поторопимся. Охранники сейчас смотрят телевизор. Я выскользну за дверь и поднимусь на второй этаж. Нужно, чтобы кинувшись за мной, они оказались как можно дальше от вас, это ясно?

— Ясно.

— Наблюдайте за происходящим отсюда, из палаты, а как только увидите, что они скрылись из вида, действуйте. Я не знаю, сколько времени смогу вам обеспечить.

— Я использую то, которое вы мне обеспечите, по назначению.

— Хорошо.

Мы умолкли. В этот момент меня посетила страшная мысль, и в горле тут же встал ком.

— Эдвард, я не увижу вас больше?

— Бог даст, Эллион, бог даст, — туманно ответил мой сосед. — Пора.

И он достал из-под собственного матраса резиновую дубину. Поиграл ею в руке, осклабился.

— Где вы ее взяли?

— Не важно. Важно, что она есть. Ну что, готовы?

Я шумно выдохнула, прислушалась к ощущениям — бешено стучало сердце и тряслись ладони — и кивнула.

— Готова.

— Тогда удачи вам.

— И вам тоже, Эдвард.

Он удивительно бесшумно выскользнул за дверь. Я соскочила с постели, вытащила из-под матраса пальто и подобралась к выходу из спальни — принялась ждать. Если кто-то из «сопалатников» в этот момент и не спал, то вида благоразумно не показывал — наверное, им проще жилось здесь, чем за пределами Корпуса.

В холле бубнил телевизор; по моей спине тек пот. Прошла, наверное, минута (а для меня целая вечность), когда из дальнего конца коридора донесся злорадный голос:

— Эй, ублюдки! А я на свободе! Побегаем?

«Что он делает?! Он же их провоцирует!»

За дверьми моментально поднялся шум: приглушенные крики, топот ног, гам. Санитары бросились за беглецом.

«Давай, Эд! Выиграй нам время!»

Шипя и бранясь, по коридору пролетели две здоровенные фигуры в голубой форме; у меня затряслись поджилки — пора!

Отсчитав несколько секунд, я распахнула дверь и метнулась в противоположную сторону. Добежала до холла, быстро огляделась, нашла деревянную доску, на которой висели ключи, и принялась ее изучать.

«Так, один маленький и серый, другой большой и желтый».

Глаза скользили по многочисленным рядам из ключей.

«Какой из них? Какой?!»

Маленький и серый удалось отыскать быстро — я моментально зажала его в руке. А вот желтого нигде не было.

Они все выглядели примерно одинаково: сероватые, желтоватые, бурые и… маленькие.

«Где же большой? А вдруг они забрали его с собой?»

Голова кипела от напряжения, из дальнего конца коридора продолжали нестись злобные выкрики охранников.

«Быстрее! Я должна найти его, должна!»

Я принялась озираться по сторонам — стол, телевизор, шкаф, два стула… Шкаф!

Подскочив к маленькой дверце, я распахнула ее и облегченно выдохнула — вот он! Большой желтый ключ от главных ворот. Не мешкая ни секунды, я сняла его с крючка и бросилась прочь из холла. За считаные секунды добежала до входной двери, выудила из кармана «маленький и серый» и отперла замок — первый этап пройден!

Никогда еще с такой скоростью я не напяливала на себя одежду.

Морозный воздух моментально обжег легкие, но я неслась к металлическим воротам, не замечая этого. Хорошо бы Нисса оказалась права и наблюдение за воротами не велось, иначе… На «иначе» у меня не было времени.

«Большой и желтый» со скрипом провернулся в ржавом замке на пол-оборота и застрял.

«Черт! Черт-черт-черт!»

Ну давай же, давай! Если ты, кусок ржавого металла, сейчас застрянешь в замке, то я застряну в Корпусе уже не на год, а на всю оставшуюся жизнь!

Надавив на него что есть мочи, я смогла провернуть ключ еще немного, после чего тот снова застрял. И сколько бы я ни упиралась, замок не позволял ему прокрутиться ни на миллиметр.

«Проклятье…»

Пальцы болели от усилий, но я не переставала упираться.

«Только бы не сломать его».

Секунда. Короткая передышка. И новая попытка.

«Ну давай же, давай! Я не хочу жить в Корпусе, слышишь? Не хочу!»

Удесятерив усилия и не замечая того, что сдираю с пальцев кожу, я вновь навалилась на ключ.

Пошел, пошел, пошел!

И он пошел. Медленно, нехотя, со скрипом — сначала провернулся всего чуть-чуть, затем провернулся свободнее; лязгнул, выползая из втулки, ржавый язычок замка. Я медведем навалилась на ворота, упираясь ногами в стылую землю, и распахнула створки.

Свобода!

Внутри Корпуса кричали, на втором этаже зажглись почти все окна. Я в последний раз оглянулась на серое здание и, дрожа от холода, бросилась наутек. В лес, к трассе, прочь отсюда.

Сидя в темном салоне машины, я все еще не верила в реальность происходящего. Деревья мелькали по сторонам обочины, седан летел по узкой ночной дороге, стремительно унося меня прочь от злополучного места под названием Корпус.

Водитель — улыбчивый молодой мужчина с карими глазами — время от времени вопросительно поглядывал в мою сторону.

Он остановился сразу, как только заметил поднятую вверх руку. Не спрашивая, кто я и почему стою на обочине, он лишь возмущенно поинтересовался:

— Девушка, с ума сошли? Ночью, посреди леса — хотите покончить жизнь самоубийством?

Стоило ли ему объяснять, что стоя ночью посреди леса, я как раз планировала ее — жизнь — начать.

Но он был прав — к тому времени я действительно сильно продрогла. Ветер усилился, обжигая холодными порывами лицо и руки, пробираясь под тонкую ткань пижамы. Шерстяное пальто спасало, но лишь до поры.

До голубой «Аллюры», в которой я теперь ехала, мимо меня пронеслись еще три автомобиля, водители которых не желали подбирать случайных попутчиков.

Я их не винила. Решилась бы я сама подбросить до города незнакомца в такой час? Едва ли.

Мне отчаянно хотелось выяснить, насколько далеко за городом мы находимся, но подобный вопрос мог вызвать подозрения у водителя, и потому я молчала. Как я оказалась в лесу? Почему не знаю координаты сама? Если не смогу ответить внятно, он высадит меня.

Однако, сам того не подозревая, мужчина помог мне выпутаться из сложной ситуации:

— Вы, наверное, ехали из Линбурга? Что-то случилось с вашей машиной, я прав?

Явно довольный своей сообразительностью, он посмотрел на меня.

Мой мозг лихорадочно подыскивал достоверный ответ. Ни о каком Линбурге я слыхом не слыхивала, но с радостью ухватилась за его версию:

— Да, мы с другом ехали из Линбурга, но поругались по дороге — знаете, как это бывает. Слово за слово, скандал… В общем, он высадил меня.

Я придала своему лицу расстроенное выражение.

— Создатель, помилуй идиотов! Что за?.. Какой мужчина в здравом уме высадил бы девушку в лесу?

Я вошла в роль и воодушевилась, главное — хлопая глазами, не переиграть.

— Вообще-то он неплохой человек. Просто мы не поняли друг друга и…

— Вы еще защищаете его?

— Ну…

— Можете не рассказывать деталей. Хотите я помогу вам найти его и заехать кулаком по его наглой морде?

— Спасибо, — я вложила в свой ответ искреннюю благодарность, — пусть лучше катится… с миром.

— Добрая вы.

— Просто не люблю мстить.

— Хорошо, ваше право.

Я все еще дрожала — он заметил это.

— Включить дополнительное отопление?

— Да, пожалуйста.

Водитель протянул руку и повернул тумблер на приборной панели — из радиаторов тут же потекло спасительное тепло. Я с удовольствием вытянула вперед озябшие ноги и откинулась на сиденье.

— А как далеко до Канна?

— Отсюда километров восемьдесят. Вы поспите пока — ехать долго.

Я закрыла глаза и попыталась расслабиться. Меня все еще штормило от шока, от недавних эмоций, от сюрреалистичности происходящего. Передо мной дорога — дорога домой. А там… неизвестность. Слушая равномерный гул двигателя, я вспоминала побег и застрявший ключ, Ниссу, Эдварда, оставленную за спиной «спальню» и зарешеченные окна. У меня получилось? Ведь получилось?

В какой-то момент глаза начали слипаться, и я провалилась в беспокойную, полную странных видений дрему.

Поначалу мне снилось, что я все еще в Корпусе: лежу на кровати в ожидании Ниссы, но знаю, что она уже не вернется. И Эдвард, наклонившись надо мной, шепчет тихим голосом: «Сломали… Сломали еще одного. Скоро здесь все умрут и никого не останется. Только тени будут ходить по пустым коридорам и стонать. Дни и ночи напролет будут стонать тени замученных…»

Вдруг рот Эдварда начал чернеть, сам он побледнел, скукожился и через секунду рассыпался на моих глазах, словно пересохший пергамент.

Я вздрогнула, но не проснулась.

Палата исчезала, сон продолжился. В нем трехэтажное здание Корпуса тянуло ко мне черные щупальца, пытаясь ухватить за босую ногу, обутую в голубой тапок. Шурша и извиваясь, щупальца тянулись сквозь чахлые деревья, сминая траву и листья, подбираясь все ближе и ближе. Я слышала бешеный стук собственного сердца и понимала, что не успеваю спастись от приближающихся тварей. Рванув сквозь сухие деревья, я выскочила на дорогу, и щупальца пронзительно зашипели, обжегшись о бетонное покрытие. Голодные и жадные, они зловеще приподнялись над землей и теперь смотрели на меня с окраины дороги, не смея коснуться асфальтированного покрытия.

Я злорадно рассмеялась, и смех мой подхватило эхо, многократно усиливая его, превращая в демонический хохот.

— Вам не достать меня! Не достать! Валите к черту!

И вдруг Корпус заговорил. От его тихого голоса волосы на моей голове зашевелились, а ноги приросли к земле.

— Верни-и-ись… — шептал он тихо. — Если вернешься, все останутся живы, а если уйдешь, все погибнут…

Я проснулась — рывком вылетела из дремы и распахнула глаза.

Впереди мелькала все та же дорога, по обочинам неслись темные силуэты деревьев, ровно работал мотор.

«Кошмар. Мне просто приснился кошмар». Неудивительно после пережитого. Я чувствовала, как медленно и неохотно успокаивается пульс. Стараясь дышать глубоко, молча смотрела на черную ленту дороги и силилась избавиться от преследующих меня видений.

— Вам приснилось что-то плохое? — сочувственно покосился в мою сторону водитель.

— Что-то вроде того.

— Немудрено. Столько переживаний за один день. Мы уже проехали б лыпую часть пути, скоро въедем в Канн.

— Хорошо. Я и не думала, что спала так долго.

— Да нет, вы молодец. Сразу уснули, только вот стонали во сне, я уж хотел разбудить вас, но не решился.

— Ничего, все в порядке. Спасибо вам.

Мужчина кивнул и перевел взгляд на дорогу.

Какое-то время мы ехали в тишине, и я уже снова начала клевать носом, когда в моей голове раздался едва различимый шепот.

«Верни-и-ись…»

Я покрылась испариной и зачем-то огляделась по сторонам. Водитель молчал, погруженный в свои мысли; на заднем сиденье пусто.

И только я решила, что шепот мне примерещился, как тот вернулся вновь — на этот раз более отчетливый.

«Верни-и-ись… Здесь хорошо и спокойно. Тебя ждут».

Я резко тряхнула головой, пытаясь избавиться от наваждения, но тихие слова продолжали звучать в сознании.

Шепот усиливался, нарастал, в какой-то момент к одному голосу стали примешиваться другие — второй, третий, четвертый — все, как один, зловещие и мрачные. И вскоре уже целый хор шептал невнятные слова, повергая меня в смятение. Голова начала гудеть и раскалываться, по спине побежали холодные капли пота, лоб запульсировал от боли; я поднесла ладони к голове и с силой сжала виски.

«Я брежу. Что происходит?»

Ощущая, что начинаю паниковать, я беспрерывно терла пальцами переносицу, стараясь унять сводящий с ума шепот, — не помогало. Он не только усиливался, но и с каждой минутой менял эмоциональную окраску. Если вначале голоса просили, почти умоляли вернуться, то теперь они звучали жестко и напористо, ненавистное слово «вернись» переросло в приказ и слышалось четко, отрывисто, злобно.

Какое-то время я старалась не обращать на них внимания, но с каждой минутой делать это становилось все труднее. Теперь я уже не различала дорогу и деревья, мои глаза перестали видеть ветровое стекло, веки болезненно сжимались от каждого движения.

«Они ждут тебя. Верни-и-и-ись!»

Я почувствовала, как моя рука потянулась к двери, нащупала ручку и попыталась ее открыть.

«Что я делаю?!»

Я резко отдернула ладонь и прижала ее к колену. Вновь раздавшийся после этого шепот едва не заставил мою руку снова потянуться к двери. В этот момент я с ужасом осознала, что подтверждаются мои худшие опасения — голос не просто приказывал сделать что-то…

Он заставлял хотеть сделать это.

«Нужно что-то придумать. Торопись, иначе он заставит тебя вернуться!»

С трудом сдерживаясь от желания выпрыгнуть из машины на полном ходу, я отчаянно сцепила руки перед собой и начала выстраивать в голове кирпичную стену. Воображая, как кладу камень за камнем, я возводила ее все выше, пока перед моими глазами не возникла сплошная кирпичная кладка, занимающая все пространство сверху донизу.

Голоса притихли.

В сознании остался лишь легкий зуд и странное покалывающее ощущение, шепот на время умолк. Не полностью — я продолжала слышать его, но радовалась тому, что почти не различаю приказов.

Если стена рухнет, он накинется на меня вновь — чертова напасть! Откуда она только взялась? А ведь стена поможет ненадолго. Что представлять тогда? Безбрежный океан, космос, бункер?

— С вами все в порядке? — водитель наблюдал, как я растираю виски, и беспокоился.

— Да, все хорошо, просто побаливает голова.

— Ничего, держитесь, мы уже приехали в Канн. Скоро будете дома.

Из-за борьбы с чужими голосами я не заметила, как мы въехали в город. Теперь вместо привычных деревьев по сторонам плыли темные здания пригородных складов и магазинов. Впервые за все это время я подумала, что дома мне появляться нельзя. Если за мной пустят погоню, то в первую очередь меня попробуют найти именно там.

«Исключено. Тогда куда?»

Вымотанная и обессилевшая, я продолжала терзать уставший разум. И тут вспомнила про Лайзу.

— У вас есть телефон? Мне очень нужно позвонить. Мой остался в сумочке, там, в машине…

— О чем речь! Берите. — Мужчина полез во внутренний карман и протянул мне черную трубку.

Слушая долгие гудки, я молилась, чтобы подруга оказалась дома.

— Алло, — наконец раздался ее сонный голос, и я облегченно вздохнула.

— Лайза, это я, Элли.

— Элли! — встрепенулась она. — Где ты была? Где ты… есть?

— Лайза, пожалуйста, будь сейчас дома. Слышишь? Обязательно будь дома, я скоро приеду.

И я отключила трубку.

— Вы могли бы меня довезти до угла Пятьдесят второй авеню? — обратилась я к водителю. — Я заплачу вам сразу, как только увижу подругу…

— Даже не говорите о деньгах. Я все равно не смог бы оставить вас там на дороге.

— Но…

— Никаких денег, я сказал. Вы и так достаточно натерпелись сегодня. Позвольте хотя бы мне проявить благородство.

— Спасибо.

То было одно из самых искренних сказанных за всю мою жизнь «спасибо».

Все то время, пока мы ехали к дому Лайзы, я отчаянно удерживала в воображении кирпичную стену. Но, несмотря на мои усилия, она вздрагивала и крошилась под напором с обратной стороны. Голоса бесновались, усиливали давление, и я поняла, что вскоре они разрушат ее окончательно.

«Сколько времени я смогу держаться? Пять минут, десять? Вряд ли больше. И что со мной будет, когда стена рухнет? Неужели ноги понесут меня обратно к Корпусу?»

Вероятно, так оно и будет.

«Только не это!»

От этой мысли меня затошнило.

«Что же вы со мной сделали, уроды?»

Голубой седан «Аллюра» уехал; я зашагала к подъезду.

Входная дверь распахнулась сразу после звонка, Лайза уже ждала в прихожей.

— Элли!

Я шагнула мимо нее в квартиру и встала посреди комнаты.

— Что с тобой, Элли? Ты… ты очень плохо выглядишь. И почему на тебе такая странная одежда?

Я подняла раскалывающуюся на части голову и хрипло попросила:

— Найди мне сенсора.

— Что? О чем ты говоришь? Кого тебе найти? — глаза подруги расширились от удивления, она смотрела на меня, открывая и закрывая рот.

Чувствуя, что не могу больше стоять, я медленно опустилась на пол и закрыла лицо руками.

Стена. Нужно не дать стене рухнуть.

— Сенсора, Лайза… Быстрее.

Лежа на полу, я корчилась от боли.

Стараясь не поддаваться голосам, я мертвой хваткой вцепилась в ножку дивана и не позволяла себе двигаться.

«Я не вернусь туда, нет! — орала я мысленно. — Отвалите от меня, отпустите!»

Но голосам было наплевать на мои крики — они тянули назад, подобно черным щупальцам из сна, невзирая на выстроенную мной стену, которая к тому моменту почти разрушилась под их натиском. Все попытки выстроить новую, чтобы хоть как-то заглушить этот зловещий зов, проваливались, не успев начаться.

Я не знала, сколько прошло времени, прежде чем хлопнула входная дверь и с улицы вошла Лайза. Следом за ней в комнату шагнул высокий лысый мужчина, глаза которого были скрыты за темными стеклами очков.

— Вот она! — Лайза указала в мою сторону, и через пару секунд сильные руки подхватили меня с пола и усадили на стул.

— Кто ты такая? — резко спросил мужчина. — Почему ты решила, что тебе нужен сенсор?

— Голоса, — прохрипела я сипло, — что-то не так с моей головой.

— Кто-то вмешивался в твою голову? Что ты помнишь?

— Ничего. Я ничего не помню…

— Смотри на меня, — приказал незнакомец и быстро снял солнцезащитные очки.

Когда я подняла голову, то в первую секунду застыла, потому что его радужки оказались невероятного оранжевого цвета. Их скорее можно было назвать янтарными или желтовато-коричневыми, но суть оставалась прежней — никогда прежде я не встречала у людей подобного оттенка, подходящего скорее для хищного зверья, нежели для человека.

— Смотри на меня и не моргай. — Он крепко сжал мое лицо ладонями.

Я распахнула глаза и почувствовала, как медленно погружаюсь во вращающийся омут из оранжевых бликов и ярких пятен. Поначалу ничего не происходило, но потом появилось неприятное ощущение, что кто-то шаг за шагом пробирается в мою голову, насильно раздвигает заслон из мыслей, проникая сквозь глубокие слои в центр мозга — в ядро, где формировался шепот.

Некоторое время мужчина «копался» в моем сознании, как электрик копается в забарахлившем радиоприемнике, затем резко оторвал взгляд и откинулся на спинку стула.

Комната плавно прокрутилась перед моими глазами и застыла на месте.

— Ты хоть знаешь, что ты сделала? — тихо спросил найденный Лайзой сенсор. Лицо его побледнело, губы сжались, лысина блестела. — Ты понимаешь, откуда ты сбежала?

Я вздрогнула и отвернулась.

Он все узнал. Конечно, он же сенсор… И что теперь — сдаст Комиссии?

Навалился страх. Не желая затягивать ситуацию, я довольно резко спросила:

— И что теперь, сдадите меня назад?

Лысый молча буравил меня янтарными глазами. Не выдержав его взгляда, я потупилась, сжалась.

— Что со мной? Почему я слышу этот шепот, эти дурацкие голоса? Они зовут, нет, они приказывают мне вернуться. Почему?

Сенсор кивнул, но снова промолчал. И лишь спустя длинную паузу пояснил:

— Нам предстоит долгий и очень серьезный разговор. Как тебя зовут?

— Эллион.

— Мое имя Линдер. Так вот слушай, Эллион. То, что ты слышишь, — это ловушка. Из Корпуса невозможно сбежать. Теперь ты понимаешь почему?

По моей спине прополз холодок.

— Тебе ведь удалось сбежать, и я готов поспорить, что особых трудностей у тебя не возникло. Так?

Я кивнула.

«Так вот почему главные ворота не охранялись…»

Сенсор вторил моим мыслям:

— Корпус оттого и не охраняется — зачем им? Когда в отделение поступает новый заключенный, местные «доктора» в первый же день кладут его на стол и «впаивают» в мозги хитрую схему, психологическую ловушку. И все для того, чтобы человек, если уж он решит бежать, не смог провести долгое время на свободе, мучаясь от ужасных болей и постоянных голосов. Как ты теперь.

Я услышала, как Лайза, все это время стоявшая рядом, потрясенно выдохнула и опустилась на диван. Линдер продолжал говорить:

— Голоса будут звать тебя назад, постоянно усиливая давление на психику, пока ты не сломаешься окончательно и не отдашь все на свете, лишь бы оказаться в Корпусе как можно скорее.

— А они зависят от моей удаленности от Корпуса?

Внутри росла паника. Хуже — внутри росло отчаяние, что однажды я сдамся. А если так, то все зря.

— Никак. Ты можешь находиться прямо за его оградой или на расстоянии в тысячу километров — все едино.

— Почему я не помню, что со мной что-то делали? Как клали на стол, «впаивали» эту схему?

Гость усмехнулся.

— Потому что на этих воспоминаниях сейчас стоит внутренний экран. Хочешь, я его сниму, и ты все вспомнишь?

— Нет, — я помотала головой и содрогнулась — мне и без того хватало кошмарных воспоминаний, чтобы добавлять к ним еще одно.

Какое-то время я смотрела в пол, затем медленно подняла голову и с робкой надеждой спросила:

— А вы можете убрать эту лову…

— Нет, — обрубил он меня на полуслове. — Даже если бы и мог, не стал бы. Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем на моем пороге появится Комиссия? К тому же сделать это могут только работники Корпуса либо высококвалифицированные узкие специалисты из самой Комиссии. У меня нет таких навыков, извини.

Я подавленно молчала.

— Что же мне делать?

Линдер сочувственно покачал головой.

— Возвращалась бы ты в Корпус, пока не поздно…

— Нет!

— Они примут тебя назад, может быть, накажут, но не убьют.

— Я не хочу в Корпус.

— У тебя нет другого выбора!

Есть. Должен быть!

Мне живо представилось, что я снова лежу на жесткой кровати, а рядом Нисса и Эдвард. Конечно, если Эдвард еще жив. И они оба равнодушно смотрят в потолок.

— Нет… — Мой подбородок затрясся. — Я не могу, не должна.

— Можешь. И должна.

— Кому должна?

— Я просто еще не сказал тебе всего.

— Нет. Не могу… обратно. Всего?

Я словно очнулась. О чем он говорит? Точнее, не говорит?

— О чем еще вы мне не сказали? Я… я буду ему противиться… зову.

Голос Линдера стал жестким, как камень.

— Я не видел людей, которые бы могли противиться ему более двух суток. Согласен, временами тебе будет становиться легче, голоса временно утихнут, и тебе покажется, что они ушли. Но это не так. Возвращайся.

— Да не могу я!

— Почему ты так категорична? Там плохо, но там ты выживешь!

— Потому что я невиновна! — выкрикнула я, не замечая, что мой голос срывается.

В комнате повисла тишина. Я увидела, как широкая бровь на лице сенсора приподнялась, выражая недоверие, и мгновенно вскипела.

— Мне все равно, верите вы или нет, но туда я больше не вернусь! Хватит! Лучше я буду умирать здесь, чем медленно превращаться в идиота там.

— Вот именно — умирать. Это как раз то, о чем я тебе еще не сказал. — Он, прищурившись, смотрел на меня. — Хочешь узнать правду? Вот тебе правда: начиная от этого момента у тебя в запасе только пятнадцать дней. Пятнадцать дней, поняла? По истечении этого срока, если ты не вернешься в Корпус, ты умрешь, ловушка убьет тебя. Потому что именно так она устроена. Довольна?

От испытанного шока я какое-то время не могла вымолвить ни слова — превратилась в бледную статую. Мой мозг отказывался воспринимать полученную информацию, руки тряслись, а взгляд буравил сидящего напротив человека.

Он ведь шутит? Хотелось бы, но сенсор, похоже, не шутил.

— У тебя есть сигарета? — хрипло спросила я, удивленная своим собственным вопросом и тем, что неожиданно перешла с ним на «ты». Я курила всего три раза в жизни, но, видимо, настал момент, чтобы сделать это в четвертый раз.

— Есть. — Мне протянули и сигарету, и зажигалку.

Забыв о том, что хорошо бы спросить разрешения у Лайзы, забыв о самой Лайзе, я подошла к занавеске, отодвинула ее и открыла форточку.

Стоя у окна, подумала, что моя жизнь изменилась гораздо сильнее, чем я предполагала. Сизый дым тонкой струйкой тянулся наружу, растворяясь в предрассветных сумерках.

Что же дальше? Или это все? Какая может быть борьба, когда у тебя в запасе пятнадцать дней, зачем она? Получается, снова в Корпус? Жить там целый год? Минимум год, а то ведь за побег впаяют новый срок.

А если я не вернусь, то умру. Прекрасный выбор, не правда ли?

Болело сердце, болела голова, болели от непролитых слез веки.

«Что лучше? Пятнадцать дней на свободе или триста шестьдесят дней в Корпусе?» Задаваясь этим вопросом, я уже знала на него ответ. Осталось потушить сигарету и кое о чем спросить. Я вернулась на стул.

— Линдер, у меня пара вопросов.

— Задавай.

— Если в моей голове уже стоит ловушка, значит, преследовать меня не будут?

— Нет, они уже все сделали. Теперь им все равно, что именно ты выберешь.

— Хорошо. — Прежде чем вновь раскрыть рот, я помолчала. — А ты можешь заглушить голоса?

Несколько долгих секунд мужчина размышлял и буравил меня взглядом, пытаясь разгадать мои намерения.

— Но ты все равно умрешь…

— Я знаю. — Неужели я так быстро смирилась? — Так можешь или нет?

— Да, приглушить их я могу.

Впервые за все время нашего разговора я испытала облегчение.

— И я перестану слышать «зов»?

— Слышать — да. Чувствовать его затылком все равно будешь.

— Но он не будет влиять на мою волю?

— Почти нет.

Я поерзала на стуле и приняла удобное положение. На меня смотрели как на идиотку.

— Ты… ты хочешь, чтобы я это сделал?

— Да.

— Приняла окончательное решение?

— Точно.

— А хватит ли у тебя денег, чтобы оплатить мои услуги?

— Хватит, — обронила я коротко. — У меня достаточно денег, приступай.

 

Глава 4

Начиная с того дня, который Рен провел в баре Pools&Guns, он пил три дня — жестко, беспробудно, не просыхая.

Многочисленные запасы спиртного в баре кабинета закончились в тот же вечер, и пустые бутылки так и стояли на столе и подоконнике, несколько валялось на полу, одна закатилась под кровать.

Антонио молча приносил в кабинет все новые упаковки с алкоголем, ставил их на стол и, глядя на лежавшего в кресле Рена, укоризненно качал головой. Затем, не говоря ни слова, он выходил из комнаты, чтобы через сутки снова вернуться с новой порцией яда, что теперь безостановочно вливал в себя его хозяин.

Иногда Рен просыпался, несколько минут смотрел на стены и потолок, не мог вспомнить — кто он и что здесь делает, затем его покрасневшие глаза натыкались на стоявшие на столе бутылки, и все повторялось по кругу.

В одно из таких пробуждений он внезапно обнаружил перед собой Дрейка.

— Декстер, что происходит? — жестко спросил тот.

С трудом разлепив губы, Рен сумел выдавить из себя лишь короткое:

— Дрейк?

Затертая алкогольной дымкой память мешала понять, почему видеть лицо начальника было неприятно, но Декстер отчетливо почувствовал, как звенящую от боли голову наполняет злость.

— Рен, в чем дело? Я не припомню, чтобы видел тебя в таком состоянии раньше.

Подчиненный неуверенно поднялся с кресла, потряс головой и, присев на краешек стола, в упор посмотрел на начальника.

— А я тебе что-то должен?

Представитель Комиссии нахмурился. Он уже четвертый год работал с Реном и знал его как ответственного, исполнительного, знающего себе цену профессионала. Всю грязную работу тот проделывал холодно, всегда умел отстраниться от эмоций, никогда не допускал потери контроля над ситуацией, даже если та была более чем сложной. Что же произошло теперь? Какая муха его укусила? В последнем ответе Дрейк уловил непривычные интонации и тут же напрягся. Что это было — презрение?

Будучи хорошим психоаналитиком, он примирительно произнес:

— Нет, Декстер, ты мне ничего не должен. Я просто заглянул посмотреть, как у тебя дела.

— Отлично, — отрезал тот зло и закурил.

Дрейк нахмурился сильнее.

— Может, скажешь, что заставило тебя пить трое суток подряд?

— У меня выходные, не так ли?

— Да, последнее задание ты выполнил блестяще. Новой работы пока нет, но она может появиться в любой момент, ты это знаешь.

Упрек, прозвучавший в последней фразе, лишь разжег подступающую ненависть.

— Когда появится новая работа, я буду готов выполнить ее. Ты тоже это знаешь.

И Декстер усмехнулся, почувствовав секундную растерянность начальника.

— Вообще-то я пришел сюда как друг, а не как враг, и не собираюсь читать тебе нотации. Но намекнуть на то, что происходит, ты можешь? Проявить, скажем, долю уважения.

— Если уж ты пришел ко мне в гости, скажи, друг, что вы сделали с Эллион? Какой приговор она получила?

Ага, вот, значит, где собака зарыта — Дрейк недобро прищурился.

— Приговор Комиссии не разглашается и обсуждению не подлежит.

— Да я не собираюсь его оспаривать, просто хочу знать, какой именно приговор ей вынесли? — Рен начал медленно закипать. Он и сам не до конца понимал, зачем спрашивает об этом, но остановиться уже не мог.

— Я не могу тебе этого сказать.

— Да ну? Не можешь проявить «долю уважения»?

— Декстер!

— Что — Декстер? Сначала «друг», теперь вдруг не «друг»? Быстро ты меняешь позиции!

Лицо начальника приобрело зловещее выражение, челюсти сжались, а глаза потемнели от гнева.

— Поосторожней с субординацией! А не то я…

— Что ты?

Они за секунду превратились во врагов.

— Не вынуждай меня пересматривать свое отношение к тебе. Ты — ассасин, черт возьми! Ты лучший киллер во всем Канне, твое тело — совершенное оружие, твои ткани регенерируют в двенадцать раз быстрее, чем у обычного человека. Твоя голова — совершенный компьютер с огромной вычислительной мощностью. Что стало с твоим хладнокровным сердцем? Скажи мне, а?

Рен впервые слышал, чтобы Дрейк кричал.

Любой представитель Комиссии славился непревзойденным контролем над эмоциональностью, но в этот раз Дрейк разрушил общепринятые мифы о вечной холодности и бесчеловечности, окончательно утратив какое-либо сходство с бездушным роботом.

— Что тебя с ней связывает, а-а-а? — гость кое-как взял себя в руки, успокоился.

— Ничего. Не знаю. Я должен разобраться с этим сам.

— Вот и разберись для начала. Только пообещай мне не гробить себя так глупо, как сейчас. Завязывай с выпивкой.

Серо-голубые глаза, обрамленные сеточкой лопнувших сосудов, мигнули.

Представитель Комиссии уже взялся за дверную ручку, когда услышал странный вопрос:

— Мне нужно разрешение, чтобы «копать» под Марка Стэндэда. Я хочу знать о нем все.

— Зачем тебе Стэндэд?

— Нужен.

— Ну, если нужен… — Всегда лучше пойти на некоторые уступки, чтобы иметь возможность вовремя надавить. — Тогда считай, что ты его получил.

Начальник распахнул дверь и вышел в коридор.

После ухода Дрейка Рен долго сидел в кресле, смотрел на гору пустых и полных бутылок и размышлял о собственной жизни. Что с ним происходит? В какой момент он потерял себя и начал топить тоску и безысходность в алкоголе? Действительно, что случилось с его хваленой выдержкой и самоконтролем?

Наверное, он потерял и это тоже.

Раньше подобная мысль разозлила бы его, заставила почувствовать уязвимость, скрутила бы стальным канатом, призывая исправить ситуацию немедленно.

Но то было раньше. Теперь он чувствовал лишь опустошение.

Внутри не осталось ничего, ради чего бы стоило бороться. Жизнь треснула как разбитый стакан, и отрицать очевидное не имело смысла. Хуже всего, что ничего не хотелось менять — хотелось просто сидеть и молчать, смотреть в одну точку на безмолвной стене и слушать пустоту. Только она стала для него теперь одновременно и вопросом, и ответом.

В какой-то момент он понял странную вещь — все это случилось не сейчас, не вчера и даже не неделю назад. Его жизнь пошла под откос, сбившись с привычного ритма, когда он впервые повстречал Элли. Если раньше его голова поражала холодной логикой, организм работал как часы, а эмоции были намертво закованы в стальную клетку, то с тех пор, как она пришла, все начало крениться и разваливаться на части. Исчезла логичность, хладнокровие, контроль. Вернулись эмоции…

Этот факт разозлил и напугал его тогда, заставил запаниковать. Он заметался из стороны в сторону, как раненый тигр, все пытался вернуть стойкость и выдержку, обрести равновесие, заставить жизнь войти в прежнее русло — тщетно. Тогда же он ошибочно решил, что разрыв с Элли — то средство, которое вылечит его от беспокойства.

Не вылечило.

Он оттолкнул ее, прогнал, думал, что избавился, — не избавился. Он ошибся и теперь знал это наверняка.

Эллион, Эллион… К моменту ее ухода что-то уже изменилось в нем самом, но он — слепой дурак — все противился этой мысли. Не хотел видеть, как рушится мир, не мог допустить даже мысли о грядущих изменениях…

Что ж. Теперь Элли нет.

И можно спокойно заниматься восстановлением самоконтроля, заталкивать эмоции обратно в клетку, натягивать холодную маску…

Вот только не хотелось. Он слишком долго так жил, и жизнь эта — пресная и скучная — давно опостылела ему. Сердце проснулось и желало другого — радости и смеха, тепла и счастья, понимания и ласки…

Сердце хотело Элли назад — лишь теперь он нашел в себе силы в этом признаться. В том, что больше всего на свете желал вернуть ее, приласкать, отогреть, защитить. Укрыть от враждебного мира и той боли, которую причинил когда-то сам.

Поздно. Эллион больше нет, и он не знает, где ее искать. Спросить об этом друга-охотника — мужчину, способного выследить человека на расстоянии? Но тогда Дрейк накажет их обоих, а подставлять Мака Аллертона Рен ни в коем случае не желал — разберется сам.

Черт, почему же он не дал ей объясниться? Ведь она пыталась что-то сказать, все твердила, что невиновна, — он не поверил, заткнул ей рот. Не хотел слышать, боялся слышать.

Дурак.

А теперь чувствовал себя как раненый пес, выброшенный на свалку и воющий на луну от беспомощности. Он хотел, мечтал выслушать ее теперь — молился, чтобы время повернуло вспять, ибо сердце робко надеялось узнать «другую» правду. Ту, в которой Элли продолжала любить его, а не была циничной женщиной, с легкостью и безразличием заманившей его в опасные сети.

Кем же Элли приходилась Стэндэду — коллегой, партнером, любовницей? Всякий раз, приходя в голову, эта мысль заставляла его сжимать кулаки.

Почему она так легко согласилась помочь Марку претворить в жизнь его смертоносный план? И согласилась ли? Может быть, ее принудили?

Вопросы возникали и множились, а вот ответы не приходили. Мозг наконец-то проснулся от длительного бездействия и начал анализировать детали, вспоминать ситуацию. Мысли потекли ровно, заработала память, перед глазами замелькали картинки — крики охранников, выстрелы, боль от пули в плече, Элли, хрипящая «Это не то, что ты думаешь…».

А он тогда не думал. Не мог думать.

Рен откинулся в кресле и попытался остановить поток видений, услужливо предоставленный воображением — все это он перебирал в голове уже тысячу раз. Информация, которую он имел, четко указывала на заговор. Вопрос лишь в том — был ли он? Или же Декстер принимал мнимое за явное?

И что произошло в здании «Стэндэд Компани» на самом деле?

Теперь, когда алкогольная дымка больше не мешала трезво оценивать происходящее, когда желание знать правду стало непреодолимым, а сердце перестало надрывно болеть от жалости к самому себе, он впервые за все это время решил действовать.

Предала его Элли или нет?

Если да, он найдет в себе силы заглушить душевную тоску, если нет — вернет ее назад. И плевать, что Дрейк нем как рыба, плевать, если придется действовать в одиночку, и плевать, что придется идти против Комиссии…

Рен поднялся с кресла и кликнул Антонио.

— Слушаю вас, гайль? — тот появился в дверях через минуту.

— Антонио, ты мог бы помочь мне с уборкой кабинета?

— Выкинуть бутылки и прочее? — На усатом лице расплылась довольная улыбка. — С удовольствием!

В течение всей следующей недели Рен занимался поисками информации о «Стэндэд Компани». Кто такой Марк, чем занимается на самом деле? Если в этой корпорации существовала хоть одна тайна, Декстер был полон решимости ее отыскать.

Он не останавливался ни на минуту. Бесконечно листал документы по финансовой отчетности, открывал и закрывал бухгалтерские файлы, пересматривал часы видеоматериалов из холлов и кабинетов, бесконечно слушал разговоры служащих и посетителей.

К концу второго дня Рен уже поименно знал всех клиентов, партнеров, поставщиков и даже врагов финансовой империи Стэндэда. К концу пятого помнил в лицо всех сотрудников. К вечеру седьмого выяснил полную биографию директора начиная с его переезда в Канн.

И ничего.

Ничего, что указывало бы на его нелегальную деятельность: ни теневого бизнеса, ни крупных нарушений, ни даже мелких штрафов. По всему выходило, что Стэндэд чист как стеклышко.

Тупик. Неожиданно и неприятно.

Рен медленно водил карандашом по листу бумаги и в сотый раз мысленно возвращался к тому вечеру, когда убил на пустынной улице семерых человек. Проезжая мимо высотных офисов, он наткнулся на них случайно. Его внимание сразу привлекло подозрительное поведение: одетые во все темное, они, разбившись на две группы, стояли возле автомобилей. Один — невысокий и коренастый — сжимал в руке белый пластиковый пакет, возмущенно жестикулируя. Другой, стоящий напротив, держал большой сейф-чемодан и недоверчиво слушал. Казалось, группы вот-вот начнут между собой драку.

Для Рена не составило труда понять, что на его глазах проходит сделка по торговле наркотиками, в которой обе стороны никак не могут договориться не то о цене, не то о качестве продукта. Законы Канна строго запрещали подобный вид деятельности, и по разрешению Комиссии Рен имел полное право казнить нарушителей на месте. Что он, собственно, и сделал. Тот случай был далеко не первым и, скорее всего, не последним. Возможно, Рен вскоре забыл бы о нем, если бы не два момента.

Первый: после того, как он расправился с наркоторговцами, Декстер выяснил, что трое из присутствующих являлись работниками «Стэндэд Компани». Это послужило причиной начать дальнейшее расследование против финансовой империи Марка и подозревать его в проведении незаконных операций под прикрытием легальной деятельности компании.

Второй: как получилось, что именно на эту драку случайно наткнулась Элли? И случайно ли?

Может, она шла на встречу с наркодельцами? Собиралась участвовать в сделке, и если так, то какая роль ей отводилась?

И могла ли она действительно оказаться случайным свидетелем?

Слишком много странных совпадений.

А после — звонок из «Стэндэд Компани» с предложением о работе над витражом. Загадка.

Стрельбу в здании Марк сумел объяснить Комиссии очень просто: частная собственность, вход на территорию с оружием, нападение на охрану и самозащита.

Все. И «теоретически» он оказался прав.

Рен, увидев, что в него целятся из пистолетов, моментально открыл огонь на поражение, что впоследствии сняло со Стэндэда всякую вину, так как действия охранников расценили как самозащиту. Комиссия не нашла к чему придраться, даже для денежного штрафа оснований не нашлось, Марк оказался чист перед законом.

Рен прикрыл глаза и устало потер лоб.

И все равно — связь Марка и Элли существовала, не так ли? Но он никак не мог найти объединяющую их нить. Где хоть один-единственный факт, подтверждающий их предыдущее знакомство? Где встречи, звонки, переписки? Почему нет ничего, указывающего на личные или деловые взаимоотношения? Что он упустил, где просчитался? А если не просчитался, то в каком направлении двигаться дальше?

Еще целый час он бился над решением этой задачи, пока хождение по кругу окончательно не измотало его. Тогда Декстер откинулся на спинку стула и спустя какое-то время пришел к заключению, что пора менять тактику. Тайное расследование не принесло результатов, и значит, придется действовать открыто — других вариантов нет. Достал телефонный справочник, нашел целый список телефонов, относящийся к корпорации Стэндэда, выбрал приемную секретаря и принялся набирать номер.

Пришла пора навестить Марка лично.

* * *

Просыпалась я под беспрерывные всхлипы. Открыла глаза, увидела сидящую на постели Лайзу и смятый платок в ее руках.

— Ты чего? — прошептала хрипло. Почему-то хотелось кашлять.

— Элли, что теперь будет? Как такое могло случиться? Я искала тебя, звонила на работу, бегала по всем друзьям, но тебя как будто и след простыл. А потом ты звонишь ночью, просишь найти сенсора и вся бледная, встрепанная, поникшая…

Она громко разрыдалась и прикрыла губы платком.

— Ну, перестань…

Глаза ярко-синие, а во взгляде жалость.

— Как перестать, Элли? Что за голоса, что за Корпус? Что с тобой вообще сделали? Почему Линдер сказал, что тебе осталось жить пятнадцать дней? Не хочу так, слышишь? Не хочу…

Я вздохнула.

Что я могла на это ответить? Как утешить кого-то, когда хочешь услышать слова утешения сам? Как закрыть внутреннюю пустоту и не думать о смерти, которая уже стоит на пороге, ожидая подходящего момента, чтобы войти?

И Лайза мне помочь не могла, как не мог помочь никто другой. Теперь наедине со своим горем я одна — оно и я, лицом к лицу. И незачем плакать кому-то еще.

— Лайза, перестань, ладно? Может быть, все еще наладится.

Врала и сама не верила в это.

— Ты все еще слышишь голоса?

Я прислушалась к внутренним ощущениям — тихо. Голова тяжелая, но пустая, изматывающий шепот исчез.

— Нет, почти не слышу. Только голова тяжелая.

Подруга промокнула уголки глаз и поднялась с кровати.

— Сейчас я заварю чай, и ты мне все расскажешь. С самого начала, поняла? Я хочу знать все…

— Хорошо. — Я закрыла глаза и откинулась на подушки. — Расскажу тебе все.

Спустя четверть часа я закончила говорить, и мы сидели на кухне молча — подавленные и тихие, разделившие горе на двоих. Говорят: излей душу — и станет легче, но легче не стало — ни мне, ни Лайзе.

— Что ты собираешься делать? Найти этого Рена и заставить его выслушать тебя?

Предложение не радовало.

— Не знаю пока, мне надо подумать. Я пойду, наверное, Лай. — После рассказа воспоминания с новой силой обрушились на меня. Перед глазами всплыл Корпус, Нисса, Эдвард. Затем Линдер и его слова «Ты все равно умрешь», от которых на душе стало темно, как в склепе. Я почти наяву почувствовала запах земли, в которую мне скоро предстояло лечь.

«Так не должно было случиться».

Я подавила приступ отчаяния, оттолкнула от себя неприятные мысли и поднялась со стула.

— Хочу домой — посидеть, подумать. Мне нужно определиться, как быть дальше. Лайза, ты пока не звони мне, не приходи, ладно? Я должна сама. Сама.

— Элли…

Из ее глаз тут же брызнули слезы; я отвернулась и пошла к двери, опасаясь, что если не уйду сейчас, то разревусь тоже. Но так нельзя. Больше нельзя терять ни минуты, у меня и так осталось слишком мало времени.

Задержавшись у порога, я оглянулась и тихо попросила:

— Ты прости меня, ладно? Я правда… должна сама. Если у меня получится, то мы еще долго будем вместе, а если нет… — Я помолчала, ожидая, когда в горле рассосется ком. — Лай, если я не увижу тебя снова, то ты просто знай, что я тебя люблю. И спасибо тебе за все.

Укутавшись в Ниссино пальто, я вышла на улицу. За спиной продолжали раздаваться зажатые тонкой тканью платка всхлипы.

«Прости, что впутала тебя в это, подруга. Прости».

Реши я остаться у Лайзы еще хотя бы на час, то непременно начала бы жалеть себя.

Что может быть хуже бесполезной жалости, мешающей оценить ситуацию? Жалость накидывает теплое уютное покрывало, согревает и размягчает, укутывает доброй заботой, заставляет зациклиться на себе самом и на своих бедах. Но она не помогает найти выход.

И потому мне противопоказана.

Со мной случилась странная метаморфоза.

Вернувшись домой, я села в любимое кресло и сразу принялась составлять список дел на оставшиеся пятнадцать дней. Поначалу я боялась, что как только увижу родные стены, сразу расклеюсь и начну рыдать, но этого не произошло. Переступая порог квартиры, я чутко прислушивалась к внутренним ощущениям, ожидая взрыва эмоций в виде нахлынувших воспоминаний о прошлой жизни и истерик, что былого уже не вернуть.

Но знакомые стены показались мне тусклыми и безликими. Я осматривала собственную квартиру равнодушно, будто зашла в чужой дом, где меня никогда не любили и откуда было не жаль уходить навсегда.

«Потому что у меня больше нет дома. Он мне не нужен».

Я стояла и смотрела на все без сожаления и печали, как смотрит больной, потерявший память и оттого не испытывающий боли.

В моей голове было пусто, а в душе темно и тихо. Корпус все-таки убил меня. Он сделал это еще до того, как я навечно закрыла глаза, оставив право смотреть на то, как живут другие, целых пятнадцать дней. Долгих пятнадцать дней. Самых коротких пятнадцать дней.

«Что ж… что есть, то есть».

Я сбросила пальто, вымыла руки и села в кресло. Передо мной лежали чистый лист бумаги и ручка. Именно ею я определю себе расписание «на всю оставшуюся жизнь».

От этой мысли я усмехнулась.

«Действительно идиотизм. Кто-нибудь мог подумать, что я доживу до такого, а? Харт, ты мог, например? Нет? Вот и я нет…» — зачем-то мысленно обратилась я к своему начальнику.

Ручка торопливо бегала по листу, выводя буквы синими чернилами.

Настрочив несколько пунктов, я откинулась в кресле и посмотрела в окно. В памяти всплыло красивое лицо с серо-голубыми глазами.

Рен.

«Где ты сейчас, что делаешь? Занят очередным важным делом по поимке злоумышленников? Ты, поди, и думать забыл, что есть на свете такая вот Элли, которая из-за тебя теперь составляет чертов план судьбы…»

Судьба.

А такой ли она должна быть? Действительно ли мне осталось пятнадцать дней и ничего уже не изменить?

Я нахмурилась. Откуда-то появилась слабая надежда, что исход может быть другим.

«Значит, я еще не полностью умерла, раз думаю об этом».

«Что ж, думай, — согласился внутренний голос, — если не найдешь выхода, то хоть перестанешь казнить себя, что ничего для этого не делала».

И я откинула прочь черное облако, кружившее надо мной с момента оглашения Линдером приговора, впервые разрешила себе размышлять в этом направлении — в направлении спасения.

Итак, что я могу сделать?

Первое и самое важное — это доказать свою невиновность. Только в этом случае с меня, возможно, снимут обвинение и избавят от ловушки. Но кто мне может в этом помочь — Рен? Прийти и голословно доказывать ему, что он был не прав? Мало шансов. Тогда кто? Кто еще знает о том, что я не участвовала в заговоре?

«Марк! — осененная этой нехитрой мыслью, я подпрыгнула в кресле. — Точно, Марк! Как же я сразу о нем не подумала?»

Теперь, когда надежда разгорелась ярче, а сердце оживленно забилось, я начала лихорадочно соображать, как убедить Стэндэда встать на мою защиту и выступить с заявлением перед Комиссией. Захочет ли он? Пойдет ли на этот шаг ради человека, с которым знаком всего несколько дней?

Этого я не знала, но ведь попытка не пытка? Нужно его хотя бы найти и поговорить, а уже потом думать, что делать в случае отказа.

Подскочив с кресла, чтобы найти телефонный справочник, я заметила лежащее рядом пальто и застыла на месте — записка!

Я вновь вспомнила о данном Ниссе обещании и застыла в нерешительности: что сделать первым — найти Марка или отвезти записку?

«Отвезти записку, — подсказала совесть, — ведь именно Нисса помогла мне бежать, рисковала ради этого своей жизнью, надеялась, верила, что я не обману».

Расстроившаяся, но не потерявшая решимости довести до конца оба дела, я протянула руку к карману и нащупала маленький листок. Вытащила его, развернула и вчиталась в написанный мелкими буквами адрес.

«86025, Минбург, Филлинтон Авеню, 26, Герберту Дону».

Минбург?!

С самого начала я была уверена, что знакомый Ниссы находится в Канне. Выяснилось, что я ошиблась, — вот незадача.

Дорожный атлас нашелся в шкафу; ведя пальцем по разноцветным линиям, я выискивала нужный город.

«Ага! Вот и ты».

Я уперлась взглядом в черные буквы рядом с крошечной точкой, затем прикинула расстояние, с ужасом присвистнула и медленно отложила карту.

— Полторы тысячи километров…

Создатель, помоги мне! Даже если сидеть за рулем по восемь часов в сутки, то я буду там в лучшем случае через два-три дня.

Три дня туда, три дня обратно. Я задумалась. Хватит ли мне оставшихся дней для того, чтобы осуществить вторую часть «жизненного» плана?

Дилемма.

Может, просто запечатать записку в конверт и отправить почтой? Но следом мелькнула мысль, которая меня ужаснула: а что, если Комиссия просматривает пересылаемые сообщения? Тогда они узнают про Ниссу, про мой побег, про все. Мистер Дон никогда не получит весточку от Ниссы, а мы обе с ней, скорее всего, схлопочем по дополнительному сроку — не вариант.

Получается, я должна везти записку лично.

«Эх, Нисса, забыла ты упомянуть, что твой знакомый живет у черта на куличках, а зря». Но ведь она не знала о ловушке, не знала о сроке «живучести» в две недели, а потому и не беспокоилась — думала, у меня в запасе вечность. Да, думала — я тоже так думала.

Но обещания нужно выполнять, и это значит, что я поеду в Минбург, найду Дона и передам ему заветный клочок бумажки.

«Если дорога отнимет шесть дней, у меня в запасе останется еще девять, их должно хватить».

Наверное. Выбора нет все равно.

Я вернулась к полке, отыскала телефонный справочник и принялась бороздить ряд телефонных номеров в рубрике «Прокат автомобилей».

«И чего я не купила этот „Мустанг“ раньше? Теперь не парилась бы… Вот только какой смысл сетовать на это теперь?»

Набрав первый попавшийся номер, я принялась слушать в трубке длинные гудки.

— Алло, салон продажи и проката подержанных автомобилей «У Тони», — произнес приятный женский голос. — Чем я могу вам помочь?

— Здравствуйте, машиной. Подскажите, пожалуйста, стоимость аренды сроком на неделю.

— Какую марку предпочитаете? Коробка механическая или автомат? Цвет, класс, год выпуска?

Я покряхтела, пытаясь сообразить, что лучше — дороже, но качественнее, или же поржавее, но подешевле? Остановившись на варианте «золотой середины», я принялась перечислять детали.

 

Глава 5

Прогуливаясь мимо длинного ряда подержанных машин, я придирчиво оглядывала одну за другой, пока не наткнулась на старенький голубой «бьюик» — то, что нужно: чуть потрепанный, но надежный, с простым салоном, минимумом кнопок, удобным рулем и хорошей резиной с нестертым протектором.

Дверь в здании за спиной распахнулась, и ко мне поспешил высокий парень, одетый в голубую рубашку.

— Определились? Эта? Я могу принести ключи. Автомобиль недавно прошел технический осмотр — есть бумаги. — Он подошел вплотную ко мне и «бьюику», проследил за моим взглядом, поспешил заверить: — Резина отличная, недавно меняли, можете не беспокоиться. Спидометр рабочий, фары целые, тормозная система в порядке…

Я повернулась и спросила:

— Во сколько она мне обойдется?

— Смотря на сколько хотите арендовать. Если меньше недели, то сорок долларов в день, если больше, то по тридцать пять.

Парня звали Шон — так гласила приколотая к лацкану старенького пиджака табличка. Шон Линии — менеджер торгового зала. Оглядевшись вокруг, я отметила, что торговый зал — это громкое название для залитого бетоном пустыря под открытым небом, но вслух произнесла другое.

— Машина действительно прошла технический осмотр? Хочу быть уверенной, потому что мне предстоит дальняя поездка.

— Конечно, сейчас принесу бумаги.

— Спасибо, я подожду здесь.

Шон скрылся, а я нахмурилась, прикидывая, на какой срок стоит арендовать «бьюик» — на неделю? Больше? Куда мне вроде бы больше?

«А если пригодится съездить куда-то еще? Например, отправиться на поиски Стэндэда, который уехал в отпуск?»

Я пожурила себя за избыток страхов, но машину таки арендовала на две недели.

Когда я выехала, в багажник уже были сложены все необходимые вещи: теплая одежда, два одеяла, запасная канистра с бензином и некоторый запас еды на случай, если по дороге мне не встретится ни одной забегаловки. Вообще-то я была уверена, что такого не случится, но решила не рисковать.

На соседнем сиденье лежал раскрытый атлас, шерстяное пальто и сумка.

«Деньги со счета я сняла, ключи с собой, документы тоже. Вроде бы все».

Двор напоследок я окинула равнодушным взглядом, села в машину, завела мотор. Когда выворачивала на бульвар, в груди все-таки кольнуло.

«И не вздумай расстраиваться, ведь еще вернешься…»

Время покажет.

Закатное солнце плавило стекла строений, неспешно раскачивались деревья, вылизывал лапу, сидя на прогретом за день асфальте, потрепанный серый кот — идиллия.

Как часто я ходила здесь, не задумываясь о том, что однажды все это может измениться?

Едва не поддавшись порыву притормозить, выйти из машины и посидеть на лавочке рядом с подъездом, я лишь сильнее сжала губы — нельзя. Время течет, и отныне оно многократно ускорило свой бег; мне следовало торопиться.

Я надавила на газ, вливаясь в общий, довольно жидкий в вечерний час транспортный поток, и через полчаса уже вывернула на ведущее из города шоссе.

Прошло еще минуты три, когда впереди замаячили оранжевые знаки дорожных работ — «Объезд. Шоссе № 610 закрыто на ремонт».

Черт! Ведь это был самый короткий путь, и он закрыт.

Тихо выругавшись себе под нос, я разочарованно оглядела развороченные бетонные плиты и гравийные насыпи, тянущиеся по правой полосе до самого горизонта — придется выезжать по другой автостраде, а для этого нужно пересечь весь Канн.

Блин!

Я нехотя вывернула руль — обратно, в центр города. Солнце незаметно скрылось за горизонтом, улицы начали темнеть. Щурясь от фар проезжающих навстречу автомобилей, я изредка посматривала на указатели, стараясь не сбиться с пути.

Какое-то время я и «бьюик» кружили по спальным районам, затем приблизились к центру, где днем и ночью кипела жизнь — мелькали разноцветные огни, люди прогуливались по тротуарам, из приоткрытых дверей кафе доносилась музыка. Далее высотки сменились сверкающими небоскребами, возле дорогих отелей потянулись длинные ряды сверкающих авто, ветровое стекло отразило названия самых престижных ресторанов города: «Ла Плаза», «Дамур», «Генданс»…

В первых двух мне однажды удалось побывать — в них Саймон праздновал успешные показы своих коллекций, о последнем же я только слышала. А он оказался роскошным отдельно стоящим особняком с лепными фронтонами: окна декорированы цветами, за окнами — в тепле, светле и уюте — люди.

«Везучие. У вас там, наверное, и музыка, и хорошая компания, и вино. А главное — вам не нужно никуда торопиться».

Подавив раздражение, я свернула с центрального проспекта. Долго кружила по прилежащим улицам, вчитывалась в дорожные знаки — искала указатель на трассу «И21», сверялась с картами и… незаметно для себя заблудилась.

Черт, не могла купить навигатор?

Остановилась у обочины, при свете включенной лампочки долго шуршала картой, водила по ней пальцем, искала знакомые названия. Нашла, облегченно выдохнула — кажется, я в квадрате «К-13». Если проеду прямо несколько кварталов, то уткнусь в пересечение с бульваром Антуан, по нему налево, а там до первой развилки — вроде бы выполнимо.

Я погасила свет в салоне, вновь пристегнулась и, прежде чем завести мотор, огляделась по сторонам. Район вокруг был хорошим. Особняки все как один дорогие, заборы высокие, сады ухоженные. В какой-то момент мой взгляд задержался на доме справа: три этажа, центральный вход, лужайка, тропинка до забора, витой балкон…

Балкон.

Волосы на моем затылке моментально встали дыбом, ибо этот балкон я узнала бы из многих тысяч, хотя видела лишь однажды и изнутри.

Дом Рена — я глазам своим не верила! Я остановилась не где-нибудь еще, а именно у дома Рена! Раньше мечтала отыскать его, узнать адрес, запомнить, вернуться, а теперь… Стояла у самой его ограды и осоловело взирала на темные стены, неспособная поверить ни в случай, ни в совпадение. Это что — издевательство судьбы?

Несколько секунд моя голова отказывалась думать.

За каким-то чертом, неспособная сдержать порыв, я вышла из машины, захлопнула дверцу «бьюика» и теперь смотрела на темные окна сквозь тонкие прутья высокого забора.

Здесь. Все когда-то случилось здесь — боль, горечь и обида вдруг всколыхнулись и всплыли со дна души: здесь меня когда-то лечили, здесь любили, здесь кормили завтраком, здесь Рен впервые решился назвать свое имя.

«И отсюда же меня когда-то забрала Комиссия».

Воспоминания волна за волной накатывали на болезненно сжавшееся сердце, мешали связно мыслить, заставляли забыть о настоящем и возвращали в прошлое.

Я чувствовала, как дрожу на прохладном ветру. Ноги сами шагнули вперед, руки взялись за холодные прутья; просунув лицо сквозь решетку, я не отрываясь смотрела на дом. Тихо колыхалась листва на деревьях — совсем как в ту ночь, когда я проснулась в комнате одна.

Реальность пошатнулась. На короткий миг мне вдруг показалось, что ничего не было: ни Комиссии, ни Корпуса, ни боли. Что все вернулось назад к тому времени, когда мы стояли на балконе, и Рен впервые начал шутить и улыбаться.

Я вспомнила и о том, как сильно любила его тогда — смелого, недоступного, уверенного в себе.

«А ведь я никогда не переставала его любить».

Мысль жгла, но от нее не скрыться.

«Если бы все пошло иначе…»

Я обижалась на Декстера в Корпусе, но ни на минуту не забывала о нем — ненавидела его, мечтала побить до синяков в кулаках, выкричать все до хрипоты в горле, но продолжала дышать им.

«Да, Элли, дурость не лечится».

Дурость, может, и не лечится, а вот любовь вполне способна умереть, пусть и не сразу.

«Ничего, я когда-нибудь дождусь этого момента. Момента, когда вспомню о нем и ничего не почувствую».

Пытаясь сдержать горячие слезы, я часто заморгала. Особняк расплылся перед глазами, но мне не нужно было его видеть, чтобы помнить, — образы сохранились в моей голове так четко, словно их выжгли раскаленным клеймом прямо на коже. Как тот номер. Который, я думала, никогда не наберу.

Набрала.

Перед глазами всплыл Рен — как он стоял на балконе тихий и задумчивый, как смотрел на меня с непонятным блеском в глазах, как отставил прочь стакан…

Все это было «до» того — просто «до». До визита к Стэндэду, до ранения, до слов «Молчи, я не разрешал тебе говорить».

Да, не разрешал. А зря. Вереница дальнейших событий вихрем пронеслась перед глазами, сердце наполнилось болью, стало трудно дышать.

Я отшатнулась от ограды.

Зачем я стою здесь? Меня никто не ждет, не любит, не вспоминает. Все это призраки прошлого и иллюзии воспаленного воображения, и ничего более.

В тот момент, когда я решила вернуться к машине, позади «бьюика» бесшумно припарковался дорогой черный автомобиль.

Он подходил ко мне медленно.

Глаза прищуренные и удивленные, мелькнувшая на лице радость тут же сменилась привычной маской — ледяной и непроницаемой, мышцы во всем теле напряжены. Я чувствовала его так же хорошо, как саму себя. То же напряжение, та же опаска, то же недоверие во взгляде — черт, ну надо же нам было встретиться!

Мне на удивление сильно хотелось просто рвануть с места, однако интуиция твердила, что это не лучший план: попробуй убежать от хищника, и он тут же, ведомый инстинктами, кинется за тобой следом. Лучше двигаться спокойно и сдержанно, а там по обстоятельствам.

Я просто стояла, Декстер приближался. Теперь мы смотрели друг на друга, как два вождя чужеземных племен. Война? Мир? Переговоры?

Интересно, он знает о том, что я сбежала из Корпуса? Если так, то я в полной заднице, потому что он сдаст меня назад.

«Или не сдаст? Может, он не знает о наказании? Да уж, конечно, не знает…»

Лучше бы я здесь не стояла.

Превратившись нервами в стальной канат, я следила за тем, как он подходит все ближе. Мое тело одеревенело, лицо застыло, во рту моментально пересохло.

А он, оказывается, красив — я и забыла. Забыла, насколько красив.

Мысль эта ничего, кроме новой боли в сердце, не принесла.

Серо-голубые глаза прощупывали меня рентгеновским лучом, пытались пробраться в самые потаенные уголки — бесполезно, Корпус научил меня скрывать эмоции.

В моей памяти Рен всегда был высоким и широкоплечим, но теперь, когда я вновь увидела его так близко, мне показалось, что он просто огромный. Остановившись в шаге от меня, он какое-то время молчал — ждал, что я начну разговор первой, но, не дождавшись, спросил:

— Что ты здесь делаешь?

«Неужели он знает о том, что меня здесь быть не должно?»

Стараясь не удариться в панику, я решила блефовать до того момента, пока не выясню правду.

Выпихнув с языка циничный ответ «Почту разношу», я спокойно ответила:

— Гуляю. Запрещено?

Декстер молчал. Он не верил мне ни на секунду, но напирать сразу не решался — лишь буравил глазами и хмурил брови; его пальцы нервно подергивались.

В этой тишине, в молчании мне вдруг захотелось странного — шагнуть ему навстречу, обнять и расплакаться. Пожаловаться на судьбу, на то, как несправедливо обошлась со мной Комиссия, услышать, что он — Рен — совсем не хотел, чтобы так случилось. Что он жалеет, что не выслушал тогда, что искал, что хотел спасти…

«Очнись, Элли. Тебя никто не хотел спасти».

Все верно. Я не та прежняя и наивная Элли, а он совсем не тот Рен, который всегда существовал в моем воображении. Мы просто незнакомцы, так не вовремя вновь сведенные шаловливой судьбой, будь она неладна.

Устав от собственных мыслей, от давящей тишины и неопределенности, я устало произнесла:

— Мне пора домой, извини. — Его мощная фигура загораживала путь к машине; я вскинула бровь. — Ты дашь мне пройти?

— Нет.

— Нет?

«Вот и настал момент, когда меня пытаются удержать. Ирония, не иначе».

Впрочем, его ответ не удивил. Я знала, что он легко догонит, если я попробую бежать, — это у него в крови. Пока не выяснит то, что хочет, все равно не отпустит. Осталось узнать, что именно он хотел выяснить.

«И зачем я только поехала по этой дороге?»

— Пропусти.

— Что ты здесь делаешь? — во второй раз прозвучал тот же вопрос.

— Мы ходим по кругу, Рен. Я имею право находиться там, где мне хочется, не так ли? Пропусти.

Подобная непреклонность начинала злить.

— Не раньше, чем ты ответишь мне. — Его глаза прищурились — в них читалась не только настороженность, что-то еще. — Вопрос первый: какой приговор тебе вынесли тогда?

Он не знает про Корпус?!

«Ах ты, гад! Я, значит, прохлаждалась там на жесткой койке, а он даже не потрудился ничего выяснить!»

Едва первый шок схлынул, как накатило облегчение — и хорошо, что не знает, просто прекрасно! Значит, не попробует меня туда вернуть.

— С чего вдруг интерес? Какое тебе дело после того, как ты собственноручно сдал меня Комиссии?

— Я не сдавал.

Наверное, его ответ должен был меня удивить, но он не удивил, потому что меня уже несло:

— Как ты думаешь, что они делают с «предателями»? Наказывают, конечно. Не беспокойся, меня наказали, наказали хорошо, правильно — теперь мы квиты.

Я, кажется, заводилась по-настоящему. Слишком долго терпела, слишком долго прессовала все внутри и болела от этого. Однако одна лишь мысль о том, что пока я гуляла по чертовому мерзлому пятаку перед серым зданием, он прохлаждался перед телевизором и не пытался выяснить, куда меня отправили, мягко говоря, бесила.

— Что они с тобой сделали?

— А не пошел бы ты?

Он схватил меня за запястье.

— Элли, какое наказание тебе назначили?

— Отпусти мою руку! — Я попыталась высвободиться, но тщетно, и потому взбесилась. — Тебе интересно, получила ли я по заслугам? Да, получила! Доволен? Так спи теперь спокойно — твоя честь и совесть отмщены. Хотя какая там совесть, когда ты даже не дал мне выговориться, скотина. А ты никогда не задумывался о том, что я могла быть невиновной?

— Но ты была там, со Стэндэдом…

— Да, была!

— В каких вы отношениях?

— Отношениях? — От последнего вопроса я на некоторое время лишилась дара речи. Значит, он продолжает думать, что все случившееся — четко спланированный заговор? Хуже того, он думает, что мы с Марком близки? Придурок, какой придурок! Нет, ну надо же! От изумления, обиды и горечи я расхохоталась в голос: — Ну конечно, Рен! Разве ты сам не догадался? Мы любовники, кто же еще!

И меня ничуть не смутило его потемневшее от гнева лицо. Хочет думать ерунду? Я не буду лишать его этого удовольствия. Хочет обижаться? Вперед и с песней! Идиот всегда найдет, на что обидеться, даже если будешь убеждать его, что поводов нет.

Нет, Стэндэд и я — надо же!

Теперь я не просто злилась — я бесновалась. Как он посмел подумать, что я не только целенаправленно предала его, но еще и развлекалась с Марком, как дешевая уличная девка? Он какого обо мне вообще мнения?

Мои глаза метали молнии, в груди клокотала ярость. Мы смотрели друг на друга как заклятые враги, готовые обнажить пистолеты в любую секунду. Вот только у него пистолет был, а у меня нет, хотя он ему и не был нужен. Рен выглядел так, словно готов свернуть мою шею голыми руками.

«Может, так было бы лучше? — вдруг горько подумалось мне. — Умереть от его рук, а не от злосчастной ловушки Корпуса». Вот только выбора теперь не было.

— Зачем? — вдруг тихо спросил он. — Зачем?

— Зачем что? — вскинулась я, уже неспособная адекватно воспринимать ситуацию. Злость и обида смешались в смертоносный коктейль, способный только беспощадно жалить. — Зачем я предала тебя? Ну как же! Ведь не могла я отказать себе в удовольствии поразвлечься с тобой, верно?

«Что я говорю?!»

В моей голове верещал сигнал тревоги, но я игнорировала его.

— Ты красивый, сильный, властный, в общем, в моем вкусе. — Хочет видеть уличную девку? Пусть видит, мне не жалко. — Но ты оттолкнул меня, выкинул, как ненужную вещь! Не захотел, чтобы я заняла место у тебя внутри, пожалел маленький уголок для Элли…

— Ты ошибаешься.

От непривычных ноток в его голосе я резко замолчала — последнее слово так и осталось висеть в воздухе.

Он медленно разжал руку и выпустил мое запястье. Я чувствовала, как моя обида гаснет, словно затушенный резким порывом ветра костерок. На ее место вновь вернулась привычная боль, только теперь она была во сто крат сильнее той, что я чувствовала до того. Именно тихий голос Рена и застывшая в его глазах тоска в какой-то момент надломили меня.

— Ты дурак. Идиот… — Чтобы не разреветься прямо на улице, я часто заморгала. — Вот и оставайся наедине со своим идиотизмом. А мне пора.

До автомобиля десять шагов. Девять, шесть, четыре; Декстер стоял за спиной.

Понимая, что в этот раз ухожу навсегда, я не удержалась и прошептала:

— А я была идиоткой только один раз в своей жизни. Когда влюбилась в тебя.

«Бьюик» взревел мотором. Я сорвала его с места, забыв пристегнуться.

* * *

Рен стоял на дороге и смотрел вслед исчезнувшей за поворотом машине — стоял долго, затем развернулся и зашагал к дому. Поднялся в кабинет, бросил ключи на стол, подошел к окну и стал смотреть в темноту.

Что он почувствовал, когда увидел Элли? Сначала облегчение — понял, что она жива и здорова, а значит, все не так плохо. А затем испытал настоящий гнев. Как смела она говорить с ним в таком тоне, как смела издеваться над ним, насмехаться, обвинять? Ее будто подменили. Куда делась тихая и робкая девчонка, почему на смену откуда-то из глубины выступила другая — наглая и полная ярости кошка?

Да, прошло совсем немного времени, а она изменилась. А может, не изменилась, а все это время лишь искусно водила его — размякшего и поддавшегося эмоциям — за нос? Неужели только прикидывалась хрупкой и ранимой, а на самом деле всегда была лживой и расчетливой сукой?

Он уперся рукой в подоконник и опустил голову — внутри царствовал сквозняк. Пусто, холодно, тяжело.

Три раза подряд он задал ей один и тот же вопрос, но она так и не ответила. А на упоминание о Марке вообще рассмеялась ему в лицо и открыто призналась, что они любовники. Что ж, значит, он был прав — дурак, идиот — и придется навсегда выкинуть ее из головы.

Пытаясь игнорировать боль в сердце, Декстер продолжал смотреть в темноту. Раз за разом он прокручивал в голове их уличный разговор и каждый раз испытывал душевную муку.

«Просто поразвлечься с тобой. Поразвлечься, Рен…»

Он нужен был лишь для этого — для развлечений?

Вероятно, у судьбы были свои причины, чтобы сыграть с ним подобную шутку. Он много лет убеждал себя, что женщины — это необязательное и не всегда приятное дополнение к интерьеру, глупые куклы. Иногда они способны умилять, но чаще раздражать своим примитивным поведением.

Но Элли оказалась вирусом в отлаженной системе. Она сумела проникнуть сквозь тщательно возведенные барьеры и прочно засесть в сердце, заставляя маяться и тосковать. И именно она оказалась той, кто предал его впоследствии. Первая женщина, которой он решил довериться…

Рен закрыл глаза и застыл, ее жестокие слова кружили в голове. Но вместо того, чтобы слушать их, он вспоминал ее лицо: как шевелятся губы, как ветерок колышет светлые пряди, как полыхают ее глаза…

Глаза.

Что-то связанное с ними не давало покоя. Он вызвал в памяти образ Эллион еще раз и вгляделся более внимательно. Ее глаза всегда были голубыми, но теперь они изменились, сделались почти бесцветными и тусклыми — голубизна растворилась. Создавалось впечатление, что чья-то жесткая рука опустила в ее душе тяжелый заслон, погасила внутренний свет и перекрыла источник жизненной энергии.

Так иногда случается, когда…

Что-то ускользало из памяти, какая-то важная деталь; Декстер хмурился. С ее глазами все в порядке, ведь так? Или же нет?

Выцветшая радужная оболочка глаз Элли не давала ему покоя — он где-то уже видел такой взгляд, вот только где?

И вдруг в памяти всплыл позабытый случай.

Однажды Дрейк попросил его о встрече в странном месте. Была глубокая ночь, но здание, куда приехал Рен, освещалось множеством электрических ламп. Светлые коридоры, стеклянные стены, а за ними камеры — сотни камер. И из каждой на него смотрело чье-то лицо. Те лица были разными, а вот глаза у всех одинаковыми — блеклыми.

Он запомнил их на всю оставшуюся жизнь. Не каждое в отдельности, а свое пугающее ощущение при взгляде на них — никогда еще заключенные не казались ему настолько похожими друг на друга — все как один безвольные, равнодушные, с полным отсутствием эмоций на лицах.

Те, кого он видел, шагая по коридорам, не были людьми — то были переломанные вдоль и поперек манекены, взирающие сквозь стекла пустыми глазами. На долю секунды даже ему, Рену, стало действительно жутко. Он, помнится, не удержался тогда и спросил — что это за место? Но Дрейк лишь покачал головой и не проронил ни слова.

Самую важную деталь Рен отметил уже потом, когда вышел из здания и направился к машине. Их глаза — все они были одинаковые. Не было ни карих, ни голубых, ни зеленых — одни лишь тусклые и безжизненные.

Совсем как глаза Элли.

Рен медленно отошел от окна и опустился в кресло.

Что же получается? Если она на свободе, то наказание не было слишком суровым, возможно, ей выписали денежный штраф или назначили некоторые ограничения. Тогда при чем здесь изменение в радужке глаз?

Он выстраивал одну логическую цепочку за другой, менял вероятные исходы событий, тасовал причины, анализировал и сравнивал предполагаемые результаты — тщетно, ни одно из них не объясняло увиденного. А Декстер в свою очередь с каждой секундой все сильнее убеждался, что упустил что-то важное. Ее глаза заставили его временно забыть о собственной боли и посмотреть на ситуацию под другим углом.

Могла ли она обманывать его? Могла ли что-то недоговорить? На оба вопроса — да, но зачем?

Придется это выяснить. Интуиция подсказывала, что под спокойной гладью воды прячется множество камней.

«Но как заставить ее говорить? Или, может быть, сначала побеседовать с Марком и выяснить его роль во всей этой истории?»

И еще одно. Рен перестал стучать пальцами по столу и посмотрел в окно.

В его лексиконе отсутствовало слово «показалось», и его слух всегда был хорошо развит, а значит, что в самом конце Эллион сказала то, что сказала.

«А я была идиоткой только один раз в своей жизни. Когда влюбилась в тебя».

Влюбилась в тебя.

В груди снова кольнуло.

Следующее утро началось со звонка в «Стэндэд Компани».

Едва в трубке ответил вежливый голос секретаря, Декстер поздоровался:

— Я бы хотел назначить встречу с директором.

— Добрый день. Ваше имя?

— Рен Декстер.

В трубке на несколько секунд повисла тишина.

— К сожалению, сегодня у мистера Стэндэда все расписано.

— Как насчет завтра?

— Минутку, — на том конце раздалось шуршание бумаг, — на завтра назначено три совещания, последнее из которых закончится в восемь вечера. Боюсь, я не смогу вас записать и на завтра.

Рен хотел было поинтересоваться, как обстоят дела со следующими днями, но тут увидел, что на телефоне мерцает лампочка параллельного вызова, и поспешил откланяться.

— Спасибо, я перезвоню в другой раз.

Он переключил линию.

— Декстер? — звонил Начальник. — У меня появилось срочное дело, подъедешь?

— Да, буду через полчаса.

Хотелось ругнуться. Значит, ни сегодня, ни завтра поговорить с Марком не удастся, а жаль. Придется отложить визит в его компанию на неопределенное время. Уже выходя из дома, Рен твердо решил, что вернется к этому вопросу так скоро, как позволит время.

— Достанешь мне их?

Фото ему протянули через стол. Рен взял в руки снимки, быстро пролистал. Со стороны могло показаться, что он толком не взглянул на изображенных людей, но Дрейк знал, что это не так. Память сидящего перед ним человека вбирала в себя каждую деталь за доли секунды, хоть его глаза лишь скользнули по лицам.

— Они нужны живыми или мертвыми?

— Привези их ко мне. Дальше я разберусь сам.

— Как скажешь.

Телефон в кармане Дрейка запищал.

— Я слушаю.

Ожидая, пока закончится телефонный разговор, ассасин лениво обводил глазами стены кабинета. Не считая длинного стола и двух стульев, в нем больше ничего не было — голые бежевые стены, деревянная дверь, несколько папок на столе.

Рен всегда сомневался, что кабинет действительно служил для работы. Скорее, предназначался для приема посетителей, и Начальник проводил в нем минимум времени — только этим могла объясняться крайне скромная обстановка.

Разговор тем временем завершился; внимание человека в серебристой форме вернулось к фотографиям.

— Эти парни, — Дрейк постучал пальцем по стопке фотографий, — вчера выехали из Канна. Не думаю, что у тебя получится их быстро найти, но постарайся.

— А Мак мне не поможет?

— Аллертон на собственном задании и далеко отсюда.

— Понял, постараюсь сам. Больше ничего?

— Нет. Позвони мне, если тебе что-то понадобится.

— Позвоню.

Накинув на плечи куртку, Рен вышел из кабинета.

 

Глава 6

Пыльные дороги, редкие кусты и бесконечно далекий горизонт — эту картину сквозь ветровое стекло я наблюдала уже второй день. «Бьюик» равномерно гудел двигателем, колеса поглощали километр за километром, капот постепенно покрывался грязью и пылью, раскаляясь в дневные часы от жаркого солнца. Кондиционер в кабине исправно работал, и это радовало.

Полдень; солнце беспощадно палило.

«Нет, надо же — вокруг Корпуса было холодно, а тут жара». По какому принципу Комиссия разграничивает атмосферные зоны?

Слабая струйка воздуха обдувала лицо, я изредка поглядывала в зеркало заднего вида, больше по привычке, нежели действительно ожидая увидеть другие машины, — последний час я ехала по шоссе в полном одиночестве.

Из радиоприемника неслась незамысловатая мелодия, мужской голос напевал о том, как хорошо быть свободным и богатым. Я постукивала по рулю в такт музыке, параллельно высматривая, не покажется ли на горизонте какая-нибудь забегаловка?

Забегаловка все не показывалась.

Мда, по всему видно, что Канн-Минбург — направление не из популярных.

Жаркий воздух маревом дрожал над раскаленным асфальтом; в какой-то момент на обочине мелькнул знак, что вскоре ожидается заправка.

«А вместе с ней и кафешка» — крякнула я мысленно.

Прошлой ночью я вела автомобиль, пока не почувствовала, что начинаю засыпать прямо за рулем, пришлось свернуть на прилегающую узкую дорогу, теряющуюся в зарослях. Расположившись на сиденье, я прикончила запасы провизии из багажника, накрылась одеялом и долго смотрела на изредка мелькающий сквозь темную листву деревьев кусочек звездного неба.

А засыпая, перебирала в памяти состоявшийся накануне разговор и почему-то жалела, что была слишком резка. Не стоило огрызаться, не стоило грубить, но обида таки прорвалась на свободу, а я не смогла ее сдержать. Она, конечно, испарилась после — зашипела облачком и поднялась ввысь, однако урон противнику в виде горьких слов нанести сумела.

Меня терзала совесть. Почему? Да потому что я все еще любила его, и глупо было бы лгать себе. Любила, несмотря на все события и недопонимание. Ведь когда любят, любят не за что-то и не потому, что «чего-то не случилось», — любят всегда просто так. Глупо, но так случается.

В довесок к всколыхнувшийся вине меня терзало смутное ощущение, что за то время, пока мы не виделись, Рен изменился, хотя объяснений этому не находилось. Он был все тем же спокойным, властным, уверенным в себе мужчиной, но в то же время появилась в нем какая-то терпеливость, даже мягкость.

Стараясь не закапываться в анализ, я вспоминала его красивое лицо, перебирала в памяти каждую деталь, каждую мелочь и, несмотря на то что эта встреча могла обернуться бедой, все же радовалась тому, что она состоялась.

«Может, нам еще удастся увидеться. Напоследок».

Сначала записка, Минбург, Марк Стэндэд, попытка оправдаться перед Комиссией, а потом, может быть, и Рен.

«И может быть, у нас все-таки что-то получится».

Моя наивность излечивалась так же тяжело, как и моя любовь.

Упрекнув себя за то, что вновь встала на узкую тропу несбыточных надежд и пустых ожиданий, я запретила себе думать и закрыла глаза.

Сначала Марк. Только от него будет зависеть, выслушает ли меня Комиссия, и сколько после очередной встречи с ними мне выпадет шанс прожить.

«Пусть это будет больше двух недель, пусть больше…»

На небе, проглядывая сквозь темную шуршащую листву, мигали звезды.

А с утра я снова отправилась в путь, проснулась еще до рассвета и двинула в Минбург. Спустя несколько часов все чаще напоминал о себе голод, то и дело хотелось остановиться и размять затекшие после ночевки в машине мышцы, но время текло, и я гнала «бьюик» вперед.

Согласно карте, где-то вдоль шоссе располагались заправки и даже несколько магазинов, и поэтому истощение мне не грозило, однако дожидаться их появления становилось все труднее — исходил утробными рыками желудок.

Я терпела. До ближайшего городка двести пятьдесят — доеду.

Ехать было не тяжело, но нудно. Я щелкала кнопками радио, мычала себе под нос песни, пыталась настроить кондиционер — выдавить из него побольше холодного воздуха.

Через три часа по сторонам наконец замелькали строения: не то полуразвалившиеся фермы, не то амбары. За фермами потянулись и жилые домики.

«Цивилизация».

Миновав раскачивающийся на ветру и выцветший на солнце указатель «Добро пожаловать в Бельмонт», я остановилась у первой же заправки, чтобы пополнить запасы топлива. Навстречу мне вышла полная женщина в замасленном переднике и, вытирая руки о подол, недовольно заявила:

— Сорок шестого нет. Есть только пятьдесят второй.

Я выбралась из машины.

— Мне подойдет.

— Платить вон в том окне. — Она ткнула пухлым пальцем в сторону ветхого строения и удалилась.

Заправив полный бак, я шагнула в ту же дверь, за которой минуту назад скрылась хозяйка, и с наслаждением ощутила приятную прохладу — под потолком работал мощный кондиционер.

На полках громоздились пакеты с чипсами, шоколадом, консервами и печеньем, в углу жужжал забитый газировкой холодильник.

«Перекусить чипсами или потерпеть до нормального кафе?»

— Вы не знаете, где здесь можно перекусить? — поинтересовалась я все у той же особы в переднике, которая теперь восседала на стуле за прилавком и пересчитывала мятые деньги.

Она на меня даже не взглянула.

— Через две улицы будет трактир «Джиннингс». Найдете, там есть указатель.

— Спасибо.

Я не стала брать чипсы, расплатилась за бензин, толкнула дверь и вышла обратно на жаркую улицу.

Бельмонт оказался не просто маленьким городком — крохотным. Пара улиц, редкие прохожие, множество пришедших в негодность строений. Отеля не нашлось. Я сверилась с картой. После перекуса в грязном кафе жить стало не то что проще, но чуть веселее, и я решила, что попробую добраться сегодня до Таунсвилла — населенного пункта в сотне километров отсюда.

«Если он окажется больше, найду отель. Если нет, снова переночую в машине».

Я вернулась к «бьюику» и села за руль. Пристегнулась, вывернула с парковки. На соседнем сиденье лежал пакет с двумя запасными сандвичами и бутылкой холодного сладкого чая; радио трещало помехами.

Мысль о том, что эту ночь я, возможно, проведу на мягкой кровати, грела. И хоть мышцы после остановки болели уже не так сильно, перед следующим днем дороги хотелось полноценно отдохнуть.

На горизонте кучковались облака, в воздухе собиралась влага, ветер то и дело бросал резкие порывы в приоткрытое окно.

Я отключила кондиционер и нахмурилась — дождь был мне совсем ни к чему. Придется поторопиться, чтобы успеть в Таунсвилл до темноты.

Лежа в темной комнате маленького отеля, я слушала, как по стеклу барабанят капли. Добравшись до города уже затемно, я сняла одноместный номер в первой же придорожной гостинице, которая встретилась на пути, и теперь, вытянувшись на кровати, радовалась тому, что успела оказаться под крышей до того, как на Таунсвилл обрушился ливень.

Приветливый портье выдал мне ключ от небольшой, но уютной комнаты, и, поужинав в ресторанчике на первом этаже, я сразу же поднялась к себе. Дождь, редкие всполохи молний за окном и ни звука. Телевизор в дешевом номере не полагался, а соседи, если таковые и имелись, вели себя тихо.

Слушая неравномерную дробь по подоконнику, я с грустью размышляла о том, сколько еще дождей мне предстоит увидеть — один, два? Будет ли время, чтобы попрыгать босыми ногами по лужам, разбрасывая вокруг себя радужные брызги? Хватит ли его на то, чтобы успеть послушать, как шелестит трава, поют птицы, шумит, сверкая под солнечными лучами, речная вода?

Где-то внутри я продолжала надеяться, что у меня впереди еще много-много дней. И что однажды я забуду о страшном приговоре, который вынесла Комиссия, и надо мной не будет висеть проклятье в виде пятнадцати дней, два из которых уже закончились.

Чувство одиночества вдруг как никогда сильно навалилось на меня. Вздохнув, я перевела взгляд с окна на темный потолок и постаралась выкинуть тяжелые мысли из головы.

Завтра. Если мне повезет, то завтра я встречусь с Гербертом Доном, и тогда можно будет пуститься в обратный путь. А после я найду Марка, смогу объясниться с Реном, вновь увижу Лайзу и буду бегать по лужам.

Человек не жив, если ему не во что верить.

А я, вопреки доводам логики, продолжала верить.

* * *

Ожидая звонка, Рен сидел в машине и смотрел на экран встроенного в приборную панель компьютера. На нем отображались два мужских лица: Бейли Грант и Том Фиворд — люди, из-за которых он оказался в Хедленде. Путь сюда занял почти двое суток, и Декстер был раздосадован тем, что за «объектами», которые понадобились Дрейку, пришлось ехать так далеко.

Досье обоих он выучил наизусть.

«Бейли Грант, 34 года. Адрес проживания: 77031, Канн, Восточная авеню 85–15». Бейли подозревался в незаконном хранении и перепродаже крупнокалиберного скорострельного оружия модели Volcano-P5N, использующего боеприпасы на базе радиоактивных элементов. Фиворд занимался тем же, и становилось очевидным, почему Дрейк хотел побеседовать с ними. Да уж, опасную дорожку избрали эти ребята, и она определенно сократит им срок жизни — что ж, это их решение, их выбор. Его дело — доставить подозреваемых в штаб.

Устав сканировать лица Фиворда и Гранта, Рен посмотрел в окно, за которым дремала глубокая ночь, — Хедленд спал. Улица, на которой стоял автомобиль, была пустынна, и только одинокий светофор мигал на перекрестке прерывистым желтым светом.

Через несколько минут телефон наконец зазвонил.

— Да, Аарон.

— Я все выяснил, — раздалось на том конце. — Человек, с которым твои подозреваемые связывались час назад, проживает по адресу…

Рен ткнул пальцем в монитор, перевел его в режим слежения и сделал пометку на карте. Теперь система сама рассчитает кратчайший путь к нужному зданию.

— Я все записал.

— Человека зовут Билл Сивил.

— Понял, благодарю.

Рен положил трубку и завел мотор.

«Что ж, Билли, жди гостей».

Дверь оказалась деревянной и хлипкой, он постучал в нее. Пистолет доставать не стал, обойдется при необходимости кулаками. Через секунду, отперев замки, в проеме показался заспанный хозяин — немолодой всклокоченный мужчина в застиранной белой майке и льняных шортах.

— Ты кто такой? — Глаза Билла на секунду ослепли от вспыхнувшего в прихожей света, и теперь он не мог как следует рассмотреть незнакомца.

— Дьявол, — холодно ответил Рен и резко втолкнул мужчину в квартиру. Шагнув следом, он захлопнул дверь, взял за грудки прижавшегося к стене Сивила и потащил его в единственную комнату.

— Ты! Ты меня не пихай, я ведь могу и ответить!

— Хочешь попробовать? — предложил гость, высматривая, куда бы усадить хозяина квартиры. Отыскав глазами стул, он коротко бросил: — Сядь!

— Ты что, приказываешь мне в моем доме? А не свалил бы ты отсюда на все четыре…

Рен не стал дожидаться окончания тирады — вместо этого он небрежно толкнул Билла в грудь, отчего тот, нелепо взмахнув руками в воздухе, с размаху приземлился на расшатанный стул — деревянные ножки отчаянно заскрипели, но выдержали.

— Вали отсюда! — Ударившись копчиком, Сивил не на шутку разъярился и попытался встать, но тут же был отброшен назад на стул.

— Сядь, я сказал. И не дергайся.

Пришлось подчиниться. Теперь, когда Билл наконец смог разглядеть лицо ночного визитера, то почувствовал, как в груди копошится липкий страх. Гнев его окончательно улетучился, едва он встретился взглядом с непроницаемыми серо-голубыми глазами.

«Он убьет меня! Создатель, этот мужик убьет меня! И даже не даст мне выкурить последнюю сигарету…»

Умирать вот так, сидя на стуле посреди собственной квартиры, не хотелось. Умирать вообще не хотелось, и мысль о том, что белая майка полностью перепачкается кровью, кровью, которая потом закапает на пол, навевала животный ужас.

— Тебе чего надо, мужик? Деньги, документы, ценности? Так бери, у меня много все равно нет.

Присев на самый край мятой постели, Декстер поморщился. Сцепив руки на коленях и подавшись вперед, он какое-то время спокойно разглядывал сидящую на стуле жертву, затем спросил:

— Думаешь, ты созрел для диалога?

— Какой диалог? Два часа ночи! Валил бы ты отсюда подобру-поздорову…

Гость укоризненно покачал головой.

— Я бы на твоем месте использовал другие слова…

— Сам используй другие слова!

— Сломать тебе что-нибудь? — задумчиво пробормотал Рен. Его взгляд скользил по тщедушному телу в белой майке. — Руку, ногу?

Билл резко замолчал и попытался сглотнуть неизвестно откуда возникший в горле комок. Стоило ему снова встретиться с холодными глазами, как в мозгу ясно всплыла неприятная картина: он лежит посреди комнаты с неестественно вывернутыми руками и ногами, а вокруг головы медленно растекается кровавая лужа.

— Говори наконец, зачем пришел. — Голос Сивила сел, лицо побледнело.

Рен удовлетворенно кивнул. Он был готов пойти и на более жестокие меры, но этого не потребовалось.

— Том Фиворд и Бейли Грант. — Уловив, что при этих словах взгляд Сивила сразу же сделался упрямым, а лицо превратилось в маску, Декстер добавил: — Не надо отрицать, что знаком с ними. Я знаю, что они были у тебя час назад.

Билл молчал.

— И у меня только один вопрос — где они сейчас?

На пергаментных щеках выступили нервные красные пятна.

— Если я скажу, ты уйдешь отсюда? Не убьешь меня?

— Никаких гарантий.

— Но если я скажу, то меня убьют они!

— Не мои проблемы.

Бен затравленно смотрел, как визитер вынимает из-за пояса пистолет и снимает его с предохранителя.

— Так что — рука или нога?

— Погоди-погоди, парень! Ты убери пушку-то, убери…

Сивил внезапно обмяк и ссутулился. Возможно, он боялся мести Фиворда и Гранта, но пистолет в руках Рена пугал его гораздо сильнее.

— У них склад, — произнес он сипло, — на пересечении Шестьдесят четвертой и Милден-стрит. Номер шесть у него, номер шесть, а больше я ничего не знаю. Они всегда там.

— Ты молодец, Билл. Целые руки и ноги — это здорово, правда?

Едва живой от страха хозяин квартиры смотрел, как гость поднимается с кровати, как крутит в руках пистолет — ведь не пристрелит? — и молился. Пусть только он уйдет, этот маньяк. Черт с Фивордом, черт с Грантом — главное, чтобы этот бугай убрался из его квартиры, не надавив на курок.

«Уходи, уходи, — мысленно твердил Сивил, глядя, как гость направляется к двери. — Не знаю, есть ли у тебя сердце, но, похоже, Создатель забыл его тебе дать». И только когда входная дверь закрылась, он позволил себе подняться со стула (ноги держали, но слабо) и подошел к шкафу. Пока лился портвейн, горлышко бутылки прерывисто стучало о край невысокого граненого стакана.

Этим вечером за ним приходила смерть. Посидела на кровати, посмотрела ледяными глазами в душу… и ушла.

Надолго ли?

Трясущейся рукой Билл поднес к пересохшим губам стакан и опрокинул содержимое внутрь.

Цепь просвистела над головой настолько стремительно, что он едва успел пригнуться.

«Предупредил все-таки, сука».

Из-за угла, со свистом рассекая воздух, снова показался конец цепи; Рен мысленно ускорил восприятие окружающей реальности — глаза его прищурились, наблюдая за ржавыми звеньями, которые теперь медленно приближались к лицу, и когда конец цепи оказался на расстоянии нескольких сантиметров, он резко выкинул руку вперед и схватил ее. Металлическая змея быстро обмотала кулак, и Рен изо всех сил дернул ее на себя.

Из-за угла не ожидавший такого поворота событий вслед за цепью вывалился крепко сбитый коренастый мужчина. Оценив ситуацию, он мгновенно выпустил цепь из рук и вскочил на ноги.

— Думаешь, получится у тебя?

Грант успел отскочить от противника как раз в тот момент, когда тот попытался достать его кулаком, и теперь стоял возле самой стены между пыльными ящиками. Склад, в который проник Рен, оказался просторным, гулким и на удивление забитым: шкафы, ящики, коробки, куски картона, доски — чего здесь только не было. Шкафы крепились болтами к широким вертикальным балкам, которые мешали ориентироваться и передвигаться, но Рен уже успел отметить все входы и выходы и теперь смотрел на рыжеволосого мужчину у стены.

Тот понял, что оказался в ловушке, однако сдаваться не спешил.

— Только попробуй здесь выстрелить, сука! — проорал он. — Ты знаешь, что в этих ящиках? Гранаты! Если промахнешься, умрем вместе.

— Не промахнусь. — Рен прицелился. Стрелять он не собирался — Дрейк попросил доставить объекты живыми, но размозжить голову коротышке хотелось.

А ведь где-то есть и второй. Держа на прицеле Гранта, Декстер спросил:

— Где Фиворд?

— Где-то здесь.

В этот момент Рен увидел, как глаза Гранта сфокусировались на находящемся за его спиной предмете, и резко пригнулся к земле. Там, где только что находилась его голова, раздался свист, и пуля, ударившись в металлическую балку, с громким звяканьем отскочила в сторону.

Стоящий позади Фиворд выстрелил еще раз, но снова промахнулся — Рен успел нырнуть в узкий проем между шкафами, и выпущенная пуля едва не попала в ящик с гранатами.

— Не стреляй, идиот! — вне себя от злости заорал Грант и бросился прочь от стены. — Уходи, Том, здесь засада!

Очкастый Фиворд на мгновенье отвлекся, и Рен, пользуясь моментом, выстрелил ему в ногу. Один из врагов временно вышел из строя и принялся кататься по земле.

— Помоги! Бейли, помоги мне!

Но помощь не шла. Хитрый Грант затаился и в следующий раз показался из-за ящика уже с автоматом в руках.

— Получи, собака!

Они выстрелили одновременно.

Пуля, выпущенная в коротышку, разворотила тому пальцы, но все же автомат успел выплюнуть короткую очередь — Рен почувствовал, как обожгло бок. Не обращая внимания на боль, он выстрелил еще раз, и Грант начал медленно оседать на пол. Вторая пуля пробила ему плечо, оружие выпало из РУК.

Запнув автомат в дальний угол, Рен быстрыми и точными движениями связал запястья лежащего на земле мужчины и поволок его за собой. Положив скулящего от боли Гранта возле сообщника, Рен на секунду остановился, чтобы унять головокружение, затем нагнулся и связал руки Фиворда — тот был без сознания.

— Убью тебя, скотина! Убью! — Рен со всего размаха ударил рыжего по лицу — тот мгновенно притих.

Живой? Живой. Но никто не просил, чтобы он был целым.

Некоторое время Рен стоял на месте, покачиваясь. Сосредоточившись на боли, он сквозь заволакивающую сознание дымку определил, что пули две: одна прошла навылет, другая, задевшая печень, до сих пор внутри.

Плохо. Но доехать до дома сил хватит.

Взметнув придорожную пыль, колеса черного автомобиля резко затормозили перед входом в двухэтажное здание, передняя часть которого утопала в тени густых деревьев. По ступенькам быстро сбежал Дрейк, за его спиной следовали двое похожих друг на друга подчиненных.

— Забрать из машины связанных и доставить их в двадцать седьмое крыло. Не разговаривать, на просьбы не реагировать. Рен! — обратился он к выходящему из машины водителю. — Ты молодец, быстро вернулся. Я думал, тебе понадобится неделя, не меньше.

В знак приветствия Декстер коротко махнул и покачнулся.

— Ты ранен? — Жесткое лицо Начальника, на котором секунду назад мелькнуло подобие улыбки, стало серьезным. — Почему не сообщил по телефону?

Он быстро вытащил из кармана мобильный, отчего две полоски на его рукаве полыхнули белым, и, набрав номер, коротко бросил:

— Медиков.

Рен сползал в дымку. Наконец-то можно расслабиться. Эта дымка — будь она неладна — звала его за собой уже двое суток, но он отказывал ей — крепился, держался, выживал. Все это время мысленно сдерживал кровотечение, но не мог остановиться, самостоятельно удалить пулю, затянуть рану. Как же он устал. И теперь он стоял на темной улице, покачиваясь, словно перебравший лишку пьяница, и едва разбирал находящиеся вокруг предметы.

Все. Доставил. Фиворда и Гранта увели, задание официально завершено.

Подбежавшие медики попытались положить его на носилки, но Рен пресек их действия, наотрез отказавшись от помощи.

— Поеду домой, сделаю все сам.

Дрейк покачал головой.

— Не сделаешь. Если сейчас не ляжешь на носилки, я принудительно успокою тебя, и ты проваляешься в лазарете на неделю дольше — так мне будет спокойнее.

— У меня нет лишней недели, — прорычал Декстер и нехотя сел на носилки. Закрыл глаза и почти сразу же отключился.

— В операционную, — приказал Начальник.

Скрипнули пластиковые ручки носилок.

 

Глава 7

Минбург оказался красивым старинным городом с тихими улочками и невысокими отделанными декоративной лепниной зданиями. Большинство мостовых были вымощены щербатым булыжником — края серых камней сгладились от времени и подошв, превратившись в плоские закругленные островки, между которыми забился мелкий песок.

Я въехала в город около полудня и теперь кружила по улицам, высматривая адреса и номера домов. Солнце ласково пригревало руку, высунутую в окно, ветерок неторопливо гнал по небу пушистые облака, пахло жасмином.

Проехав несколько кварталов, я заметила невдалеке гладь Минбургского озера, на расставленных на набережной лавочках сидели люди. По дорожкам неторопливо колесили велосипедисты, у киоска с мороженым выстроилась очередь.

Вокруг царили идиллия и покой; хороший город выбрал друг Ниссы — спокойный, хранящий историю, умиротворенный. Жаль, что я сама когда-то не поселилась в таком. Рисовала бы сейчас пейзажи, любовалась бы озером, жила бы и горя не знала — никогда бы не встретила Рена. Может, и к лучшему?

Интересно, как Дон и Нисса встретились, где? Наверное, мне не узнать. Хорошо одно — у нее есть способный помочь друг, а вот у меня такого нет. И ладно, жизнь еще не кончилась.

Я миновала озеро и свернула в маленький переулок, где в этот сонный час не было ни одного пешехода, и только высокие деревья неспешно раскачивали стройные стволы, шелестя пожелтевшей листвой, сквозь которую пробивались яркие лучи полуденного солнца. Сверилась с картой, а получасом позже нашла и нужный дом по адресу Филлинтон Авеню, 26.

Конечная точка моего путешествия.

Заросший неухоженным кустарником двухэтажный особняк выглядел покинутым, и я впервые заволновалась о том, что могу не застать хозяина дома внутри. Что тогда делать?

«Не паниковать. Ты еще не звонила в дверь».

Если Герберта не окажется дома, я всегда смогу спросить соседей, подождать, в конце концов. Хотя с «подождать» у меня в последнее время наблюдались проблемы.

Перестав терзаться предположениями — дома, не дома? — я вышла из машины и направилась к крыльцу. Зеленый газон давно не стригли, краска на почтовом ящике с номером 86025 облупилась. Скрипнув незапертой калиткой, я прошла по гравийной дорожке, взбежала на крыльцо, попыталась отыскать глазами дверной звонок — его не нашлось — постучалась.

Сначала мне показалось, что на мой стук никто не отозвался, но спустя какое-то время за дверью послышались шаги, щелкнул замок. Хозяин оказался невысоким, лет под сорок, одетым в клетчатую рубаху и свободные брюки.

Я облегченно выдохнула — дома!

Сквозь толстые стекла очков на меня смотрели растерянные голубые глаза, взгляд скользнул по лицу, по пыльной одежде, по стоящему у ограды «бьюику».

За ту секундную паузу, пока мы рассматривали друг друга, я успела удивиться. Я ожидала, что он окажется другим, этот Дон. Не интеллигентом в тапочках, а сильным, хорошо развитым физически мужчиной, одним словом — защитником. Но Ниссе виднее, к кому обращаться за помощью, не так ли?

— Здравствуйте, вы ко мне? — неуверенно прервал затянувшуюся паузу человек в клетчатой рубахе, а я кивнула.

— Да, если вы — Герберт Дон.

— Он самый. А кто, простите, вы?

— Я объясню, если позволите пройти. Я… — Стоило ли говорить так прямо? Но хозяин дома мялся, а потому я пояснила: — Я от Ниссы.

Это все решило. Он тут же посторонился, почему-то огляделся по сторонам и пригласил войти внутрь. Закрыл входную дверь, обошел меня по кругу, с удивлением спросил:

— От Ниссы? Ниссы Бартон?

— Простите, я не знаю ее фамилии. Худая женщина, волосы темные, вьющиеся, лицо узкое, подбородок острый…

Казалось, я описывала не собственную знакомую, а найденное в канаве тело; Герберт удивленно моргнул.

— Да-да, это она, только, когда я видел ее в последний раз, она была не слишком худой. — В это я могла поверить — вспомнилась каша, которой кормили в Корпусе, — на ней не разжиреешь. — Простите, что держу вас у порога. Проходите, пожалуйста, я сейчас поставлю чай.

— Вам с сахаром, с молоком, с лимоном?

С кухни доносился грохот столовых ящиков.

— Мне просто чай. А лучше воды.

— Воды?

Глядя на то, как суетится хозяин квартиры, я подумала о том, что гости — нечастое явление в этом доме, и оттого поиск стаканов, заварки и прочего превратились для Дона в катастрофу. Стараясь уберечь его от ненужных волнений по поводу этикета, я вежливо пояснила:

— Мне пришлось долго ехать, и теперь мучает жажда. Сладкого не хочется, и горячего тоже. Спасибо, мистер Дон.

— Зовите меня Герберт.

— Хорошо.

Мы переместились в гостиную, потонувшую в полумраке, несмотря на яркое полуденное солнце за окном.

Он сидел на покрытом пледом диване, я в кресле; пальцы холодил запотевший стакан с водой.

— Я… Я немного волнуюсь… — Он и правда волновался — постоянно комкал в пальцах край рубахи, и я вновь подумала о том, что на друга Герберт, может, и похож, а вот на решительного защитника никак. — Понимаете, я давно не получал от Ниссы вестей, даже не знаю, как она, где она. Она… с ней все в порядке?

Как ему сказать? Наврать, что в порядке? Так ведь он все равно прочитает записку.

Я нащупала в нагрудном кармане шуршащий и изрядно помявшийся прямоугольник.

— Герберт, она просила меня передать вам это.

— Что?

— Вот это.

И я протянула ему записку. Хорошо, что я наконец доехала, нашла этот дом и теперь могу отдать то, что обещала отдать, — на душе стало легче. Нисса помогала мне, и я выполнила ее ответную просьбу. Я молодец, я почти свободна.

Мистер Дон почему-то растерянно молчал. Записку взял, но разворачивать ее не стал, вместо этого спросил:

— Где она? С ней все в порядке?

Он боялся прочитать то, что написано на бумаге.

Что я могла ему сказать? Ничего. Рассказать про Корпус, про побег, про Эда? Про то, почему сама очутилась там? Ни к чему ему эти подробности.

— Я всего лишь курьер, Герберт. Воспринимайте меня таковым. Я не знаю, что именно в этой записке, но знаю, что она предназначается вам. Прочитайте.

— Хорошо.

И он дрожащими руками развернул бумагу. Пробежал взглядом по адресу, затем вчитался в текст. Лицо его, поначалу растерянное, вдруг начало менять выражение — из испуганного сделалось каменным, а затем и вовсе шокированным.

— Что… это?

— Я не знаю.

Я действительно не знала.

— Это… Это же… прощальная записка.

В самом деле? Я подавила приступ раздражения. Может, он неправильно понял? Ведь там должна быть просьба о помощи — она сама так говорила.

— Не может быть.

— Может! Прочитайте.

Вопреки собственным принципам не читать чужие письма я приняла листок; мои глаза забегали по строчкам.

«Мой дорогой Герберт. Моя жизнь повернулась странно, и я разминулась с госпожой Удачей. Мне бы очень хотелось увидеть вас и попрощаться с вами лично, но боюсь, уже ничего не сумею изменить — встреча нам не суждена. Помните, что вы всегда были моим самым близким другом, и я благодарна за все то, что вы для меня сделали: за каждое слово, каждую минуту, каждый жест. Я буду помнить вашу любовь и заботу всегда. Вечно. Прощайте. Искренне ваша, Нисса».

Герберт плакал, а я старалась не выказать эмоций, хотя внутри меня бушевал пожар.

«Что ты сделала, Нисса?! Ты погнала меня через половину Уровня, чтобы выразить кому-то свою благодарность? Сказать, что будешь помнить про любовь? Это было так важно?»

Может, для нее это было важно, вот только я все это время верила, что спасаю ее. А оказалось, что не спасала, а лишь передавала прощальное послание.

Горько, обидно.

Паршиво.

Поехала бы я в Минбург, если бы знала содержание письма? Нет, скорее всего, отправила бы его почтой и сэкономила бы себе дни жизни.

Но Нисса не знала про ловушку, а я не знала про содержание — зачем теперь корить себя или ее? Однако в этот момент у меня на душе стало почти так же пусто, как в тот день, когда Линдер объявил приговор, — хотелось растирать по щекам слезы вместе с Гербертом.

И еще почему-то хотелось извиниться перед ним, хотя я не была ни в чем виноватой.

«Что же ты сдалась так быстро? Я ведь верила, что еду за помощью, верила, что смогу тебе помочь. А ты… опустила руки».

Имела ли я право винить ее? Наверное, нет. Никого не имела — ни себя, ни ее, ни плачущего Герберта. Он тоже надеялся увидеть ее живой, получить хорошую весть, но…

— Простите, — прошептала я тихо, но он лишь махнул рукой. — Я не хотела. Я не знала…

К чему теперь слова? Весь этот путь, черт его дери…

Скверно.

Я поднялась с кресла, поставила стакан на стол и вышла в коридор. Обулась, прикрыла за собой дверь, прищурилась от солнца.

Обратно. В Канн.

На меня вдруг накатила такая злость, что я едва не врезала кулаком в стену. Ну бывает же, что так крутит жизнь! За что, спрашивается?! Почему?

Хотелось кричать, хотелось освободить эмоции, хотелось избавиться от разъедающего душу разочарования. Все зря, ядрись оно провались, все зря.

Кое-как разжав скрючившиеся от ярости пальцы, я сошла с крыльца и зашагала к машине.

Пребывая в странном настроении — смеси беспросветной злости, отчаяния и боли, — я как сумасшедшая неслась по ночному шоссе.

За что я боролась все это время? Эта записка стала для меня символом, талисманом грядущей свободы и справедливости. И пусть я не знала, за что была осуждена Нисса, мне было плевать, потому что у меня было главное — цель. Цель, которая вела тонким лучиком среди беспросветного мрака, которая заставила временно забыть о собственном несчастье, которая помогала выживать.

Корпус.

Корпус, ты все-таки убил нас всех. И тех, кто жил в тебе долгое время, и тех, кто лишь на мгновение прикоснулся к твоим гнилым стенам. Почему Нисса перестала бороться? Когда это случилось? Могла ли я помочь ей? Изменить ход ее мыслей, не позволить дойти до такого…

Корпус. Это ненавистное слово пульсировало в голове алым светом, и мне вдруг показалось, что я снова слышу его противный свистящий голос у себя в голове.

«Да провались ты!»

И я со всей силы ударила ладонью по рулю.

Дорога резко вильнула под колесами, натужно скрипнули колодки, «бьюик» выровнялся с трудом; я рисковала — справа зиял обрыв. Секундой позже на полной скорости вошла в поворот. Теперь я не смотрела на знаки, мне было все равно, куда выведет меня ночная лента дорожного полотна. Какая разница, приеду ли я в Канн или так и останусь затерянной посреди этого чужого для меня мира, где нет ни одного человека, который бы ждал, верил и любил меня?

«Нет, это не Корпус, — вдруг подумалось мне, — это ты, Рен. Именно ты сделал мою жизнь такой, какая она есть сейчас. Это ты убил Ниссу и Эдварда, ты скомкал множество чужих судеб, это ты заставил колеса судьбы вращаться в угодную тебе сторону, не заботясь о чувствах и переживаниях других людей. Это из-за тебя плакал Герберт. Я тебя ненавижу, слышишь? Ненавижу!»

Я несла чушь, но не могла остановиться. Хотя бы раз в жизни, хоть на минуту хотелось переложить ответственность на кого-то другого. Мотор «бьюика» ревел и скрежетал, вращая шестерни с бешеной скоростью, а мои глаза едва различали дорогу — их застлала пелена ярости. При входе в следующий поворот я слишком поздно крутанула руль, и два колеса съехавшего на обочину авто нависли над обрывом, беспомощно завращались в пустоте.

Мое сердце екнуло. Еще секунда, и я окажусь там — на дне глубокого оврага, похороненная под грудой искореженного металла. И глядя на звезды пустыми глазами, буду одиноко лежать на острых осколках, уже не заботясь о том, как провести последние дни своей жизни.

Я не знаю, как он выровнялся — «бьюик», — скорее всего, кто-то сверху помог мне. Я лишь помню панику и дикий ужас — через секунду мы сорвемся вниз! — помню, как всем телом навалилась на дверь, пытаясь помочь машине выровняться, помню, как молилась. А когда чудом сумела вывернуть обратно на дорогу, резко нажала на тормоз — коротко взвизгнули шины, моя голова дернулась так сильно, что хрустнула шея. Чихнул и заглох двигатель; вокруг стало вдруг необычайно тихо.

Прежде чем убрать ногу с педали, я долго смотрела прямо перед собой и продолжала давить на тормоз — не могла поверить, что уцелела. А после кое-как заставила напряженные мышцы расслабиться. Сердце билось, словно пьяное и посаженное на батут — громко, нездорово и слишком часто.

Вот так-то. Всего одна минута неконтролируемой злости могла стоить мне всей оставшейся жизни. Наверное, только теперь до меня в полной мере дошло, как глупо все могло закончиться. Я повернулась и взглянула на обрыв. Темнота равнодушно стелилась сразу за краем дороги и молча смотрела на меня — безрассудную глупую девчонку — жадными глазами. Она клубилась туманом в глубине оврага, облизывала голые камни, растекалась по впадинам и ущельям.

Никто не нашел бы меня там. Никогда. И никто никогда не узнал бы, куда пропала бедная Элли, однажды выехавшая в сторону Минбурга.

Дура.

Я покачала деревянной головой и трясущимися пальцами завела «бьюик». Тот вхолостую поворчал, еще раз чихнул и завелся.

«Спасибо, друг».

Все, обратно в Канн. Теперь мне больше, чем когда-либо, хотелось туда попасть.