Глава 1

«…наша долина называется „Зеленые холмы“. Здесь всегда царит лето, представляешь? Конечно, пришлось взять кредит, чтобы оформить покупку в таком месте, но мы счастливы! У нас пока всего четыре лошади, но ведь это только начало…»

Это письмо — обычный лист бумаги, упакованный в дешевый и изрядно помятый белый конверт со штемпелем, — пришло сегодня утром и вызвало во мне такую лавину бушующей радости, какую не смог бы вызвать ни один самый дорогостоящий подарок мира. Письмо от Ниссы! Господи, как же я его ждала! И теперь, вернувшись из магазина, я прыгала по спальне на одной ноге, пытаясь снять с ног колготки (на дворе октябрь, холодно) и одновременно продолжить чтение. Мои глаза бегали по рукописным строчкам как сумасшедшие, а губы все шептали:

— Нисса! Надо же — они купили ранчо! Они это сделали!..

«…их зовут: Арти (жеребец), Комета (кобыла), Леди (кобыла) и Волнушка (кобыла). Конечно, работы много. Мы едва ли представляли, каково это — ухаживать за животными, но Эд не жалуется и со всем справляется: чистит загоны, подковывает, заготавливает корм, ездит в город за продуктами… Ну а я? Я готовлю (ха-ха!). Смотрю за домом, садом, помогаю ему по хозяйству, веду учетные книги…»

— Арти! Волнушка…

Радостная и едва не брызжущая слюной от восторга, я все-таки не сумела сохранить равновесие — проскакала, грохоча босой пяткой по полу, едва не упала, стянула наконец ненавистные колготки и отбросила их в сторону. Но не успела вновь вернуться к письму, как в комнату осторожно постучали.

— Эллион, у вас все хорошо?

Антонио. Он, наверное, решил, что я спозаранку воюю со стульями. Конечно, кухня же внизу…

— Все отлично, Антонио! У меня все замечательно.

За дверью прокашлялись.

— Хорошо, а то я хотел сказать, что… обед в два часа.

Нет, конечно же, он хотел сказать совсем другое, что-нибудь наподобие «Чего вы там такого делаете, что у меня едва не обрушивается потолок? Я не могу готовить, когда в тесто сыплется штукатурка…», но виранская вежливость не допускала бестактности, поэтому на кряхтение повара я лишь хихикнула:

— Я буду вовремя!

— Хорошо.

Антонио удалился, и я тут же углубилась в чтение.

«…Ты не думай, что если наш дом зовется „ранчо“, то это лишь четыре хлипкие наспех сколоченные стены, протекающая крыша, пол, усыпанный сеном и амбар через тропинку. Дом большой, в нем несколько комнат, кухня, отличная веранда, классный чердак, просторный зал, камин и… В общем, описывать можно долго. В связи со всем этим я хотела спросить — возможно, ты захочешь к нам приехать? Одна, со своим молодым человеком или, может, с подругой? Эд был бы счастлив — мы обещали, что пригласим тебя на новоселье сразу, как устроимся, и с радостью выполняем обещание. И чтобы ты не думала, что это все лишь дежурные слова, попробую тебя заманить вот чем:

а) Я отлично пеку пирожки…»

На этом месте я хохотнула. Нисса-Нисса, о если бы ты знала, какое это наказание — иметь в доме личного повара! Не наказание даже — катастрофа. Я всю жизнь придерживалась мнения «Ты не можешь съесть то, чего нет в холодильнике», но если в холодильнике есть все, и это все стократно помножено на все-все-все, как в безудержном воображении обжоры-маньяка, — это настоящая беда. Подходишь, заглядываешь… и ты пропал. И потому… пирожки? Да какими бы вкусными они ни были — ни-ни!

«б) Здесь такая погода, какой наверняка уже нет в городе — над плато всегда светит солнце, в долине цветут цветы и можно бесконечно бродить по округе или кататься на лошадях. Ты умеешь сидеть в седле?»

Умею ли я сидеть в седле? Едва ли. Кажется, за последние несколько лет я вообще не приближалась ни к каким животным, кроме соседского пса, но попробовать новое точно стоит, не так ли?

«в) Даже если катание на лошадях покажется тебе скучным, неподалеку от нас есть замечательный пруд (совсем без тины!). И ты (или вы) могла бы загорать, купаться, отдыхать.

Твоя подруга Нисса».

Ну, что скажешь? Уговорила я тебя? Если да, пожалуйста, позвони мне по номеру телефона, который я написала ниже, а если нет, то позвони все равно — Эд и я будем страшно рады тебя слышать. И приезжай, слышишь? Бросай все и приезжай!

Люблю тебя!

Приезжай! Она говорит — приезжай! Я пузырилась от счастья, как объевшийся наркотического мыла кот: жмурилась, улыбалась, разве что не булькала от переполнявших эмоций. Может быть, со мной поедет Рен? Конечно, у него работа, и его могут вызвать в любой момент…

«И вообще, это, вероятно, не его тип отдыха…» — данную мысль я настойчиво гнала прочь.

…Но ведь чудеса случаются? Чтобы узнать ответ любимого, оставалось каким-то образом дождаться вечера.

Каким, каким?

А бумага приятно шелестела в руках, с нее будто доносился знакомый и далекий голос Ниссы, ее смех; в памяти тут же вспыхнули искрящиеся смешинками карие глаза, темные брови, морщинки в уголках губ, вьющиеся волосы. Какой она стала? Каким стал Эдвард? Все так же хромает? Загорел, наверное?

Я должна их увидеть, просто обязательно, всенепременно!

Снизу письма, будто подмигивая, выжидательно смотрел аккуратно выведенный синей пастой телефонный номер.

На колени Рена я забралась сразу после ужина и слезать не собиралась. Нежно ластилась к нему, гладила по волосам, затылку, щекам, терлась носом о его губы, преданно заглядывала в глаза.

— Ты ведь поедешь со мной? Ну скажи, что поедешь…

— Элли, не могу…

— Ну пожалуйста.

— Ты меня… шантажируешь.

— Чем?

Я улыбнулась. Диван в его кабинете до сих пор оставался одним из самых любимых мест соблазнения, ведь именно сюда меня когда-то положили (сразу после взрыва и в рваном платье) — можно сказать, это место нашей первой встречи, если не считать бунгало.

— Когда ты так себя ведешь, я ни в чем не могу тебе отказать.

— Так и не отказывай.

— Маленькая хитрюга.

Шторы задернуты, солнце село, в комнате полумрак. Рубаха Рена расстегнута, по обнаженной груди скользят мои пальцы — интересно получается, после двух месяцев совместной жизни я все еще теряю голову всякий раз, когда оказываюсь в радиусе десяти метров от этого мужчины. Наверное, его хитроумный Начальник вживил подопечному под кожу не только способность к быстрой регенерации…

— Элли, мне могут позвонить в любой момент, а туда ехать около семи часов.

— Ты ведь можешь предупредить, что…

— Меня не отпустят.

— Ну как же так?

Трудно расстраиваться, когда кончики твоих пальцев нежно целуют и когда сознание грозит отправиться в далекое путешествие (передав власть телу и его инстинктам), но я, увы, расстраивалась.

— Мы ненадолго, всего на неделю…

— Я не…

— Ну пожалуйста!

— Может, возьмешь с собой кого-нибудь другого?

— Кого? — Воображение тут же нарисовало в голове несуществующего любовника, и я едва не принялась отплевываться. Не нужны мне любовники, спасибо! У меня самый лучший в мире мужчина, и больше мне никого не надо. Лучше уж ехать одной. — У меня, кроме тебя, никого нет…

— А Лайза?

Лайза?

Я мигнула.

Лайза.

Лайза!!!

— А… можно? Ты не будешь против? Я тогда ей позвоню, ладно? Я почему-то про нее не подумала… Точно, ведь у меня же есть Лайза!

— Элли!

— Что?

— Если ты сейчас просто сорвешься с моих коленей и убежишь звонить, я догоню тебя и буду… кхм… — Тактичное покашливание. — …Иметь прямо в коридоре во время разговора с подругой. Как думаешь, много ты ей сможешь сказать?

Хорошо, что темно. Хорошо, что меня никто не видит. И ведь Лайзе я могу позвонить через часок? Довольная и улыбающаяся, почувствовав, как мою шею ласкают теплые руки, я попрощалась с собственным сознанием и жадно подалась вперед — к нему, к губам, к собственной страсти.

— Я могу позвонить позже.

— Я тоже так думаю.

Главное в жизни — это правильно расставленные приоритеты.

Жаркий поцелуй волной смыл желание оказаться где-либо еще помимо этой комнаты, а перед глазами почему-то стояло изображение — я в коридоре, наматываю на палец телефонный шнур — алые щеки, равномерное покачивание столика с вазой, попытка что-то сказать в трубку, а сзади голый Рен…

Половина двенадцатого — это еще не поздно. Не поздно, ведь так?

Конечно, можно дождаться утра, спокойно умыться, позавтракать, выйти на прогулку, восемьсот тысяч раз все обдумать, потом обдумать еще, а потом и вовсе не звонить… Но так поступают рациональные и занудные люди, я же считала, что звонить в половине двенадцатого ночи можно не только в больницу или морг, но и лучшему другу, точнее, подруге.

— Лайза! Лайза! — зашептала я, как только на том конце бессвязно промычали. — Скажи, ты любишь лошадей?

— С дуба рухнула? — Кажется, кто-то действительно спал и только что проснулся. — Элли, какие лошади… в полночь?

Так я и думала — не проснулась.

— Ну ты умеешь сидеть в седле?

— Только в мотоциклетном.

— Да забудь ты про свои мотоциклы!

В трубке помолчали, сонно почавкали, затем спросили:

— Ты там не выпила, случаем?

— Я не пью.

— Ну, может… Кто тебя знает?

— Я серьезно. Хочешь покататься на лошадях?

— Прямо сейчас? Не особенно.

Я фыркнула. У меня хорошая подруга, просто отличная, но иногда острая на язык.

— Завтра, например.

— Слушай…

— Нас приглашают, Лайза! На отдых! Туда, где до сих пор царит лето, где можно бродить по цветущим лугам, купаться в теплом пруду и есть пирожки. Хочешь?

— Чего ж ты сразу не сказала? Хочу!

— Тогда выдвигаемся завтра!

«Я надеюсь».

Я, конечно, еще не звонила Ниссе, но почему-то была уверена, что все срастется.

— А куда ехать? Что брать? Это далеко? Я же не успею отпроситься с работы…

— Успеешь! У тебя там хорошие коллеги, пусть соврут что-нибудь.

И счастливая, я принялась перечислять, что, по моему мнению, нам стоило бы взять с собой.

Дорога сама по себе счастье.

Дорога в одиночестве имеет особый привкус: философии, воспоминаний, сентиментальности, планов на будущее, распахнутых глаз, ожидания чуда и свежего ветра. Дорога с любимым — это аромат ванили и грейпфрута, вкус домашнего пирога, завернутого в пакет, мягкость пледа на заднем сиденье, нежность касаний, вселенная на двоих. Дорога с подругой — это вкус карамели, пузырьки лимонада, бесконечный восторг и тяга к приключениям. А дорога втроем — это всё вместе и сразу!

Мягкое покачивание, плывущие за окном поля, запах скошенной травы, мирные рощицы на горизонте, бесконечность уходящего за горизонт синего неба.

Мы выехали на следующий день около трех.

С самого утра я дозвонилась Ниссе, услышала вожделенное «Так уже ждем, приезжайте!», тут же помчалась на кухню к Рену, разложила перед ним завтракающим карту с обведенным ручкой названием «Зеленые холмы», долго и беспокойно ждала реакции, наконец услышала:

— Мне сейчас к Дрейку, затем по делам. Выехать сможем после обеда, идет?

Идет? Да не просто идет — совершенно идет! Заобнимав любимого до состояния «Элли, если я не допью кофе, то…» и пробормотав «Все, уже исчезла!», я бросилась наверх, чтобы набрать номер Лайзы.

— Эй, ты как? Помнишь, что мы сегодня едем? Да, будь у меня к двум! Едем!

Лайза не стала возражать, лишь издала визг восторга, чем убедила меня в том, что отпроситься с работы ей удалось, и мы синхронно, находясь в разных частях города, принялись собирать сумки.

Так, что берут с собой в поездку? Одежду и обувь: штаны, майки, юбки, шлепки, кроссовки, кеды… кеды? Не надо, выкладываем. А также летнюю шляпку (или панамку), сменный комплект белья (три штуки), крем от загара, крем для смягчения кожи, спрей от комаров и мошек, косметику, зубную щетку, полотенце, мыло и… еще столько всего!

Уже к двенадцати дня мой багаж напоминал рыбу-шар с двумя торчащими вбок ручками. Вбок, потому что свисать из-за раздутости у них не получалось. Хорошо, что на машине, хорошо, что можно набрать много и самому не нести. Я жмурилась от удовольствия. Альбомы для эскизов упаковала, карандаши тоже, краски на всякий случай припрятала во внешний карман, книжку, которую, наверное, не успею прочитать, тоже. Все, готова!

Свою рыбу-шар, то есть вторую раздутую сумку, Лайза подвезла на «Мираже» к половине третьего, когда я уже вовсю нетерпеливо кружила по двору, с восторгом поглядывая на безоблачное небо и нетерпеливо — на ворота. Рен к тому времени вернулся и теперь находился в гараже — проверял перед поездкой масло. Антонио к двум часам навертел такой сверток с едой, что тот занял половину багажника и заставил мою челюсть отвиснуть до самых булыжников теплой подъездной дорожки.

— Вы должны есть, мисс, вы очень худая.

— Стройная.

— Стройным тоже нужно есть.

— Но… не столько же?

— Здесь на троих. Первое, второе, десерт, салаты — все упаковано и подписано. Все приготовлено с учетом того, чтобы пролежало в теплой температуре хотя бы двадцать четыре часа.

Я обняла Антонио перед отъездом — пухлого, довольного, пахнущего корицей и специями человека, для которого забота о других была ценнее воздуха.

— Спасибо тебе! Большое-большое!

— Всегда рад, Эллион.

Мы уже час как ехали. Остался позади город с его небоскребами, дорогими районами, шумными улицами, бурлящими запахами кафе, пестрящими пешеходами тротуарами. Проплыли мимо сонные жилые кварталы с двухэтажными домиками, качелями на газонах и уютными диванчиками у стен; закончились кованые ворота, бордюры, припаркованные у обочин машины, остановки, урны, газетные киоски. Вскоре строения и вовсе поредели, а спустя пятнадцать минут вдоль обочин понеслись поля.

Наконец-то! Свобода!

Сидя рядом с Лайзой на заднем сиденье, я с любовью поглядывала на коротко стриженый затылок водителя, знакомые на ощупь каждому пальчику пряди его волос, шею, уши, бритый подбородок. Изредка Рен, чувствуя на себе взгляд, тоже разглядывал меня через зеркало — разглядывал и улыбался. Только он умел так — оставаться серьезным и при этом смотреть по-особенному: глубоко, даже пристально и в то же время со смешинками на дне серо-голубых глаз. Умел проникать, ласкать, расспрашивать и подбадривать одновременно.

«Все хорошо?»

«Все отлично!»

«Я рад».

А Лайзе, думаю, он до сих пор казался «терминатором» — холодным, неприступным, расчетливым и крайне властным. Однако несмотря на нервозность, которую подруга всегда испытывала в присутствии Рена, она изредка спрашивала: «И где ты его нашла? Думаешь, такие еще есть на свете?..»

Я смеялась и каждый раз отвечала, что ее «такой» обязательно найдется.

— Только не «терминатор».

— Именно он. Только это будет твой «терминатор», и ты будешь его любить.

— Если он будет указывать мне, что и как делать, я прогну о его голову все сковородки.

— А если будет хорошо водить?

— Не поможет!

Это Лайза так ершилась. А на самом деле смотрела на Рена с долей незлой зависти и тихонько вздыхала, отворачивалась, мечтала о чем-то своем. Любопытно, что в присутствии друг друга эта парочка всегда сохраняла нейтралитет — оба делали вид, что один никогда не обещал «переломать кому-то все конечности», а вторая ни разу в жизни не швыряла ему в голову все, что летало: вазы, подносы, тарелки, — желая размозжить череп. Да, времена меняются. Когда-то они были врагами и представить не могли, что будут мирно сидеть в одной машине. Теперь сидели.

Я улыбнулась.

Спустя час езды, когда равнины сменились первыми еще пологими и плавными, но уже холмами, мы с Лайзой разговорились вновь.

— Ты сказала, Нисса пишет, что там всегда лето?

В Канне все уже грустили оттого, что выходя на улицу, приходилось надевать куртки. Осень только началась, а людям уже хотелось обратно в тепло, в радость, в отдых. Нам все-таки повезло, невероятно повезло!

— Ага, рассказывает, что Комиссия установила для этого плато специальную погоду, оттого и цены на землю высокие.

— Надо же, всегда солнце, всегда голубое небо и снега нет. Вот бы Комиссия ввела новую моду — продавать дома с собственным климатическим контролем. Захотел — над твоим домом солнце, захотел — дождик, захотел — снег пошел.

— И как, ты думаешь, при этом должно выглядеть небо — расчерченным на мелкие квадратики? Из одного моросит, во втором тучки, в третьем солнце. А как тогда будет выглядеть город в целом?

— Что ты сразу так глобально мыслишь? Зато как здорово представлять, что погоду можно было бы контролировать самому…

— Наверное, это не так просто. И цены на такие не дома взвинтили бы неимоверно.

Подруга посмотрела на меня со смешинками на дне синих глаз — «Элли, не будь занудой!».

— Ну да, а вообще идея неплохая, — миролюбиво согласилась я. — Хорошо хоть в регионах подобное практикуют, и можно приехать в гости, когда везде уже холодно, скинуть верхнюю одежду и покупаться в удовольствие!

— Только не обгорите, — посоветовали с переднего сиденья.

Мы синхронно кивнули, после чего вновь погрузились в задумчивое предвкушение скорого отдыха — как там будет? Большое ли ранчо? Понравятся ли нам лошади? Как распланируем дни, чем займемся, какого вкуса сохраним воспоминания?

Одно мы обе по молчаливому согласию знали наверняка — в «Зеленых холмах» нам обязательно понравится.

К моменту наступления сумерек мы успели один раз заправиться, три раза перекусить, столько же раз остановиться, чтобы выйти и размять ноги, переслушать все радиостанции, наиграться с навигатором, досыта налюбоваться пейзажами и… уснуть.

Когда я проснулась, вокруг царила темнота, из приоткрытого окна доносился стрекот цикад, пахло ночной свежестью и сеном; автомобиль стоял, водителя в машине не было. Его голос раздавался неподалеку и в тишине, разлившейся над погруженным во тьму пейзажем, был хорошо различим.

— Я оставлю вам свой номер. При любых чрезвычайных обстоятельствах звоните — я приеду сам или пришлю помощь.

«Мой Рен. Всегда такой деловитый, серьезный, собранный, готовый к неожиданностям».

— Да-да, конечно.

Нисса! Я встрепенулась, так как узнала бы ее голос из тысячи.

— Лайза! — я потрясла подругу за плечо. — Мы приехали, слышишь? Приехали!

— У-у-ум? Спать хочу…

— На выход! Надо выгрузить вещи.

Я сама, признаться, валилась с ног, но из машины выползла с рекордной скоростью. Огляделась по сторонам, не увидела ничего, кроме двух светящихся на первом этаже деревянного дома окон и темных силуэтов, и спешно направилась к ним. А когда приблизилась, то тут же заключила хозяйку ранчо в объятья.

— Нисса! Как же я рада!

Та тихонько рассмеялась.

— Элли, вот и увиделись. Сейчас разгрузите вещи, ваша комната давно готова, Эд сегодня лег пораньше, уже спит — хотел вас дождаться, но устал. Может, вам на чердаке постелить? А то я в обычной комнате…

Представив, с каким грохотом мы — две сонные тетери — полезем на чердак, я помотала головой.

— Комната нам как раз.

— Хорошо, а то я что-то засомневалась, хватит ли вам романтики.

— Вот моя романтика! — я улыбнулась и указала на широкоплечего спутника.

— Здравствуйте, я — Лайза! — тем временем представилась подоспевшая подруга, которая уже умудрилась достать из багажника обе сумки и припереть их сюда, несмотря на недовольный взгляд Рена.

— Рада знакомству. — Нисса тепло улыбнулась, пожала протянутую руку, затем повернулась к водителю, который в этот момент внимательно оглядывал окрестности. — Вы не волнуйтесь, здесь очень тихо, криминальная обстановка на нуле. Сюда очень сложно добираться, соседей мало, и все они далеко.

— Это, может, хорошо, а может, и плохо.

Обстоятельный Рен. Иногда слишком серьезный.

Когда сумки были занесены в дом, остатки еды переместились из багажника в холодильник, а Лайза исчезла за деревянной дверью, которую окрестили «ваша», Рен приподнял мой подбородок теплыми пальцами и попросил:

— Звони мне, хорошо? Каждый день. Если пропустишь хоть один звонок утром или вечером, я приеду.

— А если у меня сядет телефон?

— Зарядка с собой? Просто не забывай заряжать и звонить, иначе я приеду.

Где контроль? Где забота? Иногда между ними такая тонкая грань, что и не разглядеть, но мне было тепло.

— Хорошо, буду звонить. Но если вдруг не дозвонюсь, то сначала набери Лайзу, ладно?

— Договорились.

И я обняла его — теплого, родного, бесценного для меня. Уже знала — буду сильно скучать, потому что ни одна смена обстановки, ни один отдых никогда не заменит его — любимого мужчины рядом. Кольца рук, в котором спокойно, теплой груди, к которой можно прижаться носом, взгляда, которым всегда спросит: «У тебя все хорошо?».

— Я никуда не делся, я рядом. — Он будто прочитал мои мысли. — Если нужно, прилечу сюда на вертолете, не переживай.

— Я не переживаю. — Губы сами собой расползлись в улыбке, когда я вспомнила «друзей» Рена, которых видела всего лишь несколько раз в жизни: один со шрамом, другой с белой косичкой на затылке и ежиком на макушке, третий черный и волосатый… Немудрено, если среди них «случайно» отыщется пилот вертолета.

— Все, беги, завтра у вас начинается отдых.

Он поцеловал меня на прощание, прижал к своей груди и ушел. От ужина отказался, от ночевки тоже — поехал обратно.

«Терминатор».

Наверное, Лайза в чем-то права.

Когда я скользнула за «нашу» дверь и очутилась в комнате с одним окном, двумя кроватями у стен и скрипучим полом, Лайза уже спала. Ее пузатая сумка стояла рядом, покрывало было сброшено на пол, в лунном свете белели на простыне ноги. Кто-то нагло и совершенно уютно сопел.

— Вот ведь быстрая.

Мечтая завалиться и последовать ее примеру, я принялась стягивать с себя одежду.

 

Глава 2

— Что, все такой же?

Такой же. И нет.

Он спросил так, потому что поймал мой зачарованный изучающий взгляд, приклеившийся к загорелому испещренному морщинами лицу, а я никак не могла оторваться — рассматривала его и улыбалась. Эд, передо мной сидел Эд. Тот самый Эдвард, который когда-то пергаментной мумией лежал на кровати в палате Корпуса, который отвлек на себя охранников, который помог бежать… Тем самым, однако, его теперь можно было назвать с большой натяжкой. Да, тот же хромающий «кирзовый сапог» — жилистый, тощий, нескладный, — но теперь неуловимо изменившийся, помолодевший где-то внутри. Выгоревшие вихрастые песочные волосы, широкая улыбка, облупившийся нос, печеный затылок, сверкающие от радости глаза — он не просто помолодел, он ожил.

Именно таким я хотела видеть его, когда мерзла в тоненьком пальто, пытаясь открыть ржавый замок центральных ворот, когда ковыляла через черный лес, когда ловила в ночи попутку. Тогда, помнится, не грело ничего, кроме мысли «Если смогу выбраться я, то, может быть, смогут и они?».

Они выбрались — смогли — и стали такими, какими я, несмотря на абсурдность собственных желаний, мечтала их видеть. «Однажды они сбегут. Будут жить свободными, счастливыми, не сломленными».

И они жили. В этой прекрасной и какой-то доброй деревянной кухне, в этих уютных комнатах со скрипучими полами, окруженные запахом сена, пирожков, луговых трав и радости. Все так, как мне мечталось, — нет, лучше, много лучше!

«Рен, спасибо, что ты помог. — Добрых слов в адрес Дрейка я все еще сказать не решалась. — Помог не только мне, но и им, видишь? Как много радости…»

А Нисса изменилась тоже — набрала вес, чуть округлилась, но не приторно, а сочно, аппетитно, правильно. Налились впавшие когда-то щеки, по-новому, свежо заблестели черные волосы, разгладился лоб. Тоже загорелая, довольная, говорливая.

А ведь раньше она всегда молчала. Только обладала боевым нравом — это я сразу заметила.

— Вы еще не придумали, чем займетесь сначала? Осмотри те ранчо, Эд все покажет, зайдите к лошадям — их как раз через час на поле надо, пробегитесь по округе. Если хотите, покажу, как пройти к пруду, тут недалеко. И вы ешьте-ешьте!

Она готовила, наверное, с самого утра. Пекла блинчики, пирожки, сладкие крендельки, доставала из-под пола джемы, варенья, накрывала на стол, старалась. И если я, наученная горьким опытом вечно полного холодильника (это все Антонио!) не спешила пихать в рот больше положенного, то Лайза наворачивала за нас двоих — зачерпывала джем ложкой, густо мазала его на масляный блин и откусывала так смачно, что Нисса откровенно млела. «Молодец, девочка, — читалось в ее темных глазах, — надо есть, когда дают».

А Эд тем временем обвел ладонью кухню.

— Хорошо живем, да?

«Спасибо тебе, — я слышала это без слов, — все благодаря тебе».

«Да не мне, — хотелось возразить, — нам! Ведь мы вместе, все вместе…»

Эх!

— Здорово!

А кухня мне и вправду очень нравилась: тесная, но теплая и домашняя, с деревянными стульями и столом, развешанными по стенам чугунными сковородками, теснящими друг друга ящиками и полками, с настоящей открытой печью (вот в ней, наверное, пицца выходит обалденная!). Помимо кухонной утвари, стены украшали керамические тарелочки с росписью — душевно, изысканно, со вкусом.

— Сама рисует! — гордо пояснил Эд, проследив за моим взглядом. — А если бы ты видела, какие Нисса орнаменты на подушках вышивает…

— Эти тарелочки — всё сама? И подушки?!

Я восхищалась. Нисса рукодельничала? Едва ли я когда-то могла представить ее за кропотливой работой, склонившейся над тканью с иглой в руках, но времена меняются. Спокойная жизнь, счастливый покой на сердце, и душа рвется творить — знакомо. Выплескивает все в цвете, в рисунках, в строчках на бумаге, в новой мелодии — у кого в чем, главное — выпустить вдохновение на волю. Вот поэтому и у меня в сумке лежали альбомы — а вдруг увижу что-то красивое? Ведь рука сразу потянется зарисовать…

Когда все наелись, Нисса вновь вернулась к вопросу о планах нашего дня.

— Ну так что, девчонки, куда сегодня? Кататься на лошадях? Бродить по плато? На речку?

По нашим счастливым физиономиям она поняла — нам хотелось всего и сразу.

Но от верховой езды мы в этот день отказались — решили подождем. Сначала присмотримся к лошадям, послушаем Эда, вызубрим правила поведения на «четвероногих» транспортных средствах, немного поладим. И потому сразу после осмотра ранчо — дома, амбара, конюшни, склада, загона, хозяйственных построек и гаража — мы вместе отправились на луг, где огражденные тройной лентой тонкой проволоки под напряжением уже ждали те, к кому нам предстояло привыкать, — кобылы.

Наверное, мы забавно смотрелись — в шортах, в панамках, с закатанными рукавами тонких рубашек, с круглыми от удивления и восхищения глазами, с вечно приоткрытыми ртами. Эд похихикивал. По-доброму журил нас, чтобы не забывали мазать открытые части тела защитным кремом, предупреждал, чтобы смотрели под ноги — кое-где камни, коряги, — попутно рассказывал про питомцев.

— Волнушка самая спокойная, — он указал морщинистым пальцем туда, где у дальнего края пастбища паслась гнедая лошадь с волнистым хвостом и гривой, — характером мягкая, ступает легко, плавно, на ней сидеть легко, никогда не гонит вперед, от громких звуков не шарахается.

Лайза случайно задела коленкой проволоку, ойкнула и тут же отскочила прочь. Волнушка дернула ушами и лениво повернула голову.

— А-а-а, забыл сказать, что проволока под напряжением. Небольшим, чтобы не навредить, но для лошадей этого достаточно.

— Для меня тоже достаточно! — Лайза потерла коленку и от кусачего заборчика на всякий случай отступила еще на шаг.

— Не убьет, не переживай, просто неприятно.

— Ага, уже поняла.

Я сделала вид, что не хихикаю в кулак, а просто закашлялась. Над нашими головами совершенно по-летнему сияло солнце, травяной ковер прел под ногами, гудел насекомыми, цвел и пах так насыщенно, как никогда не пахнут клумбы в городе. От запаха земли и цветов кружилась голова, хотелось раскинуть руки, кружиться и петь.

«А Рен, наверное, уже дома. Нормально ли добрался? Нужно позвонить».

— Комета довольно дерзкая и быстрая, любит галоп, с Леди попроще, она хорошо слушается.

— А жеребец?

Я временно оставила мысли про Рена и указала на черного статного коня, наблюдающего за «дамами» через деревянный забор.

— Ну, на Арти я бы кататься пока не рискнул — чуть позже, когда наберетесь опыта.

— Ясно.

Статный норовистый конь тут же перекочевал в моей голове из разряда «возможных средств передвижения» в объект для визуального любования. Ну и ладно, просто зарисуем.

— А что мы сегодня будем делать?

— Хотите, зайдем внутрь, познакомимся, погладим? Пусть привыкают к вашему присутствию и запаху. Дам вам яблок, моркови, научу, как правильно кормить.

Мы хотели. И потому вслед за Эдом внутрь огражденного периметра шагнули с оптимизмом и, несмотря на всякое отсутствие опыта, почти без страха.

А после проведенного с лошадьми часа, после звонка домой, после того, как упаковали в выданные Ниссой рюкзачки бутерброды и воду, мы с Лайзой брели по вершине холма.

Шлепки в руках, босые ступни утопают в траве, голые коленки щекочет теплый ветер. Вокруг пасторальные пейзажи: далекий горизонт, волнистая линия холмов, редкие рощицы, высокая трава, безоблачное небо, кажущийся бесконечным день.

— И не скажешь, что октябрь, да?

Лайза думала о том же, о чем и я. Мы шли к пруду — Нисса дала нам карту.

— Ага. Тут всегда так, представляешь?

— Не представляю. Здорово, но я бы быстро заскучала по снегу.

— Я тоже. Но здесь очень здорово, очень.

Здесь, в «Зеленых холмах», всегда царило лето — настоящее, жаркое, густое на запахи, пестрящее цветами и бабочками, колосящееся вымахавшей по пояс пшеницей, безоблачное и беззаботное.

— Представляешь, как здесь красиво, когда идет гроза?

Наверное, над плато клубятся темные тучи, молния бьет прямо в пашни, лошади жмут уши к голове в загоне, а по крыше амбара стучит ливень. Здорово!

— Может, увидим одну?

Мы оставались неисправимыми романтиками, а романтикам всегда хочется перемен: новых чувств, впечатлений, эмоций. Но в эти редкие минуты, когда мои босые ноги утопали в примятой траве, когда скользили по щиколоткам колокольчики, когда вокруг жужжали шмели, мне хотелось находиться только здесь и сейчас — быть, чувствовать, дышать. Совсем как в далекие затертые памятью времена, когда на душе было так же тепло, мирно, легко.

— Удивительно, да? Мы живем у твоих знакомых — тех самых, которых ты вытащила из Корпуса.

Лайза вновь читала мои мысли. Точно, я уже думала об этом — о том, что все могло повернуться иначе. А что, если бы я запнулась у ворот и меня поймали санитары? Что, если бы Эду переломали обе ноги, и теперь он сидел бы в инвалидном кресле, капая слюной, «залеченный» до невменяемости? Что, если бы Нисса не смогла отключить камеры слежения? Что, если бы не принесла пальто? Да сколько всего таких «если бы» существовало в виде риска? Миллионы. А если бы меня вернули обратно? Если бы Комиссия отказалась исполнить мою просьбу? Что, если бы мне просто ответили: «Вас отпускают — радуйтесь. Катитесь отсюда колбаской, а те, кто должен сидеть в Корпусе, будут в нем сидеть…».

И холодный блеск на дне равнодушных глаз. Ужас.

— А за что они туда попали?

Подруга, вдохновившись моим примером, тоже стянула с ног шлепки и теперь осторожно пробовала почву пяткой на ощупь.

— Не бойся, тут мягко. За что? Не знаю, если честно, я никогда не спрашивала.

— А я бы спросила.

— Да как-то не до того было… — Вспомнились встроенные в стены микрофоны, белая палата, ровный ряд коек, безучастные неживые лица. Как же хорошо, что я больше не там, а здесь, далеко от Корпуса на расстояние жизни. — Может, когда-нибудь. Да и не так это важно. Они — хорошие люди, а остальное не так важно.

— Хорошие, согласна.

Лайзе Нисса и Эд нравились, я знала. Но все равно она добавила: «А мне все равно любопытно».

Чудище. И ведь не угомонится, пока не выяснит.

— А ты так и собираешься работать в этой конторке?

«Конторкой» я называла нынешнее место работы Лайзы: тесную конуру с четырьмя столами, пыльными компьютерами, вялыми сотрудниками и требовательным шефом-сумасбродом. Зарплата маленькая, премий нет, обед за свой счет, отпускные не платят. Агентство «Полиграф Плюс», если официально. Уже который месяц я пыталась убедить подругу уйти оттуда и найти что-нибудь поприличнее.

— Жду зарплаты, хочу навернуть «Мираж». Если еще пару месяцев потерплю, то куплю ему новые диски.

— Зачем ему новые диски? Если ты просидишь там еще пару месяцев, то тебе новые глазные протезы придется купить.

Да-да, я видела их помещение — окна маленькие, вечная темень, мониторы плохие, изображения размытые.

Но Лайза любила свою машину больше жизни. «Она — мой единственный и самый верный друг. После тебя, конечно». Ну да, после меня. А сама Лайза числилась в этой очереди третьей по счету.

— Лучше бы накопила денег и записалась на курсы по трехмерке. Ведь давно хотела?

— Хотела, да.

— Наверняка таким специалистам куда больше платят.

— Не терзай мне душу.

К этому времени мы добрались до пруда и теперь валялись, раскинувшись на одеяле, на его берегу. То был не пруд даже — заводь. Протекающая поодаль речка резко изгибалась, совершала разворот и в углублении — закутке, куда она затекала, — образовался водоем. Хрустально чистый, прозрачный, без тины и без спешного течения, теплый и спокойный. В общем, совершенно идеальный. На дальней его стороне шумел не то тростник, не то камыш, но он не портил общий вид, лишь добавлял очарования берегу — в нем прятались и изредка выплывали наружу мелкие коричневые уточки.

Шорох ветра в траве, бесшумно плывущие в вышине облачка, синева, стрекот сверчков, плеск воды. Время от времени на рюкзак садился жучок или муха — я лениво сгоняла их рукой. Одетая в белый с синими полосками купальник Лайза втирала в кожу солнцезащитный крем. Изредка она бросала взгляд то на воду, то на окруживший нас простор, то вверх, в небо — на яркое солнце.

— Красота! Кто бы думал, что где-то на свете есть такое место.

— И не говори. — Я лежала на животе, впечатавшись щекой в одеяло, и сквозь полуприкрытые веки лениво созерцала жесткую ткань сумки, собственные шлепки и покачивающуюся позади них траву. Пекло спину, пекло ноги, от ласковой жары млела душа.

— Жаль, что Рен не остался, да?

— Он не мог.

— Да, я помню, работает. Но все равно он молодец — согласился отпустить тебя, довез нас и вообще…

В этом «вообще» крылось куда больше, нежели обычная благодарность, — в нем крылся неслышный вздох, мечта, кружение фантазии. Я не ошиблась.

— Вот бывает же так: остановится машина, а там мужчина мечты…

«Ну-ну, одно время он мне мужчиной мечты не казался. Если только на вид».

— …и в бухту тебя привез, и любил, и защищал потом…

— И в Корпус сдал.

Я это добавила беззлобно и даже не ворчливо, что было — то прошло. Мы все ошибаемся.

— Ну это ведь не он сдал, а тот, как его… Дрейк. Знаешь, мне не верится, что всего два с половиной месяца прошло, Элли. Два месяца, фигня какая, да? А кажется, еще совсем недавно мы вызывали тебе сенсора, ты ездила в Минбург, собиралась умирать.

— Найдешь, что вспомнить…

— Да я не об этом. Лучше расскажи мне еще раз!

— О чем?

— О том вечере, когда вы познакомились. Как это было? Как он привез тебя в бухту? Расскажи про утро — все-все впечатления, хочу еще раз послушать.

— Вот утро мне запомнилось не меньше ночи, это точно.

— Почему?

— Да все из-за того камня в вазочке, который я пыталась стащить.

— Да, что-то припоминаю, ты говорила.

— Ага, они самые. Интересная с ними оказалась связана история, между прочим…

— Расскажешь?

— Расскажу. — Я перевернулась, приподнялась на локтях и, жмурясь, посмотрела на пруд. — Только сначала давай искупаемся.

Двадцать минут спустя мы, покрытые бриллиантами-капельками воды, вернулись обратно на одеяло. Пруд оказался теплым, просто парным. Блестела на коже влага, блестели от радости наши глаза, стекали с бретелек капли, волосы были мокрые — хоть отжимай.

Улеглись, достали из рюкзака бутылку с морсом, и я принялась говорить.

Сколько раз одну и ту же историю может рассказывать влюбленная женщина, особенно если это история знакомства с самым лучшим мужчиной в мире? Бесконечно. Я серьезно. И всякий раз она будет припоминать все новые детали, все больше впечатлений и собственных мыслей, все больше украшать, дополнять — и все правдиво!

— Вот что меня толкнуло в ту ночь идти через пустые кварталы? Это все вино, а ты же знаешь, я обычно не пью… А они там! Еще ведь думала — надо бежать, а толку-то? Куда только все мозги делись?

— А он тебя сразу заметил?

— Не знаю, не уверена. Нет, не думаю, я же была в тени…

— Но он ведь профессионал?

— Ага. Тогда, может, и заметил — он так и не признался.

Вопросы «А он?», «А ты?» длились бесконечно — Лайза была жадным слушателем. Не знаю, что именно ей нравилось в этой истории больше всего, но слушать ее она была готова так же часто, как я рассказывать. Кружил голову брутальный главный герой? Вряд ли. Удивляло мое поведение? Нет, она всегда была за меня горой. Скорее, ее восхищал сам факт того, что такие диковинные истории случаются на самом деле. Не описаны в книжке, не показаны в фильме, а происходят по-настоящему, причем со знакомыми людьми. Думаю, это давало ей силы верить в грядущие чудеса в собственной жизни. Нет, Лайза никогда не числилась в дурнушках, наоборот, она настоящая красавица — длинноволосая брюнетка, загорелая, синеглазая, стройная и притом фигуристая, — но вот «тот самый» ей пока так и не встретился.

А рассказ тем временем продолжался.

— Я бы и не посмотрела на те камни, знаешь? Ну, камни и камни, пусть даже с символами. Просто Рен в то утро ясно дал понять, что новых встреч не будет. Я к нему и так, и эдак, и спросила про Антеру, и про пляж — кому принадлежит?.. В общем, по его ответам стало ясно, что останутся мне только воспоминания и то, что унесу с собой. Вот я и решила унести один из этих камешков…

— А он не позволил!

— Какое там! Когда спросил «Что у тебя в руке?» — как вообще заметил? — так у меня чуть все в плавки не осыпалось.

— Которых на тебе не было!

— Не-а.

Лайза вертелась на одеяле, подставляя солнцу то один бок, то другой, жевала бутерброд и хихикала.

— Догнал, навалился сверху и отобрал же, блин! Знаешь, ради того, чтобы почувствовать на себе его вес, я готова была что угодно спереть — по мне, лежал бы он сверху и лежал…

На этом месте подруга от смеха подавилась бутербродом, и мы захихикали вместе.

— Думаю, ему не камень нужен был назад. Просто чтобы я ничего не унесла в качестве вещественного доказательства того, что Рен Декстер существует на самом деле. Вдруг я бы по этим камням что-нибудь выяснила? Это я тогда так думала.

— А что, была другая причина?

— Была. Я о ней позже узнала, когда мы снова вернулись в бунгало.

— Когда он на пляже убрал из твоей головы ловушку?

— Нет, еще позже. Уже после того, как мы стали вместе — совсем вместе: с кольцом, переездом и прочим. Недели через две.

Тот день я помнила исключительно хорошо. И не из-за погоды (мол, потому что надрывно скрипели пальмовые стволы, а океан швырял на берег мутные волны) — нет, погода стояла обычная — солнечная, ясная, вполне себе спокойная, — а потому что в тот день состоялся наш первый «серьезный» разговор. Не ссора, но разговор, который показал, что между нами может быть доверие — настоящее, глубокое и честное.

Когда сходятся двое — это всегда сложно, потому что два человека — это два мира, два противоположных берега, два набора жизненных принципов, установок и совершённых дел. И сложно представить, что кто-то может принять тебя таким, какой ты есть. Таковы люди — они всегда боятся. И потому что боятся, начинают прикидываться кем-то другим, лгать во благо, притворяться, подстраиваться, и все для того, чтобы любили больше. Так нам часто, дуракам, кажется.

Мы с Реном изначально были очень разными: я — художник, он — наемник. Не думаю, что хоть один психолог или астролог, увидев нас, выдал бы благоприятный прогноз на совместную жизнь, скорее, наоборот. Мол, какие у вас общие интересы? О чем вам говорить? Чем заниматься вместе (помимо постели), когда характеры такие разные?

Признаться, этого поначалу боялась и я. Мы с Реном были не просто двумя разными планетами — мы были двумя галактиками, расположенными на противоположных концах Вселенной. Но, так или иначе, я верила, что у нас получится, просто потому, что все получается у тех, кто верит и кто по-настоящему этого желает. И тот день стал тому подтверждением.

В бунгало мы тогда заехали не для того, чтобы провести там время — искупаться, расслабиться, отдохнуть, лежа на песке, — вовсе нет. Все куда банальнее: Рену требовалась какая-то забытая папка с документами из ящика.

Он собирал бумаги, я ждала, а пока ждала, снова наткнулась взглядом на те самые камни в вазочке. Подошла к ним ближе, взяла один в руки, принялась рассматривать — вновь колыхнулось любопытство.

— Рен…

— М-м-м…

— А что нарисовано на этих камнях? Почему я не могу понять ни один символ?

— Потому что они написаны не на человеческом языке.

— А на каком?

— Да оставь их, малыш, сейчас уже поедем.

Почему он всегда избегал разговоров о них? Как будто силился проскользнуть сквозь эту тему, старался не впечататься в нее носом, жалел, что не убрал вазу куда подальше.

Полумрак комнаты, косые солнечные лучи сквозь щели у двери, пятно света на столе. И камень на моей ладони, который интересовал еще больше, чем раньше.

— А кто рисовал эти знаки?

Ровные, идеально начерченные, чуть вдавленные.

— Я нашел папку.

— Рен?

— Что?

— Пожалуйста, расскажи мне.

Он какое-то время стоял ко мне спиной — неподвижный, хмурый (я чувствовала), почему-то напряженный.

— Что такого с ними связано?

И Рен развернулся, подошел, усадил меня на кровать. Отложил все дела, спешку, найденную папку, долго смотрел в глаза, о чем-то думал, как будто даже переживал. Хотя как тут скажешь наверняка, когда человек исключительно хорошо владеет эмоциями? Лишь интуитивно.

— Эти камни связаны с тем, кто я есть, Элли. С моей работой.

Первой мыслью, которая скользнула мне на ум, была «Господи, надеюсь, это не имена жертв…».

— Это… убитые?

Спрашивать не хотелось, но я не могла не спросить.

Он фыркнул сразу же.

— Нет. Создатель, о чем ты думаешь?

— Ты сказал, что это связано с твоей работой.

— Да, давай на этом остановимся.

Рен уже хотел подняться, вытянуть руку из моих ладоней и уйти, но я не дала.

— Как связано? Что на них?

То был момент честности — либо да, либо нет. Такие моменты случаются у любой пары, когда каждый должен сделать выбор — открыться или нет? Я ждала. Ждала с напряженной спиной, нервами и гулко стучащим сердцем. Верит он мне или нет? Если да, то насколько?

— Зачем ты хочешь это знать?

— Я хочу понять тебя.

— Кто я есть?

— Да, кто ты есть.

— Я — тренированный солдат, Элли. У меня сложная работа и такой же характер.

Он коснулся моей щеки и тут же убрал руку, как будто стеснялся. Только стеснялся — я вдруг поняла — не меня, себя. Того, кто он есть.

— Рен, — я сильнее сжала длинные теплые пальцы, — в каждой системе есть люди, которые помогают служить правосудию.

— Чистильщики?

Кривая усмешка, ставший жестким взгляд.

— Называй их так, если хочешь. Они нужны, потому что если «не чистить», можно потонуть в грязи среди бандитов, торговцев наркотиками, беспредела.

— Ты пытаешься меня оправдать?

Скользкая тема, опасная. Если скажешь «пытаюсь» — значит, осуждаешь внутри. Если осуждаешь, то зачем вообще со мной? Если скажешь, что не пытаешься оправдать, значит, даже не пытаешься понять или, как мирное растение, все принимаешь таким, какое оно есть. Я же хотела понять не столько профессию — оправдать или осудить, — сколько почувствовать доверие любимого человека.

— Я всего лишь хочу сказать, что ты не делаешь это… с любыми, — я имела в виду «на заказ», — не берешь в руки любое фото, приложенную в конверте сумму денег, а после не пускаешь пулю в лоб. Бездумно, по чьей-либо… просьбе.

— И тем не менее я подчиняюсь приказам.

— Да, но ты подчиняешься Начальнику — человеку, знающему, как навести порядок на Уровнях. Ты перед этим анализируешь, думаешь.

— Вот как раз это не приветствуется. Думать нам не запрещают, но мысли строго контролируют. С этим и связаны камни.

— С чем?

— С заслугами.

— Какими заслугами?

— Каждый камень — награда Комиссии за пройденный тест. За то, что я думал и вел себя так, как они того хотели.

— В смысле — тест?

Рен долго смотрел мне прямо в глаза. Смотрел тяжело, чуть зло и печально. Затем вздохнул.

Лайза больше не жевала бутерброд — кажется, один за другим она съела их все. Теперь из-под козырька панамки на меня смотрели ее огромные и полные любопытства широко распахнутые глаза.

— И что? Что он ответил?

— Слушай, ты не обгорела? У тебя вся спина красная, ты скоро пузырями покроешься.

— Эй, ты как Рен! Не уходи от темы, на самом интересном месте остановилась, блин!

— Да расскажу я дальше, не волнуйся. Но может, напоследок искупаемся, а потом пойдем и поищем лес, про который говорила Нисса? А то уже четыре часа, пока доберемся туда, пока назад. А там и поговорим.

Этот лес Нисса обозначила для нас на карте кружком, сказала, что там много черники.

— Если наберете, сделаю джем для булочек — вкусный, пальчики оближешь.

Нас привлекал не джем, но сам процесс. Лежать на берегу надоело, захотелось полазить на корточках, пособирать ягоды, в конце концов, банально хотелось в тень.

И потому мы принялись собираться. Быстро обкупнемся, быстро снимемся с места.

— Элли, так что это были за тесты, он рассказал?

Я кивнула.

— Рассказал.

— И что значили символы на камнях, тоже рассказал?

— Ага.

— Ну тогда поделись.

— Купаемся — и в лес. Там поговорим.

Лес оказался редким и светлым и пах так густо, что хотелось втянуть в себя все запахи и парить-парить-парить с глупыми от счастья глазами. Все-таки природа — волшебница. Ничто на свете не пахнет лучше прогретых смолянистых стволов, теплой коры, покрытой мхом земли и раскинувшегося ковром разнотравья. И черники здесь росло действительно много. Стоило ступить на опушку, как ни шагу не обходилось без того, чтобы мы не приседали в траву.

— Смотри, какой куст! Тут с одного полмешочка будет!

Полиэтиленовые мешочки Нисса предварительно сложила нам в кармашки рюкзаков — обо всем позаботилась, — теперь мы собирали в них пухлые сизые ягоды. Теплые на ладонях, сочные на языке.

— Сладкая какая…

Кажется, Лайза на время забыла о собственном любопытстве — изредка почесывала покрасневшую кожу плеч, отмахивалась от мошек и складывала в рот все, что срывала с куста.

— Так ты в мешочек не насобираешь.

— Зато я насобираю в себя, — она улыбнулась, — и вообще, тут ее столько, что всему Уровню бы хватило. Может, начнем продавать?

— Возить отсюда и торговать черникой на рынке?

Я представила нас — обожженных, в кепках и с облупленными носами — с лотками у прилавка. Довольных, сытых, вечно пахнущих хвоей.

— Хи, а почему нет?

Мы балдели. Слишком тепло, слишком хорошо и невероятно легко на душе. Наверное, вот так надо жить, когда счастлив. Еще бы так получалось всегда…

— А что там про эти тесты?

Она не забыла; я почесала щеку.

— Оказалось, что каждый камень значит какое-то слово. Их гравировала Комиссия, и поэтому они такие гладкие и странные, нечеловеческие. Я попросила Рена тогда прочитать мне все слова…

— И он прочитал?

— Угу.

На ветках прямо надо мной заливисто пели птицы, я на мгновенье заслушалась.

— Выяснилось, что каждое слово — это указание на то, за что именно был дан камень. Например, «верность», «рациональное мышление», «внимательность», «адаптивность», «осознанность», «аналитика», «интеллект», «эмоциональная устойчивость», «прагматичность», «выносливость», «динамика и сенсорика», «интуиция», «контролируемая жестокость».

— Жестокость?

— Да.

Теперь я понимала, почему Рен тогда вздыхал. Ведь теперь я знала, чему и как именно его обучали в серых стенах невидимого здания.

Ягод получилось набрать два мешка. С горкой. Мы несли их в руках, чтобы не помять, — даже завязать не получилось. Вернулись довольные, умиротворенные, напрочь объевшиеся, на лицах улыбки, под ногтями чернильные разводы. И сейчас сидели на чердаке, свесив ноги в окно, смотрели, как над холмами гаснет день.

Медленно синело небо, густел воздух, тонкой, почти невидимой пеленой расстелился над полем туман. Посвежело. Пахло стружкой, досками, разбросанным по полу сеном, а еще джемом, который на первом этаже варила Нисса.

— Хорошо здесь, да?

— Хорошо.

Наши красные лица багровели даже в неверном вечернем свете. Мы обе смотрели вдаль на неровную, но завораживающе-плавную линию холмов, которую уже зрительно выучили наизусть.

— Куда завтра?

— Поможем Эду в конюшнях. А потом, может, выдвинемся с ним на конную прогулку?

— А давай, — согласилась Лайза после паузы. Я уже знала, что этой ночью она будет стонать и просить намазать ее смягчающим кожу кремом — все-таки перележала на солнце. — Возможно, четвероногий друг понравится мне больше мотоцикла?

— Ага, и больше «Миража».

— Ну щас! Ничто и никогда не понравится мне больше «Миража».

В этом я не сомневалась.

Вечер был хорошим. Ласково обдувал разгоряченную кожу ветер, скользили по плечам волосы, засыпали укрытые синевой луга, снизу светились окна. Справа свистел сверчок — пока еще один, без проснувшихся и присоединившихся к нему собратьев.

— Ты джем будешь? — спросила я негромко.

— Не сегодня, — довольно икнула Лайза. — Сегодня с меня хватит черники.

 

Глава 3

А вот утром черничный джем пошел на ура — со свежими булочками и после картофельных драников. На вопрос Эда, как спалось, Лайза даже не имела возможности ответить, только довольно кивала, жевала булку и прихлебывала чай, и потому рассказывала я:

— Лайза отключилась сразу же, как коснулась кровати, а я еще полежала — мне все казалось, что по стене снаружи царапают чьи-то коготки. Я потом снова утром такой же звук слышала. Думаете, померещилось?

— Нет, не померещилось, — Эд усмехнулся, отчего сетка морщин на его лице углубилась — будто глина треснула. Блеснули светлые голубые глаза. — Это ящерки. Мелкие такие, их тут много. По стенам лазят, у белок еду воруют.

— У белок?

— Ага. Нисса для белочек рядом с подоконником насыпает иногда семечки, орешки, ягоды, вот ящерки и повадились их кормушку проверять. У них коготки цепкие, хорошо слышно, как по штукатурке скребут.

— А-а-а, вот, значит, кто это был.

Нет, я не испугалась ни ночью, ни утром, просто с любопытством прислушивалась, как к сопению подруги примешивается странный шорох. Слушала и гадала, кто это может быть? Про ящерок, признаюсь, не подумала.

— Ну что, девчонки, попробуем сегодня лошадей запрячь? Прокатимся хоть полчасика, в седле научу сидеть. Вот только сначала бока им почищу…

— Ой, а можно, я с вами? — с энтузиазмом запросилась Лайза.

— Лошадей чистить? Да я сам могу…

— Я тоже хочу!

— Так пойдем, кто ж против? Буду только рад.

И Эдвард широко улыбнулся. А я, оглядев гору посуды в раковине, оставшуюся еще со вчерашнего вечера, повернулась к Ниссе.

— А я на кухне помогу, ладно?

Та тут же замахала руками — ее рот, как до того у Лайзы, был занят булочкой. На жесты — мол, иди развлекайся, нечего тут торчать, — я не обратила ровным счетом никакого внимания.

— Мне хочется с тобой побыть, ну ведь можно?

Хозяйка дома улыбнулась и довольно кивнула.

Грохотала в мойке посуда, пузырилась и ловко мелькала в натруженных руках губка. Эд и Лайза отбыли в конюшню, а мы остались. Вытирая тарелки и стаканы вафельным полотенцем, я вдруг подумала о том, что никогда толком не общалась с Ниссой, не было возможности. Тогда, в палате Корпуса, мы обсуждали побег, и только — там было не до личных тем, после, когда сидели на лавочке, попрощались хоть и эмоционально, но коротко. Она и я — два, можно сказать, незнакомых друг другу человека, оказались очень родными — слишком многое преодолели вместе, слишком сильно изменили друг другу жизнь.

А теперь молчали.

Потому что комфортно, потому что хорошо. Наверное, так ощущают себя прошедшие через дремучий лес, овраги, водопады и болота отшельники — те, кто без лишних слов протягивал другому руку помощи и спрашивал не словами, но глазами: «Живой? И хорошо».

Вот и мы как те отшельники. В кухне светло, в кухне душевно, и тишина.

В какой-то момент молчание, однако, вызвало неловкость, и Нисса завела разговор первой.

— Как живете-то? — спросила просто.

Я почему-то без лишних слов поняла, что это она про меня и Рена.

— Хорошо живем, правда.

— Не ругаетесь? — Она спрашивала без праздного любопытства, но с тревогой — как человек, которому не все равно. — А то… суровый он у тебя.

— Не ругаемся.

Мы и правда не ругались. Не потому, что такие уж идеально совместимые, вовсе нет, а потому, что хорошо осознавали этот факт: что разные, что придется притираться, проявлять гибкость, терпение. Потому и не ругались.

— Он заботливый на самом деле. Хороший.

И суровый, да. Мой Рен. О нем я всегда думала с теплотой. Сегодня утром звонил, выспрашивал, как дела, чем собираемся заниматься, не обгорели ли вчера на солнце? Соврала, что не обгорели.

— Значит, не зря ты за него боролась.

Я помотала головой. Конечно, не зря. Как увидела, так и пропала сразу же — какая тут может быть ошибка? А что путь друг к другу оказался непростым, так он часто непростой. Зато вон как все закончилось — для нас совместной жизнью в городе, для Ниссы и Эда — на ранчо.

— А ты счастлива здесь?

— Очень. — Ответила и не соврала. — Знаешь, я никогда, наверное, так счастлива не была. Не в том дело, что здесь у меня есть все, о чем я когда-то мечтала, но здесь есть другое — больше. Тишина, покой, глубокая радость, которой раньше не было нигде.

— Это потому что Эд?

Ответ не понадобился. Что-то изменилось в ней, в Ниссе, в самой ее глубине. Как будто в том месте, где раньше была лишь скала, распустился вдруг теплый, живой и яркий цветок — зашелестел листьями, распустил лепестки, потянулся к солнцу. Такое всегда чувствуется, когда человек находит свое место.

— А ты так и создаешь витражи? Не ушла? Ведь, наверное, смысла работать сейчас нет.

— Нет, но я не ушла — люблю свою работу. Мне без творчества сложно.

— Вот и мне, как выяснилось, тоже.

Посуда сверкала вымытыми и вытертыми боками, заняли свое законное место чашки в шкафу и ложки в ящике стола, Нисса с довольным видом повернулась ко мне и качнула головой.

— Хочешь, покажу, как провожу досуг?

— Как расписываешь тарелочки? Конечно!

— Нет, как вышиваю. Я что-то в последнее время страшно полюбила всю эту кропотливую тягомотину, прямо души не чаю. Нет, ты могла представить меня с нитками? А оно вон как получилось.

Когда я наконец добралась до конюшни, лошади уже были вычищены, а Лайза обучена премудростям надевания и снимания сбруи. И теперь учила меня:

— Нет, вот это (этим оказалась металлическая палка-загубник) запихиваешь ей в рот…

Бедная Леди, на которую меня вскоре намеревались усадить, совершенно не желала разжимать зубы и потому недовольно мотала головой.

— Ну давай же, открывай. Твоя еще спокойная, а моя — Волнушка которая — так фыркнет, что хоть сразу через забор.

— Да они обе милые, — раздался из дальнего конца загона голос Эда. Он находился в кладовой, где подбирал нам по размеру шлемы для верховой езды. — Попробовали бы вы сесть на Арти…

— Ну уж нет, спасибо, — хохотнула Лайза, — мне и эта кажется настолько неуправляемой, что хоть не садись вообще.

— Да ладно тебе, нужно только найти, где руль, где переключаются скорости и какой заливать бензин, а там станет проще.

— Бензин? — Подруга выпучила на меня кажущиеся невероятно синими на фоне покрасневшей кожи глаза. — Да ты знаешь, как они с этой травы-бензина пердят? — В этом месте она понизила голос и перешла на шепот. — Когда я твою Леди чистила, она как «подвезла» — меня чуть не сдуло! До сих пор голова кругом…

Переданное мне в руки седло в эту секунду едва не выскользнуло из пальцев от хохота.

А потом была езда — настоящая. Когда земля плывет где-то далеко под ногами, когда спина покачивается в такт не твоим ногам, когда сзади то и дело мелькает, отгоняя мух, длинный конский хвост. Леди ступала мягко и даже грациозно, впереди маячил круп Волнушки, еще дальше — Кометы, на которой восседал Эд. А мимо плыли луга — бесконечные просторы некошеной травы и калейдоскоп красочных шапок диких цветов. Носились мимо беззаботные бабочки, скользили по небу, рассеивая свет, кучерявые облака, холмы казались залитыми всеми оттенками зеленого: изумрудным, охристым, травянистым, глубоким хвойным; синели и коричневели на горизонте кажущиеся полупрозрачными очертания гор. Пересеченное вдали извилистой лентой реки под жарким солнцем грелось, дремало плато — шелест ветра, тишина, застывшая вечность.

Мне вдруг стало понятно, как можно жить в этом месте. Нет, не так — стало понятно, как можно хотеть жить именно здесь, а не где-то еще, стали как никогда раньше ясны слова Ниссы про глубокий покой. В городе такого нет — в городе вечный шум, суета, погоня за совсем иными ценностями.

«А еще там Рен, там наш дом, там любимые улицы и магазины, там в саду растут клены…»

Да, везде хорошо по-своему.

В какой-то момент лошадь Лайзы сбавила скорость и поравнялась с моей. Теперь Леди и Волнушка шагали бок о бок и, кажется, были довольны. Наши с Лайзой стремена поскрипывали и почти соприкасались, изредка, чтобы проверить, что все в порядке, оборачивался Эдвард — его жилистая фигура статно смотрелась в седле, навевая мысли не то о фильме, не то о телевизионной рекламе.

— Ну что, это лучше, чем мотоцикл? — поинтересовалась я с улыбкой, макушку ощутимо припекало даже через панамку.

— Не знаю, я еще не поняла. Пока идем тихо — все спокойно, но сдается мне, что этот механизм сам решает, когда и на какой скорости ему ехать.

«Этот механизм» изредка косил на Лайзу карим глазом. По-доброму, в общем, косил, безобидно, но с некоторой хитрецой.

— Видишь? Я же говорю — морда хитрая. Кажется, что она слушается меня только для вида.

— Ну, лошади же живые, у них свои мозги…

— Вот это меня и смущает. Но все равно здорово.

Какое-то время мы ехали молча, любовались окрестностями, разглядывали проплывающие внизу ярко-оранжевые на зеленом шапки огоньков, дышали совсем не октябрьской жарой.

— Что будем делать, когда вернемся?

— На пруд точно не пойдем.

Это мы обсудили еще утром — за вчерашний день назагорались так, что теперь только в мешках из-под картошки ходить. Сегодня на нас были рубашки с длинным рукавом, льняные брюки по щиколотку и панамки в режиме «снимать строго запрещено».

— Хочу порисовать немного, сделать наброски Арти. Думаю, потом еще накидаю в общих чертах ранчо и когда-нибудь напишу для Ниссы с Эдом полноценную картину маслом.

— Пиши сразу две — я тоже такую хочу.

— Тогда три. А то и я бы себе в спальню повесила.

— Тогда точно три, — улыбнулась Лайза. — А я тогда возле тебя книжку почитаю. Ты говорила, у тебя есть какая-то.

— Лучше газету с вакансиями почитай.

— Элли, не будь занудой. Вернусь, тогда буду об этом думать. Не сейчас.

— Хорошо.

Я хотела добавить, что вовсе не хотела быть занудой и что просто забочусь о Лайзе, потому что она достойна большего, но в этот момент моя Леди издала абсолютно непристойный звук, напоминающий чахнущий драндулетный мотор.

Я прыснула.

— А ты говоришь, не похожа на мотоцикл!

— Вот видишь, как они пердят?

— Как будто ты так не делаешь!

— Ну не прилюдно же!

— А тут никого и нет — одни холмы кругом.

На этот раз, прежде чем расхохотаться в голос, лиловым глазом на меня покосилась подруга.

К разговору о Рене и его камнях Лайза вернулась сразу же, как только я взялась рисовать. Я едва успела нанести на бумагу пару штрихов, когда сидящая на раскладном стуле подруга уже захлопнула только что открытую книгу.

— Расскажи мне, что дальше, а?

К этому времени мы вернулись с прогулки, поели и теперь мирно расслаблялись в тени заботливо установленного для нас Эдом переносного зонта — такие часто раскрывают над столиками у летних кафе. Зонт был старым, его края трепыхались на ветру как флажки, а бордовая ткань давала отсвет на бумагу, но он мне не мешал — я все равно набрасывала карандашом.

— В смысле — дальше?

— Ну, с этими камнями и символами. За что именно они давались, что нужно было делать? Или Рен не говорил?

Почему же, говорил, и то, что он говорил, я почти дословно помнила до сих пор — уж слишком сильное впечатление на меня произвели его слова.

— Тебе по порядку?

— Да как угодно. А ты про все помнишь?

— Не про все, наверное, но про большинство.

Вскоре солнце «погасло», укрылось за тучей; я взглянула на небо и удивилась:

— Слушай, а вовремя мы свернули с прогулки. Посмотри на горизонт, кажется, будет нам к вечеру гроза.

— Ага, а то и гораздо раньше.

Действительно, вдали уже сгрудились стайками тяжелые дождевые облака, усилился ветер, зашелестел листами альбом, сильнее затрепыхался зонтик. Штрихуя круп нарисованного коня, я погрузилась в воспоминания. Странно, что Лайза об этой истории не забывала — что-то ее в ней держало. Меня, впрочем, тоже.

— А на чем я остановилась?

— На том, что он перевел, что именно написано на этих камнях. Ты назвала сами слова, а как и за что они давались, не сказала.

— Ладно, сейчас расскажу. В общем, насколько я понимаю, ни один из этих камней не достался Рену просто — за каждый пришлось заплатить и временем, и усилиями, а где-то и эмоциями.

«Частью себя».

— Он не говорил мне, как давно устроился работать на Комиссию, но я так понимаю, что давно. И тренировали его там какими-то сложными методами — не как обычного солдата, но как… машину, что ли.

— Ты это серьезно?

— Угу. — Я невесело кивнула. — И если для того, чтобы получить камень «аналитика» или «интеллект», ему пришлось сдать разбросанную во времени серию электронных тестов на компьютере, то с остальными, как я поняла, было сильно сложнее. Начальник хотел иметь не просто подчиненного-наемника, но кого-то со стальными нервами, головой-компьютером и телом, способным восстанавливаться в несколько раз быстрее.

— И потому проводил на Рене эксперименты? Как с мутантом?

— Нет, в плане физического тела не проводил, только как-то усовершенствовал процессы регенерации, а вот с мозгом…

— Что с мозгом?

Говорить ей или нет? Она моя подруга и, значит, поймет, не осудит. И все равно вспоминать было тяжело.

— Ну мне кажется, этот Дрейк над Реном издевался.

— Ты серьезно?

— Угу. Например, возьму самое простое. Помнишь камень «верность»? Перед тем как этот камень оказался в вазочке, происходили довольно интересные события, так говорил Рен. К нему приходили неизвестные люди со всякими предложениями о работе, обещали большие деньги, хорошие должности, неограниченную власть, просили переметнуться.

— А на кого еще можно работать на Уровнях, если не на Комиссию?

— Я не знаю, Лай, честно. Но Рен говорил, что предлагали ему очень много — просто какие-то бешеные бабки.

— И он отказался?

— Да, он отказал всем.

— Так это не издевательство, а проверка на лояльность. Так некоторые боссы проверяют своих сотрудников.

— Хорошо, тогда другое. Камень «внимательность». Знаешь, после чего он появился?

— Нет.

— Приходишь ты, допустим, домой. А у тебя там все то же самое, но ключ в сумке другой. И замок в двери тоже. Нет, надо что-нибудь другое в качестве примера, замок — это очевидно. Например, полотенце не того цвета в ванной или цветок на окне вдруг поменял форму лепестков. Вот ты это сразу заметишь?

— Возможно…

— А возможно, и нет.

— Только как такое может произойти? — Лайза отложила книгу на траву и подалась в кресле вперед, я тем временем продолжала вырисовывать коню копыта. — Цветок не может так просто поменять форму лепестков.

— Может. Если этим занимается Комиссия. Изменение и наложение реальностей одну на другую — так называемый «тест на внимательность». Рен говорил, что происходили странные вещи, которые порой наводили его на мысли о собственной шизе: вдруг менялись соседи, а если проверять, выяснялось, что они всегда там жили; или вдруг в саду то прибавлялось, то убавлялось деревьев, меняли цвет цветы на кустарниках…

— Клево…

Лайза — она и есть Лайза. Ей все, что необычно, — клево.

— Да что же клевого в том, когда заходишь в гараж, а там вроде бы твоя машина, только форма у нее чуть-чуть другая? И что, если подобные вещи меняются чуть ли не каждый день? Тут хочешь не хочешь, а начнешь считать себя шизиком. Не жестоко?

— Нет! Здорово. Хотя, наверное… так жить не очень просто. Действительно решишь, что потерял память.

— Ага, и так каждое утро.

Я выдохнула в раздражении — нет, подругу так просто не пронять, придется рассказать кое-что покруче — поднять тяжелую артиллерию.

— Ладно, сначала упомяну простое, чтобы потом не возвращаться. Рен говорил, камень «рациональное мышление» ему дали после серии сканов мозга при эмуляции определенных ситуаций — они там считывали уровень эмоций при принятии решений. А еще он говорил, что теперь бы тот же самый тест не прошел — не после того, как в его жизни появилась я.

— Почему?

— Потому что тот Рен, которого они хотели видеть, никогда бы не кинулся спасать девчонку из-под обломков, не припер бы ее домой, не стал бы лечить и не выжег бы ей свой телефонный номер в памяти. Ну и, соответственно, не надел бы ей после на палец свое кольцо.

— Потому что «машине» не нужны вторые половины?

— Ну, типа того.

— Тогда он точно не тот же самый Рен.

— Его Начальнику достаточно и «этого» Рена. Видимо, результаты остальных тестов остались прежними.

— Так что ты говорила про сложные, в которых над ним издевались?

Я перевернула листок и принялась набрасывать новый контур Арти, который к тому времени развернулся другим боком и теперь сонно кивал у забора.

— Ну смотри, тест «адаптивность». Знаешь, в чем он заключался?

— В чем?

— Например, тебе с периодичностью раз в неделю приходят и говорят следующее: «Лайза, отныне у нас меняются условия работы. Полностью».

— И?

— Теперь ты работаешь за зарплату в два раза меньше.

— Хм…

— Или: «Лайза, начиная с этого дня ты выходишь на работу по ночам». А еще ты переезжаешь жить в наше общежитие. А потом снова переезжаешь, причем в район, который тебе совсем не нравится. А затем за твоей дверью обнаруживаются соседи пьяницы, которых еще вчера там не было. А после тебе говорят, что отныне тебе предстоит работать в совершенно ином коллективе и на другой должности. А еще тебя временно заставят с кем-нибудь сожительствовать…

— Фу, фигня какая-то! Зачем?

— Да затем, чтобы посмотреть на уровень твоей эмоциональной устойчивости в момент стрессовых ситуаций.

— Да меня бы порвало! Уже на втором условии.

— А Рена, видимо, не порвало, раз камень ему все-таки дали.

— И он что, сожительствовал с кем-то?

— С каким-то дураком, который его сильно раздражал во всем.

Я знаю, о чем мы подумали одновременно — «Хорошо, что не с бабой». Да уж, это точно.

— Ну да, этот тест я бы, наверное, провалила. «Адаптивность». Фу.

Книга была окончательно забыта, теперь подруга то качалась в кресле, то поглядывала вдаль на облака, то погружалась внутрь себя, размышляла.

Мне, однако, удалось ее пронять. А ведь я рассказала еще не все.

— Перейдем к настоящим издевательствам?

— А были хуже?

— Спрашиваешь! Не буду брать «физическую подготовку», «точность» и «выносливость» — там все из названий понятно. А как насчет «эмоциональной устойчивости»?

— Он же только что был?

— Нет, то была «адаптивность», то есть приспособляемость к новым условиям жизни. А «эмоциональная устойчивость» — это другое. И это один из тестов, который я бы никогда не захотела проходить.

— Почему?

— Потому что там тебя лишают чего-то очень важного, ценного и следят за твоей реакцией. Ломают любимую вещь на твоих глазах, хамят тебе, выводят из себя.

— Если бы кто-нибудь сломал мой «Мираж», да еще на моих глазах!..

Краем глаза я увидела, как в негодовании сжались ее кулаки.

— Нет, Лайза, мы с тобой бы этот тест точно не прошли. Там не просто ломают, там, например, пытают твоего друга и просят тебя не вмешиваться. Или имитируют смерть близкого человека…

— Нет…

— Да. Я говорила, над Реном издевались. И был еще один тест — «контролируемая жестокость». Знаешь, что такое? Это когда надо самому кого-то пытать. Не потому что ты садист или потому что хочется, а потому что «надо».

— Не хочу слушать.

— А раньше хотела. Сама ведь спрашивала.

— Элли, ну зачем вообще кого-то пытать?

Да, я тоже задавалась этим вопросом. И потому задала его Рену, а теперь цитировала его ответ:

— «А что, если кто-то собирается взорвать торговый центр, где погибнут тысячи людей? Ты знаешь об этом, но не знаешь, где и когда это произойдет? Как получить информацию?»

— Неужели этот Дрейк не мог придумать какой-нибудь «укол правдивости»? Чтобы просто влить человеку — и тот сам все рассказал?

— Не знаю. Зато тебе теперь понятно, что это за камни и за что они достались Рену, точнее, какой ценой.

— Но это же ужасно!

Согласна. Вот теперь мы обе сошлись в одном и том же мнении, услышали эмоции друг друга и полностью их прочувствовали.

Наверное, разговор наш длился и длился — о подобных вещах можно говорить долго, но в тот момент, когда я намеревалась попросить Лайзу передвинуться ближе к лошади (хотелось детальнее прорисовать морду), из дома выглянула Нисса.

— Девочки, собираюсь закидывать белье в стиральную машину. Есть что постирать?

И мы отправились в комнату перебирать сумки.

А гроза в тот вечер действительно разбушевалась. Не гроза — грозища! И пока за стенами ранчо властвовала непогода — хлестал ливень, гнулись деревья и грохотал гром, — мы вчетвером играли в карты. Весело играли, с азартом. Иногда жульничали, иногда возмущались, а после хохотали, заедали все это плюшками, запивали компотом из ягод и раздавали карты по новой. И в который раз неслышно думали о том, что собраться вместе было хорошей идеей, замечательной. Несмотря на то, что мы с Лайзой были гостями, а Нисса и Эдвард хозяевами, никто не чувствовал дискомфорта. Мы не просили нас развлекать — находили занятия сами, а они не старались казаться излишне «добрыми» — просто оставались самими собой: тихой задумчивой Ниссой, любящей свои дела, и улыбчивым жженым от солнца Эдвардом, души не чающим ни в Ниссе, ни в лошадях.

Они действительно нашли свое место, нашли друг друга и занятие по душе. Сложно было смотреть и не радоваться, приятно понимать, что когда-то надеялся и старался не зря. Хорошие люди, хорошее лето, и мы были счастливы.

Вот только после нашего разговора у загона стала излишне задумчивой Лайза. Она прекрасно вливалась в общий ритм беседы, ничего не упускала, отлично жульничала, но я видела — что-то не дает ей покоя, будто теребит изнутри. Кажется, я даже знала что.

Все прояснилось, когда мы снова поднялись на чердак — посидеть, посмотреть на уходящую грозу, подышать свежестью.

— Элли, получается, он столько страдал…

— Знаю.

— Какая… поганая профессия!

— Да не поганая. Просто такая, какая есть. В каждой профессии требуется своя подготовка, а в этой она особенная — не всем по зубам.

— Жестокая.

— А я говорила.

— Слушай, ну… Ведь можно что-то сделать? Как-то…

Она не могла подобрать слов, а я абсолютно точно знала, о чем она думает. «Ведь нужно же чем-то компенсировать жестокость. Добром? Любовью?»

И я даже нашла способ, просто не успела ей об этом поведать.

— Но из этой истории вытекает и хорошее.

— Что именно? Она заставила тебя любить Рена еще сильнее?

— Да я и так люблю его, как дура. Куда уж сильнее?

Мы хихикали, наблюдая, как над мокрым лугом клубятся мутные ватные облака и стелется туман, дышали бодрящей травяной сыростью.

— Просто я понимаю, о чем ты говоришь. После того, как он все это рассказал, я тоже долго думала, что бы такого сделать, чтобы…

— Показать ему, что он не машина, а человек?

— Да.

— И что придумала?

— Я купила камни. Такие же черные, как были в вазочке, — почти такие же: гладкие, красивые, овальные, специально ходила за ними на ярмарку самоцветов. А потом заказала гравировку. Принесла ювелиру в качестве примера один из «старых» камней — ну, чтобы стиль сохранить, — и попросила нанести на «мои» камни совсем другие слова.

— Какие?

У Лайзы от возбуждения даже приоткрылся рот. Вдали еще погромыхивало, гроза уходила не спеша, с достоинством, с апломбом, будто говорила: «Видите, я еще никуда не тороплюсь. А захочу и вообще вернусь…».

Пусть бы возвращалась — мы были не против.

— Я попросила выгравировать слова «любовь», «доброта», «радость», «сочувствие», «чуткость», «внимательность», «отзывчивость», «мудрость», «справедливость», «мужественность» и «великодушие». И стала отдавать их в подходящих ситуациях. Например, когда однажды мы вернулись в бунгало, а вечером Рен накрыл ужин прямо на берегу — так красиво было: свечи, розы, лепестки на песке, — я подарила ему камень «любовь». И сказала, что он — тот, кто умеет любить по-настоящему, и потому камень с этим символом обязательно должен быть в его корзинке.

— А он?

— Он очень долго молчал.

А после моих слов долго молчали и мы. Потому что знали — Рен чувствовал многое. Дрейк никогда не подарил бы ему такой камень, не проводил бы тестов на «любовь», не тестировал бы «доброту».

— Взял?

— Взял. И куда-то дел все остальные. Не знаю, может, просто убрал? Но когда я проснулась утром, корзиночка была пустой, а на дне лежал только один камешек — мой. Как будто только он один был ему важен.

— А остальные? Когда ты подарила ему остальные?

— Я…

Ответить я не успела — нас позвали ужинать, и Лайза фыркнула:

— Блин! Опять на самом интересном месте!

Быстрый стук ложек о тарелки, хруст ломающегося ароматного хлеба, зачерпывания, прихлебывания, наши довольные лица и множество комплиментов хозяйке после. Как только ужин завершился, мы тут же перебазировались в спальню. Залезли на одну кровать, открыли окно, чтобы влажная свежесть наполнила маленькую комнату, и продолжили прерванный ранее разговор.

— А «доброту» ты ему за что подарила? — Лайза чесала укушенную коленку, в полумраке спальни ее глаза блестели любопытством.

— Я ее еще не подарила. Я ведь еще не все успела, только некоторые.

— А какие?

— «Чуткость» я отдала, когда Рен помог Антонио. Наш повар некоторое время назад присмотрел здание для ресторана, которое захотел выкупить, но владельцы по какой-то причине отказали ему. Причем сослались на глупую причину — я не сильна в бюрократии. Рен тогда почувствовал, что виранец грустит, разговорил его — а ты попробуй его разговорить! Он же вежливый вконец, все время тебе будет отвечать, что все хорошо, — и пошел вместе с ним разбираться.

— И что, они выкупили это помещение?

— А то! А после я сразу же принесла ему новый камень.

— И он обрадовался?

— Очень.

Мне опять вспомнился момент, когда круглый черный камешек лег в широкую теплую ладонь Рена. Выражение его глаз, застывшая в них глубина.

— И он положил его в ту же корзинку, где лежала «любовь»?

— Да.

— Увез в бунгало?

— Наоборот, привез эту корзинку домой. Сказал, что раньше не хотел держать ее на глазах, так как на некоторое время усомнился в ценности своих достижений.

— Почувствовал то же, что и мы? Что из него пытаются сделать машину?

— Наверное. Так вот после он ее увез, а теперь она у него в кабинете стоит.

— И сколько там всего камней?

— Пока только пять: «любовь», «чуткость», «отзывчивость», «сочувствие» и «мужественность».

— А «отзывчивость» за что?

— Будешь смеяться. Как-то раз я сама решила ему устроить искусственный тест.

— Вот же блин! Дрейка ему было мало!

— Да ты слушай! Ну да, я немного поиздевалась, но не сильно. Весь день дергала его с тупыми поручениями: сходи со мной в магазин, открой банку, помоги вытрясти половик, даже кисточки попросила помыть.

— Это еще не так много…

— Ага, это только за час или два. А за весь следующий день я попросила еще примерно сто тысяч вещей — это купи, то подай, тут сделай, там посмотри, здесь просто посиди со мной…

— И Рен не взорвался?

— В том-то и дело, что нет. Терпел. Было видно, что ему не нравится моя навязчивость, но, Лайза, он ни разу не рыкнул, не оттолкнул, не нашел причины, чтобы сказать «Нет», хотя мог бы. Причем мог бы просто отмахнуться — «Я занят», и тут бы я ничего не сделала.

— Не сказал?

— Не сказал.

— Золотой.

— И не говори. В тот день я тихонько добавила в его корзину еще один камень.

— И когда он его увидел?

— Через час. Пришел с ним в ладошке и нежно так меня поцеловал. Говорит: «Специально издевалась ведь день?» А я красная как рак. Он только рассмеялся.

Мы помолчали.

Я смотрела в окно и думала о том, как сильно соскучилась по нему — по своему нежному и сильному мужчине. А Лайза погрузилась в собственные мысли с тем же самым выражением на лице, какое уже появлялось на нем в самом начале моего рассказа про Рена, — мечтательным, мол, «надо же, они все-таки существуют».

Да, я бы тоже не поверила, если бы не познакомилась с одним. И не жила бы с ним теперь.

— А «сочувствие» за что?

По жестяному козырьку время от времени ударялись капли, стекали с кровли, разбивались на мелкие брызги и мокрой пылью оседали на полу.

— А помнишь, когда обрушилась крыша в торговом центре?

— В «Облаках»?

— Да. Там еще покалечило много народу.

— Помню.

— Я однажды увидела письмо-благодарность — несла Рену почту в кабинет, а оно лежало сверху.

— Ты прочитала его письмо?

— Оно было не в конверте! Просто лист, глянцевый такой, как будто рекламный. Я сначала хотела выбросить, а потом случайно увидела, что он именной, и застыла. Там говорилось: «Уважаемый Рен Декстер, благотворительный фонд „Возрождение“ выражает Вам свою благодарность за помощь пострадавшим во время катастрофы, которая случилось такого-то числа. Деньги в размере… которые Вы перевели на наш счет, будут использованы для помощи больным и покалеченным людям, а также для реконструкции помещения с учетом… бла-бла-бла». Не помню дословно.

— А сумма-то какая стояла?

Я медленно втянула носом воздух и не спеша выдохнула. Знала, какой эффект это произведет на Лайзу.

— Двести тысяч.

— Двести тысяч?! Ты шутишь?

— Нет. Он перевел им двести тысяч — этим людям, которые попали в больницу. И для того, чтобы это здание больше не рушилось.

— Слушай, — у Лайзы в мозгах беспокойно ворочалась какая-то идея, — а может, он сам должен был предотвратить обрушение и не смог?

Я невесело усмехнулась — нет, мы с ней точно были похожи, потому что в какой-то момент эта мысль тоже приходила в мою голову.

— Нет, я спрашивала. Я тогда принесла ему эту бумажку и спросила. Он ответил «Нет» — не стал бы врать.

— Ничего себе.

Я согласно кивнула.

— Блин, Элли, а ты молодец.

— Почему?

— Знаешь, я не уверена, что додумалась бы до такой идеи о камнях. Просто переживала бы, наверное, что мой мужчина пережил все эти тесты, но не додумалась бы выгравировать новые символы.

— Не принижай свои способности, уж я-то их знаю. Ты много до чего додумалась бы.

— Ну… Не знаю, не уверена. И все равно ты молодец. Вот сильно-сильно. А про последний расскажешь?

— Про «мужественность»? — тут я захихикала.

— Ты чего хихикаешь? Это что, хихикательный камень? Мужественность ведь за что-то брутальное дается? За то, что может только мужчина?

— Я подарила ему его за стриптиз!

— ЧТО?!

Я расхохоталась в голос.

— ЗА СТРИПТИЗ?

— Да. Как-то Рен вернулся домой в подпитии, а у меня было странное настроение — хотелось чего-то жаркого, страстного и…

— Не продолжай, я уловила.

— В общем, я попросила стриптиз. А камень ему отдала со словами: «Только ты умеешь, танцуя в пьяном угаре, оставаться таким же непристойно привлекательным, брутальным и по-мужски красивым».

— И он взял?!

— Взял! Ты бы видела, с какой гордостью!

— Ой, мужики они и есть мужики! Пьяный Рен в трусах, с камнем и гордым видом!

— Без трусов!

— Это я представлять не буду, оставлю тебе!

И мы обе принялись хохотать.

 

Глава 4

А дальше дни потекли-побежали.

И уже казалось, что мы всегда бегали по этим деревянным лестницам, начинали утро, потягиваясь на скрипучем крыльце, ели из разрисованных Ниссой керамических тарелок, мотались на пруд с одеялом загорать, катались на лошадях, ездили с Эдом в ближайший магазин за продуктами, болтали по вечерам на чердаке. Мы привыкли к комариным укусам (насколько это возможно), к своим бордовым физиономиям, к тому, что неожиданно легко стали болтаться на талии шорты, к баночке черничного джема, к булочкам по утрам. Мы просто привыкли.

И неожиданно осознали, что завтра вечером возвращаемся домой. Вот как-то так. Сразу.

Чтобы мы не успели загрустить, Эд тут же предложил:

— А как насчет прогулки подлиннее? Доберемся до дальней рощи, сложим костер, посидим, когда начнет смеркаться, вернемся.

— Все вчетвером?

Идея тут же заворожила и меня, и Лайзу.

— Нет, — рассмеялась Нисса, — я верхом езжу очень редко. Обычно лошадей выгуливает Эд — это его.

— В последние дни это было просто. Когда прибавилось два наездника.

Мы пыжились от гордости. Все потому, что уже не боялись скакать галопом, умели чувствовать ритм, движение крупа, и потому что уже не болели спины, а ногам было легко в стременах.

— А я тут побуду, хочу доделать кое-что до завтра, мне как раз свободный вечерок не повредит.

Кажется, Нисса что-то вышивала, но что именно — не показывала, таилась. Я надеялась увидеть ее шедевр хотя бы перед отъездом, но настаивать в любом случае не стала бы. Все-таки творчество — это личное, как не понять?

И все равно кожа зудела любопытством. Теперь я точно знала, что по возвращении напишу серию картин про «ранчо»: и дом нарисую, и закат над лугом, и Эда вдалеке, и лошадей — набросков у меня хватало, а воспоминаний тем более. И мои картины однажды появятся на стенах этой гостиной или хозяйской спальни — приятно. Да и у нас с Реном в доме они будут отлично смотреться. И у Лайзы.

А Нисса хитро блестела глазами.

Нет, она однозначно готовила какой-то сюрприз.

Вечерний лес.

Сонно кивают у стволов привязанные неподалеку лошади, медленно гаснут, путаясь в чаще, лучи уходящего солнца, гаснет день — наш последний день на плато.

Костерок мы все-таки сложили.

Точнее, его сложил Эд, пока мы раскладывали на газете колбасу, хлеб, пока нарезали в миску мытые огурцы и помидоры, пока крошили зелень. Собрал хворост, сложил шалашик, набил его бумажными шариками, поджег. И тот зачадил, поплыл сквозь низкорослые кусты дымок, потянулся вниз по оврагу, затрещали сучья.

Смеркалось.

В полдень мы в последний раз сбегали на пруд. Повалялись в удовольствие уже без боязни обгореть — не потому что не солнечно, а потому что вернемся, и такого солнца уже не будет до следующего лета; поплавали, полюбовались на уточек, даже попытались покормить их хлебом. Дошли и до черничного леса, принесли Ниссе еще три мешка с ягодами, чтобы с запасом, зачем-то слазили на чердак, просто побыли там.

А теперь отдыхали в лесу.

Мы привыкли к ним — к молчаливому, но улыбчивому Эду, к не особенно разговорчивой, но настоящей и душевной Ниссе, мы привыкли к этому месту, к себе здесь.

— Эй, девчонки, кажется, вы все-таки приуныли. А у меня компот с собой есть, налить?

Мы бодро кивнули. Он старался, как мог: развлекал, подбадривал, поддерживал.

— Ну-ну, ведь вы еще приедете, ведь так? Обязательно приедете, — приговаривал, пока разливал напиток в кружки. — А мы будем ждать. Новую пристройку к дому закончим, кур заведем, пару лошадей докупим, чтобы уж совсем как в мечтах.

— И кошку, — мечтательно добавила Лайза.

— Хе, кошку, — улыбнулся Эдвард. — Дорогие они. Но может, и кошку — Нисса их тоже любит. И вы давайте, чтобы было о чем рассказать, чем поделиться: учитесь, работайте, узнавайте. Просто радуйтесь жизни.

Мы и собирались. Просто когда одно событие сменяет другое, всегда есть грань, черта, которую переступаешь. Что-то оставляешь позади, к чему-то делаешь шаг навстречу, и грустно. Одно растворяется за спиной, другое выплывает из неизвестного ранее будущего — каким оно сформируется, хорошим, плохим? Ждешь, волнуешься, трепещешь.

А за спиной мы оставляли ранчо. И это лето.

Но бодрились, не отчаивались, пообещали себе и друг другу, что обязательно вернемся.

— Я хочу вам картины нарисовать. Только ты не говори Ниссе, ладно? Хочу сюрпризом.

— Картины? Им она порадуется, любит, когда красиво. Да и я… — Эд вдруг смутился. — Только чтобы тебе не в тягость, это… если время будет.

— Будет-будет, — я рассмеялась, — я уже решила.

— Ну и здорово.

— А я новую работу найду, — кивнула Лайза, — действительно — отдохнула, и мозги на место встали.

— Ну, значит, не зря все. — Качнулась седая голова в шляпе. Шляпу Эдвард не снимал даже по вечерам, наверное, только перед сном. Кто бы знал, что он такой — живой, бодрый, подвижный. А ведь еще три месяца назад лежал в палате Корпуса, «умирал», был восковой весь, обездвиженный.

Повернулась его голова, светлые глаза блеснули в свете костра — он уловил мое настроение.

— Тоже часто его вспоминаешь?

Его? Да. Корпус.

— Вспоминаю. Забудешь такое!

— Согласен. Мог бы — стер бы из памяти, да вот только надо оно — все, что там хранится. Чтобы помнить, чтобы не совершать тех же ошибок.

— Послушайте, но вы ведь, наверное, как раз по ошибке туда и попали, — Лайза все-таки не удержалась, завела этот разговор. Я пихнула ее в бок — безрезультатно. — Простите, но я не верю, что вы или Нисса совершили что-то плохое. Не верю, не убеждайте.

А он не обиделся — он смеялся. Неслышно покряхтывал, сидя у костра, совершенно не смущаясь бестактному, на мой взгляд, вопросу.

— А это, Лайза, как посмотреть. Людей судить по одеже — оно последнее дело.

— А я не по одеже. Я интуицией.

— Интуицией. Давайте расскажу вам, как оно было — все равно ведь интересно, наверное? — а вы уж сами решите.

— Да не стоит…

— Давайте! — одновременно со мной выпалила Лайза.

Вот ведь вредная! А как же вежливость? Или я уже переняла ее — излишнюю вежливость — у Антонио?

Эдвард улыбнулся, потер верхнюю губу, взял с газеты кусок хлеба, накрыл его колбасой и устроился поудобнее.

Оказывается, был у Эдварда друг. Друг — не друг, товарищ — не товарищ, но учились одно время вместе, работали, даже занимались кое-какими исследованиями, комнату на двоих снимали — это когда были победнее. А когда после подработок на кварцевых раскопках стали побогаче, решили и первый совместный бизнес организовать — вот тут ушлый друг характер свой и проявил.

— Натаниэлем его звали — аристократически. Натом, если коротко. В общем, фермерским хозяйством мы решили заняться — ну, тяготеет у меня к нему душа. Тяготела. — Эд поправился, подпихнул носком ботинка в костер лежащую поодаль палку, задумался. — Да и Нат был не против, даже за, я бы сказал. Вот только за что именно «за», я тогда не знал. Договорились как: я вложусь по полной — пущу свои сбережения на покупку коров, оборудования, помещения, а он найдет нам дешевую рабочую силу. Говорил, есть на примете. Не знаю, была она у него или же сразу врал, но до бизнеса у нас так и не дошло.

— А почему?

Кружили комары, противно и тонко жужжали у ушей, мы привычно отмахивались.

— Да потому что деньги на покупку вроде как ушли, вот только оборудования я не увидел. Сначала он говорил — задерживается поставка, затем — что пришло с дефектами, мол, назад надо отправить, потом и вовсе перестал на звонки отвечать. Вот тогда-то я и «допер». Медленный я на этот счет, наивный.

Эд замолчал. Костер тихо уплетал веточки; кружил и улетал к верхушкам крон дым.

— А потом, когда допер, разозлился, конечно. Нашел его — не сразу, но нашел, — морду набил, сказал, чтобы деньги вернул.

— А он?

— Он, может, и вернул бы, я не знаю, но через неделю за мной пришли люди в серебристой форме.

— Из-за одной разбитой физиономии пришли? Да они что, совсем, что ли?

Лайза умела возмущаться — у нее всегда так искренне получалось, драматично — я иногда завидовала, что не всегда умею давать чувствам выход. А Эд усмехнулся.

— Не знаю, из-за его ли морды. Все дело в том, что в ту пору я занимался еще одним делом — запрещенным, я так думаю.

— Это каким?

— Пытался измерить настоящую границу Уровня. Ездил к окраинам, к силовому полю, мерил его сопротивление, пытался понять свойства, ставил флажки, делал пометки.

— А зачем?

Вот так Эд! Оказывается, и наука была ему не чужда — живой и острый ум не только теперь, но и тогда требовал найти область для применения.

— Ведь интересно же было! Как Комиссия его создала, как работает, совсем ли нельзя сквозь него пройти? Мне в какой-то момент начало казаться, что можно, если на высокой скорости. Вот только что там — за границей? Пустое пространство? Другой Уровень? Иная планета? Эти мысли не давали мне покоя. Думаю, что они на самом деле пришли из-за флажков и записок моих.

— Из-за любопытства? Да, такое могло быть.

Я согласно кивнула. Судя по словам Рена, Начальник зорко следил за тем, чтобы граждане жили в пределах городов или разрешенных для заселения местах, но не далее — был у нас когда-то разговор на эту тему.

— А что сказали на суде? Как объяснили?

Свой суд я помнила настолько ясно, как будто все случилось вчера: жесткие равнодушные лица представителей Комиссии, небольшую комнату, пустой стол, страшные слова.

— Сказали, что я что-то нарушил, а что, я так и не понял. Витиевато прозвучало, слова слились в одно, да и страх не помог — я тогда все ждал оглашения приговора, в стрессе находился.

Понимаю его.

— Дождался. А на следующий день уехал в Корпус. Принудительно-добровольно, так сказать.

И снова над полянкой воцарилась тишина. Только Лайза изредка скребла ложкой по дну тарелки — доедала салат.

— Значит, ты так и не знаешь точно — из-за друга такое произошло или из-за флажков?

— Не знаю. — Эд, совсем как когда-то, вновь стал серьезным, угрюмым. — Но флажки я больше не ставил, к границе не ездил. К «другу» тоже — ну его! Мы с Ниссой просто взяли кредит и купили ранчо. Вот расстроимся вширь, разрастемся, лошадей начнем разводить, тогда и отдадим все. Наладится оно потихоньку, уже наладилось.

— А про Ниссу расскажете?

Ну Лайза, ну чертовка!

Думала, Эд нахмурится еще больше, но тот наоборот просветлел лицом.

— Расскажу, чего нет-то? Ты про Корпус говоришь?

Подруга пристыженно кивнула. «Ага, — возликовала я внутри, — значит, совесть все-таки есть!» Но любопытство меня терзало тоже, а значит, не такими уж разными мы были.

— Да двойную бухгалтерию она когда-то вела. Не хотела, но согласилась — ей за это процент шел. Жила бедно в то время, перебивалась, чем могла, — понять можно.

«Можно, — мысленно согласилась я, — когда ты бедный, оступиться легко».

Вот так все оказалось просто — вроде бы и за дело оба попали в Корпус, а вроде бы и нет. Не поймешь. Можно ли судить человека за мошенничество? Конечно. А за бедность? Сложный вопрос. А флажки Эда… Тут вообще непросто, чужая душа — потемки. А душа представителей Комиссии — это не просто потемки, это дыра космического масштаба. Кто там разберет, что внутри? Для себя я сделала простой вывод: они — Нисса и Эд — прекрасные люди. Какими были, такими для меня и остались — радушными, честными, всегда готовыми помочь, — настоящими друзьями.

— Ну как, утолил я ваше любопытство?

Я улыбнулась стыдливо и с признательностью, Лайза потупилась:

— А ничего, что я так прямо спросила? А то я чего-то переживаю теперь…

— Переживаешь? Да брось! Не вопросы ставят людей в тупик, запомни, девочка, а их собственные ответы. Человека нельзя смутить — он сам себя смутить может, а мне скрывать нечего. И Нисса бы вам спокойно ответила, она себя не стесняется. Признает, что в чем-то хорошая, в чем-то плохая, за то и люблю.

А ведь он прав, подумала я, все мы в чем-то хорошие, в чем-то плохие. Нет злых и добрых, нет стопроцентного разделения — все это крайности. Люди — всегда смесь оттенков, вариации, все вместе и сразу. Вот и Рен — плохой он или хороший, если наемник? А я, если художник, то сразу хорошая? А если злая внутри или жадная? Эд прав — не вопросы смущают людей, а собственные на них ответы. Почему-то за этот вечер я была ему особенно признательна.

А Лайзу все равно собиралась пнуть.

Но это позже, когда вернемся на ранчо. Или домой. Или когда-нибудь.

Прогорел и погас наш костерок, закончился салат, миски отправились в привязанную к седлу сумку. Недовольно фыркнула, когда ее начали отвязывать от дерева, Волнушка, радостно заржала Комета.

Мы тронулись в путь.

 

Эпилог

Она подарила нам с собой по две баночки черничного джема, а еще по вышивке — две квадратные рамочки с натянутыми внутри лоскутами белой ткани. А на лоскутах вышиты загорающие на берегу пруда подружки — мы: одна в розовом купальнике, вторая в белом в синюю полоску. А рядом уточки. Мне достался лоскут, где уточки справа, а Лайзе — слева.

Мы долго держали подарки в руках, рассматривали, все никак не могли убрать в сумку, любовались. А потом обнимали хозяев.

— Вы ведь еще приедете?

— Обязательно приедем!

— И комната вас будет ждать, все в ней оставим как было.

Ага, все, только картины мои добавятся, но об этом я при Ниссе молчала.

Рен приехал раньше — не вечером, как говорил накануне по телефону, а еще до обеда — соскучился, я по нему видела. И я сама, несмотря на ежедневные звонки, соскучилась и теперь смотрела на любимого мужчину как в первый раз. Любовалась каждой черточкой на лице, глазами, губами, подбородком — всем-всем-всем. Млела, глядя на широкий разворот плеч, мечтала забраться на колени. На шею не кинулась только из-за посторонних, постеснялась, но он все понял, прочитал по моему взгляду — всегда это умел.

И снова дорога.

Гул машины, спокойные руки водителя на руле, плывущие за окнами пейзажи. Все так же и не так. Туда мы ехали белые, обратно возвращались коричневые, печеные. Тогда не знали, чего ожидать, лишь надеялись, что отдых пройдет хорошо, теперь вовсю скучали по плато, долинам, ранчо и лошадям. Тогда мы были полны предвкушения — фантазировали, придумывали, — теперь были полны эмоций и воспоминаний. Умиротворенные, отдохнувшие, как будто бы даже повзрослевшие.

Когда машина остановилась у ближайшей заправки и Рен вышел — «Нужно заправить, посидите?» — Лайза какое-то время смотрела в окно, потом повернулась ко мне и требовательно, с ноткой мольбы попросила:

— Ты ведь позвонишь мне в следующий раз? Не возьмешь с собой кого-то другого, не уедешь одна… не бросишь?

— Глупая! — Глядя на нее, я улыбалась. Она правда могла подумать, что в следующий раз я укачу на ранчо без нее? Да как же! Ведь мы — команда, мы всегда вместе, мы обе — часть счастливых воспоминаний.

А ведь она волновалась, переживала, я видела. И хотела ее пнуть. Да я любила ее больше жизни, эту синеглазую дурочку.

— Ну конечно я позвоню! И поедем обязательно вместе. Не я одна, а мы. Мы, слышишь?

— Обещаешь?

Лайза больше не волновалась, но все еще смотрела серьезно, чуть-чуть нервничала.

— Обещаю. Честно.

— Хорошо.

Подруга уперлась взглядом в заправку — туда, где за стеклом у кассы виднелся Рен, — и кусала губы.

— Эй, ты чего? Что-то не так?

— Да все так… — Руки Лайзы нервно скользнули по ткани шорт, сжали край, отпустили. — Слушай, я хотела тебя кое о чем попросить.

— О чем?

— Ты возьмешь меня к ювелиру?

— Что? К какому?

— Ну, к тому самому. Можно я куплю камень, закажу на нем гравировку и оплачу ее? А ты незаметно положишь этот камень к Рену в корзинку.

Я на какой-то момент опешила, даже рот приоткрыла и не сразу нашлась с ответом.

— Ты серьезно?

— Да.

— Но зачем тебе это?

— Я так хочу.

— И что ты хочешь на нем выгравировать?

— «Заботливость». У него ведь еще такого нет?

— Нет.

— Так ты положишь? Только не говори, что это от меня.

— А как я буду этот камень объяснять?

— Ну, найдешь как. Всегда находишь.

Я долго смотрела на нее — взволнованную, чуть нервную и… такую настоящую. Только такой человек мог стать мне другом, только к такому бы потянулась душа — искреннему, честному, душевному. Наверное, чем-то похожему на меня.

— Хорошо, я положу.

— Правда? Спасибо!

И она обняла меня за шею.

А с улицы, держа в руках шланг и ожидая, пока бак наполнится бензином, на нас, улыбаясь, смотрел через стекло Рен.

«Мы так здорово отдохнули!» — светились от счастья мои глаза. Лайза на него не смотрела, только я.

«Я вижу».

«Но я по тебе очень соскучилась. Очень-очень».

«Знаю. Чувствую. Буду ехать домой быстрее».

«Быстрее не надо, не торопись. У нас впереди много времени. Много-много, вечность».

И счастье, словно лучик, отразилось в серо-голубых глазах, наполнило их теплотой, светом.

Хлопнула дверца.

Зашуршал ремень безопасности, Лайза вернулась на свое место, гордо шепнула: «А у меня есть джем!» — как будто у меня его не было! — завелся мотор.

И мы снова тронулись в путь. Домой.