Когда Дрейк впервые узнал о посетителе из другого мира, он всерьез обеспокоился безопасностью границ собственного мира. Когда узнал о том, кто именно пожаловал и какими талантами обладает, решил использовать его, а точнее ее таланты во благо собственным целям и сделать из Бернарды телепортера отряда. Когда взялся обучать иномирскую девушку и впервые в душе зашевелились чувства, Дрейк удивился и напрягся одновременно. Когда физически среагировал на ее близкое присутствие, испытал давно забытый шок. Когда понял, что влечение взаимно, почувствовал себя польщенным и глуповато-счастливым. Когда признался себе, что все это заходит слишком далеко, лишь рассмеялся в ответ на собственные мысли и стал еще счастливее. А когда все это на самом деле зашло слишком далеко, стало поздно что-то менять. Край провала, на котором стояла собственная нога, он не заметил ровно до того момента, пока ступня не начала соскальзывать вниз.

Когда Бернарда оказалась готовой к вступлению в должность, Дрейк испытал стойкое нежелание позволить ей сделать это. Когда отправилась на Уровень «F», как довершение череды нелогических эмоций, мыслей и поступков навалился страх. Любовь, желание обладать, защищать и боязнь потерять сплелись в бомбу и рванули где-то внутри, похоронив под собой остатки логики и былого спокойствия.

Дрейк не мог просто прийти и запретить ей участвовать в операции, не мог снять с должности и лишить работы просто потому, что начал бояться. Не мог предложить ей пожизненное финансовое обеспечение в ответ на согласие никогда больше не выходить из дома, дабы не подвергать себя риску. Как глупо, как по-мальчишески. Ди — не кукла, которую можно посадить на полку и любоваться, зная, что с ней все в порядке. Она — человек с принципами, жесткими принципами, о чем сама не всегда догадывается. Именно поэтому при благополучных обстоятельствах из них могла бы сложиться замечательная пара… Могла бы. На какой-то момент он всей душой поверил в это.

Когда вероятность провала еще далека, она пугает не более грозовых туч на горизонте. И только когда молния бьет в дерево, под которым ты стоишь, возникает чувство, что спасаться надо было очень и очень давно.

Начальник стоял и смотрел, как лабораторные эксперты конструируют сложнейшую по своей сути машину, спроектированную по его собственным чертежам, способную воздействовать на энергию на атомарном уровне, и чувствовал себя потерянным.

Он позволил себе радоваться тогда, когда должен был сохранять хладнокровие и дальновидность. Впадал в счастливую эйфорию от одного ее взгляда, сфокусированного на нем как на целом мире, в то время как должен был помнить, что собственный фон нельзя понизить, а значит, нельзя стать обычным человеком. И нельзя вести себя как человек, нельзя думать как человек, нельзя заблуждаться как человек. И все же, на какой-то момент поверил в чудо.

А теперь эта самая машина разрушит его последнюю надежду. Нет, не потому что она сделана неверно: эта конструкция была способна перерабатывать одно сплетение ткани реальности в другое, раскладывать энергетические сгустки до пустоты и сплетать их заново, заменять тончайшие человеческие фоновые потоки на подобные тем, что он излучал сам. Но окажется ли этого достаточно?

Почему, если все еще есть надежда, на душе так тягостно и страшно? Откуда во рту этот неприятный металлический привкус? Почему он не позаботился о спасении тогда, когда небо на горизонте едва поменяло цвет?

Лабораторный эксперт, одетый в белый халат, осторожно приложил поверх оголенных микросхем и проводов экран и принялся прилаживать его болтами. Дрейк сжал онемевшими пальцами холодный металлический поручень.

* * *

А дальше снова была война.

На этот раз другая война, на равных условиях, честная. Если честной можно было назвать войну, где против двенадцати человек выступал, казалось, каждый второй житель погрязшего в сумраке Ревентона. Но невидимок не было. Они кончились, как и предсказывал Мак Аллертон, через несколько часов после того, как Логан сменил коды доступа в секретную лабораторию Ирэны. Вот, должно быть, бушевал Андэр и его спутница, равно как и нанятый ими же хакер. Стоило переметнувшемуся на темную сторону компьютерщику попробовать взломать новый код замка — как программа, установленная Логаном, тут же меняла комбинацию на другую, затем на третью и так до бесконечности.

Зная это, отряд довольно посмеивался.

Свистели пули, сотрясался от грохота пропитавшийся пороховым дымом воздух, крошились здания, падали, словно временно ожившие, а затем лишившиеся души манекены, тела врагов. Кровь вызывала тошноту у меня и придавала лицам остальных жесткую решимость. Дом за домом, квартал за кварталом, мы медленно, но неумолимо приближались к цели — полуразрушенному (как и все в этом городе) особняку Андэра. Мак подтверждал: объект находится там, пределы дома не покидает, что доказывало догадки Аарона Канна о дополнительной защите этого строения. В существовании сети для начала следовало убедиться, а потом уже думать о том, как ее преодолеть.

Я вихрем металась от одной группы отряда к другой. Переносила то одного, то другого с места на место, молниеносно выполняла выдаваемые мне команды, не успевая ни о чем думать. Дом на карте, палец Хантера ткнул в объект — подрывник сиюминутно доставлен. Выкрик Канна, мой судорожный кивок, закрытые глаза — и снова новое место, где группа в сборе. Дэйна на крышу, новые боеприпасы из лагеря, нет, Дэлл захотел сам попасть к машинам — что ж, сделано. Не существовало лучшего в мире таксиста, способного за день разбогатеть на чаевых так, как это могла бы сделать я, плати мне за транспортировки.

Теперь отряд воевал слаженно, точно, гладко и смертоносно. Противники пребывали в шоке. Они брали количеством, мы — качеством. Эльконто появлялся на тех крышах, путь на которые был перекрыт минами; с грохотом и треском рвались стены зданий, куда не смогла бы проскользнуть и муха. Дэлл холодно улыбался, глядя на состоящие из бетонных обломков могилы, все еще охраняемые снайперами по периметру. Те лишь спустя какое-то время понимали, что мимо их прицелов так никто и не проходил. Мысли о том, насколько сильным, наверное, был повергавший их в панику шок, заставлял волоски на моей шее вставать дыбом.

О врагах нельзя думать как о людях — и все же они ими являлись. Казалось, одна лишь я ни на минуту не могла об этом забыть и оттого постоянно пребывала в полушоковом состоянии, абстрагировавшись от реальности.

Это была жестокая война. Бескомпромиссная, грязная, по-лисьему хитрая и беспощадная. Как и любая другая.

Каждый новый квартал встречал не цветами, а дулами пистолетов и автоматов, которые никто не желал опустить. Что же пообещал Андэр всем этим людям? За что они воевали? Для того чтобы сохранить жизнь, всего лишь не стоило целиться в отряд — вполне выполнимая, на мой взгляд, задача. Но мотивация противника в бою была необъяснимо сильной. Деньги, новые позиции, достаток? Или очередная сыворотка фанатичного поклонения лидеру? С Ирэны бы сталось изобрести очередную гадость, и этой гадости, похоже, не были нужны лабораторные холодильники. Иначе, чем еще можно было объяснить происходящее?

Свист пуль, разбросанные здесь и там мертвые тела, ускользающие в небытие часы собственной жизни и бесконечные, сыплющиеся как из рога изобилия приказы. Казалось, так будет по кругу и до бесконечности.

* * *

Отряд прекрасно бы обошелся и без меня.

Теперь, когда не было невидимок, я была, бесспорно, удобным бонусом, но не критичным элементом, отвечающим за победу. Именно так я и думала на протяжении двух суток без отдыха и сна, бесконечно перетасовывая череду картинок в воображении, чувствуя, как мои ладони или локти сжимают пальцы транспортируемых.

Однако настал момент, когда мое мнение по этому вопросу накренилось.

Под вечер второго дня все вымотались. Вымотались настолько, что, отстреливаясь, пропустили пробравшегося по одному из коридоров солдата, швырнувшего в помещение, где, помимо меня, находились Дэйн, Чейзер, Баал, Аарон и Халк, гранату.

Солдат получил подарок от Мака мгновенно — зияющую во лбу дыру с неровными красными краями и торчащими осколками черепных костей, а вот граната с выдернутой чекой осталась лежать посреди комнаты.

Та секунда, когда я бросила на нее взгляд, растянулась в вечность.

Боковым зрением я видела, как исказилось жесткое лицо Аарона, превратившись в напряженную гримасу с белеющим на виске шрамом; как рот Канна приготовился выкрикнуть очередной приказ; как, звякнув, метнулись бусины на кончике белой косы Дэйна, когда тот резко повернул голову; как на долю секунды метнулась нервозность в светлых глазах Халка; как молниеносно подскочил с заваленного осколками битого стекла пола Мак и как готовый прикрыть меня от опасности своим телом Баал сорвался в сторону.

Все это произошло в ту самую тягучую, словно прозрачное желе, самую долгую в моей жизни секунду.

Наверное, они бы придумали что-то: успели бы выбежать из помещения или выпрыгнуть в окно, или укрылись бы за бетонными столбами, однако мой мозг сработал еще до того, как успел прозвучать рев Канна.

— Все ко мне!!! — заорала я не своим голосом. — Взяться друг за друга!

Я даже не приказывала, я орала на них, как Господь Бог, возможно, орал бы на неисправимых грешников, за ночь разрисовавших стены его обители фашистскими крестами, богохульными надписями и пенисами.

Члены отряда, среагировав на мой крик, мгновенно посрывались со своих мест; оба моих локтя оказались сжаты до будущих синяков, на запястье сомкнулись чьи-то горячие сухие пальцы. Последними из-за местоположения в комнате к соединившейся группе подбежали Мак и Канн — все это время я молилась, чтобы коротких секунд, оставшихся до взрыва, хватило на побег. И как только цепь из коснувшихся друг друга людей замкнулась, я тут же закрыла глаза, унося ее прочь из смертоносной комнаты.

Слушая собственное хриплое дыхание, я какое-то время боялась открыть глаза, подспудно ожидая почувствовать обжигающую волну взрыва. Ту, что вдребезги разобьет барабанные перепонки и вонзится под кожу тысячью осколков. Сердце колотилось так спешно, будто пыталось сбежать из груди до того, как подобный ужас произойдет с телом.

Но взрыва все не было.

Окружение наполнилось до боли знакомым бормотанием. Что это — голоса, звук кассовых аппаратов? И что за тетка так раздраженно орет, что мясо свежее и его привезли только сегодня?

Я резко выдохнула и открыла глаза.

Мы стояли посреди супермаркета. Мои глаза непроизвольно расширились, стоило родной речи проникнуть в голову (без ощущения перевода, к которому я уже успела привыкнуть). Мы стояли посреди российского супермаркета! Мать моя, женщина! С чего мой мозг, получив право свободного выбора, решил, что это и есть самое безопасное и привлекательное место на планете?

Рядом слышалось тяжелое дыхание пятерых мужчин. Сжимающие мои локти пальцы медленно разжались: видимо, парни тоже осознали, что взрыва мы благополучно избежали.

Сбоку стоял ряд лотков с пузатыми овощами, зеленью и глянцевыми фруктами. В отдалении расположился мясной отдел, справа жужжали холодильники, забитые упаковками с пельменями, пиццей и полуфабрикатами. Стоило мне увидеть знакомый рисунок на пакетах с брокколи, как становилось ясно, что еще находилось в холодильниках. Все магазины этой страны были чем-то схожи.

Я уперла тяжелый холодный автомат дулом в пол и хохотнула. Сказывались нервы, внезапное облегчение и примешавшееся к нему удивление. Надо же, родной магазин! Кто бы мог подумать!

Вокруг нас, покачивая стальными корзинками, ходили люди: выбирали куски мяса, запасались сметаной и молоком, копались в пакетах с мерзлой курицей. И эти люди смотрели на нас: кто с удивлением, кто с откровенным страхом, кто с раздражением (мол, разрядились, клоуны!)

— Где мы? — спросил стоящий справа от меня Халк. Его светлые волосы казались пепельными из-за осевшего на них толстого слоя пыли от разрушенных стен. — Я не понимаю местный язык.

— А я думал, я один такой идиот, — Эльконто опустил снайперскую винтовку и прошелся пятерней по белобрысому ежику.

Перед нашей группой, не обращая никакого внимания на мать, пытающуюся отбуксировать их в сторону, остановились два мальчишки. Лет пяти и восьми на вид.

— Солдатики! — возбужденно заверещал один — тот, что помладше — и ткнул в Эльконто пальцем. — Мам, смотри! Солдатики!

— Дурак! — авторитетно и с раздражением перебил его другой. — Это Трансформеры!

Мать с ужасом взглянула на наш отряд и торопливо утащила детей прочь, от греха подальше. Я ее не винила. Вокруг начинала собираться толпа. Откуда-то из глубины зала к нам торопливо спешили два местных охранника.

Магазин мы покинули, прожигаемые неприязненными взорами двух секьюрити и облабзанные любопытными взглядами толпы, которая крысилась испуганными комментариями вполголоса, нервными смешками и фантасмагорическими версиями о том, кто мы такие. Охранники, в свою очередь, стойко старались делать вид, что наши декорации в виде гирлянд из оружия смешны для них — бывалых псов, прошедших армию и недельный курс спецподготовки — и не более опасны, нежели набор детских пластиковых водяных пистолетов. В мое короткое объяснение о том, что зашли за «жратвой сразу со страйкбола», никто не поверил. Но и задерживать не стал. Уходите? И слава Богу. Стоило нам направиться к выходу, как они облегченно выпятили грудь и принялись успокаивать толпу избитой киношной фразой «все под контролем» и словами «лохи, хоть бы переоделись перед магазином».

Растворять пятерых мужчин в воздухе на глазах у многочисленных зрителей было рискованно. Как работал механизм отвода глаз, справился бы ли он с десятками людей, смотрящих в упор, я не знала. А что если у кого-то в голове помутится? Пойдут слухи, сплетни, не дай Господь, газеты…

Именно по этой причине, покинув магазин как обычные люди, мы быстрым шагом направились в сквер, лежащий через дорогу. Вокруг подмораживала холодная ноябрьская ночь. Та самая, растянувшаяся, казалось, уже на годы…

Ну, надо же было в родной мир! Черт бы подрал мой хитрый разум…

Тягучей тоской вернулись мысли о маме и о том, что я так и не сподобилась придумать, как быть с двумя мирами. Времени и раньше катастрофически не хватало, а теперь, стоило появиться Уровню «F», не осталось вовсе.

А она, любимая и родная, где-то там… совсем рядом….

По дороге в сквер в голове реактивными истребителями проносились и другие мысли: хорошо, что в этот вечер, решивший догнаться чаркой водки и пельмешками, в супермаркет не спустился дядя Толя (с него бы сталось, и вот где была бы встреча, а потом и работа с памятью). И еще одна: ребята понимали мою речь даже здесь, значит, каким-то непостижимым образом язык Нордейла пропитал меня. Может, где-то помог Дрейк? Разбираться с этим было не время, и я лишь мысленно возблагодарила что бы то ни было за то, что ситуация обернулась именно таким образом. Любой другой исход спровоцировал бы новые проблемы.

До сквера было недалеко, но за это время парни уже успели выспросить, что это за место. После некоторых терзаний, пришлось на страх и риск ответить честно (ведь Чейзер знал — чего скрывать от других?). Реакция на объяснение удивила — восторженный присвист и взбудораженное любопытство.

— Что, правда, другой мир?

— Ну ты даешь!

— А поближе никак было? — беззлобно усмехнулся Баал.

Не объяснять же, что когда на счету каждая секунда, задумываться о выборе места некогда.

— В этом мире время идет по-другому, — бросила я Канну на ходу, — четыре минуты здесь равняются одной на Уровнях.

— Понял, — он был краток и лаконичен. Потом задумчиво хмыкнул, — а это удобно. Вот где надо планировать операции, чтобы время зря не тратить.

На этот раз хмыкнула я: тоже мне — практик.

— А почему дома все такие?..

Чья-то подошва наступила на замерзшую лужу — и лед громко хрустнул ломаясь. Зашуршала под ногами увядшая покрытая инеем трава.

— Какие, Дэйн?

Эльконто, озираясь по сторонам, подыскивал нужные слова. Свет от фонарей пробегался по стволу и прикладу его винтовки, закинутой на плечо.

— Ну… одинаковые. Повыше или пониже, но как коробки.

— Пятиэтажки и девятиэтажки — они стандартные. В свое время правительству было удобно строить именно такие.

— И балконы маленькие.

Я покачала головой и ничего не ответила. Добро пожаловать в Россию.

До сквера осталось метров пятьдесят.

Ночь выстудила воздух. Укрывшись за кустами, голыми, но довольно плотными, мы перевели дыхание. Я беспрестанно корила себя за недальновидность — за прыжок туда, куда не следовало.

Убедившись, что опасности вокруг нет, отряд позволил себе на минуту расслабиться. Опустив оружие, они с любопытством разглядывали окрестности: дорожки, тускло освещенные фонарями, деревянные лавочки, урны и дорогу в отдалении. Из автомобиля, что припарковался у обочины, несмотря на поздний час, доносилась громкая музыка.

— Здесь все как-то иначе, — отметил Чейзер, глядя на огни супермаркета, который мы недавно покинули. — Вроде, люди, дома, а атмосфера иная, понять не могу.

— А бабы ничего!

Неужто Эльконто уже успел заприметить кого-то по вкусу? И когда только успел?

— Ловелас ты!

— Ты чего ругаешься на непонятном языке? — обиделся тот.

— Я не ругаюсь, а констатирую факт, что ты большой любитель женщин.

— Не я большой любитель женщин, а у меня большой любитель женщин.

Рядом прыснули.

— Опять двадцать пять, — вздохнула я и сокрушенно добавила: — Дрейк меня теперь на тряпки порвет.

Пять пар внимательных глаз уставились на меня.

— Почему? — спросил Канн, доставая из кармана мятую пачку сигарет.

— Не надо было сюда прыгать, но времени выбирать не было.

— Да какая разница куда, лишь бы от гранаты, — проницательные глаза Халка Конрада приклеились к моему лицу. — Я знаю, из-за чего ты волнуешься….

Мое сердце забилось предательски быстро, как в детстве, когда мама выясняла, кто именно украл конфеты, и призывала к ответу. Пусть мысли Халка будут совсем не о том! Иначе, как выкручиваться? Но мне не повезло.

— Ты волнуешься из-за того, что мы видели детей.

Он не спрашивал, он констатировал факт. Я уставилась на него в смеси раздражения и удивления. Откуда… Но тут же оборвала себя. Конечно, он же сенсор, ему не нужно далеко ходить, чтобы прочитать мысли.

— Да, из-за них. Мой мир отличается. Здесь рождаются и стареют, здесь все иначе.

— Мы в курсе, — Канн затянулся сигаретой, и на секунду его привычно тяжелый взгляд смягчился, — мы много о чем в курсе, пусть и живем не здесь. А Дрейку лишний раз говорить не будем, если не спросит. Ничего нового мы не увидели.

Остальные согласно замычали. Я облегченно перевела дух — будто камень с души упал. Как хорошо, что они знают и не надо юлить с объяснениями.

— Так куда мы отсюда?

Аарон какое-то время разглядывал пустынную дорожку, составлял в голове план.

— В то же здание нельзя: там все разрушено. Соседние быстро займут враги и опять расползутся тараканами по всей округе — зачищать придется заново. Но уже не сегодня, хватит. Заберем остальных и назад, по домам пока.

— Ладно. Докуривать здесь будешь или на «F»?

— Здесь, — он к моему удивлению улыбнулся. — А тут ничего.

— Ага, — тут же присоединился Эльконто, — может, вернемся потусим как-нибудь? Девочки тут красивые, я заметил, а вот мужики какие-то… вялые.

Моя челюсть отвисла до стылой земли.

— Потусим? Здесь? Я и пять бугаев, которые даже языка не знают?

— Почему пять, а не одиннадцать? — ухмыльнулся Баал. — Лагерфельду бы тут понравилось, он вообще любитель странных мест. Рена бы взяли прикрывать нас пьяных…

Не иначе как моя команда издевалась надо мной.

— Вы что, издеваетесь? — я посмотрела на Мака Аллертона, который в этот момент прислушивался к доносящейся из машины у обочины песне и покачивал темноволосой головой в такт ритму.

— Мак, они издеваются надо мной?

Тот даже не обратил внимания на мой вопрос.

— Ты не знаешь, как она называется?

— Кто называется?

— Музыка эта. Кто поет? Я бы тоже у себя в машине послушал.

Нет, они точно шутники! Стоило воздуху Уровней смениться загазованностью невиданного ими ранее города, как во всех без исключения проявился неуместный авантюризм. Я с сомнением посмотрела на Чейзера, затем махнула рукой на попытки объяснить происходящее и прислушалась к музыке.

— Да, я знаю эту песню — «Garbage» — «Blood For Poppies». Но ты ведь не поймешь ни слова!

— Мне все равно нравится. Достанешь ее мне?

Какое-то время я ошалело смотрела на пустые дорожки сквера. Ну и ну… Принесла гостей на свою голову. Но в этот момент пришла и другая мысль: пусть они были странным, а иногда, оказывается, взбалмошным ребятам, но все равно они оставались родными и надежными. Моей командой.

— Достану я тебе эту музыку. Но все равно вы — черти непредсказуемые! Фиг я вас буду сюда на вечеринки таскать!

Они одобрительно загудели, чувствуя, что я дала слабину.

— И что бы мы без тебя делали? — улыбнулся Чейзер.

— Сегодня бы по углам размазались, — добавил Эльконто.

— Да ладно вам… Не передергивайте, сами бы справились.

Внутри, против воли, растеклась радость от похвалы. И мир вдруг стал теплым и приветливым, в нем было место и для меня — хорошее, удобное, нужное место. Чтобы скрыть смущение, я проворчала:

— Аарон, докуривай уже: там остальные нас заждались.

— Смотри, командует уже! — легко пихнул меня в бок Баал. А Канн улыбнулся.

(В этом отрывке присутствует нестыковка: песня «Кровь для маков» группы «Garbage» вышла в 2012 году, в то время как действия в мире Дины происходят в 2011 году. Автор осознает этот факт, но хотел бы оставить эту композицию, так как Чейзеру нравится именно она.)

* * *

Мне снились длинные темные коридоры, все как один пустынные. Мой бег, шумное дыхание, осколки камней и повсюду лежащие гранаты. Гранаты с выдернутой чекой. Пот заливал глаза, один коридор сменял другой, а я продолжала бежать, наступая на жуткие пузатые предметы, несущие в себе смерть, испытывая панический страх перед скорым взрывом. Слишком много гранат, слишком много. От всех не убежать… И никто не узнает, если погибну, ведь вокруг только холод и тишина. И никто не придет за мной…

Резко вздрогнув, я проснулась в темной спальне.

Миша, сонно вздохнув, положил голову на вытянутые лапы и снова уснул.

* * *

Утро, как ни странно, задалось.

Ночной кошмар почти забылся, солнечный свет вытеснил остатки тревоги, тело чувствовало себя отдохнувшим и полным сил. На постели, поблескивая разнообразными медальками, сидели Смешарики. Не успела я разлепить глаза и прочитать, что за имена появились на значках, как они вразнобой заверещали «Ди дома!», после чего скатились с кровати и на всех парах унеслись на кухню, откуда пахло блинчиками.

К моему выходу из ванной заботливая Клэр уже накрыла завтрак на стол. Я не ошиблась: свежие блинчики с сиропом и ягодами, до которых втихаря пытались дотянуться пушистики.

— Кыш, негодники! Сегодня уже двойную порцию сожрали!

— Лэррошая!

Расчесывая мокрые волосы, я поинтересовалась.

— Что это за новое слово такое?

— Дина! — она всплеснула руками. — Так здорово, что ты дома! А как похудела, Господи, почти как палка стала.… Ну-ка, садись, а то все бегаешь непонятно где. А слово это означает «Клэр хорошая». Подлизы мелкие!

Она рассмеялась.

Ее веселые глаза, белый, вышитый цветами фартук, рассевшиеся на диване Смешарики, залитый утренним солнечным светом камин и стол с блинами — все это я будто увидела впервые. Мой дом. Любимый и знакомый дом, где так тепло и уютно. Почему мы так редко замечаем эти самые чудесные «сейчас»?

В этом маленьком мирке не происходило плохих перемен, здесь всегда было тепло и уютно.

— Может, как освободишься, сходим вместе в этот центр красоты?

Я села на диван между раскатившимися Смешариками и налила себе в стакан сока.

— Сходим, конечно. Давно пора! А что за имена они себе выбрали? Смотрю, значки уже все нацепили.

Фартук с розами повис на спинке стула, Клэр перевязала волосы и села напротив. Ее глаза смеялись.

— Ой, вот уж где умора… Сейчас почитаешь!

* * *

Красота этого утра треснула подобно вчерашней тонкой корочке льда на застывшей луже — неожиданно и хрустко.

Приехал Дрейк.

Один взгляд в его серьезные глаза, одна фраза о том, что сегодня команда будет работать без меня (Аарон уже предупрежден), раздавили остатки спокойствия.

Все. Пришло время последнего эксперимента. Откуда-то из небытия всколыхнулись в голове незнакомые строчки:

Неужели последняя ночь в этом месте?

Утром в путь. Мне за что?

Глупо. Выдумал кто?

И сегодня, скажи, мы отдельно иль вместе?

Забылись блины, забылась радость, осталось лишь сосущее ощущение безнадеги. Почему же так? Ведь утро все еще зимнее и все еще красивое, снег блестит, и жизнь продолжается; тогда почему все это видит кто-то другой, но не я?

— Ты мог просто позвонить, я бы приехала в Реактор. Зачем самому?

Казалось, глаза Дрейка смотрели на это зимнее утро с той же печалью, что и мои — запоминая, но уже не впитывая. Вопрос был глупым. Ему нужна была эта последняя дорога так же сильно, как и мне, даже если эта дорога была битым полотном в ад, по которому катились колеса серебристой машины.

Он повернулся, посмотрел на меня — и в этом взгляде было все: грустная улыбка, горечь, поддержка и одновременно стена. В нем была любовь к этому моменту и желание не думать о следующей минуте. В этот мгновение мне показалось, что мы едем умирать. Вместе.

Аппарат, сконструированный Дрейком, стоял у стены — равнодушный и беспристрастный как судья. Я не стала рассматривать ни его, ни экраны, ни дополнительные модули: мне все равно не понять, для чего они. Вместо этого я рассматривала выложенную материалом, похожим на мрамор, площадку, которую окружали четыре излучателя. Именно на нее мне предстояло встать, чтобы испытать свою судьбу.

А как не хотелось…

Хотелось насладиться морозным утром, забыть о неприятностях, вновь очутиться в прошлом, когда по парковке перед воротами, вид на которую открывался из окна, я проходила беззаботно и легко, не думая о плохом. Тогда все было просто и понятно, тогда все было еще впереди. А много ли теперь осталось впереди? И каким оно будет?

В этот момент дрожали не только руки — дрожало, казалось, все мое естество, начиная с самых глубин.

«Не хочу… не хочу… не хочу… Пусть время повернется вспять, пусть что-то пойдет по-другому, пусть все это не закончится в этой комнате. Вселенная, помоги мне. Помогите, кто-нибудь…»

Дрейк тем временем включил машину — по экранам поплыли графики и числа, замерцали на панели кнопки, излучатели по периметру начали разгораться, посылая в пространство невидимые волны, концентрировавшиеся в самом центре площадки.

— Не хочу…

Я дрожала.

Дрейк повернулся и посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом.

— Не хочешь проводить последний эксперимент?

Пальцы взмокли, я принялась теребить их, как когда-то в школе перед сложным экзаменом. Тогда тоже было страшно, но совсем не так, как сейчас. Тогда спасало знание: провалюсь, так пересдам, жизнь не закончится. Угрюмые преподаватели, насмешки или сочувствие одноклассников — все это было временно и переживаемо, поправимо. Будет ли переживаемым сегодняшний провал? Наверное, будет… Только переживать его придется долго, болезненно и сложно.

— Нет, я…

— Мы можем все отменить, — улыбка Дрейка вышла усталой. Сколько времени он потратил, создавая этот агрегат? Ведь если создавал, значит надеялся? А если надеялся, значит и мне тоже стоило.

— Нет, не будем отменять, — на душе было неуютно, как в дождь рядом с уличным кафе под единственным оставшимся зонтиком, когда все стулья убраны за ненужностью. — Я просто боюсь.

Дрейк тоже чувствовал дискомфорт, в какой-то момент я осознала это и устыдилась. Трудно утешать другого, когда плохо самому, и, чтобы не провоцировать ненужные, тяжелые для нас обоих задержки, я попыталась внутренне собраться.

— Говори, что нужно делать.

— У нас будет только десять минут. Дольше воздействовать нельзя.

— Только десять минут?

Черт, как быстро все решится. Но уж лучше сразу в прорубь, чем совать туда сначала палец, затем ступню, потом колено и надеяться замерзнуть меньше.

Я не стала спрашивать, есть ли шанс на успех, хоть и хотелось. Результат не изменится от заданного вслух вопроса, поэтому я лишь еще раз помолилась, попросив у неба поддержки, после чего шагнула на мраморную площадку.

Было больно.

Лучи, невидимые, но оттого не менее беспощадные, жгли насквозь. Я жмурилась, сжимала зубы и терпела: десять минут, пусть все изменится в лучшую сторону. Чужеродная масса струилась сквозь меня, вызывая внутри липкое неприятное чувство. Уйти от физических ощущений, сфокусироваться на главном — вот, что мне нужно, и, стараясь не замечать нарастающую боль, я принялась думать о Дрейке. Небо, пожалуйста, пусть все получится, ведь я от всего сердца желаю этого, помоги мне! Но ноги дрожали, а лучи продолжали резать на части — сильнее и сильнее — вот уже колющая боль появилась в груди, затем в животе, в голове… Как концентрироваться на хорошем, когда так больно? Сжать зубы… еще секунда… еще секунда… когда-нибудь они закончатся… Пульсация в голове нарастала, сила покидала конечности, ровный белый свет разъедал глаза и мысли.

— Тебе больно! Черт…

Я не успела даже сориентироваться, когда лучи погасли и, вместо жара, тело резко окутал холод.

— Нет-нет… нормально…

От резкой смены ощущений губы не желали слушаться, слова звучали комкано, а голос слабо.

Дрейк решительно отключил машину и приказал:

— Сойди с периметра!

Только сейчас я поняла, что эксперимент завершен. И завершен неудачно, возможно, по моей вине. Неужели теперь?… Только не это… только не это…

— Нет! Дрейк, не выключай, давай продолжим, я потерплю!

— Нельзя терпеть! — стоя ко мне спиной, рявкнул Дрейк, после чего медленно оперся руками на панель с кнопками и опустил голову, опустошенный. — Боль — индикатор неверно текущего процесса. Такой нельзя продолжать. Сойди с периметра!

Ступая на предательски слабые конечности и цепляясь пальцами за холодные стальные столбы, я осторожно сошла с мрамора. Внутри боролось желание тут же взойти обратно и умолять о продолжении и облегчение от схлынувшей боли. Новая боль пугала. Единственная мысль о ней вызывала панический страх и неконтролируемую дрожь во всем теле.

Дрейк поднял голову, прошелся по волосам ладонями, взъерошивая их, будто одновременно решаясь на что-то.

В этот момент единственное, чего я боялась, — это увидеть его лицо. Только не отрешенность во взгляде, только не страшные слова, пожалуйста…

Он медленно повернулся и подошел ко мне. Уставший, будто разом постаревший. Еще никогда в серо-голубых глазах не было столько пустоты и безжизненности одновременно: будто человек, которого я знала, сломленный неудачей, отрекся от престола и ушел, захлопнув за собой дверь; и тот, что стоял передо мной, был лишь посыльным, готовым сообщить дурные вести.

— Нет… нет… нет… — зашептала я, вглядываясь в любимое лицо сильного некогда мужчины, — не надо…

Он стоял напротив — каменный, далекий, будто неживой.

— Это все, Бернарда.

Я хлопала глазами, как пластиковая кукла, неспособная поверить услышанному. Мой рот открывался и закрывался многократно, прежде чем смог произнести:

— Все? Нет, не может быть… Нет.

— Прости.

— Нет… Дрейк.

— Это все.

— Нет! — я закачала головой, захлебываясь горьким ядом слов, пытаясь отыскать в его глазах намек на неуверенность, лазейку, позволившую бы мне найти нужные кнопки и нажать их, изменяя значение слов. Но ее там не было. Громадная обида смешалась с недоверием: — Все? Вот так просто? Так просто, Дрейк?

Он долго стоял безмолвный, порушенный.

— Просто? — повторил горько.

— Почему ничего не получилось?! Почему должно быть так?! — теперь я кричала от нахлынувшей досады. — Ты ведь всемогущий! Почему же тогда ничего не получилось, почему, Дрейк! Ты ведь мог! Ты ведь все можешь!

Мне показалось, я ударила его наотмашь.

Голова Дрейка качнулась назад, губы сжались, он закрыл глаза. В этот момент я осознала, почувствовала глубину его боли и несправедливость собственных слов. Он делал все, что мог… Он пытался так долго и много, насколько хватало его обширных знаний. Я судорожно прикрыла рот ладонью, чувствуя, как из глаз собираются пролиться слезы. Только не надо слез… только не слезы.

Дрейк открыл глаза — и это был самый болезненный взгляд, который мне когда-либо доводилось видеть. Он принял на себя удар и согласился с обвинением.

— Видимо, я могу далеко не все, Ди, — слова, пропитанные горечью, были сказаны медленно и с расстановкой. — Потому как я не смог сделать главного… Прости, что я не стал для тебя тем, кем хотел стать.

Противные, поганые, ненавистные слезы, символизирующие слабость, все же закапали по щекам. Он не пытался их стереть, не мог, а я не знала, что сказать: слов было слишком много, и их количество обращалось в пустоту, неспособную помочь. Как едко и обидно, меня почти тошнило от собственной слабости и неспособности принять правду.

— Так бывает, да? Неужели так бывает?

Жизнь, конечно, несправедливая штука, но чтобы так? До такого?

Дрейк не отвечал долго, а на дне его глаз решимость стоять на своем боролась с желанием утешить. Мне же хотелось бежать так далеко, как только возможно. Чтобы никогда больше не видеть этой комнаты, этого взгляда напротив, не слышать разрушающих жизнь слов. Одновременно с этим хотелось ломать и крушить: почему мы так долго боролись за счастье, а в итоге пришли к подобному финалу?

— Я останусь твоим другом, Бернарда. И если ты о чем-то попросишь, я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе.

— Другом?! — от этого странного слова волосы на голове шевелились: не мог подобный термин относиться к нам — только не ко мне и Дрейку, к двум половинам одного целого. — Ты всерьез веришь, что однажды я начну воспринимать тебя как друга?

Он молчал. Все слова, сказанные в этой комнате, были что ядовитые дротики, грозящие навсегда врезаться в память и засесть там, причиняя ежедневную неутихающую муку. От них бы отказаться вовсе, проявить силу, но ее не было, а был лишь последний шанс что-то исправить.

— Мне не нужны другие мужчины, я никогда не смогу посмотреть ни на одного из них. Неужели ты не понимаешь? Касаться кого-то другого? Учиться лгать себе и ему, что все отлично? Ты — идиот, если веришь в мою способность так жить. Плохой ты или хороший, сильный или слабый, но я люблю тебя, Дрейк. Люблю.

Стоило мне сказать это, как Начальник моментально прикрыл глаза, чтобы в них не отразились истинные чувства. Как это похоже на моего не желающего ничего публично афишировать Дрейка! Как глупо и как обидно.

— Давай же, ответь мне! Что ты теряешь? Мне все равно скоро уходить, как ты того хочешь…

(Не хочу уходить, не хочу… пожалуйста…)

Тень негодования, боли и тепла смешались в его взгляде. А вот и он — настоящий живой человек, способный чувствовать.

— Я тоже тебя люблю.

Сказал и улыбнулся, признавая полнейшее поражение по всем фронтам.

Мы стояли друг напротив друга молча — два человека, две судьбы, заплетенные в косичку.

Слова, сказанные Дрейком, проникали в меня медленно, со вкусом… я смаковала каждый произнесенный в этой фразе звук, каждый оттенок, чтобы запомнить навсегда, чтобы пронести через последующую жизнь. Именно их я так долго хотела услышать и, наконец, услышала. Пусть и в самом конце. В безрадостном, фатальном, полном отчаяния конце.

Но ведь услышала.

Я медленно склонила голову в поклоне, счастливая и разрушенная, нашедшая и потерявшая то, что так долго искала.

— Спасибо, Дрейк. Именно это я и хотела услышать.

Что же теперь? Уходить?

Просто выйти за дверь, чтобы навсегда оставить все позади? Чтобы каждый день испытывать страшнейшую боль потери, чтобы жизнь превратилась из сияющего солнца в тусклый ночник у койки больного? Эту любовь мне не вырвать, не утопить, не разорвать на куски. Скорее, она разорвет меня, обернувшись ядовитой подушкой для слез, напоминающей о том, чего никогда не вернуть и не получить. Других мужчин в моей жизни не будет — зачем, чтобы в каждом из них искать тень Его? А Дрейк с этого момента больше недоступен, кончился, вне зоны доступа.

Что ж… Тогда, наверное, самое время кое о чем попросить.

Стараясь выглядеть бодрой и, насколько это возможно, радостной (говорят, уходить надо с достоинством, даже если в душе стоят кровавые слезы), я обратилась к Начальнику:

— Ну, что же… друг, — на этом месте я запнулась — еще ни разу это слово не звучало в моем исполнении настолько фальшиво, — тогда у меня есть к тебе одна просьба.

(Интересно, это больно? Хотя, теперь поздно бояться…)

— Только ты один сможешь мне с этим помочь.

Он смотрел на меня внимательно, готовый положить к моим ногам все, что угодно, кроме себя — какая ирония. А я впитывала черты его лица жадно, проталкивала в горло памяти целиком, рискуя подавиться. Но пусть только останутся… не сотрутся никогда…

— Я не могу попросить тебя стереть мне память. Для этой цели подошел бы и Халк, но, видит Бог, я этого не хочу. К тому же Халк не может помочь с тем, что мне требуется.

— О чем ты говоришь, Ди?

Я снова стала «Ди» — болезненно приятно, почти как примочка со льдом умирающему от лихорадки.

— Я хочу, чтобы ты погасил мою любовь. Ты ведь можешь… Просто изыми ее из меня: жить с ней и одновременно без тебя невозможно. Я не смогу.

— Нет.

Он ответил быстрее, чем успел подумать. И оттого стало еще слаще. Так сладко пахнут только гнилые фрукты в период разложения.

Я укоризненно посмотрела на него, разочарованная и удовлетворенная одновременно. Что ж… почему-то не верилось в другой ответ.

— Тогда другая просьба, — я была решительно настроена забрать с собой из нашей последней минуты все, что смогу, — ты мог бы засунуть свой дурацкий фон себе в задницу секунд, эдак, на тридцать?

Фраза прозвучала неожиданно и повисла в воздухе разорвавшейся на похоронах хлопушкой с конфетти.

Боль в глазах Дрейка сменилась смехом. Мы были похожи на утопающих после кораблекрушения — под нами акулы, над нами стервятники. Не уйти, не скрыться, не изменить. Так хоть вдохнуть напоследок полной грудью.

Он не ответил, но предпринял какое-то одному ему ощутимое титаническое усилие, после чего я почувствовала, как привычное давление вокруг его тела спало; и стоило этому произойти — шагнула навстречу.

Я целовала его губы медленно, дурея от щемящей боли в груди и знакомого запаха. Сладкие губы, нежные, вкусные… Губы сильного мужчины, своего мужчины. Это воспоминание я унесу навсегда, если оно и канет в Лету, то только со мной. Прикусила нижнюю, позволила себе на секунду расплавиться, когда он требовательно проник языком внутрь… Боже… Затем аккуратно поцеловала уголок рта, запечатывая свое почтение, прощаясь, и нехотя отступила, не замечая слез на собственный щеках.

Слов было достаточно.

Все сказано.

Нечего добавить.

Пора…

* * *

Дрейк смотрел, как она уходит. Как идет к воротам, пряча за напускной фальшивой бодростью истинные эмоции, как не замечает того, что мороз обрадовался отсутствию теплой одежды на теле, как качает головой, словно не веря, что происходящее может быть правдой.

Он и сам не верил. Может быть, когда-нибудь, но не сейчас, не теперь.

Даже отсюда Дрейк ощущал досаду Ди, перекликающуюся с его собственной. Жизнь несправедлива — и это высказывание стало более чем справедливым для них обоих.

Проходя мимо его машины, седана, доставившего ее этим утром в реактор, она на секунду остановилась, а потом, злая на предмет, косвенным образом повлиявший на судьбу, резко размахнувшись, ударила его по стеклу. Ударила не столько ладонью, сколько энергией — той ее разрушительной частью, что обида на судьбу скопила в ней за последние двадцать минут и от которой когда-нибудь в будущем им обоим еще предстояло избавиться, — и стекла машины вылетели все разом, ссыпались на снег острой крупой. Какое-то время Дина ошарашено смотрела на свою ладонь, а Дрейк, стоя за холодной перегородкой окна на четвертом этаже, улыбался.

Обычная женщина не могла бы такого сделать, а его Женщина могла. Впервые за долгое время, Дрейк почувствовал, как непривычно щиплет глаза, но не стал заострять на этом внимания.

— Я всегда буду любить тебя, — сказал он той, что уже не могла его слышать и, вытирая глаза, спешила прочь.

* * *

Волны обрушивались на скалистый берег яростно, будто мстили за нежелание камня поддаться, зло пенились, шипели и отступали, чтобы через секунду повторить попытку вгрызться и обрушить, наконец, глыбы. Твердь и вода беспрестанно противостояли друг другу — камни высокомерно насмехались молчанием. Море гневно бушевало. Шквалистые порывы ветра пытались наказать обоих; небо грозно нависало черными клубящимися облаками, скручивая вихри, а из них воронки, чтобы доказать, что не вода или твердь имеют право на существование, а лишь оно одно — темное и бесконечное. Вдали погромыхивал гром.

Булыжники крошились под ногами — не поддаваясь морю, они поддавались моим подошвам; ветер бил по щекам моими же прядями волос, словно наказывая нерадивого ребенка за то, что подсматривает за ссорой взрослых. Однако я продолжала идти вперед, потому как была и четвертая сила, противостоящая существованию остальных, — моя собственная. Вселенская обреченность и ненависть, смотрящая на мир через глаза Бернарды.

Волны оглушали, от ветра закладывало уши, неровная изъеденная рытвинами поверхность утеса старалась ухватить в капкан неверно ступающие ноги.

За что я боролась и почему проиграла? Кто решает, кому выдать награду, а кого с позором изгнать из числа победителей? Пусть будет ветер, пусть бушуют волны, как теперь бушует моя собственная ярость, неугомонная и страшная, подобная урагану, сформировавшемуся вдалеке. Пусть она вольется в энергию природы и поглотится ею, потому что тело обессилело от муки бесконечных попыток сдержать ее.

Когда я очутилась на этом берегу, как? Видимо, в какой-то момент сознание перерисовало антураж на более драматичный и выкинуло тело следом на скалы. Когда первые капли ударили по лицу, я подняла его к облакам и зло прокричала:

— Думаешь, ты все украло у меня? Ну уж нет! Мы еще поборемся и посмотрим, на что ты способно!

Чертова жизнь…

Почему в ней приходится терять? Почему то, что по-настоящему важно, не дается тебе? Мол, живи, Бернарда, твори по мелочи, прыгай, довольствуйся малым, а большое оставь другим…

— Почему?! — сжав кулаки, выкрикнула я небу. — Почему так???

Вместо ответа, разодрав порывы ветра страшным треском и на секунду неестественно ярко высветив бугристую поверхность моря, ударила молния.

* * *

— Отвык я столько времени тратить на дорогу.

Руки Дэйна Эльконто, покрытые пылью, сжимали рулевое колесо; джип, порядком утомившийся от неровных узких дорог, теперь спокойно и быстро летел по гладкому шоссе по направлению к Нордейлу.

— Надо было либо там оставаться, либо вообще не ходить на «F» сегодня. В чем смысл? Сначала до портала, потом от портала до лагеря, оттуда до Ревентона, а потом весь путь обратно. Это не война, мать его, а ралли.

Сидящий справа от водителя Декстер кивнул. Чистое небо, после тяжелого и серого над Ревентоном, радовало глаз. Дэлл, откинув голову назад, отдыхал с закрытыми глазами, Лагерфельд смотрел в окно, Халк — на дорогу.

— Согласен, — отозвался Рен. — Привыкли мы к телепортеру, изнежились.

* * *

Клэр вот уже битый час взволновано слонялась по притихшему особняку, не зная, что предпринять. Смешарики попрятались по углам.

— Эй! — позвала она тихонько в который раз, — вы где? Она ведь не специально на вас накричала. Плохой день у нее сегодня.

Это трудно: слышать рыдания близкого человека и не быть способной помочь. Даже Мишу, и того выставили из спальни. Клэр, устав от бессмысленного блуждания по комнатам, села на диван в гостиной; на колени тут же запрыгнула рыжая кошка и принялась тереться мордой о пальцы.

— Подожди, Гань… — кошка, которая была аккуратно пересажена на диван, укоризненно посмотрела на хозяйку зелеными глазами, — … потом поглажу.

Что же делать-то? Куда она могла пойти в таком состоянии, что натворить? И без рассказов понятно: ничего из того эксперимента не вышло. Как теперь все это пережить? Всхлипывания Дины из-за закрытой двери заставили сердце Клэр разболеться.

Из-под дивана осторожно выполз пушистик, затем еще один и еще…

— А вот и вы, наконец…

Фурии молча собрались перед Клэр на ковре и теперь виновато взирали на нее золотистыми глазами.

— Эйк? — тихо спросил один из Смешариков.

— Да, он-он… только не стоило его имя при ней упоминать.

— Расти.

— Да я-то что — «прости». Я на вас и не обижалась. Только вот что теперь делать? Дина пропала, куда она в таком состоянии? На телефон не отвечает, а как позвонить ее друзьям, я не знаю. Вдруг что случится?..

Клэр тяжело вздохнула и опустила голову.

Комната застыла в тишине. Молчал потухший камин и выключенный экран телевизора, задумчиво смотрели с подоконника на лежащий под окнами снег цветы в горшках. Смешарики на ковре зашевелились, повернулись друг к другу, будто обсуждая что-то, однако слов слышно не было. Клэр встрепенулась в надежде.

— Что?

Не сказав ни слова, пушистики укатились прочь из комнаты. Темноволосая женщина разочарованно поджала губы и снова принялась думать: может, рассказать все ее начальнику, пусть сам Дину и ищет? Только как рассказать, если не знаешь, где его найти? Ноутбук под паролем, адресов мужчин из отряда нет… Приходила как-то Шерин, звала в гости, но Клэр так и не смогла отыскать записанный Диной на клочке бумажки адрес.

Из коридора послышался шорох — Фурии возвращались, но возвращались странно, неуклюже перекатывая по полу непонятную вещь. Клэр пригляделась… что это? Неужели браслет, который она несколько раз видела на запястье у Дины?

— Где вы это взяли? Зачем?

Смешарики снова собрались перед диваном, то и дело поглядывая на находку.

— Зьми…

— Возьми или нажми? — Клэр подняла пластиковую вещицу и принялась разглядывать кнопки, — их тут много. Какую нажимать и что случится после?

— Мочь Ди.

— Кто-то придет помочь Дине?

Они одновременно кивнули.

Какое-то время она нерешительно смотрела на Фурий, не смея прикоснуться к кнопкам, затем качнула головой и нажала наугад две из них; напротив тут же загорелись лампочки.

— Перь зди.

Клэр нервно скрутила пальцы.

— Жду.

* * *

Мак Аллертон уверенно гнал черный автомобиль по знакомым дорогам Нордейла к особняку Бернарды. После того, как на браслеты Канна и Лагерфельда поступил вызов и электронный датчик выдал ее домашний адрес, решено была ехать вчетвером. Аарон и Стивен в качестве вызываемых, Баал, потому что настоял на поездке вместе со всеми, как только узнал о вызове, и Мак, потому что собственно ему и принадлежал руль, крепившийся к приборной панели используемого транспортного средства.

Спустя двенадцать минут они стояли в гостиной, где экономка (и по совместительству подруга хозяйки дома, как понял Аллертон) взволнованно рассказывала об исчезновении Бернарды. Как только худая темноволосая женщина, комкающая в руках носовой платок, замолчала, мужчины переглянулись. Первым задал вопрос Лагерфельд.

— Клэр, почему вы решили, что она пропала? Может быть, ушла на прогулку?

— Дина, когда у нее выходной, обычно отдыхает дома, и в таком состоянии уж точно не отправилась бы на прогулку.

— Каком состоянии?

Клэр подняла виноватые глаза на темноволосого, пугающего жесткостью лица мужчину, длинные волосы которого в этот момент были стянуты тесьмой. Наверное, это и есть тот самый Баал, про которого несколько раз упоминала Ди. Друг. Так она говорила… Доктора Клэр встречала раньше, тот заходил к ним на чай, а вот других двух — рослого детину со светлыми глазами, шрамом на виске и командирскими повадками и второго, равнодушно-спокойного, с зеленовато-карими глазами — она видела впервые.

Не зная, имеет ли право выдавать чужие тайны, Клэр замялась (но ведь если не поверят, что это серьезно, то и не помогут, так ведь?), затем пролепетала:

— Сегодня был последний эксперимент… который проводил ее начальник, — она умолкла, как только заметила, как челюсти брюнета сжались.

Баал быстро взглянул на остальных.

— Ищем ее. Срочно.

— Не хочешь посвятить нас в детали? — нахмурился Чейзер, а вместе с ним и остальные.

— Позже, — Регносцирос выглядел непривычно напряженным. Повернувшись к экономке, он коротко кивнул, — нам нужно идти. До свиданья.

Попрощавшись с Клэр, мужчины последовали за ним в машину.

— Что происходит, Баал? Ты, похоже, один в курсе.

Держа руки на руле, Чейзер повернулся к сидящему на соседнем сидении другу. Тишина в салоне свернулась вопросительным знаком — почти синхронно застегнулись пряжки ремней безопасности.

— Я объясню, как только мы ее найдем. Мак, попробуй нащупать: она вообще на Уровнях?

Чейзер постучал пальцами по рулю, затем нахмурился и на несколько секунд прикрыл глаза. А когда открыл, в них застыло замешательство:

— Да. Она на десятом, оконечность острова Аделау, зона близкая к межуровневому пространству. Что она там забыла?

— Есть туда короткий путь?

Аллертон задумался.

— Есть. Через двенадцатый.

— Едем.

Со скрытой мощью в тихом урчании завелся мотор.

* * *

Остров Аделау. Пустынная, заброшенная окраина десятого Уровня.

Какое-то время они сидели в машине и настороженно наблюдали за Бернардой издалека. Та стояла почти на самом краю обрыва и, похоже, ругалась с небом — по крайней мере, лицо ее было задрано именно к нему, а сжатые в кулаки руки подрагивали в такт неслышным отсюда выкрикам. Ветер уносил слова прочь, позволяя расслышать лишь обрывочные интонации.

Океан обрушивался на утес с ревом, обдавая глыбы тоннами несущейся вперед воды и ворохом холодных брызг, но вымокшая гостья, стоящая на скользких камнях, не замечала этого.

— Она в сильном стрессе, — заключил Лагерфельд спустя минуту. — Если увидит нас, то, скорее всего, глупостей не наделает, а вот если попытаемся уговорить ее пойти домой, то может либо попытаться отступить и тем самым спровоцировать падение, либо исчезнуть.

— Угу, — согласился Чейзер, — и тогда мы по всем Уровням будем гоняться за ней еще пару лет. А то и в свой мир сиганет, тогда никому из нас ее не достать.

— Жопа, — многозначительно подвел итог Канн. — Действовать надо быстро и наверняка. Баал, тебя она подпустит ближе всех — попробуй подойти, успокоить, прикрой от взгляда Лагерфельда. Стив, приготовься.

— Уже, — доктор деловито достал из специально нашитых на штаны карманов шприц и снял с иглы защитный колпачок. Постучал по пластику, проверяя отсутствие пузырьков. Кивнул.

— Пора.

Четверо мужчин выскользнули из машины, оставив двери открытыми. Штормовой ветер наверняка заглушил бы хлопки, но рисковать не стоило. Шагать по острым камням приходилось осторожно, резкие холодные порывы, будто увидев новую игрушку, тут же взялись за длинные волосы Баала, швыряя их по мощным плечам то в одну, то в другую сторону. Регносцирос заткнул хвост за воротник.

На краю утеса без драмы не обошлось.

Баал никогда еще не видел Бернарду в таком состоянии. Он крепко держал ее и тогда, когда она изо всех сил пыталась вырваться, и даже тогда, когда кричала им всем «Ненавижу! Отпусти! Оставьте меня…»

Игла вошла под кожу быстро, крики стихли, тело обмякло; успели до «прыжка». Затем, уже в машине, доктор наскоро произвел осмотр и неудовлетворенно покачал головой.

— Что-то ввело ее в состояние сильного стресса. Ей бы отдохнуть пару дней под наблюдением.

Канн протестующе поджал губы.

— Нам завтра возвращаться на «F», ждать больше нельзя, мы почти загнали их в угол. Если сейчас затормозим, Андэр перегруппируется и выкинет очередной фортель, который будет нам стоить всех затраченных усилий, у него еще очень много людей — куда больше, чем хотелось бы.

Чейзер хмуро воззрился на угрюмое лицо молчаливого Баала.

— Не пора ли нам о чем-то узнать, друг?

— Если бы это была моя тайна, — рыкнул тот в ответ и отвернулся.

— Твоя или нет, а теперь мы все, так или иначе, в этом замешаны.

Три пары глаз выжидающе буравили замкнувшегося в себе коллегу.

— Рассказывай, Баал.

— Черт бы вас подрал… — Регносцирос нервно прошелся пятерней по намокшим волосам и коротко взглянул на Бернарду, чье обмякшее тело спрессовали с двух сторон крупные мужчины; в черных глазах мелькнуло раскаяние. — Поехали назад, там расскажу.

В тот вечер они долго сидели в баре, потягивая алкоголь.

Хозяин забегаловки Билли то и дело бросал любопытные взгляды на группу из девятерых рослых мужчин, одетых в камуфляж. Другие клиенты покидали заведение, едва завидев пугающий контингент в дальнем углу, но он не остался внакладе: эти девятеро за час сделали ему дневную выручку, не говоря уже о том, что являлись постоянными клиентами (такое Билли ценил превыше всего). Залетные клиенты приходили и уходили, а эти возвращались всегда и никогда не ломали дубовые столы или стулья. Грех жаловаться на таких спокойных ребят.

Окликнув официантку, чтобы та отнесла новую порцию заказанной выпивки, Билли принялся помогать бармену сортировать чистые стаканы.

— А ведь ты и правда изменился, мы все это заметили. — Канн смотрел на Баала исподлобья.

— Я бы не изменился, если бы не Бернарда.

К этому моменту все уже порядком набрались, однако не настолько, чтобы завтра не быть способными продолжить боевые действия на «F».

— Да-да, раньше ты рычал по поводу и без, а сейчас вменяемым стал.

— Я любил Ирэну еще тогда, когда вы в других мирах торчали! — разозлился Регносцирос и хлопнул дном пустой стеклянной стопки по столу. Его тут же приобнял за плечо Хантер.

— Точно, ты все тот же наш старина, Баал.

— И еще я был зол на нее как черт, а теперь нет. Теперь мне все равно.

Сидевший до того с непривычно грустным лицом Эльконто перестал прислушиваться к разговору Баала и Канна, влил в горло очередную порцию виски и повернулся к Декстеру; с некоторых пор Дэйн предпочитал жаловаться именно ему.

— Поверить не могу! Дрейк, машина чертова, и тот нашел себе женщину. А я что, лысый что ли?

— Не такая уж он и машина, значит, — покачал головой киллер, к этому моменту успевший убедиться, что судьба иногда сама вносит изменения в тщательно спланированную жизнь, и ничего с этим не поделать. — Только не хотел бы я быть сейчас на его месте.

— А Бернарда, значит, того стоит, — подрывник отряда задумчиво бултыхал в стакане кубики льда, оставшиеся после выпитого бренди. — Всегда думал, что она сложнее, чем кажется на первый взгляд…

— Дэлл, а ты разве не замечал, как изменился за последние месяцы Дрейк? — посмеиваясь, спросил Халк.

— Ну, ты-то все замечал, чертов сенсор.

— Я, да. Он ведь оттаял. Мы уже черт знает сколько по ушам не получали.

— Не за что было.

— Он всегда находил за что. Ради профилактики.

— Твоя правда, — кивнул Чейзер. — Дрейк очеловечился, когда она появилась. Хотя, кто бы думал, что из-за женщины…

— Красивой женщины, между прочим! — пробасил Эльконто, навалившись грудью на стол. — А я ей вазу подарил на Новый Год, как еще при яйцах за это остался…

— Нужны ему твои яйца. Дрейк по мелочам не разменивается.

— Да я тебе сейчас!

Дэйн попытался схватить Лагерфельда за грудки, но не дотянулся, раскатив стаканы по столу, после чего был втянут на место Хантером.

— Все это, конечно, неожиданно, — Дэлл пригладил светлые волосы, посмотрел на пустой стакан и сделал знак бармену о добавке. Затем взглянул на друзей, — но лучше о таком знать, чем не знать.

— Жаль только, что помочь мы им не можем, — Халк выудил из нагрудного кармана футляр с сигарами, размял одну в пальцах и неторопливо ее прикурил, распустив по залу белесые кольца ароматного дыма. — Если бы у них получилось, этот мир зажил бы спокойнее. Что нам делать, Лагерфельд?

Доктор задумчиво посмотрел на остальных золотисто-карими глазами.

— Я не психоаналитик, но я бы посоветовал ничего не упоминать о наших знаниях при Бернарде. Не нужно жалости или утешений, ведите себя точно так же, как и до этого…

Пока он говорил, все диалоги стихли: каждый прислушивался к советам Стивена. Тот, ничуть не удивленный тишиной (даже в пьяном виде эти мужики знали, в какой момент слухом выцепить главное), продолжил:

— Вмешиваться в их отношения мы не имеем права, помочь им тоже не можем. Либо они найдут дорогу друг к другу сами, либо нет, нам остается только скрестить пальцы. И еще… Постарайтесь по мере возможности отвлекать Бернарду от тяжелых мыслей: не знаю, разговаривайте, уводите темы в сторону, заставляйте концентрироваться на другом. Ей очень нежелательно сейчас оставаться одной.

— Ну, это мы можем обеспечить, — проголосил Канн, — будем везде таскать ее с собой, как проспится.

— Ты бы сам к утру проспался…

— Или к черту, Хантер.

— Я и так сижу рядом с ним.

Картограф тут же получил болезненный тычок в бок от Регносцироса.

— Я хочу произнести тост… — Аарон, пошатываясь, поднялся, чем снова привлек внимание хозяина бара, который продолжал с любопытством коситься на странную подвыпившую команду. — Тост за нашего Начальника и нашего Телепортера, за Дрейка и Бернарду. Пусть у них все получится!

Мужчины загудели. Послышался звук разливаемых из бутылок напитков, а затем синхронный звон стаканов. На секунду голоса стихли.

Билли, подцепив к барному крану новую бочку с пивом, на мгновенье задумался, что значит «телепортер», но тут же выкинул эту мысль из головы. По телевизору начинался спортивный матч, которого он ждал с самого утра. Билли прибавил звук.

* * *

Не знаю, как они узнали.

Возможно, пока я почивала в собственной спальне, куда мое безвольное благодаря заботливому Лагерфельду тело доставили для принудительного отдыха, в моей памяти покопался не менее заботливый Халк. А может, после случая на утесе остальные надавили на Баала и тот под кружкой пива и пристальными взглядами раскололся о происходящем между мной и Дрейком. Даже если так, я не стала давить на Баала и обижаться на отряд. Спасибо, не пытались лезть с душещипательными беседами или жалостью, и это было главным.

Сама я заметила изменение в атмосфере общения уже следующим утром, стоило нам выдвинуться на «F»; я не столько увидела его признаки, сколько интуитивно почувствовала. Но днем мы работали на убой: я самозабвенно доставляла в указанные места взрывчатку, помогала Дэллу закладывать мины, переносила с места на место парней, методично очищавших территорию от всего, что держало в руках оружие, а уже вечером заполучила шанс воочию убедиться в правильности сделанных утром выводов.

Они не собирались оставлять меня в одиночку.

Вернувшись с «F» к девяти вечера, я едва лишь успела помыться и поужинать в компании Клэр, когда в дверь позвонили. На пороге, радостно склабясь, стояла команда в полном составе — отмытые и благоухающие. Что? Караоке — бар? Да идите вы к черту!

Но тут удивила предательница Клэр, вытолкавшая меня из квартиры под предлогом неожиданно быстро возникших в ее голове планов о встрече с друзьями. Какими друзьями, когда она успела их раздобыть? И почему я не могла бы посидеть в собственной спальне, пока они там «встречаются»? Да еще Фурии — как они смели превращаться в плакат во всю стену с надписью «Скатертью дорога!» на котором был изображен «Караоки-бар» (грамотеи!) и вымощенная к нему кирпичная дорожка? Убить глазастых бестий мало!

Обо всем этом, кипя от негодования, я думала уже сидя в машине, куда меня настойчиво затянули мужские руки, уговорив предварительно переодеться.

Дурдом.

На душе было тяжко, хотелось забыться и спрятаться от мира, а гомон поющих пьяных голосов никак не мог способствовать осуществлению планов. Я скучала по Дрейку, скучала по нему болезненно сильно, отчаянно, безнадежно.

Сиденье машины плавно покачивалось; радостно переговаривались вокруг ребята. Слишком радостно, на мой притязательный вкус. Будто бы не вместе мы весь день провели среди пуль, взрывов и изувеченных тел… Какой, в задницу, мог быть после такого караоке-бар?

— Расслабься, — Баал ласково потрепал мою руку теплыми пальцами, — будет весело.

Я укоризненно посмотрела в его черные глаза и отвернулась к окну.

А сорок минут спустя я, сидя за барной стойкой с третьим коктейлем подряд, сгибалась от смеха и хрюкала, не способная остановиться.

Я неохотно начала улыбаться тогда, когда первым, взяв инициативу в свои руки, к микрофону шагнул Дэлл (вот уж не знала, что Одриард увлекался пением!) и неплохо исполнил какую-то заводную песню под одобрительные хлопки коллег и в изобилии собравшихся вокруг незнакомых людей. Уже громче я посмеивалась в кулак тогда, когда Лагерфельд, выпив для храбрости больше обычного, изображал из себя рок — гитариста, потряхивая в такт пению рыжеватыми волосами. И уже вовсе изнемогала от хохота, когда следом за ним пьяным басом вдохновенно и совершенно фальшиво решил исполнить какой-то романс Эльконто.

Собравшиеся в баре смеялись вместе со мной, но я, к своему стыду, хохотала громче всех. Кто бы думал, что мои коллеги способны веселиться подобным образом! Пистолеты, гранаты и базуки — это пожалуйста! Но караоке-бар?! Господи, сколько еще я пропустила в жизни? Обещание доктора избавить меня на утро от любого похмелья сняло запреты на количество выпитого, и я с наслаждением потягивала вкусную сладковатую жидкость, намешанную для меня симпатичным голубоглазым барменом. Бармен этот, к слову говоря, уже несколько раз успел мне подмигнуть и всем своим видом дал понять, что вовсе не прочь дальнейшего знакомства; и чтобы не попадать в неловкую ситуацию, я отводила взгляд в сторону.

Вывести себя к микрофону я стойко не позволяла (ссылаясь на отсутствие знакомых песен), но успела два раза сыграть в дартс с Канном и Хантером до того, как парни выдали финальное представление в виде пьяного дружного, похожего на греческий сиртаки танца. Еще никогда раньше я не видела опершихся друг на друга, пляшущих Чейзера, Халка, Дэлла, Баала и Дэйна, синхронно выбрасывающих ноги в различных направлениях. Кан-кан в исполнении спецотряда! Боже мой! Женская половина бара истерила от смеха, подбадривая моих нетрезвых коллег выкриками и хлопками, — я же окончательно сползла с барного стула под стойку, смахнув за собой бокал с коктейлем, на что совершенно не обратила внимания.

Не помню, кто помог мне взобраться обратно, но когда я вскинула виноватый взгляд на парня за стойкой, тот лишь махнул рукой и выставил себе и мне по стакану с прозрачной жидкостью, в котором плавала оливка.

— От заведения.

Продолжение вечера слилось для меня в разноцветное мигание иллюминации, меняющиеся композиции и голоса поющих, сдобренных алкоголем и собственным подпеванием. В какой-то момент я даже с грустью засмотрелась на разливающего пиво в высокие стаканы голубоглазого бармена, раздумывая… сложно сказать, о чем именно раздумывая, но, к сожалению, тот спустя несколько минут неудачно подавился оливкой. После того как парню оказали первую медицинскую помощь, ему на смену пришел другой, белобрысый и лопоухий.

Затем была обратная дорога, громкий нетрезвый хохот в машине, руки доктора, массирующие мою шею, а дальше собственная постель, в которой, несмотря на количество выпитого, я заснула мгновенно. Без мыслей и без эффекта вертящейся комнаты.

* * *

Наутро вечерний шум бара сменился свистом пуль.

Западная окраина Ревентона очищена, восточная тоже. Северная часть города оказалась почти нежилой, но полностью заминированной. Зачем? Пытаясь ответить на этот вопрос, Канн лишь пожимал плечами. Особняк Андариэля всего лишь в нескольких кварталах отсюда — последних, самых сложных для зачистки кварталах. Перебираясь от точки до точки короткими перебежками, Аарон привычно, почти на автомате, отстреливался, укрывался, осматривался, планировал и снова перебегал. В противоосколочные очки постоянно летели крошки, отбитые от стены слишком близко просвистевшим патроном. Рядом двигалась группа.

Бернарда, собранная и молчаливая, работала поочередно то с Дэйном, то с Одриардом, позволяя одному оказываться в наиболее удобных точках для стрельбы, а второму минировать найденные склады с оружием. Ряды врагов таяли, но на душе становилось лишь тревожней.

Логан должен успеть отыскать и отключить генератор, создающий сеть-ловушку над домом, иначе придется держать особняк в осаде, пока озоновая преграда не падет, что означало двадцатичетырехчасовое безотлучное наблюдение за стратегически важным объектом. Уж лучше бы Логан успел…

Канн резко выглянул из-за угла, почти одновременно с этим выстрелив — в подъезде дома напротив на землю повалилось чье-то тело. Одним меньше. Работа почти не перебивала мыслительный процесс, идущий на фоне. Хорошо вчера повеселились, Канн был доволен — вот только сегодня пустота в глазах Бернарды никуда не делась, просто подернулась непроницаемой заслонкой. Чертов Дрейк, не мог подождать с выяснением отношений до завершения действий на «F»? Девчонку было искренне жаль, Аарон в какой-то момент осознал, что привык и привязался к ней. Незаметно и гармонично она полностью влилась в отряд, не создавая в нем дискомфорта или дрязг. Случай с Баалом не в счет, к тому же он привел к лучшему исходу, чем возможно было ожидать. Зато теперь в команде и действиях наблюдалась сплошная слаженность — ни убрать, ни прибавить. К тому же, Бернарда оказалась просто хорошим человеком — адекватным, спокойным, светлым, — и тоска в ее глазах теперь беспокоила не только Аарона, но и других, он видел это. Не зря с утра Аллертон предложил вечерком заглянуть в бильярд, а Баал — прокатиться на катере по вечернему Нордейлу. Нет, катер не пойдет: слишком много времени на размышления, которые ей сейчас совершенно ни к чему. В бильярде тоже мало активности. Поэтому Канн решил: сегодня вечером будет боулинг.

Если Халк и Рен откажутся, изъявив желание побыть с домашними, это нормально. А вот возражения со стороны остальных не принимаются.

Рядом с правым ухом взвизгнула и отрикошетила пуля. Черт, подумать не дадут!

Канн вскинул автомат, высунулся из-за угла и дал ответную очередь.

* * *

Пятнадцать гладких дорожек, по которым то и дело прокатывались тяжелые шары, поблескивали покрытием в свете электрических ламп. Слышался треск разбиваемых кеглей и радостные выкрики, экраны мерцали анимацией, поздравляя победителей и насмехаясь мультяшными героями над проигравшими. Динамичная, в меру громкая музыка подбадривала пришедших отдохнуть этим вечером.

Канн сидел за столиком и неторопливо потягивал холодное пиво, успев к этому моменту выиграть у Хантера, но проиграть Лагерфельду. Давно они не были в боулинге, давно… Да и просто в последнее время редко выбирались на отдых всей командой. Новая тенденция нравилась Аарону.

Эльконто, одетый в белую рубаху, бугрящуюся от мышц на спине и плечах, красовался перед телепортером, обещая суперточные броски, которые на деле редко оборачивались страйком, — Бернарда смеялась, Аллертон укоризненно качал головой, Дэлл скалился белозубой улыбкой. На соседней дорожке справа продолжали соревноваться друг с другом Баал, Хантер и Лагерфельд — последний, оказавшийся сегодня на редкость удачливой сволочью, уверенно вел счет.

Канн ухмыльнулся, когда Стивен, красиво завернув руку за спину, снова послал шар прямехонько в центр — кегли с треском разлетелись в стороны. Хантер выругался.

Все шло по плану.

Через минуту в зал вошел Логан. Прихватив у бара бутылку с пивом, он опустился на стул рядом с Аароном.

— Здорово, хакер.

— Угу, — тот протянул руку для короткого пожатия.

— Есть новости?

— Есть, — Логан отпил пива и воззрился на играющих, — оттягиваетесь?

— Надо иногда.

— Надо, согласен.

Канн внимательно присмотрелся к другу — выглядел тот опрятно: темно-синяя рубашка, джинсы, двухдневная щетина, но глаза не красные с недосыпа, белки не покрыты сетью лопнувших капилляров, значит, Логан этой ночью спал. Тогда почему в его синих глазах застыло странное сосредоточенное выражение?

— Ты нашел, как отключить сеть?

— Найти-то нашел…

Аарон внимательно посмотрел на товарища, краем уха слыша радостный возглас Дэлла, когда тот выбил очередную десятку. Сменилась мелодия в динамиках.

— Что не так, Логан? Не тяни кота за яйца.

Тот какое-то время молчал, затем криво усмехнулся.

— Вроде бы все так. Только… Понимаешь, как-то слишком легко.

— Легко нашел, как ее отключить?

— Да, я ожидал, что это займет куда больше времени.

— Ну, должно же нам хоть иногда везти?

Хакер недоверчиво покачал головой, наблюдая за Бернардой, придирчиво выбирающей следующий шар для броска.

— Ты веришь, что в нашем деле можно полагаться на везение?

Вроде бы причин для беспокойства не было, но Канн нахмурился, чувствуя возросшую тревогу.

— Нет, не верю.

— Вот и я не верю.

* * *

Они все старались.

Старалась Клэр, готовя для меня любимые завтраки и ужины, бесконечно тараторя на отвлеченные темы за столом, наблюдая за тем, чтобы ее замкнувшаяся в себе подруга не скатывалась в депрессию. Старались в меру своих пушистых способностей Смешарики, один за другим запрыгивая на диван, чтобы похвастаться выбранными именами, которые к их непомерной радости я читала вслух:

— Ляма… Это что — Лама?

— Я — Ляма! — гордо поправил пушистик.

— Хорошо, Ляма. Кто тут у нас дальше? Амма, Вака, Пук… Эй, это не потому, что ты громче всех того..?

Смешарик поднатужился.

— А ну, не смей! Брысь!

Тот, хохоча, скатился с дивана, уступая место товарищам.

— Нанаска… ну, это понятно — мелкий проглот. Феба, Нанни, Минь… тебе понравилось быть вазой? Кто там следующий — Дурас? Ты уверен, что это хорошо звучит?

Пушистик надулся.

— Ладно-ладно, лишь бы тебе нравилось…

В последние два дня они часто превращались то в красивые картины, то в цветы, то в мягкие игрушки — лишь бы порадовать глаз — а то и вовсе забирались на колени или на кровать, чтобы посопеть рядом. Такой близости за пушистыми раньше не водилось. Даже Миша, и тот стал недовольно поглядывать, если один или двое ночью забирались на подушку.

Старался и отряд.

Сегодняшний боулинг, вчерашний караоке-бар… Что еще они придумают завтра, как долго собираются возиться со мной? Баал то и дело бросал на меня виноватые взгляды, мол, я хотел, как лучше; я успокаивающе улыбалась ему в ответ, чувствуя смущение и благодарность за искреннее желание коллег помочь. Будто своих дел у них не было… Однако, их забота помогала. Она не затыкала дыру, образовавшуюся в сердце после последней встречи с Дрейком, но позволяла временно забыть о ней. Хотя бы на полминуты — минуту. И все же, я тосковала по Начальнику, по его присутствию рядом. Может быть, друзья — это лучше, чем совсем никто? Хотя видеть любимое лицо, чувствовать знакомый запах — серьезная пытка, ежесекундно напоминающая о том, чего у тебя никогда не будет, но стоит ли она боли? Неужели правда придется учиться жить заново, с другими людьми, с другими планами, оставив позади мечты?

Дэйн сегодня был просто красавчиком, глаза Мака лучились теплом, Дэлл ободряюще приобнимал, когда выходило послать шар точно в цель, Лагерфельд заботливо наблюдал, даже Хантер, и тот посматривал с пониманием и сочувствием.

Хотелось плакать.

Столько заботы я не испытывала никогда, и еще никогда желание других помочь не оказывалось столь бездейственным, как теперь. Как объяснить им, что они — часть моего мира, великолепная, нужная, но другая? Что Клэр, Смешарики, деньги, дом, возможность жить так, как хочется, — все эти невероятно важные вещи почему-то теряли ценность, когда в сердце не хватало еще одного звена. Звена с зачастую притворно равнодушным лицом и серо-голубыми глазами. Как объяснить, что за одну только возможность обнять его, прижаться к любимому телу, уткнуться носом в шею, я отдала бы что угодно. И в то же время, что бы я ни отдала, все напрасно, и именно этой возможности у меня не будет никогда.

Чтобы не разрыдаться в присутствии остальных, я быстренько шепнула Маку, что иду в бар за кофе, тот кивнул и хотел проследовать за мной, но я не позволила. Его красивые губы поджались, а в глазах мелькнуло понимание. Он нехотя отпустил.

У стойки бара я присела на стул. Хотелось чего-то много крепче кофе… хотелось забыться, хотелось биться в истерике — так сильно вдруг нахлынула тоска, но утопить всю жизнь в алкоголе — не выход. А где же тогда выход, где? Забыть? Скрутить себя узлом, сказать «Дина, проехали!» и притвориться, что не больно?

Но ведь больно… Хреново и очень больно. Есть куда идти, да не хочется, потому что единственная желанная дверь замурована. Говорят, «покуда ни один из нас не покинул этот мир, все можно изменить…». Тогда почему находясь здесь, рядом с Дрейком, когда мы оба живы, ничего невозможно изменить? Почему?

Кое-как взяв себя в руки, я расплатилась за кофе и понесла его к своему столику. Через несколько секунд путь мне преградил незнакомый парень.

— Здравствуйте, девушка. Я весь вечер за вами наблюдаю…

Я остановилась и подозрительно прищурила глаза.

— Зачем?

Симпатичный, но не в моем вкусе: длинные каштановые волосы чуть ниже воротника, узкие плечи, еще уже бедра, татуировка на предплечье.

— Вы здорово играете. Плюс вы очень красивая. Не хотите выпить ваш кофе в моей компании?

Нагло. Я взглянула в его карие глаза.

— Не хочу.

— Почему, у вас среди этих амбалов есть парень?

На «амбалов» я обиделась. Ему самому бы в качалку не помешало сходить разок-другой, чтобы порушить непомерное самомнение, глядя на то, какими должны быть настоящие мужчины.

— Нет, нету, — не стала обманывать я.

— Тогда поужинаете со мной? Я знаю отличное местечко…

Я коротко извинилась, не совсем вежливо обошла навязчивого собеседника по дуге и вернулась к своему столику.

— Проблемы? — коротко спросил подошедший Баал.

— Да упаси Господи тебя вмешиваться… — с нервным смешком ответила я. — Раскатаешь несчастного по дорожке, как потом по ней шары катать?

Дэйн и Чейзер к тому времени тоже недобро поглядывали в сторону бара.

Но раскатывать никого не пришлось. Минутой позже пытавшийся заигрывать со мной парень, вернулся к своей компании, расположившейся слева от нас, и при первой же попытке катнуть шар неудачно подвернул ногу. То, с каким хрустом он на нее приземлился, заставило меня вздрогнуть: сломал, не иначе.

И в этот самый момент посреди толпы и звучащей музыки ко мне впервые закралось нехорошее подозрение. Подозрение, заставившее меня кивнуть собственным мыслям и холодно улыбнуться. Оставалось проверить: верна ли моя догадка.

Полчаса спустя я, стоя у бара, тихо скрежетала зубами.

Да, пришлось построить глазки, чтобы меня пригласили на танец, а потом терпеть на своем теле чужие, не особенно приятные руки, чтобы удостовериться в том, что тот бедолага, соизволивший отозваться на мой флирт, неожиданно оказался втянут в драку с какими-то подвыпившими незнакомыми парнями, после чего получил по голове бутылкой. Своих, чтобы не вмешивались, я предупредила сразу, сославшись на эксперимент, поэтому они лишь хмуро наблюдали за происходящим издалека. Что ж, пришло время с ними попрощаться и навестить кое-кого… Если этот «кое-кто» окажется на работе, значит, придется отвлечь, поэтому лучше бы ему в этот поздний час быть дома.

Он сидел передо мной в кресле, прикрыв лицо книгой, потягивая красное вино из бокала. Рядом с креслом, почти как в Реакторе, в воздухе висела полупрозрачная карта, на которою Начальник иногда посматривал. Полутемно, из освещения только ночник на старинной тумбе.

— Дрейк? — вкрадчиво поздоровалась я — и книга тут же ушла в сторону.

— Выпьешь? — не здороваясь и не выказывая удивления, спросил он.

— Нет. У меня к тебе вопрос.

— Я слушаю, — он снял с пуфа ноги, поставил их на пол и сложил руки на животе поверх пряжки ремня. Красивая серо-голубая рубашка, дорогая, ее я раньше не видела.

— Как ты думаешь, почему с тремя парнями, на лица которых я имела несчастье смотреть дольше тридцати секунд, произошли несчастья?

Начальник неопределенно качнул плечами.

— Совпадения?

Лицо его было ровным, но вот опасный огонек, светившийся в глубине глаз, выдавал с потрохами. И когда Дрейк потянулся за бокалом с вином, я холодно улыбнулась.

— Нет, это называется не так.

Он неторопливо отпил вина и улыбнулся. Красивый, опасный, зловещий.

— А как?

— Это называется вешанье лапши на уши.

— Что это значит?

— Так в моем мире говорят в том случае, когда один пытается убедить другого в неправде.

— Хм…

Непробиваемая аура властности и равнодушия — замечательное прикрытие для эмоций. Я сделала вид, что собралась уходить, сделала два шага вглубь коридора, затем остановилась и кинула на него насмешливый взгляд.

— Ах, да… забыла спросить. Каково это, чувствовать себя ревнивым идиотом?

И тут же увидела, как тень страдания пробежала по знакомому лицу. Какое-то время Начальник молчал, теперь улыбка его не была самоуверенной, она стала насмешливой и грустной одновременно. Почему-то в этот момент мне вспомнился страдающий от головной боли Понтий Пилат, стоящий на залитом лунным светом бетонном круге и смотрящий вдаль.

Я перестала делать вид, что ухожу, и приблизилась к нему.

— Это неприятно, — только и ответил он. — Но твои ухажеры останутся живы, у них незначительные повреждения.

Мне совершенно некстати теперь вспомнился фильм «Терминатор», в котором Шварценнеггер расстрелял толпу полицейских, затем просканировал ее электронным глазом и выдал заключение «Жить будут».

— Аллилуйя! — я не смогла удержаться от язвительного тона. — Но ведь они даже не поняли, за что пострадали. В чем был смысл?

— У них не было насчет тебя серьезных намерений.

— Ах, вот как? А у тебя есть?

Дрейк поджал губы; в его глазах снова мелькнула тоска.

— Извини.

Я любила его. И понимала каждое идиотское нерациональное и нелогично совершаемое им действие. И последнее извинение, в отличие от проявленной ревности, почему-то не принесло ни радости, ни удовлетворения. Любовь застилает разум, а неограниченная власть развязывает руки — опасное сочетание. Наверное, хорошо, что те парни пострадали не так сильно, как могли бы. Любовь Дрейка была настолько же опасной для этого мира, как и его гнев.

Сердце сжалось от жалости к себе и стоящему напротив мужчине. Он — красивый, умный, пусть даже немного жестокий — не заслужил того, через что теперь проходил. Поддавшись эмоциям, я шагнула в его сторону, желая прижаться всем телом, обнять, утешить, на мгновенье почувствовать его тепло.

— Переоденься в форму…

— Не надо, Ди, — Дрейк предостерегающе вытянул руку вперед — и я застыла.

— Почему?

— Не надо… — повторил он тихо. — И так больно. Я не железный.

Чувствуя, как глаза щиплет от слез, я подошла к столику, подняла бокал с вином, повернула той стороной, которой касались губы Начальника, и отпила глоток. Горьковато-сладкое, на вкус совсем как наша любовь.

— Мне пора.

Не глядя на него, я исчезла.

* * *

Мама звала меня назад. Протягивала руки и плакала: «Доченька, вернись, вернись, дочка…» И я шептала, что вернусь, конечно, вернусь, уже совсем скоро, что осталось совсем немного, и я обязательно что-нибудь придумаю.

А потом проснулась вся в слезах.

В комнате темно, на душе скверно. Канн сказал, что, возможно, остался один день на «F» и все будет кончено.

— Скоро, мам… скоро, — прошептала я освещенному первыми лучами восходящего солнца потолку, глотая слезы. — Как только все закончится, я первым делом вернусь домой.

Только в этот момент, когда за окном забрезжил рассвет, я с гнетущей ясностью осознала, как давно не была дома. Все откладывала решение проблем на потом, лишая себя возможности увидеть тех, кого любила. Какой же я была дурой.

Один день. Перетерпеть один день. Как-нибудь заснуть сейчас, проснуться, пережить утро, обед и вечер, а там порадоваться, что все, наконец, закончилось.

Какое-то время я лежала с открытыми глазами, опасаясь того, что как только закрою их, снова увижу во сне мать, однако, усталость взяла свое: веки слиплись, и до звонка будильника я спала без сновидений.

* * *

Ирэна вторые сутки с тоской смотрела на унылые бетонные стены бункера, и ей казалось, что она медленно сходит с ума. Это ее тюрьма, ее карцер, ее наказание за неправильно принятое много лет назад решение, за опасные эксперименты, за череду слабостей, превративших ее в идущую на поводу алчных желаний недочеловека.

Пробка от шампанского, вылетевшая из бутылки с громким хлопком, ударила по и без того натянутым нервам пистолетным выстрелом — выстрелом расстрела, который она давно заслужила за содеянное.

— Иди сюда, моя девочка, отпразднуем.

Андариэль — высохший и осунувшийся — разлил пузырящуюся жидкость в бокалы, но даже тяга к утешительному действию алкоголя не заставила повернуться женщину, сидящую на стуле лицом к стене, в которой не было ни единого окна. Ей не хотелось смотреть на него, на его больное изъеденное химией тело, видеть выцветшие глаза и слышать хриплый неприятный голос. Не столько физические недуги превратили некогда красивого мужчину в ссохшегося, нервного, одержимого безумца, сколько психологическая болезнь и многолетняя неиссякаемая жажда мести. Мести, в которой, как теперь казалось Ирэне, не было никакого смысла.

— Не рановато праздновать?

— Завтра откроем еще одну. Или послезавтра. Запасов продовольствия здесь хватит на месяц, но нам недолго осталось сидеть. Они уже близко.

Ирэна вдруг почувствовала, что ее пересохшее горло жаждет не шампанского, а простой воды, и поднялась для того, чтобы наполнить пластиковый стаканчик из огромной бутылки в углу. Да, это хорошая вода, чистая, не та водопроводная, что она отравила ядовитым составом, вызывающим агрессию и галлюцинации. Сколько людей выжило там, наверху? Если они не погибли от пуль команды, посланной Дрейком для зачистки, то, скорее всего, сами перебили друг друга. Проникшая в их тела кристаллическая структура пагубным образом воздействовала на мозг, возбуждая определенные нервные центры, заставляя жаждать крови. И не важно, чьей крови — своей или чужой.

Зачем? Зачем она сделала это? Зачем пополнила длинный список грехов еще одним, да еще и таким страшным? Хотя, была ли теперь разница? Скоро дом наверху рухнет, погребя под собой тех, чьей смерти Андэр желал так долго, и, может быть, тогда наступит серый просвет, успокоение, тишина.

Там погибнет и Баал. Она почти убила его однажды, а теперь поможет убить еще раз, только теперь окончательно, а вместе с ним и свои мечты.

Андэр сидел на кровати, перенесенной сюда с верхних этажей, держа в руках бокал — пластиковую копию настоящего Риннского стекла; мысли его витали далеко.

Ирэна подошла к столику в углу и взяла свое шампанское, отпила глоток, поморщилась от неуместного вкуса праздника на языке.

— Когда мы узнаем, что все закончилось?

— Издеваешься? Там столько взрывчатки, что уровень содрогнется. Ударная волна снесет все в радиусе километра, им не выжить.

— А нам? — риторически спросила Ирэна, вовсе не имея в виду продолжение их телесного существования.

Мужчина провел рукой по спутанным белым волосам, явно не услышав подспудный контекст, заключенный в последнюю фразу.

— Я отдал все… — он прислонился спиной к стене и закрыл глаза. — …все, чтобы превратить собственный дом в идеальную ловушку, и она сработает. Мне плевать на этот город, плевать на Уровень, я не достал Дрейка, но я достану всю его команду. Мне хватит этого. Да, хватит. Они думали, что обыграли меня, думали, что я не смогу чем-то пожертвовать, но они ошиблись и скоро увидят это.

Ирэна поставила бокал на стол и медленно подняла глаза к низкому потолку — двухметровой толще бетона над головой. Ненависть, исходящая от Андэра, душила, внезапно навалилась тоска, смешанная с ощущением собственной никчемности, и плохое предчувствие, что они навсегда останутся замурованными и похороненными в этом подземном бункере — он станет их общей каменной кроватью и могилой.

— Эй, с тобой все в порядке? Лицо пошло пятнами.

— Да-да, нормально…

Темноволосая женщина смахнула со лба пот и тяжело опустилась на стул.

Сколько еще ждать?

И что будет после?

* * *

Серый каменный трехэтажный особняк контрастировал с городскими развалинами целыми стенами и сохранившимися в оконных проемах стеклами. Притаившись за развороченной кладкой из бетонных плит, служащей когда-то высоким забором, мы наблюдали за мерцающей над домом, едва заметной на фоне облаков голубоватой сетью.

— Пять минут до отключения. Всем приготовиться. Хантер, проверь еще раз, сколько в доме человек, — скомандовал Канн, оторвав взгляд от пыльного циферблата наручных часов.

Рэй вгляделся в дом, прищурив глаза.

— Десять человек.

— Будет жарко.

— Мак, Андэр там?

— Он в доме, да.

— Ты уверен, что сам не сможешь его достать?

— К сожалению.

Чейзер неприязненно сжал челюсти. Накануне он уже провел эксперимент, пытаясь нащупать Андэра с помощью внутреннего зрения и «поиграть» с ним, но почти сразу же выяснил, что на последнем стоит некоторого рода защита, с которой Мак раньше не сталкивался. Он видел жертву, но не мог ее умертвить: фон мерцал, но не поддавался воздействию. Стоило Дрейку услышать об этом, как он тут же приказал доставить Ирэну живой, что моментально вывело из себя обычно спокойного Дэлла, с самого начала мечтавшего подорвать особняк. Теперь же о взрыве речи идти не могло.

— Ждет, сука. Наверняка оставил лучших бойцов напоследок. У нас четыре минуты. Ждем.

Мы прислонились спинами к жесткому холодному бетону, сидя на земле. Вокруг тихо: ни души, ни звука, лишь слабый ветер завывал в неровных глазницах между цементными плитами с торчащими из них стальной арматурой.

Это были минуты навязанного отдыха, отделившие одно действие от другого, минуты, когда каждый мог подумать о своем. Я повернулась и взглянула на ряд мужских профилей — сосредоточенных, хмурых, собранных, готовых ко всему. Эльконто не улыбался, его губы были поджаты, пальцы сомкнуты вокруг автоматного дула, Халк смотрел куда-то вдаль, на клубящееся небо, остальные скользили взглядами по округе, контролируя периметр. О чем они думали? И о чем думала я сама?

Наверное, о том, что устала и запуталась. Что устала воевать и потерялась во взаимоотношениях, и, может быть, о том, что в моей жизни нужны радикальные перемены. Разум вымотался, тело тоже; хотелось покоя и времени, чтобы собраться с мыслями, что-то пересмотреть, что-то переосмыслить. Отпустить уже из рук ненужный автомат, скинуть шнурованные ботинки, смыть с лица и волос грязь и стать прежней Диной — обычной собой, чтобы после сесть где-нибудь на песке и долго смотреть на море, ни о чем не думать и просто наблюдать за природой. А может, прыгнуть в Прагу и выпить на площади кофе, глядя на туристов, слушая бой башенных часов. Зачем мне «F»? Зачем мне вообще это все?

— Две минуты, — коротко информировал Канн.

Я повернула к нему голову и спросила:

— Ты думаешь, там ловушка?

— Вполне возможно. Придется быть осмотрительными, — он взглянул на меня стальными глазами, серьезный, хмурый. — На тебя большая надежда, Ди. Баал и Лагерфельд будут прикрывать тебя, но ты должна быть рядом с группой на случай немедленной эвакуации. Я бы тебя оставил, вообще бы не брал, но…

— Я понимаю.

Мы помолчали.

На этот раз им действительно могла понадобиться моя помощь. Кто знал, какие опасности таил в себе стоящий поблизости особняк? Андэр — маньяк. Хуже того, маньяк-стратег, а недооценивать эту специализацию я бы теперь не рискнула. И пусть нас было много, по крайней мере, не меньше чем врагов, мне отчаянно хотелось, чтобы из дверей мы вышли в том же составе, что и вошли.

— Одна минута.

Небо клубилось над головой рваными клочьями, в воздухе висела душная давящая тревога. Мне почему-то подумалось, что я не могу представить сегодняшний вечер — каким он будет? Воображение не сработало. Сбоку завозились, переворачиваясь на корточки, принимая удобную позицию для быстрого старта. Как только экранирующая сеть погаснет, начнется самое пекло.

— Тридцать секунд, приготовить оружие… Я и Рен первые, Дэйн и Хантер следом, остальные прикрывают. Как все в доме — расходимся; Баал, Стивен, следите за Бернардой. Все, пошли!

Все было слишком.

Слишком много мелькало по сторонам незнакомых комнат, слишком часто меня дергали за воротник, чтобы убрать с траектории полета чьих-то пуль, слишком близко к уху раздавались автоматные очереди, слишком сильно хотелось бежать прочь и орать во все горло от страха, а после забиться под камень и долго там сидеть. Зажать ладонями уши и изо всех сил зажмуриться — это все, чего я хотела, но на деле постоянно утыкалась лицом в стены, прижатая лапой Баала, приседала, снова задыхалась от бега, морщилась и вздрагивала, когда над ухом вновь раздавались выстрелы, и постоянно боялась, что кто-то из наших погибнет. Чьи-то крики, стоны, снова очередь, еще один поворот… еще одна комната… еще одно упавшее тело с винтовкой в руках. А в других комнатах? Не свои ли вместо чужих лежат на полу? Господи, помоги мне пережить это…

Когда начало казаться, что все это никогда не закончится, когда я почти перестала соображать, где верх, а где низ, и что вообще творится вокруг, вдруг наступила тишина.

Рядом шумно дышал Лагерфельд, из его руки сочилась кровь, он сидел у стены обшарпанной столовой, в которой на столе вместо тарелок, стояли какие-то колбы, и резкими движениями стягивал рану. В соседних комнатах и коридоре слышались шаги, ступающие по осколкам разбитого стекла, обрывочные фразы.

— Ты нормально? — рядом со Стивеном на корточки опустился Баал.

— Я — да, проверь Бернарду.

— Я в порядке, — отозвалась я хрипло, наполовину оглохшая не то от автоматных очередей, не то от внезапно навалившейся тишины.

В коридоре показался Канн, за ним Дэйн со ссадиной на лбу, следом Хантер. Через минуту подтянулись и остальные.

— Кто-то еще ранен, кроме Стива?

Все покачали головой: серьезных ранений не обнаружилось ни у кого; я медленно опустилась на ватных ногах на пол вдоль стены. В глазах стоящих вокруг мужчин плескалась сосредоточенность и адреналин. Пахло гарью.

— Кто-нибудь видел Андэра? — вопросительно гаркнул Канн, оглядывая отряд. — Кто-нибудь положил его?

— Нет.

— Нет.

— Нет.

Качались головы.

— Черт… Он еще жив. Мак, срочно найди местоположение этого урода.

Лагерфельд закончил накладывать жгут и стянул его концы; Чейзер закрыл глаза.

— Центральная часть дома, подпол… или бункер, не знаю. Сигнал идет из-под бетона.

— Пошли выкуривать. Выдвигаемся! Быстро!

Следуя за Маком и Дэллом, инспектирующим стены, пол и потолок на предмет мин, отряд, прикрывая друг друга, продвигался куда-то вглубь особняка. Халк хромал, я старалась не смотреть по сторонам. Вид осколков, крови и тел на полу заставлял желудок сжиматься в спазмах. Стены выщерблены пулями, пол усыпан крошкой и выстреляными гильзами. Спустившись на первый этаж, мы вошли в широкую, полностью пустую комнату с единственной дверью и окном. Мебели не было: уныло серели вокруг стены, посреди облезлого пола виднелся задраенный люк, ведущий вниз, а на его крышке лежал сложенный вдвое лист бумаги.

В моей душе вдруг всколыхнулась тревога — плохое отвратительное предчувствие. Что это за черные столбики по всем углам? Для чего? И зачем бы кто-то оставлял на крышке люка записку?

— Ловушка!!! — вдруг заорал Канн страшным голосом. — Всем на выход! НА ВЫХОД!!!

Но никто не успел даже развернуться. Одновременно с выкриком, случилось сразу две вещи: единственный выход и окно, как двери безумного метро, схлопнулись бетонными створками, полностью отрезав пути к отступлению, и столбики по углам ярко засветились, после чего по периметру комнаты, включая стены и потолок, тут же образовалась знакомая озоновая сеть. Дэйну, стоявшему слишком близко к стене, моментально срезало кончик косы и обожгло спину.

— Черт!.. — болезненно дернулся и отскочил тот.

— Всем отойти, отодвинуться от сети, ни в коем случае не касаться! — теперь лицо Канна напоминало гримасу обезумевшего генерала, старающегося сориентироваться, как избежать наступления окружившего со всех сторон врага.

Погрузившееся на секунду в темноту помещение залил неприятный синий свет и запах электричества.

Мне вдруг стало трудно дышать. Это не просто ловушка, это очень плохая ловушка…

Окно и дверь заблокированы, сеть даже не даст к ним приблизиться, чтобы попробовать взломать, а так же она не даст мне прыгнуть, телепортировать себя и отряд.

От осознания невозможности прыжка, мое сердце забилось глухо и болезненно, внутренности слиплись от нахлынувшего ужаса. Нам не выбраться, не выбраться.

Бумагу с крышки люка поднял Мак, прищурился, чтобы разобрать текст:

«Эту сеть ваш хакер не успеет отключить. Добро пожаловать в мой дом. И прощайте. Ваш Андариэль. P.S. У вас минута, прежде чем заложенная в стенах взрывчатка рванет. Попрощайтесь друг с другом».

Словно в подтверждение его слов, вспыхнувший на стене электронный циферблат начал обратный отсчет.

Еще никогда лицо Чейзера не было таким бледным. И никогда до этого не молчал Канн.

60 секунд.

Последняя минута наших жизней, и никто ничего не сможет придумать. Экран не даст заложить взрывчатку к двери и не пропустит к ней ударную волну. А если пропустит, мы погибнем от нее же или от той, что заложена в стенах и рванет следом. Выхода нет, не двинуться и не трепыхнуться. Длинные тени протянулись по полу в четырех направлениях, яркие цифры счетчика слепили глаза.

По моей спине, несмотря на духоту, прошел холод.

54 секунды.

Они все молчали, по грязным лицам тек пот, лихорадочный блеск глаз выдавал напряженную работу ума, но идей не было, не могло быть.

48 секунд.

С отчаянным ревом долбанул по гудящей сети прикладом автомата Эльконто. Приклад срезало молниеносно и бритвенно чисто. Загудело сильнее, по комнате разлился запах плавленого метала. Дэйн откинул нагревшееся оружие в сторону.

— Мать твою так!

— Вызывайте Дрейка! Срочно вызывайте Дрейка!

Канн принялся яростно стучать по наушнику, прикрепленному к голове, но связь не срабатывала, рации молчали, из наушника доносился лишь треск помех. На него затравленно смотрел Лагерфельд.

— Все сигналы блокированы!

41 секунда.

«Дрейк! — заорала я мысленно, — Дрейк, нужна помощь!!!»

В ответ темно и тихо. Экран полностью блокировал способность передавать что-либо на расстоянии. Ноги дрожали, во рту появился нехороший привкус.

— Ди, тебе не прыгнуть через сеть? — черные глаза Баала с надеждой смотрели на меня — знакомые глаза, глаза хорошего друга, отчаявшегося друга.

— Нет. Я не смогу.

В этот момент встретилась взглядом с Реном, в чьих глазах мелькнула тоска. Декстер сжал челюсти и опустил голову: наверное, подумал о ком-то близком, оставшемся «наверху».

Меня начало трясти.

35 секунд.

Как же так? Неужели мы все погибнем?

Тридцать пять секунд — слишком мало, чтобы терять их на бессмысленную надежду на чью-то помощь. Никто не поможет нам, если мы сами себе не поможем, слишком мало времени, чтобы надеяться на кого-то еще. Я до боли сжала челюсти и впила ногти в ладони — думай, Дина, думай. Соберись! Отряд погибнет в полном составе, все до единого. На этом их человеческие возможности заканчиваются, остаются только твои… Мир есть не то, что ты думаешь. Мир — это то, во что ты веришь на данный момент, это иллюзия, это стол, угол которого то твердый, то прозрачный… ты просто забыла… почему ты забыла… как ты позволила себе забыть? ПОЧЕМУ?!

В этот момент я закрыла глаза и одновременно прозрела.

Застыла.

Притихла.

А когда распахнула веки, глаза Творца распахнулись тоже.

30 секунд.

Они о чем-то говорили, спорили, Халк указывал рукой на стену, Хантер кричал в ответ. Мой голос, ставший вдруг отрешенным и властным, оборвал их всех:

— Всем собраться в тесную группу у дальней стены!

— О чем ты говоришь?

— Зачем?

«Зачем? Чтобы ваши эмоции мне не мешали. Если я встану среди вас, то не смогу сосредоточиться и осуществить задуманное. А я не могу рисковать, не имею права. Не в этот раз…»

— К стене все! Встать как можно дальше от меня и теснее друг к другу!

Наверное, мои глаза светились, потому что мужчины вдруг резко притихли.

27 секунд.

Потоки энергии клубились вокруг тела, собирались спиралями и проникали внутрь. Напитывали, наполняли, подчинялись воле того, кто умел с ними работать. Отрезать эмоции… полностью уйти от переживаний, перестать ловить чужие волны. Я медленно вдыхала и выдыхала воздух, пропитываясь силой, концентрируя ее в сознании. Тихо, спокойно, водная гладь озера — все, во что верит сознание, возможно. Я не верила в то, что смогу прыгнуть сквозь сетку, возможно, потому что ее когда-то создал Дрейк, но я верила в то, что смогу создать щит вокруг отряда, который защитит от осколков. О себе я подумаю позже.

24 секунды.

Группа столпилась у указанной стены. Усилием воли отрезав от себя их эмоции (стой они ближе ко мне, ничего бы не вышло) и не глядя на лица, я медленно скрутила в сознании поток, усилила его, влив все то, что смогла вобрать из воздуха, и направила на отряд — золотая мерцающая сеть тут же вспыхнула вокруг мужчин, делаясь с каждый секундой все прочнее. Иллюзия… Да, пусть иллюзия, но я верила в нее. Это будет сеть, прочная сеть, которую ничто и никто не сможет прошибить. Она не пропустит внутрь ни единого обломка или осколка, она не позволит нанести телам ни единого повреждения, она идеально защитит всех, кто внутри.

Еще света… еще больше энергии, усилить поток, скрутить структуру, уплотнить сияние…

17 секунд.

Утекающие секунды больше не пугали. Все будут спасены. Не замечая того, что собственное тело с каждой секундой слабеет, я продолжала излучать сияние — все голоса и звуки отдалились, по шее потекли струйки пота. Теперь щит мерцал вокруг отряда красивым золотым светом, поглотив синеву, льющуюся от столбов. Осталось немного… осталось чуть-чуть…. Хорошо, если бы я была между ними, но я была слишком неопытной, чтобы работать под влиянием чужих фонов, тем более таких сильных, как теперь.

9 секунд.

Структура почти завершена. Теперь она совершенна и закрывает отряд, словно шар со всех сторон, включая ноги. Такая продержится не менее двадцати минут, пропустит внутрь воздух, но не пропустит ничто иное, потому что так решила я и тот, кто внутри меня.

Ноги дрожали так, словно я не ела несколько суток. Тело шаталось. Шар был завершен.

6 секунд.

Они смотрели на меня в ожидании чего-то. Я стояла не двигаясь: энергия полностью иссякла, такой пустой я еще не была никогда — высушенная оболочка, пересохший источник, потухшая искра. Обидно, что меня немного не хватило… На себя. На мгновенье стало горько и пусто внутри.

5 секунд.

Лицо Баала вдруг перекосилось, и он кинулся на щит, пытаясь его пробить с внутренней стороны — сияние поглотило его крики. Я мягко улыбнулась: нет, друг, себя я спасти уже не смогу. Пришлось выбирать между собой и вами. Дрейк, наверное, смог бы сделать что-то другое, а я нет. А тебе не выбраться изнутри… И тебе тоже, Канн…

4 секунды.

Они, осознав, что сейчас произойдет, все пытались и пытались, били выстроенную мной субстанцию с обратной стороны теперь уже все вместе. Нет, вам суждено выжить. Мне, как не жаль, наверное, нет.

3 секунды.

В их лица было слишком тяжело смотреть, поэтому я отвернулась. Перед глазами возникло лицо Дрейка — и сердце кольнула тоска. Ты прости меня, ладно? Надеюсь, я была хорошей ученицей. И я люблю тебя, никогда не грусти без меня. Обещай, что никогда не будешь грустить.

2 секунды.

Они кидались на щит грудью, царапали, пытались порвать… По щекам Дэйна, который бил по нему кулаками, текли слезы. Чужая боль ранила сильнее собственной: не так страшно уходить, как плакать по кому-то тем, кто останется.

И, мам… ты прости, что я не успела вернуться домой. Я очень хотела. Я больше всех тебя люблю.

1 секунда.

Как сильно трясутся руки, как страшно. Жаль, что я много чего не успела…

Взрыв.

Дрейк закричал.

Он почувствовал то, что случилось, быстрее, чем понял, что произошло. Стоя посреди кабинета, он содрогнулся от боли в сердце, будто кто-то всадил в его центр стальной прут. И только потом, тяжело дыша, осознал.

Осознал.

Первым страшным моментом для Лагерфельда был тот, когда он смотрел в ее лицо. В отрешенное, усталое, перемазанное пылью лицо одиноко стоящей посреди комнаты девушки — и понимал, что ничем не может ей помочь, когда она, отгородив их от опасности, осталась там, за пределами спасительного щита. Никогда — ни до, ни после этого момента — Стив не чувствовал себя так же плохо, как в те последние секунды. Доктор был привычен смотреть, как умирают безнадежные пациенты, но к тому, как добровольно умирает его совершенно здоровый друг, он не смог бы привыкнуть никогда. Ни привыкнуть, ни смириться. Нет, он не бил по щиту, в отличие от Баала, понимая, что это бесполезно, но он чувствовал, что часть его умрет там же, вместе с ней.

Взрыв запомнился как сон, и стал вторым самым страшным моментом. В сферу полетели обломки, пыль и куски стен, смешанные с жаром. И тогда он, ни живой и ни мертвый, закрыл глаза. Не потому что боялся погибнуть, а потому что боялся после такого остаться в живых.

Третьим кошмарным воспоминанием стало лицо Дрейка, появившегося у сферы, едва пыль начала оседать. Страшное лицо, посеревшее, не выражающее абсолютно ничего. Начальник осунулся, погас изнутри и теперь смотрел ни них, словно спрашивая, как же такое могло случиться? А они не смели посмотреть друг на друга, стоя на единственном уцелевшем под ногами куске бетона.

Затем Дрейк поднял руку, на секунду застыл, будто любуясь светящимся шаром, и довершил неуловимое движение ладонью — сфера начала таять. Начальник развернулся и пошел прочь, так и не сказав ни слова.

Баал тут же рванулся следом, но сразу несколько рук удержали его; от рывка униформа треснула на плече.

— Не смей! Нельзя за ним сейчас, Баал! — прохрипел Лагерфельд.

Регносцирос рычал и бился, словно раненый волк.

— Она, может быть, еще жива!

— Если так, то никто не поможет ей лучше него, — слова застревали в горле доктора. — А если нет…

Он не стал говорить, что после такого взрыва шансов не было.

Баал взвыл, в последний раз рванулся, затем затих и медленно осел на колени.

Через секунду, чередуясь со вспышками света, на «F» начали прибывать машины Комиссии.

Она лежала под плитами.

Местонахождение он определил сразу, приказал разгрести завал. А потом какое-то время сидел возле нее, гладил по пахнущим гарью волосам, прижавшись щекой к располосованной коже, не в силах поверить. Не было ни злости, ни отчаяния — было что-то многократно страшнее. Страшнее, чем что-либо другое, испытываемое им до этого. Он боялся, что если позволит себе почувствовать то, что творилось внутри, то разрушит мир до основания.

Не позволяя себе ни думать, ни ощущать, Дрейк аккуратно поднял Бернарду и понес прочь от обломков, оставшихся от особняка — навстречу ему быстро шагал Сиблинг, а за ним еще двое, с носилками.

Джон вздрогнул, когда встретился с холодными, будто ставшими стеклянными глазами, пустыми и одновременно глубокими.

— Увези ее в мою лабораторию. Останови все процессы в теле, заморозь, дальше я сам. Распорядись об эвакуации отряда наверх.

— А ты?

Дрейк молча посмотрел на Сиблинга — и тот опять поразился холодной пустоте глаз, стоящего напротив человека.

— Я скоро буду.

Холодный ветер терзал обломки камней опустевшего города, задувал в щели, разносил пыль по близлежащим улицам, закручивал и уносил прочь клубы дыма. Тоска, смерть, разрушение. Дрейк знал, что под его ногами, схоронившийся в бетонном бункере сидел тот, кто все это сотворил, и это знание вызывало в нем такую ярость, что разум становился слепым, как у безумца.

Когда-то он сам наложил правило невмешательства Комиссии для жителей этого Уровня, но сегодня собирался нарушить не только его, но и многие другие. Места, где погибла Бернарда, больше не должно существовать. Совсем. Никогда. Правил больше нет и не будет, здесь умрет все, что еще хранило жизнь, здесь рассыплется на частицы каждый дом, обернется прахом каждый камень, сотрется в ничто и земля, и небо, и страшной смертью погибнет каждый, кто когда-то назывался человеком, но давно уже не был им.

Ни жалости, ни сомнения, ни даже гнева. Тихо и темно внутри.

Когда Дрейк закрыл глаза, Уровень вздрогнул и застонал, завыл, материя начала трескаться по швам. Через минуту не останется ни почвы, ни строений, ни воздуха, ни времени, ни сидящего под землей Андэра, но ничто — даже если бы Дрейк самолично выпил кровь врага по капле — уже не могло помочь избавиться от смертельной горечи внутри.

Гори все синим пламенем.

Начальник смотрел на сворачивающийся умирающий кусок пространства пустыми глазами.

Сиблинг торопился.

Он не знал, зачем Дрейк попросил то, что попросил, но исправно выполнял приказ. Процессы в теле, если успеть вовремя, действительно можно остановить, а здесь повреждений было слишком много, такие не восстановить. Одно дело, если бы девушка была жива, но теперь….

С назойливым побрякиванием катились по спрессованному ворсу ковра железные колеса каталки, блестела в свете ламп серебристая ткань, прикрывшая тело. Он должен сделать все как можно скорее. Лаборатория за углом.

«Собрать команду медиков, — передавал он на ходу мысленный сигнал по Реактору, — помещение AUR1, подготовить оборудование к работе…»

Вдруг за спиной послышался бег, топот, нет, грохот тяжелых ботинок, заставив Сиблинга резко затормозить и развернуться на месте.

— Что?! — зло спросил он, зная, что не имеет права терять ни секунды.

Бойцы спецотряда, тяжело дыша, приблизились к нему. Такими, как сейчас, он их не видел еще никогда — грязными, но решительными и сосредоточенными, с застывшим в глазах немым вопросом, почти что мольбой.

— Она жива? — прохрипел Канн, стоявший ближе всех.

— Нет. Она мертва.

То, каким стало выражение их лиц при этих словах, заставило Джона на секунду прикрыть глаза и всей душой пожалеть, что не смог дать им другого ответа. Но только этот был единственно честным.

Сжав зубы, он развернулся и быстрым шагом покатил тележку по направлению к лаборатории.

За спиной осталась гнетущая тишина, больше его никто не преследовал.

* * *

Дрейк и сам не знал, на что надеялся.

Прогнав всех до единого из лаборатории, он, с трясущимися руками, сидел рядом с ней на краешке стола.

Дина. Его Ди…

Глядя на нее, Дрейк не допускал к себе осознание свершившегося. Как только он сделает это, позволит себе поверить, допустит в голову единственную мысль о ее смерти, перешагнет черту, тогда все финализируется. Если это знание примет он — его примет мир.

Дрейк не был к этому готов. Он медленно протянул руку и коснулся ее щеки, затем осторожно, будто дотрагиваясь до ценного антиквариата, вытер с виска пыль, убрал из волос кусочек пепла.

Он должен попробовать, должен попытаться. Даже если еще никто на его памяти и за ее пределами не пробовал воскресить человека из ушедших.

— Вернись ко мне, Ди… — прошептал он. — Я все сделаю. Только вернись…

* * *

Она била его ладонями и кулаками всюду: в грудь, по лицу, по плечам, снова по лицу. Била и захлебывалась рыданиями.

— Не смейте! Не смейте этого говорить! Это не правда!!!

Эльконто, получив очередной удар кулаком в грудь, остался стоять на месте, глядя куда-то мимо плеча худенькой Клэр, в этот момент кричавшей так сильно, что Дэйну расхотелось жить.

— Это все… такого не может быть!

Она толкнула его, стоящего неподвижной скалой, обеими руками, будто пытаясь прогнать со двора, а вместе с ним и дурные вести.

— Как вы можете так говорить?! Зачем?!

Она кидалась на него снова и снова, словно пес, не замечая холода вокруг и того, что вышла им навстречу в легкой одежде. Жалкая, в тапочках, с посиневшими от холода пальцами ног и текущими по лицу, выедающими на сердце снайпера кислотные дорожки слезами.

— Зачем вы пришли сюда? Ведь это неправда!!!

А потом перевела красные, обезумевшие от горя глаза на стоящего позади Баала, увидела поседевшую прядь у его лица и опустилась прямо на снег.

* * *

Клетка за клеткой, Дрейк восстанавливал ее тело. Ткал, как искусное тончайшее полотно, медленно и кропотливо. Еще одна клетка… соединить воедино части, восстановить атомарные связи, смешать с собственной энергией, закрепить, оставить. Следующая…

Капли пота текли по его лицу, руки дрожали, перед глазами карта энергетического взаимодействия частиц. Его собственная энергия связывала и латала микроскопические разрывы и медленно по нанометру восстанавливала поврежденные кусочки тканей, оставаясь связующим звеном для атомов.

Зачем? Господи, зачем он это делает? Она умерла… Нет.

НЕТ!

Только не думать… Ни о чем не думать.

Его руки дрожат. Ее глаза закрыты.

* * *

Аарон Канн вот уже несколько часов стоял возле окна. Знакомая комната, но будто чужая жизнь. Что-то треснуло и больше не станет прежним. Стакан в его руке мелко дрожал, но еще сильнее дрожало что-то внутри.

Уходящее солнце позолотило на прощание лежащий под окнами снег и медленно скрылось за крышами домов. Углубилась синева теней, темнело.

В эту минуту они не хотели быть вместе, не сегодня: каждый, кто был там, стал бы не утешением, а напоминанием.

Они потеряли ее.

Каждый раз от этой мысли колени Аарона слабели, а в рот тут же вплескивалась новая порция алкоголя. Вот только не помогало. Ничего не помогало.

«Скажи, в этом доме ловушка?»

Ее волосы развевал ветер, тонкие женские пальцы непривычно смотрелись на жесткой стали автомата, он заметил это уже не в первый раз.

«Да, возможно… Нам придется быть острожными. Я бы оставил тебя здесь, но не могу …»

«Понимаю…»

Она понимала. Ей все это не нравилось, но она пошла за ним, а потом погибла для того, чтобы они выжили.

— Что же я наделал? Прости меня, Господи… прости…