Меган

Родной мир. Степлтон.

Этот пустырь начинался сразу за парковой зоной. Спокойное непроходное место. Цветущие желтые лютики; жаркий густой воздух летнего полудня. Я, сидящая на теплом поваленном бревне, рядом ранец с книгами.

И очень странное ощущение, что от меня убегает вдаль, как паровозный состав, некий очень важный, очень яркий и насыщенный сон. Он был со мной вот только что – я ТАМ была – живая, плотная, живущая, – и вот проснулась…

Как я могла уснуть, сидя прямо на бревне? Я шла… шла… в институт?

С моей головой творилось странное: я вроде бы знала, кто я, и в то же время никак не могла этого понять. Я – Меган Ринстон, живущая в Степлтоне, я – Меган… я – Меган…

Почему случаются такие сны, которые не хочется отпускать? В нем было так много всего (чего – всего?). Детали стерлись, смазались, как краска под дождем, но ощущения остались – там была целая жизнь.

«Хочу обратно».

Дул жаркий ветер, колыхал мою тонкую блузку. На ногах потертые туфли – я купила их почти год назад. Кожа на носках сбилась…

Зачем я сижу здесь?

Ощущение липкой прозрачной ваты, ощущение дрожащей рядом тонкой пелены. Я боялась пошевелиться, потому что знала – она тут же исчезнет. Эта невидимая дорожка обратно.

Настойчиво зудел ум – мол, что с тобой? «Все понятно, все известно: ты – Мег, учишься в институте Спаркса на факультете делопроизводства. Тебе двадцать два, и ты терпеть не можешь зануду-отчима. Но мать с ним счастлива, они поженились, и у тебя недавно родилась младшая сестра, Бетти».

Мама счастлива. Ведь это все, что важно?

«И да, ты мешаешь им в квартире. Она об этом молчит. Ты – старая семья, они все вместе без тебя – новая. И поэтому этим утром ты решила, что твоя жизнь – это только твоя жизнь. И что ты не хочешь быть делопроизводителем, ты хочешь чего-то совсем иного, поэтому ты пропустила первую пару, пришла сюда…»

А после была встреча. С кем-то. Подъезжала машина – дальше провал в памяти.

Я почти минуту натужно пыталась вспомнить, с кем именно я встречалась? Неужели то уже была дремотная иллюзия?

После длинный сон – длиною в жизнь. И в нем осталось так много родного. Но ни одного внятного имени, ни одного лица. Только знание, что кому-то всецело принадлежало мое сердце. Там был Он… Ни цвета глаза, ни овала лица, ни фигуры – просто знание. Эфемерные эмоции. И еще там было очень тревожно, потому что творилось много и сразу. Это здесь лютики и скучный институт (не интересно), а там – там был снег (там было интересно)…

Если я снова закрою глаза, если застыну, может, получится нырнуть обратно? Если посижу еще чуть-чуть, вновь подъедет машина – круг повторится.

Но лишь тишина; шорох качающейся травы, равномерный шелест зрелых зеленых листьев на дубах, птичий щебет.

И вдруг приближающиеся шаги.

– А-а-а, вот ты где! Опять здесь!

Я знала их – этих двух девчонок. Темноволосая – Кристина, шатенка посветлее – Элена. Одногруппницы. И все мое нутро воспротивилось их приближению.

– Мег, идем на вторую пару, скоро начнется…

Они выглядели очень реальными для этого места. Естественными, принадлежащими ему. И я знала: начни я диалог, влейся в разговор, и я потеряю тонкую ниточку в сознании, ведущую туда, куда мне более всего теперь хотелось попасть.

На Кристине белые бриджи, ее ноги слишком тонкие, но кожа загорелая, а волосы чернющие, как и глаза. Она любит жевательную резинку с арбузным вкусом. Элена как всегда чем-то недовольна, будто в глубине души испугана. Она недавно провалила экзамен по аудиту…

Это все не мое. Это все ко мне не относится.

Я не хотела видеть их лица и слышать голоса. И потому даже не поздоровалась. Ответила ровно:

– Я не иду.

Поднялась с бревна, зашагала туда, где вдоль дубов пролегала едва заметная пешеходная дорожка.

– Эй, чего это она? Перегрелась?

Они обсуждали меня за спиной, а я боялась, что это место, эта новая реальность сейчас поглотит меня, засосет в себя и присвоит уже насовсем. Снам свойственно растворяться и исчезать. Так и случится с последним. Как цепляться за то, чего уже даже не помнишь? Мне еще ни разу не удалось ни в один вернуться, забуду и этот. Час, два, три – и не останется даже ощущений.

А в горле отчаяние.

Как не вовремя!

Голоса подруг стихли – наверное, они ушли без меня. А ноги несли меня вперед, и почему-то ужасно неудобной казалась натянутая на бедра юбка (ненавижу юбки, но на них всегда настаивает мама). Стянутые в декоративный пучок волосы – в Степлтоне жарко, я всегда закалывала локоны наверх.

«А где-то можно было ходить с распущенными».

Я найду другое бревно, дождусь ту машину… Просто нужна минута или две.

Звонок сотового, завибрировавшего в сумке, заставил меня вздрогнуть.

А на экране слово «мама».

– Да. Алло?

Я знала, что слышала ее голос сотни тысяч раз. Знала каждую интонацию, я росла с ними. И все равно почему-то воспринимала его, будто со стороны.

– Мег? После института купи хлеб, муку, рисовые крекеры закончились. И молочную смесь для Бетти возьми, поняла? Банку с номером два…

Я слушала речь на том конце и чувствовала непоправимое – как ускользает из моих пальцев ведущая куда-то далеко нить.

Все больше уплотнялась в моей жизни банка с номером два – молочная смесь для сестры. У матери в сорок два года не хватало своего молока. Банка синяя, снизу серая полоса. Крышка белая…

Это конец. Конец иллюзии, что я смогу вернуться в то состояние, дождаться машину.

Я – Мег… Я живу здесь. Здесь.

А в последнем слове горечь.

Через парк я шагала не столько злая, сколько разочарованная, потерянная. Моя волшебная «дверь в лето» растворилась окончательно.

А вот и спины Элены и Кристины.

– О, решила все-таки пойти?

Я обогнала их, миновала, даже не притормозила. И лишь бросила мысленно: «Да идите вы все».

И от того, что в этот момент почувствовала себя цельной, собранной, упертой и очень решительной, вдруг напомнила себе кого-то.

Только… кого?