(Jennifer Thomas – Girl in the Mirror)
Бетонный бункер, к которому мы добирались с шести утра – сначала поездом, затем попуткой, – стоял посреди снежного хвойного леса. Странно чужой, почти инопланетный, так и не вписавшийся в царство природы. Вокруг высились укрытые зимой сосны; Тамарис, изредка грея окоченевшие пальцы дыханием, что-то зарисовывала в тетрадь. С единственным экраном, расположенным на двери бункера, она возилась уже полчаса. Мы с Белиндой сидели на бревне.
– Они дали нам код для открывания двери, – доносилось бубнение Тами, – но не сказали, что расшифровывать придется символы Комиссии.
«Я, конечно, особенная, но до такой ли степени?» – слышался конец ее молчаливого предложения.
Дважды она пережидала, отогревала руки, сунув их в перчатки, а после в карман. Поясняла:
– Если бы это были просто рисунки – не проблема. Я умею смещать фокус. Но тут при нажатии каждой кнопки – голограмма. Я уже башку сломала, как именно на них смотреть, чтобы расколоть.
А в темных глазах тревогах и застывший вопрос: «А что, если не смогу?»
– Если не сможешь, – отвечала Белинда, – никто тебя не осудит.
Тамарис мрачно вздыхала, наполнялась новым упорством и снова шла к двери. Между бревном и бункером от ее сапог проложилась по глубокому снегу вытоптанная дорожка.
Мы ждали. Только теперь я поняла, что ожидание – неотъемлемая часть путешествия. Как и поддержка друг друга, когда случаются препятствия. Мы натолкнулись на первое из них.
На мне зимние сапоги, куртка, водолазка, джинсы с подкладом – все то, в чем я когда-то вышла из дома. Лин говорила – одежду нужно взять такую, чтобы не жалко выбросить по прибытию, если климат другой. Теплую, но не новую. У меня все равно не было выбора. Вчера мы собирали припасы; на ночь глядя ехать не решились.
– Как называется мир, в который мы идем?
– Урмаэ.
Белинда сидела на бревне спокойная, как созерцающее мир изваяние. Как человек, у которого в километре отсюда теплая сторожка, жаркий огонь, каша на плите. Который не потерял ощущение расстеленной специально для него любимой мягкой постели и уюта. И это при том, что выглядела она собранной, вечно готовой к прыжку. Совсем как наши парни.
«Наверное, с ней случалось гораздо больше и сложнее, чем этот лес и бункер. Чем поход в какой-то Урмаэ…»
– Получается, что Урмоны – это коренной народ?
– Да, самый старый на материке. Но их земли были отобраны – остался самый дальний, сложный для выживания клочок.
«Отсюда, наверное, и жестокость».
Она до сих пор носила короткую стрижку и никогда не пользовалась макияжем. Я сомневалась, что в ее доме можно найти даже обычный крем для рук. Но Бойд любил ее не за макияж, а за нее саму – кареглазую внимательную женщину, такую спокойную и молчаливую.
Тами возилась с символами – голограммы горели в воздухе, как огненные заклинания. Она подолгу всматривалась то в один, то в другой, силилась найти некие закономерности или же просто искала первый, «который полегче».
«А что, если мы не сможем открыть бункер?»
Может, не все дороги заканчиваются дальними странствиями? Некоторые из них тупиками, например…
Вспорхнула среди ветвей птица; полетел вниз слежавшийся снег, с мягким хлопком ударился о землю; тишина.
Я завидовала безмятежности Белинды. И потому не удержалась, спросила:
– А ты всегда была такой спокойной?
Мы не подружки, и, может, лезть в чужую жизнь мне не позволяет новоприобретенный статус «попутчиков», но сидеть в тишине скучно. Только бормотание Тами, только скрип ее подошв и редкие ругательства. Не очень, впрочем, заковыристые.
– Нет, раньше я металась так же, как ты, – послышалось сбоку.
Мне от ее ответа почему-то стало неуютно, как роботу, который сидит на полке с таким же, но двумя поколениями новее.
– А сложно было стать такой? Долго?
На меня бросили быстрый и ровный взгляд, в котором ни упрека, ни особенного желания отвечать. И потому я приготовилась к тишине и шебуршанию собственных мыслей.
– Долго, – внезапно пояснила Белинда. – Сначала пришлось принять себя… всякую.
Я обрадовалась ответу.
– В смысле, стать лучше?
– Стать лучше невозможно. Возможно только понять, что ты такой, какой есть, и тогда есть шанс двигаться дальше.
«Интересно, как это – принять себя всякую? Какую?»
Она будто прочитала мои мысли:
– Себя – боящуюся. Себя – неуверенную. Гордячку, презирающую других, растерянную, в гневе, в депрессии, постоянно желающую сделать себя, кого-то или мир лучше. Так понятнее?
Я кивнула. Кажется, она не увидела.
Мне на такое потребовались бы годы.
Может, ей потребовались тоже.
Ощущение «робота» не пропало – усилилось.
«Ладно, – утешила я себя, – мы разные. И это тоже хорошо».
Прошел еще час; Тами мрачнела все сильнее. У меня заиндевели ноги; подумывалось о костре, но, кажется, я забыла даже зажигалку.
Мой рюкзак по сравнению с набитым и тугим Белинды выглядел тощим.
– А что там?
Решилась я в очередной раз нарушить молчание.
Она проследила за моим взглядом:
– Сухие военные пайки, термопалатка, тонкие спальники, оружие, приборы навигации, складная посуда для кипячения воды, горелка…
Сразу видно, собрался человек в дальний поход. Не то, что я, в чьих пожитках лишь запасные трусы, носки, мыло и зубная щетка. Старая книга и завернутое в тряпку Цэллэ не в счет. На запястье плотно сидел браслет-переводчик – а что, если это все не пригодится? Если не выйдет?
– Ты так вибрируешь беспокойством, что скоро снег с деревьев посыплется. Не провоцируй реальность, – посоветовали мне, и я тут же нахохлилась.
– Если бы я могла…
– Ты можешь. Переключись.
Переключись. Белинда говорила прямо и вроде бы обидно. И почему-то не обидно. Она советовала сделать как лучше – я понимала.
– Скажи, а что мы должны принести Информаторам?
Других мыслей, на какую тему переключиться, все равно не пришло.
– Некий бубен от старых шаманов, который зовется «иехванна».
Сложно зовется. Да и шаманы, наверное, не будут в восторге, если мы его у них попросим.
– А чем он ценен Информаторам, они сказали?
– Сказали: его вибрации истончают пространство, позволяют мирозданиям пересекаться – так легче извлекать «дальнюю» информацию. Больше не пояснили.
Ясно.
Вот и переключилась. На пять секунд.
– А что, если Тами не сможет? – спросила тихо.
Я – нытик. Но очень обидно сворачивать поход, не достигнув первого рубежа.
– Если Тами не сможет, ты вернешься назад и продолжишь с планом Дрейка. Или не продолжишь. Выбор всегда за тобой.
«Продолжишь…»
Образы перед глазами вставали ярко: Дэлла разбудят, он все вспомнит, посмотрит на меня мутным и болезным взглядом. А я буду смачно докладывать ему о том, когда подсела на наркотики и кому сплавляла взрывчатку из его гаража… Лучше в петлю.
– Я его расколола! – вдруг послышалось от бетонной стены. – Один есть!
Кажется, Тамарис даже сделала фирменный жест «Йеееееесть» – восторженно дернула локтем вниз.
– Ну, теперь молитесь! – посоветовала она нам. – Только тихо! Я поняла, как на них смотреть…
В эту секунду я ощутила, что готова молиться. Только не Дрейку – любому другому богу. И потому тихо прошептала: «Пусть у нее получится».
Несколько минут спустя мы шагнули внутрь бункера – толстенная стена-дверь отъехала в сторону.
– Ты – молодец, – Лин с улыбкой хлопнула Тами по плечу.
Удивительно, но вдруг захотелось, чтобы эта похвала принадлежала мне. Сильная тоска для кого-то тоже быть важным, восхитительным. Но что я для этого сделала?
– Ну, что, девоньки? Расколола я, как читать символы Комиссии, – ох, не надавали бы мне за это по шее…
– Если бы хотели надавать, уже надавали.
Белинда почему-то потерла пальцами кольцо-сережку – привычный жест.
Впереди располагался световой лифт – подиум и светящиеся стены. На дальней циферблат – прибор для ввода координат путешествий в пространстве и времени. Вот и сбылось.
– Ну, что, следующая остановка – Урмаэ?
– Пусть нам повезет, – буркнула Лин. Кажется, она впервые за все это время заволновалась.
Урмаэ.
– Чувствуешь что-нибудь?
– Тихо!
Мы сидели, как мыши.
Вокруг покатый свод пещеры – не темный лишь потому, что прямо на камнях, на земле, располагался точно такой же световой лифт, в какой мы ступили в бункере, – наш обратный портал.
Белинда сканировала пространство – прислушивалась, принюхивалась, пыталась что-то учуять. Спустя минуту выдохнула:
– Вокруг никого живого. По крайней мере, большого.
– Отлично, – прокряхтела Тами, разминая затекшие от длительного сидения на корточках, ноги. – Значит, сюда мы потом возвращаемся?
– Да.
«Интересно, когда», – думала я обеспокоенно. В лучшем случае через несколько дней. Недель? А что, если через год?
Моим мыслям вторила Тами.
– Лин, как именно здесь идет время?
Белинда уже достала из рюкзака маленький прибор со светящимся экраном и вводила в него координаты. Видимо, этого места, чтобы облегчить последующее возвращение. Ответила она, не отрываясь от прибора:
– Нам повезло. Один к четырем в нашу пользу.
– В смысле, – быстро пересчитала Тами, – четыре дня здесь, как один в Нордейле? Живем.
Я обрадовалась тоже. Это куда лучше, чем один к четырем не в нашу пользу.
– Похоже, лабиринт?
– Похоже.
Лин спрятала навигатор, застегнула замок и достала из бокового кармана тоненькую свечку. Зачем?
– За мной, – скомандовала коротко. – На выход.
Трюк со свечкой стал нам ясен, стоило покинуть «портальный» зал. Нет, она не давала много света – их давали наши фонари, – но по пламени Лин отслеживала потоки воздуха. Наблюдала за шевелением, танцем огня, уверенно сворачивала туда, где не застаивался воздух.
«Она молодец, – я шагала по камням осторожно, смотрела, куда, наступая, чтобы не подвернуть ногу. – Она многое знает».
Наверное, научил Джон.
Мне оставалось только догадываться, каким диковинным вещам мог обучить человека Комиссионер – представитель практически иной цивилизации.
* * *
(Una Mattina From «Intouchables»)
Мы никогда – никто из нас – не видел такую ночь. Небосвод, на котором не было луны, но нашлось столько звезд, будто их щедрой рукой гроздями сыпал и сыпал на черный бархат великан. Совершенно алмазное небо. Плеяды, созвездия, наползающие одно на другое, светящиеся бриллиантовые группы… И потому серебристый прозрачный воздух – ночь, в которой все видно.
– Поразительно, – выдохнула Тами.
Мы трое, не отрываясь, смотрели на небо. Равнина, куда вывел сделавшийся под конец тесным лаз из пещеры, не заслуживала такого внимания, как пространство над головой. Она была ровной, покрытой низким кустарником – вдалеке виднелись плавные изгибы далеких холмов. Терпко пахло незнакомыми соцветиями; тепло.
– Лин, здесь, что ли, лето?
Белинда уже смотрела на компас – на его лихорадочно вращающуюся стрелку, замирающую лишь временно. Стучала по нему пальцем.
– Не везде.
– Но здесь точно.
Мы будто вышли из северной страны в южную, и сразу душно в куртках и шапках. Слышалось шуршание, звук расстегиваемых замков.
– А звезды гаснут, – изрекла Тами удивленно, снова задрав голову.
И правда – звезды гасли довольно быстро – поодиночке и группами. Их будто сметал невидимой метелочкой тот же самый великан.
– Черт, если так пойдет дальше, скоро здесь будет совсем темно. Быстро, нам нужно найти место для ночлега и дрова.
Мы с Тами сносили в центр полянки («плешивого пятака» с очень низкой, но мягкой травой) ветки, которые быстро рубила большим ножом Лин. Перли найденное неподалеку бревно – кряхтели, катили. После наблюдали, как Белинда превращала его в дрова. А вокруг темнело, будто гасли невидимые фонари. Луна так и не взошла – может, ее здесь не существовало?
– Какая странная ночь… Только что светилась и уже погасла.
Равнина погружалась в кромешный мрак. Прежде, чем это случилось, мы успели расставить палатку и разжечь костер. Теперь на поленьях танцевало совершенно белое пламя. Ни намека на желтый или оранжевый, но изредка пробивались от углей фиолетовые всполохи.
– Что с цветом?
Я смотрела туда же, куда и остальные.
– Наверное, какие-то примеси в атмосфере, – Белинда снова шуршала рюкзаком. Достала для нас «печеньки» – спрессованную крупу и мясо. Военный паек. Приказала есть очень медленно, предупредила, что моментально разбухает в желудке.
На самом деле – мясо разбухало уже во рту, чем вызывало удивление и некоторое отвращение у рецепторов. Я старалась не держать его на языке дольше положенного, быстро глотала, чтобы не чувствовать некую массу, стремительно набирающую в объеме. Интересно, что будет, если разом всю печеньку? Порвет рот?
Мы сидели на пятаке с белым огнем в окружении такого плотного мрака, что он казался тканью. Ничего вокруг, никого. Кусочек земли и вся тьма космоса. Будто сделаешь шаг и полетишь…
По кругу ходила бутылка с водой Белинды. Пили по глотку.
– Сначала спите вы. Кто проснется первым, сменит меня – мне требуется всего пара часов на отдых. Любой звук – сразу будите. Не медлить.
Мы кивали.
И не верилось, что мы уже в другом мире, где пахнет теплым ночным ветром и смолой, где вьется странными тугими кольцами дым от костра. Где-то очень далеко остался снежный Нордейл, Дрейк, Бернарда, Реактор…
– Смотри-ка, все до единой погасли, – заметила Тами.
– Очень странно, – Белинда тоже удивлялась. – Будем ждать утра, тогда уже двинем дальше.
– А есть направление?
– Информаторы сказали, что ближайшее поселение строго на север. Там разберемся. Еще бы понять, как здесь ведет себя компас.
Я молчала. «Печенька» в пузе разбухла, как ком прелого навоза. Невкусно. Но сытно – голод действительно отступил.
В который раз стало ясно, как сильно нам повезло с Белиндой – она заранее подумала о многих вещах. Где бы мы сейчас спали с Тами, если бы не она? Что бы ели?
– А где ты их взяла?
Я показала Лин обертку от ужина.
– У Бойда, – ухмыльнулась та.
– А он не заметит?
– У него их вагон. Он, знаешь ли, после Черного Леса любит всяким барахлом запасаться впрок.
И она улыбнулась. Тепло и чуть-чуть иронично.
* * *
В тот новый «день», который наступил после падения на палатку кромешного мрака, мы почти не разговаривали – только шли.
Мрачные, наполненные тревожными предчувствиями. Потому что рассвет так и не наступил. Ни тогда, когда часы Белинды показали шесть утра, ни тогда, когда стрелки доползли до одиннадцати и стало ясно, что ждать более бессмысленно.
Длилась и длилась бесконечная ночь. В путь двинулись тогда, когда звезд вновь высыпало достаточно для различения линии холмов на горизонте и компаса. Двигались на север.
Лин молча злилась – по крайней мере, мне так казалось. Информаторы не сказали ей, что на Урмаэ компас поведет себя безумно, а шагать без направления, да и еще вести за собой других, будучи негласным лидером, не ее стиль.
Она часто останавливалась, стучала по выпуклому стеклу, вглядывалась в обозначения и хмурилась. Мы следовали за ней, как немые утята на веревочке.
До трех часов «дня-ночи» не видели ничего – ни людей, ни дорог, ни машин, ни строений. И лишь к четырем достигли первой деревни – давным-давно заброшенной. Огибали ее по окружности, к домам не приближались.
– Если жителей выкосила болезнь, внутри могут быть трупы. И инфекция. Не приближаемся, ясно?
В ее руках арбалет со стрелами. Оказывается, Информаторы запретили брать с собой на Урмаэ огнестрельное оружие, предупредили, что это приведет к развитию «альтернативного хода событий». Кажется, Лин хмурилась еще и от этого – с пистолетами нам было бы спокойнее.
На зловещую деревню я старалась не смотреть.
Ни одной асфальтированной дороги, ни одной машины, ни даже лошади. Если мы и дальше будем шагать вперед на своих двоих… Кажется, только теперь стало ясно, что план Дрейка – дерьмовый, по сути, план – был жестоким, но коротким. Я выбрала длинный. И, возможно, самый дурной из существующих. Никакой гарантии, что мы вернемся отсюда с лекарством, если вообще вернемся.
Я впервые догнала Белинду и зашагала с ней рядом.
– Послушай… – я опять мямля и самый напуганный человек из всех, – может, вернемся…
В неверном свете звезд ее лицо казалось бледным, глаза очень темными.
– Мы уже пошли в этот поход, а ты на него так и не решилась.
Она покачала головой.
А как это – решиться? Ведь я решилась – мы здесь.
Или нет?
– Ты его не «выбрала», – отрезала Лин, – не приняла решение осознанно.
Я запнулась, отстала. Следом за мной Белинду нагнала Тами.
– Думаешь, это то поселение, о котором говорили Информаторы? Думаешь, может быть так, что оно вымерло с того момента, как они узнали о нем…
– Я надеюсь, что нет.
«Очень надеюсь», – тянулся шлейф.
Силуэты покосившихся домов из черного бруса остались позади, а я все еще оглядывалась назад, будто оттуда за нами наблюдали темные омуты чужих глаз.
Сутки я разделила на «день-ночь» и «ночь-ночь». В первой части мигали, освещая пространство вокруг и серебря воздух, звезды. Во второй части правила безглазая тьма.
Ели мы на ходу – снова те же самые печеньки. Один раз наткнулись на хилый ручеек, и Лин после долгих «тестов на питьевую пригодность» вскипятила воду на газовой горелке. Остуженную, ее разлили по бутылкам.
Шелестела на моей талии повязанная узлом за рукава куртка – с ней я расставаться не спешила.
Вкус прессованной гречки с мясом казался синтетическим, неприятным.
– А они все одинаковые?
– Пайки?
– Да.
Первый, который достался мне ранее, был пресно-рисовым.
– Ну, «бананового с тофи» нет. Если ты об этом.
Она была очень жесткой – Белинда. Наверное, не потому что я задавала глупые вопросы, а потому что ситуация такая. Но почему-то было немножко обидно.
После ее «бананового с тофи» я какое-то время размышляла на глупую тему – представляла Комиссионеров, колдующих над вкусами пайков в Лаборатории. Один – усатый и счастливый, похожий на человека из рекламы, – колдовал над «клубникой со сливками» и счастливо предлагал другим насладиться результатом.
«О, как это прекрасно, Шампанское и карамель… Устричный с пряными травами… Со вкусом лобстера… Жареной курицы… Шпината и мягкого соленого сыра…» И все довольные, в белых халатах, радостные, розовощекие, будто счастливые, упитанные фермеры.
Я – балда. Но это отвлекало.
Конечно, на деле все было совсем не так. Наверное, в Лаборатории было тихо, все работали молча, прессовали искусственное зерно и синтетическое (а, может, натуральное) мясо, с высокой башни плевали на вкус, выполняли «норму». Черт их знает…
«Когда-нибудь попрошу Бернарду провести мне экскурсию…»
Синевато-серебристый свет, вечный, чуть разбавленный обилием плеяд мрак, путь в никуда. Деревушек больше не попадалось. Мы устали и теперь молчали. От длительной ходьбы в сапогах на ногах натерлись мозоли.
Когда я попросила «отряд» подождать и полезла в рюкзак, чтобы достать черные кроссовки, которые положила еще в Нордейле, Белинда тускло изрекла:
– Давно пора было.
* * *
К восьми вечера по Нордейлу – в местном времени мы так и не ориентировались, – впереди показались новые дома. Как раз тогда, когда сверху начали меркнуть звезды. Наступала «ночь-ночь».
– Наконец-то…
Облегчение в голосе Лин передалось нам волной.
Запах древесного угля, которым топили печи вдохнул в нас и жизнь, и новые силы. Деревенька небольшая, всего на несколько домов, но в некоторых окнах горел свет.
– Там есть живые.
Мы приближались к самому крайнему.
Что мы будем говорить? Как себя вести?
От усталости думалка отключилась – хотелось поесть чего-нибудь и вытянуться на досках. Если нет одеял.
* * *
– Кто здесь?!
– Друзья… Друзья…
Лин приближалась медленно, разведя по сторонам руки – мол, мы безоружны. Шаг, еще шаг вперед, вот она попала в свет чужой керосиновой горелки.
Я впервые почувствовала, как отрабатывает чужую речь браслет. С микросекундной задержкой, конвертируя незнакомые слова в знакомые и проталкивая их прямо в мозг.
Если между собой мы общались «на своем», то теперь Лин говорила с помощью переводчика, который помогал ей знаниями, на местном.
– Кров, ночлег, еда… Мы заплатим.
Косматая бабка, держащая в руках фонарь, обернулась на стоящего за ее плечом седого деда. Качнула головой.
– Еды нет…
– Еды давно нет, – говорила она, сидя на лавке, – только «зайцы», и те вымирают.
«Зайцы», судя по заминке в голове, означали каких-то других мелких зверей, но переводчик выбрал ближайшее по смыслу слово.
– Кто будет родиться под крылом Мрахи? Никто, все вымирают. И мы вымрем. Товарняк с провизией не ходит третий месяц – застрял на границе, раньше-то раз в две недели. Под крылом Мрахи ничто не растет…
«Мраха» – местная ночь? – переглянулись мы с Тами. А после ее глаза блеснули – значит, здесь есть поезда!
– Почему застрял товарняк?
Нас усадили в избе по одну сторону от печи, хозяева, которые жили в доме вдвоем и были стары, как этот мир, сидели напротив. Нас поили теплой водой.
– Одолели его-таки драввы…
На «драввах» переводчик снова запнулся. Дал понять, что это кто-то типа местных разбойников.
– А солнце вообще не встает?
Бабка смотрела на нас, как на диких. Слово «солнце» она не поняла вовсе.
– Светло бывает? – пояснила Лин. – Мраха уходит хоть иногда?
– А-а-а, вон оно что, дощка…
«Дощка» – в голове появился образ пожилой женщины, гладящей по голове более молодую.
– Раньше уходила, когда Светлая радовалась всем одинаково. Но сейчас ее прикормил царь Родриг.
– Чем прикормил? – крякнула Тами, удивленная и раздосадованная тем, что солнце, оказывается, можно прикормить.
– Золотом, дощка, золотом.
Мы с Тамарис переглянулись.
Они грызли печеньки, как великое лакомство. С удивлением и радостью. Я видела, как от восторга дрожат их руки. А после Лин спросила, сколько в деревне «живых» и отсыпала в морщинистые ладони еще тринадцать пайков.
По деревне разнеслась весть, что на землю вечной тьмы пожаловали хорошие чужаки, и это добрый знак.
* * *
Тами сидела на заднем дворе, положив золото на камушек, и что-то шептала. Монета отблескивала в льющемся из окна желтом свете керосиновых ламп.
– Эй, что ты делаешь?
Я наблюдала, как опустилась рядом на корточки Лии, тут же накрыла монету рукой.
– Я пытаюсь позвать местное солнце, если оно такое продажное…
– Не смей!
Старики отсутствовали – раздавали пайки соседям.
– Но почему? Пусть оно придет хоть на час…
– Дуру выключи! Даже если этого хватит и оно придет, знаешь, что случится? Кто-то сразу поймет, что там, где ни у кого давно не было денег, вдруг появился богач. Скорее всего, залетный. Нами очень быстро заинтересуются. Ты этого хочешь?
– Блин.
Я слышала в голосе Тами беспокойство.
– Оставь все, как есть, пока не разберемся. Если сможем что-то исправить или помочь, поможем, но на выходе отсюда, поняла? Прибереги это до лучших времен.
– Извини.
Монета вернулась в карман.
* * *
Белинда и старики беседовали долго.
Мы с Тами, привалившись к стене, слушали разговор с тяжелыми и усталыми головами. Про далекие земли царя (переводчик на «царе» спотыкался, как мог, но лучшей замены не нашел), про поезд, груженный едой, который раньше приходил сюда каждую «верницу» (двенадцать дней – почти две недели) – раньше царь жаловал своих «рабов», но с тех пор, как угнал самых крепких и здоровых, перестал интересоваться судьбой остальных. Как уходили мужчины, чтобы победить драввов, но так и не вернулись, про силки, которые устанавливали старики, чтобы ловить дичь. Но Мраха все меньше «ожерелий» высыпает, все реже балует светом, «а пришла бы Светлая», так зазеленилось…
Но Светлая – выяснилось, что это не Солнце, каким его знали мы, а некая Богиня, – оказалась падкой на красоту богатств.
– Карта у вас есть, Вирха?
Вирхой звали старуху.
– Мартан, есть карта? – и закивала. – Есть, дощка, принесем…
Старый и пожелтевший атлас местных земель отыскался у кого-то из соседей. Над ним Лин под треск поленьев из печи сидела долго. Отвлекла стариков, попросила еще воды, быстро сфотографировала его на телефон.
– А где живут Урмоны?
– Ой, Урмоны? Это далеко, совсем далеко… Вот тут.
И узловатый палец указал куда-то в самый верх, туда, где остров.
– Тут?
Я наклонилась вперед, вгляделась. И потяжелело на сердце. Мы дойдем туда за год, если пешком. Или за два.
И не сразу заметила, что косматая Вирха смотрит прямо на меня. Очень пронзительно, почти так же тяжело, как Дрейк.
– Ты найдешь, что ищешь, – предрекла она негромко. – Когда тебе отрежут волосы, когда съешь земли, когда скажешь «да» там, где не стоит. Найдешь…
Теперь все – Белинда и Тами – смотрели на меня.
Кажется, старуха говорила про противоядие для Дэлла.
«Шанс есть? Значит, шанс есть?» – спрашивала я саму себя. Но с чего бы мне отрезали волосы? И про землю…
Спать нас всех троих положили за занавеской на теплом и сухом полу. Подушку я скрутила из собственной куртки.
* * *
Нордейл. Уровень 14.
«Мы с Белиндой ушли помогать Меган. Вернемся так скоро, как получится. Не ищи. Люблю тебя. Т.».
Эту записку он прочитал раз пятьдесят.
И каждый раз бесился на словах «не ищи». А если бы он так? Искала бы?
И вздыхал. Наверное, нет – последовала бы просьбе.
И это все так невовремя, когда ему, усталому и вымотанному, хотелось приходить домой «к очагу», а не к стылой тишине темных комнат.
Хантер мог бы просто позвонить Бойду. Но вместо этого выбрал тридцатипятиминутную поездку на внедорожнике на другой конец города.
– Белинда ушла?
– Ушла.
Он показал записку Уоррену, как только перешагнул порог и запер за собой входную дверь. Тот вчитался, нахмурился.
– У тебя есть предположения, где они? Я из машины звонил Аллертону, тот уверяет, что их следов на Уровнях нет.
Бойд, наверное, уже лег отдыхать, потому как к нежданному гостю он вышел голый, лишь в длинных шортах по колено. Рэй на автомате уперся взглядом в грудь, сплошь покрытую шрамами.
«Мог бы залечить, но не залечивал».
– Без понятия, где их носит, – с появлением Хантера и записки Бойд испытал видимое облегчение, которое тут же сменилось раздражением. – Но вернется домой – наколочу по заднице.
Нет, Тами Хантер по заднице колотить не будет – он эту ее часть тела нежно любит, и потому погладит. А вот после тоже наколотит.
– Если она с ними, я бы на твоем месте не волновался. Если уж меня из Леса выволокла, то их спасет даже у черта из пасти.
Рэю хотелось верить, но душила тревога.
«Нет на Уровнях». Кто разрешал им так далеко ходить? Бернарда? Дрейк?
И неожиданно для себя спросил:
– А что случилось у Меган?