Проснулась я поздно, почти перед самым началом утренних занятий. Подскочила, как ужаленная, и принялась собираться в реактор. Чертыхнулась, что проспала пробежку в парке — Кристина с меня шкуру сдерет, — и запрыгала вокруг кровати в одном чулке, пытаясь на ходу вывернуть другой.

За окном искрился снег. Солнце сияло так ярко, будто его всю ночь полировали щетками и натирали золотой пыль, настроение тут же взлетело на отметку «отличное».

Внизу гремела посудой Клэр (интересно, я когда-нибудь буду успевать завтракать дома?), добродушно журя Михайло за то, что тот забрался на стол. Кот наверняка только жмурил в ответ зеленые глаза, знал, что из кухарки можно веревки вить.

Доброе утро, дом!

Одевшись, расчесавшись и наспех подкрасив глаза, я прикрыла веки и прыгнула ко входу в «реактор», чтобы через минуту узнать, что Дрейк занят и урока не будет.

— Вот это передашь Дэйну, — на стол легла маленькая карта памяти и фотография. — Это главный штаб, где он сейчас должен быть. Запомни это место, возможно, тебе иногда придется там бывать.

Дрейк был свеж, бодр и деловит. Вот уж кто действительно все успевает.

— Потом можешь быть свободна. Я позвоню, когда выделю время для занятия.

— Хорошо.

Значит, внеплановый выходной. Отлично! Карта тут же перекочевала в карман, а фотография в руки. В дверь постучали. На пороге стояли незнакомые представители Комиссии, ожидая разговора с начальником.

Он уже, было, повернулся к ним, когда я задала важный, по моему мнению, вопрос:

— Дрейк, можно я еще одного кота сюда перенесу?

Точеный профиль обернулся в мою сторону лишь на секунду, показав саркастично приподнятую бровь. Пауза, затем последовал короткий взмах рукой, разрешающий действовать.

Я едва не сплясала на месте джигу. Нужно мотать отсюда, пока Великий и Ужасный не передумал.

Зато Клэр теперь точно не отвертится от переезда. Дело за малым — найти рыжика.

Не успел Дрейк дойти до двери, как я, хихикая, успешно растворилась из «реактора».

Оказавшись в собственной гостиной, я обнаружила, что все еще держу в руках фотографию, и тут же вспомнила про карту памяти и срочное поручение. Так, рыжики потом. Сначала нужно навестить штаб-квартиру Уровня Война и его пошловато-юморного начальника — Ёжика.

Вдохнув уютный запах собственного дома, в котором хотелось, но невозможно было задержаться, я перевела взгляд на фотографию.

Синхронные щелчки затворов послышались вокруг раньше, чем я успела открыть глаза.

— Спокойно! — взревел знакомый голос. — Всем убрать оружие!

Оказывается, это неприятно, когда на тебя смотрят черные круглые безжизненные глазки стволов. В количестве шести штук.

Мама….

Желудок скрутился в каменный узел.

Прищуренные мужские глаза за прозрачными антиосколочными масками, бронежилеты, громоздкие перчатки, сжимающие приклады.

Эльконто быстро разомкнул круг из одетых в черно-серый камуфляж солдатов и заголосил:

— Какие люди! Господа, это наш агент! Запомнить раз и навсегда и больше никогда не наставлять оружия.

Черные глазки по его команде потупились в пол. Дышать стало легче, создалась иллюзия, что мое тело стало гораздо целее, чем было, ведь его только что не продырявили во всех тех местах, куда смотрели прицелы.

Ф-ф-у-у-у-х. Нервы тут же сделались ни к черту, захотелось присесть.

— Всем выйти, у меня важный разговор с коллегой!

Слаженный топот тяжелых ботинок по направлению к двери, шуршание жестких рукавов, едва уловимый от одежды запах гари и дыма.

Когда все вышли, Дэйн закрыл дверь и махнул рукой на ближайшие кресло, стоявшее у пульта с миллионом больших и маленьких кнопок различной формы. Дав отдых ослабнувшим ногам, я огляделась вокруг.

Полутемный штаб был довольно большим. На одной из стен висела огромная карта, по-видимому, всего Уровня — прорисовка местности потрясала детальностью. Под картой находился стол с бумагами, длинными линейками, указками и пишущими принадлежностями, несколько стульев по его бокам, коробки и ящики, на одном из которых темной металлической поверхностью поблескивала винтовка.

Но главной достопримечательностью кабинета оказался огромный, как у космического крейсера, пульт управления и широкое от края пульта и до самого потолка окно, за которым висело низкое, непривычно-темное небо.

Дэйн, как и раньше, был одет во все черное: длинный плащ, джинсы, нательная водолазка, высокие ботинки. Колечко в ухе, заплетенная косичка сзади. Усевшись в соседнее кресло и сложив ногу на ногу, он с интересом уставился на меня.

На свет была поспешно извлечена карта памяти.

— Дрейк просил тебе передать вот это.

Эльконто одобрительно крякнул и протянул руку. Кладя крохотный кусок пластика на его ладонь, я невольно вспомнила Гулливера и лилипутов. Одним из последних сейчас чувствовала себя я. Большой он все-таки, командующий штабом…

— Это очень вовремя. Но неужто это все? А пачку печенья, чтобы чаю вместе попить?

Я невольно улыбнулась.

— Печенья пока нет.

За окном в отдалении что-то грохнуло — невидимая волна шевельнула стены и ударилась в окно. Я вздрогнула и посмотрела на улицу.

Почти везде, насколько хватало глаз, черные камни, огрызки строений, пустота и дым на горизонте.

— Что это?

— Война, — Дэйн спокойно переложил длинные ноги в ботинках прямо на край пульта.

— Всегда война?

— Всегда.

— Зачем?

Он не ответил. Грохнуло еще раз, на этот раз ближе. Мне показалось, что стены заходили ходуном.

— Ой….

Эльконто подмигнул.

— Эта берлога могла бы пережить атомный взрыв. Слава Богу, мы играем оружием попроще, так что бояться нечего. Стекло не развалится, даже если в него прилетит ракета. Хотя сюда редко кто доходит живым…

Продолжая вглядываться в хмурый пейзаж, я содрогнулась. Это место точно не мой рай. Ни куста, ни дерева, только камни и дым. Здесь постоянно кто-то умирал — ощущение смерти было густо разлито в воздухе. Нехорошее место, злое, враждебное.

— Я, пожалуй, пойду.

— Не хочешь скрасить старику минуту? Вот всегда так! Хотя тебя, наверное, Дрейк по полной грузит…. Чаю-то все-таки, может, попьешь?

Он указал на стоящий в углу чайник — потертый и темный.

— Нет, спасибо.

— Ну, тогда прямо не знаю, чем тебя еще задержать. Кстати, я забыл твое имя.

— Бернарда.

— Точно.

Пятерня взъерошила платиновый ежик; бусины на конце косички звякнули.

— Кто ее тебе плетет каждое утро? — все-таки спросила я. Не сдержала любопытства.

— Да когда как, — ухмыльнулся Дэйн. — Но вообще вакансия свободная. Хочешь занять?

Я смутилась и ушла от ответа:

— Мне пора.

— Спасибо за флэшку. Заходи, как будет время. С женщинами здесь беда.

Он отсалютовал указательным пальцем и улыбнулся — большой начальник грозного Уровня, с извечной на лице маской пошловатого «котяры», которая нет-нет да пропускала на поверхность таящееся в глазах одиночество.

* * *

Это была та же суббота.

Та самая, утром которой я забрала и перенесла в Нордейл Мишу. Еще минуту назад, по местному времени, он сидел во дворе детского интерната с привязанной к хвосту веревкой, ожидающий, возможно, самого худшего события в жизни. А минуту спустя и целую прожитую жизнь я стаяла у окна бывшей спальни, наблюдая за тем, как на жухлую траву ложится белая крупа.

Снег здесь еще не укрыл землю. Но уже скоро.

Оглядываться не хотелось. Спальня была вроде той же… и какой-то другой. Пустой и заброшенной. Для меня она стала бывшей, для мамы продолжала оставаться настоящей. В какой-то момент я осознала, что ощущение «чужести» распространилось не только на собственную квартиру, но и на мир вокруг.

Двор, знакомые дорожки, мусорные баки, песочница, стоящая рядом железная горка — все это было настолько же знакомым, насколько и неродным, будто бутафорские декорации из просмотренного вчера вечером фильма. Отсидел киноленту, вышел из зала и забыл все, что видел.

В спину усмехался и давил укоризненный, сквозящий в каждом движении мира взгляд: «Вернулась? Давай-давай, проваливай…. У нас тут забот хватает, нечего притворяться, что тебе интересно…»

Я раздраженно передернула плечами.

Он был прав — мне было неинтересно. Я любила мать, но больше не хотела вникать в здешние проблемы, заботы и разговоры. Не хотела залипать в эту паутину, не хотела быть поглощенной бытом. Хотела просто сделать то, что должна была, и уйти.

«Иди-иди…» — полный равнодушия ответ.

Пустая спальня, смотрящий в сторону экран монитора, отвернувшаяся к окну фиалка.

Скрипнула половица в коридоре, потом щелкнула задвижка в туалете.

Кто-то проснулся.

Потом был длинный день, из которого яркими пятнами выделились несколько событий. Яркими не значит приятными.

Полтора часа непрерывных поисков в интернете увенчались успехом. Кошачий приют был найден в пределах досягаемости — тридцать минут на троллейбусе, выдох на самой последней остановке. На звонок ответили: рыжие есть и даже несколько. Приехать забрать? В любое время. Взнос приюту добровольный и по желанию на поддержку и корм животным. Здесь оказалось просто.

А вот произошедшее дальше полностью выбило из колеи, расстроило намеченные планы, смазало восприятие реальности и заставило рамки привычного мира в очередной раз накрениться.

Завтракали на кухне вместе.

Дядя Толя порадовал всех замечательной яичницей с сосисками и тостами с джемом, я уплетала за обе щеки, не успев поесть в Нордейле. За окном летела снежная крупа, в душе царило удовлетворение от того, что Миши там больше нет. Давно.

Разговаривали обо всем: что скоро совсем заметет, что нужно принести из погреба картошки, что билеты на авиалиниях подорожали. На вопрос отчима, по какой причине мне внезапно понадобился рыжий кот, я ответила коротко: «подруга» решилась завести питомца, я вызвалась помочь с поисками. Ведь сколько животных в приютах, а как здорово одному из них дать теплый дом и сытую жизнь.

Родня одобрительно кивала: Диночка выросла доброй и отзывчивой к чужим несчастьям, чем не радость?

Чашки с чаем и печенье (совершенно не к месту напомнившее мне про Дэйна) разместились на столе, когда мама с беспокойством обронила:

— Дин, ты вроде… как-то изменилась.

Несколько секунд я сидела неподвижно, стараясь казаться беспечной, потом осторожно подняла глаза. Кто-кто, а мать всегда увидит больше остальных. На душе заскребли кошки. Как объяснять? Может, пронесет?

Не пронесло.

— Повзрослела, что ли… И внешне сильно схуднула. Ты, часом, не болеешь? Ведь вот только тебя видела — таких впалых щек не было. Никакие таблетки не используешь, чтобы вес сбросить, а то бабушка говорила, что ты собой недовольна. От пончиков отказывалась….

Бабушку эту! Полотенцем бы по попе….

Чаепитие вмиг потеряло всякую радость. От неприятного разговора не уйти, даже если сейчас замять, все равно через день-два опять поднимется. Врать — поперек горла, а объяснений, которые бы удовлетворили и успокоили, как назло не находилось.

Мамины глаза придирчиво бороздили мое лицо и фигуру, отмечая каждую возникшую на месте выпуклой дуги впадинку.

— Прямо ввалились щеки-то! Дочь, мне это не нравится… Давай, может, в больницу сходим, вдруг правда какая болезнь, вдруг это…

Она не смогла закончить предложение, не решилась. «Рак. Дочь, вдруг это рак?» — вопрошал ее испуганный взгляд. Ведь от него люди просто тают на глазах, хотя есть продолжают как обычно.

Моя растерянность сменялась отчаянием.

Тишина, повисшая в кухне, требовала ответа.

— Дин? Чего молчишь-то? Ты расскажи, если тебе какой дури присоветовали, а ты и…

И вдруг, когда уже казалось, что отчаяние перерастет в панический невроз и придется городить кучу бессвязной ерунды, неожиданно снизошло невероятное спокойствие и ощущение мощной, рождающейся где-то в глубине силы.

А еще через секунду глаза открыла древняя «сущность».

(Сорок минут спустя)

— Я не знаю, что это было! Оно уже приходило, просыпалось во мне — какое-то существо, не я…

Дрейк был беспардонно оторван от совещания, и я едва сдерживалась от того, чтобы кинуться ему на грудь «Пожалуй, объясни, поддержи…»

Он был сух, внимателен и как всегда недосягаем.

— Дальше. Бернарда, что произошло дальше.

Заломив руки, я продолжила:

— А дальше, я сказала ей спокойным таким, странным голосом, как будто не своим: «Мама, я всегда такая была. Всегда. Ты просто забыла». Только говорила это не я, это говорило ОНО! И было ощущение, что каждое слово из моего рта расходилось невидимыми кругами по воде. Сквозь людей, сквозь воздух, сквозь стены. Как такое может быть?

— Реакция мамы? — Дрейк умело вернул повествование в правильное русло.

— Мама… — я замерла, мысленно вернувшись на кухню. И сделалось нехорошо, муторно и почему-то стыдно. — Она… она просто смотрела на меня, а в глазах пусто, как у куклы. А через секунду тряхнула головой, как будто вспомнила что-то, и сказала «Да, дочь, конечно, всегда была такая. Мне показалось, наверное…» И дядя Толя… он тоже согласился. Они поверили, будто я их перепрограммировала! Как болванчики, как манекены… И закрыли тему, стали снова про другое говорить. А я даже доесть не смогла и за котом не поехала,… а сразу к тебе.

Дрейк молчал. Думал.

В том кабинете, куда он меня отвел, было пусто. Хотя, наверное, когда здесь работали представители Комиссии, все выглядело иначе: приборы из воздуха, нужные вещи под рукой, никуда ходить не нужно. Это только для меня четыре голые стены, стол и окно, а для них — полноценная лаборатория.

Подняв голову, я виновато промямлила:

— Скажи, я ничего плохого не сделала? Я ведь не изменила маму?

(Не сломала куклу?)

— Нет, — начальник вышел из размышлений и теперь смотрел на меня. — Ты изменила ее восприятие себя, ее воспоминание и тянущиеся к нему связи. Теперь она действительно думает, что ты всегда такой была.

— Но как?

Он усмехнулся:

— А вот здесь мы и подошли к самому интересному. Ведь это был не первый раз, когда «существо» внутри тебя проснулось?

— Нет. Только раньше оно просто смотрело через мои глаза и ничего не делало.

— Это «Творец», Бернарда. Это часть тебя — древняя, сильная, обладающая знанием. В большинстве случаев она всегда спит, не пробуждаясь. Именно эта сила, если научиться ее использовать, способна создавать или разрушать. А раз уж она проснулась и активно практикует, ты должна обрести над ней контроль. Иначе последствия могут быть неприятными.

Вспомнилась тишина и пустые мамины глаза, смотрящие на мои губы.

Страшно. И по-детски хочется плакать: «Помогите! Я что-то натворил! Что-то сделал… я не специально, я не хотел…»

— А если я вообще ее не хочу? Не хочу такой ответственности?

— Бернарда, она это ты. Ты не можешь не хотеть или отторгать себя, это глупо и недальновидно. Есть, значит, будешь использовать. С этого момента мы вводим в изучение основы работы с материей — ждать больше нельзя, иначе процесс выйдет из-под контроля.

Я сидела на краешке стола, переплетая замерзшие пальцы, глядя в белесый пейзаж за окном.

— Значит, я правда это умею? Умею изменять… людей… мир?

Странное ощущение: одно дело слышать чужие слова, другое — внезапно осознать самому. Почему-то казалось, что повзрослела я именно теперь, находясь в пустом кабинете, оставив сидеть в другом мире согласившуюся с тем, чего не было, маму.

Дрейк подошел ближе. Голос его прозвучал мягко — не иначе начальник знал, что мне было тяжело. А тяжело действительно было, как редко когда раньше.

— Сила наделяет властью. Власть — ответственностью. Ответственность ляжет на твои плечи грузом, не позволит, обретя могущество, совершать необдуманные поступки, глупо вершить чужие судьбы, перекраивать жизни. Это не просто, но ты научишься, осознаешь, пропустишь через себя. Не сразу, но все придет.

— Ты будешь рядом, когда это придет?

Ответ был в его глазах.

А еще в них была надежда на что-то — странное выражение, которого я никогда раньше не видела.

Несколько секунд, больше для того, чтобы отвлечься от страха, я пыталась разобрать фон начальника на составляющие, понять его настроение. А потом неожиданно для себя спросила:

— Что значит «присвоить»?

Дрейк вздрогнул. Секунда, и его глаза затопило торжество.

Он молчал и улыбался. Улыбался так, будто вытянув сложнейший экзаменационный билет, я сумела дать единственно правильный ответ.

— Ты все узнаешь в свое время. А сейчас, пока еще есть свободное время, иди за своим котом. Мне нужно вернуться на совещание.

Он обернулся уже у двери.

— Бернарда, прими ее. Ты должна это сделать.

Дверь закрылась.

Мне не нужно было объяснять, что значит «ее»: сущность, часть себя, ту самую древнюю всезнайку.

Прими….

Слиться с чужим, который давно перестал походить на человека?

Это мысль заставила содрогнуться.

* * *

Грязнобокий троллейбус неспешно катился по дороге, периодически останавливаясь и хлопая дверями, впуская клубы холодного воздуха и припорошенных снегом пассажиров.

— Куда!? Что, не можете уступить дорогу пожилой женщине?

— Да вы мне выйти сначала дайте!

— А что вы тянули до последнего?…

Кто-то бубнил, толкался, неприязненно и зло смотрел на меня — молодую эгоистку, не желающую уступить теплое насиженное место старшим. Менялись руки на поручне: с морщинистых на гладкие, с гладких на мозолистые с грязными ногтями и снова на морщинистые.

Приют находился в конце пустынной неприветливой улицы за бетонной стеной, сплошь изрисованной граффити.

Спертый запах, равнодушное лицо, толстая пачка фотографий, взнос на корм.

— У вас есть своя клетка или сумка?

— Сумка?

— Чтобы донести животное домой.

— Нет.

— Еще двести пятьдесят рублей.

Я протянула купюры. И через несколько минут вышла на улицу с жесткой, наспех скроенной сумкой. В узкую щель попеременно выглядывали то рыжие уши, то розовый нос, то испуганные зеленые глаза.

* * *

С важными делами было покончено. По крайней мере на ближайший час.

Спустившись на этаж, Дрейк вошел в информационную лабораторию и развернул перед глазами объемный экран Нордейла.

«Где ты сейчас?»

Настроившись на Бернарду, он послал мысленный запрос системе. Огонек засиял в одной из отдаленных точек, на окраине города. Точно не особняк. По крайней мере она уже вернулась в этот мир.

Зная, что потрясенный мозг может и скорее всего будет швыряться волнами неустойчивого настроения, Дрейк хотел лично проверить подопечную, узнать, все ли с ней в порядке. Осознание себя как Творца — это шок для любого живущего, а человеческий разум всегда с трудом вмещал новые понятия. Тем более подобного масштаба. Ей будет плохо какое-то время, неуютно и одиноко. Но это пройдет, она привыкнет и со временем увидит себя в новом качестве. Главное, не упустить тот момент, когда маленькая ладошка будет отчаянно нуждаться в поддержке и накрыть ее своей — большой и теплой.

К сожалению, пока только образно.

Она стояла на том же холме, на котором когда-то давно любила сидеть, глядя на ночной Нордейл. Был день, а холм, укрытый снежным одеялом, сверкал на солнце так, что резало глаза.

Бернарда стояла неподвижно, чуть ссутулившись — не женщина, а статуя, на плечи которой взвалили исполинскую глыбу. Длинные волосы развевал ветер (заметила ли она, что они отросли?), слишком легкой для такой погоды была куртка.

Погруженная в тяжелые раздумья, она смотрела прямо перед собой, но Дрейк мог бы дать голову на отсечение, что перед глазами ее был не сверкающий вдали городской абрис, а лишь внутренний мир, изменившийся, как ей казалось, слишком быстро.

Снег захрустел под его ботинками, и она вздрогнула, обернулась лишь на секунду, чтобы снова погрузиться в себя. Не спросила, зачем пришел, даже не обрадовалась.

Значит, действительно тяжело.

Дрейк подошел ближе и остановился немного позади, зная, что слова все равно польются. Через минуту так и случилось.

— Я не такая, как все они. Зачем? — голос был полон горечи. — Раньше думала, что немного отличаюсь, а теперь… Я больше не принадлежу маме, я мутант. Как возвращаться домой, зная, что скажи она что-то, и опять проявится «это»? Не хочу менять кого-то… это неправильно, неприкосновенно. Да и в чем тогда смысл? Раньше казалось, все просто: надейся на помощь сверху, проси для себя здоровья и хороших людей, надейся, что такие будут попадаться чаще, чем плохие… А теперь не нравится, так сделай плохого хорошим, а хорошего плохим. Поменяй все, как хочешь, залезь, перепрограммируй, надави, воздействуй, и будут все вокруг исключительно такими, как хочешь ты, а не такими, какими хотят быть они. И не придется больше бояться, что кто-то скажет слово поперек. Зачем бояться, когда можно сразу по голове чайником? Ткнуть невидимым словом в глаз, и вот он уже не человек, а кукла, готовая соглашаться с любым твоим словом или желанием… В чем тогда смысл?

Она засмеялась. Тихо, подавленно, безрадостно.

«Добро пожаловать в клуб», — подумал Дрейк.

Но вслух сказал другое:

— Ты не мутант. Каждый человек, родившийся в твоем мире, обладает частичкой Творца, но не каждый способен его раскрыть. Люди грязнут в суете, считают важным требуху, концентрируются на шуме и мусоре, что ежедневно плывет через их разум, забывая себя осознавать. Кто они? Зачем пришли? Что представляет собой их настоящее «я»? В извечной гонке за осуществлением желаний, которые им на самом деле не нужны, забывают, что истинное могущество обретают лишь в покое. И ты, если бы ни воля случая, продолжала бы делать то же самое: пыталась бы не отстать от других, совершая огромное количество бессмысленных телодвижений, надеясь, что конец пути все же принесет хоть какое-нибудь удовлетворение.

Она молчала. Слушала, мучительно долго решала, принять или отторгнуть его доводы и пока еще тонула в собственной беспомощности, от которой, Дрейк знал, однажды не останется и следа.

Теперь он умело плел веревочку из фраз, зная, что она выведет ее сознание из глубины на поверхность.

— То, что ты осознала собственную силу, еще не значит, что ты сумеешь ей полноценно воспользоваться. Для того, чтобы изменять других по взмаху руки, могут потребоваться годы упорной кропотливой работы, в первую очередь над собой. Способности будут крепнуть постепенно, как и твоя привычка к ним, страх уйдет. Вместе с этим придет осознание ответственности за совершенные поступки.

Скорее всего Бернарде потребуется меньше времени, но Дрейк не стал этого озвучивать. Даже недюжий талант мог быть сдержан страхом перед собственным могуществом. Слова приходилось выбирать с особой осторожностью.

Какое-то время на холме было тихо; гонял по белому ковру сверкающие снежинки ветер, над городом висела ясная глубокая синева.

— Знаешь, однажды я боялась провалить экзамен по иностранному языку… Та самая суета и шелуха, про которую ты говоришь, но тогда это все казалось таким важным, — Бернарда смотрела прямо перед собой, облекая в слова одно из своих давних воспоминаний. Дрейк поймал себя на мысли, что ему нравилось слушать — не важно, о чем шла речь, завораживал голос. — Так вот я дошла до той стадии, когда от нервов не могла ни сидеть, ни стоять, руки постоянно тряслись. В домашней аптечке удалось найти транквилизатор — сильное успокоительное, антидепрессант, не разрешенный к продаже без рецепта. Кто его туда положил? Мама? Не знаю… Перед тем, как принять пару таблеток, я внимательно прочитала инструкцию и противопоказания. Там было сказано: «Возможно появление мыслей суицидального характера…» Я тогда сильно удивилась: как могло успокоительное навести на мысли о самоубийстве? Ведь должно же быть наоборот!

Дрейк слушал, чувствуя, как пощипывает щеки мороз, глядя на понурые плечи.

— Я почти не помню, как прошел экзамен, я его сдала. А вот дорога домой была странной: я все видела, все замечала, но мне было плевать. Не знаю, как объяснить… Эмоций не было вообще, ни хороших, ни плохих, они исчезли. Я видела людей, видела машины, видела жизнь вокруг, но она меня больше не трогала. Помню, я тогда подумала, что узнай я сейчас о том, что выиграла в лотерею миллион, и мне будет все равно. Или узнай я о том, что разбилась в самолете мама, мне тоже будет все равно. Невероятно было думать такое, но я думала. Это чертово лекарство начисто выбило способность к переживаниям, и все плохое и хорошее вмиг сделалось одинаковым. И тогда я впервые пришла к выводу, что если между плохим и хорошим больше нет разницы, тогда смысла жить нет. Зачем, когда все одинаково? А после вспомнила про противопоказание в инструкции… и все поняла.

Она помолчала несколько секунд. А потом повернулась к нему лицом и взглянула в душу большими серо-синими глазами.

— Когда я подумала, что людей можно менять по взмаху руки, все снова потеряло смысл. Как тогда. Всемогущим быть противно и скучно, какой смысл творить свой собственный театр?

Дрейк улыбнулся. Она была такой наивной, такой человечной и такой притягательной. Она была первой, кто встал с ним рядом. В ту же ложу. В ту же лигу.

— …но если ты говоришь, что это не так просто, и если пользоваться этим правильно, чтобы помогать, то смысл есть?

— Конечно, есть. Законы Вселенной гораздо глубже и запутанней, и сотворить театр очень сложно. Поменять одного, это еще не поменять мир. В нем слишком много связей, мыслей, взаимодействий, информации. Это первое и ложное впечатление, что все просто.

— Если я буду учиться, я больше не буду делать глупостей как… сегодня?

— Ты научишься тонко контролировать каждое вмешательство, если оно вообще понадобится. Владеть чем-то не значит повседневно использовать это.

Депрессия сделала шаг назад. Дрейк видел это по ожившим глазам, а потому аккуратно повернул разговор в сторону:

— Ты вроде бы за вторым котом собиралась?

Ее губы поджались.

— Я принесла! И она тут же съела все из Мишиной миски и принялась носиться по дому. Моей мебели, наверное, конец…

В груди стало тепло. Дрейк и сам не понял, отчего именно, лишь почувствовал, что в воздухе разлился звон невидимых колокольчиков — присутствие чуда. Чтобы не выказать слишком много эмоций, чтобы ненароком не надавить, не навязать то, что Ди должна решить сама, он лишь сдержанно улыбнулся и посмотрел на часы.

— Я буду свободен в шесть. Не хочешь пройтись по магазинам?

— Вместе?

— Вместе. Я обещал тебе шопинг.

— Не стоит.

— Заеду в шесть.

И не дожидаясь ответа, распахнул невидимую дверь и шагнул обратно в «реактор».

* * *

Все шло наперекосяк.

За Клэр я не поехала. Просто не смогла. Рыжая кошка со смаком носилась по дому. Ей, молодой, всего лишь годовалой от роду, теперь было тепло и привольно; она то и дело пыталась вовлечь в игру настороженно косящегося Мишу. Было видно, что скоро Михайлова душа не выдержит, и по дому кубарем начнут кататься двое.

Казалось бы, выходной ведь, занимайся своими делами, живи, наслаждайся, время есть, но между мной и миром вдруг выросла невидимая стена. Все казалось картонным и хрупким. Все эти знания об энергии и материи окончательно помутили голову. Неужели все можно поменять? Реальность — иллюзия? Прав был Ричард Бах?

Внутри было тяжело и равнодушно. Я и остальной мир теперь две разные категории. И это не хорошо и не плохо, так просто есть и с этого момента так будет всегда. Человек в минуты слабости всегда пытается зацепиться за что-то незыблемое, родное: любимое занятие, друзей, семью… но во мне эти связи порвались.

В «Дининой» жизни была простая, но привычная работа, был нелюбимый, но все же коллектив, была такая близкая мама и драгоценная бабушка.

В моей жизни не было ничего. Больше не было ощущения, что я чья-то дочь или чей-то друг. На любой коллектив мне было наплевать. Одиночество вдруг показалось теперь самой правильной формой существования — за какие-то несколько часов я прочувствовала его настолько хорошо, что, казалось, с блеском исполнила миссию всей жизни.

А ведь если вспомнить, если копнуть назад в прошлое, то подобный исход, наверное, не покажется неожиданным. Почему, начиная с незапамятных времен, лежа в детской постели, я постоянно повторяла про себя «Я особенная. Я отличаюсь от остальных». Зачем повторяла? Для кого? А, главное, с чего?

Когда с шести-семи лет я доросла до одиннадцати, то повторения подобной фразы стали чаще. Еще через пару лет они дополнились словами «Во мне Великая Сила». Какая сила? Кто тянул за язык, по какой причине эта фраза вызывала сладость и трепет во всем теле?

А одиночество? Была ли я хоть когда-то кому-то близка?

Нет, не так. Был ли на самом деле кто-то близок мне?

Даже если подобное ощущение появлялось, то быстро рассеивалось и больше не возвращалось. Те три парня, с которым я дружила за всю жизнь, с двумя из них даже спала, были ли они близки? Нет. Подруги со школы, института? Я не помнила даже их лиц. Тогда кто?

Я не двинулась с места даже тогда, когда за окном стемнело.

Зачем нужны таблетки, если чувства имеют тенденцию умирать и без них?

* * *

— Первая серьезная проверка на прочность, и ты уже треснула по швам? Узнала о том, что можешь влиять на мир, и сунула голову в песок?

Его слова били.

Они были не просто жесткими, они были жестокими. Дрейк стоял напротив — циничный, раздраженный, невыносимый. Я вдруг поняла, почему многие его не любили.

— Я всего лишь сказала, что не в настроении для шопинга.

— Конечно! Ты просто спряталась в скорлупе: «О, мир! За что отринул ты меня?» Сидеть и жалеть себя тепло и приятно. Не правда ли? А так же гораздо проще, чем признать о себе правду и работать над развитием способностей. «Кому они нужны, если я стала такой… одинокой?» Так?

Сука.

Он знал куда давить. Сидеть в скорлупе с ним было невозможно: ухмыльнется и сядет сверху задом, не раздавит, так выдавит. Хотя направленность действий начальника была понятна: любыми средствами изгнать из настроения апатию.

Ему удавалось. Я тихо закипала.

Он же, будто не замечая произведенного эффекта, заводился все больше.

— К прыжкам ты, значит, уже привыкла. То, что твое тело перевоссоздается по желанию мысли в новом месте, это норма. Приходя в здание Комиссии, по твоей милости переименованное в «реактор», ты уже не замечаешь, что вещи возникают из воздуха, что существуют карты созданных вручную Уровней — тебе это тоже норма. Когда твоя собственная рука проходит через стол, это непривычно, неприятно, но возможно. А когда вдруг оказывается, что ты и сама можешь кое-что из этого, то выдаешь шок девственницы, которую собираются дефлорировать искусственным путем. Что это за реакция, Бернарда?!

Я молчала, сжав зубы.

— Ты хотела, чтобы твоя сила росла, ты работала над этим, ты медитировала, изучала влияние эмоций на составляющую Творца, а когда первый результат проявился, решила, что все, хватит? А то как-то неудобно кренится жизнь?

— Оставь меня в покое!

Дрейк холодно рассмеялся.

— Не сомневаюсь, что ты желаешь именно этого — захлебнуться в одиночестве. Только предоставлять его тебе я не намерен.

Я плюнула в ответ порцией яда.

— Будешь читать нотации до вечера? Потом, может, еще и спать с собой уложишь?

Он подлетел вихрем, уперся руками в диван по обе стороны от моих плечей, жесткое лицо с горящими глазами теперь было слишком близко, чтобы чувствовать себя комфортно. Крохотные волоски тут же наэлектризовались и встали дыбом.

— Если бы сумела дорасти до моих прикосновений, то уже спала бы не со мной, а подо мной. Но, может, и к лучшему, что ты решила остановиться сейчас?

— Я такого не решила!

— Докажи мне.

Он отстранился. Холодный, с сузившимися глазами, недоступный, пугающий силой и ей же притягивающий. Начальник, создатель, самый страшный человек на Уровнях. Теперь я понимала, почему его боялись.

Но они не были мной.

— Кстати, — резко изменив тон на спокойный и поучительный добавил Дрейк, — никогда и никому не позволяй к тебе относиться так, как ты того не заслуживаешь. Взрасти в себе эту планку. Если люди не понимают этого и не учатся, то без сожаления оставляй их позади. Окружи себя другими, ценящими тебя.

Я вскинулась было процедить, что в таком случаем он сам будет первым, кто пойдет «лесом», но тут же одумалась. На самом деле Дрейк относился ко мне именно так, как я того заслуживала. А часто и гораздо лучше.

Так или иначе, я вдруг поняла, что апатия моя спала. Внутри было немного злости и раздражения, немного облегчения и немного любопытства. Но жить и учиться дальше точно хотелось. К тому же напомнил о себе голод.

Дрейк стоял спиной, сложив руки на груди. Ждал.

Прочистив горло, я примирительно спросила:

— Если уж ты твердо вознамерился провести этот вечер со мной, то не можем ли мы начать его с ужина где-нибудь?

Будь я одна, поела бы дома. Но не предлагать же мужчине диетический рацион из холодильника?

Он повернулся лицом. Взгляд хмурый и тяжелый, но уже с редкими просветами в грозовых облаках.

— Буду прилежно учиться аристократическим манерам, — с готовностью заправского подхалима добавила я.

Дрейк кивнул на дверь. Собирайся, мол.

Прошлое имеет тенденцию забываться.

Какими бы насыщенными не были события — хорошие или плохие — со временем они тускнеют. Будто рычажки, отвечающие за яркость и цвет воспоминаний постепенно сползают с отметки со ста до нуля. А то и в минус.

Именно так помнил женщин Дрейк. Теоретически.

Тех, что теперь существовали в созданном мире, он не воспринимал, как не воспринимает собака ползающих по земле муравьев: слишком разные весовые категории, слишком разные возможности и представления о жизни, несмотря на ежедневное существование бок о бок.

Дрейк помнил, что когда-то давно, во времена его молодости, когда первостепенными задачами были не торможение процесса старения и разработки теорий о работе со временем и пространством, существовали и другие вещи: чувства, касания, ощущение скользящих сквозь пальцы волос, жар кожи, тепло и холод слов, водящий по неприкрытой душе пальцами.

Он, как и другие мужчины, не отказывал себе в близости и телесных удовольствиях, но с тех пор прошло столько лет, что имена забылись, лица расплылись, а от чувств остались только отголоски, лишь изредка показывающиеся на поверхность, чтобы быть тут же погребенными заживо отсутствием смысла существования.

Тогда, давно он так и не нашел свою вторую половину. А если бы нашел, было бы все так же, как теперь?

Навряд ли.

Так или иначе, тех женщин, с которыми он когда-то был близок, не существовало уже несколько столетий.

Но был ли смысл сожалеть о том, что могло бы сложиться по-другому? Прошло слишком много времени, с тех пор как Дрейк потерял бессмысленные надежды на возвращение былого. Потерял, как оказалось, для того, чтобы однажды с удивлением обнаружить, что эмоции имеют тенденцию не только угасать, но и возрождаться.

Поставив перед собой какую-либо задачу, представитель Комиссии всегда находил кратчайшие пути ее исполнения. Точность, скорость, аккуратность — наиболее действенная формула, неизменно приводящая к успеху любого мероприятия.

Задача этого вечера Дрейку была предельно ясна — не дать ценному сотруднику с высоким потенциалом зарубить собственные способности на корню. Другими словами, ни в коем случае не оставлять Бернарду в одиночестве и не позволить ей ни на минуту погрязнуть в философских размышлениях о собственной силе и ее влиянии на мир. Страх, показавший свое лицо сегодня, в тишине разовьется и выстроит плотный кокон из новых моральных устоев, запрещая действовать, дабы не навредить себе или миру. А от укоренившегося страха сложно избавиться, куда проще не дать ему развиться.

Именно этим Дрейк и занялся.

А занявшись, сильно удивился. Потому что незаметно для себя увлекся и в какой-то момент осознал, что от души наслаждается происходящим.

Пока ужинали в выбранном Дрейком ресторане, Бернарда задала по меньшей мере пару сотен вопросов. Это вообще было ее отличительной чертой: постоянно о чем-нибудь спрашивать. Об Уровнях, их природе, устройстве, переходах, материках, островах, животных, людях; как, зачем, почему? Но начальник не роптал: отвечал терпеливо, подробно, несколькими замаскированными словами наводя на мысли о следующем вопросе, чтобы поток их не прекращался, и не наступала ненужная тишина.

Бернарда повзрослела. Он отметил это краем глаза, наблюдая за движениями, приобретающими все большую отточенность и грацию. Стала более серьезной, собранной и… после сегодняшнего открытия грустной.

Это терзало. Проведя некоторое время в замешательстве от неожиданно возникших чувств, Дрейк был вынужден признать: ее грусть царапала сердце. Странно и непривычно, но факт оставался фактом — он становился чувствительным к мелочам, особенно в том случае, когда они касались ее. Еще через пять минут всплыло отчетливое желание зажечь, вернуть жизнь и улыбку в глаза сидящей напротив женщины. Кто знает, надолго ли они вместе? Как повернется история? Что окажется возможным, а что навсегда ляжет сверху грузом несбывшегося. Но так или иначе пока еще есть в запасе совместные минуты и шанс на счастье, Дрейк хотел видеть Дину сияющей.

И тогда его понесло. Как мальчишку. Опытного, умудренного жизнью, циничного и давно уже немолодого, но все равно мальчишку.

Витрины магазинов слепили яркостью красок и ламп, а глаза Бернарды оставались широко распахнутыми от изумления.

Самый дорогой бутик? Конечно, нам исключительно сюда. Ничего не нужно делать, просто доверься вышколенным ассистентам, они подберут все самое лучшее.

Ее переодевали бесконечно количество раз. Блузы, костюмы, юбки, каблуки, аксессуары… За полчаса Бернарда побывала сотней различных Леди: невозможно утонченной, аристократически изысканной, забавно-игривой, чинно-строгой, растрепанно-дикой, модно-элегантной, оглушающе-дорогой, оставаясь во всяком наряде неизменно красивой…

Дрейк получал непередаваемое удовольствие, сидя на широком кожаном диване, наблюдая за работой профессиональных стилистов. Как можно не любить шопинг с женщиной? Ведь это все равно, что привести с собой любимую (в хорошем смысле слова) игрушку для того, чтобы о ней позаботились, упаковали, нарядили и оставили довольной.

А как трогательно и беспомощно Ди косилась на него «мол, зачем?» и как недоверчиво смотрела на свое отражение в зеркале после. Он не стал спрашивать, что из баснословно дорогой коллекции ей понравилось больше всего, незаметно дал знак управляющему доставить на дом все, после чего аккуратно вывел ошалевшую даму в холл, чтобы представить ее другим прелестям жизни…

Обувь должна подчеркивать красоту и стройность ног… Да, даже с такими каблуками она может быть удобной. А пересохшее горло нужно смачивать шампанским. Видишь, уже принесли? Сладковато-кислое, умеренно пузырящееся — это особый сорт, редкий, исключительно хорошо подходящий для того, чтобы подчеркивать искристые моменты жизни. Зачем нужно разнообразие сумочек? Потому что каждая дизайнерская работа уникальна, а женщина должна иметь выбор, тем более женщина с тонким вкусом…

А украшения? Они подчеркивают и оттеняют, заявляют о том, что вокруг есть тот, кто ценит. Нет, это не цирконий, этот замечательный камень идеальной чистоты и огранки — бриллиант. Что значит нет? Какое странное слово… И к чему его говорить, если все равно не сработает? Улыбка. Теплый взгляд. Просто протяни руку… это все, что от тебя требуется.

Стук сердца, смущение, ее желание его поколотить, блеск глаз, радость близости, водоворот эмоций.

Дрейк был заворожен.

Такого не было в прошлом.

Такого не было никогда в жизни.

Шли втроем. Она впереди, он чуть позади, и снег повсюду.

Крупинки падали на ее волосы и ресницы, вырывался из приоткрытых губ пар, жар от смущения и шампанского тлел на щеках, а глаза блестели, как два ночных озера. Она стыдилась, что позволила себе провести последние два часа свободно и радостно, без угрызений совести, окруженная заботой и роскошью. А теперь хотела сбежать.

Дрейк чувствовал это, а потому окликнул, прежде чем Дина успела придумать отговорку и исчезнуть. Подошел ближе, положил руки на машину, по обе стороны от одетых в бежевое элегантное пальто плечей и улыбнулся. Так близко… Так хорошо. И кругом голова.

Заигрался.

И едва не назвал ее «Ди». Удержался в последний момент.

— Бернарда, это был хороший вечер, спасибо тебе за него.

«Мне спасибо? Это тебе спасибо…» — ответили ее глаза, после чего она — чудесная и наивная — снова смутилась и отвернулась, чтобы ни жестом, ни взглядом не выдать большего. Именно того, что он так желал видеть.

— Я могу попросить себя об одолжении?

— Одолжении? — спросила и засмеялась. — Ты часто просишь об одолжениях, Дрейк?

Он улыбнулся.

— Никогда. Но сегодня я сделаю исключение, потому что хочу, чтобы ты согласилась добровольно. Без хитрых правдоподобно звучащих причин, которыми могу подтолкнуть тебя.

Честно. Непривычно открыто. Но Дрейку был важен ее ответ, не «его», вложенный в чужие уста.

— В чем оно заключается?

Заметив непривычную серьезность, она теперь смотрела внимательно, пытливо.

— Проведи эту ночь у меня, — посмотрев на приоткрывшиеся в удивлении губы, он едва смог оторвать от них взгляд. О, Господи, не сейчас… может быть, когда-нибудь… И тут же почувствовал, что опять налился, сделался тяжелым и разбухшим между ног. Пришлось приложить усилие, чтобы голос звучал спокойно. — Ты знаешь, я не могу тебя коснуться. Но мне было бы приятно, если бы ты просто побыла рядом.

Секундное замешательство и легкий, как перышко, тихий ответ:

— Хорошо.

И уже через минуту серебристый седан, неся в темном салоне двоих, летел по дороге к дому, который за последние несколько столетий еще ни разу не принимал гостей.

Она уснула.

Дрейк как можно тише отложил газету, которую просматривал, и положил руку на подлокотник кресла. Еще пятнадцать минут назад ее взгляд, щекочущий и невесомый, скользил по его телу: вытянутым на пуфе ногам в брюках, животу, пряжке ремня, по расстегнутой (особенно часто) у горла рубашке, плечам, лицу, губам. Каждый раз, когда взгляд Ди доползал до губ, ему хотелось улыбаться. Но тогда бы она не уснула.

И все это время он чувствовал внутри странный клубок эмоций, в первую очередь удивление от того, что решил привести кого-то домой.

Дрейк с усилием заставил себя отвести взгляд от разметавшихся по (его) подушке женских волос и закутавшейся в (его) одеяло фигуру и посмотрел на одиноко горящий возле кресла торшер.

Не хотел оставлять одну? Не хотел, чтобы ненужные эмоции захлестнули ее этим вечером? Что ж, правильно говорят, что нет ничего лучше, чем вышибать клин клином.

И он вышиб.

Осталось только понять чей и куда?

* * *

Картинка была настолько трогательной, что отпечаталась в моей памяти на всю жизнь: Клэр, держащая на руках пушистую рыжую кошку. До того сумасбродно носящаяся по дому, она вдруг притихла на руках у кухарки, успокоилась, расслабилась и замурчала (а ведь мне не давалась). Зеленые глаза довольно щурились и то и дело вопросительно поглядывали на худую женщину, мол, мы ведь теперь вдвоем, я и ты? Все время? Так ведь?

Торчащую во все стороны шерсть нежно приглаживали тонкие пальцы, в глазах Клэр стояли слезы. Посмотрев на меня, она тихо переспросила:

— Она, правда, моя?

— Правда. Просто переезжай сюда, всем будет лучше.

Несколько минут назад я уже подробно объяснила Клэр, по какой причине хотела видеть ее рядом с собой: удобство, выгода обеим, исключение ненужных трат на дополнительное жилье и долгую дорогу, общение для меня.

— Спален у меня много, в какие-то я вообще не захожу, выберешь любую. Кошка твоя в любом случае, если откажешься, заберешь себе, но тогда ведь она будет много времени проводить в одиночестве…

Это был убийственный аргумент, сразу же заставивший Клэр принять решение.

— Одной-то нехорошо!

— Вот и я о чем. А здесь у нее и ты, и компания, и простор.

Миша сидел здесь же, на полу, будто ждал исхода важного и для него разговора. Останется новая соседка или нет?

— Имени у твоей любимицы еще нет, сама выберешь.

— Огонек! — тут же воскликнула Клэр. — Смотри, какая подвижная и яркая, прямо как огонек.

И впервые в жизни улыбнулась широко и радостно, после чего я поняла — битва выиграна. Улыбнувшись в ответ, спросила:

— Тогда пойдем выбирать тебе комнату? А после, когда будет время, перевезем сюда твои вещи.

Когда комната была выбрана, а пьяная и притихшая от счастья Клэр, все еще не веря в удачу, прижимая рыжую любимицу, кружила вальсы по кухне, я стояла у окна своей спальни, рассеяно поглаживая запрыгнувшего на подоконник Мишу.

Проснулась я в шесть.

Дрейка в кресле не было. Не было его и в комнате. Потихоньку собрав свои вещи и отыскав обувь, я исчезла из его дома, не попрощавшись, а теперь переживала, не обидела ли хозяина уходом по-английски.

Неотступно преследовали воспоминания о вчерашнем вечере: о мужчине, одетом с иголочки, в котором было невозможно признать главу Уровней и городов — шикарном, шальном, очаровательном и веселом, кружащем меня по галерее бутиков, скупающем все, что можно скупить. Нежность и непреклонность в его глазах заставляли сдаваться без боя, потакать каждому его желанию (которые, к собственному стыду, совсем не шли в разрез с моими), хотелось беспрерывно смеяться и тонуть в вихре неожиданно теплых эмоций и легкости непонятно отчего наполнившей тело и голову.

Что это — роман? Роман с начальником? Или просто с самым лучшим мужчиной на свете? Все творившееся вчера было так сильно похоже на свидание, что делалось муторно и хорошо одновременно. Голова шла кругом, волны эйфории то и дело накатывали на мой милостиво встречающий их берег.

Видит Бог, я хотела этого. Хотела этого мужчину, этих чувств, этих незабываемых мгновений, проведенных с ним, но в то же время чувствовала себя щепкой, попавшей в сильное течение океана. Казалось, выбор направления теперь не в моей власти. Огромные волны ласкают и щадят, но неумолимо несут куда-то вперед, не позволяя даже переварить и трезво оценить происходящее. А что будет потом, когда все изменится? Изменится в любом случае, потому что меняется все и всегда. Вопрос лишь когда и в какую сторону?

Но, может, такой и должна быть жизнь? С ощущением, что ты живешь, что ты счастлив, пусть даже не успевая анализировать, а не сидишь и думаешь о том, что должно произойти, чтобы ты стал счастлив. В таком случае это не жизнь. Это ожидание жизни.

Мокрый нос ткнулся в застывшую руку — Миша удивился, почему его вдруг перестали гладить? Я снова послушно принялась гладить голову и ушки, спиной ощущая все те коробки и пакеты с баснословно дорогими вещами, которые сейчас стояли на кровати.

— Дрейк, зачем мы будем это покупать? Это же целое состояние!

— Это всего лишь деньги, Бернарда.

Он шел рядом — спокойный, умиротворенный, сильный, а в глазах непривычная нежность, плавящая конечности. Казалось, он умел согревать целый мир вокруг себя.

— А каково это быть богатым?

Дрейк улыбнулся вопросу.

— Это никак не ощущается, поверь мне. Ты ощущаешь эмоции, когда денег мало. Или когда их становится больше. Или еще больше. Но ты не чувствуешь ровным счетом ничего, когда их просто много. Всегда. Это правило посоха.

Стало любопытно. Ведь я никогда не была богатой, скорее наоборот. И только в последнее время начала позволять себе то, о чем раньше не смела даже мечтать.

— А что это за правило?

— Оно звучит так: «Если у тебя есть посох, я дам тебе еще один. Если у тебя его нет, я ничего тебе не дам».

Где-то с минуту услышанное крутилось в голове, не складываясь в логичную картинку.

— Как странно. Ничего не понимаю. Почему, если у тебя нет посоха, то еще один тебе не дадут? Ведь нужно наоборот: если уже есть один, то не давать, а дать тем, у кого нет.

Дрейк часто говорил загадками, смысл которых становился понятен позже. Несколько секунд он смотрел на одетого в элегантный мужской костюм манекен за стеклом витрины (а я на отражение Дрейка), потом перевел смеющийся взгляд на меня.

— Как часто ты замечала, что позволив себе что-то, ты гораздо легче принимаешь и допускаешь это в свою жизнь повторно? Полученное становится привычным и в какой-то степени обычным. Например, однажды почувствовав себя «достойной», ты хочешь почувствовать еще больше подобного чувства, и оно будет тебе дано. Ты уже не захочешь чувствовать себя «ниже», не сойдешь с достигнутой ступеньки. Позволив себе увидеть красоту мира на одну минуту сегодня, ты сможешь уже любоваться ей две минуты завтра. Если в твою жизнь что-то приходит, мысленно или физически, и ты допускаешь это в свою жизнь, оно скоро удвоится. «Если у тебя есть посох… я дам тебе еще один». А если у тебя чего-то нет, например, ты не допускаешь в жизнь ощущение изобилия, обладания чем-либо, не растишь чувство любви и достоинства, не ищешь хорошие моменты в окружающих тебя событиях, то у тебя ничего нет. Подобное притягивает подобное. Поэтому «если у тебя нет посоха, а ничего тебе не дам». Деньги стали обычными для меня настолько давно, что этот посох постоянно притягивает к себе еще. Автоматически. А если бы я стал бояться, что их может не быть, то они бы исчезли. Все, абсолютно все, что занимает человеческий мозг, рано или позже воплощается. Если это страхи или нужды, то ими и будет наполнена реальная жизнь. Если это светлые мысли, то в физический мир притянутся совершенно иные ситуации. Этот закон работает для всех без исключения, Бернарда. Просто Творцы имеют шанс видеть его работу несколько быстрее, а от того, что в жизни обычных людей от появления мысли до ее воплощения проходит какое-то время, они называют это «совпадениями» и часто не проводят взаимосвязь, казалось бы, очевидных вещей, считая, что сами ни на что не влияют. Это ошибка. Мысль влияет на все. Поэтому научиться ее контролировать — есть умение, которым должен овладеть каждый.

Легко завершив лекцию на сложную тему, Дрейк снова посмотрел на очередной манекен, мимо которого мы проходили.

— Умеешь подбирать к сорочкам правильного оттенка галстуки?

— Нет.

— Хочешь, я тебя научу?

Почувствовав, что краснею, ответила «конечно».

То, во что воплотились деньги Дрейка, теперь стояло на постели. Пакеты с изящными бантами и бирками самых известных в Нордейле брэндов. Одежда, обувь, украшения… Много всего.

И я совершенно неожиданно для себя вдруг подумала, что это здорово, быть богатой. Может, когда у меня будет слишком много денег, я тоже перестану их замечать, и эмоции утихнут, но пока радость по этому поводу не спешила кончаться.

Я не бедная! Я могу многое себе позволить.

Но еще больше радовало то, что в жизнь пришла забота. Что я теперь не одна. Что есть человек, рядом с которым я чувствовала себя королевой.

Не успела я вдоволь посмаковать эту мысль, как в руке завибрировал чип. От неожиданности я отдернула от Миши ладонь, тот вопросительно муркнул.

Все, Михайло, пора на работу. Занятие через час, нужно собраться.

С хитрой и несколько алчной улыбкой я повернулась к неразобранным пакетам. Самое время начинать удивлять «короля».

Впервые в жизни я выглядела и чувствовала себя на все «сто».

Платье из тонкой шерсти, каблуки, сумочка в тон, изящные кольца-серьги в ушах. Правда, несколько разочаровало то, что членам Комиссии, снующим туда-сюда по «реактору», было на меня наплевать. Ну, и ладно. Не для них старалась. Главное, выяснить, не обиделся ли Дрейк на мой скоропостижный уход с утра. Не должен был… Он же не глупый, все понимает.

Плотный ворс настила глушил цоканье высоких каблуков.

До кабинета оставалось метров десять, когда навстречу, вывернув из какой-то двери, шагнул Баал. От неожиданности я едва не запнулась. Его глаза прищурились.

Сделав несколько шагов по направлению ко мне, его широкая фигура загородила проход. Я гордо вскинула голову и зачем-то моментально представила вокруг своей головы невидимый щит. Что за способности у этого дьявола? Что значит менталист? Лучше не рисковать…

Черные волосы густыми волнами спадали на необъятные плечи.

— Какая встреча! — насмешливо процедил он. В тот же момент я почувствовала неприятное давление в области лба. Старается что-то прочитать, увидеть в моей голове? Черта с два! По спине пошел страх — чужой, пришедший со стороны, явно не мой собственный. Стало неприятно.

— Практикуй свои штучки на себе. Убери свои щупальца, — холодно отрезала я.

Он осклабился. Давление утихло, чужой страх тоже исчез. Казалось, моя чувствительность к его уловкам разозлила Регносцироса.

— Смотрю, ты уже ходишь с начальником по магазинам? Хорошо устроилась?

Я поджала губы. Значит, он был где-то там, видел нас вместе. Неприятно, но не смертельно.

— Завидуешь, что сам не был удостоен подобной чести?

Желваки на его челюсти напряглись.

— За дерзкие фразы приходится платить. Не сейчас, так позже.

— Вот именно. Не забывай об этом сам.

На секунду на его лице возникло удивленное выражение, тут же сменившееся яростью.

Не дожидаясь ответных едкостей, конца и края которым, как я полагала, не будет, просто обошла его и с гордо поднятой головой направилась дальше.

Чего тявкать в подворотне, как две собачки? Вот придет время, тогда и разберемся.

Храбрилась я, конечно, под вымышленным щитом, надеясь, что злой взгляд, жгущий спину, не сумеет разглядеть свернувшийся змеей в районе желудка страх.

Утренний свет заливал белесые стены кабинета. Небольшая, квадратная комната: несколько столов и доска на стене.

Дрейк стоял у окна, спиной ко входу, говорил с кем-то по телефону. На звук открывшейся двери повернулся, приветственно кивнул и на мгновенье застыл, окинув меня с ног до головы долгим, изучающим взглядом. Разговора, впрочем, не прервал.

— Да, делайте согласно первоначально принятому плану. Никаких личных изменений без моего участия.

Глаза начальника медленно оценили все, во что я так тщательно упаковалась с утра, после чего в них промелькнуло одобрение. Затем, сосредоточившись на разговоре, он снова отвернулся к окну, а я улыбнулась.

Ему понравился наряд, и он не обижается на бессловесный утренний уход, а это самое главное. На душе потеплело. Стычка в коридоре с Баалом была почти забыта, настроение улучшилось. Слушая разговор на непонятную мне тему, я расположилась за столом, поставила сумочку рядом на стул, неторопливо осмотрела класс, в конце концов остановившись глазами на знакомой, обтянутой серебристой формой спине.

Как же все привычно и знакомо. Уроки, голос, повадки, тишина в классе, новая информация. И когда я успела соскучиться по занятиям? И по тому, кто их ведет…

Плечи Дрейка шелохнулись — начальник переступил с ноги на ногу.

Почему же именно с этим человеком мне так спокойно и комфортно?

За недолгую жизнь в Нордейле стало ясно, что слово Комиссия наводило на других священный ужас. Панику, вплоть до онемения и шока. О людях, работающих в этом здании, не хотели даже упоминать, не говоря уже о том, чтобы однажды увидеть рядом. Не полиция, не армия, не шпионы — они были для местного населения чем-то другим, неуловимым и более зловещим, словно призраки с карающим мечом в руках, возникающие из небытия и туда же уходящие. Никто не знал, по каким критериям люди в серебристой форме отбирали ситуации, в которые следует вмешиваться. Ни статистика, ни сбор данных отдельными индивидами, насколько я поняла, так и не смогли дать вразумительного ответа на этот вопрос. Что-то наподобие нашего ФСБ? Навряд ли… Организация под названием «Комиссия», по-видимому, была более могущественной и менее логичной.

Оглядывая стены кабинета, я думала о том, как много оставалось для меня за кадром. Находясь в самой гуще муравейника, я владела лишь крохами информации и чувствовала себя слепцом, взявшимся за хвост слона и по нему пытающимся определить подвид животного и философию целого мира. Нет, рановато. Не выйдет.

Когда Дрейк завершил разговор и обернулся ко мне, я как раз думала о том, что если бы служащие ФСБ в моем мире имели привычку возникать из воздуха в самый неожиданный момент и не в самом подходящем месте, то мы бы тоже не испытывали по отношению к ним приятных чувств. Поэтому отчасти негативная реакция местного населения была понятна. Но откровенный страх? С чего?

— Глубоко в мыслях, — наблюдая за мной, констатировал Дрейк и убрал телефон в карман. — О чем размышляешь?

— О Комиссии.

— Интересная тема, всегда есть над чем подумать.

— Почему вас боятся, Дрейк? Судя по обрывкам разговоров, Комиссия не самый справедливый орган.

— Люди всегда бояться того, о чем не знают. Недостаток информации порождает страх, так устроен человек. И именно об этом и будет сегодняшняя лекция.

«А теперь будут слайды, — совершенно некстати вспомнилась фраза из старого анекдота».

И еще почему-то показалось, что Дрейк не настроен говорить о справедливости или ее отсутствии со стороны Комиссии, уж слишком быстро свернулась затронутая вскользь тема. Но этому тут же последовало объяснение:

— Бернарда, сегодня последнее теоретическое занятие. Тема не простая, поэтому отвлекаться на другое пока времени нет.

— Да, конечно.

Последнее теоретическое занятие? Неужели все? А что потом? Практика, сразу же работа? На душе стало тревожно. Как будто стены любимого пряничного домика, долгое время служившего укрытием от бед и непогоды, рассохлись и окутались сетью трещин.

— Что значит последнее теоретическое занятие?

Дрейк зачем-то протер и без того чистую доску и повернулся ко мне.

— Это значит, что все то, что тебе было объяснено во время теоретических занятий, ты будешь помнить и постоянно практиковать, в то время как мы перейдем к большим объемам материала для наработки навыков. Так же ты начнешь непосредственно участвовать в заданиях со своей командой, лучше со всеми познакомишься, поймешь, что именно они будут требовать от тебя.

— Ясно.

Тон объяснений вновь стал сухим, что означало, что занятие началось. В такие моменты Дрейк редко выказывал какие-либо чувства кроме деловитости. Очень хотелось по-детски пожаловаться ему, что мне совсем не хочется «получше узнавать» Баала, но почему-то казалось, что вероятность того ответа, который бы меня устроил, стремилась к нулю. Поэтому я промолчала. Учитель на то и учитель, чтобы видеть и знать больше ученика и всегда иметь одному ему ведомое мнение по всем вопросам.

Заскрипел по доске мел. Стукнул, поставив в конце слова «Осознание» точку. Положив его на небольшой выступ, Дрейк отряхнул пальцы, повернулся и спросил:

— Бернарда, как часто ты себя осознаешь?

— Что? — поперхнувшись от глупости собственного вопроса, которые так не любил Дрейк, тут же поправилась. — Что значит «осознаешь»? Постоянно. Ведь я все время знаю, что я Бернарда Кочеткова, двадцать шесть лет, рост, внешний вид…

Судя по сделавшимся скептичным взгляду Начальника, я быстро поняла, что ответ неверный и затихла.

— А что значит «осознавать»? — спросила тихо.

Он прищурил серо-голубые глаза, сделавшись похожим на коршуна.

— «Осознавать», значит «быть, существовать». Существовать «сейчас». Человек, находящийся вне момента «сейчас», себя не осознает.

— Как это не осознает?

Это что-то новое. Но ведь так всегда: все кажется все простым и ясным ровно до того момента, пока Дрейк не объяснит, что на самом деле оно не является «простым и ясным», и не перевернет привычные знания с ног на голову. Судя по хитрому виду, именно этим начальник и собирался заняться.

— Та сущность, что находится в тебе, не оживает до тех пор, пока ты не «осознаешь» себя. А чтобы осознание произошло, тебе надо понять несколько вещей. Что ты? Кто ты? Где ты находишься в настоящий момент времени. То есть начать пребывать в нем. Понимаешь?

— Пока нет. Ведь я все время пребываю в настоящем моменте.

— Физически да. Мысленно нет. Бернарда, как часто ты ощущаешь именно текущий момент, а не плаваешь в воспоминаниях или планах на будущее?

Я задумалась. И поняла, что если дать честный ответ, то он выльется словом «редко». Дрейк увидел это по моим глазам и кивнул.

— Любой человек обладает самым важным и могущественным органом для творения — мозгом. Но мало кто знает, что мозг — очень сложная машина, инструмент, компьютер, который требует постоянной настройки на нужные частоты. И если настройки в виде волеизъявления хозяина не происходит, то в нем начинается беспорядочный фон и шум. В чем он проявляется? В уходе мыслей от настоящего, то есть текущего момента. Почему так происходит? Потому что разум в автоматическом режиме, накапливая информацию, сравнивая, вычисляя, анализируя, преследует одну единственную задачу: защитить владельца от всего, чего можно защититься. Например, потрясений, опасных ситуаций, обид, разочарований, страха…. Но пытаясь защититься от того, что еще не произошло, он зачастую сам порождает пустые страхи. Знакомая ситуация?

Я кивнула. А как же? И есть ли тот, кому она не знакомая?

— Итак, — продолжил Дрейк, — человеческий мозг постоянно проектирует потенциально возможные для воплощения в жизни ситуации, тем самым пытаясь найти выход из того, что еще не произошло. Это первый фантом и иллюзия. Здесь необходимо осознать, что почти все предположения, который строит разум исходя из страха, ошибочны. А посему полностью исключить их построение. Для того, чтобы найти выход из любой ситуации, нужны факты, знания и логика, которая сможет их сопоставить. Но не эмоции. И уж тем более не страхи, которые порождают что?

— Ошибки или полное бездействие, — завершила фразу умная я.

Начальник удовлетворенно кивнул.

— Верно. Как ты думаешь, когда мозг постоянно думает о том, что может произойти, он находится в моменте «сейчас»?

— Нет.

— Правильно. Не находится. И тем самым себя не осознает. Как не осознает и то, где находится и что именно происходит в текущем моменте. Далее. Еще одна особенность мозга, мешающая осознанию — это построение фантомного двойника, то есть проекция тебя в будущем. Приведу конкретный пример человеческого мышления в упрощенной форме: «Однажды, когда я сделаю свою работу хорошо, то получу новую должность. А это значит, будет больше денег, новый дом, новая машина, поездки, вещи… Только вот если бы я сделал это еще в прошлом году, если бы больше старался, то давно бы уже жил в новом доме и покупал новые вещи. И почему я такой непутевый? Почему не старался раньше?» Тоже знакомый тип мышления?

Я кивнула с грустью и нехотя. Хотя Дрейк не обратил на это ровным счетом никакого внимания.

— Что мы видим в этом примере? Во-первых, мозг создал фантома, то есть якобы проекцию тебя в будущем, каким ты мог бы быть или стать. Во-вторых, из-за того, что данный индивид все же этим «кем-то» не стал, происходит самобичевание в виде фраз: «если бы я делал больше… я никчемный… мне не везет… надо стараться лучше…»

Все эти фразы Начальник написал на доске, и, глядя на них, я с ужасом узнала в них себя. Боже мой… Да каждый день подобные мысли присутствовали в любой голове. И так часто, что давно стали привычными…

— …этот созданный фантом постоянно отвлекает на себя внимание сравнениями: «ты» никчемный сейчас и «ты», каким мог бы стать в будущем. Мозг так устроен, что не хочет находиться в настоящем моменте и постоянно пытается от него уйти, сводя важность настоящего к нулю. Для того индивида, который думает, что он все еще не тот успешный и счастливый, каким мог бы стать в будущем, момент «сейчас» самый неприглядный во всей жизни, и находиться в нем не хочется. А это — огромная ошибка, порожденная иллюзией, а не реальной ситуацией, не позволяющая себя осознать.

Я слушала Дрейка не перебивая, и его слова отчего-то проникали прямо под кожу. Ярко, колко, ощутимо. А сердце стыдливо пряталось, будто не желая признавать, что все сказанное — правда. Хотя мы оба знали, что так оно и есть. Я смущенно поморщила нос… Вот умеет же начальник вывести на поверхность то, чего не хочется в себе видеть. Ладно, будем учиться дальше…

На доске появились еще два слова «Будущее» и «Прошлое».

— Как мы уже увидели, разум имеет тенденцию часто перемещаться в будущее, либо проектируя возможные ситуации, основанные на страхе, либо сравнивая себя с собой же, где настоящий человек неизменно проигрывает своему фантому в будущем. Вывод: о настоящем момент речь снова не идет.

Рука с мелом переместилась к слову «прошлое» и обвела его кружком.

— А если человек уходит от мыслей о будущем, он неизменно проваливается в свое прошлое. Чаще всего в размышления о том, что он когда-то мог сделать не так, но не сделал, или же думая о недавно произошедшем событием, пытаясь понять, к чему оно приведет в дальнейшем. Так?

— Так.

— Значит, мы опять же теряем настоящее, — Дрейк положил мел, подошел к моему столу и положил на него ладони. — Но сила, Бернарда, вся сила, она всегда находится в «сейчас». Не в прошлом и не в будущем. А для того, чтобы этот момент увидеть, нужно полностью выкинуть мысли о проблемах, обернуться по сторонам, увидеть, почувствовать, услышать все, что происходит в настоящем моменте. А для того, чтобы услышать, в голове должна быть тишина. Понимаешь? Сделай это.

— Что сделай?

— Попрактикуйся в осознании себя.

— Прямо здесь?

— Да.

Это было странно и несколько неожиданно, но я постаралась. Прокрутила в голове все то, что сказал Дрейк (избавиться от мыслей, увидеть и услышать без примеси эмоций все, что происходит вокруг), и принялась оглядывать кабинет.

Начальник, чтобы не отвлекать своим близким присутствием, отошел к окну и повернулся ко мне спиной. Наступила тишина.

Я слышала свое дыхание, видела рукав бежевого шерстяного платья, пальцы, прожилки на коже ладоней, тень от руки на деревянной поверхности стола. В коридоре кто-то прошел, перебросился несколькими фразами (я не позволила себе вовлечься в разговор), снова все стихло. За окном проехала машина. Стараясь ни о чем не думать, я ползла взглядом по стенам, доске, надписям на ней…

Я здесь и сейчас. Я не где-то там… Не в будущем, не в прошлом. Я здесь… Сижу на этом стуле, в кабинете «реактора», в Нордейле, в чужом мире. У окна стоит тот, кто учит и наставляет меня, в коридорах ходят люди в серебристой форме, в нескольких километрах отсюда находится мой дом.

Ничего не беспокоит, мыслей нет. Есть просто жизнь, сжавшаяся до одного единственного момента — сейчас. И я в ней, как маленькая точка на огромной карте: важная для одних событий и не важная для других. Я это я. Я просто есть.

В какой-то момент в моей голове наступила полная тишина. И расслабленность. Через меня будто потекли долгие тягучие секунды настоящей жизни. Как хорошо… Никуда не нужно спешить, ничего не нужно бояться. Потому что в этой одной единственной секунде, где я есть, проблем нет. Они, может быть, наступят позже. Через час, день или неделю. Но думать об этом — снова уходить в будущее, а ведь оно еще не настало. И, как говорит Дрейк, возможно никогда не настанет в том виде, в котором покажет его мой собственный разум.

Тишина в голове незаметно переплелась с миром. Со всем миром. И мы будто стали едины в своем покое и гармонии, в своей неспешности и мудрости, в своей неподвижности без суеты.

Как здорово. Оказывается, как здорово, быть просто здесь и сейчас….

Я медленно выдохнула и покачала головой. Почему все простое имеет тенденцию ускользать и не возвращаться до того момента, пока кто-то подобный Дрейку вновь не объяснит и не разжует прописные истины?

Начальник, опершись на подоконник, смотрел на меня с улыбкой. А я просто рассматривала, как льется оконный свет на его лицо. Точеный профиль, темные брови, нос с едва заметной горбинкой, чувственные губы, несколько морщин, скрадывающие и маскирующие настоящий возраст. Да и был ли возраст у такого, как он?

— Нравится результат? — спросил Дрейк.

Я кивнула.

— Это и есть момент «сейчас», Бернарда. И только когда ты позволяешь себе его почувствовать, ты по-настоящему осознаешь, кто ты есть. Без мыслей, без фантомов. Свою настоящую суть.

Здорово. Я тряхнула головой, решив для себя, что буду практиковать это состояние как можно чаще. Хотя бы потому, что в настоящем моменте действительно не было никаких проблем.

— Дрейк, а если все-таки что-то гложет? Ну, есть какая-то сложная ситуация, которая постоянно занимает мозг, как ее откинуть?

— А ты спроси себя, вот сейчас, именно сейчас, в эти десять секунд моей жизни, есть ли у меня какие-то проблемы? И ты поймешь, что их нет. Почти никогда нет. Сложность любой проблемы — это всего лишь определенное количество страха перед будущим. А как я уже говорил, то будущее, которое рисует в твоем воображении мозг — это несуществующий фантом, способный якобы уберечь тебя от какой-то душевной или физической боли. Прибывая в «сейчас», ты избавляешься от страхов, ты не позволяешь фантомам существовать, ты рационально и спокойно ориентируешься по ситуации. Это как скинуть занавес, как избавится от шторы, по внутренней стороне которой ползают твои страхи, и взглянуть на мир. На настоящий мир, на то, что он есть на самом деле.

Закончив фразу, начальник подошел к доске и начал стирать меловые надписи.

— Знаешь, сколько людей «не живут» никогда? Очень много. Люди, думая, что живут, не видят настоящего мира, всего того, что происходит вокруг них. Они видят лишь свои фантомы, несбывшиеся возможности, боятся потенциальных вероятностей будущего, тонут в ошибках прошлого. В то время как жить — это находиться «здесь», а не где-то еще, пусть даже в пучинах собственного разума. Поначалу такая практика не дается легко, мозг по привычке тащит тебя из текущего момента куда-то еще, но ты научишься. Постепенно. И как только сделаешь это, почувствуешь себя совершенно по-другому. Жизнь никогда не будет течь завтра. И даже через минуту. Она всегда есть только сейчас. Запомни это.

Закончив стирать с доски, Дрейк повернулся и напомнил:

— Дальше будет много практики, Бернарда. Новый этап. Сегодня постарайся как можно лучше осознать сказанное мной, а с завтрашнего дня приступаем к работе с материей.

— Хорошо.

— И не забудь, что на занятия, связанные с физическими нагрузками, стоит надевать спортивную форму.

— Конечно.

— Все, тогда до завтра. Мне пора возвращаться к делам.

Какое-то время он постоял напротив. Взгляд глубокий, завораживающий. Недосягаемый человек-загадка, хранящий неведомые простым смертным знания. Утомленный Создатель с проскальзывающей в глазах искрой интереса, задумчивый и вечный. Потом мягко улыбнулся и покинул кабинет.