Из детского дома осталось множество воспоминаний – сплошь негативных. Проверка матраса перед сном – не набит ли стеклами? Угрюмые лица воспитателей, зарешеченные окна, тусклый свет, невкусная каша, никому, казалось, ненужные и сплошь нудные занятия по русскому и литературе.

Наверное, был бы брат, было бы легче. Но его не было. Как отца, как матери, как и других родственников.

Одна.

С этим чувством она, похоже, родилась – знать бы еще от кого? – с ним и умрет. Может, она родилась кривой, косой, неуклюжей, неумелой? Не вовремя, не там, не у тех, не тогда, когда было нужно?

Яна часто задавалась этим вопросом раньше. Лет в двенадцать перестала; одна и одна – принялась учиться. В первую очередь тому, что «одна» – это вовсе не так плохо, вот только нужно многое уметь: защищаться, давать отпор, оставаться наблюдательной, собранной, быстро соображать – да-да, иначе не выжить, – стоять за себя и свою точку зрения.

И она стояла.

В пять подобное отстаивание закончилось разбитым носом Корноуховой Катьки и отнятой из ее руки драгоценной конфетой, предварительно отобранной той у «подруги». В семь синяком под глазом у Колумба – этим именем почему-то прозвал Ларкина Христофора учитель истории, – в одиннадцать разбитым виском – в Евнуха она кинула камнем.

И поделом. Нечего было пытаться заглянуть ей под юбку, чтобы выиграть очередной долбанный спор.

Яна не терпела мужчин – пацанов, мужиков, мужланов. Все они, как один, приближались к ней с одной и той же целью: «А давай?…» «Не давай!» – отвечала она зло, после чего моментально била в челюсть. И, чтобы женский удар становился все крепче, сразу же, как вырвалась на свободу, записалась в спортивную секцию по боксу. Затем по кикбоксингу, дзю-до, тайскому боксу, ходила на Крав Магу…

Далее обучилась стрельбе (много денег на тир, а что делать? – безопасность дороже), купила с рук девятимиллиметровый Глок и патроны к нему (если менты засекут, ей крышка), но всегда, несмотря на риск, носила его с собой – иногда за поясом в специальной кобуре, иногда в сумочке.

Пусть. Если пристанут по-настоящему, как пристали однажды, когда ей было четырнадцать, им не поздоровится – на этот раз она поубивает всех.

Нет, детский дом не учил радости, улыбкам, восторженным мечтам, легкой жизни, не катал в масле, не баловал подарками, но он учил другому – осторожности.

И именно она подчас требовалась куда больше, чем все остальное вышеперечисленное и вместе взятое.

Интуиция верещала.

Интуиция орала морской сиреной и звенела так надрывно, что Каська то и дело покрывалась испариной – за ней следили. Кто, откуда, как – непонятно, но следили точно. С самого утра она чувствовала на себе чужой пристальный взгляд – холодный, липкий и неотступный, – и нигде не могла от него укрыться. Выглядывала из-за прилавка, то и дело сканировала зал пиццерии на наличие подозрительных личностей, оборачивалась, когда шла в туалет.

Никого.

Нет, народу в торговом центре пруд пруди, но нет того самого – следока.

Где она оступилась, на чем попалась? Выяснили про пистолет? Дал показания бритый наголо мужик, которому она неделю назад врезала по колену – решила, что он собирается напасть на нее в подъезде? Засекли на наркоте? Но она давно не покупала Михе марихуану. И денег на нее не давала давно – Миха обиделся. Да и черт с ним – будет у нее еще сотня таких «Мих».

Чужой взгляд нервировал.

Мерещится? Ей давно уже не мерещится то, чего нет, – интуиция. Она еще в детстве развилась так, что Каську едва не прозвали невротичкой – та бесконечно ерзала, всматривалась во всех, оборачивалась, не доверяла – ее практически невозможно было застать врасплох, а потому гадко подшутить.

Подшутить… Она им подшутит. И этому тоже – который следит.

Двухчасовой поход в туалет Яна пропустила.

Шеф расщедрился, и зарплату выдали на день раньше.

Федька – продавец – сразу же сообщил всем, что отправляется вечером тусить в «Охотничью дыру», звал с собой Ирку, Ленку – всех звал, но никто с ним – метисом, наполовину азиатом, а так же самоуверенным нахалом, – не пошел.

– Да и идите вы все… – раздраженно бросил отверженный и принялся с двойным усердием обслуживать посетителей. Каську он с собой не позвал – не осмелился после того, как однажды попытался поцеловать ее в кладовой, получил по ребрам и долго шипел, что развелись вокруг «одни стервы и мегеры».

Яна тоже ждала получку. Ждала сильно, как манну небесную, – хотела забежать в книжный, докупить учебников, чтобы после работы под бубнеж старенького телевизора и ругань подвыпивших соседей вновь погрузиться в чтение – мечтала об университете. Мечтала давно и страстно, как и обо всем, что касалось лучшей жизни, которая когда-нибудь обязательно настанет. И у нее появятся новые умные друзья, степень, приятно пахнущие корочки, свои собственные достижения, возможность ступить выше – выше, чем для нее изначально отмерил Бог. Чтобы наконец из «никого» стать «кем-то», из тли превратиться в бабочку – доказать обществу, что она – серая и бедная, выросшая в детдоме и оставленная всеми, – чего-то да стоит. И докажет однажды.

Но не сегодня.

Не тогда, когда за ней кто-то так пристально следит.

Незнание и непонимание происходящего раздражало – планы наперекосяк, все через задницу. Вместо книжного придется сегодня позвонить Машке, позвать ту на выпивку в клуб. Нет, Машку, пусть они и росли в одном детдоме, а после вместе учились в техникуме, видеть не хотелось, как не хотелось и пить, вот только домой – одной, по темноте – хотелось еще меньше. А у Машки друг Колька – у того машина, смогут забрать с работы. И тогда, может, удастся оторваться от «наблюдателя»?

Черт бы его подрал – взялся же откуда-то на ее голову. Почему именно теперь, когда настала стабильная и почти хорошая полоса? Почему теперь, когда планы начали потихоньку осуществляться, мечты сбываться, и Яна занесла ногу над первой ступенью невидимой лестницы, ведущей наверх? Не так же сильно, в конце концов, она пнула того мужика в подъезде. Кто бы знал, что он окажется пансионером, да к тому же ментом в отставке… Хоть бы пронесло.

– Маш, ты выпить сегодня хочешь?

Трубка сотового жгла пальцы, слова лезли из горла, как куски недокрученного из мясорубки фарша.

Манька, Манюнька, она же Минерва отреагировала мгновенно и крайне положительно – воплем восторга.

Яна поморщилась. Еще раз оглядела кафе, прижимая мобильник к уху плечом, положила на пластиковую тарелку сырный салат, поставила ее на прилавок. В зале за столиками почти пусто – двое подростков, уткнувшаяся в планшет тетка, три подружки – после школы, что ли?

Липкий взгляд и не думал исчезать.

– Тогда заезжайте за мной в половине седьмого. Да, поставлю пиво. Два. Ладно, три…, – черт, зарплата тоже сливалась в унитаз. – Жду.

Девушка с пепельными волосами и прической каре отключила телефон и сунула его в карман красного передника.

* * *

– Я тебе дело говорю! Оттуда тачки гонять легко, но нужен наблюдатель. Никакой мокрухи, на тебе вообще ничего не будет – просто смотришь по сторонам и сообщаешь, что видишь. Иногда, может, отвлечь кого…

– Не буду.

– Не дури! Легкой жизни хочешь? Одежду модную? Чтобы не раз в месяц пивко?

Одежду Яна, как и любая другая не обделенная красотой женщина, хотела, но не такой ценой – не за счет криминала.

– Не буду, сказала.

– Дура ты… Думаешь, если ноги не замарать, из грязи вылезешь? Колька, вон, уже обо всем договорился – у ребят своя мастерская, я ж не голословно…

Каська не стала слушать про мастерскую – она потихоньку оглядывала загруженный в вечерний час бар в поисках источника тревоги – кажется, он переместился за ней следом. Или она все-таки бредит? Вымоталась, отупела от одних и тех же действий, отчаялась, видит невесть что? Ну, кому, спрашивается, есть до нее дело? Той нахальной роже у стойки – короткий ежик, накачанные плечи, гадкая ухмылка? Так она быстро «расскажет» ему про свои приоритеты. Мужику-алкоголику в дальнем углу, вот уже минут пять рассматривающему не то ее, не то стену сквозь нее? Нет, он точно не «следок» – она бы знала, засекла бы его еще в пиццерии. Тогда кто же это, кто?

– Ты меня слушаешь?

– Угу.

Пиво отдавало горечью; сигаретный дым под потолком сгустился до плотности эльфийского тумана из фэнтезийных книжек – от него болела голова, хотелось выйти на улицу; она терпела. Черт, сюда-то она приехала, а домой как, если Колька пьяный? На такси? Еще минус три сотни из зарплаты, а три сотни – это одна книжка…

– Ты меня не слушаешь!

Манька напивалась и начинала негодовать.

– Да слушаю я…

Невероятно, почти болезненно сильно хотелось оказаться подальше отсюда. Послать «друзей» к черту, распихать чужие плечи и руки в стороны, проложить себе, как ледоколу, путь наружу и на воздух, на свободу.

Но шпилил к месту булавкой невидимый, сверлящий спину взгляд.

Яне казалось, что она бредит.

* * *

(Blue Stahli – Premeditated)

На слежку за «объектом» он убил почти целый день.

Много. Непозволительно много для того, на чьих плечах в данный момент лежало столько забот об Уровнях, но как быть? Никак.

Не имея ни местной валюты, ни каких-либо знаний о месте, в котором пребывал, Сиблинг поступил просто – переместился в Екатеринбург, мысленно отыскал «цель», прикрепил к ней следящий ментальный «маяк» и принялся перемещаться следом.

Нет, не пешком – на машине. На первой попавшейся и понравившейся ему машине, которую он «позаимствовал» на неохраняемой парковке. Выбрал, что поновее и покрасивее – лезть в развалюху не пожелал – зачем, если вернет? – отключил показавшуюся ему примитивной сигнализацию, поработал с электроникой, чтобы та не отреагировала на отсутствие ключа, завел авто с помощью смодулированного электрического импульса, и теперь обладал колесами. Пусть и временно.

Машина оказалась хорошей, тихой и удобной – класса люкс, – с полным баком бензина, пахнущим кожей салоном, набором полезных функций. И для того, чтобы местные разведывательные структуры не обнаружили пропажу до времени «х», накрыл свой транспорт отводящим сигналы и любопытные взгляды щитом – остался доволен.

Довольство, однако, пропало, как только он понял, сколько в ней предстоит просидеть, пока «цель» не покинет рабочее место. Хмурился, долго крутил в голове варианты, но почти все их откидывал – нет, он не мог так просто подняться в торговый центр, притвориться клиентом, купить пиццу и попробовать коснуться «объекта». А что, если тот упадет в обморок? Начнется ненужный хаос, а Сиблинг не успеет сделать необходимые замеры. Придется ждать, пока Яна выйдет на улицу, удалится подальше от людных мест, и тогда уже действовать.

Не вышло.

Нет, Яна на улицу вышла, вот только секунду спустя оказалась в чужой машине, за которой вновь, не имея понятия об улицах, правилах движения и системе дорожной разметки, пришлось следовать.

И Джон проследовал.

До бара.

Теперь он сидел внутри затемненного салона, сверлил взглядом мысленный маяк и анализировал поступающие с него данные: с ней внутри двое – обоих она знает, но, судя по эмоциональному фону, не любит. Привязанность – 2 %, долг – 14 %, вина – 8 % – их связывают некие вынуждающие обстоятельства. Уровень алкоголя за тридцать минут, проведенные в стенах места с названием «Пивной погребок», поднялся на 0,37 лиа – она почти ничего не пьет. Почему? Ей не за руль. Не любит? Хорошо, если так. Уровень никотина возрос – курит…

Сиблинг поморщился.

Если она окажется той самой, он отучит ее от дурных привычек. Другое дело, что шансов на это немного, а потому и беспокоиться не стоит. Внутрь бара, хоть он и в защитной одежде, идти нельзя – еще заденет кого-нибудь ненароком.

Ждать, ждать, ждать…

Прошло сорок пять минут.

Час.

У выхода в «Погребок» показывались люди, курили, возвращались назад – добавлялись новые. Злачное место гудело, жило привычной ночной жизнью и смердело кислым пивом за километр.

Интересно, как часто она здесь бывает?

Нет, ему не нужна лишняя информация – не до того, как появятся результаты тестов (оговорка: положительные результаты тестов), – а пока это так – любопытство. Почти человеческое – ненужное, не приносящее ни пользы, ни удовлетворения.

Она выйдет, не сможет сидеть там вечно – выйдет. А он терпеливый – он дождется.

Когда часы на приборной панели показали 20:39, события вдруг резко ускорили ход, закружили и приняли совершенно нежданный оборот.

Все началось с того, что она – девушка, которую Джон ждал, – показалась на улице. Не вышла, как это случалось с другими посетителями бара, а почти выбежала из дверей на улицу, одновременно стряхивая со своего плеча чью-то руку.

Мужскую. Движения неточные. Уровень опьянения: 52,3 лиа на литр крови…

Сиблинг моментально распахнул дверцу и вынырнул из салона на свежий воздух.

– Убери лапы, я сказала!

Яна кричала.

Злость 84 % – параметр критический. Риск неадекватного поведения за пределами красной границы.

– Чего ты? Я тебе выпить купил!

– А я пила?! Мне оно – твое – надо было?

– Какая мне разница, пила ты или нет. Я купил, принес, чего ты морду воротишь? Поговорить со мной впадлу?

– Мне все с тобой впадлу.

– Да ты, вообще… следи за языком!

Их было двое – желающих разобраться с его «целью».

Его. Целью.

И первое слово было определяющим – Джон двинулся вперед, но не успел сделать и двух шагов, как звякнула пряжка дамской сумочки, дернулась Янина шея, затем рука и… в тонких пальцах возник пистолет.

– Назад, – она была вне себя от ярости. Бледная и в красных пятнах, с поджатыми губами и дикими от ненависти глазами. – Пристрелю обоих.

– Ты что, водный пестик прихватила? – раздался гогот, но не особенно веселый, с примесью растерянности.

Сиблинг, прищурившись, сканировал оружие: пистолет боевой, заряжен… Черт, ситуация накаляется; сделал еще шаг. На другой стороне улицы застыла, было, женщина, но тут же засеменила прочь – одумалась, не захотела потом числиться свидетелем или еще одной случайной жертвой.

– Поливать водичкой нас будешь?

– Назад! – рука стрелка дрожала, но не настолько, чтобы промахнуться.

– Ну, давай, стерва недоделанная, стреляй… Только я тебя потом…

И он – пьяный дебил – на свой страх и риск пошатнулся в сторону девчонки, и почти сразу же грохнул выстрел. Настоящий, резкий, жесткий, ударивший всем по ушам; мужик ошалело замер – мимо его головы от кирпичной стены только что отрекошетило.

– Сучка! Ты мне чуть… Да ты…

– Толян, у нее пистолет. Настоящий! Уходим…

– Игрушка!

– Какая игрушка! Боевой!

– Вот же…

– Уходим! Менты!

Где-то неподалеку протяжно взвыла сирена; нападающие, несмотря на дозу алкоголя в крови, далекую от эстетической, резво бросились наутек. Не теряя ни секунды, двинулся вперед и Сиблинг – дуло тут же сместилось в его сторону.

– Не подходи!

Ей было все равно, в кого стрелять, – он видел.

Боялся? Нет. Он никогда не боялся пуль.

– Садись в машину. Ту, что за тобой.

Пришлось временно деактивировать щит.

– Иди в жопу!

– В машину, я сказал.

Звук сирены приближался; из «Погребка» высунула любопытные носы компашка, но, завидев на улице девку с оружием, застопорилась на пороге, переговариваясь, попятилась назад. Негромко заскулила в коридоре истеричная девчонка.

– Давай! Времени в обрез!

– Уйди с дороги! Отвали!

Он не отвалил, и секунду спустя случилось то же самое, что и минуту назад, – раздался выстрел. Сиблинг отследил траекторию пули еще до того, как та показалась из дула – нет, за мгновенье до этого он оценил изменение напряжения фаланги пальца, заметил расширившиеся от выброса адреналина зрачки, учащение пульса и дыхания, сделал нужные выводы. И потому отклонился – всего на несколько миллиметров, но их хватило для того, чтобы опасность, не коснувшись его всего чуть-чуть, лишь обожгла тонкую кожу уха.

– Дура.

И переместился к ней столь стремительно, что Яна не успела даже пикнуть, – выхватил из чужой руки Глок, с силой сжал его так, что ствол погнулся – точнее сказать, расплавился прямо в его перчатке, – отбросил оружие в сторону, а бабу – чертову бабу, из-за которой приходилось постоянно быть настороже, – резко схватил за локоть.

– Внутрь!

Из-за поворота уже показались фары местной охранной машины – теперь отсчет шел на секунды.

Грубо запихнув упирающуюся девку в машину, Джон обогнул автомобиль, грохнулся на водительское место, зло хлопнул дверцей, порадовался тому, что не заглушил мотор и вдавил педаль газа в пол.

(David Guetta Ft. Sam Martin – Dangerous)

– Что ты сделал с моим пистолетом? Ты… Ты его… погнул!

– Помолчи.

Ее трясло. Трясло, начиная с того момента, как она поняла – те двое не отстанут. Выволокут ее на улицу, посадят в развалюху, увезут и сделают с ней что-нибудь плохое. И все из-за чертовой кружки пива и одного грубого слова – но что делать, если ей не хотелось общения? Совсем-совсем не хотелось! И почему мужики такие тупые? А теперь она в другой машине – лучше, – вот только ситуация не лучше: за спиной сирена, водитель странный, не просто странный – сумасшедший. Он погнул ее пистолет, а до этого уклонился от выстрела. Ведь уклонился – она видела! Странным замедлившимся зрением видела, как тот чуть отшатнулся в сторону, и пуля просвистела мимо…

Тебе показалось. Янка, тебе показалось – этого не могло быть…

Но она чуть не убила его.

А еще раньше чуть не пристрелила тех двоих.

Что за гребаный вечер, что за невезуха? Едва не совершила преступление, потеряла Глок, и теперь его точно подберут менты.

– Ты… Ты его выкинул!

А он, между прочим, стоил ей трех месяцев накоплений и почти полного отсутствия еды и всяческих развлечений. Ни в жизнь заново не скопит.

– А до того стер с него твои отпечатки. Можешь сказать «спасибо».

– Спасибо?! СПАСИБО?! ТЕБЕ?

Он ничего не стирал! Просто выбросил его. А перед этим погнул!

Мерседес – Яна не успела разглядеть, какой именно модели, – летел по улицам черной сверкающей тенью. Мимо неслись закрытые киоски, пустые остановки, одинокие прохожие, запертые двери магазинов. Бешеным сайгаком стучало сердце.

– Выпусти меня.

Кажется, полицейская машина осталась позади – они оторвались. Не хватало еще цацкаться с очередным тупым мужиком – чем быстрее выйдет, тем быстрее вдохнет полной грудью и успокоится. Поймает такси, а там домой…

– Останови.

Авто летело вперед; незнакомец даже не оборачивался на голос.

– Слышишь меня?

Нет ответа. Шорох шин.

– Слышишь?!

– Пока не слышу ничего достойного, чтобы на это реагировать. В этом мире все ведут себя неадекватно, или ты – исключение? Мы знакомы меньше минуты, а я уже устал от тебя.

– Устал он от меня! А я от тебя? Ты выкинул мой пистолет – подставил меня. Ты хоть знаешь, сколько я за него отдала?

– Мне плевать.

Она не заметила, когда и куда именно они успели свернуть на подземную парковку, – окончательно испугалась тогда, когда резко дернула за ручку двери – хотела выпрыгнуть на ходу, пока не поздно, – и обнаружила, что та заперта.

Сглотнула, распахнула глаза и почувствовала, как запершило в горле.

Тишина. Пустой бетонный этаж и квадратные опоры вокруг. Несколько припаркованных машин у дальней стены, закрытые двери лифта, мерцающая над пожарным выходом лампочка. Они находились под землей, под незнакомым ей бизнес-центром.

Как он отпер без пропуска шлагбаум? Работает здесь?

В баре было уютней. Поганей, но уютней – не так страшно. А теперь, сидя в салоне чужой машины, один на один с незнакомцем, Яна паниковала. Неподдельно, до колик в пузе, до тошноты в желудке, а все потому, что как только мотор затих, она впервые за все это время взглянула водителю прямо в глаза.

И просела сквозь металлический остов «мерса» до самого бетонного пола. Потому что это были те самые глаза. Те. Самые. Которые весь день, все это время следили за ней – нет, она не видела их, лишь ощущала, но ошибиться никак не могла: это он – этот мужик – следил за ней.

– Это был ты…

Невысокий, жилистый, крепкий. Наигранно спокойный и почти равнодушный, собранный, как оцелот перед прыжком, опасный. Но морозило ее не от гулкой тишины гаража, не от пребывания один на один с незнакомцем – по крайней мере, не только, – а от взгляда напротив. Взгляда, полностью лишенного эмоций. Такие бывают только у маньяков, у абсолютно сбрендивших людей, у тех, у кого шарики давным-давно заехали за ролики.

Каська, ты встряла…

Нужно не дать ему понять, как сильно она напугана. В конце концов, она умеет драться, может постоять за себя, врезать и сбежать – вот только бравые мысли теперь казались вялым сном – энтузиазм напрочь отмораживал взгляд неподвижных серо-зеленых глаз.

– Зачем… мы здесь?

Вместо ответа водитель долго смотрел на нее – смотрел точь-в-точь, как психопат, который прикидывает, правильную ли жертву выбрал? Тот ли товар приобрел, понравится ли ему издеваться над ней – наносить порезы, любоваться кровью, упиваться стонами, мучить.

– Отпусти…

Ее голос хрипел. Больше всего Яна ненавидела фильмы про маньяков – никогда не смотрела их, даже не начинала – до смерти боялась стать одной из тех девушек…

– Ты пахнешь никотином.

Вздрагивание крыльев носа. Упрек.

– Тебе какая разница?

Он точно собрался ее… «разделывать».

– Отпусти меня. Отпусти, слышишь? А не то я буду орать, я разобью стекло каблуком, я… башку тебе разобью каблуком!

Взгляд напротив сделался холодным, как январская стужа.

– Следи за языком.

– Следи? Ты похитил меня! Привез против воли в этот гараж, держишь взаперти, и я же еще следи…

– Твой рот пока грязный. Держи его на замке.

Пока?

Яна оторопела от этого слова. Пока? А что будет потом – он его вымоет с мылом? Вырежет ей язык?

Нервы моментально сдали, и Каська принялась колотить по всему подряд – по двери, по куртке, по чужому локтю и стеклу:

– Выпусти-выпусти-выпусти-выпусти! – она почему-то совершенно забыла, что нужно бить прицельно и на поражение – ломилась прочь из запертой машины, как дебильная и полностью безмозглая муха, над которой занесли – верную погибель – свернутую в трубку газету.

К ней тут же протянулась рука в перчатке и схватила за горло; кислород перестал поступать в легкие – истошный вопль прервался.

– Я. От тебя. Устал.

Голос ледяной, недовольный, глаза пустые. Янка хрипела и смотрела на плотно сжатые губы – еще секунда, и она описается. От следующей фразы капля мочи просочилась-таки в плавки – сказалась накрывшая с головой паника.

– Я могу отключить тебя и сделать все, что нужно, сам. Но лучше, если ты будешь в сознании, поняла? Тогда все займет недолго и получится правильнее. Кивни, если поняла.

Кивнуть? Она не то, что кивнуть, – вообще шелохнуться не могла. Что…Что он хочет с ней сделать? Для чего она должна быть в сознании? Хорошо, если просто изнасилует, пусть даже два раза… Не страшно, если заставит сосать, – лишь бы отпустил потом, лишь бы уйти, снова увидеть белый свет…

Лучше бы она пошла с теми двумя и дала им в групповухе.

Как-то – непостижимым образом – удалось кивнуть.

Только не кричи, не зли его…

Кричать бы и не вышло – горло саднило. Получив первую после удушья порцию кислорода, Яна закашлялась, согнулась и долго, трудно, с хрипами, пыталась выровнять дыхание.

А мужик, тем временем, продолжал смотреть на нее, как на пустое место.

Так не смотрят даже маньяки. Лучше сосать. Пусть только не убьет…

Перед глазами стояли лохмотья окровавленной одежды, разрез от шеи и до самого пупа, вывернутые наружу внутренности и стеклянный, как у куклы, взгляд – ее собственный стеклянный взгляд. Из транса вывела лишь зашуршавшая куртка – водитель поднял одну руку и принялся стягивать с нее перчатку. Каська наблюдала за этим процессом завороженно – знала, дальше последует кульминация – что-то такое, ради чего ее притащили в этот гараж. Хотелось умереть раньше, чем это случится, хотелось снова начать ломиться сквозь запертое стекло – она сдержалась.

– Что… тебе нужно?

Снятая кожаная перчатка – та самая, которой он смял Глок, – легла на колени.

– Коснись меня.

– Что?

– Я сказал – коснись меня.

Теперь она не сомневалась, что заперта в машине с психом. У них все так и начинается: «Коснись меня, положи голову на мое плечо, назови меня «любимый», а теперь раздевайся… Медленно».

– Не хочу… Не надо… Пожалуйста…

Веки обожгли горячие слезы. А ведь она не плакала с четырнадцати лет…

– Просто коснись меня, – в голосе водителя послышалось раздражение.

– Взять… за палец?

– За любой. За запястье – мне все равно.

Это фильм ужасов. Психологический триллер и драма в одном флаконе, и она – Касинская Яна – в главной роли. В последней в своей жизни роли.

– Ты потом… отпустишь?

Вот так и становятся жалкими, канючащими, попрошайками. Молят сначала о жизни, а после о легкой смерти, ползают на коленях, размазывают сопли по полу и по чужим ботинкам.

– Выполняй. Я не намерен просидеть здесь всю ночь.

Но почему он не коснется ее сам? Запрет у него в мозгах? Чертов фетишист…

Ее дрожащая рука нехотя протянулась в сторону водителя и хлопнула того по запястью – легко, невесомо, вскользь.

– Еще раз.

И вновь ее рука коснулась его светлых волос – мягких, почти сливающихся с кожей.

– Возьмись за него! – прорычали зло, и она взялась. Кожа, как кожа – теплая, нормальная, человеческая – в чем подвох?

А подвох однозначно в чем-то был, потому что теперь незнакомец смотрел на нее иначе – не то растерянно, не то зло, не то изумленно – она даже не могла понять, как именно.

– Что?

– Ты что-нибудь чувствуешь?

– Что… чувствуешь?

Теперь, наверное, все зависело от правильного ответа, да? Если он верный – шаг к выходу, если нет – еще один лоскут кожи прочь…

– Что-нибудь необычное?

– Я… не знаю…

– Чувствуй. Говори.

– Я… не знаю!

– Думай!

Все, она пропала.

– Ничего! Ничего я не чувствую! Я не знаю, что должна чувствовать, не знаю, слышишь? И отпусти меня уже, отпусти. Пожалуйста! Не убивай, не мучай, просто отпусти!

И она расплакалась совсем как в детстве – некрасиво, с ревом, с искривленным ртом и соплями над верхней губой. И не поверила, когда сквозь собственные рыдания вдруг услышала тихий щелчок центрального замка.

– Иди.

– Да?

Плач прервался; ее руки тряслись, а глаза блестели, как у полоумной плюшевой игрушки.

– Иди. Пока я не передумал.

И она вывалилась из Мерседеса прямо на бетонный пол. Что-то потерялось, выкатилось из сумочки, но Яне было наплевать – не чувствуя ни ступней, ни коленей, ни собственного тела – то будто стало невесомым и набитым гагачьим пухом, – она неслась туда, где виднелся шлагбаум, тоннель, а за ним лоскут ночного неба.

Свобода!

Кажется, она порвала штаны, которые купила всего неделю назад. Плевать.

Свобода!

И сломала каблук.

К черту…

А так же два ногтя.

Два ногтя? Да какая разница – она осталась жива. Жива-жива-жива! Обезумевшая от страха, ополоумевшая от нервного напряжения, но целая. Ц-Е-Л-А-Я!

Шум улицы – гул проехавшего мимо такси, лай собаки, ворчание бомжа у мусорного бака – все это показалось ей райской музыкой.