– А Джона-то нет! С самого утра – не пришел он!
– Но-но, ты не сильно радуйся – Дрейка тоже нет, – жуя йогурт, ответила я в трубку довольному снайперу, – наверное, вызвал его к себе, чтобы что-то совместно монтировать на далеких Уровнях. Смотри, придет еще.
– Ничего не знаю! У меня сегодня один план на весь день – Ани. Сходим с ней по магазинам, доедем до ближайшего леса, постреляем, выгуляем Барта, воздухом подышим.
– Отличные планы. А если Джон вернется?
– Он начало занятия уже пропустил, за остальное я не в ответе.
Вот чудик с косичкой. Хотя, его тоже можно понять – такой редкий в последнее время выходной – конечно, хочется провести его с любимым человеком.
Я вздохнула и поставила на стол пустой пластиковый стаканчик – я бы тоже провела его с любимым человеком, если бы этот человек с утра не уведомил о том, что наше занятие переносится на завтра, не оставил ценных указаний в виде «читать, читать и еще раз читать», а после не исчез из окна утреннего чата.
Печалька.
Но Эльконто был бодр и весел – хоть кому-то повезло.
– А ты что делать будешь?
– Грызть гранит науки.
– Зачем… грызть? В нем тоже кальций?
– Это выражение такое – означает «учиться».
– Ди, куда тебе еще учиться? Станешь умнее Дрейка, он закомплексует…
– Ну, на это мне понадобится не один мульон лет.
В динамике сотового Эльконто давился от смеха. Катались по комнате и растворялись в ворохе сверкающих искр Смешарики – с утра подсмотрели сей трюк по телевизору в обзоре новых видеоигр и теперь ответственно тренировались в его исполнении. Разогнавшись по ковру в воздухе исчезал то один пушистик, то другой, то несколько разом – красиво. Совершенно, на мой взгляд, бесполезно, но красиво. И, по-моему, наши питомцы уже всерьез подумывали о том, чтобы начать клянчить для себя игровую приставку – мы с Клэр силились оттянуть этот момент как можно дальше во времени – не хватало еще, чтобы дом окончательно превратился в детский сад с орущими вокруг джойстиков Фуриями. Купишь такую игрушку, и начнут кататься по этажам не меховые яйца, а «Супер-марио», Кинг-Конги, машинки, танчики и покемоны. И тогда наступит полный хаос и дурдом.
А пока тишина и относительно спокойно – Клэр в магазине, Михайло спит в кресле, Ганька, закинув лапу на подлокотник, рядом с ним. Шуршали за окном нежащиеся в солнечном свете деревья – их макушки уже начали золотиться; нападали на ковер рядом с камином и осенние листья с картины – романтично, знакомо, уютно.
– Ладно, пойду я почитаю. Беги уже. Хорошего вам дня с Ани!
Мы с Дэйном распрощались.
«В основе всего лежит мысль. За мыслью следует соразмерный поступок. За правильной мыслью следует хороший поступок. Больной человек тот, кто неправильно думал, неправильно жил. Если он научится мыслить правильно, то выздоровеет…»
«Душевный Свет» закончился и плавно перетек в книгу номер два «Оставаться или идти?».
Полнилась информацией моя таблица в блокноте, то и дело добавлялись приписки рядом с частями тела нарисованного человека:
• Нижняя часть тела – энергия, связанная с прошлым. Чем ниже, тем отдаленнее прошлое, чем ближе к земле, тем материальнее проблема
• Верхняя часть тела – энергия, связанная с будущим.
• Передняя часть тела – энергия чувств.
• Задняя часть тела – энергия воли и жизненных принципов.
Этой таблице, судя по всему, предстояло стать бесконечной, и для того, чтобы отобразить все разнообразие информации, мне пришлось бы рисовать человечков на каждой странице.
• Верхняя чакра (7) – энергия веры и духовности. Все болезни связаны с умом и рассудительностью.
• Чакра 6 (между глаз) – восприятие гармоничности мира и его равновесия.
• Чакра 5 (горловая) – болезни, связанные с общением, передачей информации через рот.
• Чакра 4 (сердце) – Любовь. Если перекрывается ток энергии, возникают болезни груди, в том числе легких и сердца. Любовь перекрывает Вина.
• Чакра 3 (на уровне пупка) – болезни, связанные с самопринуждением, принуждением других, обвинением и попыткой управлять другими людьми. Чакра властвования.
• Чакра 2 (сексуальная энергия) – все болезни половых органов и мочеиспускательной системы.
• Чакра 1 (внутренняя поверхность копчика) – чакра жизненной силы.
Больше, чем рисовать, я старалась запоминать – строила таблицу в уме. Потому что, что будет, если болезнь вдруг нагрянет неожиданно, а книжки под рукой нет? Правильно, важные вещи лучше помнить, нежели хранить на листках бумаги. Все в память, все внутрь; от усердия у меня снова вывалился язык.
Текст перетек в новую главу о том, умеют ли современные женщины любить мужчин? Почему нет, почему не так, как раньше, что мешает? Я впитывала смысл так жадно, как комар впитывает свежую кровь, – думала, вспоминала примеры из жизни, много размышляла. И размышляла бы еще дольше, если бы через какое-то время меня не отвлек телефонный звонок.
Дэйн? Клэр с вопросом: «что ты хочешь на обед?»? Логан, у которого закончился снюс?
Мое удивление перешагнуло всяческие пределы, когда я прочла высветившееся на экране имя, – звонил Баал.
* * *
– Кто… беременна?
– Аля.
– Кто такая Аля?
– Девушка, которую ты помогла мне спасти.
– Погоди-погоди…
Я чувствовала себя выпавшей с балкона игрушкой – глаза вращаются в разные стороны, катушки съехали с орбит, вместо привычных «ма-ма» и песенок на веселый лад сплошное заикание и слоги невпопад.
– … может, объяснишь сначала? Кто такая Аля? Как она может быть беременной, если на Уровнях время зациклено? И, блин…, от кого?
Регносцирос, прежде чем ответить, долго смотрел то ли на меня, то ли сквозь меня и почему-то улыбался. А потом произнес фразу, которая окончательно лишила меня способности мыслить:
– От меня.
Я не была в этой квартире давно – наверное, месяц или два, – и в ней что-то неуловимо изменилось. Вроде бы та же темная кожаная мебель, мрачноватая обстановка, потухший камин, пуф для ног перед креслом, пустой стеклянный столик, на котором, как мне помнится, когда-то стояла ваза, – все то, да не то. Особняк как будто неуловимо опустел, как пустеют дома, которые перестают или почти перестают посещать хозяева: на полках пыль, шторы задернуты, газета двухнедельной давности упала рядом с креслом на палас, да так и осталась там лежать. Значит, уборщица давно не ходит.
Баал говорил, а я сидела в соседнем кресле и едва ли слышала его – в воображении билась яркая, словно в лотерее, одна единственная надпись-фраза – «Баал – отец».
Баал – отец. Он и Аля. Баал и Алька. И у них будет маленькая «Баалька».
– …видишь ли, я не посчитал, что она так уж виновна, когда она без разрешения пересекла границу Уровней, – не убивать же за такое? И я увел ее. К себе.
– Ничего не сказав Дрейку?
– Не сказав.
«Баал будет отцом. Надо же – не побоялся, решился, смог – нашел собственное счастье…» – не верилось. В некоторые вещи не верится, даже если перед тобой будет ходить скандирующая толпа с транспарантами наперевес и орать: «Эй, ты совсем оглохла? Он же сказал – у него будет ребенок. Ре-бе-нок!» А я все продолжала сидеть и смотреть на некогда знакомого мне человека (а теперь будто незнакомого), отвесив челюсть.
«Баалька».
– Я знал, что потом получу по шее, но не был готов ее увести обратно в ее мир, ведь она пришла за мной – она искала меня. Меня.
«Нашлась та, что отыскала путь к его сердцу. Надо же…»
Регносцирос крутил в руках сигарету, но почему-то не доставал зажигалку, не прикуривал. Смотрел на собственные пальцы – с виду все тот же мрачный мужчина с длинными темными волосами, а изнутри, из-под мрачной личины лился свет – он любил. По-настоящему.
– Две недели мы прожили вместе, а потом я понял, что нашел ее – женщину, которую искал всю жизнь. Алю. Нет, не сразу конечно – я тоже бываю болваном, – но я осознал свои ошибки вовремя. И потому удержал.
Мне хотелось воды. Радостная новость, отличная, а у меня уши словно заложило ватой – так бывает, когда привычный мир неожиданно сдвигается и принимает иные очертания.
– Но как она могла забеременеть здесь, на Уровнях?
– Здесь и не могла, – мой собеседник усмехнулся, – она забеременела там, где мы теперь живем.
– А где это?
– В ее мире.
Все страньше и страньще.
– И там идет время?
– Да. Видишь ли, старый лис Дрейк, узнав обо всем, предложил мне вариант, от которого я не смог отказаться, – продолжать работать, как и раньше, – ходить на Уровни через Портал, – но жить разрешил на Танэо, в Алином мире, где помог построить нам дом.
«Значит, они все планировали. Хотели этого ребенка, ждали… А Дрейк все знал и ничего мне не сказал. Да, наверное, и не должен был…»
– Ничего, что я назвал его старым лисом? Я не имел в виду возраст.
Я лишь усмехнулась и покачала головой – если уж кто и был «старым лисом», то это Дрейк. Иногда по-другому и не назовешь.
– Все нормально.
Сигарета в мужских пальцах перекатывалась, шуршала – с ее кончика на джинсы сыпался табак.
– А давно?
– Что «давно»?
– Давно… она…
– Нет, недавно. Совсем еще маленький срок, если ты об этом. Просто… – на этом месте Регносцирос неожиданно замялся, сделал паузу, – я поэтому к тебе и обратился. Есть просьба.
– Говори.
Ко мне часто ходят с просьбами – такая уж у меня «должность». Я не обижалась.
– Видишь ли, во-первых, она совсем одна. В силу сложившихся обстоятельств, она пока не может вернуться домой и попросить помощи у родственников – там ее не примут. А ей бы…
– Общения?
– Не только. Скоро мне нужно будет готовиться – искать детские вещи, и чтобы по размеру, а я полный профан.
– Помогу.
Большой ли у меня самой опыт? Да никакого, но разберусь. Где-то внутри свербела теплая, почти пушистая тоска – «вот бы нам когда-нибудь тоже… с Дрейком».
Ничего, все еще будет. Все придет.
– И не только это. Скажи, Ди, в твоем мире хорошие врачи?
Последняя фраза заставила моментально вынырнуть из грез.
– А что случилось?
– Да, ничего серьезного. Дрейк говорил, что потом пришлет «своего» врача, чтобы следил за Алей, но пока не прислал, а я не могу до него дозвониться.
– Он далеко отсюда – что-то делает на тридцатом Уровне, сильно занят.
– Я так и понял. До Джона тоже не могу…
– Джон, видимо, там же.
«Или в Екатеринбурге».
– Видимо. Отсюда и вопрос. Алю бы показать стоматологу – у нее десна кровит. Камень снять – так это называется? Можно это сделать в твоем мире? У вас хорошие врачи?
Стоматологи-то у нас хорошие, но я все равно волновалась: перенос человека ко мне в мир – это всегда ответственность. А тут еще беременного человека…
– А на Уровни нельзя?
Длинные волосы качнулись; на джинсы упало еще несколько табачных крошек.
– На Уровни, пока она беременная, ее вообще нельзя – Дрейк запретил, чтобы избежать пороков или остановок в развитии. А с деснами бы разобраться сейчас, чтобы не тянуть. Начальник скоро вернется?
– Не очень.
– Так что, поможешь?
Черные глаза смотрели серьезно, с застывшей в них просьбой.
– Помогу.
А у меня почему-то дрожали руки.
Прежде чем идти и знакомиться с неведомой мне Алестой, я вернулась в свой особняк, поднялась наверх и распахнула крышку ноутбука. Терпеливо дождалась загрузки, открыла окно чата и принялась стучать по клавишам:
«Дрейк… Дрейк… ты тут?»
Давайте, сообщения, летите через Уровни и расстояния. «Лети-лети, лепесток…»
«Здесь. Что случилось?»
Из груди вырвался вздох облегчения.
«Баал сказал мне про Алю. Про ребенка».
«И?»
Точно «старый лис» – даже отпираться не стал, что знал.
«Они просят моей помощи – хотят, чтобы я отвела Алесту к стоматологу в своем мире. Это можно? Время совпадает?»
«Да, безопасно. Веди».
«Ясно. Хорошо».
Какое-то время я смотрела в окно, все еще пыталась вернуть назад рамки привычного мира, только уже с уложенной в них информацией о коллеге-демоне и том факте, что у него будет ребенок – сын/дочь?
«Баалька».
Пока мир скрежетал и возвращаться на место не желал, на экране возникла еще одна надпись:
«Ди?»
Я склонилась над компьютером.
«Тут».
«Приходи вечером в Реактор. Поговорим».
«На занятие?»
«Можно сказать и так. Как закончишь. Есть один вопрос».
У Дрейка ко мне есть вопрос? Звучало зловеще. Или я надумывала?
«…И успокой Баала – скажи, что я скоро распоряжусь насчет доктора».
«Хорошо. Но к стоматологу все равно вести?»
«Да».
«Ладно, договорились. Во сколько в Реактор?»
«Пришли сообщение, когда освободишься, – я найду время».
«Хорошо».
Окно чата свернулось.
Еще раз оглядев привычную спальню с пустой у стены корзинкой и оранжевым на дне одеялом, я попыталась представить, как она должна выглядеть – избранница Регносцироса? – но не смогла. Оставалось пойти и увидеть ее своими глазами.
Меня удивило не то, насколько она оказалась красивой – с густыми вьющимися черными волосами, огромными кофейными глазами и отрытым, ясным взглядом, – а то, насколько она казалась мягкой. Теплой, как приготовленное для пирожков тесто, домашней, как любимая уютная подушка, и очень женственной – с изгибами в правильных местах и в то же время изящной, правильной.
Алеста.
Нет, я всегда знала, что если уж Баал и найдет себе женщину (если вообще когда-нибудь найдет), та не окажется дурнушкой, но едва ли подозревала, как сильно ему повезет.
Стоя напротив, мы рассматривали друг друга не как две красотки или соперницы (просто потому что обе – женщины), но скорее, как дети в детском саду – с интересом, любопытством и доброжелательностью. И в процессе «просмотра» я вдруг поняла, почему именно она – да потому что только такая избранница, как Аля, могла принять Баала целиком и полностью, не пытаясь его изменить, не выставляя условий, не бросая ему в лицо «я буду с тобой, если…». У Алесты не было условий, потому что она каким-то непостижимым образом умела любить по-настоящему.
– Дина.
– Аля.
Представившись, мы еще какое-то время (под насмешливую улыбку Регносцироса) глазели друг на друга, затем я принялась вертеть головой.
– А где мы находимся?
Просторный бревенчатый двухэтажный дом, построенный, видимо, совсем недавно, все еще хранил густой запах древесины, стружки, лака и чего-то мне незнакомого – клея, некой пропитки?
– На Танэо, в Алином мире.
Ух ты! Я подошла к окну и выглянула наружу – вокруг пышно цвела зелень, качались налитые розовым цветы, и совсем еще не пахло осенью.
– Красиво!
И очень удобно попадать сюда напрямую с Уровней через Портал. Правда, Баал пояснил, что, дабы избежать риска, Портал недавно настроили только на него – Алесте переход запретили в силу известных обстоятельств.
Позади шуршала одежда; в большой комнате стояли коробки с постельным бельем, полотенцами и утварью – еще не все вещи нашли свое место в новом жилище, – хозяевам предстояло много работы, чтобы разложить и расставить все по шкафчикам.
Приятные хлопоты.
– Ди, а какая у вас там погода? Какую куртку выбрать?
– Легкую. У нас примерно плюс шестнадцать.
– Ясно.
Заботливый демон-джентльмен накинул на плечи своей спутницы плащ, заставил повязать вокруг шеи легкий шарф, нежно поцеловал в уголок губ.
– Все, ты в надежных руках. Бернарда отведет тебя к врачу и вернет обратно, а я буду ждать.
– Хорошо.
– Ну, все, бегите.
Когда я взялась за теплые женские пальцы, готовясь к прыжку, то против воли подумала о том, какие глаза будут у «Баальки» – мамины или папины?
И те, и другие красивые.
Мы могли выбрать любую новомодную клинику, но вместо этого я привела свою спутницу в обычную городскую стоматологию. Нет, совсем не потому, что мне не хватило бы средств заплатить за прием в дорогом центре с улыбчивым персоналом и докторами класса «супер-профи», а потому, что именно в этом месте вот уже несколько лет работал мой одноклассник Саженцев Дима. Отличный специалист и опытный хирург, он, в отличие от многих других, никогда не спросил бы документов и не завел бы бюрократическую волокиту. Привела подругу? И прекрасно. Он же договорился, чтобы нас, не откладывая, принял молодой доктор-гигиенист, провел мимо длинной очереди прямо к кабинету, меня усадил снаружи («Жди»), а Алю завел внутрь. Передал ее на руки другому специалисту, вышел, засунув руки в квадратные карманы белого халата, хитро подмигнул и под завистливые взгляды дедов/бабок/хмурых мужиков и неприветливых женщин (мол, как вы смеете без очереди?) отбыл в свое крыло.
Все. Теперь только ждать.
Из-за закрытой двери до пациентов долетали то тихие вопросы врачей, то негромкие и жалобные ответы пациентов, то шипение вырывающегося из шланга воздуха, то звук работающего сверла. В те редкие моменты, когда все стихало, становился слышен голос ведущего радио «Дача». Или музыка.
Старый протертый линолеум на полу, ядовито-синие бахилы на ногах, выкрашенные в скучный бледный цвет стены – да, Стоматологии никогда не хватало на ремонт, зато ей всегда хватало клиентов. Вот и сейчас, дожидаясь права войти в один из трех ближайших кабинетов, сидело на металлических сетчатых стульях человек двенадцать. Разных возрастов, социальных принадлежностей и статусов, совершенно разных внешне людей.
Но всех с одной и той же проблемой – зубной.
Чтобы не видеть настойчивый и крайне укоризненный взгляд бабульки, которая все никак не могла понять, почему какую-то «пигалицу» провели без очереди, я прикрыла веки и принялась вспоминать все, что успела прочитать про зубную боль в книгах у Лууле.
«Зубы, как и кости в теле, отражают мужчину, мягкие ткани – женщину. Левая сторона – это всегда отец/муж/брат/любой другой мужчина, правая – мать/сестра/женщина. Верхние зубы – отношение к нам родителей, нижние – наше отношение к ним…».
– А я, представляете, на этой неделе уже четвертый раз приезжаю? По полису страховку делать не хотят, заставляют оплачивать каждый визит и материалы… – жаловалась молчаливому и несчастному на вид мужчине желающая посетовать на жизнь соседка. – Если так и дальше пойдет, пешком сюда ходить придется.
Ей не ответили.
«Зубы в теле всегда отражают рассудительность – свою или чужую. Тот, кто еще в детстве усвоил, что истинные ценности нельзя отдавать на оценку чужому мнению, у того зубы здоровые. Кто понял это позже, у того зубы разрушаться перестанут. Кто думает, что стал рассудительным, а на деле остался угрюмым и недоверчивым, у того разрушения зубов продолжатся, ибо не стоит кичиться собственной рассудительностью даже перед самим собой…»
Да, люди в очереди сидели сплошь угрюмые, но стоило ли их винить? Учиться иногда не сложно, а очень сложно, а уж когда что-то болит, так и вовсе невозможно, – я знала это по себе. Мои зубы на данный момент не болели, но они болели раньше – кариес, кариес, кариес… Его приходилось лечить, и потому, дорвавшись до книг, я много об этом читала, чтобы избежать подобной проблемы в будущем.
В какой-то момент у прислонившейся к стене молодой девушки – ей не хватило свободных мест на стуле – зазвонил мобильник. Она расстегнула молнию на сумочке, выудила звякнувший кулоном и корпусом телефон, нажала ответить, сказала: «Алло…». И, стоило ей раскрыть рот, как стали видны неровные, как покосившиеся кладбищенские камни за оградой английской церкви, зубы.
Да, непросто ей, наверное, улыбаться.
«Зубы ребенка закладываются в утробе. Если мать довольна умом мужа, не презирает его рассудительность, не думает о ней плохо, то и зубы у ребенка будут ровными. Если же явно или тайно хулит мужской ум, считает себя умнее, мудрее и гордится этим, стыдя избранника, то зубы ребенка будут кривыми, неправильной формы, слабыми…»
В который раз, не осуждая мать этой женщины за совершенную ошибку, я порадовалась тому, что моя собственная мать не презирала ум моего же отца. А то выравнивала бы я теперь свой «кладбищенский ряд» всеми доступными и недоступными методами или стеснялась бы улыбаться.
Сидящая напротив меня бабка за что-то продолжала тихонько корить деда – тот демонстративно отворачивался и не желал слушать; я вновь прикрыла глаза и принялась вспоминать дальше.
«… Если человек освободит зацикленность на своем уме и опыте материальной жизни, то обломки его коренных зубов продержатся еще долго. Если же нет, то раскрошатся и они. Кариес возникает тогда, когда душу точит разочарование от того, «что я не получил столько, сколько заслуживаю», а передние зубы откалываются тогда, когда человек, не прилагая мудрости, одним только умом, желает урвать кусок побольше. Кусок не всегда по зубам, и эмаль откалывается…»
Зубы – наша вечная и общая проблема, ибо проблема с рассудительностью – это проблема поколений, отцов и детей, целых родовых ветвей. У кого нет проблем с зубами, и, значит, с мудростью? Кто не подвергает свои ценности сомнению и не выставляет их на суд других людей? Практически никто. И потому трескается эмаль, вспухают десны, воспаляются корни и начинаются бесконечные походы сюда – к стоматологам. А те, в свою очередь, советуют бесконечно полоскать, резать, драть, пломбировать, ухаживать, восстанавливать… А как восстанавливать, если не восстановлен ум, не изменено представление о том, как все в мире устроено? Разве просто это – вот так, за пять минут, изменить свое отношение к мудрости своей и к мудрости чужой, когда чужую, порой, вообще замечать не хочется?
Беда. И очередь у кабинета – наглядное тому подтверждение.
Я вздохнула. Спустя несколько минут, устав, перестала сверлить меня недовольным взглядом, отвернулась бабка.
А еще через какое-то время из кабинета вышла нервная, но куда более довольная, нежели до того, Аля.
– Ну как, все в порядке?
– Да, сняли зубной камень, выписали траву, которой нужно полоскать. Скажи, здесь есть аптеки?
– Конечно.
– А это не накладно?…
Я знала, что она имела в виду, а потому быстро покачала головой:
– Все хорошо, не думай об этом. Сейчас все купим.
Мы вынырнули из унылых тусклых стен стоматологии на залитую солнечным светом улицу, свернули на аллею и зашагали по направлению к остановке – аптека, как я помнила, через два дома, совсем рядом. И, пока шагали, отправила Диме сообщение с текстом «Спасибо!».
А спустя полминуты телефон булькнул ответным: «Всегда рад».
Сходили, и славно.
– Хочешь немного прогуляться?
– Хочу. Всегда интересно посмотреть на… незнакомый мир. Это же так здорово.
Согласна. Наверное, Ленинск не блистал великолепием, как Изумрудный Город, и не был способен поразить чье-либо воображение сложной и красивой архитектурой, чистыми тротуарами и мега-приветливыми лицами, но я давно перестала стесняться его. Это мой мир, и я любила его таким, каким он был: с мусором вокруг урн на остановках, с вечным скоплением газов вдоль дорог от машин, с пыльной и чуть жухлой листвой тополей, с разрозненным на фоне голубого неба рядом строящихся высоток на горизонте.
Мой город. Здесь я родилась, здесь выросла, здесь все и всегда буду любить.
– Какую траву тебе прописали?
– Сказали купить, – Аля достала из кармана записку, – шелфей?
– Шалфей.
– Да. И еще какой-то «Малавит» – сбор из Атайских трав.
– Есть такой, – «Атайский», «Алтайский» – ей без разницы, и я не стала корректировать чужое произношение.
– Сказали, что это поможет в профилактике против зубного камня. Да и, наверное, нужно изменить диету, питание.
Алеста машинально положила руку на свой совершенно плоский пока еще живот.
– Ждешь?
Я улыбнулась.
– Жду. Очень жду, – она вернула такую застенчивую улыбку, что мне нехотя вспомнились книги Крапивина и описанные им отношения между людьми – те самые искренние, настоящие, живые и теплые. – Незачем малышу, чтобы у мамы десны кровили.
Мне вновь вспомнилась Виилма. Давать советы человеку незнакомому – дело опасное. Оно и знакомому-то рискованно – всегда есть шанс, что тебя мягко отправят в ответ, но я не удержалась, подумала, что Алеста поймет, услышит. И потому спросила:
– Знаешь, отчего у людей кровят десны? Это гингивитом называется.
– Отчего?
– От того, что человек хочет опечалить того, кто опечалил его.
– Правда?
Мы шагали вдоль по улице; проплыл мимо вход в парикмахерскую, продуктовый мини магазинчик; проехал двадцать третий автобус. Аля смотрела на меня с любопытством, но совершенно беззлобно, не выказывая защитной реакции, какая возникла бы у многих на ее месте. У меня с души свалился камень – если бы она ощетинилась, я не стала бы продолжать.
– Скажи, есть ли кто-то, кто опечалил тебя в прошлом, и теперь тебе иногда хочется сказать ему что-то обидное или чуть мстительное в ответ, чтобы обидеть или доказать, что ты была права?
Алеста задумалась – по тротуару цокали ее туфли на низеньком каблучке. Интересно, какого мира эта обувь – Уровней или Танэо?
– Есть, – она не стала скрывать – улыбнулась честно и чуть грустно. – Мама. И сестра. Они еще там, в моем мире, желали мне совсем другой судьбы. Многое запрещали, не хотели, чтобы я рожала от мужчины… Вообще не хотели, чтобы я «путалась» с мужчинами. Там у нас… другая система.
– А ты «спуталась»?
– Да, «спуталась». Я сбежала и нашла его, Баала. И теперь, когда я с ним, когда у нас будет маленький и все так хорошо, мне иногда хочется вернуться домой и сказать им – им всем, кто не верил, что такое возможно, – что я счастлива с другими устоями, с другими правилами. Не теми, которые они для меня выстраивали, а своими собственными. Но они все равно не поверят… Обидно.
– Ты отпусти это.
– Как?
– Прости себя за это желание «обидеть» маму и сестру в ответ. Они, как умели, желали тебе лучшего.
– Я знаю.
– И у тела попроси прощения за то, что из-за этого желания ему приходится так реагировать – кровоточивостью.
– А это связано?
– Еще как.
– Я не знала, – я тоже раньше не знала. Многие не знают до сих пор. – Я прощу, спасибо тебе. Сама всегда думала, что это неправильно – желать кого-то обидеть, – а если ты говоришь… Баал про тебя рассказывал.
– Что именно?
Мы уже подходили к аптеке; я повернулась и посмотрела на Алю – в ее теплые и веселые глаза.
– Что тебе можно верить. Что ты… умная.
Умная? Хорошо бы «мудрая и рассудительная». А ум без мудрости, как я уже поняла, зачастую доставляет человеку много проблем.
– Спасибо, – мне льстили слова Регносцироса. А еще хотелось выпустить наружу то, что вертелось на языке, и я не стала сдерживаться – сделала это. – Он счастлив с тобой, знаешь? Я никогда его раньше таким не видела, честно. И я знаю, каким он был.
– Я тоже знаю, – Алеста вдруг легко и звонко рассмеялась – качнулись поверх светлого плаща ее темные волосы, – он был «букой». А теперь мы счастливы оба. Очень.
Она была такой довольной, такой счастливой – наверное, так светиться изнутри умеют только будущие, переполненные гармонией мамы.
– А вы кого хотите – девочку или мальчика?
– Нам все равно, лишь бы маленький. И мы его уже очень любим, – она помолчала, а потом добавила. – Знаешь, моя мама бы в это не поверила.
– Вот что? Что ты счастлива с мужчиной?
– Да. Потому что в нашем мире они совсем другим, переломанные системой. Хочешь, я расскажу?
– Хочу.
В моем ответе не прозвучало ни ноты фальши, а только истинный интерес, которым я и была переполнена; мы вошли в аптеку.
* * *
– Дрейк… а у нас… когда-нибудь…
В эту минуту мне как никогда сильно хотелось, чтобы человек, который смотрел на меня с той стороны приделанного к стене экрана, был здесь, рядом – обнял за плечи, погладил, просто подержал.
Он знал, о чем речь, – ему не нужно было объяснять.
– Будет ли у нас ребенок?
Тишина кабинета. За окном, притворившись барабанщиком, выстукивал по подоконнику свою неравномерную дробь дождик – текли вниз по стеклу водяные змейки.
– А ты сама как думаешь?
Мне не хотелось думать – верить или не верить, сомневаться, логически мыслить или задавать себе вопросы – мне хотелось просто знать. Иногда это очень нужно, чтобы кто-то сказал тебе то, что ты так сильно хочешь услышать. Не спрашивал, не заставлял волноваться – просто протянул руку и ответил простое, но такое ценное «да».
– Ди…
А я все еще находилась под впечатлением после встречи с Баалом и Алей. Вдохнула атмосферу их дома, их любви, их счастья, и… вдруг захотела в свою жизнь такую же. Положить руку себе на живот, погладить то ценное местечко в глубине, где уже зародился и теперь растет-развивается малыш – самое красивое произведение искусства, которое могут сотворить лишь двое. Двое любящих.
– Ди…
– Я… – хотелось плакать. Я неожиданно снова сделалась маленькой и неуверенной, страстно нуждающейся в твердой и теплой руке, девчонкой, изнывающей услышать фразу из сказки, фразу из собственной мечты. – Я бы этого хотела.
– Отпусти страх, ладно? Что у нас никогда не будет ребенка, что что-то может пойти не так – страх перед будущим. А потом ты придешь ко мне, и я дам тебе тот ответ, который ты так хочешь услышать. Если вопрос все еще останется.
– И ты скажешь «да»?
– Я скажу то, что ты хочешь услышать. Тебе, не боящейся чего бы то ни было, уверенной в себе и во мне Дине. Моей любимой Бернарде. Ладно?
– Ладно, – он прав. Отпусти стрессы, и линия судьбы изменится – не пройдет по критичным точкам твоей собственной зацикленности, не преломится на сомнении, не изогнется лишь потому, что прямо ей мешает пролечь неуверенность. – Хорошо.
Не буду бояться. Что бы нас ни ждало в будущем – не буду этого бояться.
Чтобы не выказать слабости, в которой пока пребывала, я сменила тему:
– Она очень красивая.
– Я знаю.
– Надо же… Алеста. Он дважды спас ее от смерти, хотел отпустить, а после не отпустил. А ты не отпустил его.
– Я не мог. Баалу нужна эта работа, нужен выход его темной половине, нужен он сам – целиком. И потому было важно оставить его здесь – давать задания, позволить общаться с ребятами, быть «нужным».
– Это всем важно, – не лишая одного или другого, Дрейк позволял человеку обрести все. Готов? Просто бери.
– А как ты сама?
Этим вечером мне почему-то не хотелось говорить о сложных материях, хотелось просто побыть вместе. И еще, в силу настроения, выплакаться, покапризничать. Потому я вздохнула.
– Нормально. Да, нормально – читаю, разбираюсь, учусь. И еще сильно жду тебя назад. Давай, когда ты вернешься, мы проведем вместе целую неделю, ладно? Только ты и я. Чтобы тебя никто не отвлекал – без телефонов, без работы, без дел – ты отключишь внутренний «Реактороприемник» и…
Мой любимый мужчина ласково и чуть виновато улыбался.
– Ну, целую неделю не получится, но три дня, я думаю, выделить смогу. Съездим куда-нибудь…
– Неделю!
– Три дня.
– Пять!
– Торгуешься?
– Торгуюсь.
– Хм, и что ты можешь предложить?
– Себя! Всю себя – целиком. Товар хороший, редкий, ценный – можно сказать «уникальный».
– Уникальный, это точно, – плечи Дрейка тряслись от смеха. Он был красив, когда улыбался, – очень красив. – Ну, тогда ладно, беру! Не упускать же такую возможность? Хорошо, пять дней по возвращению – только ты и я, и никакого внутреннего «реактороприемника». Вот только…
Чего я никогда не любила, так это вот эти самые «вот только» – сразу же нахмурилась, приготовилась принять позу «руки в боки»:
– Что «только»?
– Вот только надеюсь, что к этому моменту Джон вернется в строй и начнет работать, как мой зам, а не как третьесортный, внезапно обленившийся дохляк с полным отсутствием внимания. Кстати, именно об этом я и хотел тебя спросить…
О-па! Попали… Мой наигранно-хмурый вид исчез, а его место на секунду занял вид очень даже виноватый.
Маску! Срочно на лицо маску!
«Угу, как будто она поможет…»
Только бы не проколоться.
– А причем здесь Джон?
Теперь в глазах Великого и Ужасного светилась такая здоровая хитринка (зловещей наружности), что становилось смешно и жутко.
– Причем здесь Джон? Давай поставим вопрос иначе – а не причем ли здесь ты?
– Я-я-я?!
– Ди!
Тишина, деревянный язык и круглые распахнутые глаза.
И чего я не смылась отсюда раньше? Зачем вообще сказала, что у меня есть время на диалог? У-у-у, сейчас меня возьмут за пятую точку…
– Повторю вопрос еще раз: скажи мне, пожалуйста, причастна ли ты каким-либо образом к тому, что Джон Сиблинг в последние дни несколько… рассеян? Он, знаешь ли, впервые за долгие годы перестал быть хорошим помощником и сделался обычным бесполезным… человеком. И это произошло в тот самый момент, когда я посоветовал тебе «найти занятие по душе» и развлечься. Нет ли здесь связи?
– Прямой… нет.
– А непрямая? – теперь вид «ух, я тебе!» и позу «руки в боки» принял Дрейк. И почему так изменчива жизнь? – Я жду ответа.
Что ему сказать? Выложить все начистоту? Обличить замешанных в процесс Эльконто, Логана и остальных? Признаться, что я занялась сводничеством? О, нет, сам Дрейк редко отвечал прямо и начистоту, и потому исключительной честности дождется едва ли.
– Я не делала его рассеянным.
– Ди…
– И вообще не лезла к нему.
Лезли Фурии.
Брови моего собеседника просели еще глубже к переносице.
– А что – Ди? Что сразу – Ди? Не мог, что ли, Джон сам вдруг измениться и перестать вести себя, как раньше?
– Не мог.
– Мало ли что у него случилось?
– У него никогда ничего не случается. Без чьей-либо помощи.
– А почему сразу – Ди? Мало ли кто ему мог помочь сделаться… рассеянным?
– Мне тут сложный Уровень выстраивать! Нужно держать контуры, работать со сложным типом энергии, быть предельно сосредоточенным, а помощник, которого я сегодня увидел, как будто вовсе и не был Джоном Сиблингом. Разве только внешне.
У-у-у, задница. Джон – предатель. Сам подставился и меня подставит… Не мог остаться сосредоточенным?
Внутри меня, однако, что-то ликовало – «Так тебе! Так тебе! Так!…»
– Так нет ли во всем этом твоей помощи?
Тишина.
Меня порвут на тряпочки.
– Ди?
На много-много тряпочек и лоскутков.
– А-у-у…
И засадят дома. Под арест. С каким-нибудь невыполнимым заданием на всю оставшуюся жизнь… А сам ведь сводничает в свободное от работы время! И в рабочее, помнится, тоже…
– Хочешь, чтобы я прочитал тебе лекцию на тему стыда?
Я выглядела, как заляпанный зеленкой ребенок, который сидел на ковре перед воспитательницей и продолжал клясться, что он «не помогал разрисовывать на стене траву…»
– …так вот, я прочитаю, если хочешь. Знаешь, что такое стыд? Это страх самого себя. Нежелание показывать себя другим в истинном свете, потому как в этом свете тебя не приемлет даже собственное нутро. И знаешь, что в конечном итоге происходит с человеком, который стыдится себя и своих поступков? Он начинает проживать жизнь в угоду другим людям: одеваться иначе (а что они скажут?), есть иначе (а вдруг меня сочтут свином?), говорить, двигаться, жить по-другому. И все для того, чтобы понравиться не себе, а кому-то. Лебезить, врать, изворачиваться, прогибаться, бесконечно ломать и менять собственное нутро, лишь бы ему всегда говорили «хороший». Пояснить, что происходит с подобной личностью в самом конце? От нее ничего не остается. Ничего своего – все чужое.
– Дрейк, я…
Вот же противный! Всегда найдет пробивающие в защите брешь слова.
– А что – Дрейк? Скажу больше: когда такому человеку удается уничтожить в себе «себя», он начинает этим гордиться – «у меня получилось!», – а после уничтожает других. «Как вы смеете быть собой? Кто вас таких будет любить? Меняйтесь, учитесь быть гибче, обтекаемее – лгите…»
– Дрейк!
– Продолжить?
Тон ехидный, глаза блестят, а на самом их дне засел триумф победы.
– Ладно-ладно! – черт, он был прав! Если уж кого-то в этой жизни и стыдиться, то уж точно не самого себя. Противный урок, но своевременный и нужный. – Да, я причастна к тому, что Джон изменился! Доволен?
И тишина. Я подумала, что тут же посыплется ворох новых вопросов – мол, поясни, расскажи детали – как, что, почему? – но их не последовало. Молчание и еще более хитрая улыбка на губах – у-у-у, непонятный человек!
– Доволен.
Расслабленный котяра после миски сметаны по ту сторону экрана.
– И знаешь, почему доволен?
Я вновь набычилась – ждать выговора или не ждать?
– Не знаю.
– Во-первых, потому что ты сказала правду – мне это важно и еще просто приятно. На правду мало кто способен – сил не хватает. Во-вторых, Джону давно нужна была встряска, и если бы ему ее не устроила ты, я устроил бы ее сам.
Настал черед моих бровей взлететь к линии роста волос.
– Да-да. И поэтому я не буду выспрашивать детали – расскажешь их мне позже, – теперь я просто буду знать, что мой зам не беспричинно съехал с катушек. И что причина у него была.
«Причина» в виде меня все еще сидела с виноватым выражением лица, но с бесконечным облегчением внутри – Дрейк не стал ругаться! Не стал. Решил дать тому, что происходит, шанс развиться и посмотреть, что в конечном итоге получится. Либо изначально знал детали, либо решил позволить себе развлечься и в кои-то веки побыть в роли наблюдателя.
Так или иначе, значит не так уж сильно и требовался ему в эти «сложные» дни работоспособный заместитель.
Уф, пронесло. Хитрец… Но какой же он хитрец! И меня наизнанку вывернул, и лекцию прочел, и сам позабавился.
Я любила этого мужчину – честно, – но иногда с ним было сложнее, чем без него.
Чувствуя себя выжатой тряпицей, я вздохнула – наверное, сие есть прерогатива всех решившихся на проведение совместного жизненного досуга пар. Се-ля-ви.
– Так… наше занятие… закончено? Вопросов больше нет?
За окном очень даже уютно накрапывал дождик.
– Все, уже не хочешь, чтобы я спешно возвращался домой? Как там насчет пяти дней вместе? Тогда я и задам все свои вопросы.
Я сдержала рвущийся наружу смех.
– Нет, сегодня у меня еще запланировано чтение на вечер. Прибраться надо, Клэр помочь – посуду помыть, со стола убрать…
– Угу – все перестирать, ковры вынести на улицу и выбить, Смешариков расчесать…
– Ага, соседу Чарину вскопать и удобрить. В общем, пойду?
– Иди.
Дрейк смеялся. В этот момент, как и в любой другой, мы любили друг друга.
* * *
Мокрый асфальт блестел в свете фонарей. Липли к влажным дорожкам опавшие листья – размякшие, они не шуршали под ногами, но ощущались пружинистым ковром; прело и терпко пах сырой вечерний воздух. В сквере ни души – все по домам, уютным миркам, вдали от непогоды, – мне же – одинокой путнице в затянутом моросью парке – дождь в этот вечер непогодой не казался.
Хотелось подумать, поразмыслить.
Стыли в сумраке сонные и красивые деревья – зеленые с желтым, охристые с бордовым отливом, – скучали под золотыми кругами фонарного света пустые лавочки, мокли мощеные аллеи. Пусто, душевно, тихо.
Забылся спор про Джона и лекция про стыд, забылись препирательства и смешки, но осталась в памяти фраза «ты задашь мне этот вопрос, когда отпустишь страх – страх перед будущим».
И я отпускала. Минуту, две, десять… Планомерно, спокойно, ровно.
«Ты не нужен мне, страх. Уходи. Отпускаю…»
А после вдруг ощутила, что у меня вышло – понять, уловить что-то важное и невероятно ценное. На меня плавно и неожиданно снизошло понимание того, что все в жизни идет так, как должно. Невозможно бежать и догнать, невозможно упустить то, что тебе предназначено. Если чуду случиться – оно пролезет в жизнь и сквозь запертую дверь, сквозь любую щель, и тогда от него – от чуда, от божественного подарка – не спастись. И не хочется.
Можно просить и никогда не получить, а можно никогда ни о чем не просить, но получать и радоваться. Быть благодарным за то, что есть и за то, чего нет и не будет. Можно жаждать обучения и оставаться дураком, либо учиться у окружения – у каждого человека, ситуации, слова и действия. Своего и чужого.
Чего мы хотим и что на самом деле каждому из нас требуется – возможно ли знать? Одному для того, чтобы приобрести необходимый опыт, придется родить ребенка, другому – пережить его отсутствие. А опыт продолжит идти – в другом, по-другому, но всегда продолжит. Кому, как ни Создателю, знать, куда рассыпать искры счастья, а у кого на пути раскидать трещины?
Прав был Дрейк – нет больше вопроса. И страха нет. Придет то, чему прийти, и не притянуть в жизнь то, чему прийти не суждено. Но всегда можно выбрать – радоваться полученному или грустить из-за отсутствия. А, может, радоваться из-за отсутствия и грустить тому, что пришло?
Выбор. Вся жизнь есть выбор.
Я бродила по мокрым дорожкам и философствовала – не печальная более и не напуганная. У меня все есть – всегда есть. В каждую минуту времени. Есть я, есть этот мир, есть выбор и способность действовать. Есть возможность учиться, постигать, видеть новое, ценить старое – есть любовь внутри и настоящий момент.
Спустя какое-то время философское настроение благополучно улетучилось в темную высь парковых аллей, неожиданно вспомнилась фраза Дрейка про «расчесать Смешариков» – я поправила на плече сумку, фыркнула и, улыбаясь, зашагала домой.