Колчановка.
Дарин давно считал себя взрослым, выросшим из состояния детской сентиментальности, мужчиной, но вот уже вторые сутки (с перерывами) сидел, уткнувшись щекой в теплую материнскую ладонь.
Его любили, его кормили, его гладили. И не отпускали.
Мать плакала. Слушала его рассказы о детстве, терла покрасневшие от слез глаза и все выспрашивала детали – где находился интернат, как в нем кормили, повезло ли с воспитателями? А драки? Ведь не обошлось же, наверное, без драк…
Дар врал. Не искривлял всю правду намеренно, но часть ее упускал из виду. Слез и так хватало – ему хотелось, чтобы родители улыбались.
Он силился вспоминать хорошее. Его находилось мало: скрипучие качели, которые он любил, раскидистый тополь у ворот, сладкий компот, который в столовой варили хорошо. Молчал, что качели постоянно оказывались заняты, что за то, что однажды взобрался на дерево, получил ремнем по заднице, что компот доставался редко – по два стакана забирали старшие.
А дальше, как учеба-армия-работа, – там веселее.
Мать беспрестанно квохтала – нужно ведь свежих вареничков, картошки, сбегать за сметаной. Ведь Дар еще побудет, ведь он же никуда пока не собирается?
С надеждой смотрел молчаливый отец.
И Дарин не уезжал.
Здесь, в Колчановке, на удивление красивыми оказались закаты – долгими, тихими и живописными.
Сидя на крыльце, Дар часто смотрел на небо – курил, думал, вспоминал. Или говорил с ней – той, которая оставила после себя в его сердце дыру.
«А я тебя не забыл, – бросал грустные взгляды на облака. – Я тебя очень жду… Больше, чем ты думаешь».
Ему стало почти хорошо – здесь, с семьей он ощутил, что более не один, но все еще одинок без нее – без Эмии.
– Возвращайся…
Кипели приготовления к посадочному сезону – правил и чинил во дворе инструменты отец, перебирала пакетики с семенами мать – рассказывала ему о том, как налаживали быт после переезда, как долго становились на ноги – место новое, ни знакомых, ни друзей, ни работы. Как после она решила устроиться педагогом в местную школу – «поначалу было тяжело, дальше поехало…»
Она учила малышей математике.
Чернели пласты огородных грядок – вскоре они прорастут огурцами, картошкой, луком, редисом. И заботливые руки будут поливать, полоть, удобрять, окучивать…
Совсем иначе после его рассказа о Воротах – с нежным трепетом – стала относиться к Эмии мать.
– Надо ж ведь, – качала головой часто, – нашла в себе столько доброты, поделилась… И самой хватило, и тебя спасла.
Слезы печали оборачивались слезами счастья. Она думала, что Эмия обычная, только очень добрая. Не скажешь ведь: «Богиня» – не поверят.
Теперь Эмию с радостью и надеждой ждали в гости.
– А когда она приедет?
– Не знаю.
– Далеко гостит?
– Очень, – Дар изворачивался – а как еще? – В другой стране.
– Охохоюшки-хохо, – раздавалось следом. – А дату свадьбы назначили уже?
– Нет еще. Договоримся… позже.
Тадеуш слушал разговоры молча, но свет с его лица больше не ушел. Разгладилась и часть морщин.
– А то, может, она сразу после своих сюда, а? – с надеждой спрашивала Карина Романовна.
– Мам, я не знаю…
– А ты ей позвони?
– Хорошо, позвоню.
– Спроси. А то, может…
Спать он по обыкновению ушел на второй этаж бани – там привычнее. Долго ворочался на жесткой и слишком пустой кровати. Когда стемнело, вышел на балкон, закурил.
Как все изменилось…
Неделю назад он не хотел жить – думал, все пустое. Сегодня почти счастлив. Безмерно благодарен судьбе и всем Богам сразу за Эмию, за то, что все так, как случилось.
Он дома.
Дома.
Когда-то он не верил, что это слово применимо к его жизни.
– Ты все сделала реальным. Тебя ждут здесь, слышишь?
Разговаривая, Дар всегда смотрел на небо и верил (хоть краешком сознания), что его слышат.
– Они тебя очень любят, ждут. Мечтают, чтобы мы поженились. И я мечтаю, – добавлял тихо.
Небо молчало. Светило далекими звездами; глухо брехали вдалеке собаки.
– Приходи…
Ему делалось стыло и промозгло, если думал, что больше не увидятся.
Другую ему не надо.
Только Эмию.
Даже если будет ждать всю жизнь.
* * *
Астрей.
(Ólafur Arnalds – Fyrsta)
Ее звали, ее там ждали.
Она видела это по их глазам. Глазам Дарина, в которых застыла глубинная боль вперемешку с надеждой. Глазам его матери, осветившихся сердечной благодарностью. По тихому «спасибо», которое время от времени шептали губы Тадеуша.
Ее ждали.
Но Кронис так и не пришел.
То ли Калея… То ли монеты…
То ли все шутка.
В полночь Эмия вылетела из собственного окна с одним-единственным желанием – никогда больше обратно не возвращаться. Никогда, ни за что, ни в какие времена. Она устала… Она желает отыскать потайное место, соорудить там себе подушку из облаков, затворить вход и уснуть. Чтобы проспать сто-двести-триста лет. Чтобы больше вообще не просыпаться.
У него все хорошо.
А у нее дотлел фитиль надежды.
Под ней море огоньков – запахи, звуки, голоса, смех. Но она уже почти не принадлежит этому миру, и дело не только в отсутствии тела.
У души угасал запал.
Ей пора. Не получится вечно сидеть у монитора, не хватит сил вечно ждать – жить чужими эмоциями и разговорами. Ей хочется говорить самой. Ходить своими ногами, есть своим ртом, чувствовать своим сердцем.
А если нет… То лучше никак.
Под ней дороги, дворы, крыши – над ней темное сверху, но еще чуть розоватое у горизонта небо. В реке Гардене отражались огни набережной; текли по мосту точки сияющих колесниц. Астрей – вечный праздник. По иронии судьбы – не ее.
В какой-то момент внизу показался парк: черные пятаки деревьев, светлые дорожки, ленты фонарей. Арка с Колоколом Адиона, пустые лавочки, газоны, фонтан…
Фонтан.
Тот самый?
Для чего-то Эмия спустилась к нему, зависла над чашей, вгляделась в темную воду. Долго смотрела на тусклые в лунном свете лежащие на дне монеты, с которых взирало мужское лицо. Благородное, спокойное, властное.
«Почему ты не пришел, Кронис? – грустила Эмия. – Я не достойна твоего внимания?»
Может, монет нужно было больше? А, может, кидать следовало самой? Но тогда затея сразу обречена на провал – ведь рук нет.
– Ждешь меня? – вдруг раздался сбоку мягкий мужской голос. – И я жду. Давно уже жду – два с половиной дня. Ведь тот, кому я нужен, должен выразить намерение встретиться со мной. Но сам. И монеты здесь ни причем…
Эмия встрепенулась так, будто у нее изнутри шарахнула молния. Очумела на мгновенье, подумала, что оглохла, – галлюцинации.
Но нет – он стоял у чаши, сложив на груди руки. В шортах, как и говорила Калея, в сланцах, с волосатыми ногами. И майкой с надписью «Zeuss». Серьезный, но в то же время веселый, шутливый и собранный, расслабленный, но внимательный.
– Пойдем, что ли, потолкуем? Или лучше – полетим?
И рассмеялся.
А Эмия глупо подумала, что он, несмотря на отсутствие тела, ее каким-то образом видит.
Оказывается, он жил (или временно обитал?) на самом верху высокой остроконечной башни – той самой, над которой ежедневно висела радуга.
– Воды?
Эмия боялась, что выглядит дурой, но ничего не могла с собой поделать – она то ощупывала свое лицо и шею, то сосредоточенно сгибала и разгибала пальцы, то вращала босыми стопами.
Для удобства их беседы Кронис вернул ей тело.
Временно.
И она дурела. Словно умалишенная, кайфовала от того, что чувствует вдыхаемый легкими воздух, что может языком ощупывать нёбо, что способна снова моргать…
– Простите меня.
– Я понимаю.
Бородатый мужчина смотрел на нее ласково и снисходительно. Для него ее старое-новое тело – щелчок пальцами, для нее – настоящее чудо.
Как здорово, оказывается, когда твои плечи щекочут волосы, как замечательно иметь возможность сидеть, лежать, наклонять голову, зевать, прыгать от радости… Она бы прыгала. Если бы не так сильно стеснялась.
Над Астреем ночь; наверху в пустом мраморном зале полумрак.
Кронис смотрел выжидательно.
Когда Эмия «наигралась» в «шевеления» и «ощупывания», спросил:
– Объяснишь, зачем звала?
Так она решила с самого начала – расскажет ему все. Совсем все, начистоту. Про то, как зародилась идея посещения Земли, про нехватку ощущений, про то, как однажды увидела фото и пожелала помочь человеку. Мужчине…
Да, Кронис – Бог. Скорее всего, самый могущественный. Если сейчас она упустит хоть слово, хоть кроху чего-то важного, его мнение о случившемся может исказиться, и тогда…
Думать о «тогда» не было сил.
Слова лились из ее рта водопадом – с пеной, вмещавшей в себя любовь, ярость, радость и боль. Все отчаяние последних дней и бессилие жить без своих чувств, без любви. Она плакалась ему, как отцу: «Как же так, папа? За что?» Во всех красках повествовала об их с Дарином Земном путешествии, сама же переживала его заново, пыталась донести, не упуская ни одного оттенка, ни мизерного зернышка; об ощущениях, которые испытывала «там». А после о тех, которые раздирали ее на части «здесь». Уже без тела.
И умела прочесть на лице напротив ни симпатии, ни отторжения.
Верхний зал оказался почти пустым. Стояли у стены две скамьи – у противоположной стены пылился закрытый плотной материей орган – «голыми» остались лишь мерцающие в лунном свете трубы. Когда-то здесь звучала музыка? Почему перестала?
А они все гадали – что там, в окне? Может, колокол? Или посадочная площадка для ангелов? Молодых туда не пускали, и Калея любила строить бессмысленные, но веселые предположения о башне.
«Пристанище южного ветра? Или судьи помещают туда узников?»
«Каких узников? На Небесах их не нет», – давным-давно смеялась Эмия.
Оказывается, тут стоял могучий и почему-то немой музыкальный инструмент.
Выслушав ее, Кронис – великий Бог, в эту минуту так похожий на обычного человека, – долго стоял у окна. Не поворачиваясь, изрек:
– Думаешь, ты первая, кто попал в эту ситуацию?
«Конечно, не первая», – поникла собеседница.
– Хочешь узнать, кто попал в нее первым?
Она не была в этом уверена. Наверное, другой идиот, которому не хватило чувств…
– Я.
Обронили от окна, и Эмия вздрогнула. Уставилась на чужую спину с изумлением.
– Да, – Кронис обернулся и улыбнулся. Улыбка эта, скорее, угадывалась по шевелению усов и бороды, нежели виделась ей. – Думаешь, я всегда был Могучим, Старым и Всевластным? Нет. Когда-то я был, как ты.
Налетела вдруг грусть.
Понятно. Сейчас он расскажет поучительную историю о том, что: да-да, он подобное пережил, отбыл наказание и многое вынес из собственного неумного подросткового поведения. Сие предстоит и ей.
И все же любопытно, что там за история.
– Вы тоже полюбили земную женщину?
– Полюбил. Как ты. Жить без нее не мог… Провел с ней лучшие тридцать дней своей человеческой жизни, а после… меня судили.
– Оставили без тела?
– Как ты догадалась?
Кронис веселился; Эмия раздражалась. Теперь, когда у нее появились настоящие нервные окончания, а также способность напрямую проводить через себя энергию, эмоции забурлили в ней в тысячу раз сильнее, нежели в облаке.
– И Вы сумели с этим смириться, отбыли наказание и поняли, что Верховные Эфины были правы?
Не сдержалась – плеснула сарказмом. И сама же себя упрекнула – «что ты дергаешь его, малохольная?»
– Правы? О нет… Я злился на них так, как ты себе представить не можешь. Сильнее, чем ты, просто поверь мне – гораздо сильнее, – бородач отошел от окна, уселся на противоположную лавку, вздохнул. – Рассказать тебе, как все было?
Когда это случилось, он был моложе ее – новоиспеченным веселым Богом. Красивым, беспечным и, как ни странно, скучающим по сильным ощущениям. Где он увидел Иланту, как – уже не помнил, помнил только, что полюбил почти мгновенно, – рванул к Оракулу, совсем как Эмия, приземлился на просторах солнечной Спании совершенно обнаженным. Без трусов, без документов и (на этом месте Кронис рассмеялся) без украшений.
Он говорил про страсть. Про касания, про поцелуи, про невозможность жить друг без друга – он будто говорил про Эмию с Даром – все как под копирку.
– Я любил ее так, как никогда и никого не любил. Совершенно, каждой клеткой.
Эмии в воображении виделся молодой парень с озорными глазами – без бороды тогда еще, без усов. И некая черноволосая молодая жгучая спанка – красивая и изящная, как позолоченная амфора на закате. Вспыхивали на фоне их тел соленые морские брызги; звучали нежные слова и шепот чужих обещаний.
А после по накатанной: возвращение, суд, лишение тела. В назидание остальным.
Кронис долго молчал. Под его ступнями светился мрамор – Эмия автоматически глянула под себе под ноги и отметила, что под ее – нет. Удивилась и не удивилась одновременно – шутка ли, настоящий Бог Времени?
– Я ведь не всегда был Богом Времени, – прочитали мысли и усмехнулись напротив грустно. – Знаешь, когда я им стал?
– Когда?
Его история пугала и завораживала тем, что слишком сильно походила на ее собственную.
– Когда она умерла. Спустя пятьдесят четыре года после того, как я покинул Землю…
По спине, несмотря на теплую ночь, прополз холодок.
Он наблюдал за своей возлюбленной пятьдесят четыре года… без тела… Значит, точно скажет: «И ты сможешь». Но она не сможет.
– Сколько раз я пытался сдвинуть пласты времени, чтобы отмотать время вспять, – погрузившись в воспоминания, шептал Кронис. – Много.
Он на мгновение снова стал тем молодым парнем, которого лишили мечты, любви и жизни.
– Много раз я переформировывал свое сознание в надежде на то, что смогу повлиять на реальность. Я дергался и изнывал, как раненый зверь. Когда она болела, когда вечерами шептала мое имя, когда звала меня назад. Я ведь все видел и слышал, я предпринимал титанические усилия – не описать. Обессиливал, терял возможность летать и воспринимать мир, кое-как восстанавливался. И снова брался… за невозможное. Я видел ее старость, Эмия. И теперь знаю, что те, кто думает, что наказание кого-то исправляет или делает лучше – ошибаются.
Старый могучий Бог, который стал таковым, потому что молодым прошел через мегатонны боли – это и ее судьба тоже?
– Они говорили – на время нельзя повлиять, – но я ломал их и свои убеждения. Один. Против всех. Я корежил Верхний мир, я изламывал привычные вектора и траектории… Иногда мне казалось, что у меня получается, иногда я впустую сотрясал воздух. Они усмехались надо мной, они не верили. Советовали – смирись.
И тишина. Почему-то Кронис затих – будто нырнул в пучину грусти и утонул в ней.
– Но ведь у Вас вышло, Вы сказали. Вышло повлиять на время?
Он вдруг улыбнулся. Лучезарно, неожиданно тепло.
– Когда она умерла. Что-то сломалось во мне, знаешь… А вместе с этим и представления о том, что невозможно. Я напрягся так, как никогда до этого и… вернул себя туда, откуда мы с ней начали.
– На Землю?!
– На Землю.
– К Иланте?
– К ней.
– И?…
Эмия растеряла все слова. Что он посоветует ей теперь – старайся? Пыхти, и однажды поменяешь вектор реальности?
«Я же смог…»
– Вы… – она не могла успокоиться, почувствовала, что дрожит, – Вы вернулись к ней на Землю, и Вас больше не забрали оттуда?
– Нет, Эмия, не забрали. Я доказал всем существование таких сил мотивированного индивидуума, о которых никто из Эфин никогда не подозревал. Я отбил право быть с ней. Пятьдесят четыре года спустя, но отбил.
– И… Вы прожили с ней всю жизнь?
– До самой ее старости и кончины. Самую свою счастливую и замечательную жизнь на Земле, которая у меня только была.
Ей вдруг в голову пришла сумасшедшая идея.
– Но, если Вы научились управлять векторами времени, Вы могли прожить с ней… много раз? И никто бы не узнал.
– А ты далеко не глупа, правда?
На нее глядели, улыбаясь.
В органном зале повисла тишина.
Кронис почему-то больше не говорил, и Эмия все больше волновалась. Что сейчас ей выдадут пару напутственных советов, по-отцовски похлопают по плечу и скажут «все возможно – старайся». Вновь обратят облаком, отправят к монитору и вежливо пообещают, что «она может заходить, если захочет». И, понятное дело, все слова окажутся лишь фальшивой полуправдой – мол, самое ценное я тебе уже дал – надежду, – а дальше сама.
Что-то внутри подсказывало, что так, как Кронис, она не сможет никогда – она не будущий Изгибатель Времени, не Всесильная Богиня, которой суждено взрастить себя через боль.
– Мне надо… уходить?
На сердце моментально лег камень. Ей рассказали хорошую историю, но для нее бесполезную. Конечно, она посмотрит на любимого Дара еще разок, но после…
Вспомнился фонтан. И ощущение полета перед ним – в неизвестность, к далеким облакам, прочь из Астрея. Она, увы, слабая. Обычная девчонка.
– Ты любишь его? – вдруг спросил Кронис тихо.
– Люблю.
«Тогда у тебя получится», – ее сознание постоянно предвосхищало его ответы самым пугающим образом.
– Тогда тебе пора… обратно.
Ее новобретенное тело смерзлось.
Молить его? Упасть на колени? Попробовать достучаться, убедить, что она так, как он, не сможет? Но разве выйдет, когда сидящий напротив достиг всего сам?
– Простите… – Эмия глотала прогорклые слезы. – Я не смогу… У меня не получится, как у Вас.
– А, как у меня, и не надо, – отозвались негромко. – Знаешь, чему меня научила моя история?
«Чему?» – не спросила, лишь подняла глаза.
– Тому, что толку от наказаний нет.
– Но ведь Вы стали тем, кем стали…
– Стал. Но радость и вдохновение мотивируют куда сильнее, чем боль. Я теперь это знаю и не хочу, чтобы кто-то еще проходил через бессмысленные страдания. Ты гораздо больше сделаешь для этого мира, если будешь его любить. Понимаешь?
– Н-н-не знаю.
Эмия хваталась за надежду, как за скользкий промасленный провод. Ухватывалась и тут же теряла.
– Вы хотите… хотите мне… помочь?
«Если это неправда, то лучше сразу…»
– Хочу.
Ей неожиданно подмигнули.
– Я верну тебя к нему. На Землю. Хочешь?
Она ловила пузыри воздуха ртом, как разучившаяся дышать рыба. Мол, а как же приговор? Как же Верховные Эфины, которые об этом прознают?
– А как они прознают, – веселился Кронис, – если тебя все равно не видно? За сто лет ты вполне успеешь прожить счастливую человеческую жизнь со своим… Дарином. Здесь ты или не здесь – им нет дела. Ты – облако. А я…
На этом месте он довольно погладил себя по волнистой бороде.
– … немножко «отомщу» за прошлое. Спустя века возьму свое, так сказать.
* * *
Эмия снова была «облаком». На короткий промежуток времени – чтобы долететь до Оракула.
– А можно я попрошу у него все, что мне нужно? – кричала она позже, стоя в светящемся круге.
– Конечно.
Свое тело уже попросила, координаты Колчановки назвала и теперь, захлебываясь, перечисляла:
– Мне нужна одежда: плавки, бюстгальтер, блузка, юбка, колготки, обувь… Плащ, сумочка, шарф, документы – паспорт на имя Эммы Эдуардовны Рославской…
Отчество пришло на ум спонтанно – фамилию когда-то придумал Дар.
– И еще украшения – много украшений! Цепочку, три кольца, серьги, брошь, браслет, заколку, гребень…
– Женщины, – усмехнулся в усы Бог Времени. – Ты совсем, как она… как Иланта.
Последние слова он прошептал очень тихо. И приказал Оракулу:
– Дай ей полную сумку украшений – пусть тешится.
– Будет сделано, – отозвался Змей Перерождения и уже через минуту, когда пожелания кончились, открыл гигантскую огненную пасть.
– Спасибо, – шептала Эмия, шагая в холодный огонь.
– Передавай ему привет, – махал мужчина в майке.
– И Калее спасибо…
– С твоей Калеи кофе.
«Спасибо, Вы сделали меня счастливой… Самой счастливой на свете», – светились девчонкины глаза. И Кронис был беспричинно рад – еще одна временная петля не замкнулась, не пошла по предыдущей траектории.
И он-таки взял свое.