Трамвай им попался неестественно-синий и веселый снаружи, но довольно блеклый изнутри. Зато пустой, так как ехал из окраины в «еще более далекую окраину», как пояснил Дар.

Они уселись рядом.

Захлопнулись узкие двери; железное тело на колесах двинулось вперед по рельсам.

– Может, не надо? – тут же возобновились попытки отговорить ее от задуманного, которые начались с самого утра. – Эти серьги, брошь – они же… дорогие!

– Это просто серьги и брошь.

Эмия до сих пор радовалась, что попросила о них Оракула – то было, пожалуй, одним из самых дальновидных и интуитивно верных решений, принятых ею в спешке. И очень-очень своевременным.

– Если это Эфиниум, то не надо его сдавать, слышишь?

– Почему?

– Потому что он… адски дорогой.

Дар не находил нужных слов, а Эмия радостно не желала его слышать. «Как раз то, что нужно», – блестели в ответ ее глаза.

За окном сырой бульвар и вытянутые дорожки-отражения от включенных фар – Бердинск дремал, не открывая глаз. Дорожные знаки, пешеходы, зеленый забор и школа за ним, киоск с надписью «Самса» на остановке. Эмию вдруг снова ударило восторгом – она на Земле. Здесь, среди людей, где ей так хотелось побыть, а рядом мужчина в красной куртке. Тот самый. Который бухтит и ворчит с утра, который не привык не ходить на работу и разбрасываться деньгами, который сейчас держит в руках ее брошь – маленькую птичку на цветке.

– Ты что, отдашь и не пожалеешь?

– Нет.

– Почему?

– Потому что это просто вещи – они не ценны сами по себе.

– А что ценно?

– Время, прожитое с радостью.

Ее сосед знал об этом не так много – на его долю радости выпало мало, и потому Дар отвернулся, стал смотреть в окно.

– Что это за место на твоей руке? Которое нарисовано?

Ей не отвечали.

– Как называется?

Эмия умела быть настырной, как ребенок, и не сдаваться, когда игнорируют. Подергала за рукав, наклонилась ближе.

– Скажи мне?

– Это в Лаво. Виноградники Эрпье.

– А это далеко?

– Нужно лететь на самолете, – буркнули ей.

– А ты когда-нибудь летал на самолете?

– Нет, – Дар помолчал, а после добавил. – Я много чего никогда не делал.

* * *

Лестница, ведущая в темный подвал, окончилась коморкой с прилавком из старой, отполированной временем и прикосновениями доски. За прилавком дежурил мужик со скучающим видом – этим утром он пришел сюда только потому, что ему предварительно позвонили, сказали, что принесут «цветмет».

– Что у вас? Давайте посмотрим…

На сережку Эмии он взирал почти три минуты, и, чем больше манипуляций и тестов над ней совершал, тем напряженнее становился лицом. Все никак не хотел выдавать вслух заключение, к которому давно пришел: это Эфиниум. Это, черт побери, настоящий Мистический Металл в таком количестве, которого он никогда в жизни раньше не видел.

Эмия пританцовывала на месте от нетерпения; Дар стоял рядом со сжатыми челюстями и крутил в руках складной нож. «Покупателю» он бросил сразу: «Состав известен, цена за грамм у конкурентов тоже. Не пытайся надуть».

Оценщик нервничал. Потому что девчонка выглядела слишком расслабленной и счастливой, потому что ее спутник, наоборот, казался ему до крайности напряженным, потому что в руках он держал ювелирную вещь, по изящности равную которой не встречал никогда. Но, главное, выполнена она была…

– Из Эфиниума, – изрек молодой парень в красной куртке.

– Да-да, я вижу…

Пожилому мужчине с жидкой шапкой из седых волос всячески хотелось солгать, но как солжешь, если посетители знают цену тому, что принесли?

– Сколько вы хотите?

Дарин подготовился. Пока ехали в трамвае, спустил последние деньги на счету телефона – полазил по сайтам, узнал расценки. Боялся, что местные дельцы обуют Эмию по полной.

– Сто пятьдесят за одну сережку.

– А есть… и вторая?

На гладкую доску лег весь комплект: серьга – копия первой, но в зеркальном отражении и брошь «Птица на цветке».

Оценщик замер в изумлении:

– Если это тоже… Эфиниум… Где вы, позвольте спросить, все это взяли?

Эмия попыталась раскрыть рот, но Дар дернул ее за пальцы.

– Вас не касается. Сто пятьдесят за каждую сережку и двести за брошь. – Это не слишком большая цена, он проверил. Но и не самая низкая.

– Пол… миллиона? – тут же давящей сделалась темнота подвала за их спинами и укоризненным выражение на лице человека по ту сторону доски. – Наличными?

– Наличными.

Дар выглядел, как вышибала, и спорить с ним не имело смысла.

– Но у меня столько нет…

Несмотря на мнимое отсутствие финансов, оценщик уже рассматривал изделия, используя лупу и ультрафиолетовый фонарик. И рассматривал так долго, что у Эмии начали неметь ноги. Текли минуты, где-то в трубах шелестела вода; над ними кто-то ходил – этажом выше располагался продуктовый магазин.

– Молодой человек, – послышался, наконец, вердикт, – не знаю, где вы все это добыли, но полмиллиона наличными… Вы же сами понимаете?

Дар молча протянул ладонь – отдавай, мол, чужое.

Оценщик побледнел. Какое-то время думал, достал из кармана мятый платок, вытер лоб. После отыскал сотовый, набрал номер, дождался ответа и непривычно жестко попросил:

– Алла, привези мне деньги из сейфа. Сейчас же.

На том конце, конечно же, спросили: «Все?!»

– Все.

Эта фраза отливала металлом.

– Полмиллиона наличными…

«Не так уж и много, – думал Дар. – Сейчас каждая вторая машина стоит дороже, а их вон сколько на дороге».

Одетая в белую норковую шубу, Алла приехала тринадцать минут спустя. Обдала посетителей густым облаком дорогих духов, не поздоровалась, протянула мимо плеча Дара полиэтиленовый пакет.

– Такая сумма… – бубнил оценщик ворчливо, но, скорее, уже по привычке. – Вот. Держите. Для вас все пересчитали. Алла, ты ведь пересчитала?

Уникальные украшения он из рук так и не выпустил.

* * *

Домой вернулись на такси. Разделись, деньги вывалили на диван: пятисотки, тысячи, пятитысячки – много купюр, целый ковер. Дар смотрел на них, ошалев, – он вдруг понял, что ощущают люди, ограбившие банк: агрессию, радость, злобу и восторг. Странный дикий и необузданный коктейль нахлынувшей вседозволенности. Они свободны… Они могут ехать, покупать, сорить деньгами…

Полмиллиона – не такая уж и большая сумма, но он никогда не видел их воочию.

– Нам этого хватит? – подпрыгивала Эмия. – Теперь хватит, чтобы путешествовать?

А он продолжал ей удивляться.

– Не жалко того, что продала?

– Нет.

И та искренность, с которой фраза была произнесена, в очередной раз огрела Дарина по голове. Он видел разных женщин: корыстных, менее корыстных, почти бескорыстных. Любящих шмотки, золото и бриллианты или относящихся к ним равнодушно. Но он еще никогда не видел таких, как Эмия, – свободных от предрассудков, умеющих совсем-совсем ни о чем не жалеть.

«Такую легко полюбить», – вдруг дернулось у него изнутри наружу что-то теплое и очень настоящее.

Дернулось.

И уперлось в ржавую цепь с висящим на ней навесным замком.

* * *

Рынок под открытым небом. Моросило.

Прятались под козырьками из капюшонов продавцы; тянули вверх неживые розовато-синие ноги подмороженные куриные туши по «180 за кг». Рядом с ними яйца по восемьдесят, горы колбас, сыры. Следом, разложенные прямо поверх клеенки, стояли сапоги, уже слишком теплые для этого сезона и потому уцененные.

На рынок они пришли за вещами для Эмии и продуктами. До больших магазинов далеко, а здесь все, пусть и дороже, но под рукой – все через три дома и за остановку.

– Почем молоко?

– Девяносто.

– За литр?

– Ну, не за бутыль же!

– Очумели уже, еще вот только было по семьдесят… – ворчала косматая старуха в зеленом пальто и поджимала морщинистые губы. Щекастая тетка-продавщица демонстративно смотрела в сторону.

«Сколько бумажек вы хотите за это молоко?»

«Столько, сколько у тебя нету. И потому ты никто – дерьмо на палочке».

«Я не дерьмо! Это ты просишь столько бумажек, сколько сама не стоишь…» – вот какой немой диалог в лицах слышался Эмии вместо настоящего.

Деньги. Они стояли бетонной стеной между людскими душами. Из-за денег в ушах возникала вата, а глаза слепли, не желая видеть чужие беды – своих много… «Я бы помог, – словно говорили отчужденные лица, – но кто бы сначала помог мне?»

Но разве для помощи всегда нужны монеты?

– Дар?

– М-м-м?

Они шагали мимо чумазой прошлогодней моркови и плотно запечатанных «чужими» крышками банок с соленьями. Мимо стендов с развешенной на плечиках одеждой – по большей части некрасивой, но довольно яркой.

– А люди, которые богаты, – они счастливы?

Ее спутник над ответом не задумался.

– Нет.

– Но почему? Если все так хотят этих самых денег…

– Потому что они продолжают их хотеть, даже когда получают.

«Тогда это болезнь, – подумала Эмия. – Жадность – та самая, за которую она ежедневно вычитала сотни единиц небесной манны из людских судеб».

– Получается, их не бывает достаточно?

– Зависит от человека.

– А есть такие, кому достаточно?

– Есть. Наверное, – Дар вздохнул. После обернулся, не сбавляя шага, дал указание. – Давай, ты в крытый павильон – выбирай, что нужно. А я куплю продуктов и отыщу тебя.

– Хорошо.

И они – стрелки на карте – с разной скоростью разошлись в стороны.

* * *

– Мяско, молодой человек, выбирайте мяско!

«МяскА» Дару хотелось, но седому усатому мужику он ответил отрицательно. Какое мяско? Его или морозить, или готовить сразу, а они в квартире задержатся в лучшем случае на день-два, и потому «свежачок» не катил.

Вот гречка с тушенкой – другое дело. Картошка, колбаса, сыр, пачка чая, печенье – это вещи нужные. Все-таки сначала им стоило обговорить, как долго они намереваются пробыть дома до отъезда, а то сейчас накупит…

В нагрудном кармане кошель, полный денег. «Бери, сколько хочешь, трать по собственному разумению», – так она ему сказала. Из Эмии бы получилась идеальная жена.

А он считал ее аферисткой.

Все же чужие деньги жгли совесть – он не будет тратить лишнего. Только по необходимости.

После колбасных тянулись лотки фруктовые – цветные и пестрые. Дальше специи, овощи, молочные отделы.

Пожалуй, к картошке, которую он собрался жарить на обед, подойдет лучок и хорошая деревенская сметана.

Проигнорировав зазывания продавцов купить «виноград», «спелые грушки» и «гранаты – сегодня привезли», Дар все-таки остановился и приобрел связку спелых бананов.

* * *

«Как тяжело здесь оголяются души и как просто тела…»

Сорочки, блузки, домашние майки висели вдоль стен, трусы лежали на прилавке – трогай – не хочу.

И трогали. Щупали оборки, выбирали цвет, деловито растягивали в стороны резинку, соображая, натянется или нет.

– А ляхи давить не будут?

– Нет, сама такие ношу…

Эмия еще никогда не выбирала трусы прилюдно. И почему-то стеснялась.

Расцветок миллион: пестрые, с цветочками, блекло-унылые, с надписями и без. Ей выбирать только под себя или под себя …и Дара?

Последняя мысль неожиданно смутила.

Странно, в Астрее процветала свобода «любви». Там, в отличие от людских скупых на раскрепощенность привычек, царили нравы вполне себе фривольные – партнера выбирали зачастую прямо на улице и по одному только взгляду. О нарядах, так как их можно было сменить, не задумываясь, никто и вовсе не волновался.

Но Эмия вольностей себе почему-то не позволяла и там.

Разве что иногда, с Павлом.

– Девушка, помочь Вам выбрать?

Эмия растерянно потерла щеку.

– А как… помочь?

Не старая еще продавщица смотрела устало – у нее дома, наверное, дети. Ей нужно их одеть, обуть и накормить, и потому «помочь» – это, скорее, подтолкнуть купить.

– Мне нужно несколько пар… простых. Нет, лучше с кружевом. Однотонных.

– Размер?

– Н-не знаю.

Тетка с любопытством вытянула шею, оглядела покупательницу профессионально и равнодушно.

– На вас «м-ка», не больше.

– «М-ка»?

– Средний.

– Да, наверное.

Ей указали на рядок слева.

– Вот тут. Выбирайте.

За следующие несколько минут, поборов смущение, Эмия подобрала нижнее белье, майку, легкие штаны и обзавелась ненужными ей, но уютными на вид мягкими тапочками.

* * *

Как много, оказывается, человеку-женщине нужно для жизни: шампуни, крем, расческа, прокладки, станок, дезодорант, белье. Много белья. Потому что людское тело несовершенно – оно, подчиненное времени и процессу старения, постоянно работает: что-то обновляет, что-то разрушает, что-то выводит, потеет, пахнет. И вещи нужно стирать…

Не зря сюда не хотела Калея – слишком сложно. Им всем, кроме Эмии, здесь почему-то было сложно.

А она вдыхала запах чужой тесной квартиры и радовалась. Слышно было, как орудует кухонной утварью Дар: гремели кастрюли, шумела вода, выдвигались ящики. Он готовил для них обед.

Внимание Эмии привлек лежащий у компьютера атлас Мира.

И вспомнилось вдруг про виноградники и Лаво – а можно ли найти?

Лаво и виноградники отыскались на триста девятнадцатой странице.

«Паспорт. Виза», – она, оказывается, совсем забыла не только про деньги, но и про удостоверения личности.

– Дар? – в кухню она вошла, держа раскрытый атлас в руках. – Я тут прочитала, что для въезда в Лаво нужна какая-то виза. Она у тебя есть?

Повар, который в этот момент перемешивал накрошенный сырой еще картофель, напрягся. Стал жестче, сдавленнее – она почувствовала. И спешно пояснила.

– Я просто хотела сказать, что если ты захочешь слетать один, я буду только рада…

– Я не захочу.

На столе уже стояла открытая банка сметаны; лежал на блюдце хлеб.

– У тебя нет визы?

– Мне не нужна виза.

– Не нужна? Почему? – и сама же пожала плечами – какая разница, почему. – И хорошо.

– Потому что я «Ч.Е.Н.Т» на последнем месяце жизни – вот почему.

Ей вдруг стала понятна его внезапная злость и тот ком стальных эмоций, которым он вдруг сделался.

– Прости, я просто спросила…

– Мы, «ченты», блаженные. Особенно те, кому скоро умирать, понимаешь? – процедили от плиты. Дарина понесло. – Нам теперь можно везде, куда захочется: давайте, ребята, наслаждайтесь. Только я не полечу, потому что ненавижу подачки!

– Но это не…

– Как та, когда тебе дают побыть с матерью только первый год жизни. И она даже тот год не захотела со мной пробыть!

Перед ней больше стоял не Дарин – кто-то другой. С белыми от злости глазами, со сжатыми в гири кулаками, со скрутившимися в стальной молот, готовый ударить любого нервами.

– Она хотела… Я знаю, я читала…

– Ты читала? Ты… Ты?! Да кто ты такая вообще, чтобы… Уходи. Проваливай отсюда!

На нее орали так, что звякали и кастрюли, и старый холодильник. Эмия не удивилась бы, если бы трещинами пошел потолок, – ее собственное тело отреагировало на этот безумный ор сотней мурашек страха по спине.

Но Дар на нее – внезапно побледневшую – уже не смотрел. Он забыл про сковороду с картофелем, забыл, что его нужно мешать. Отошел к окну, уперся ладонями в подоконник и обреченно свесил голову.

– Эмия, – выдавил из себя хрипло, – тебе… лучше выбрать… кого-то другого. Я не здоров.

Она вышла из кухни задом. Не стала добавлять, что уже выбрала его и менять решения не собирается.

Вошла в комнату, закрыла атлас, положила его обратно на стол, а сама уселась на кровать рядом с горой вываленных на покрывало «женских» вещей.

Он вошел в комнату несколько минут спустя; картошка уже не шкворчала – видимо, выключил. Уселся подле нее на кровать и сколько-то молчал, не уверенный в том, что стоит начинать или же продолжать начатый на кухне разговор.

Эмия чувствовала, насколько уязвим в этот момент Дарин, как сильно истончились стенки его сердца, как сильно оно боится не вынести новой боли. Он дрожал внутри, выдыхал, корил себя за любопытство, проклинал за то, что новые знания, возможно, убьют его. Но все же спросил:

– Что… ты читала? Про мать? – поправился: – Про… маму.

Эмия внутренне сжалась от напряжения и тоскливого чувства – того же самого, которое она испытала, когда впервые прочитала тот текст про больницу.

– Она… Она бы никогда тебя не отдала. Я знаю.

– Что…

– Она не хотела отдавать.

– Что ты читала?

Что?

– Я читала, что она дралась за тебя, пыталась отобрать у санитаров, которые тебя уносили. А ведь в тот момент ей запретили даже ходить – сложные роды. Она расталкивала всех, кричала, толкнула одного медбрата так, что тот упал и ударился. Ее хотели судить…

Дар сидел бледный, как мел.

– Ни одна женщина по своей воле никогда бы не отдала своего ребенка, – тихо шептала Эмия. – И я бы дралась, как она. У тебя ее гены, разве не чувствуешь?

– Судили?

– Что?

– Ее осудили?

– Нет, вроде бы. Не знаю, я читала не всю ее жизнь – только тот момент, который касался тебя.

В глазах Дарина дрожали слезы. Как капли жидкого стекла на бетонном лице; а сердце кровит, сердце только что вскрыли – сообщили, что мать дралась. Ему хотелось плакать. За него дралась.

– Ты найдешь ее, – сообщила Эмия с той мягкой уверенностью, с которой подходят к обезумевшему животному (если протянешь руку слишком быстро – отожрет), – мы дойдем до Ворот, твоя жизнь продлится, и ты найдешь ее.

– Найду? – хрипло прошептал Дар. – После стольких лет?

– Ты нужен ей не меньше.

– Она… жила без меня.

– В боли. Любая мать живет без ребенка в боли.

– Не хочу больше, не мучай.

Он сдался, сделался совсем хрупким, болезненно прозрачным в ее восприятии – сильный мужчина с виду, а внутри напуганный и измотанный ребенок.

– Ты… съездишь в Лаво, хорошо? Пора выйти из образа жертвы – ты будешь жить…

– Жертвы? – Дар вспыхнул, как порох. Ох, зря она опять тронула за больное. – Да пошла ты, поняла? Спустилась тут… хер знает откуда… рассуждаешь!

За дверь он вылетел стремительно. Едва успел на ходу сдернуть куртку с крючка.

Картошка так и стояла на плите – наполовину жареная, наполовину сырая и не соленая.

Эмия подцепила одну штучку на вилку, пожевала, поморщилась от хруста, отложила. Невесомо уселась на табурет в кухне, взяла в руки хлеб, вздохнула. Долго сидела пустая, без мыслей, пропуская сквозь каждую клеточку тела чужую боль и собственную печаль, думала о том, что жизнь – это то, что случается с тобой именно сейчас, не завтра. Сейчас грустно, но все равно здорово, потому что за окном шумят деревья и бегут облака, потому что гуляют люди, потому что жизнь. Смерть настигнет их всех – это часть великого замысла, – но пока еще есть время и что-то можно изменить.

Все наладится – эмоции остынут. И вернется домой Дар.

* * *

Детская площадка смотрелась насильно-праздничным пятном в центре унылого двора. Вокруг бурый газон, дальше строгие росчерки голых лип и серые многоэтажки с проплешинами розоватого цвета между рядами окон. А детские горки синие, зеленые, красные, как куртка одинокого мальчишки, стоящего у качели.

Дар курил и даже не чувствовал запаха дыма, который вдыхал. Что-то внутри него дрожало с той самой минуты, когда в разговоре всплыло слово «мама»… Он давным-давно запретил себе думать о ней, и тут Эмия руками по локоть залезла в самое мягкое месиво его души.

Больно, черт возьми. Наверное, болезненнее пустой надежды ничего нет.

Богиня? Дура? В этот момент он совершенно искренне ее ненавидел – дуру. Разве можно так? Да, мужик, но живой ведь, тоже умеет чувствовать.

Дар устал стоять и рухнул на ближайшую лавку, как старик. Сгорбился, свесил руки с тлеющей сигаретой между колен. Сам же поперхнулся дымом, откашлялся, затянулся еще раз.

Он давно жил один, не привык, оказывается. Ни к общению, ни к правде.

«Жертва».

Это слово царапало и обижало – он не жертва. Он просто родился не таким, как все. Ущербным. И да, сука ее дери, он жертва! А как еще?

Лужи под ногами, промозглый ветер – мерзла голова, он забыл шапку. И каким-то стеклянным и в то же время необъятным сделался мир. Слишком большим, чтобы его понять, слишком сложным – все эти переплетения, судьбы, зависимости, случайности. Почему одним все, а другим ничего?

Взгляд из мира внутреннего, как батискаф, всплыл в мир внешний и сразу же наткнулся на припаркованные у подъезда машины – все грязные, будто после «сафари».

У него никогда не было машины. И не будет. Даже велосипеда, мать его, не было – ни в детстве, ни в юношестве.

А после мысль, как разряд тока: да он же и, правда, думает, как жертва. Сидит, нудит, если не вслух, но внутри собственной башки. Привык, даже не замечает.

Не будет машины – и что с того? Много чего не будет, у всех чего-то не будет.

От неожиданного откровения Дар даже выдохнул как-то иначе, с облегчением – принял внутри очевидное «ты – обиженная зануда» и удивился. Почему раньше не замечал.

Время сквозь пальцы. Время течет, когда ты спишь, ешь, погружен в собственные мысли. Времени плевать, замечаешь ты его или нет, – а в запасе четыре недели.

Да, «Ч.Е.Н.Т», да, смертник, но стоит ли из-за этого до последнего воротить в гордыне морду?

Может, Эмия права?

Дарин вдруг впервые позволил себе подумать о поездке в Лаво. Не о картинке, не о мечте, которую не достать, но о том, что вдруг стало для него реальным, – полете на самолете. Пусть за чужой счет, пусть он никогда не отдаст деньги за билет. Но ведь верно говорит та, кто осталась в его квартире: сколько можно дуться на жизнь, которая дает тебе шанс?

Накатался на качелях и ушел к подъезду одинокий мальчик; с неба моросило.

Прошло несколько минут, прежде чем человек на лавке выбросил в урну второй бычок и похлопал себя по карманам в поисках телефона.

– Стас, слышь, привет. Это Дар. Говорить можешь? Я хотел у тебя спросить номер того мента – знакомого твоего по миграционным вопросам. Зачем? Куда хочу мигрировать? Давай я тебе потом расскажу… Да, точно расскажу. Ты мне кинь его номер смской, а? Спасибо, друг, с меня причитается.

Отбой. Телефон временно в карман.

Из пачки показалась новая сигарета, а в душе ярче пламени щелкнувшей зажигалки пылало возродившееся самопроизвольно пламя надежды.

* * *

– Потеряла паспорт, говоришь? Ну, так пусть обратится в местное отделение милиции, заполнит, как полагается, бумаги…

Мент по имени Миша вызвал у Дара мгновенное отвращение. И не поймешь чем: то ли растянутой майкой в синюю полоску – выцветшей, под спецназовца, – то ли стойким запахом лука изо рта, то ли наглыми манерами – «я – госслужащий, и уже поэтому лучше всех вас…»

– В отделении будет долго.

– А надо быстро?

– Надо.

– А че за спешка такая?

Дар какое-то время молчал, подбирал слова. Скажешь не то или не тем тоном, и Михаил Градов – Стасов друг – выпрет тебя из квартиры, где просиживал штаны во время выходного.

– Полететь хотели за границу.

– Полететь можно, когда бумаги будут готовы. Все ждут, и вы подождете.

«Что ты за упырь такой? – хотелось заорать Дару – Побрился наголо, отрастил в отделе пузо и стал советы раздавать? Сам жди, чмо потное, а я не могу…»

Из всего того, что хотелось высказать Мише, Дар вслух повторил лишь обрывок мысленной фразы:

– Не могу ждать. «Ч.Е.Н.Т.» я. На последнем месяце жизни.

– Че, правда, что ли? – округлились напротив глаза. И сделались почему-то радостными, как у хулигана, которому показали забавную жабу в террариуме. Особенно уродливую.

– А Стас не говорил, что у него такие… друзья.

– А я его не посвящал.

Дару сделалось отвратно внутри, грязно. На него теперь смотрели так, как он ненавидел, – со смесью любопытства, неприязни и равнодушия.

– Так это ты поэтому татушку наколол? Точку спрятал?

Отвечать не имело смысла, и потому гость отстраненно рассматривал клеенчатые обои вокруг стола, которые хозяин, видимо, налепил на стену, чтобы «жир легче оттирать». Смотрелось все это убого и дешево и о живущих здесь людях поведало больше, чем рассказал бы год совместной жизни.

– Ну, если «Ч.Е.Н.Т», – размышлял вслух Михаил, – если Стасов друг…

Потом хлопнул себя ладонью по трико – решил напоследок сделать убогому «счастье».

– Ладно, паспорт сделать не смогу, а вот бумагу о том, что документ находится на переоформлении, могу. Но только на месяц, не больше, а там сами…

– На месяц! Как раз. Послушайте, а авиабилет нам по такому продадут?

Миша нахмурился, сделался строгим, как будто изволили усомниться в его профпригодности.

– Продадут. А чего не продадут-то?

«Супер… Отлично!»

Главное, держать радость под контролем – слишком широко улыбнешься, и тут же взвинтят за «услугу» цену.

– Когда нам ждать бумагу? И… сколько это будет стоить?

Вот и всплыл самый болезненный, самый неприятный вопрос – если Миша заломит неподъемный ценник, придется просить у Эмии. А просить…

«Не веди себя, как жертва…» – упрекнула бы она.

Черт, он не жертва, но и мудаком быть не хотел. Обойтись бы своими средствами.

– Ну…

Лысый мент чесал пузо, и в нем желание помочь боролось с очевидной жадностью.

– Десятка тебя устроит? Не ломлю.

Десятка? Дар обрадовался так, будто выиграл первый приз на школьной олимпиаде.

– Устроит, – кивнул чинно. Добавил, спохватившись. – Спасибо за… помощь… и понимание.

Миша благосклонно кивнул:

– Чего уж там! Ради друга… Друга-друга, – и противно расхохотался. – Ты только это, парень, кинь мне смской ее данные – имя, год и место рождения, ну, ты понял.

– Понял.

– И фотка мне ее будет нужна. Как полагается, на белом фоне, по формату. Бросишь на почту электронную – я ее тебе сейчас чиркну.

Дарин кивал радостно и быстро, как болванчик: кивну, напишу, сделаю, да. Как двоечник, которому сказали, что вместо экзамена можно вымести двор.

Вытащенные из кошелька и положенные на стол деньги исчезли в Мишиной лапе ловко, как у фокусника, – раз, и нету.

– Ну, все, жду. Бывай. И не это… не кисни.

То была максимально проявленная о «Ч.Е.Н.Т.»е забота, которую Дар получил с момента входа в квартиру номер двадцать четыре.

– Не буду.

Он даже не обиделся.

Домой. Дожарить картошку. И найти ближайшую фотолабораторию для Эмии.