— Никаких новостей о Химике?

— Никаких. Но я продолжаю поиски.

Фрэнки заглянул к Марио вечером, принес бутылку виски, предложил поиграть в бильярд. Мо отказался и от игры, и от выпивки; друг укоризненно покачал головой:

— Совсем ты сдаешь.

— Я не сдаю.

— И девчонке этой доверился зря. А что, если она все-таки настоящая Серпента?

— Она спокойно рассталась со шприцом.

— Спокойно. Потому что через десять дней она попросту выберет тебе не тот камень, и дело с концом. Это легче, чем колоть яд. Ты сам дал ей карты в руки…

— Может, и сам.

— Мо…

— Иди, Фрэнк, иди. Просто отыщи для меня Химика.

Уже стоя на пороге, короткостриженый темноволосый мужчина покачал головой. Марио вновь подумал, что его нос похож на утиный — приплюснутый, словно клюв. Такой напрочь изуродовал бы женщину, но мужчине он придал особый шарм. Уникальность.

— Легко сказать, — женщины, к слову говоря, Фрэнка Тротта — главу службы безопасности — любили. Вероятно, их сражала его властная аура и чуть презрительный взгляд. — Ни одна камера не зафиксировала, как он покидал дом. Он просто испарился из квартиры. Но так не бывает. Я найду.

— Найди.

— И не сиди в четырех стенах, а?

— Иди.

* * *

В следующие два дня Марио в полной мере осознал, что означает «гипертрофированный синдром отличницы», — Лана сидела над камнями сутками. Бесконечно упиралась в них взглядом, терла виски, что-то невнятно бормотала, иногда, кажется, ругалась. Она больше не видела его самого — смотрела мимо, — ела только тогда, когда он заставлял есть, забывала допивать чай, не позволяла уговорить себя отдохнуть.

— Подожди, мне кажется…

— Лана, ты перенапрягаешься.

— Я только начала…

Интересно, получи он в свое распоряжение «паузу», вел бы себя так же? Может, «пауза» имела некий побочный наркотический эффект?

Он чувствовал себя официантом. С тех пор как накануне утром еще раз свозил ее в «Амфору» за одеждой, Мо только и делал, что менял тарелки — мыл одни, ставил другие, разогревал полуфабрикаты, заваривал чай. Он бы сбегал в супермаркет за продуктами, чтобы приготовить полноценный обед, но почему-то боялся оставить Лану одну — она казалась ему почти невменяемой. Нет, внешне выглядела обычно, только глаза приобрели лихорадочный блеск и часто замирали, глядя на что-то. Сколько она проводила в «невесомости»? Он не знал. Если раньше в перерывах она приходила к нему с разговорами, расслаблялась, то теперь просто откидывалась на спинку кресла и… засыпала.

Он терпел до вечера. На ночь отвез на виллу — отдохнуть. Теперь терпел второй день — день-близнец, как две капли воды похожий на вчерашний.

Камни Лана постоянно держала в руках — раскладывала их, перебирала, иногда протирала тряпочкой. Она относилась к ним, как к гадальным костям, которые, если разложить правильно, в скором времени предскажут будущее. Нужно только понять, «как» разложить…

— Лана, так нельзя.

— Еще чуть-чуть, ладно?

Мо за нее волновался. С одной стороны, он был рад, что человека не приходилось принуждать, но, с другой стороны, этот самый человек «горел» у него на глазах. Черт, нанял же на свою голову… Серпента, говорил Фрэнк? Да не одна истинная Серпента не прилагала бы столько усилий, чтобы в час «икс» подобрать для него неверный камень. Фрэнк ошибся.

К пяти вечера, когда под ее глазами, словно осыпавшиеся тени, залегли темные круги, Марио едва ли ни силком выдернул Лану из кресла-гнезда, вывел на террасу, усадил в плетеный стул и приказал:

— Не проваливайся!

— Что?

— В невесомость.

— Куда?

— В «паузу».

— А-а-а, ладно.

Над Ла-файей занимался очередной закат. Ярко-синий до того повисший над городом купол окрасился нежным розоватым светом. Лана молчала — не то вновь подвисла, не то просто отупела от усталости; Мо злился. Он мог бы не обращать на нее внимания — занимается, и пусть занимается — ему же на пользу. Мог. Но не мог. Теоретически должен был сам заниматься интересными для себя делами: читать, мастерить из ракушек очередную игрушку — он всегда любил это неподходящее серьезному мужчине занятие и плевал на общественное мнение, — в очередной раз перебрать наверху рыболовные снасти. Мог привести в порядок, даже если не пригодятся… Вместо этого он нервничал, как доктор, под зорким наблюдением которого заболевал очередной пациент.

— Лана, ты горишь.

— Я… нормально.

— Не нормально. Ты уперлась в эти камни, словно одержимая. Они того не стоят.

— Еще как стоят!

Жар в ее голосе в другой момент заставил бы его улыбнуться, но не сейчас.

— Мы в любом случае выберем какой-нибудь. Ты. Или я.

— Я выберу правильный… Марио, я смогу. Нужно только еще чуть-чуть постараться.

— Ты сорвешься, не видишь? Ни в одно дело нельзя нырять так сразу и надолго — захлебнешься. Нужно иногда дышать.

— Я дышу. Но время…

— Время.

Это слово он выплюнул с такой неприязнью, будто оно кололо язык.

— Да, время. У нас осталось восемь дней.

— Вот именно.

— Что… вот именно? Я стараюсь.

Марио смотрел туда, где привычно синел у горизонта океан. Когда-то он хотел превратить свою необъятную лужайку в мини-поле для гольфа. Играл бы по вечерам с друзьями, пытался бы загнать мяч в лунку, потягивал бы холодное пиво. Какие у людей мелкие мечты… Ненужные.

«Восемь дней».

— Их может быть не восемь, понимаешь? Попадется еще один оникс, и будет в запасе месяц.

— Надежда умирает последней.

— Лана…

— Их может быть всего восемь. Если я не научусь различать камни, я могу случайно достать для тебя Цитрин. И тогда пять часов. Всего пять часов…

Зря он объяснил ей таблицу. Пусть бы она думала, что все они дают больше месяца, — не сидела бы теперь бледная, скукоженная и измотанная. Пила бы, как и раньше, сок, болтала бы о планах на будущее, цвела бы. Мо вдруг с отчетливой ясностью понял, что ему этого не хватает — живого человеческого общения. Минут тепла. Моментов «не одиночества». И да, та Лана, которую он знал еще двое суток назад, была для него предпочтительнее — Лана, не страдающая одержимостью «дай-мне-еще-час-и-я-увижу-сияние», но Лана — веселая девчонка. Забавная, смущающаяся, где-то робкая, где-то сильная. Живая Лана.

— Может быть, восемь дней, да, — проговорил Мо медленно и повернул голову в ее сторону. — Но я хочу их прожить.

— Вот и я хочу, чтобы ты прожил. И не восемь…

— Ты не поняла. Я. Хочу. Их. Прожить.

Она сидела застывшая, как изваяние, вокруг ног которого обвивалась ласкаемая ветерком цветастая юбка. Совсем не загорелая, не выспавшаяся, загнавшая себя до изнеможения.

— Что ты имеешь в виду?

— Хочу чувствовать. Не сидеть здесь, мотая срок, как в тюрьме, но гулять. Дышать полной грудью, наслаждаться, ощущать, радоваться. Мне не важно, сколько осталось времени, я хочу его почувствовать.

Его соседка нервно встрепенулась:

— Так иди. Позвони друзьям, позови их в бар, съезди на побережье. Действительно, ты ведь можешь не сидеть. У меня здесь все есть, я справлюсь сама. Камни, еда… Я могу спать внизу на софе, и мне не нужны одеяла…

— Ты перегоришь.

Она вдруг умолкла, нехотя согласилась с ним. Он раздраженно тряхнул головой:

— К тому же… у меня нет друзей.

— Как нет?

— Так. Я всех от себя отогнал, когда… — «когда получил „розетку“». Фраза повисла над тихой лужайкой, которая так и не превратилась в мини-поле для гольфа. — Я хочу попросить тебя об одолжении.

— Каком?

— Помоги мне… «прожить».

Она взглянула на него с вытянувшимся от удивления лицом, и Марио ощутил радость — он сумел ее расшевелить, вновь сделал чуточку «живой».

— «Прожить»?

— Да. Не просуществовать эти гребаные дни — сколько бы их там ни осталось, — а именно прожить. Ходи со мной куда-нибудь, гуляй, отвлекай разговорами. Если не сложно.

— А камни?

— Пусть они будут в перерывах. Получится увидеть сияние — хорошо. Нет — так я хоть буду знать, что я жил, понимаешь?

Она молчала так долго, что Марио начал сомневаться, что получит положительный ответ. Он уже приготовился глубоко вздохнуть и укрыться привычным одеялом тоски, когда Лана задумчиво склонила голову, нахмурила брови и спросила:

— А как вообще люди живут, Мо? Что они делают?

— То, что любят.

— А что любишь ты?

Он осекся.

— Не знаю. Знал раньше. Теперь… забыл.

— Забыл?

Ее глаза менялись, делались осмысленными, приобретали уже знакомое ему серьезное и вместе с тем хитрое выражение; скрипели в белокурой голове шестеренки.

— Отдохнуть, говоришь? — и через паузу. — Знаешь, что? Нам нужно устроить вечер откровений.

— Какой вечер?

— Вечер, когда ты расскажешь мне все, что ты любишь.

— Едва ли у меня получится. Мысли не о том.

— Значит, переключим, чтобы были «о том». Как насчет ресторана? Ты «за»?

— За.

Он выдохнул с облегчением. И обалдел, когда она попросила прихватить для нее блокнот и ручку.

Но поднялся наверх и все отыскал.

* * *

Она привыкла к «паузе». К состоянию невесомости, к монотонному гулу, состоящему из растянувшегося в бесконечность звука, к тяжести в теле и пустоте в голове. Привыкла, что мир — до того подвижный, живой, — стоит ей начать проваливаться, замирает, замерзает. Не покрывается инеем, но замедляется — тик-так, тик-так, пауза. Стоп. И Лана висит.

Она снова висела у себя в спальне, лежа на кровати.

Мо сказал — сначала домой, два часа отдыха. Привести себя в порядок, просто полежать, расслабиться. И она лежала. За два дня каким-то образом научилась не думать, тормозить мысленный процесс и просто наблюдать. Под пальцами мягкий шелк покрывала, сверху идеально белый — сейчас, в свете сгущающихся сумерек, серовато-синий — потолок. По центру люстра. Тени нет — ее скрал вечер; в ушах недовольно шипел заставленный петь на одной ноте прибой. Лана его не слушала.

Тик-так, тик-так. Часы не идут — только у нее в голове. Чем дольше висишь, тем глубже скатываешься в тягучие непонятные пространственно-временные слои, расползаешься, теряешься, сливаешься с миром, делаешься всем и будто бы никем. Она привыкала быть никем — частью реальности, созерцателем, наблюдателем, немым стражем.

В какой-то момент Лана поняла, что может заснуть в этом состоянии, не вынырнув, и напугалась. Вздрогнула, резко вдохнула, когда по ушам ударили звуки, в очередной раз поразилась тому, какой мир разнообразный и гулкий, какой он «ползучий» в разных направлениях, резко поднялась.

Ей нужно собраться. Подготовиться к походу в ресторан. Отвлечься. Черт возьми, Мо был прав — ей нужно временно отвлечься от паузы, забыть про нее.

Она неуверенно тряхнула головой, прогоняя остатки сонливости, и побрела в ванную принимать душ.

* * *

Ресторан выбрали на побережье, под отрытым небом.

Всю дорогу до него, пока ехали в кабриолете, который Мо впервые на ее памяти вывел из гаража, Лана думала о том, что он — Марио — прав. И не только в том, что даже в такой напряженный и ответственный период, ей требовался периодический отдых, но и в том, что пока она занята, он не мог «прожигать» жизнь зря. Сидеть, запертый в бунгало, тосковать, провожать восходно-закатный диск солнца глазами, считать бессонными ночами звезды и надеяться на лучшее. Скажи ей, что в запасе у нее осталось лишь семь дней, и она захлебывалась бы от жажды — жажды жить. Дышать полной грудью, пьянеть, обниматься, танцевать — она мечтала бы нырнуть в жизнь, переплестись с ней лианой и никогда-никогда больше не отпускать. До победного конца, до самой последней минуты. Наверное, не имея стальной выдержки, она вела бы себя куда хуже Мо — истерила, хандрила, пила, лила бесконечные слезы. Возможно, отправлялась бы в бар, плакалась бы на судьбу первому встречному человеку, изливала бы душу всякому, кто желал бы ее выслушать. И она точно не умела бы коротать часы в одиночестве. В толпе плохо. Без толпы еще хуже.

А он каким-то образом держался. Выглядел спокойным, пытался шутить, заботился не о своем, а о ее благополучии — кормил, развлекал, возил, спрашивал, не нужно ли чего. Она в подобной ситуации сделалась бы центром вселенной, той самой осью, вокруг которой вращается мир, Марио же сделал осью ее — Лану. Потому ли, что она помогала ему с поиском камня? Навряд ли. Он просто не желал становиться осью сам, зацикливаться на себе, делаться жалким пупом земли, которому каждый, раз он такой «бедный и несчастный», должен подтереть сопли.

В этот вечер Лана впервые осознала: она восхищается Марио. Его характером, выдержкой, стойкостью. Его умением не выпячивать эго, позитивным отношением тогда, когда к нему самому никакого позитивного отношения не осталось. Друг умер, наказание зря, старуха с косой, именуемая смертью, ночует во дворе, а Мо старается не падать духом.

Если бы это было расценено верно, она накрыла бы его ладонь, в этот момент лежащую на рычаге переключения скоростей, своей.

Но не успела.

Кабриолет свернул со средней полосы к тротуару, нырнул в свободную парковочную ячейку, сдал назад и остановился.

— Морепродукты?

— Нет, сегодня лучше без изысков.

— Понял.

Ресторан «Три краба» расположился прямо на побережье. Черные столы, бежевые скатерти, романтические подсвечники, меню-планшетики… С дощатого настила, который кончался в метре от их ступней, можно было сойти прямо на песок, где ровным рядом квадратных спинок маячили стулья для тех, кто хотел посидеть с бокалом у самой воды. А дальше прибой, огоньки далекой бухты и их блестящие дорожки-отражения — все, как на сувенирном календарике, привезенном с курорта.

Заказ официанту оформлял Марио. Лана, уже доставшая блокнот и водрузившая на девственно-чистую страницу ручку, смотрела туда, где темно-синее небо целовало морскую гладь. На деревянной сцене — они удачно выбрали самый удаленный от нее стол — три мужичка задорно бренчали на гитарах; им хлопали те, кто специально пришел послушать выступление. Музыканты играли талантливо.

— Выпивка?

— Много.

— Много? — удивился Марио.

— Да. Столько, чтобы тебя разговорить.

— Может, я разговорюсь, если меня пощекотать? Или привязать к пальме и пригрозить? Или просто попросить?

— Я и попрошу, — улыбнулась Лана, — но выпивку все равно лучше заказать.

— Так точно, босс.

Он шутил. А Лана, обдуваемая теплым вечерним ветерком, думала о том, что совсем не так она собиралась жить, когда прибыла в Ла-файю. Она не знала, «как», но как-то иначе. Уж точно не намеревалась проводить все свои дни с одним-единственным человеком, вечно подгоняемая совестью, пытаясь решить взваленную на плечи непосильную задачу. Пока непосильную.

— Грустишь?

— Нет. Философствую.

— Опять на уме камни?

— Опять они.

— Брось.

Она вздохнула. Марио выглядел чудесно: тонкая белая пляжная рубашка, узор на воротнике, расстегнутые верхние пуговицы. Небрежно закинутые назад пятерней волосы, кулон на шее, дорогие часы на запястье. Серые джинсы — простые и дорогие, — мягкие мокасины. Не спутник, а человек с обложки. Его манеры, как невидимый штрих-код, моментально распознавали окружающие — распознавали и начинали кланяться, лебезить. Делались излишне заинтересованными и обходительными, чувствовали присутствие человека — полезная-связь. Он привык. Она нет.

— Тебя многие знают, да?

— Да.

Он не обращал на взгляды внимания. Не видел их и не тяготился ими.

— Я заказал нам ром. В самый раз, если мы собрались играть в какую-то игру. Мы ведь собрались?

Лана оживилась:

— Собрались.

— В какую? Расскажешь правила?

Мо облокотился о стол, положил подбородок на сцепленные пальцы, посмотрел на Лану серьезно и с любопытством.

— Мы будем играть в игру «Вечер откровений». Я буду задавать вопросы тебе, а ты можешь задавать мне. Оба отвечаем честно. Все фразы желательно начинать со слов: «Я мечтаю…», «Я хотел бы…», «Я люблю…»…

— Забавная игра, я о такой не слышал.

Лана не стала пояснять, что придумала ее только сегодня и не столько из любопытства, сколько из необходимости выяснить о Мо как можно больше.

— И какие фразы могут начинаться со слов «Я люблю?»

— Ну, например, «я люблю кокосовое мороженое».

— Хм, я действительно люблю кокосовое мороженое.

Лана тут же сделала пометку в блокноте.

— Эй, ты не говорила, что будешь вести себя, как журналист.

— Я не журналист, — нагло хмыкнула в ответ. — Сегодня я твоя секретарша, ассистент и просто друг.

— Ну, если так…

Принесли ром.

— Я люблю кокосовое мороженое. А ты?

— А я шоколадное. Я вообще люблю все шоколадное. И потому теми блинчиками ты меня подкупил.

— Так вот чем тебе надо было платить за труды! Теперь буду ежедневно кормить тебя десертами.

— Не вздумай! Я пока вообще не занимаюсь спортом, и потому десерты больше есть не буду.

— Спорт — дело наживное. Через неделю займешься.

Тема «я люблю» постоянно скисала и воровато уползала в сторону. Хоть салат был вкусным, ковыряли его лениво, пили мало.

— Ты любишь ходить гулять?

— Конечно. Как и любой человек.

— Куда?

— Да куда угодно.

— И готовить еду?

— Тоже люблю.

— Какую?

— Все, на что есть настроение.

— Проводить время с друзьями?

— Как и все.

Записывать ей ровным счетом было нечего. Амебные вопросы — расплывчатые ответы. Сменили с веселой мелодии на грустную аккорды музыканты. Один из них хрипловатым голосом принялся солировать.

— Скорость любишь?

— Какой мужчина ее не любит?

— А чем любишь заниматься на досуге?

— Жить.

— Мо!

— Что — Мо?

— Так не пойдет. Помогай мне, слышишь? Помогай!

— Зачем это все, Лана?

Он вдруг сделался серьезным и напряженным. Накренился, начал сползать в душевный дискомфорт — она чувствовала.

— Я не хочу говорить о том, что я люблю. Это пустое… теперь.

Марио тряхнул головой.

— А жить, провожая солнце глазами из берлоги, не пустое? Мо, мы можем выбирать. Вот прямо сейчас, сидя за этим столом, мы можем принять решение, как жить дальше. Тебе, мне или нам вместе. Я могу каждое утро приходить к тебе на работу, и ты будешь продолжать меня кормить. Околачиваться вокруг, наблюдать за процессом, нервничать, не знать, чем себя занять. Или же мы действительно можем отвлечься и это время… прочувствовать.

— А камни?

— Камни я могу брать с собой — никто не запретил. Плюс ко всему на первом этапе, пока я еще не научилась распознавать это пресловутое сияние, мне и камни-то не нужны — мне подойдет любое окружение. И нам выбирать — буду ли я сутками напролет сверлить взглядом стены твоего бунгало, либо мы выберем занятие поинтереснее. Пауза-то от меня не убегает. А вот ты точно теряешь время зря…

Он отвернулся и молчал, долго смотрел на море, и Лане показалось, что он пожалел о словах, сказанных на террасе. Почему-то замкнулся, захотел укрыться, уйти от толпы. Затосковал душой.

— Марио…

Тишина. Певец заканчивал допевать песню — скоро раздадутся аплодисменты.

— Марио.

Нет ответа.

— Мо…

— Что?

— Мне… хотелось бы, слышишь? Просто хотелось бы узнать о тебе больше.

Квадратные челюсти поджались, на них снова отчетливо проступили углы.

— Давай, помоги и ты мне. Я ведь тоже здесь ничего не знаю и не видела. Сам говорил — я «горю».

Она использовала запрещенный прием — давила на его чувство ответственности.

— Вот и ты отвлеки меня рассказами о себе, ладно? Помоги расслабиться, потому что сама я уже не могу — каждую минуту возвращаюсь к мыслям о камнях.

Он обеспокоенно зашевелился — она избрала верную тактику. И Лана аккуратно додавила:

— Ведь наверняка здесь есть какие-то интересные занятия? Отвези меня, покажи…

Марио, наконец, посмотрел в ее сторону. Делано нахмурился и проворчал:

— А ты хитра, мисс.

Ей пришлось похлопать ресницами.

— Только сейчас мы выпьем, ладно? Три стопки рома за раз. За отдых. За встречу. За удачный исход, — предложила, потому что знала — не сможет отказаться.

— Три за раз? Без закуски и паузы? С ума сошла?

— Да они же маленькие!

Лана наблюдала за Марио, как питон за кроликом, — за жестами и реакциями, сменой выражений на лице, пыталась читать настроение из ауры.

— Пьем?

— Домой ты потом повезешь?

— Такси закажем.

И он решился:

— Тогда пьем.

— С закрытыми глазами.

— Без проблем.

Свою часть рома она собиралась вылить под стол.

— …можно съездить в соседнюю Гару — там дельфинарий. Еще говорят, кинотеатры неплохие — с объемным изображением. Я там не был.

Лану приятно развезло. Те три стопки, что Мо запрокинул в рот, она таки сумела плеснуть под скатерть, а вот остальные, чтобы не выглядеть подозрительно, пришлось выпить с ним вместе. Хорошо ли, что попросила много рома? Или плохо? Зависит от того, сумеет ли она вовремя остановиться.

Марио ожил и оттаял. Жестикулировал, вспоминал, то и дело брал с блокнота ее ручку (теперь Лана решила положиться на память, а не на блокнот), а через секунду клал обратно. Снова брал, снова клал. И говорил:

— А еще где-то неподалеку есть пещера с подземным озером. Говорят, стены и вода в ней светятся.

— Почему?

— Из-за микроорганизмов.

— Интересно.

— Хочешь, съездим?

— Наверное…

«Микроорганизмы» звучало отталкивающе. Как микробы или бациллы. Но съездить стоило хотя бы для того, чтобы отвлечься. По пляжу мимо стульев прогуливались парочки; колыхались на ближайшей пальме развешанные персоналом ресторана флажки, шуршали друг о друга.

— А еще… — Мо вдруг завис, размышляя, и Лана подумала, что так, наверное, выглядит со стороны, когда находится в «паузе», — слушай…

— У-у-у?

— Ты любишь морские прогулки?

— Очень.

Больная тема. Ей очень хотелось покататься по морю, очень. Но сначала на экскурсию не было денег, теперь времени.

— У меня ведь яхта…

— Правда?

И он улыбнулся, увидев, как вспыхнули ее глаза. Лана тут же отложила вилку, на зубчики которой до того накалывала картофельные дольки.

— У тебя настоящая яхта?

— И не одна, — Мо смутился, потупил взгляд. — Вообще-то я владелец яхтового завода. Бывший. Ну что, еще под одной?

— Угу, — чокнулись. Выпили. — Как здорово. И мы можем…

— Мы не просто можем, мы должны, раз уж ты спросила. Знаешь, я сомневался, что выведу ее из бухты. Ту, что в эллинге, я трогать не буду, а вот «Жемчужину» с восточного пирса…

— «Жемчужину»?

Лана забалдела окончательно. Наверное, ром. Наверное, теплый ветер, вкусная еда, плеск волн. А, может, Мо слишком красив… Нет, точно ром. Но белозубая улыбка напротив сносгшибательна. Ему никто не говорил, что он выглядит, как модель? Что его тело можно снимать для обложки журнала «Мистер Ла-файя»? Эти крепкие плечи под тонкой тканью рубашки, эти небрежные локоны… Почему их трогает ветер, а ей нельзя?

Она пьянела с катастрофической скоростью. Им однозначно нельзя пить вместе, так как она уже путается, что пьянит ее больше — алкоголь или блеск его темных глаз.

— Я ведь купил остров. Я тебе не говорил? Да, остров. Он, правда, крохотный, и на нем нет ровным счетом ничего, кроме шалаша для ночлега. Изредка я приезжаю туда после дня рыбалки, ночую. Или приезжаю утром, ловлю гарпуном рыбу, ближе к вечеру жарю ее на огне. Хочешь, устроим такой день?

— Хочу. Очень хочу.

Ей уже виделся безлюдный песчаный пляж, спокойный океан, фигура Мо в закатном свете…

— Ты — рыбак?

— Я люблю ловить рыбу, да. Но ровно столько, сколько смогу съесть — я не продаю ее ресторанам.

— Но тебе самому хватит одной рыбины. А это быстро…

— Тогда я ныряю.

— Ныряешь?

— Да, за жемчугом и ракушками. Из них я делаю поделки. Симпатичные игрушки…

Лана широко распахнула глаза. Ром или нет, но перед ней однозначно сидел человек, которого она до того совершенно не знала и к которому с каждой минутой, с каждым сказанным словом начинала тянуться все сильнее. Поделки, ракушки? Как чудесно…

— Мо, да ты романтик!

— Так и есть. Хочешь, удивлю тебя?

Они смотрели друг на друга с затаенным интересом и с отражающимися друг в друге улыбками.

— Хочу.

— Ты спрашивала, что я люблю… Так вот, я люблю мастерить забавные поделки из морских раковин, а после раздавать их лавочникам, которые ставят их для туристов по бросовой цене. Раздавал бы сам, вот только кто примет игрушку у мужика-бугая, да еще и без причины? Проще приобрести в лавке. За доллар, например. А еще я люблю звезды…

— Морские?

— Нет… Хотя, их тоже.

И понеслось.

Лана забыла, как дышать, — Мо заговорил, как поплыл. Округлился парус невидимой лодки, задул вдруг в спину волшебный ветер.

— …звезды на небе — я бы смотрел бесконечно. Хотел купить телескоп, да… отложил. Знаешь, я отложил и гитару, хотя раньше играл каждый вечер. Удивил? А я еще и танцую… — хитрая улыбка, от которой Лана стекла теплой лужицей под стол. — Но про гитару… Мне кажется, что в моей душе всегда звучит музыка, и иногда я пытаюсь ее подобрать. Одни аккорды нахожу, другие нет, но если нахожу, то проваливаюсь в меланхолию, от которой долго не могу отойти…

— Ты ее записываешь?

— Нет.

— Ты должен.

— Может быть. А ты ни на чем не играешь?

Лана покачала головой. Мимо проплыл статный официант с двумя объемными тарелками — с обеих свисали нежно-розовые крабьи клешни.

— А серфинг любишь?

— Я никогда не пробовала.

— Вот и я не пробовал. Хоть всегда хотел.

Пьяная или нет, она мотала на ус все, что он говорил, — все до единого слова. Запишет все дома, восстановит их диалог по памяти. Если не будет отвлекаться.

А отвлекаться, между прочим, хотелось все больше. Весь их разговор вдруг перестал сводиться к словам, к смыслам и фразам, он вдруг свелся к ощущениям вечера в целом — пляжу, душевной музыке, красивому собеседнику напротив, с которым Лане стало так легко, как ни с кем до того…

— Будешь нырять вместе со мной?

— Я боюсь глубины.

— Ты просто не видела, какое красивое там море… внутри.

— Не видела.

— Тогда с маской?

— С маской буду.

— Мы весь вечер обо мне… А что любишь ты?

— Я? Движение…

И она заговорила про танец, ритм и пластику. Про то, когда музыка пронизывает тебя насквозь, и ты сливаешься с ней воедино, становишься целым. Будто превращаешься в один из ее звуковых потоков, крыльев, становишься ее пульсом и телом… Затараторила, осеклась. Поняла, что увлеклась и смутилась, когда ощутила на себе взгляд Мо — новый взгляд, более глубокий и более пронзительный.

— Станцуешь для меня?

— Нет…

Смутилась еще сильнее.

— А как же воля умирающего?

— Дурачок ты… Станцую!

— Вот видишь… Я люблю грацию, люблю изящность. Люблю женщин…

Лана рассмеялась.

— А я мужчин.

Два взгляда — два перекрещенных меча. Два лазера.

— Красивых…

— Настойчивых.

Нет, ее не смутило, что он заговорил о женщинах, — в этот момент Мо смотрел на нее так, будто других женщин в мире не существовало. К тому же их слова все равно — шутка. Но нервишки щекотало, тело грелось, сознание плавилось.

— Чувственных…

— Страстных.

Его бицепсы напряглись и расслабились. Она сглотнула.

— Готовых к приключению…

— Склонных к риску…

— Изысканных…

— Веселых…

— С чертиками на дне глаз…

— Но не теряющих контроля над собой.

Он про женщин, она про мужчин. Но оба будто друг про друга… Вопрос-ответ. Приглашение на танец… Протянутая ладонь — коснешься, нет? Нет, ей просто кажется, все кажется… Рома было слишком много…

— Прислушивающихся к интуиции.

— Непредсказуемых…

— Страстных…

— Уже было, — улыбка, — выбери другое.

— Капризных?

— Умопомрачительных.

— Порочных?

— М-м-м… это как?

— Это? — взгляд темных глаз вдруг сделался тягучим, как теплый гудрон. — Секс на пляже, в море, в шезлонге…

Лана подавались ромом и одновременно сжала бедра.

— Э-э-э… — почувствовала, как кровь прилила к щекам, — о чем мы говорили до того? О яхтах?

— О ракушках?

— О гитарах?

И они оба расхохотались.

* * *

Ресторан остался позади и в пространстве, и во времени. Лане, находящейся в сладкой пьяной дымке, казалось, что просто сменилось место действия, как в киноленте: был ресторан, стал пляж. Они брели по нему босые. Волны, ласковые и теплые, как бархатистый ликер, омывали ступни, игриво тащили из-под стоп песок. Возвращались, облизывали, отступали. Мо говорил:

— Знаешь, чего хочет каждый, кто стоит на пороге смерти? Чего хочет по-настоящему?

— Чего?

— Любви. Любить и быть любимым. Потому что только любовь побеждает смерть. Знаешь, влюбленному не страшно шагать на эшафот…

— Страшно.

— Нет. Ему противно и горько, но ему не страшно. Потому что он опьянен чувством и им же обезболен.

— Ты точно романтик.

— Я нормален.

— Нормален. Так значит, ты хотел бы…

— Хотел бы. Но мне не грозит.

— Почему?

Она проваливалась в него, в Марио. Как в звездное небо. В его голос, в его мир, в его душу. Быть может, она уже?… Обезболена, как он сказал, и вовсе не алкоголем? Почему она падает, но не чувствует страха — одно лишь притяжение? Ладони покалывало от напряжения — хотелось протянуть руку и коснуться пальцев Марио. Он поймет… Она решится. Спустя пару тактов, пару секунд, пару шагов…

Сырой пляж проминался — сначала под пяткой, потом под носком; волны затирали их следы, словно ненужный и неидеальный на полотне мироздания рисунок.

Прежде чем ответить, Марио долго молчал.

— В последний раз я встречался с женщиной три месяца назад. Точнее, пытался встретиться… Но из-за Тома не приехал в ресторан.

— А после?

— Что «после»?

— Она не звонила? Не спрашивала, почему ты не пришел?

— Наверное, звонила. Я не ответил. Я тогда перестал отвечать. Совсем…

— А если сейчас?

Она и сама не знала, о чем именно хотела спросить: «Если влюбишься сейчас»? «Если позвонишь ей сейчас»?

Мо расценил вопрос по-своему:

— Сейчас и вовсе я бы никому не дал шанса.

Шанса. Она возьмет его руку, даже если он не даст. Не будет спрашивать.

— Ты ведь… красивый.

— Не в этом дело. Полюби меня кто-то сейчас, что я мог бы ему — ей — обещать? Я — человек, живущий от «комнаты» до «комнаты».

— А зачем что-то обещать?

— Потому что в любви все всегда требуют обещаний. Знаешь, любовь сложная штука — ее почему-то всегда приходится доказывать. Быть рядом, когда просят, звонить, совершать жесты, говорить правильные фразы…

«Мне не нужно доказывать», — чуть не сорвалось с губ Ланы, и она с досадой прикусила язык.

— Доказывают, только когда не верят, — пояснила хрипло. — Как Кэти. И это не любовь — это страх. Это были ее собственные комплексы. Бывают такие дураки, знаешь, которые считают, что любовь — это обязательное выполнение последовательных действий. Их собственная схема: если сходили дважды в неделю в ресторан — значит, любовь. Если проснулся, погладил и улыбнулся — любовь. Если позвонил три раза за день — любовь. А если вдруг хоть одна последовательность нарушается, у них в голове нарушается все.

— Ты говоришь про сто процентов человечества, Лана.

«Нет, не про сто. Про девяносто девять и девять». И ей отчаянно хотелось входить в оставшуюся десятую процента. Быть тем самым меньшинством-исключением, которому доказательства в любви не требовались.

Покачивались в руке сандалии. В какой-то момент одна выскользнула из пальцев, шлепнулась прямо в набежавшую волну — она отряхнула ее от капель, пошлепав подошвой по собственной коленке.

— А мы уже почти пришли.

Оказывается, «Три Краба» располагался не так уж далеко от ее виллы. Когда они успели оказаться среди знакомых ей бежевых лежаков, в этот момент сложенных друг на друга, словно гора досок в гараже плотника? Свернутые пики-зонтики, изборожденный множеством отпечатков за день городской пляж. Пила пиво возле закрытого на ночь магазина-будки группа из четырех парней и двух девчонок. Шумно смеялась, мяла в руках бока жестяных банок; кто-то шуршал в кабинке для переодевания, голосил о том, что в воду голым он полезет первым…

Голым. В воду.

Задать вертевшийся на языке вопрос она решилась только тогда, когда они пересекли невидимую преграду энергетической калитки, отделявшую ее частный пляж от городского.

— Мо, а ты когда-нибудь купался… голым?

— Конечно.

Они стояли у кромки воды плечом к плечу; друг на друга не смотрели, но ей хватало ощущения его близкого присутствия. Кажется, теперь она ощущала его фигуру нутром — тепло, мощь, гибкость. Ощущала и робела, будто слабела. Алкоголь выветривался, но Лане отчаянно хотелось удержать эту дымку бесстрашия и безрассудности — пригласить Мо в дом, может быть, в бухту, предложить искупаться голыми… вдвоем. Нет, она не решится, она столько не выпила.

— Это очень приятно, — он улыбался, и она радовалась, что не видит его лицо, потому что чувствовала, что едва ли способна себя контролировать. Ей хотелось слизнуть все его слова прямо с его губ, сделаться бесстыдной и заглушить речь поцелуем.

Божечки… Создатель, помоги ей — она либо рехнулась, либо отчаянно перепила.

Чернел под темно-синим небом океан, пенился бледными гребешками волн.

— Вода ласкает тело… везде. Ощущение не передать.

«Предложи попробовать, — молила Лана мысленно. — Предложи… Предложи…»

Она бы согласилась, она бы просто повела его к бухте, она бы разделась первой и вошла в воду, а там будь, что будет…

Марио не предложил.

Помолчал, а после добавил, что ему пора.

Он ушел, не прощаясь. Не наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, даже не коснулся руки, а она смотрела ему вслед с такой тоской, будто это не у него, а у нее безвозвратно утекало бесценное время.

Еще один вечер зря. Еще одна попытка впустую.

Лишь спустя минуту ей удалось приструнить себя — о чем она вообще думает? Спать, мадам-я-люблю-ром, спать.

«Марио — чужой тебе человек…»

Беда заключалась в том, что Мо больше не был чужим. Кем? Непонятно. Но не чужим.

Вилла встретила ее темными комнатами и густой тишиной.

* * *

Прежде чем уснуть, Лана нацарапала в блокноте:

«Серфинг. Гитара и телескоп. Танцы. Остров. Пещера. Кино в Гаре. Маска для ныряния…»

Спустя минуту зачем-то подписала «Женщины». Зачеркнула. Вывела снова «Женщина». Подумала о том, что нужно купить еще одежду — простую, но сексуальную — такую, какую любят мужчины, — и пририсовала сбоку сердечко.

Вздохнула. Отложила блокнот, выключила ночник и повернулась на бок.