«День М»: когда СССР намеревался напасть на Германию и её союзников?

Читая множество современных публикаций на тему начала Великой Отечественной войны, я с удивлением убедился в том, что большинство авторов – включая и тех, кто утверждает, что не согласен с Виктором Суворовым, – уже не спорят о том, что Сталин намеревался напасть на Германию. По-видимому, как учат знатоки диалектического материализма, в какой-то момент количество приводимых Суворовым и сторонниками его теории фактов вызвало некий качественный сдвиг, и представители «традиционных» воззрений – как в России, так и на Западе – вдруг заговорили об агрессивных планах бывшего до этого вполне «миролюбивым» Сталина как о чём-то данном и давно известном. В процессе они как-то забыли, кто это «данное» им, собственно, первым и «дал» – Владимир Богданович Резун (Виктор Суворов). Согласившись с ним в главном, сталинисты, «защитники исторической правды» и примкнувшие к ним недоучившиеся и недочитавшие профессора из Англии, США и Израиля организованно и вполне по-военному отошли на запасные позиции.

Теперь они придерживаются несколько модифицированной теории: да, СССР готовился ударить по Германии, но сделать это планировал в 1942 году. Их логика: летом 1941 года наступать было никак не возможно: не было завершено перевооружение авиации и мехкорпусов новыми самолётами и танками, а все 303 дивизии ещё только предстояло доукомплектовать рядовыми, политруками и младшим командным составом. К тому же сначала надо было бы дождаться начала германского вторжения на Британские острова. Некоторые «серьёзные» историки – как, скажем, англичанин Крис Белами – «опускают планку» до декабря 1941 года – когда якобы ожидалось вступление в войну Соединённых Штатов (см. «Absolute War», с. 117). С этими господами и товарищами я спорить более не буду: соответствующие контраргументы были представлены в другой работе цикла «Большая война».

Альтернативная точка зрения заключается в том, что Красная Армия собиралась напасть в августе—сентябре 1941 года. Так, известный немецкий историк Иоахим Хофман в своей книге «Stalin’s War of Extermination.1941–1945» привёл мнение генерал-майора Малышкина, сообщённое им фельдмаршалу Леебу. Малышкин считал, что «Россия напала бы примерно в середине августа силами 350–360 дивизий» (здесь и далее перевод с английского мой, с. 85). Для меня эта теория является сомнительной. Прежде всего, нападать на Германию и её союзников осенью Советскому Союзу было не с руки: точно так же, как и тем – нападать в то же время года на СССР. Автобаны Германии были, разумеется, получше, чем «автотрассы» в Советском Союзе, и танки БТ по ним вполне бы проехали. Но ведь осенью пришлось бы месить грязь также на румынских и польских дорогах, которые, как я подозреваю, были совсем не германского качества. Гораздо сложнее пришлось бы советским «освободителям» и в осенних Карпатах. Да и затевать ещё одну зимнюю войну с финнами – после того как те только что продемонстрировали своё умение (и неумение Красной Армии) вести таковую – тоже было сомнительной идеей. Кроме того, каждый день сидения в холодных сырых лесах сотен тысяч военнослужащих ударных группировок неминуемо сказывался бы на их физическом состоянии и моральном духе. Другой важный аргумент – нелётная погода, которая часто стоит над большей частью Центральной, Восточной и Западной Европы со второй половины октября. Облачность могла в значительной степени ограничить использование фронтовой авиации и временно свести на нет предполагаемое (достигнутое после внезапного удара по немецким аэродромам) советское господство в воздухе.

Также Сталин не мог не учитывать и финансовые соображения: сам факт весенней мобилизации 1941 года, тайно проводимой в СССР, означал огромные потери для экономики страны, поскольку из народного хозяйства накануне весенних полевых работ были вырваны не менее 800 тысяч пар рабочих рук молодых и здоровых мужчин. И это – вдобавок к примерно пяти миллионам военнослужащих, уже проедавших народные деньги к началу упомянутого весеннего призыва. Каждый день их «непродуктивного» содержания «под знамёнами» стоил огромных средств. Столь многочисленная (примерно 5,5–5,7 миллиона человек) армия в мирное время – непозволительная роскошь даже для очень богатой страны. Скажем, по словам историка Анны Нельсон, летом 1940 года – спустя почти год после начала Второй Мировой войны! – личный состав армии США насчитывал не более 500 тысяч человек. Это было меньше, чем в шведских, испанских, голландских и португальских вооружённых силах – не говоря уже об армиях таких государств, как Германия, Франция и Советский Союз («Red Orchestra», с. 175). СССР же богатым отнюдь не являлся, а его до убогости нищее население постоянно жило в ожидании очередного голода.

Наконец, мы знаем, что как минимум 248 советских дивизий (порядка четырёх миллионов человек, которые превратились бы в пять миллионов после доукомплектования в течение 2–3 дней вслед за объявлением открытой фазы мобилизации) самое позднее в первой декаде июля должны были оказаться в западных военных округах СССР. Я говорю о 171+ дивизий первого стратегического эшелона, тайно собиравшихся в лесах на самой границе к 1 июля, а также о минимум 77 дивизиях второго стратегического эшелона, совершавших ещё более тайную передислокацию из внутренних округов на рубеж Днепра и Западной Двины. Если бы «День М» планировался на начало осени, то и очередная фаза тайной мобилизации, осуществлявшаяся – согласно воспоминаниям генерала И.И. Людникова – уже с середины марта («Дорога длиною в жизнь», с. 5), и полномасштабная переброска миллионной группировки войск из глубины страны, происходившая с середины мая, начались бы несколько позже – скажем, в мае и начале июля соответственно. Понять это достаточно просто, зная дату окончания реального «предударного» развёртывания Красной Армии, осуществлявшегося весной – летом 1941 года. Как мы знаем из изданной ещё в советское время монографии «Начальный период войны» под общей редакцией С.П. Иванова, полностью закончить развёртывание намечалось к 10 июля 1941 года (с. 211).

Почему генерал Малышкин (и некоторые другие) считали именно так – что СССР должен был напасть на Германию и её союзников ближе к осени, я не знаю. Тем более, что буквально на тех же страницах И. Хофман привёл свидетельства других советских офицеров, называвших гораздо более ранние даты. Скажем, взятый в плен в начале войны капитан Красько (адъютант командира 661-го стрелкового полка 200-й стрелковой дивизии), на допросе 26 июля 1941 года показал, что «в мае 1941 года среди офицеров господствовало мнение, что война начнётся сразу после 1 июля» («Stalin’s War of Extermination.1941–1945», с. 83).

Третья точка зрения – Виктора Суворова, озвученная им в знаменитом «Дне М». Напомню: он считал, что, как скоро затеянное Советами развёртывание войск второго стратегического эшелона должно было закончиться к 10 июля, то, по логике, Красная Армия должна была напасть на Германию, Румынию, Финляндию и, возможно, Венгрию, не дожидаясь его окончания – в воскресенье 6 июля 1941 года. Существует и другая – условно «производная» от неё дата «Дня М»: скажем, Игорь Бунич считает, что нападение планировалось всё же на 10 июля – после полного окончания развёртывания первого и второго стратегических эшелонов. У меня имеются определённые сомнения по поводу обеих дат – и 6, и 10 июля. После недавнего прочтения «Разгрома» стало ясно, что такие же сомнения появились и у самого Владимира Богдановича (см. В. Суворов, «Разгром», с. 212). Поясню причину своего скептического отношения.

Во-первых, уже 17–21 июня, как было продемонстрировано в других книгах «Большой войны», почти к самой границе (а порой и к самым пограничным столбам) были выдвинуты (или выдвигались) все боеспособные механизированные соединения Красной Армии – мехкорпуса, отдельные противотанковые бригады РГК, а также артполки всевозможного подчинения. Подобные переброски перед началом внезапного нападения делаются за один-два дня до начала самих «событий». Интересно, что немцы сделали то же самое и сделали практически в то же время – с 18 по 21 июня. 19 июня в «предвоенную» готовность № 2 был приведён и Военно-Морской флот СССР. По словам Игоря Бунича (к сожалению, он не сообщил об источнике информации), одновременно моряки получили предупреждение: ждать объявления «военной» готовности – № 1, а флотская авиация была приведена в полную боевую готовность («Фатальная ошибка Сталина», с. 823).

Во-вторых, обратим внимание на приподнятую милитаристскую суету, царившую субботним утром 21 июня 1941 года в Кремле и военных учреждениях, описанную некоторыми источниками. В частности, об этом писал якобы «ушедший на войну» 21 июня редактор «Красной звезды» Д.Ортенберг («Июнь—декабрь сорок первого», с. 5). В этот день высшее политическое руководство СССР почти непрерывно заседало и принимало важные решения в отношении неизбежно предстоявшей войны. Например, были приняты решения о создании Группы армий резерва Главного командования под руководством С. Будённого и об образовании Южного фронта (с созданием управления на базе командования Московского военного округа). Все высшие военные руководители – нарком обороны Тимошенко, начальник Генштаба Жуков, замнаркома обороны Мерецков – собирались выехать в приграничные округа. Отметим также, что Мерецков таки выехал в Ленинград ещё до начала войны, а Жуков вылетел на Украину после обеда 22 июня.

Адмирал Н.Г.Кузнецов абсолютно прав, утверждая, что, по заведённой Сталиным практике, подобные выезды ВИПов происходили накануне начала «крупных операций» (см. «Накануне», с. 266). Ключевое в этом нечаянном признании слово – «накануне». Скажем, если бы ещё находившиеся в Москве немецкие (или, скажем, японские, румынские или турецкие) дипломаты узнали, что все главные советские военные – министр обороны Тимошенко, его заместитель Мерецков, начальник Генштаба Жуков и пр. – вдруг исчезли из Москвы, они наверняка пришли бы к выводу: «Жди беды!» О том, что ехать в западном направлении они и их помощники собирались совсем не в связи с предстоявшим (и якобы «внезапным») нападением немцев, я подробно говорил в других работах цикла. Мой вывод: «крупная операция» должна была начаться в считаные дни (а то и часы) после отъезда упомянутых военных и партийных контролёров-надзирателей из Москвы. Иначе подобный отъезд мог послужить для немцев той самой «провокацией», которой так боялся Сталин: они могли бы ускорить нанесение упреждающего удара, что называется, «с испугу».

В-третьих, настораживает большое количество высших советских военных и шпионских руководителей, не спешивших домой в субботу вечером 21 июня – ещё до получения звонков о возможности немецкого вторжения (на самом деле, это слово пока даже не произносилось – во всех случаях речь шла о «провокациях»), которые, как утверждает адмирал Н.Г. Кузнецов, раздались лишь около 23.00 по московскому времени – после возвращения Жукова и Тимошенко с совещания у Сталина. В своих кабинетах сидели не только всполошившиеся после получения последних разведданных Тимошенко и Жуков (см. «Воспоминания и размышления», с. 235). На службе, согласно мемуарам Георгия Константиновича, в эту ночь находились все командующие фронтами (бывшие начальники приграничных округов – Ленинградского, Прибалтийского, Белорусского, Киевского и Одесского). В своих офисах сидели нарком флота Н.Г. Кузнецов, а также все прочие флотские начальники (см. «Накануне», с. 298). Не торопились к жёнам главком Северного флота А.Г. Головко (см. «Вместе с флотом», с. 24), глава диверсантов НКВД П.А. Судоплатов (см. «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы», с. 185), его начальник Меркулов и руководство Разведупра. Военные разведчики, по словам А. Колпакиди и А. Севера, вообще проводили в ночь с 21 на 22 июня загадочные «штабные учения», в ходе которых «отрабатывались вопросы организации разведки при возможном нападении Германии» («Разведка в Великой Отечественной войне», с. 35). Соответственно, начальник Разведупра Голиков, его замы и весь аппарат военной разведки должны были находиться на службе – точно так же, как и их коллеги из НКВД. Интересно отметить, что, по словам тех же авторов, несмотря на ночные учения в выходные дни со столь красноречивой тематикой, «внезапное нападение 22 июня 1941 года гитлеровской Германии на Советский Союз застало советскую военную разведку неподготовленной к работе в условиях войны» (там же, с. 34). А. Колпакиди и А. Северу, похоже, и в голову не пришло, что эти два утверждения, помещённые к тому же на соседних страницах, являются по сути взаимоисключающими. Впрочем, это далеко не единственное абсурдное несоответствие между словами и конкретными делами, которое ваш покорный слуга встретил при анализе описаний различными авторами событий 21 и 22 июня 1941 года. На каком-то этапе я просто перестал удивляться подобным откровенным несуразностям. Но вернёмся к вопросу о «великом сидении» в ночь с 21 на 22 июня...

Судя по словам Жукова, Кузнецова и прочих мемуаристов, на службе в ту субботнюю ночь находились не только сами начальники, но и их подчинённые – сотрудники Наркомата обороны, Генштаба, Главного штаба флота, руководящих структур спецслужб и т.д. Думаю, не будет преувеличением сказать, что вместо заслуженного за напряжённую предвоенную неделю отдыха, на своих рабочих местах оказались сотни (если не тысячи) руководящих лиц и штабных работников Красной Армии, флота и секретных ведомств. Всё это «великое сидение» происходило якобы «по наитию» – мол, некое нехорошее предчувствие одновременно охватило всех этих и многих других, явно бывших в курсе происходившего, номенклатурных начальников (в том числе и гражданских, находившихся, к тому же, не только в Москве, но и в «провинциях») вне зависимости от того, что собирались совершить немцы в летнюю субботнюю ночь с 21 на 22 июня.

То, что «великое сидение» не могло быть результатом «плохого предчувствия», одновременно охватившего руководство нескольких огромных ведомств, подтверждает в том числе и факт уже упоминавшихся загадочных ночных учений Разведупра. Дело в том, что подобные учения должны были быть заранее запланированы. Если бы Голиков посмел собрать свою шпионскую контору в ночь с субботы на воскресенье вдруг и просто так, его бы тут же арестовали и поставили к стенке – как задумавшего военный переворот «троцкиста». Та же участь наверняка постигла бы и минимум половину его подчинённых – как уже бывало при Ежове. Интересно, что в реальность германского нападения все советские «сидельцы» так и не поверили вплоть до начала бомбардировок городов/баз/аэродромов и германской артподготовки на границе: иначе откуда бы взялось многократно описанное (см. другую работу данного цикла – «22 июня: никакой внезапности не было!») «изумление», охватившее всех этих вполне грамотных, хорошо информированных и, по их собственным признаниям, давно ждавших начала Большой войны генералов и адмиралов?.. Напомню, что состояние «ошеломлённости» продолжалось вплоть до позднего утра 22 июня – пока из Кремля, получившего германскую ноту-меморандум об объявлении войны, не последовало соответствующее милостивое разрешение: «Можно воевать по-настоящему!» Правда, ставились и ограничения: далеко в глубину вражеской территории залетать по-прежнему запрещалось. Даже после посылки в штабы фронтов этой долгожданной шифровки Сталин с Молотовым ещё несколько часов пытались выйти на связь с представителями германского руководства по специальным каналам радиосвязи.

Как скоро мы упомянули о ночных учениях Разведупра, посвящённых теме «отражения германского нападения» и проводившихся в ночь с 21 на 22 июня 1941 года, считаю нужным поговорить и о нескольких других похожих (и, соответственно, возможно связанных друг с другом) фактах, попавшихся мне на глаза при прочтении работ различных авторов. Фактов этих столько, что они заслуживают отдельной главы.

 

Учения Красной Армии 21–22 июня 1941 года

Начнём с того, что наибольшее количество свидетельств подобного рода, имеющихся в моём распоряжении, касаются авиации Прибалтийского Особого военного округа (к слову, превратившегося в Северо-Западный фронт ещё до начала войны). Скажем, согласно Р. Иринархову, в ночь на 22 июня большинство частей ВВС Северо-Западного фронта проводили некие «плановые ночные полёты, которые закончились под утро» («Красная Армия в 1941 году», с. 451).

Историк М. Солонин сообщает по этому поводу следующее: «Свидетельствует Н.И. Петров, лётчик-истребитель 31-го ИАП: «...Перелетели мы с аэродрома Каунас на аэродром Кармелава, это уже было за 3 дня до 22 июня 1941 г. Перед перелётом с аэродрома Каунас до нас было доведено, что будут проходить окружные учения ВВС Прибалтийского ОВО. По прибытии на аэродром Кармелава всё было по возможности приведено в боевую готовность...» («Разгром 1941. На мирно спящих аэродромах...», с. 409).

Историк Д. Хазанов делится ещё одним интересным фактом, касающимся странных событий в Прибалтике. Оказывается, что «в ночь на 21 июня и в следующую ночь (прим. автора: т.е. в ночь с 21 на 22 июня ) многие бомбардировочные полки выполняли тренировочные полёты с учебным бомбометанием» («Сталинские соколы против Люфтваффе», с. 47). «На руку нацистским лётчикам, – сетует историк на несообразительность советского командования, – был следующий факт: несмотря на нависшую угрозу начала войны и необходимость в связи с этим обеспечения повышенной боевой готовности, генерал Ионов (прим. автора: командующий ВВС округа) приказал многим частям ВВС ПрибОВО не прекращать учебно-тренировочный процесс: последние полёты завершились лишь к рассвету 22 июня. Поэтому большинство бомбардировочных полков подверглись ударам на аэродромах, когда производился послеполётный осмотр авиационной техники и дозаправка её топливом (прим. автора: интересно, зачем – чтобы, заправившись, вновь лететь на «учебное бомбометание»?), а лётный состав отдыхал после ночных полётов» (там же, с. 52). Правда, возможно, по той же причине ближнебомбардировочные полки оказались в высокой степени готовности и уже в 4.50 утра бомбили Тильзит и другие цели в Восточной Пруссии...

Впрочем, эти причитания выглядят странно в свете других утверждений уважаемого историка. В частности, Д. Хазанов подтверждает то, что мы и так уже знаем из других источников, которые были процитированы в книге «22 июня: никакой внезапности не было!»: «Мероприятия, проведённые советским командованием в Прибалтийском Особом военном округе (ПрибОВО), опровергают тезис о полной внезапности вражеского вторжения. Примерно за 10 дней до начала войны (прим. автора: т.е. 12 июня) войска округа были подняты по тревоге, проведены ученияс выводом в лагеря, в ходе которых проверены боеготовность объединений и соединений, взаимодействие родов войск, умение командиров управлять ими. Отрабатывались вопросы прикрытия госграницы, противовоздушной обороны, защиты войск от ударов авиации противника и др.» (там же, с. 43). О том же пишет и историк Р. Иринархов: «...все отданные командованием ПрибалтийскогоОсобого военного округа распоряжения свидетельствуют о том, что его руководство было прекрасно осведомлено о дате нападения вооружённых сил Германии и пыталось проводимыми мероприятиями повысить боевую готовность своих войск» («Красная Армия в 1941 году», с. 405).

Поверить в полную некомпетентность командования ПрибОВО в целом и руководства ВВС округа в частности не дают и некоторые подробности, касающиеся жизненного пути генерала Ионова. «Командовал ВВС ПрибОВО, – делится ими Д. Хазанов, – генерал-майор А.П. Ионов, стоявший у истоков русской военной авиации, отмеченный за храбрость на полях (прим. автора: скорее, в небесах) Первой Мировой войны тремя (!) Георгиевскими крестами, многими другими орденами и медалями. Приняв Советскую власть, прапорщик и военный лётчик Алексей Ионов вскоре начал службу в 1-м авиационном отряде» («Сталинские соколы против Люфтваффе», с. 46). Что ж, личность для тех времён и впрямь неординарная: в июне 1941 года Ионов оставался, пожалуй, одним из немногих бывших царских офицеров, ещё не выгнанных из Вооружённых сил и не расстрелянных Сталиным (впрочем, к стенке его таки поставили – уже после начала войны). Интересно, что генерал-майор авиации Ионов вступил в ВКП(б) лишь в 1938 году: по-видимому, бывшему авиатору императорской России икалось его «неправильное» социальное происхождение. В ПрибОВО он служил с декабря 1940 года – сначала на должности замкомандующего ВВС округа, а с 10 мая – командующим. Иными словами, Ионов не просто являлся опытнейшим офицером-лётчиком, он был к тому же прекрасно знаком с положением дел и будущим театром военных действий. Тем не менее, старейший советский авиатор, заработавший три «Георгия», летая ещё на «муромцах», прекрасно знавший – вместе с остальным командованием округа – о точной дате германского вторжения, почему-то допустил досаднейший промах, не обеспечив перебазирования фронтовой авиации с приграничных аэродромов в тыл округа.

Опровергает тезис Д. Хазанова о том, что именно недалёкость, нерасторопность и «растерянность» командования ВВС ПрибОВО привела к разгрому его авиации в первый же день войны, и информация о том, что никакогоразгрома 22 июня на самом деле не было. Скажем, ссылаясь на ВИЖ (1988, № 7, с. 48), историк Р. Иринархов приводит любопытнейшие данные: «За 22 июня авиация округа лишилась 98 боевых машин. А за три дня боевых действий (22–24.06.41) её потери составили 921 самолёт, в основном это были истребители» («Красная Армия в 1941 году», с. 405). Предлагаю вчитаться в эти цифирки, откопанные российскими военными историками в не успевших «улетучиться» документах. Ведь они – ни много ни мало – означают, что в роковой день 22 июня никакой катастрофы «на мирно спящих аэродромах» как минимум в Прибалтике не произошло: из 1200 боевых самолётов ВВС ПрибОВО (данные Д. Хазанова, см. с. 45 «Сталинские соколы против Люфтваффе») были потеряны 98 единиц техники – или 8% от общего её наличия! Причём эта цифра – 98 – включает и повреждённые самолёты, которые можно и нужно было впоследствии подлатать и вновь ввести в строй. А вот в последующие два дня – когда ни о какой «внезапности» речь уже не шла – были потеряны 823 самолёта, или по 411 штук (34,5% от первоначального числа) в день! Надо отметить также, что 22 июня далеко не все советские самолёты в Прибалтике были «уничтожены на земле»: минимум половина из них погибла «как положено» – в бою с германской авиацией и зенитчиками. Да и лётчики с наземным персоналом во время немецких бомбёжек и штурмовок почти не пострадали. Не буду останавливаться на подробностях развенчивания очередного советского мифа: вместо этого рекомендую читателю ознакомиться с книгой М. Солонина – «Разгром 1941. На мирно спящих аэродромах...».

Предлагаю обратить внимание на то, что «совами» накануне войны стали не только авиаторы ПрибОВО. Существуют факты того, что страсть к учениям в ночь с 21 на 22 июня охватила военлётов и других приграничных округов. Так, М. Солонин цитирует воспоминания очевидца, служившего в 87-м ИАП (16-я смешанная авиадивизия, аэродром Бугач в районе Тернополя): «...с 21 на 22 июня наиболее опытные пилоты полка до 3 часов отрабатывали ночные полёты. Не успели заснуть – тревога! Около 4 утра завязались первые воздушные бои...» («Разгром 1941. На мирно спящих аэродромах...», с. 385).

Странные вещи происходили и в Белоруссии: по воспоминаниям лётчика-штурмовика В. Емельяненко, «как раз на 22 июня на Брестском полигоне (прим. автора:фактически на границе!) намечалось крупное опытное учение» ВВС Западного фронта, детали которого накануне войны заместитель командующего авиацией фронта Науменко согласовывал с начштаба 4-й армии Сандаловым (сборник А. Драбкина «Мы дрались на Ил-2», с. 302).

М. Солонин цитирует воспоминания В. Рулина, являвшегося в начале войны комиссаром 129-го истребительного полка 9-й смешанной авиадивизии ЗапОВО (Белостокский выступ) : «...Неожиданно 21 июня в Белосток (т.е. в штаб 9-й САД. – Прим. М. Солонина) вызвали всё руководство полка. В связи с началом учения в приграничных округах предлагалось рассредоточить до наступления темноты всю имеющуюся в полку материальную часть, обеспечить её маскировку. Когда в конце дня с совещания в лагерь вернулся командир полка, работа закипела. Все самолёты на аэродроме рассредоточили и замаскировали...» (там же, с. 346).

Отметим попутно: В. Рулин свидетельствует, что все описанные выше (и ниже) учения являлись не изолированными эпизодами рутинной работы по выполнению плана боевой подготовки, а частью сложного процесса, охватившего (или постепенно охватывавшего) все приграничные военные округа СССР. Так или иначе, мы смогли убедиться в том, что самые опытные и обученные экипажи западных военных округов СССР (ибо только такие летают по ночам) в ночь с 21 на 22 июня 1941 года занимались учениями с никому до сих пор не ведомой тематикой в ситуации, когда их вышестоящие командиры были прекрасно осведомлены о планах Германии и даже о точной дате нападения последней. Я уж и не говорю о пресловутых приказах из Москвы: «не провоцировать» и «не поддаваться на провокации». Как, скажем, отнеслись бы немцы к тому, что на их головы ночью кто-то случайно (или совсем не случайно) сбросил бомбы?..

Но лётчиками упомянутые учения не ограничивались... Приведу ряд имеющихся у меня релевантных фактов в отношении Западного Особого военного округа. Кстати, то, что я (пока) не привожу данных по другим округам, совсем не говорит о том, что то же самое не происходило повсеместно: уверен, что соответствующая информация со временем неизбежно попадётся мне на глаза.

– «Днём 21 июня генерал Оборин (прим. автора: командир 14-го мехкорпуса ЗапОВО) с группой командиров провёл внеплановый строевой смотр частей дивизии (22-й танковой)... 22 июня некоторые танковые подразделения должны были участвовать в показательных учениях на Брестском полигоне» (прим. автора: немцам, что ли, они собирались «показывать»?..). (Р. Иринархов, «1941. Пропущенный удар», с. 55). Напомню, что там же – на Брестском полигоне (и фактически на глазах у немцев!) – собирались проводить некие «опытные» учения и лётчики.

– «61-й танковый полк (прим. автора: 30-й танковой дивизии 14-го мехкорпуса Оборина), проводивший (в ночь с 21 на 22 июня) ночные стрельбы, присоединился к главным силам на час позднее» (там же, с. 56).

– «До 21 июня 1941 года в соединении (прим. автора: 28-м стрелковом корпусе ЗапОВО) проводилось командно-штабное учение на тему «Наступление стрелкового корпуса с преодолением речной преграды», после окончания которого его штаб сосредоточился на полевом командном пункте в районе Жабинки» (там же, с. 25). Заметим, что по пути в германские земли 28-му корпусу как раз и пришлось бы преодолевать ту самую пограничную «речную преграду» – Буг.

– «Основные силы (прим. автора: 6-й Орловской Краснознамённой стрелковой) дивизии дислоцировались в казармах Брестской крепости, гаубичный артполк – во внешнем форте Ковалёво (6–8 км юго-западнее крепости), а два батальона 84-го стрелкового полка на 22 июня находились на артиллерийском полигоне южнее Бреста, готовясь к показным армейским учениям» (там же, с. 29). Речь, по-видимому, идёт о тех же «опытно-показательных» учениях, в которых планировали участвовать танкисты Оборина и авиаторы округа.

– «Однако никто из генералов ничего не мог изменить за оставшееся время. Заранее запланированное в ЗапОВО командно-штабное учение должно было завершиться в воскресенье» («Сталинские соколы против Люфтваффе», с. 72). В данном случае уважаемый Д. Хазанов попытался убедить нас в косности и зашоренности командования всего Западного Особого военного округа: мол, «Какие такие немцы? Какой такой павлин-мавлин?.. Забыли, что ли: у нас план боевой и политической подготовки!..»

То, что советские генералы были отнюдь не дураками – или, по крайней мере, были не все и не в такой обидной степени – говорит нижеследующее свидетельство Р. Иринархова: «...20 июня он (прим. автора: начальник Белорусского погранокруга генерал-лейтенант Богданов) отдал приказ о принятии дополнительных мер по усилению охраны госграницы» («1941. Пропущенный удар», с. 146). Первым пунктом приказа значилось: «1. До 30.06.41 г.плановых занятий с личным составом не проводить...». Кроме того, тем же приказом до 30 июня запрещались выходные дни и вводился особый (по сути усиленный) порядок охраны границы. В частности, в ночные наряды полагалось брать ручные пулемёты, а на службу ночью должен был заступать весь личный состав застав за исключением сменившихся в 23.00. Приказ также предписывал немедленно вернуть на линейные заставы весь списочный состав, находившийся на учебных сборах. Командованию 86, 87, 88 и 17-го погранотрядов было приказано 21 июня и в ночь на 22 июня 1941 года привести все подразделения в полную боевую готовность» (там же, с. 147). Иными словами, как минимум в НКВД и как минимум с 20 июня 1941 года твёрдо знали: грядёт нечто чрезвычайное, ради чего были отменены все плановые занятия и учения. И что произойти это «нечто» должно было в период с 21 по 30 июня.

 

Демонстративное снижение боеготовности 21 июня 1941 года

Усомниться в июльских датах предполагаемого нападения СССР на Германию заставляет и четвёртая категория фактов – тех, что свидетельствуют о преднамеренном и откровенно показном снижении уровня боеготовности некоторых частей и соединений Советских Вооружённых Сил, которое произошло именно 21 июня. Напомню: в этот день вдруг было отменено состояние повышенной боевой готовности, в котором все войска западных округов находились ещё с 10 апреля 1941 года. В субботу утром неожиданно отменили и казарменное положение для командиров, которые с середины весны безвылазно ночевали в казармах и лесных землянках вместе со своими подчинёнными. К семьям и в рестораны офицеры многих (но далеко не всех) частей одновременно отправились во всех округах.

Пардон, поправлюсь: на всех фронтах. Ведь управления всех будущих фронтов уже были на тот момент созданы и занимали (или уже заняли) свои заранее оборудованные передовые КП. Скажем, бывший в то время начальником оперативного отдела штаба Киевского Особого военного округа И.Х. Баграмян как раз и ехал в составе штабной колонны на фронтовой командный пункт в Тарнополе в ночь с 21 на 22 июня (см. «Так начиналась война», с. 85). О своих телефонных разговорах с командующими фронтами в ночь с 21 на 22 июня 1941 года (заметим, что ВЧ-связь работала без всяких перебоев), уже находившимися на фронтовых КП до начала немецкого нападения, пишет в своих мемуарах и Г.К. Жуков (см. «Воспоминания и размышления», с. 235).

В Прибалтике вдруг отменили приказ об эвакуации семей военнослужащих, а практически все командующие округами и флотами перед началом ночного «сидения» отправились в театры, клубы и прочие заведения, где их можно было легко увидеть (в том числе и агентам немецкой разведки). О подробностях этих «культпоходов», состоявшихся вечером 21 июня 1941 года, я поговорю чуть позже. Пока же перечислю несколько характерных фактов, касающихся, в частности, Западного Особого военного округа.

М. Солонин приводит воспоминания полковника Белова – бывшего командира 10-й смешанной авиадивизии Западного ОВО (одной из трёх, разгромленных немцами в Белоруссии в первые же дни войны): «...20 июня я получил телеграмму с приказом командующего ВВС округа: привести части в боевую готовность, отпуска командному составу запретить, находящихся в отпусках – отозвать в части... Командиры полков получили и мой приказ: самолёты рассредоточить за границы аэродрома, личный состав из расположения лагеря не отпускать...» («23 июня – «День М», с. 268). Далее следует поистине сюрреалистическое продолжение истории: в 16.00 21 июня из штаба округа пришла новая шифровка. Она отменила прежний приказ о приведении частей в полную боевую готовность и об отмене отпусков. Впрочем, Белов пишет, что даже не стал доводить это распоряжение до подчинённых. Подобное игнорирование непонятных и преступных по сути приказов, отдававшихся Москвой и (поневоле) ретранслируемых штабами округов – довольно типичная реакция командиров боевых частей. Впрочем, в других частях эти приказы всё же выполняли...

Вот, например, рассказ о ситуации в 13-м бомбардировочном полку 9-й авиадивизии, базировавшейся в той же Белоруссии (45 экипажей, 51 самолёт СБ/Ар-2 и 8 Пе-2). М. Солонин цитирует воспоминания очевидцев: «С рассвета до темна эскадрильи замаскированных самолётов с подвешенными бомбами и вооружением, с экипажами стояли наготове». И вот, в этой явно бывшей до 21 июня начеку приграничной авиачасти «...на воскресенье, 22 июня... объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали!.. Вечером в субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова, командование авиаполка, многие лётчики и техники уехали к семьям в Россь» («Разгром 1941. На мирно спящих аэродромах...», с. 409).

Похожий эпизод описал и ветеран С.Ф. Долгушин. В июне 1941 года будущий Герой Советского Союза, генерал-лейтенант и начальник кафедры тактики в ВВИА им. Н.Е. Жуковского служил в 122-м истребительном авиаполку 11-й смешанной авиадивизии всё в той же Белоруссии (аэродром Новый Двор, в 17–20 км от границы). Прежде всего подчеркнём: речь вновь идёт о вполне боеготовой кадровой части ВВС. «...Самолёты И-16, которые мы в полку получали, были 27-й и 24-й серии с моторами М-62 и М-63. Буквально все они были новыми машинами, причём у каждого лётчика: 72 самолёта – 72 лётчика в полку. У всех своя машина, поэтому и налёт в часах у всех был большой, и лётная подготовка пилотов была сильной. Я начал войну, имея налёт 240 часов, и это – за 1940–1941 годы... Мы летали чуть ли не каждый день... Ведь И-16, когда им овладеешь – машина хорошая была! Догонял он и «Юнкерс-88», и «Хейнкель-111», и Ю-87, конечно, всё расстреливал. Драться, конечно, было сложнее с «мессершмиттами», но всё равно, за счёт маневренности, можно...» (там же, с. 434). Одним словом, не похоже, что С.Ф. Долгушин и его товарищи испытывали какие-либо комплексы по поводу своей «устаревшей» техники и уровня подготовки... Но теперь перейдём к описанию событий накануне войны: «...Вечером в субботу 21 июня 1941 года нас разоружили: приказали снять пушки, пулемёты, боекомплект и поместить в каптёрки. Я с ребятами своими посоветовался, и мы сняли пушки и пулемёты – мы вынуждены были. А патронные ящики оставили... Состояние такое – всё равно что голый остался... Мы спросили: «Кто такой идиотский приказ издал?! А командир полка Николаев разъяснил командирам эскадрилий (а те, в свою очередь, нам): «Это приказ командующего Белорусским военным округом Д.Г. Павлова». Накануне тот приезжал на наш аэродром вместе с командующим ВВС округа генерал-майором И.И. Копцом...» (там же).

М. Солонин обращает внимание на то, что издать столь необычный (если не сказать преступный) приказ командованию округа «помогли» неожиданно появившиеся товарищи из столицы: «...Перед этим была у нас комиссия из Москвы, прилетели они на Ли-2. Он так и стоял на аэродроме – немцы в первую очередь его сожгли, а они на машине уехали... Возглавлял её полковник, начальник оперативного управления ВВС. Ещё был М.Н. Якушин, который в Испании воевал. Он был инспектором ВВС...». С чего бы это, – задаёт вполне резонный вопрос М. Солонин, – в одном, ничем не примечательном строевом авиаполку собралось столько высшего авиационного начальства?» (там же). О том, что сами Павлов с Копцом никогда бы не отдали подобный приказ, говорит и то, что, как уже упоминалось выше, «20 июня 1941 года командиры авиационных соединений в связи с угрожающей обстановкой на границе получили распоряжение генерала Копец: «Привести части в боевую готовность. Отпуска командному составу запретить, находящихся в отпусках отозвать». Но уже 21 июня, – подчёркивает историк Р. Иринархов, – это распоряжение было отменено...» («1941. Пропущенный удар», с. 99).

Игорь Бунич сообщает, что все эти странные мероприятия осуществлялись согласно приказу, полученному из Москвы заранее – ещё 16 июня: «16 июня во все округа поступила совершенно неожиданная директива. В пятницу 20 июня и в субботу 21 июня разрешалось отпустить личный состав в увольнение. Офицеров – до утра понедельника 23 июня. С четверга 19 июня и до 23 июня в авиачастях разрешалось произвести 25-часовые регламентные работы, в танковых и артиллерийских частях – парковые дни» («Роковой просчёт Сталина», с. 812). К сожалению, И. Бунич в свойственной ему манере не упоминает конкретный источник данной информации, а потому я пока отношусь к ней с известной долей осторожности. Не говорит он и о том, какова была «разнарядка»: то есть сколько частей и в каких округах предлагалось временно превратить в небоеготовые. Любопытно отметить, что Бунич не стал «связываться» с этой «неожиданной» директивой и пытаться найти объяснение столь странным приказам Москвы, а также тому факту, что директива совершенно очевидно не касалась всех войск приграничных округов, б о льшая часть которых наоборот приводилась в то же время в состояние повышенной боевой готовности и перебрасывалась ближе к границе .

 

21 июня: последний культпоход

Отдельного упоминания заслуживает история о тяге к весёлому и прекрасному, внезапно одолевшей аккурат накануне войны командование Красной Армии и Военно-Морского флота. Почему-то именно к субботе 21 июня 1941 года в соответствующих городах и гарнизонах западных округов оказались на гастролях всяческие артисты и затейники. И всех сколь-нибудь высокопоставленных и заметных генералов с адмиралами одновременно потянуло в театры и клубы. Приведём несколько примеров:

«Даже вечером 21 июня 1941 года, – возмущается Р. Иринархов действиями командующего ЗапОВО, – руководство округа вечером спокойно отдыхало в театре (прим. автора: по данным М. Солонина, руководство округа наслаждалось комедией «Свадьба в Малиновке» в минском Доме офицеров), предоставив событиям развиваться в своём направлении. Во время концерта к командующему ЗапОВО подошёл начальник разведотдела полковник С.В. Блохин и доложил, что на границе очень неспокойно. «Этого не может быть, чепуха какая-то, разведка сообщает, что немецкие войска приведены в полную боевую готовность и даже начали обстрел отдельных участков нашей границы», – сказал Павлов (прим. автора: надо понимать, обращаясь к генералу Болдину И.В.) и, приложив палец к губам, показал на сцену» («Красная Армия в 1941 году», с. 412). Эта цитата Болдина звучит тем более странно в свете того, что именно Блохин с Павловым менее суток назад (в 2.40 ночи 21 июня) направили в Москву уже упоминавшуюся мною в других книгах данного цикла последнюю предвоенную разведсводку, в которой ясно говорилось: «основная часть немецкой армии в полосе против Западного Особого военного округа заняла исходное положение». Интересно отметить, что, несмотря на эту свою якобы полную беспечность, после спектакля Павлов направился не домой и не в баню, а в штаб – ждать звонков из Москвы... То же самое, согласно И. Буничу, сделал после посещения футбольного матча на киевском стадионе «Динамо» командующий уже созданным Юго-Западным фронтом Кирпонос. Напомню, что штаб фронта в этот момент уже ехал на передовой КП.

М. Солонин приводит свидетельство командира 13-й бомбардировочной авиадивизии ЗапОВО Полынина Ф.П.: «...В субботу 21 июня 1941 года к нам, в авиагородок, из Минска прибыла бригада артистов во главе с известным русским композитором Любаном. Не так часто нас б а ловали своим вниманием деятели театрального искусства , поэтому Дом Красной Армии был переполнен» («23 июня – «День М», с. 270). Он же цитирует воспоминания командира 57-го танкового полка 29-й танковой дивизии 11-го мехкорпуса 3-й армии ЗапОВО Черяпкина И.Г.: «...Вечером 21 июня мы со всей семьёй были в театре. Вместе с нами в ложе находился начальник политотдела армии, тоже с семьёй. После возвращения из театра я во втором часу ночи был вызван в штаб дивизии, где получил приказ объявить в полку боевую тревогу» (там же, с. 271).

Не обошли артисты вниманием и другие армии того же округа. Так, начальник штаба 4-й армии Л.М. Сандалов вечером 21 июня отправился в Дом Красной Армии в Кобрине на концерт артистов Белорусского театра оперетты. Член военного совета 4-й армии А. Шлыков при этом уехал на другой концерт – артистов московской эстрады в Бресте, в 45 км от Кобрина. Уже к полуночи «культпоход» завершился сбором в штабе армии: «Последнюю предвоенную ночь старший командный состав армейского управления провёл в помещении штаба армии. В нервном тревожном состоянии ходили мы из команты в комнату, обсуждая кризисную обстановку. Через каждый час звонили в Брестский погранотряд и в дивизии...» (там же). Пограничники же, напомню, отнюдь не спали, а целыми заставами, взяв с собой ручные пулемёты, находились в нарядах на границе...

А вот свидетельство, касающееся культурно-массовых мероприятий в Киевском Особом военном округе. Процитируем комиссара 8-го мехкорпуса Н.К. Попеля: «...в субботу 21 июня сорок первого года, в гарнизонном Доме Красной Армии, как и обычно, состоялся вечер. Приехал из округа красноармейский ансамбль песни и пляски. После концерта, по хлебосольной армейской традиции, мы с командиром корпуса генерал-лейтенантом Дмитрием Ивановичем Рябышевым пригласили участников ансамбля на ужин. Домой я вернулся лишь в третьем часу ночи» (там же). Это, заметим, тот самый мехкорпус, который только что – 19–20 июня – был выведен в район сосредоточения, а бравый командир корпуса – Рябышев Д.И., согласно его собственным воспоминаниям, в самый канун войны занимался рекогносцировкой дорог возле пограничного Перемышля: (более подробно эти факты изложены в других книгах цикла)...

«В Доме флота, – рассказывает попавший в Севастополь накануне войны морской замполит И.И. Азаров, – был концерт» («Осаждённая Одесса», с. 11). «В Полярном, – делится своими воспоминаниями о 21 июня 1941 года бывший командующий Северным флотом А.Г. Головко, – находится на гастролях Московский театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Сегодня вечером состоялся очередной спектакль этого театра. Показывали «Периколу». Когда мы втроём – член Военного совета Николаев, начальник штаба Кучеров и я – пришли в театр, зрительный зал был переполнен: всем хотелось посмотреть игру москвичей. Наше присутствие сразу же было замечено...» («Вместе с флотом», с. 24). Последняя многозначительная фраза командующего Северным флотом особенно интересна: кого, вы думаете, он имел в виду?.. Понятно, что флотское начальство в полном составе ходило в театр отнюдь не расслабляться: дел у них было по горло. «Хорошо, – делится с нами тогдашний непосредственный начальник Головко – нарком военно-морского флота адмирал Н.Г. Кузнецов, – что ещё рано вечером (прим. автора: 21 июня1941 года) – около 18 часов – я заставилкомандующих флотами принять дополнительные меры. Они связались с подчинёнными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном (прим. автора: именно там якобы «развлекался» адмирал Головко) и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах...» Но, тем не менее, несмотря на все эти ценные указания, руководители Северного флота, у которых уже 19–20 июня над головой рвались снаряды зениток, вовсю паливших по немецким самолётам-нарушителям, и которые сами отправляли теперь уже советские смолёты «висеть» над чужими портами (см. «22 июня: никакой внезапности не было!»), бросили всё и, тихо матерясь, пошли в театр – чтобы после демонстративного «культпохода» тихонько вернуться в свои служебные кабинеты и ждать «сами-знаете-чего»...

Главный советский мемуарист – Г.К. Жуков – даже счёл нужным написать на тему этих удивительных (и, надо понимать, принудительных для самих участников) «культпоходов» следующее: «После смерти И.В. Сталина появились версии о том, что некоторые командующие и их штабы в ночь на 22 июня, ничего не подозревая, мирно спали или беззаботно веселились. Это не соответствует действительности. Последняя мирная ночь была совершенно другой. Как я уже сказал, мы с наркомом обороны по возвращении из Кремля неоднократно говорили по ВЧ с командующими округами Ф.И. Кузнецовым, Д.Г. Павловым, М.П. Кирпоносом и их начальниками штабов, которые находились на командных пунктах фронтов» («Воспоминания и размышления», с. 235). Как интересно у «маршала победы» получилось! С одной стороны, попробовал на всякий случай соврать по поводу «веселья» – весьма, как мы видим, неуклюже. Из многих источников видно, что «развлекалово» (вернее, его имитация) действительно имело место – если не ночью, то абсолютно точно вечером. Причём «культурно отдыхали» советские военные на всём протяжении линии будущего противостояния с Германией. С другой – Жуков взял и брякнул: «находились на командных пунктах фронтов». Вот те на: оказывается, фронты-то в СССР всё же были созданы до начала «внезапной» войны! И командующие этими фронтами в ночь с 21 на 22 июня находились не в мягкой постели (этой привилегии удостоили себя лишь Сталин И.В. и прочие «небожители» из Политбюро), а в своих штабах и/или на новых, оборудованных поближе к границе, передовых командных пунктах.

Так или иначе, даже краткое исследование вопроса показывает: 1) практически все сколь-нибудь значимые советские военачальники на западных фронтах вечером 21 июня посетили какое-то культурно-массовое мероприятие, где их просто обязаны были увидеть агенты Абвера и СД с «местной пропиской». Подозреваю даже, что советской контрразведке во многих случаях были точно известны персоналии этих шпионов и что бдительные чекисты ставили себе галочки, отмечая их прибытие; 2) Г.К. Жуков, несмотря на массу независимых свидетельств, постарался этот поразительный факт «задавить» своим немалым авторитетом и в своих «размышлениях» откровенно соврал.

Возникает резонный вопрос: зачем врал? М. Солонин резюмирует все вышеописанные мероприятия по демонстративному снижению боевой готовности Красной Армии, проведённые 21 июня 1941 года, следующей цитатой из воспоминаний генерала армии С.П. Иванова (именно под его редакцией в 1974 году вышла та самая хорошо известная монография «Начальный период войны»), являвшегося в первые дни войны начальником оперативного отдела штаба 13-й армии Западного фронта: «...Сталин стремился самим состоянием и поведением войск приграничных округов дать понять Гитлеру, что у нас царит спокойствие, если не беспечность. Причём делалось это, что называется, в самом натуральном виде... В итоге мы, вместо того чтобы умелыми дезинформационными действиями ввести агрессора в заблуждение относительно боевой готовности наших войск, реально снизили её до крайне низкой степени...» (статья «Три плана товарища Сталина», сборник «Правда Виктора Суворова», с. 86).

В этой связи предлагаю задать себе следующий вопрос: помогли бы подобные «дезинформационные» меры, скажем, польской армии в конце августа 1939 года? Зачем убеждать агрессора, готовящегося напасть на твою страну, в том,что твои войска не способны встретить его нападение? К чему совершать эти, казалось бы, необъяснимые действия – фактически, подобно не самой смелой собаке, падать перед немцами на спину и, дружелюбно помахивая хвостом, рассчитывать на милость известного своей свирепостью волкодава? Зачем «пугать ежа голой задницей»?.. Несколько позже мы поговорим о столь же странной загадке с «обратным» вектором: ведь наряду с показным снижением боевой готовности одних соединений и частей, руководство Красной Армии одновременно осуществляло прямо противоположные меры, тайно повышая боевую готовность других...

 

Загадка одной листовки

Признаюсь: мне не даёт покоя фотография листовки об объявлении мобилизации, на которую я наткнулся в энциклопедии «Великая Отечественная война 1941–1945» (с. 452). Прежде всего поражает сухость документа. Приведу его полностью:

«Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации военнообязанных по Ленинградскому, Прибалтийскому особому, Западному особому, Киевскому особому, Одесскому, Харьковскому, Орловскому, Московскому, Архангельскому, Уральскому, Сибирскому, Приволжскому, Северокавказскому и Закавказскому военным округам.

На основании статьи 49 пункта «л» Конституции СССР Президиум Верховного Совета СССР объявляет мобилизацию на территории военных округов – Ленинградского, Прибалтийского особого, Западного особого, Киевского особого, Одесского, Харьковского, Орловского, Московского, Архангельского, Уральского, Сибирского, Приволжского, Северокавказского и Закавказского.

Мобилизации подлежат военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно.

Первым днём мобилизации считать 23 июня 1941 года.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин

Москва Кремль

Неразборчиво июня 1941 г.»

И всё. Документ поистине исторической важности был написан самым что ни на есть канцелярским языком и подписан «всесоюзным старостой» М. Калининым и А. Горкиным (о котором я никогда не слышал). Никакой тебе истерики, содержащейся, например, в бестолковой директиве Г.К. Жукова: «обрушиться...» и пр. Никаких тебе слезливых сталинских «братьев и сестёр...» Три коротких абзаца: всё по делу, чётко и конкретно. Ни малейшего упоминания о вторгнувшемся враге или начавшейся войне. Правда, интересно?.. Любопытно и иное: зачем вообще было печатать эту листовку? В СССР существовало общесоюзное радио. В Советском Союзе выходили центральные газеты, которые ежеутренне вывешивались для всеобщего прочтения на каждом предприятии, в каждой конторе и даже в каждом концлагере. Наконец, повестки во время весеннего тайного призыва 800 тысяч резервистов большей частью приносили посыльные из военкоматов: и ничего, справились! Зачем же листовки?.. Поражает и дата выхода Указа: 23 июня 1941 года. Почему не 22 июня?! Ведь к утру следующего дня германские танковые клинья кое-где проникли на десятки километров в глубь советской территории. Чего тянуть-то?! Ведь каждый день промедления с объявлением всеобщей мобилизации после якобы внезапного нападения вероломного противника – это подарок агрессору и преступление против собственного народа! Мы ведь помним, что суть «молниеносной войны» как раз и заключается, помимо прочего, в том, чтобы не дать противнику времени на проведение всеобщей мобилизации...

Возможно, ответы на эти вопросы содержатся в самой последней строчке документа, напечатанной совсем уж маленькими буковками – о дате выпуска листовки. Невооружённым глазом можно различить лишь «...июня 1941 г.». Вооружённым (любительским увеличительным стеклом) глазом можно разобрать лишь то, что число, указанное под «Москва Кремль» – это не 23 июня! Моё личное мнение – 17 или 19 июня 1941 года. Что это может означать? А то, что эту любопытнейшую листовку с объявлением о начале открытой фазы мобилизации именно с 23 июня 1941 года отпечатали заранее. И что, соответственно, это колоссальной важности событие (фактически объявление войны: предлагаю вспомнить цитату из трудов Б.М. Шапошникова – «мобилизация есть война, и иного понимания её мы не мыслим» – по книге «Воспоминания. Военно-научные труды», с. 542) не предусматривалось как следствие германского нападения. Вывод: накануне 23 июня 1941 года должно было произойти нечто, что означало бы безусловное начало войны в перспективе нескольких дней. Но начаться эта война должна была не по инициативе Германии.

Неожиданное косвенное подтверждение относительно сроков печати советских листовок я нашёл в книге Елены Ржевской «Берлин. Май 1945», которая процитировала следующий пассаж из дневников Геббельса (запись от 18 июня): «Фюрер звонит мне ещё поздно вечером: когда мы начнём печатать и как долго сможем использовать три миллиона листовок. Приступить немедленно, срок – одна ночь. Мы начинаем сегодня» (с. 72). Скорее всего, речь идёт об обращении Гитлера к солдатам, зачитанном в ротах и батареях в 22.00 21 июня по берлинскому времени (см. П. Карель, «Восточный фронт», том 1, с. 7).

Любопытно вновь отметить уже описанные в других книгах цикла «Большая война» различия в русском варианте дневников Геббельса Елены Ржевской и английской версии Фреда Тейлора. Так, общая информация о печатании листовок в оригиналах дневников Геббельса, приведённая Ржевской, в целом совпадает с английским переводом Фреда Тейлора, сделанном, напомню, с фотопластин-копий, найденных после войны в лесу под Берлином. А вот данные по их количеству, упомянутые 19 июня, отличаются... Судите сами: «Нужно на первый случай отпечатать 20 000 листовок для наших солдат», – переводит с оригинала Ржевская (с. 73). «Первым делом необходимо отпечатать 800 000 листовок для наших солдат», – переводит тот же фрагмент Тейлор («The Goebbels Diaries. 1939–1941»,с. 427). Как мы видим, различия не только смысловые: на порядок отличается и количество листовок...

Из дневника Геббельса следует, что печатать свои листовки немцы начали в ночь с 18 на 19 июня. В результате, в частях Вермахта оказалось по одной листовке на роту: командиры зачитали обращение фюрера вечером накануне вторжения. Выходит, что обращение Гитлера к солдатам и советское объявление о начале мобилизации могли печататься практически в одно и то же время. Отметим также, что окончательное решение о нападении на СССР «бесноватый» принял 17 июня, и что 18 июня – практически одновременно! – как германские, так и советские мотомеханизированные соединения начали выход на исходные рубежи на границе.

Из всех этих фактов напрашивается вывод: Сталин предполагал, что ранним утром 22 июня иникак не позже ночи с 22 на 23 июня должно было произойти некое экстраординарное событие, после которого можно было бы начать открытую фазу мобилизации и – спустя несколько дней – войну. При этом он не верил в то, что начало мобилизации должно было стать ответом на германское нападение. Как должна была начаться его Большая война? Думаю, существует ответ и на этот вопрос...

 

Как чекисты планировали «бороться с провокациями»

Воспоминания легендарного советского шпиона и диверсанта генерал-лейтенанта НКВД П.А. Судоплатова стали библиографической редкостью отнюдь не случайно. Это – безусловно поразительная книга человека, который, помимо прочего, лично убивал руководителей украинского подполья, организовал ликвидацию Льва Троцкого и, судя по его словам, во многом способствовал созданию советского ядерного оружия. Как следует из мемуаров Судоплатова, он – один из многих членов «ордена меченосцев», который не ждал войны. По его собственному признанию, ему «...и в голову не могло прийти, какая беда вскоре обрушится на всех нас. Конечно, я чувствовал угрозу военной провокации или конфликта, но не в состоянии был представить его масштабы. Я считал, что невзирая ни на какие трудности мы способны контролировать события» («Спецоперации. Лубянка и Кремль.1930–1950 годы», с. 186). Это утверждение звучит тем более странно, поскольку исходит из уст человека, в круг обязанностей которого «входило курирование немецкого направления нашей разведки...» (там же, с. 195). В общем, ещё один «ошеломлённый» и «изумлённый»...

В своей книге П. Судоплатов поведал о многих захватывающих страницах доблестной борьбы советских разведчиков «за мир во всём мире». Здесь и описание внутренней «кухни» ОГПУ/НКВД/МГБ, и подробности сотрудничества с «органами» писателей, поэтов, послов и государственных деятелей, и детали всевозможных секретных операций по всему миру. Не забыл генерал-лейтенант подробно рассказать о своих страданиях в советских тюрьмах, о судьбах невинно пострадавших соратников-диверсантов и о советском «докторе Менгеле» – профессоре Майрановском, заведовавшим «Лабораторией-Х». Нашлось в его книге место ностальгическим воспоминаниям о швейцарских часах, заграничных костюмах, квартирах в центре Москвы и спецстоловых, исправно кормивших советскую номенклатуру в течение всей войны. В последних, кстати, вместе питались как творческие работники (вроде специально упомянутого К. Симонова с супругой – актрисой Серовой), так и их, если можно так выразиться, «пастухи» – из тех, что «с чистыми руками» и «горячим сердцем». Всего в книге – 686 страниц. Они насыщены действительно интересной, пикантной, а порой и просто шокирующей информацией. К таковой, например, относятся рассказы о так называемом «либерализме» Хрущёва, о по-воровски присвоенном Советским Союзом «испанском золоте», а также свидетельства об опытах с ядами, которые ставились «учёными» из НКВД на приговорённых к смерти. В целом воспоминания П. Судоплатова – одна из лучших документальных книг на «шпионскую» тему, когда-либо попадавших в мои руки. Её написал несомненный профессионал своего дела и преданный делу коммунистической партии человек (каким бы оно, это «дело», ни было). Я настоятельно рекомендую прочитать его воспоминания всем, кто интересуется данной темой. Но есть и одно «но»... Из упомянутых 686 страниц предвоенному периоду посвящены ровно... двадцать. Характерно и название соответствующей главы: «Канун схватки с Гитлером и противоречивость предупреждений разведки». Её суть, как можно догадаться уже из названия, заключается в том, что «да, предупреждали», но предупреждали «противоречиво», а потому «и в голову не могло прийти». Лично мне на память тут же пришло близкое сотрудничество П. Судоплатова с ныне покойным советским военным историком Д. Волкогоновым... Так или иначе, помимо «противоречивости», есть в упомянутой книге и иные откровения. Остановимся на них подробнее.

Так, на с. 82 воспоминаний старого диверсанта выясняется, что «...старший майор госбезопасности Я.И. Серебрянский – создатель первого спецназа органов госбезопасности за рубежом, нелегального агентурно-диверсионного аппарата в США, Западной Европе, Палестине (!) в начале 1930-х годов». То есть речь идёт о том, что «миролюбивый» и никого зря не трогавший СССР планировал диверсии против других государств ещё до прихода к власти Гитлера! На с. 93 следуют дополнительные подробности о его «личном хозяйстве»: «Особая группа при наркоме внутренних дел, непосредственно находящаяся в его подчинении и глубоко законспирированная. В её задачу входило создание резервной сети нелегалов для проведения диверсионных операций в тылах противника в Западной Европе, на Ближнем Востоке, в Китае и США в случае войны... В то время, о котором я веду речь (прим. автора: 1938–1939 годы), число таких нелегалов составляло около шестидесяти человек. Вскоре мне стало ясно, что руководство НКВД могло по своему выбору использовать силы и средства Иностранного отдела и Особой группы для проведения особо важных операций, в том числе диверсий и ликвидации противников СССР за рубежом».

Подготовкой диверсий на Западе занимались не только люди из центрального аппарата НКВД. Так, характеризуя качества вернувшегося из Испании диверсанта – капитана Прокопюка, – Судоплатов пишет: «...он вполне подходил на пост начальника отделения украинского НКВД, в задачу которого входила подготовка сотрудников к ведению партизанских операций на случай войны с Польшей или Германией» (там же, с. 166). Хочу подчеркнуть: слово «партизанский» в данном случае ничуть не означает, что «партизаны» из НКВД собирались действовать исключительно на своей территории. Собственно, уже в ходе Великой Отечественной войны советские партизаны нередко и в значительных количествах попадали на территорию других стран – в частности, Словакии.

А вот что сказал по этому поводу Берия, привезший Судоплатова на встречу с И.В. Сталиным в марте 1939 года: «По словам Берии, закордонная разведка в современных условиях должна изменить главные направления своей работы. Её основной задачей должна стать не борьба с эмиграцией, а подготовка резидентур к войне в Европе и на Дальнем Востоке» (там же, с. 105). Позже высказался и сам вождь: «Затем Сталин посуровел и, чеканя слова, словно отдавая приказ, проговорил: «Троцкий, или, как вы его именуете в ваших делах, «Старик», должен быть устранён в течение года, прежде чем разразится неминуемая война...» Итак, Судоплатов, назначенный заместителем начальника иностранной разведки НКВД, получил и добросовестно выполнил приказ Сталина о ликвидации Троцкого, отданный в марте 1939года. Уже тогда – за пять месяцев до начала войны в Европе – Сталин знал, что эта война «неминуема в течение года». Устранение Троцкого – не «борьба с эмиграцией», а мероприятие по подготовке к Большой войне: «...без устранения Троцкого, – продолжал Сталин, – как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены, в случае нападения империалистов на Советский Союз, в поддержке наших союзников по международному коммунистическому движению. Им будет очень трудно выполнить свой интернациональный долг по дестабилизации тылов противника, развернуть партизанскую войну» (там же). Подумать только: какими эти испанцы ненадёжными оказались: не захотели родную страну в угоду Хозяину разрушать!

«Анализируя поступавшую в Союз информацию из самых надёжных источников военной разведки и НКВД, – сообщает Судоплатов, – ясно видишь, что около половины сообщений – до мая и даже июня 1941 года – подтверждали: да, война неизбежна. Но материалы также показывали, что столкновение с нами зависело от того, урегулирует ли Германия свои отношения с Англией... В литерном деле «Чёрная Берта» есть ссылка на информацию, полученную от Филби или Кэрнкросса о том, что британские агенты заняты распространением слухов в Соединённых Штатах о неизбежности войны между Германией и Советским Союзом; её якобы должны были начать мы, причём превентивный удар собирались нанести в Южной Польше» (там же, с. 177). В свете воспоминаний советских военных, находившихся в той самой «южной Польше» (т.е. Западной Украине), приведённых мною в книге «22 июня: никакой внезапности не было!», становится ясно, что основу для подобных слухов создавали отнюдь не британские агенты, а сами товарищи Сталин, Тимошенко и Жуков.

«Папка с этими материалами, – продолжает П. Судоплатов, – день ото дня становилась всё более пухлой. К нам поступали новые данные о том, как британская сторона нагнетает страх среди немецких высших руководителей в связи с подготовкой Советов к войне» (там же). Основной посыл Судоплатова: вот они, поджигатели войны – лови их, лицемерных британцев! Получается, что именно из-за этих иезуитских происков Великобритании спецслужбы СССР (вместе с английскими!) «активно поддержали заговор против прогерманского правительства в Белграде» (там же, с. 178). Правда, ничего хорошего из этого не вышло: «Мне приходится признать, – сокрушается бывший генерал-чекист, – что мы не ожидали такого тотального и столь быстрого поражения Югославии». Уже «18 апреля 1941 года, – продолжает он, – я подписал специальную директиву, в которой всем нашим резидентурам в Европе предписывалось всемерно активизировать работу агентурной сети и линий связи, приведя их в соответствие с условиями военного времени. Аналогичную директиву по своей линии направила и военная разведка» (там же, с. 179). Надо понимать, что одинаковые директивы отправлялись руководством разных советскихспецслужб не потому, что начальник Особой группы НКВД Судоплатов договорился в ресторане «Арагви» с начальником Разведупра Генштаба Голиковым, а потому, что и тому, и другому (и всем остальным) так приказало высшее руководство страны, которое якобы запуталось в «противоречивой» информации, которую поставляли секретные агенты. Причём запуталось настолько, что «было решено усилить наши резидентуры в Германии и Польше» и «направить в Берлин» «некоторых оперативников» из Италии и Франции. Правда, «оперативники» эти оказались особого рода: они «не были достаточно подготовлены ни с точки зрения основ разведработы, ни с точки зрения владения искусством радиосвязи» (там же). А какими же «искусствами» они владели?.. Подозреваю, что боевыми: речь идёт о боевиках-диверсантах, которых планировалось использовать для дезорганизации работы германского правительства. Всё, чему учили таких парней, – это иностранные языки (впрочем, не всегда и не всех), взрывное дело, стрельба «по-македонски» и борьба самбо.

Масштабы загодя спланированной переброски боевиков-диверсантов в окрестности Берлина были такими, что советская разведка заранее готовила базы для их нахождения на германской территории. Об этом, как ни странно, сообщил другой отставной шпион – бывший глава политической разведки СД Вальтер Шелленберг – в главе своих мемуаров, названной «Братья Фитингоф». Вот её краткое изложение. Осенью 1940 года в гестапо обратилась молодая немка, прибывшая в рейх в рамках программы переезда этнических немцев из «освобождённых» СССР стран – в данном случае Прибалтики. Она «сдала» других «переселенцев» – тех самых братьев Фитингоф, завербованных (в числе многих тысяч других) НКВД перед отъездом на «историческую родину». Когда те были найдены и арестованы, выяснилось, что в их задачу входило приобретение (весьма недешёвое) целой гостиницы. Шелленберг, правда, почему-то решил (братья Фитингоф были слишком маленькой сошкой, чтобы знать об истинной цели задания), что отель этот должен был служить «явкой» для «курьеров» и своеобразным пунктом «отсева» поступающей информации («Мемуары», с. 175). Любопытно, что деньги на покупку недвижимости братья получили через тайник в Лейпциге, в котором свёрток с рейхсмарками пролежал «по меньшей мере целый год». Иными словами, эти шпионские деньги попали в Германию и ждали своего часа ещё в 1939 году. Понятно, что целая гостиница для проживания тайных курьеров – слишком дорогое и подозрительное удовольствие. Скажем, если бы в ней всё время селили лишь советских шпионов-нелегалов, довольно быстро об этом пронюхали бы местные жители и, соответственно, гестапо. В самом Берлине это вообще было бы нереально: «Берлинские гостиницы, – пишет британский историк Ричард Бассет в своей книге «Главный шпион Гитлера», – комплектовали свои штаты почти исключительно информаторами и агентами Абвера и СД» (с. 129). Разумеется, в НКВД не могли так рисковать и селить всех тайно прибывающих из СССР курьеров-нелегалов в одном и том же месте: это было бы просто неразумно. К тому же, большинство курьеров вполне официально путешествовали под видом дипломатов и селились в «главных центрах русской разведки» (выражение Вальтера Шелленберга) – советском посольстве, торговом представительстве и прочих совзагранучреждениях. Но, если вспомнить, что накануне войны в Германию были переброшены дополнительные силы советских диверсантов, то наличие у НКВД (а возможно, и других спецслужб – в частности, Разведупра) подобных баз в окрестностях столицы Рейха было бы весьма логичным и ценным активом. В таких «тихих гаванях» можно было вполне спокойно разместить на некоторое время несколько десятков боевиков со всем необходимым оружием и снаряжением. В случае чего, персонал подобного «осовеченного» отеля вполне смог бы отбиться от гестаповцев и организованно уйти от преследования: сильная банда – это уже не банда, а «партизанский отряд». Показателен в этом плане настоящий бой, который в 1942 году – после уничтожения Гейдриха – приняла в осаждённой церкви горстка чешских диверсантов, заброшенных англичанами. Понятно также, что братья Фитингоф наверняка являлись не единственными тайными агентами СССР, скупавшими гостиницы в Германии. Во всяком случае, П. Судоплатов не жаловался на то, что массово прибывавших диверсантов было негде размещать. Интересно также отметить, что после начала войны эти оперативники не спешили устраивать диверсии в глубоком тылу Рейха. По крайней мере, Судоплатов ни словом не упомянул о совершённых его подчинёнными подвигах. А зря: мне, например, весьма интересно, какую такую операцию в столице Германии – с участием целого подразделения отборных боевиков – планировали советские спецслужбы. Промолчал он и об их дальнейшей судьбе. Судя по всему, советские диверсанты находились на территории Германии (в том числе и непосредственно в Берлине) на протяжении всей войны.

Свидетельство того, что это могло быть именно так, привёл, в частности, историк Теодор Гладков, описывая подвиги германского антифашиста-перебежчика Хайнца Мюллера. После соответствующей подготовки в спецшколе НКВД в Красногорске и индивидуального инструктажа на конспиративной квартире, Мюллера с напарником – Паулем Лемпе – в начале 1945 года путаным маршрутом через несколько европейских стран забросили в Берлин для организации диверсий на важных военных и гражданских объектах города («Тайны спецслужб III рейха», с. 410). С одной стороны, Гладков живо расписал все трудности, ждавшие нелегалов в фашистской Германии, где, по одному меткому выражению, «одна половина страны стучала на другую, а вторая половина, в свою очередь, на первую». Но оказалось, что не всё было столь безнадёжно: кое-кто из «антифашистов» таки уцелел, и группа Мюллера—Лампе в итоге насчитывала пятнадцать членов (там же). То есть, несмотря на «плотный контроль» гестапо и крипо (криминальной полиции), на который сетует Гладков, не где-нибудь в Брюсселе или Марселе, а в столице Третьего рейха сталинского диверсанта Мюллера ждали тринадцать верных товарищей. Мало того, в его распоряжении имелись радист с радиостанцией и горы взрывчатки. Запасами последней он и воспользовался, взорвав, помимо прочего, артиллерийский склад в районе Восточного порта и склад с фаустпатронами у Рудольфпляц. Понятно, что рацию и взрывчатку он не пёр на горбу из Москвы через пол-Европы, а получил у «товарищей» – на конспиративной базе, созданной задолго до этого советской разведкой в самой столице Рейха. Несмотря на столь активную деятельность и обещанную за его голову награду в миллион (!) марок, Мюллер (и, судя по всему, его люди), как говорится, дожил «до победы». 25 апреля 1945 года он встретил атакующие войска Красной Армии, передав им ценную информацию о системе немецкой обороны, а после войны трудился на благо коммунистической ГДР. Предлагаю факт о подпольных базах диверсантов и шпионов, созданных советскими спецслужбами в Берлине и его окрестностях накануне войны, запомнить на будущее – когда разговор пойдёт о «козырной карте» Сталина.

«В мае и июне, – продолжает рассказ о «противоречивых» сигналах П. Судоплатов, – перед самым началом войны, мы начали обсуждать с ним (прим. автора: «молодым подполковником Свободой») план формирования чешских частей в Советском Союзе, чтобы затем выбросить их в немецкий тыл для ведения партизанских (любит он это слово!) операций в Чехословакии... В мае... я подписал директиву о подготовке русских и других национальных эмигрантских групп в Европе для участия в разведывательных операциях в условиях войны» (там же, с. 180). Чехами дело действительно не ограничилось: в частности, уже в это время начали формироваться польские части. Например, в «польскую» должна была превратиться 238-я стрелковая дивизия Красной Армии. Решение об этом Политбюро приняло уже4 июня 1941 года, а закончиться процесс «полонизации» советской дивизии должен был к 1 июля. Заметим, что подобные действия представляли собой прямое нарушение Пакта Молотова—Риббентропа и по своей сути являлись откровеннопровокационными в ситуации, когда Сталин якобы панически боялся «провоцировать» и «быть спровоцированным».

Попутно П. Судоплатов развенчивает созданные советскими историками легенды о том, как руководители СССР якобы не верили своим разведчикам. «В отличие от генерала Ивашутина и других авторов мемуаров, – утверждает ветеран шпионского дела, – я не помню гневных пометок Берии на докладных записках агента Ястреб: «Это британская дезинформация. Найти, кто является автором этой провокации (прим. автора: Черчилля, что ли?!) и наказать». Я вообще не помню, – подчёркивает бывший генерал-лейтенант, – никакого агента с кодовой кличкой Ястреб. Кроме того, в разведке и службе безопасности не было традиций писать на докладных пространные замечания. Столь же невероятна и приписываемая Берии резолюция отозвать и наказать нашего посла в Берлине Деканозова, бывшего начальника разведки НКВД (!), за то, что бомбардировал его «дезинформацией». Те же люди заявляют, что Берия писал Сталину 21 июня, предлагая отозвать Деканозова, но это вообще было вне его компетенции, поскольку Деканозов перешёл на работу в Наркомат иностранных дел и докладывал непосредственно Молотову» (там же, с. 183).

По сути, Судоплатов говорит об откровенном подлоге. О странных бумагах, найденных в советских архивах (в частности, якобы написанном всё тем же Деканозовым донесении от 21 июня 1941 года), говорит и американский историк (и бывший шпион) Дэвид Мёрфи (см. «What Stalin knew. The Enigma of Barbarossa», c.152). Выходит, после войны кто-то подобным образом пытался «подретушировать» истинную картину событий... Кто?.. После прочтения мемуаров бывшего диверсанта не остаётся сомнений: больше всех в жизни он ненавидел Н.С. Хрущёва – человека, отправившего его в тюрьму и сломавшего ему жизнь и карьеру. Отсюда и мой вывод: намекая на послевоенную подделку документальных свидетельств, П. Судоплатов пытался «кинуть тень» именно на Никиту Сергеевича и его прихлебателей.

Поразительна и следующая информация ветерана НКВД: «Окончательное решение о нападении Гитлер принял 14 июня 1941 года, на следующий день после того, как немцам стало известно заявление ТАСС о несостоятельности слухов о приближающейся германо-советской войне. Как уже упоминалось, заявление ТАСС сначала было распространено в Германии и лишь на второй день опубликовано в «Правде» (там же, с. 197). Если данные сведения правдивы, то это означает, что Гитлер действительно до последнего момента колебался с отдачей окончательного приказа о нападении на СССР. Приказ этот, согласно Р. Иринархову, был отдан фюрером 17 июня и, если верить бывшему гитлеровскому генералу Мюллеру, поступил в германские штабы 18 июня 1941 года. И что именно концентрация советских войск по другую сторону границы вкупе с неуклюжими попытками Сталина обмануть немцев могли стать пресловутой «последней каплей». До сей поры я считал, что подобное решение для самого себя «бесноватый» принял ровно за полгода до этого – ещё 18 декабря 1940 года – когда утвердил план «Барбаросса». Или, скажем, когда в начале июня 1941 года переброску на восток начали танковые и моторизованные дивизии Вермахта...

А вот ещё один штрих: «В отеле «Метрополь», – пишет П. Судоплатов, – Яковлев, Райхман и Рясной, координаторы контрразведывательных операций против немцев в Москве, перехватили двух немецких курьеров, перевозивших дипломатическую почту. Одного заперли в кабине лифта, в то время как второго закрыли в ванной комнате номера «люкс», где они жили. Когда курьер, находившийся в лифте, понял, что блокирован, он нажал на кнопку вызова лифтёра. «Вызволили» его, естественно, работники контрразведки, которые за пять минут, имевшихся в их распоряжении, открыли его «дипломат» в «люксе» и сфотографировали содержимое» (там же, с. 184). Поразительное признание! В то время, как советским лётчикам запрещали сбивать (до поры до времени) самолёты-нарушители, а войскам приказывали, не «провоцируя» немецкую сторону, в то же время скрытно собираться в приграничных лесах, сталинская контрразведка проводила поразительные по дерзости операции против дипкурьеров Рейха. Если бы в процессе временной экспроприации секретной почты «возникли осложнения» и курьеры физически пострадали, то за одно это фюрер вполне имел полное право объявить войну обидчику, поправшему, пожалуй, одно из самых соблюдаемых правил международной дипломатии! Но вернёмся к содержимому германского чемоданчика...

«Среди документов, – делится отставной генерал НКВД, – находилось письмо посла Шуленбурга Риббентропу, в котором он писал, что может быть посредником в урегулировании советско-германских противоречий. В то же время Шуленбург докладывал, что инструкции по сокращению персонала посольства выполнены и дипломаты уезжают в Германию по намеченному графику. Хотя признаки приближающейся войны были очевидны, этот документ, позиция Шуленбурга и его высокая репутация подтверждали, что дверь к мирному урегулированию ещё не закрыта» (там же, с. 184). Что ж, возможно, Судоплатов и прав. Тем более, что, по словам Виктора Суворова, «Риббентроп разослал 15 июня совершенно секретные телеграммы своим послам: намечаются крупнейшие переговоры с Москвой. Послы должны под величайшим секретом это сообщить кое-кому. Например, советник германского посольства в Будапеште, как особую тайну обязан был сообщить эту новость президенту Венгрии» («Ледокол», с. 221). Цель?.. Подобным опосредованным образом Гитлер хотел дать понять Сталину, что, прежде чем напасть, немцы выдвинут какие-то требования. Другое дело, что, как я продемонстрировал это в книге «22 июня: никакой внезапности не было!», New York Times об этих самых переговорах и вполне конретных (вроде отвода половины советских войск от границы под германским контролем) требованиях написала ещё 15 июня – через день после обнародования в Германии Заявления ТАСС.

Но если это так, то следующий пассаж звучит просто ошеломляюще: «В тот день (прим. автора: 16 июня 1941 года ), когда Фитин (начальник внешней разведки НКВД и непосредственный шеф Судоплатова) вернулся из Кремля, Берия, вызвав меня к себе, отдал приказ об организации особой группы из числа сотрудников разведки в его непосредственном подчинении. Она должна была осуществлять разведывательно-диверсионные акции в случае войны. В данный момент нашим первым заданием было создание ударной группы из числа опытных диверсантов, способных противостоять любой попытке использовать провокационные инциденты на границе как предлог для начала войны. Берия подчеркнул, что наша задача – не дать немецким провокаторам возможности провести акции, подобные той, что была организована против Польши в 1939-м, когда они захватили радиостанцию в Гляйвице на территории Германии... Я немедленно предложил, чтобы Эйтингон (прим. автора: один из самых заслуженных советских диверсантов) был назначен моим заместителем. Берия согласился, и в канун войны мы стали искать людей, способных составить костяк специальной группы, которую можно было бы перебрасывать по воздуху в районы конфликта на наших европейских и дальневосточных границах...» (там же, с. 185).

Приведу ещё один любопытный пассаж из книги старого диверсанта: «20 июня 1941 года Эйтингон сказал мне, что на него произвёл неприятное впечатление разговор с генералом Павловым, командующим Белорусским военным округом. Поскольку они с Эйтингоном знали друг друга по Испании (прим. автора: там Эйтингон занимался тем же самым – убийствами и диверсиями), он попросил дружеского совета у Павлова, на какие пограничные районы, по его мнению, следовало бы обратить особое внимание, где возможны провокации немцев» (там же).

Интересно, откуда командующий округом Павлов или вообще кто-либо из советских военных мог знать,где немцы планировали осуществить свои подлые провокации? Может, они там предупреждающий плакат вывесили? Например, такого содержания: «Уважаемые дамен унд херрен, здесь такого-то числа состоится провокация. Приглашаем посетить. Юден вход ферботтен». Правда, дико звучит?.. Как может военный знать, где и как на длиннющем – в несколько сот километров! – участке границы его собирается провоцировать германец?! Но дочитаем сей пассаж до конца: «В ответ, – сетуют Эйтингон с Судоплатовым, – Павлов заявил нечто, по мнению Эйтингона, невразумительное, он, казалось, совсем ничего не понимал в вопросах координации действий различных служб в современной войне. Павлов считал, что никаких особых проблем не возникнет даже в случае, если врагу удастся в самом начале перехватить инициативу на границе, поскольку у него достаточно сил в резерве, чтобы противостоять любому крупному прорыву. Одним словом, Павлов не видел ни малейшей нужды в подрывных операциях для дезорганизации тыла войск противника» (там же). Извините, но ведь Эйтингон пришёл к нему совсем за другим! Повторю начало пассажа: «попросил дружеского совета у Павлова, на какие пограничные районы... обратить особое внимание, где возможны провокации со стороны немцев». При чём же тут «подрывные операции» в тылах немцев? К данному загадочному параграфу я вернусь чуть позже...

Давайте зададимся вопросом: помогло бы наличие подобной группы диверсантов (таких обучают убийствам и диверсиям, а не борьбе с «провокаторами»: есть большая разница – такая же, как, скажем, между полицейскими отрядами SWAT в крупных городах США и армейскими «зелёными беретами») полякам 1 сентября 1939 года? Предположим, что в их распоряжении уже тогда имелись действительно прекрасно обученный для борьбы с террористами специальный отряд «Гром» и вертолёты «Блэк Хоук» – для оперативной переброски в район радиостанции на немецкой территории. И вот, нападение «польских» солдат (на самом деле – немецких заключённых, переодетых в польскую форму) началось. Каким-то чудом элитное подразделение поляков узнаёт о происходящем и... А дальше-то что?.. Летит спасать немецкую радиостанцию от нападения немцев? Уничтожает несчастных «провокаторов», и так уже приговорённых к смерти Гитлером? А заодно и эсэсовцев, которых послали «отбить» радиостанцию? А если бы хоть один из оперативников «Грома» попал в плен на чужой территории?.. Сильно бы это помогло Польше? Ещё неизвестно, стали бы правительства Великобритании и Франции объявлять войну Германии при наличии живых свидетелей подобных «антитеррористических» акций со стороны пусть даже и очень дружественной страны (в связи с этим можно вспомнить недавнюю войну России и Грузии). Но предположим, что произошло сразу несколько чудес. А именно: 1) у Польши уже тогда был спецназ «Гром» с вертолётами; 2) поляки узнали о точном месте и времени проведения провокации; 3) они смогли предотвратить акцию немцев, применив, скажем, усыпляющий газ; 4) после чего бесследно и без потерь унесли ноги с немецкой территории. И что?.. Помогло бы это Польше? Гитлер вновь приказал бы отсрочить нападение войск, уже вышедших на исходные рубежи для атаки? Любой здравомыслящий человек понимает: чем бы ни закончились события раннего утра 1 сентября 1939 года в Гляйвице, Вермахт всё равно перешёл бы польскую границу – потому что таков был приказ высшего политического руководства Германии.

Или, может, подобный отряд и его успешные действия помогли бы финнам избежать Зимней войны, начавшейся после провокации, организованной советской стороной? Уверенно заявляю: ничего подобного! Красная Армия всё равно перешла бы финскую границу для «обуздания агрессора» и «освобождения братского финского народа»! Если какое-либо государство решило напасть на другое, оно всё равно это сделает: не мытьём, так катаньем. Можно предотвратить хоть сотню провокаций, но это не сможет остановить военную машину, уже приведённую в действие руководством страны-агрессора. И это не мог не понимать писавший свои мемуары П. Судоплатов – человек, который много лет работал в одной из самых сильных спецслужб мира, претворяя в жизнь решения самого коварного и жестокого диктатора всех времён и народов. Та версия создания упомянутой «зондеркоманды», которую предложил вниманию читателей бывший чекист-диверсант, – откровенная и явная галиматья. Но гораздо интереснее другое: а зачем в действительности в самый канун войны был создан специальный мобильный отряд отборных диверсантов, деятельность которого курировалась лично Берией и тесно координировалась с руководством Красной Армии и ВВС? Отвечаю: именно для того, чтобы организовать советскую провокацию и найти формальный повод для начала войны с Германией. Другого разумного объяснения этому судоплатовскому «псевдообъяснению» не существует.

Если принять мою гипотезу, то тут же становится ясным и контекст загадочного разговора Павлова и Эйтингона. Представьте, что накануне вторжения в Польшу к генералу Гудериану приходит знакомый эсэсовец-диверсант – скажем, «Большой» Отто Скорцени (на самом деле будущий любимец Гитлера тогда ещё даже не получил повестку и занимался бизнесом) – и просит «дружеского совета»: «Слушай, Гайнц (Хайнц), в каком тут месте поляки «готовят провокацию»? Кто из твоих танкистов готов пожертвовать жизнью для её «отражения» – во имя тысячелетнего Рейха и нашего любимого фюрера?» Нетрудно предположить и возможный «дружеский» ответ честного вояки, болеющего за своих подчинённых: «А не пошёл бы ты, швайнхунд, к такой-то матери!» На самом деле, в Германии подобный разговор был невозможен: там дорожили каждым солдатом, а в ходе «отражения провокаций» убивали исключительно заключённых. Дорожили ли жизнями своих военных Сталин и Берия? А вы вспомните начало Зимней войны с финнами и погибших в ходе «провокации» красноармейцев... А ещё можно вспомнить весь ход Большой войны, а также описанные Резуном-Суворовым послевоенные учения в районе Оренбурга под руководством «маршала победы» Г.К. Жукова – когда десятки тысяч советских солдат и офицеров в мирное время заставили пройти через эпицентр только что состоявшегося атомного взрыва... Я, кстати, встречал одного из выживших участников этих «манёвров». Ему ещё повезло: вылез на бруствер окопа посмотреть на взрыв и временно ослеп, а потому в госпиталь его отправили ещё до самоубийственной «атаки» по превратившейся в стекло земле...

Напоследок приведу слова Судоплатова, посвящённые первым часам начавшейся войны: «В три часа ночи (прим. автора: за час до немецкого нападения?) зазвонил телефон – Меркулов (прим. автора: нарком госбезопасности) потребовал, чтобы я немедленно явился к нему в кабинет. Там я застал начальников всех ведущих управлений и отделов (прим. автора: в очередой раз ловлю Судоплатова на дезинформировании читателя: ранее он писал, что той ночью остался «на хозяйстве» в одиночестве). Меркулов официально (!)объявил нам, что началась война: немецкие войска перешли границу... К девяти утра, заявил он, каждый начальник должен предложить конкретные мероприятия в соответствии с планом действий в условиях начавшейся войны» (там же, с. 187). Предлагаю в этой связи вспомнить уже приведённую выше информацию об отсутствии планов на случай обороны страны и у советских военных разведчиков. Как видим, несмотря на раскинутые по всей оккупированной Европе сети диверсантов-нелегалов, «давно разведанные базы снабжения горючим танковых групп Гитлера» и ночное сидение в кабинетах в ночь с субботы на воскресенье, руководители спецслужб – точно так же, как и армейские генералы и флотские адмиралы – понятия не имели, что же им делать в условиях, когда кто-то напал на них. Планы пришлось создавать заново.

 

Главная загадка Великой Отечественной войны

Как уже говорилось выше, в целом проведённое мною на уровне домашней библиотеки аналитическое расследование пока полностью подтвердило правоту основных положений работ Резуна-Суворова. Сталин сознательно подтолкнул Гитлера к нападению на Польшу и развязыванию Второй Мировой войны. Делая это, советский диктатор преследовал цели установления (для начала) континентального господства в Европе и значительной части Азии. В период с августа 1939-го по июнь 1941 года в СССР проходила огромная по своим масштабам тайная мобилизация, в ходе которой «под знамёна» встали не менее трёх с половиной миллионов запасных, а экономика была в основном переведена на военные рельсы. В это же время были сформированы десятки дополнительных авиационных, танковых и моторизованных дивизий, а также сотни артполков. Фактически страна превратилась в полностью военизированное государство, вся деятельность которого была подчинена подготовке к неминуемому участию в Большой войне. Как минимум с лета 1940 года германский Рейх считался основным будущим противником Советского Союза, а Генштаб РККА постоянно разрабатывал и уточнял планы агрессивной войны против Германии, её союзников и пока нейтральных государств – вроде Турции и Ирана. При создании этих планов вопросам обороны страны внимания практически не уделялось. Сталин действительно собирался напасть на Гитлера и его союзников первым. Нападение планировалось в период между 22 июня и серединой июля 1941 года. Об этом говорят крупнейшее в истории человечества тайное сосредоточение личного состава и военной техники на западных границах СССР, фактические графики развёртывания армий первого и второго стратегического эшелонов, свидетельства очевидцев и обнародованные секретные советские документы той поры. Скорее всего, началу Большой войны должна была предшествовать громкая провокация, организованная диверсантами НКВД и ВВС РККА. Несмотря на некоторые остающиеся (по крайней мере, у меня) вопросы, я считаю, что подавляющая масса имеющихся в моём «домашнем распоряжении» фактов свидетельствуют в пользу основных тезисов Резуна-Суворова. Я просто не могу объяснить эти факты иначе. В свете обработанной мною информации, прочие теории, пытающиеся объяснить события, происходившие в период с августа 1939-го по 22 июня 1941 года, нельзя назвать хоть сколь-нибудь состоятельными. Вместе с тем, существует как минимум один аспект данной исторической проблемы, которому до сей поры не могли найти удовлетворительного объяснения.

Вот как выразился по этому поводу историк Марк Солонин в статье «Три плана товарища Сталина»: «Есть факт. На рассвете 22 июня 1941 г. нападение Гитлера на Советский Союз стало для товарища Сталина страшной неожиданностью. В возможность такого развития событий Сталин не верил. Даже вечером 21 июня, когда от командования приграничных округов в Москву полетели шифровки о том, что немцы снимают колючую проволоку на границе и в воздухе висит гул танковых моторов, когда по меньшей мере три солдата Вермахта переплыли пограничный Буг в попытке предупредить Родину трудящихся всего мира – даже тогда товарищ Сталин усомнился в достоверности этих сообщений. Да и утром 22 июня Сталину потребовалось несколько часов для того, чтобы принять наконец реальность к сведению... Нападение Германии изумило обитателей кремлёвских кабинетов, ошеломило их и повергло в состояние шока. Это есть факт. Есть и ещё один факт, точнее говоря – большая группа фактов. В мае—июне 1941 г. Вооружённые Силы Советского Союза находились в состоянии скрытого стратегического развёртывания. Причём все составляющие стратегического развёртывания (мобилизация резервистов, стратегическая перегруппировка и развёртывание войск, оперативное развёртывание группировок) производились в режиме строжайшей, небывалой даже по сверхжёстким сталинским меркам, секретности» (сборник «Правда Виктора Суворова. Окончательное решение», с. 31–32).

Историк Р. Иринарховв своей книге «Красная Армия в 1941 году» выразился ещё эмоциональнее: «Нет, не могло руководство страны и армии спокойно относиться ко всем этим поступающим тревожным, кричащим о неизбежности войны сообщениям с западной границы СССР. Невозможно поверить, что Сталин, столько сделавший для укрепления обороноспособности своей страны, мог безучастно смотреть на военные приготовления Германии...» (с. 400). «Такое спокойствие, – продолжает свою мысль Р. Иринархов в книге «Киевский Особый», – может быть только в двух случаях – или правительство СССР и руководство Красной Армии ничего не подозревают о намерениях Германии, или слишком надеются на несокрушимую мощь своей армии. Первое предположение сразу отпадает, поступающих докладов и сообщений о готовности Германии к войне с СССР было предостаточно, и не услышать их мог только глухой. Остаётся другое – уверенность в боеспособности соединений Красной Армии» (с. 385). «...И правительство Советского Союза, и высшее руководство Красной Армии, – в очередной раз подчёркивает российский историк,– были прекрасно осведомлены о готовящемся нападении 22 июня 1941 г. (я надеюсь, что уже ни у кого из читателей не возникает сомнений в этом факте). На состоявшемся ещё до войны заседании в Кремле с участием И.В. Сталина было чётко сказано, что нападение фашистской Германии произойдёт именно в этот день (из дневника С.М. Будённого. – Р.И.) ...высшее руководство Красной Армии прекрасно знало дату нападения и предприняло некоторые меры для его отражения, которых, к сожалению, оказалось недостаточно. Прекрасно оно знало и о сосредоточении германских войск (в том числе и его бронетанковых группировок)... Да и проведение сборов переменного состава армии, которое было назначено с 15 мая по 1 июля 1941 г. (обычно проводились осенью, после уборки урожая), убедительно свидетельствует о том, что войну ждали» (там же, с. 389).

Коротко этот конундрум можно сформулировать следующим образом: почему, прекрасно зная о неминуемом нападении Германии в ночь с 21 на 22 июня, Сталин спокойно отправился спать? На самом же деле, вопросов гораздо больше... Почему давно ожидавшиеся события всё же «ошеломили» советских политических и военных руководителей (а также пять с половиной миллионов военнослужащих)? Зачем 21 июня был сознательно и весьма демонстративно снижен уровень боеготовности некоторых компонентов Советских Вооружённых Сил? Что такое случилось обнадёживающего, чтобы вдруг отменить состояние повышенной боеготовности и казарменное положение, введённые ещё в апреле, и отпустить командиров многих приграничных частей на выходные к жёнам, к любовницам и в рестораны? Зачем запрещали эвакуировать семьи комсостава? Что забыли командующие армиями, фронтами и флотами в театрах, клубах и на стадионах вечером 21 июня? По какой причине после этих демонстративных посещений многолюдных сборищ они направились не домой, а обратно в свои кабинеты и на уже развёрнутые передовые командные пункты? С какой стати прямо накануне войны происходил демонстративный отвод пехотных частей от границы, артиллеристам приказывали сдать прицелы орудий на «профилактику» в мастерские, а пехоте – патроны на склады? Почему, наконец, уже точно зная день и час планируемого германского нападения, Сталин не отдал приказ нанести упреждающий удар или, на худой конец, ввести в действие пусть и не утверждённые планы прикрытия границы? Где искать объяснение совершенно непостижимой уверенности вождя СССР и его ближайших соратников ранним утром 22 июня в том, что идёт не настоящая война, а что-то иное? Откуда взялись истеричность и нерешительность в документах, подписанных «железным» Жуковым?

Начнём с того, что существуют несколько теорий происходившего. Неудивительно, что именно объяснения советской поры – «ни сном, ни духом/не знали, не ведали/ни ухом, ни рылом» и «Сталин верил Гитлеру и не верил своим разведчикам» являются наименее убедительными. Останавливаться на них подробно я не буду: в свете приведённых лишь в данной работе фактов они выглядят примерно так же, как средневековая теория о вращении небесных тел вокруг Земли. В этой связи упомяну лишь об одном факте, ставшем достоянием общественности после крушения СССР – «успокаивающем» письме Гитлера от 14 мая 1941 года, которое Сталин якобы получил от него 15 мая. Приведу его в сокращённом виде по тексту из статьи Кейстута Закорецкого «ВИП-методом о планах 41-го», опубликованной на с. 103 сборника «Новая правда Виктора Суворова»:

«Я пишу это письмо в момент, когда я окончательно пришёл к выводу, что невозможно достичь долговременного мира в Европе – не только для нас, но и для будущих поколений – без окончательного крушения Англии и разрушения её как государства. Как вы хорошо знаете, я уже давно принял решение осуществить ряд военных мер с целью достичь этой цели...

Оппозиция моему решению стала расти во многих элементах германского общества, включая представителей высокопоставленных кругов. Вы наверняка знаете, что один из моих заместителей, герр Гесс, в припадке безумия вылетел в Лондон... По моей информации, подобные настроения разделяют несколько генералов моей армии, особенно те, у которых в Англии имеются родственники.

Эти обстоятельства требуют особых мер. Чтобы организовать войска вдали от английских глаз и в связи с недавними операциями на Балканах, значительное число моих войск, около 80 дивизий, расположены у границ Советского Союза. Возможно, это порождает слухи о возможности военного конфликта между нами.

Хочу заверить Вас – и даю слово чести, что это неправда...

В этой ситуации невозможно исключить случайные эпизоды военных столкновений. Ввиду значительной концентрации войск, эти эпизоды могут достичь значительных размеров, делая трудным определение, кто начал первым.

Я хочу быть с Вами абсолютно честным. Я боюсь, что некоторые из моих генералов могут сознательно начать конфликт, чтобы спасти Англию от её грядущей судьбы и разрушить мои планы. Речь идёт о времени более месяца. Начиная примерно с 15–20 июня я планирую начать массовый перевод войск от Ваших границ на Запад. В соответствии с этим я убедительно прошу Вас, насколько это возможно, не поддаваться на провокации, которые могут стать делом рук тех из моих генералов, которые забыли о своём долге. И, само собой, не придавать им особого значения. Стало почти невозможно избежать провокации моих генералов. Я прошу о сдержанности, не отвечать на провокации и связываться со мной немедленно по известным Вам каналам...

Ожидаю встречи в июле. Искренне ваш

Адольф Гитлер».

Хочу высказать своё мнение. Я, конечно, не И.В. Сталин, являвшийся, по свидетельствам многих (в том числе и профессиональных психиатров), одним из самых подозрительных параноиков на планете. Но даже ваш покорный слуга по прочтении подобного письма сделал бы однозначный вывод: надо ждать скорого нападения. И ждать во второй половине июня – именно в тот момент, когда «царственный брат» Адольф «поклялся честью» (то есть тем, чего у него отродясь не было), начать отвод «гостящих» на восточной границе Рейха войск для подготовки к высадке на Британские острова. Если данное письмо действительно имело место (а у меня существуют серьёзные сомнения на этот счёт – уж слишком сильно от сего «вдруг» найденного документа пахнет послевоенной советской фальшивкой), то «успокоить» оно своими аргументами не смогло бы даже «серьёзных» советских и российских историков. Поэтому, думаю, до крушения СССР это письмецо особенно и не «светили». Насколько я понимаю, не вспоминали о нём даже в незабвенные хрущёвские времена, когда всему миру истошно кричали: «Не знали, не ведали!»/«Ни сном, ни духом!»

Игорь Бунич – автор популярных книг на историческую тему – сообщает, что с «октября 1940 года по май 1941 года Гитлер направил Сталину 6 личных писем. Отыскать удалось два. Остальные письма пока не обнаружены. Не обнаружены пока и ответы Сталина...» («Роковой просчёт Сталина», с. 878). Сам же И. Бунич даёт понять, где можно найти ответы советского диктатора – в российских архивах. Но вот что удивительно: с момента написания его книги прошло двадцать лет, а из личной переписки двух главных мировых людоедов по-прежнему известны лишь всё те же два послания «бесноватого»... Чего же дремлют блюстители «исторической правды» из российских институтов? Почему не торопятся продемонстрировать всему миру новые подтверждения своей любимой теории – о «доверчивости» Иосифа Виссарионыча?.. Но вернусь к анализу письма, якобы отправленного Гитлером 14 мая 1941 года.

Особенно мне понравилось про немецких генералов. Вот же, мол, какие ненадёжные: о родственниках за границей пекутся, фюрера и Фатерлянд еврейским плутократам продают, спесивую Британию за каким-то доннерветтером от гибели спасают! А я, «бесноватый», могу лишь доверительные письма своему лепшему другу – Усатому – писать, да жаловаться на жизнь тяжёлую и полную политическую импотенцию! Изрядно повеселило меня и то, как Гитлер в якобы написанном им письме талдычит «не поддавайся на провокации»: прямо как в жуковских директивах! Так и видится воображаемый ответ известных юмористов – Сталина и Молотова: «Дорогой друг Адольф! Про генералов всё понял: своих-то – русских – я давно перестрелял! Но, к сожалению, не всех! А потому, когда они на провокации твоих фон-баронов ответят и дней эдак через 30 выйдут «на фронт Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц» (как и планировалось в майских «Соображениях...» советского Генштаба) и твой чёртов Рейх пополам разрежут, ты тоже не обижайся, а звони: как-нибудь решим вопрос, утрясём проблему! До встречи в июле! Ты, я слышал, не пьёшь и человечинку больше не употребляешь: так может, того – икорки чёрной поднести?..»

В общем, если бы и склонен был товарищ Сталин подобным гитлеровским письмам верить, то не стал бы он «Соображения...» всякие (не позже того же дня – 15 мая1941 года – ему представленные и им утверждённые) военным в единственном экземпляре заказывать. В «Соображениях...», напомню, красные генералы ясно прописали примерно следующее: «Немцы могут упредить наше собственное предударное развёртывание. Поэтому надо шевелиться, не упускать инициативы и всенепременно ударить первыми». И не стал бы Генштаб ещё 5 мая (см. «Краткий очерк истории Краснознамённого Киевского военного округа. 1919–1969», с. 173) предупреждать приграничные округа о том, что 12–15 июня они получат приказ Родины – всем двигать в леса у границы и быть в них к концу июня. А округа внутренние не получили бы 13 мая (ещё до вручения Сталину якобы отправленного Гитлером письма) другой приказ: превратившись в полноценные армии, двигаться в западном направлении – на линию Днепра и Западной Двины.

Справедливости ради скажем, что и сталинские послания – вроде Заявления ТАСС от 13 июня – особой убедительностью не блистали, а были сляпаны ещё более топорно. И недаром «бесноватый», прочитав ласковый сталинский призыв, на следующий же день – 14 июня – объявил своим «ненадёжным» генералам: «Форвертс!» Повторюсь: настораживает меня и то, что опубликована лишь часть якобы имевшей место личной переписки Гитлера и Сталина. А где же письма самого Иосифа Виссарионыча? И зачем тогда Заявление ТАСС понадобилось? Ну и писал бы (звонил/телеграфировал/радировал) напрямую другу Адольфу – по «известным» тому «каналам» (как и пытался это делать утром 22 июня)... Единственное, что пока не позволяет мне окончательно решить, что данное письмо (а заодно и другое – более раннее, помеченное декабрём 1940 года) – откровенная фальшивка, так это то, что Геббельс в своих дневниках (запись от 15 июня 1941 года) тоже упоминает в качестве части программы дезинформации распускавшийся его ведомством слух о якобы планировавшемся в июле визите Сталина в Берлин («Берлин. Май 1945», с. 70). Чтобы этот слух подействовал на советское руководство, должно было, по идее, существовать и соответствующее приглашение. Впрочем, своей главной задачей Геббельс считал не столько обмануть (это он справедливо считал делом невыполнимым), сколько запутать противника.

Спустя полгода после написания этих строк в одном из книжных магазинов Лондона мне попалась книга уже упоминавшегося Дэвида Мёрфи – «What Stalin knew. Enigma of Barbarossa». В ней он вполне добросовестно попытался найти ответ на всё тот же вопрос, уже сформулированный мною: почему примерно в час ночи 22 июня Сталин, несмотря на десятки донесений о предстоящем германском вторжении, отправился спать. Сделав несколько вполне здравых выводов – о том, что советская разведка сработала «как надо», и что вина за катастрофу лета 1941 года лежит на совести Сталина и созданной им системы власти, Мёрфи предложил давно знакомую версию: мол, вождь мирового пролетариата был «загипнотизирован» и «обманут» Гитлером. Обосновывая свою позицию, он, в частности, посвятил целую главу пресловутым письмам «бесноватого». Вот сухой остаток того, что Мёрфи сообщил по поводу аутентичности упомянутой переписки:

– уважаемый исследователь не обнаружил архивных следов ни одного из шести посланий, о которых упоминал в своих работах И. Бунич («What Stalin knew. Enigma of Barbarossa», с. 258);

– не нашёл он и никаких архивных упоминаний о том, что эти письма действительно писались и отправлялись;

– наконец, неизвестно и то, откуда вообще взялись и каким образом попали в научный оборот те два письма, на которые ссылаются Бунич, Мёрфи и другие авторы.

Всё, что смог найти в защиту писем американский историк, – это неясные апокрифические упоминания о беседах то ли в 1965-м, то ли в 1966 году то ли К. Симонова, то ли Л. Безыменского с хорошо известным выдумщиком Г.К. Жуковым. Последнему Сталин то ли в январе, то ли в июне 1941 года якобы показывал какое-то письмо Гитлера и свой ответ «бесноватому». Совершенно очевидно, что выдающийся полководец соврал как минимум одному из собеседников. Не могу я поверить и в то, что, даже если принять на веру факт подобного сталинского откровения (Жуков не являлся конфидантом Хозяина – таким, как, например, Молотов или Берия), Георгий Константинович смог бы воспроизвести текст этих бумаг спустя двадцать пять лет после единственного нервного прочтения под внимательным взором жёлтых глаз Иосифа Виссарионыча. Почему, наконец, «маршал победы» не осветил сей примечательный факт в своих мемуарах?.. Чего ему было бояться?.. Честно говоря, я поражён: «серьёзные» историки всерьёз ссылаются на документы, о происхождении которых они не имеют ни малейшего понятия. Это, тем не менее, не мешает Дэвиду Мёрфи считать взгляды Виктора Суворова «плохо обоснованными». И это при том, что Резун-Суворов оперировал исключительно публичными, повторяющими друг друга и легко подтверждаемыми (о чём, собственно, и говорят все книги данного цикла) данными. Так кто же тогда «сказочник»?..

Более «продвинутой» является иная, несколько модифицированная легенда: мол, Сталин считал, что до нападения на СССР Гитлер сначала выдвинет ультиматум. После чего начнутся переговоры, в ходе которых как раз и можно будет привести войска в полную готовность к отражению нашествия. Этой версии, в частности, придерживается уже знакомый нам Крис Белами. На с. 144 своей книги «Absolute War» он утверждает, что именно к этой мысли склоняли Сталина разведотчёты НКГБ (НКВД) весной 1941 года. Правда, свою убеждённость в том, что в этом должнен был быть уверен Сталин, он почему-то черпает из соответствующих выводов британских аналитиков той поры (см. там же – с. 142 и 151). С моей точки зрения, подобный подход несколько странен: какое отношение к образу мыслей советского диктатора могло иметь в ту пору «мнение Военного кабинета» Великобритании? Особенно в ситуации, когда Сталин, по признанию бывшего премьера Черчилля, не доверял всяческим предупреждениям англичан, вполне обоснованно подозревая их в желании побыстрее стравить СССР с Третьим рейхом?..

К этой же версии, по-моему, попробовал подвести читателей своих воспоминаний и бывший диверсант-«международник» П. Судоплатов. «Сегодня нам известно, – писал он в конце 80-х, – что тайные консультации Гитлера, Риббентропа и Молотова о возможном соглашении стратегического характера между Германией, Японией и Советским Союзом создали у Сталина и Молотова иллюзорное представление, будто с Гитлером можно договориться (прим. автора: по моему мнению, иллюзии подобного рода до середины ноября 1940 года питал, скорее, Гитлер). До самого последнего момента они верили, что их авторитет и военная мощь, не раз демонстрировавшаяся немецким экспертам, отсрочат войну по крайней мере на год, пока Гитлер пытается мирно уладить свои споры с Великобританией... Тот факт, что Сталин назначил себя главой правительства в мае 1941 года, ясно показывал: он возглавит переговоры с Гитлером и уверен, что сможет убедить того не начинать войну. Известное заявление ТАСС от 14 июня подтверждало: он готов на переговоры и на этот раз будет вести их сам... Сталин и Молотов считали, что Гитлер не принял окончательного решения напасть на нашу страну и что внутри немецкого военного командования существуют серьёзные разногласия по этому вопросу» («Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы», с. 181). Из всей приведённой мною цитаты старого диверсанта правдой является разве что последнее утверждение: о действительно имевшихся среди германских генералов разногласиях. Кстати, если Сталин знал об этих различных точках зрения, то он «по определению» должен был знать (и, разумеется, знал) о прочих германских секретах, касавшихся планов нападения на СССР. Об этом, напомню, с полной убеждённостью пишет российский историк Р. Иринархов, мнение которого я привёл несколько выше.

К сожалению, П. Судоплатов не стал делиться, кто и откуда «знает сегодня» о тайных переговорах, которые вёл Молотов с Гитлером и Риббентропом. Если он имеет в виду соответствующие встречи и последовавшую за ними дипломатическую переписку в ноябре 1940 года, так они ни к чему не привели и сами по себе заглохли. Это, в частности, подтверждает и Вальтер Шелленберг: «Через четыре дня (прим. автора: после окончания советско-германских переговоров в Берлине, начавшихся 13 ноября 1940 года) Молотов возвратился в Москву. Несколько позже германскому послу графу фон дер Шуленбургу была вручена нота, в которой, в частности, содержалась просьба о выяснении позиции Германии (в отношении требований-условий Сталина, выдвинутых в ответ на приглашение СССР от держав «оси» присоединиться к «Антикоминтерновскому Пакту»). Ответ, который дал Гитлер 22 июня 1941 года – до этого срока он вообще никак не реагировал на ноту, – известен: это было военное нападение на Россию» («Мемуары», с. 156).

Считаю, что Шелленберг прав: я пока и сам не нашёл в исторической литературе и мемуарах никаких подтверждений о якобы имевших место тайных переговорах Сталина и Гитлера накануне войны. Вся информация на этот счёт (а её действительно было много: из-за этого, думаю, Судоплатову и пришла в голову мысль соврать именно таким образом) – это слухи в мировой прессе, которые по поручению Гитлера усиленно распускало ведомство Геббельса (см., например, «The Goebbels Diaries. 1939–1941», записи от 6, 13, 14 и 16 июня) и германский МИД (см. «Взлёт и падение III рейха», с. 868). Единственное исключение – пресловутое майское письмо Гитлера Сталину, в отношении которого я на 90% уверен, что оно – советская фальшивка. Странно звучит и то, что Сталин якобы назначил себя премьером как раз с целью «возглавить» так никогда и не состоявшиеся переговоры: а раньше-то кто подобные переговоры возглавлял?! Пушкин с Лермонтовым (и Молотовым)?.. Думаю, ветеран госбезопасности почерпнул эту мысль из перехваченных донесений посла Шуленбурга в Берлин: фактически он повторил основные положения посланий убеждённого сторонника советско-германского союза, которые даже мне – любителю – кажутся достаточно наивными. Неубедительно звучат и другие аргументы Судоплатова. Скажем, трудно считать достаточно серьёзным фактом упомянутое им письмо графа Шуленбурга о готовности выступить посредником в урегулировании конфликта, перехваченное НКВД накануне войны. Дело в том, что германский посол в Москве не производил впечатления человека, который а) был в курсе истинных планов Гитлера; б) пользовался полным доверием Гитлера и Риббентропа, наверняка хорошо знавших о его симпатиях к СССР; в) мог хоть как-то повлиять на происходившее. Мало того, есть свидетельства того, что Гитлер считал Шуленбурга весьма наивным человеком, которого «одурачили русские». У. Ширер так и пишет, что «Шуленбург, честный и порядочный дипломат старой школы, оставался до конца в полном неведении относительно его (Гитлера) планов» (там же, с. 864). Характерно и то, что «честного», но недалёкого Шуленбурга сразу после начала войны и возвращения в Германию отправили в оставку, а после неудавшегося покушения на Гитлера в июле 1944 года арестовали, судили и казнили.

Также, как я уже показал в той главе книги «22 июня: никакой внезапности не было!», которая посвящена материалам New York Times, советское руководство вполне могло и без посредничества Шуленбурга понять позицию германской стороны, прочитав достаточно прозрачный намёк, опубликованный 15 июня 1941 года на страницах этого издания в качестве «ответа» на Заявление ТАСС от 13 июня. Напомню об основных германских «требованиях»: 1) отвести половину войск и перебазировать авиацию от границы; 2) допустить немецких контролёров, которые смогли бы убедиться в том, что СССР действительно решил пойти навстречу этим пожеланиям; 3) увеличить поставки стратегических сырья, материалов и продовольствия. Подчеркну также, что «намёк» этот был проигнорирован: приграничная группировка Красной Армии не уменьшилась, а начала стремительно расти начиная именно с 15 июня.

Существует и другое объяснение – Резуна-Суворова, которое, как я понял, разделяют Кейстут Закорецкий и Марк Солонин. Заключается оно в том, что Сталин якобы и представить себе не мог, что Гитлер и его генералы окажутся такими идиотами и начнут войну с Россией, не закончив – тем или иным образом – войну с Англией и не побеспокоившись о подготовке к ведению боевых действий в условиях русской зимы. «Сталин, – пишет Виктор Суворов, – знал, что для Гитлера война на два фронта – самоубийство. Сталин считал, что Гитлер на самоубийство не пойдёт и не начнёт войну на востоке, не закончив её на западе» («Ледокол», с. 301). И это вполне справедливое утверждение. Но мог ли Сталин быть абсолютно уверенным в том, что эта война закончится именно германской высадкой на Британских островах (что считалось безнадёжной затеей как немецкими, так и советскими генштабистами), а не подписанием почётного мира?

Тем более, что в середине мая 1941 года – после полёта «сумасшедшего» Гесса в Шотландию 10-го числа того же месяца – у вождя мирового пролетариата не могли не появиться дополнительные подозрения в отношении тайных переговоров между Великобританией и Германией (в отсутствие, напомню, в обсуждаемый период какого-либо собственного дипломатического диалога с Гитлером). Шума о якобы проходивших тайных консультациях Третьего рейха и СССР по поводу каких-то смутных «германских требований» в мире циркулировало большое множество, но реального общения на уровне хотя бы министров иностранных дел или специальных уполномоченных Гитлера и Сталина не происходило. «Сталин, – пишет У. Ширер в своей книге «Взлёт и паление III рейха», – отнёсся к этому крайне подозрительно. На протяжении всей войны странный инцидент оставался загадкой, и только на Нюрнбергском процессе, где Гесс выступил в качестве обвиняемого, в этот вопрос была внесена ясность (с. 858). «Появление Гесса в Шотландии, – продолжает он ту же мысль, – убедило Сталина в том, что где-то там в большой тайне Черчилль сговаривается с Гитлером, намереваясь предоставить Германии такую же свободу для нанесения удара по Советскому Союзу, какая была предоставлена Германии, чтобы она могла напасть на Польшу и Запад. Когда спустя три года английский премьер-министр во время визита в Москву пытался рассказать Сталину всю правду, советский лидер просто не поверил ему» (там же, с. 861).

Если бы Сталин, как пишет Виктор Суворов на с. 301 «Ледокола» (а Игорь Бунич в уже цитированных книгах), действительно верил в то, что Вермахт «искренне» готовится к высадке в Британии и что, соответственно, на французском побережье собралась немалая армия вторжения, то после известий о полёте Гесса он должен был бы радикально ускорить советские военные приготовления и ударить не только до окончания развёртывания немцев на востоке (как предлагали майские «Соображения по плану стратегического развёртывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и её союзниками» советского Генштаба), но и до того, как после заключения мира с англичанами остававшиеся на западе соединения Гитлера были бы тоже переброшены на советско-германскую границу. Самое же интересное заключается в том, что, судя по всему, подобное ускорение военных приготовлений таки произошло: именно на середину мая приходится целый «букет» соответствующих решений советского руководства. Так, 13 мая началась переброска на запад армий второго стратегического эшелона. Не позже 15 мая Сталину были предъявлены и утверждены им (судя по выполнению всех рекомендованных мероприятий) знаменитые «Соображения...» Генштаба Красной Армии.

В упомянутых «Соображениях...» немецкие приготовления к высадке на Британские острова не упоминаются ни одним словом: следовательно, в этот момент они даже не рассматривались в качестве стратегического фактора. Мало того, Генштаб доложил (явно преувеличив при этом размер восточной группировки Вермахта) о 180 германских дивизиях (из них 34 танковые и моторизованные), сосредотачиваемых против СССР, в то время как в Западной Европе (в Дании, Бельгии, Голландии и Франции) находились лишь 45 (3 танковые и моторизованные) немецких соединений. Как в такой ситуации Сталин мог по-прежнему верить в то, что Гитлер всерьёз собирается высаживать войска на Британских островах?.. Справедливости ради отметим, что, когда Суворов писал «Ледокол», «Соображения...» ещё пылились в советских архивах. Почему в это верил Игорь Бунич, уже знакомый с этим сенсационным документом, я искренне не понимаю.

Существует, впрочем, и другой аргумент Суворова – знаменитый рассказ о ценах на баранину и бараньи шкуры в Европе («Ледокол», с. 314). Мол, ГРУ отслеживало биржевую динамику на эти продукты (в случае массового забоя баранов для пошива тёплой одежды баранина должна была тут же подешеветь), а также наблюдало за тем, переходят ли немцы на зимние горюче-смазочные материалы. Поскольку Вермахт не шил миллионы тулупов и не беспокоился о морозостойкой смазке для пулемётов, то, согласно логике В. Суворова, Сталин никак не мог поверить в готовность Гитлера начать войну на Востоке. Эту теорию, при всём моём уважении к Владимиру Богдановичу, я также принять не могу, хотя когда-то – когда впервые прочитал его книги – этот аргумент произвёл на меня большое впечатление. Дело в том, что к моменту нападения на СССР Гитлер успел неоднократно продемонстрировать всему миру свою предрасположенность к не самым логичным поступкам, которые, тем не менее, раз за разом приводили его к успеху. Я не верю в то, что Сталин недооценивал эту удивительную способность «бесноватого».

Следует упомянуть и о том, что помимо овчинных тулупов в распоряжении Красной Армии имелось и другое «стратегическое оружие» – так называемый «ватник». Все мы, проживающие на просторах бывшего СССР, знаем, что спасение от здешних холодов – это не только дублёнка. Так или иначе, подготовка к зимней войне в Германии всё же проводилась – пусть и в ограниченных масштабах. Историк Чарльз Винчестер, в частности, сообщает, что предполагалось заготовить зимнюю одежду для примерно 60 оккупационных дивизий. А фельдмаршал Мильх из ведомства Геринга проигнорировал прямой приказ Гитлера и таки начал заготовку 800 тыс. комплектов зимнего обмундирования для военнослужащих Люфтваффе («Hitler’s War on Russia», с. 26).

Во-вторых, ни Сталин, ни его партийные соратники, ни тем более военные при принятии решений такой важности не могли ориентироваться лишь на два-три факта. Даже если бы существовал, скажем, всего лишь десятипроцентный шанс того, что «бесноватый» может решиться на очередную авантюру и атаковать СССР невзирая на превосходство Красной Армии в силах и средствах, советское командование должно было предпринять полномасштабные меры по подготовке к отражению подобного нападения. Это, собственно, является аксиомой для любого военного, когда-либо имевшего отношение к штабной работе. Совсем недавно, касаясь современных отношений США и Китая, английский еженедельник «The Economist» написал следующее: «Дипломатов интересует то, что, по их мнению, собираются предпринимать те или иные государства. Но создатели военных планов должны исходить из того, что те или иные страны могут сделать. Если вам поручена оборона вашей страны, то вы должны быть способны отразить любую – даже самую невероятную – угрозу» («A special report on China’s place in the world», The Economist, 4 декабря 2010, с. 8, перевод с английского мой).

Как и М. Солонин с Р. Иринарховым (и многими другими), я не верю в то, что Сталин мог проигнорировать все поступавшие к нему (и к аналитикам Генштаба) разведданные и принять столь ошибочное решение после получения многочисленных и говорящих об одном и том же фактов. Но, как мы знаем, несмотря на огромный массив развединформации, имевшейся на этот счёт, и точно установленные день и час германского нападения, никаких оборонительных мероприятий не осуществлялось. Если подготовка к обороне и велась, то лишь чтобы убедить немцев в советском «миролюбии»: сам же Резун-Суворов и показал это в своих книгах.

В-третьих, план «Барбаросса» являлся авантюрным, но отнюдь не «сумасшедшим». Считаю, что осенью 1941 года СССР стоял на пороге полного военного разгрома и, возможно, капитуляции. Если бы Гитлер напал хотя бы на неделю раньше, если бы в октябре—ноябре послал на Восточный фронт дополнительно десяток-другой свежих дивизий и, наконец, если бы Япония ударила по советским Забайкалью и Дальнему Востоку, то, скорее всего, сталинский режим рухнул бы уже к 1 января 1942 года. Иными словами, «идиот» Гитлер и его «бестолковые» генералы могли исходить из вполне реалистичных предпосылок, согласно которым тёплое обмундирование и зимняя смазка действительно могли и не понадобиться (во всяком случае, не для трёх миллионов военнослужащих).

Наконец, Р. Иринархов предложил ещё одно объяснение, казалось бы, нелогичных действий советского руководства накануне вторжения: мол, Сталин хотел, чтобы немцы напали первыми. Мало того, он считает, что «всё было тонко продумано и рассчитано, а чтобы заранее не насторожить руководство Германии и подтолкнуть его к активным боевым действиям против СССР, войска Красной Армии не приводились в боевую готовность» («Киевский Особый», с. 391). Иными словами, условно подставляя Гитлеру голый зад, Иосиф Виссарионыч таким образом ещё и заманивал того, пытаясь всеми силами раззадорить «бесноватого» и подстегнуть того к нанесению первого удара. Зачем? Р. Иринархов отвечает на этот вопрос следующим образом: «И.В. Сталин, советское правительство, высшее руководство армии хотели выглядеть в глазах мирового сообщества не агрессором, а страной, подвергшейся нападению» (там же). За этим, по логике российского историка, и последовал бы ответный «двойной» удар, в результате которого Красная Армия дошла бы «без остановки до самого Берлина» (там же, с. 390). Р. Иринархов считает, что советский диктатор был сознательно готов пожертвовать десятком-другим дивизий, чтобы иметь полное моральное право «освободить» после этого всю Европу. Данная теория выглядит довольно убедительной и действительно способна объяснить ряд кажущихся нелепыми действий (и бездействий) советского руководства. Да и потерять десяток-другой дивизий для Иосифа Виссарионыча никогда не представляло проблемы: бабы ещё нарожают...

Но есть и одно «но»: в то время Сталину уже не надо было никаких дополнительных оправданий для того, чтобы ударить по Германии и её союзникам. Начнём с того, что он всю жизнь глубоко презирал «мировое общественное мнение» и откровенно плевал на него при всяком удобном случае. Тем более, что «мировое мнение» в тот момент означало для СССР мнение населения США, Великобритании и – в гораздо меньшей степени – «освобождаемых» территорий европейского континента. О мнении населения Африки, Азии, Латинской Америки и т.д. в те незабвенные времена особенно не переживали. И это вполне естественно, учитывая, что у большей части жителей указанных мест это самое «мнение» тогда отсутствовало как таковое. Что же касается Европы и Америки, то к тому времени там вполне были готовы «понять и принять» даже абсолютно вероломную и открытую агрессию Советского Союза против стран фашистского блока. Напомню: никто на Западе не осудил СССР за столь же вероломное нападение на Японию в 1945 году – когда ситуация для союзников была куда более благоприятной и когда после атомных бомбардировок Япония так или иначе капитулировала бы в течение нескольких недель. Наоборот, США и Великобритания в течение нескольких лет настойчиво подталкивали Сталина к подобному грубому нарушению международных законов. Вдобавок, внезапное нападение на Германию оказалось бы превентивным по своей сути, и это можно было бы вполне убедительно продемонстрировать после начала кампании – как это, кстати говоря, сделали сами немцы. Нельзя не задать и связанный с этим вопрос: зачем в ситуации, когда Красная Армия развёртывалась для наступления, а не обороны, былосамим, по собственной воле,отдавать противнику стратегическую инициативу – пускай даже на время? Ведь, поступая таким рискованным образом, вполне можно переборщить и отдать инициативу навсегда... Наконец, теория Р. Иринархова не очень убедительно объясняет им же приведённые загадочные приказы по снижению боеготовности приграничной группировки РККА и частичному отводу войск от границы, отданные 21 июня 1941 года. Если предположить, что Иринархов прав и «руководство страны и армии» действительно «ждало, чтобы нога немецкого солдата ступила на советскую землю» («Красная Армия в 1941 году», с. 422), зачем ещё и ковровые дорожки агрессору стелить?..

Итак, резонно задать вопрос: а существует ли вообще теория, позволяющая объяснить действительно странные действия Сталина, его помощников и генералов в канун войны и в течение первых часов после её начала?