Песенный мотив в театре теней о Карагёзе и Хадживате: звучит всегда отдельно от диалога и «не берет ответственность» за него

Кёсем снился сон: молоденькая девушка, почти ребенок, одетая совсем не по обычаям гарема, а в легкое, струящееся с плеч платье, державшая в руках венецианскую маску, кружила в танце по покоям валиде Сафие-султан. Девушка напевала под нос, и мелодия странным образом заставляла стены комнаты выгибаться, застывая причудливыми узорами, подобными каплям синей и зеленой краски, державшимся в воздухе исключительно по воле Аллаха. Или шайтана, но почему-то Кёсем чувствовала себя легко и свободно. Она встала напротив странной девушки, и та строго поглядела на нее:

– Ты неосторожна, дитя мое, – произнесла девушка голосом валиде Сафие и стремительно начала стареть, а затем превратилась в чайку, похожую на тех, которые бело-серыми молниями летали над заливом. На груди чайки теплым светом переливался медальон, подаренный маленькому мальчику, считавшемуся сыном Башар. Чайка зависла в воздухе, склонив голову набок, и продолжила: – Ты должна проявлять куда большую осторожность в словах и поступках.

Чайка взмахнула крыльями, разбрызгивая синие и зеленые капли, и взлетела, а вокруг Кёсем закружился разноцветный вихрь, внутри которого внезапно четко проявился окровавленный отпечаток ладони. Кёсем вскрикнула и отшатнулась, но теплый воздух подтолкнул ее к отпечатку, и она, не веря самой себе, дотронулась до него.

«Давай же, дитя мое», – шепнул воздух голосом Сафие-султан, и Кёсем приложила свою ладонь к отпечатку. Рука, вопреки опасению, не окрасилась кровью, а в середине вихря открылась маленькая дверца, куда можно было прошмыгнуть, лишь согнувшись в три погибели. Кёсем сделала это и оказалась в темном коридоре с колоннами, поддерживающими крутые полукруглые арки. На каждой колонне огненным знаком светился точно такой же кровавый отпечаток, какой Кёсем уже видела внутри вихря.

Поминутно оглядываясь, Кёсем пошла по коридору. Временами ей казалось, что она слышит впереди мужские шаги; пару раз даже мелькнул темный плащ, а на стене отобразилась тень от высокого тюрбана… Коридор вывел к двери ее собственной спальни. Во сне Кёсем уже не удивлялась ничему, просто потянула за бронзовую ручку в виде женской руки, держащей массивное кольцо, – и проснулась в собственной постели, задыхаясь от внезапно переполнивших грудь слез.

В ногах мирно спала девочка-служанка: в последнее время Кёсем почему-то не могла заснуть одна.

Что это было? О чем дух Сафие-султан пытался предупредить?

Девочка заворочалась во сне, и Кёсем попыталась взять себя в руки, унять неистово колотившееся в груди сердце. Ничего особенного. Просто сон. Иблисы посылают людям ночные кошмары, чтобы напугать правоверных, но при свете дня их злокозненные ухищрения развеиваются, словно ночной морок.

Хотя нет, простым этот сон никак быть не мог! И кошмаром – тоже. В кошмаре люди пугаются, а Кёсем до сих пор чувствовала безграничное тепло, окутавшее ее при виде юной Сафие-султан. Но что именно девушка хотела сказать?

Быть осторожней? Да куда же еще-то осторожней? Кёсем и без того не ведет себя беспечно!

Кусая губы и поминутно вздыхая, Кёсем проворочалась в постели до самого рассвета. Сон к ней больше не шел.

* * *

Ветер, напоенный ароматами роз, приносил с собой пение птиц, журчание фонтанов, стрекот цикад… Сады султанского дворца всегда казались Кёсем сошедшими прямиком со страниц старинных книг, повествующих о храбрых принцах и хитроумных наложницах, огненных ифритах и жаждущих богатств купеческих сыновьях… Множество сказок и легенд уже успело развеяться в пыль: принцы один за другим оказывались сумасшедшими или подлецами (и ведь не скажешь, что лучше!), хитроумные наложницы строили одна другой козни, и ставкой часто становилась жизнь, а ифриты и купеческие сыновья бродили где-то уж очень далеко, не заглядывая в покои султанш. Но вот сады оставались, радуя глаз и напитывая душу покоем.

Сады разбили на месте, где ранее византийцы возвели крепость, и остатки старинных стен еще напоминали о былых временах, но буйная растительность обнимала развалины, словно юная наложница – престарелого господина, и уже не разглядеть было за вьющимися побегами роз ни выщербленные кирпичи, ни следы от пушечных ядер. То тут, то там из зелени выныривали беседки и изящные павильоны, призванные услаждать сердца тех, кому посчастливилось бродить по усыпанным желтым песком дорожкам, ведущим из ниоткуда в никуда. Кажется, сады воплощали саму суть гарема, мелькнуло в голове у Кёсем. «Мы все появились здесь словно бы ниоткуда – и куда мы придем? Где растворится память о нас и наших деяниях? А сады будут продолжать цвести, и соловьи не устанут петь, как пели за сотни лет до нас и будут петь сотни лет спустя…» Почему-то мысль эта не принесла горечи – лишь мягкую, светлую грусть.

Сколько раз они с Башар ходили по этим дорожкам? Юными девчонками торопливо бегали с очередным поручением Сафие-султан или же втроем с Хадидже, стараясь выглядеть степенными, но всё равно то и дело срываясь на быстрый шаг. Девушками, влюбившимися впервые в жизни, – именно в садах они поверяли друг другу тайны сердца, раскрываясь и получая ответную откровенность. Женщинами, обладающими влиянием и властью, – тут уже неторопливая походка получалась сама собой, безо всяких усилий… Где она, та первая любовь? Где взволнованный трепет юного сердца, где сбитое дыхание и смущенные улыбки? Как быстро прошли те счастливые годы! А розы всё цветут, и птицы по-прежнему томятся в ожидании брачной поры.

Тургай убежал чуть вперед, заинтересовавшись редкой бабочкой, разноцветные крылья которой трепетали над ярко-алым цветком. Вот оно – продолжение, в котором и жизнь, и трепет, и открытия… Вот оно – то, ради чего только и стоит жить.

– У меня болит душа, когда я смотрю на тебя, – внезапно сказала Башар, и Кёсем вынырнула из бездумной печали, светлой и легкой. Как будто слова подруги сдернули прекрасную шелковую кисею с безобразной старухи-реальности.

Показалось – или даже лучи солнца потускнели?

Да нет, показалось, конечно же.

– Что я могу поделать? – пожала плечами Кёсем. – Всё во власти Аллаха.

– И султана. – Башар не удержалась, поддела-таки. Она всегда умела проехаться по живому, вскрыть раны, которые ныли, но разговоры с ней были целительными. Они помогали понять, на каком свете ты находишься. Словно лекарь, выпускающий гной из тела, Башар умела лечить язвы души.

– Да, – кивнула Кёсем, – несомненно, всё во власти султана, да продлит Аллах его дни.

Подруги немного помолчали. Бабочка, которой был так увлечен Тургай, улетела, и мальчик прибежал обратно к той, кого считал матерью, и той, которая была его матерью на самом деле. Топазовый медальон болтался на шее ребенка.

– Он никогда его не снимает? – внезапно спросила Кёсем, гладя мальчика по голове.

– Никогда, – ответила Башар. – Мало ли…

– Да, мало ли…

Пожалуй, они и сами толком не понимали, что имели в виду, но медальон казался им обеим вещью, несомненно, благословенной. Тургай рос крепким и смышленым, почти не болел, так почему бы ему и не продолжать носить такой милый подарок? А то и впрямь, мало ли…

– Он привык. – Башар тоже обняла ребенка, и тот, нетерпеливо отмахнувшись, снова убежал, на сей раз к развалинам старинной башни. Наверное, тоже византийской, но кто ее знает… – Привык, ему нравится. Не снимает его даже во сне.

– Это хорошо.

И вновь молчание – такое хрупкое, такое отчаянное… Никто не хотел первым его нарушить. Особенно если учесть, что соглядатаи могут таиться за каждым углом.

У гарема всегда и везде имеются уши. Разговаривать о чем-то нужно обиняками, иначе никак. Неусыпный надзор всегда и везде – они обе привыкли к этому. Башар, правда, успела и свободной себя почувствовать… Может, поэтому она и рискнула заговорить первой?

– В мире нынче неспокойно, знаешь… Люди желают друг другу зла. И таких людей становится все больше. Даже сюда наверняка долетают порою слухи.

– Слухи долетают, – спокойно согласилась Кёсем, а затем добавила, повысив голос: – Но султан, да пребудет над ним простертой длань Аллаха, делает все, чтобы злые люди не потревожили нас здесь.

Кривоватая усмешка мелькнула на лице Башар, а Кёсем даже этого не могла себе позволить, лицо ее застыло в безмятежном выражении, хотя в груди бушевала буря. Да уж, действительно «люди желают друг другу зла», сложно сказать иначе. Две жены Османа, две новые жены, каждая из знатного семейства, и у каждой имеется родня… Но друг другу глотки они перегрызут чуть позже. Пока обе партии объединились против «девочек Кёсем», Хадидже и Мейлишах. А кто их защищает? Кто стоит щитом перед озверелыми придворными, окончательно утратившими чувство меры, совесть, стыд, честь? Правильно, Кёсем-султан. Значит, она и есть первая мишень для жадных и честолюбивых скотов, рискнувших назваться султанскими родичами!

– Султан велик, – сделав паузу, значительным тоном произнесла Башар. – Каждый день мой муж и его брат говорят, как же хорошо, что династия Османов послана Аллахом для нашей защиты! И я всегда соглашаюсь с ними. Равно как и вся наша родня.

Башар мило улыбнулась, и Кёсем ответила ей такой же улыбкой. Если кто-либо слышит этот разговор, тем лучше: Осману донесут, что две женщины, одну из которых он когда-то называл тетушкой и даже матерью, не собираются злоумышлять против него. А на самом деле разговор теперь пошел о важных вещах. Башар не зря упомянула не только мужа, но и брата, да и вообще родню. Это знак, что она пришла говорить от имени всего многочисленного клана.

– Твоя родня мудра, и благословение Аллаха над твоей семьей, – серьезно сказала Кёсем. Слова эти шли от самого ее сердца. О, если б звезды встали иначе! Если б Картал… а, да что теперь говорить!

– Ах, – Башар картинно прижала руки к сердцу, – если б ты могла приехать к нам! Ты увидела бы, как я счастлива, и, может, твое сердце тоже согрелось бы! Знаешь, река, возле которой стоит наш дом, несет свои воды в Босфор… А песок на ее берегах белый-белый, словно крыло чайки!

Кёсем слушала, кивала, временами вставляла пару слов. Почти все, что говорила Башар, не имело смысла, оно предназначалось лишь для того, чтобы сбить с толку возможных соглядатаев. Но некоторые слова, выделяемые почти незаметными ударениями, говорили понимающей слушательнице очень о многом. Например, о евнухе, давным-давно подкупленном и предпочитающем в качестве платы серебро, который может пропустить нужных людей через ворота в стене, выходящей на залив. А там этих людей будет ждать лодка, которая отвезет туда, куда нужно. И ищи-свищи султаншу с детьми по всей Оттоманской Порте, а то и за ее пределами…

– Дя! – внезапно раздалось оттуда, где играл маленький Тургай. – Дя!

Башар встрепенулась.

– Дядя? – почти шепотом выдохнула она. – Где?

Не сговариваясь, обе женщины бросились бежать по тропинке, некрасиво придерживая полы развевающихся одеяний, – не до красоты сейчас, малыш в опасности! Показалось или сзади раздались резкие мужские голоса? Нет, не показалось: крики стали громче, из-за поворота вынырнула чья-то фигура…

– Тургай! – Башар задыхалась, глаза ее были широко распахнуты. – Тургай, малыш, где ты?

– Дя! – послышалось впереди, и именно в этот миг грянул первый выстрел.

Благодарение Аллаху, стрелявший спешил. Аркебуза – коварное оружие и может подвести неопытного хозяина. Второго выстрела не последовало: Башар и Кёсем успели завернуть за основание полуразрушенной башни. Со стороны преследователей послышались раздосадованные крики.

Странно, но первое, что испытала Кёсем, был не гнев, не страх, а возмущение. Да что же они, совсем глупцы?! Кем надо быть, чтобы стрелять из аркебузы в дворцовом парке, где не согласуешь действия со всей стражей, которая может услышать грохот… прямо сейчас тревога не поднялась, но ведь может же подняться. Да что у них, луков нет? Или уж просто подбежали бы да набросились с кинжалами или удавками: много ли нужно, чтобы одолеть двух женщин, даже если обе они будут биться за ребенка с яростью воинов…

В этот миг Кёсем увидала Тургая. Малыш выглядывал из зарослей цветущих вьюнков и призывно махал рукой.

– Тургай, милый!

– Сердце мое!

Женщины бросились к мальчику – и обомлели: за спиной Тургая в башне виднелся темный провал, еле-еле прикрытый цветущими побегами. Что это – спасение или очередная ловушка?

Колебаться и выбирать было некогда. Кёсем, успевшая первой, решительно подхватила ребенка на руки и осторожно отвела завесу из листьев, стараясь не повредить хрупкие стебли.

Совсем неподалеку раздраженно перекрикивались мужчины, замыслившие убить двух безоружных женщин и маленького ребенка. Дольше медлить было нельзя. Кёсем шагнула в темноту, и секундой спустя Башар последовала за ней.

– Где они? Где? – грубый мужской голос прозвучал почти рядом, и Башар инстинктивно закрыла ладонью рот притихшему Тургаю.

– Не вижу. Я их не вижу! – откликнулся другой мужчина.

Женщины слушали, как убийцы ходили вокруг башни, как ругали друг друга, бранили глупых куриц, избежавших смерти, сетовали на злую судьбу, из-за которой им сегодня не повезло.

– Надо идти, – шепотом произнесла Башар.

– Куда? – отозвалась Кёсем. Затем, проследив за жестом подруги, обернулась – и замерла.

Перед ней простирался коридор – почти такой же, как виденный когда-то во сне. Да, колонны и арки уже разрушились и время – скупой и безжалостный хозяин – уже припрятало в своих потайных кладовых краски с фресок, некогда украшавших стены. Повсюду громоздились кучи камней, а корни деревьев пробили каменные плиты пола, вырвавшись наружу и напоминая сплетающихся в любовной истоме змей. Но тем не менее коридор был именно тот, сомнений не оставалось.

– Что с тобой? – Башар подтолкнула подругу. – Идем же! Они могут в любое мгновение найти нас!

Кёсем очнулась от грез. Действительно, следовало поторопиться.

Они шли по коридору, то и дело оступаясь, оскальзываясь на влажных корнях, цепляясь одеяниями за кучи щебня, поминутно оглядываясь, пытаясь расслышать, следует ли за ними погоня. Тургай захныкал было, но Кёсем прижала его к груди, и мальчик затих, лишь временами всхлипывал.

Странно, что их не заметили. Но преследователи проглядели потайной лаз в стене, и Кёсем неустанно благодарила за это Аллаха.

– Где мы? Куда направляемся? – выдохнула Башар, убедившись, что погони, скорее всего, не последует: голоса заговорщиков постепенно отдалялись и наконец стихли.

– Не знаю, – вздохнула Кёсем. – Но мне кажется… кажется, что здесь мы в безопасности.

«Я бывала здесь раньше», – чуть было не добавила она, но вовремя удержалась, понимая, что эти слова прозвучат нелепо. Когда бывала – во сне? С кем – с таинственным незнакомцем? Ну глупо же!

И тем не менее, оглядываясь вокруг, она не могла не замечать чьего-то незримого присутствия – словно невидимые глаза следили за ней все время. Этот взгляд не был угрожающим, скорее, понимающим и немного печальным, как будто смотревший уже отринул земные тяготы и сейчас сочувствовал обычным смертным, вынужденным нести эту ношу до смертного одра.

Башар, кажется, тоже чувствовала нечто подобное. Она зябко повела плечами и спросила:

– Слушай… как думаешь, мы здесь одни?

– Дя! – внезапно заявил Тургай и потянулся к колонне, мимо которой они проходили. В отличие от прочих, она разрушилась куда меньше, и в основании ее…

Кёсем помотала головой, не веря собственным глазам. Затем присела, вглядываясь в кровавый отпечаток ладони.

– О Аллах, что это? – У Башар, кажется, перехватило дыхание.

– Дя! – уверенно сообщил Тургай.

– Дядя? – переспросила Башар, и Тургай кивнул, широко улыбаясь. – Ты видел дядю, милый? Как он выглядел?

Увы, мальчик лишь повторял свое «дя» и указывал на окровавленный отпечаток. Кого-то он, несомненно, видел, но был чересчур мал, чтобы рассказать, кого именно.

– Кровь застыла, – задумчиво произнесла Кёсем. – Он здесь давно, похоже. И ладонь большая. Мужская ладонь.

– Ты права, – вздохнула Башар.

Кёсем внезапно вновь вспомнился сон и мужчина в высоком тюрбане, который вел ее по коридору, направляя каждый ее шаг, – теперь она ощущала это абсолютно ясно! У него был темный плащ, а вот лицо… лицо упорно не вспоминалось. Возможно, Тургай видел именно этого мужчину? Но тогда каким образом он проник в гарем? Добро он или зло? К чему стремится, какие цели преследует?

Слишком много вопросов и так мало ответов…

Внезапно чужое присутствие испарилось, словно тот, кто присматривал за женщинами и ребенком, ушел, посчитав свою миссию выполненной. Остались лишь полутемный разрушенный коридор, куда из окошек, расположенных под потолком, проникали тусклые лучи света, горы каменного крошева и кровавый отпечаток ладони на колонне.

– Мы можем вернуться обратно, – Кёсем говорила тихо и задумчиво, словно разговаривала сама с собой, – но не ждет ли нас там беда?

– Или же, – подхватила Башар, – мы можем идти вперед. Ты не чувствуешь здесь беды, а я верю твоим чувствам. Так давай же поглядим, куда приведет нас судьба!

Женщины бросили еще один взгляд на отпечаток ладони и двинулись далее по коридору. Шли неспешно, стараясь производить как можно меньше шума. Тургай, утомленный произошедшими событиями, задремал на руках у Кёсем.

Разговаривали, разумеется, в первую очередь о том, что случилось.

– Как думаешь, за этим стоит Осман? – Здесь, вдали от людских глаз и ушей, можно было в кои-то веки говорить свободно, не обиняками, и Башар не замедлила этим воспользоваться.

– Нет, – покачала головой Кёсем, затем увидела выражение лица подруги и воскликнула: – Не потому, что он не мог… или не хотел! Я знаю, на что он способен. Просто… способ неподходящий.

Ну вот, она сказала то, что давно тяжким грузом лежало на душе. Произнесла вслух, прямо: Осман, милый мальчик Осман, султан Осман, способен ее предать. Способен ее убить.

Страшная истина. Но теперь, когда Кёсем осмелилась произнести ее вслух, словно тяжкий камень свалился с сердца и развеялся туман, окружающий взор. Все стало ясным и четким.

Так всегда бывает с правдой: она, как чистый родник, смывает с глаз и сердца скверну. И пускай правда горька, но она – целебный отвар против сладкого яда лжи.

– Ты права, – размышляла тем временем Башар, – Осман организовал бы все не так. Тогда кто?

– Те нечистые свиньи, родня его жен, Айше и Акиле. – Кёсем с отвращением махнула рукой, словно отгоняя от себя мерзость. – Может, кто-то из них в одиночку все организовал, а может, они договорились. Сыновья жирных откормленных свиней, которые произвели на свет стадо свиней!

Да, она наверняка была неправа, но сейчас Кёсем высказывала ровно то, что думала. Как давно ей этого не хватало! Башар слушала молча, кивая в нужных местах. Вполне может быть, что она и соглашалась с подругой, – разве на то и не даны Аллахом друзья, чтобы считать врагов подруги своими врагами?

– Тебе необходимо уехать отсюда как можно быстрее, – наконец произнесла Башар. – И твоим сыновьям тоже. Мы сумеем обеспечить их безопасность. Мы позаботимся обо всех вас.

Кёсем вздохнула. Как же хорошо было бы убраться из дворца, где даже пауки – и те плетут сети интриг, в которые попадаются не мухи, а люди! Казалось бы, они с Махфируз сумели создать семью мечты, подружить всех шахзаде, выполнить давнюю клятву. Когда же, почему все изменилось? Когда соколы их устремлений обернулись грязными шелудивыми псами, грызущимися за подачки с трона?

И как же ей уехать сейчас, когда в ее помощи нуждается Хадидже? Ее не выпустят из дворца ни за что, ведь ее ребенок – прямой потомок Османа, пускай и рожденный вне брака, да еще и от шахзаде, а не от султана.

Последняя мысль заставила Кёсем в который раз раздраженно поморщиться. Что это надумал себе Осман? Всю историю существования Оттоманской Порты сыновья шахзаде впоследствии становились сыновьями султанов, и никому никогда это не мешало. Как далее складывалась судьба этих сыновей, было в руках Аллаха, но если в отцовстве не имелось сомнений – а откуда бы они взялись, эти сомнения? – то юные отпрыски шахзаде признавались наследниками трона.

Впрочем, и на дочерях влиятельных семейств султаны старались не жениться. Это вельможи должны искать покровительства великих правителей, а не наоборот! По крайней мере так считалось. А уж что там было на самом деле… что ж, это тоже все на коленях у Аллаха. Но так явно демонстрировать собственную слабость и так безрассудно выбирать способы поддержки Осману все же не следовало.

О Аллах! Осман давно уже не ребенок, он отказался от ее опеки, а она все еще беспокоится о нем, словно о собственном сыне! Да, она обещала Махфируз… но Махфируз мертва, и Осман первым нарушил обещания. Долго ли осталось жить ее собственным сыновьям, о которых она тоже должна заботиться? О которых она должна заботиться в первую очередь!

Кёсем больше не была наивной девочкой и прекрасно понимала: никто не осмелился бы поднять на нее руку, если б не был уверен в грядущей безнаказанности. Неважно, реальны были надежды заговорщиков или Осман все-таки казнил бы их, дабы соблюсти приличия. Важно, что вольно или невольно он дал понять: охотиться на его… его мачеху отныне дозволено.

А ведь убивать шахзаде, своих братьев по отцу – давняя, освященная веками традиция…

Да, сыновей следует увезти отсюда как можно скорее. Всех – от старшего, Мехмеда, до самых маленьких. Дочек можно оставить, их не тронут. А сама…

– Мне нужно спрятать сыновей, – тихо сказала Кёсем.

Башар глянула на подругу остро, пристально: она всегда умела подмечать главное в сказанном, даже если это главное и не было произнесено. Увиденное Башар не понравилось, однако она смолчала, лишь отвернулась да вздохнула тайком. Она знала: когда речь заходит о чем-то значимом, Кёсем, которая кажется мягче пуха и слаще пахлавы, становится подчас жестче камня и резче, чем свист дамасской стали.

Коридор постепенно становился темнее – или это в глазах начало темнеть? А может, и солнце уже склонилось к закату: неизвестно, сколько времени они шли. Малыша несли по очереди, и с каждым разом он казался все тяжелее, но ни у одной из женщин даже мысли не возникало разбудить его: это казалось таким же немыслимым, как помочиться в мечети.

Кёсем готова была выйти к собственной спальне, как и во сне, но коридор закончился неприметной дверцей: деревянной, слегка подгнившей, с бронзовой ручкой в виде вставшего на дыбы жеребца. А рядом с дверцей снова виднелся отпечаток ладони, но выцветший, поблекший – и не разберешь, кровью оставлен или грязью.

– Заперто, – шепотом сказала Башар, подергав за ручку. – И что теперь будем делать?

Кёсем в отчаянии прикусила губу, размышляя. Ломать дверь? Она старая, может и поддаться, но что ждет их там, по другую сторону? Да и на шум прибежать может кто угодно, объясняйся потом… Она уже не полновластная хозяйка дворца, с ней могут сделать ровным счетом все, что угодно.

Башар, кажется, приходили в голову похожие мысли. Женщины обменялись отчаянными взглядами.

На руках у Башар сладко посапывал ребенок. Кёсем могла рисковать своей жизнью, даже жизнью подруги, но Тургай был неприкосновенен. Лучше испытать голод, жажду, даже проделать обратный путь с ребенком на руках (убийцы наверняка уже ушли!), чем подвергать малыша опасности.

Внезапно за дверью послышались шаги, а вслед за тем щелчок отпираемого замка. Кёсем и Башар резво отскочили – откуда только силы взялись! – и спрятались за очередной грудой камня. Неужели убийцы все же выследили их и все усилия оказались тщетными?

Но на пороге возник Картал. Его появление показалось Кёсем истинным чудом, ниспосланным Аллахом, и с губ женщины сорвался вздох облегчения. Точно такой же вздох издала и Башар.

– Картал, ты ли это?

– Что ты здесь делаешь, Картал?

Вопросы вырвались из уст женщин одновременно. Тургай беспокойно заворочался во сне, и Башар едва успела перехватить его поудобней. Картал покачал головой и забрал ребенка.

– Благодарение Аллаху, вы живы! Я шел по городу, когда один мужчина в переулке, ведущем к дворцу, окликнул меня. Он сказал, что вы в опасности, назвал ваши имена и рассказал о тайном ходе, ведущем от тех самых ворот…

– О, Аллах, так мы недалеко оттуда? – воскликнула Башар.

Кёсем вспомнила: да, подруга говорила о подкупленном евнухе. Но может ли все случившееся быть правдой?

– В двух шагах, – отвечал Картал. – Этот человек вручил мне ключ, и я немедля поспешил сюда, и, как вижу, не зря.

– Но что это за мужчина? – спросила Кёсем. – Как он выглядел?

Картал виновато потупился:

– Я не знаю, прости… прости меня. Он был так убедителен, говорил так уверенно… У меня было мало времени на принятие решения, я выбрал поверить, – и оказался прав, верно?

– Но как он выглядел? – с нажимом повторила свой вопрос Кёсем. Башар решительно кивнула, показывая, что присоединяется к желанию подруги узнать правду.

– Его лицо было прикрыто полой плаща. Глаза… большие, темные. Высокий тюрбан, намотанный на старинный манер, сейчас так не делают. Я бы сказал, тюрбан времен Сулеймана Великолепного. И знаешь… мне показалось, что его ладони обагрены кровью, но точнее сказать не могу.

Наступила томительная тишина, нарушаемая лишь сладким посапыванием Тургая. Кёсем глядела на отпечаток ладони, видневшийся возле двери, и понимала: то, что произошло с ней, невозможно. Однако же вот он, Картал, и Башар рядом, а должна лежать в саду мертвая, рядом с самой Кёсем и ее маленьким сыном. Так какая разница, кто именно им помог? Достаточно и того, что сила эта желала им с Тургаем добра.

Впрочем, Кёсем понимала: разница есть. И она сделает все, чтобы добраться до имени таинственного спасителя.

Но не сейчас. Сейчас рядом Картал, они в безопасности и можно наконец расслабиться, может, даже проронить пару слезинок, как и положено беспомощной женщине.

Кёсем не стала плакать. Время для слез пока не наступило, ведь еще живы те, кто напал на них, кто стрелял в невинного ребенка.

Они еще живы.

И пока она все еще султанша, эти никчемные жизни стоит прервать. Пусть отправляются в огненное озеро, к отцу своему, гнусному иблису!

Кёсем выпрямилась.

– Идем.

* * *

Старый Юзман был своего рода реликвией гарема. Говорили, что помнит он саму Хюррем-роксоланку, хотя насчет этого, конечно же, врали: не может евнух жить так долго, век ему отмерен судьбой и Аллахом не слишком-то долгий. Впрочем, с этим Кёсем могла бы и поспорить: сколько нежных юношей, сколько мужей в расцвете сил не доживают до старости, скольких убивают на поле боя, скольких казнят, сколько сами по дурости своей или по другим причинам отдают Аллаху свои жизни! А до евнухов никому особо нет дела. Так что еще неизвестно, чей век короче.

Когда-то у старого Юзмана было иное имя, и некоторые евнухи его еще помнили, а до того называли Лютиком, как и прочих мальчишек-евнухов, и вот этого уже почти никто не вспоминал. Нынче все называли его просто «мастер», хоть он и не был кызлар-агасы и вообще никогда не участвовал в потайных подковерных гаремных войнах за власть. Жил себе тихо, рассказывал восхитительные истории, даже пописывал на досуге трактаты, где вспоминал все сплетни, до которых мог добраться.

В гареме не было никого, умевшего лучше рассказывать истории, чем старый Юзман. А у Кёсем все еще была власть вызвать старого евнуха и расспросить его.

Вопрос она продумала заранее. Говорить о странном незнакомце в гареме было страшновато, но имелось еще кое-что… Кое-что, если так можно выразиться, вещественное.

Юзман робко вошел к султанше, поклонился низко, до самого пола. Кёсем приветливо улыбнулась, указала ему на столик со сладостями и крепким кофе, до которого, как она знала, старый евнух был большим охотником.

Когда с церемониями было покончено, она задала свой вопрос:

– Почтеннейший, расскажи мне об окровавленном отпечатке ладони!

Евнух оживился:

– Моя госпожа говорит о руке Ибрагим-паши?

Ибрагим-паша? Кёсем много читала и, разумеется, знала об этом сподвижнике Сулеймана Великого, который рискнул выступить против султана и был казнен по его приказу. Задушен, кажется… Но почему именно Ибрагим-паша?

Внезапно вспомнилось, что сказал Картал о таинственном незнакомце: «Так тюрбаны наматывали во времена Сулеймана Великолепного». Кёсем почувствовала, как сердце внезапно пропустило удар и кровь похолодела в жилах, но заставила себя приветливо улыбнуться:

– Я слыхала эту историю краем уха и заинтересовалась ею. Мне сказали, что лишь ты, почтеннейший Юзман-бей, можешь рассказать ее со всеми подробностями, так, чтобы нить повествования нигде не оказалась перепутана и картина происходившего встала перед глазами, будто сам слушавший был в тех местах, о которых ты рассказываешь, и видел все собственными глазами.

Польщенный евнух разулыбался:

– Речи моей госпожи – бальзам для моего старого слуха. Так позволь же мне, ничтожному, поведать тебе эту историю, и, Аллах мне свидетель, я постараюсь изо всех моих слабых сил, чтобы она тебе запомнилась, великая султанша!

– Я уверена, ты справишься, – поощрительно кивнула Кёсем.

– Говорят, – Юзман словно стал выше и толще, преисполнился важности, свойственной любому хорошему рассказчику, – будто султанша Хюррем не всегда слыла образцом верности и добродетели. Она любила султана Сулеймана и родила ему детей, но… ребенка она родила не только ему.

Кёсем застыла. Лишь одна мысль испуганной птицей билась в ее голове: «Только не Тургай! Только не он! Никто не должен узнать о моем сыне!»

– Султан Сулейман об этом ничего не знал, – продолжал вдохновенно вещать Юзман. – Он не знал о том, что султанша Хюррем-роксоланка встречалась под покровом ночи с его вернейшим подданным, что она сбила его с пути истинного и родила ему дитя!

– Какое… – Кёсем пришлось откашляться, она не узнавала собственного голоса. – Кого из шахзаде подозревали?

– Никого, – печально покачал головой Юзман. – Султан ничего не знал, а гарем… Султанша умела заткнуть излишне болтливые рты. Люди в гареме повиновались Хюррем-хасеки или же бесследно исчезали. Но слухи ходили, и султанша решила избавиться от любовника. Темными ночами нашептывала она на ложе своему супругу истории об измене Ибрагим-паши, вливала сладкий яд в уши султану. Разумеется, она не поведала ему о своей измене. Нет, она радела исключительно о благе Оттоманской Порты! И случилось так, что султан поверил своей хасеки.

«Как Ахмед верил мне», – мелькнуло в голове у Кёсем. Да, последние их годы с мужем нельзя было назвать безоблачными – они и не были такими! Но об измене Ахмед ничего не знал.

Но она никогда не наговаривала на Картала! Никогда не выдавала его ребенка за шахзаде!

И тем не менее…

– Султан велел задушить Ибрагим-пашу. И вот темной ночью…

Да что же у этого евнуха все события происходят темной ночью! Кёсем внезапно рассердилась, так что почти прослушала историю о последнем совместном ужине султана Сулеймана и Ибрагим-паши. Но вот историю об окровавленных руках выслушала очень внимательно.

– И говорят, – вещал Юзман, – что и до сей поры Ибрагим-паша приходит на помощь своей крови, случись его потомкам попасть в беду. А как знак своего присутствия оставляет окровавленный отпечаток ладони. По нему потомки Ибрагим-паши узнают своего почтенного предка, павшего жертвой роксоланки Хюррем и ее козней! Да пребудет же над всеми нами милость Аллаха и да избежим мы подобного, наслаждаясь благами, ниспосланными нам с небес!

– Да будет так, – кивнула Кёсем. – Благодарю тебя, о почтеннейший, история твоя вышла занимательной.

«И ее распространение необходимо прекратить как можно скорее», – добавила она про себя.

Проводив евнуха с почетом и выслушав кучу уверений о том, что память Юзмана хранит и не такие диковинные истории, Кёсем возвратилась к себе и принялась нервно вышагивать по комнате. Мысли вновь вернулись к услышанному, а от него перескочили к делам дней сегодняшних.

Сколько их было – вот таких вот потаенных детей? Шахзаде Яхья, то ли скрывшийся, то ли появившийся снова, то ли умерший, то ли воскресший… ее малыш Тургай, такой маленький, такой невинный… И вот теперь – сын Ибрагим-паши.

Или дочь?

В конце концов, что-то такое Башар упоминала в одной из дружеских бесед, да и Ибрагим-паша, если считать, что это был он, появился не перед ней – перед ней он так и не открыл лица, – а перед Тургаем и Карталом… Но Михримах, дочь Хюррем-хасеки, вышла замуж и жила долго и счастливо, перед смертью облагодетельствовав пару провинций, если верить официальным хроникам!

Впрочем, стоит ли им верить, этим хроникам? Они не упоминали о связи роксоланки с Ибрагим-пашой; их составители понятия не имеют о Тургае, и, если всем повезет, не будут иметь о нем понятия! Он вырастет, станет красивым мужчиной, проживет счастливую жизнь, если благословит его на то Аллах. А Кёсем останется словно бы и ни при чем.

Как же больно от этих мыслей – словно сердце превратилось в осколки, и их безжалостно давят в медной ступке тяжелым пестиком!

Чтобы отвлечься от сердечной боли, Кёсем принялась усиленно размышлять о Яхье. Правда ли, что он сумел выжить? Картал убежден, что нет, но насколько можно ему доверять?

О Аллах, что же она делает! Дворец настолько извратил ее мысли, что она даже не в состоянии полностью довериться любимому мужчине!

Но вновь всплыл в голове рассказ старого Юзмана. Сулейман доверял своей Хюррем, и Ибрагим-паша доверял ей – что же они оба получили взамен? И кто на самом деле был ребенком Ибрагим-паши?

– Эта тайна может подождать, – прошептала Кёсем, желая успокоиться. – Столько лет ждала – и еще подождет. Это неважно. Важен Яхья. Яхья – и только он! Или тот, кто прячется под его личиной.

Только Яхья – и никто больше. А со слухами она разберется.

Кёсем сглотнула, вдохнула глубоко и выпрямилась. Она не перепуганная девочка. Она – Кёсем-султан, и ее противники горько пожалеют о том, что выступили против нее.

В тишине она позвонила в колокольчик и велела явившейся на зов девочке-служанке предупредить Халиме-султан о визите родственницы.

Кое в чем сейчас может быть полезна и Халиме-султан.