Флейтист, чьи мелодии в театре теней о Карагёзе и Хадживате обозначают смену темы

– Ой, мамочки! – прошептала Ясемин, прижимая ладошки к побледневшим щекам, когда ведущая урок калфа вдруг замолчала на полуслове, а в учебную комнату гедиклис из полутемного коридора шагнула Кёсем.

Прошептала одна Ясемин, но вздрогнули при этом почти что все, даже сама Кюджюкбиркус, хотя и была уверена, что уж ей-то точно опасаться нечего.

Сегодня вся учеба шла наперекосяк. Как ни старались наставницы сделать вид, что все идет как обычно, но саблю под чоли не спрячешь, как и не скроешь секрета в гареме, – все гедиклис еще до полудня знали о том, что сегодня решается их судьба. Кого-то сочтут достойными и переведут на ступеньку выше, приоткрыв проход в будущий старший гарем, остальных же оставят продолжать обучение и надеяться на лучшее. А какое лучшее может быть, если не выбрали, если сочли недостойной? Женский век короток, красота – цветок хрупкий: два-три раза вот так не выберут – и все, так и будешь до самой могилы штопать чужие сальвари и подавать сандалии тем, кому выпал более счастливый жребий.

Стоит ли удивляться, что все гедиклис сегодня ведут себя так, словно вместо мягких подушек им под седалища подсунули щетки для вычески верблюжьей шерсти? Право, не стоит этому удивляться. Тем более что Кюджюкбиркус постаралась, преувеличенно сочувствуя самым нервным и в красках расписывая, сколь незавидна и ужасна будет участь отвергнутых. Даже Фатима, гордая и надменная Фатима, утверждавшая громогласно, что уж она-то за себя спокойна, и та не выдержала! Дважды роняла веер, а потом не смогла правильно повторить «волну прельщения», после чего убежала в спальную комнату и рыдала там не менее часа, как маленькая. А теперь сидит с опухшим лицом, кусает губы в бессильной ярости. Понимает, что такую зареванную точно не выберут. А никто не виноват, сама же и виновата!

Ах, как же удачно все складывается для Кюджюкбиркус! И самая грозная соперница – вовсе не соперница нынче, и Кёсем пришла не на какой иной урок, на урок косметики пришла она, не иначе как рукой богини ведомая. Что ж, Кюджюкбиркус остается лишь доказать, что богиня не ошиблась в своем выборе. Хотя она, конечно же, не ошиблась, сама мысль о таком просто кощунственна! И пока остальные ахали и охали, провожая затравленными взглядами Кёсем, которая словно бы в задумчивости ходила между сидящими девочками, поглядывая то на одну, то на другую, Кюджюкбиркус скромно потупила взор и с еще большим усердием продолжила растирать на глиняной плашке сурьму с пчелиным воском, – не забыв, конечно, отвести плечи назад и слегка прогнуться, чтобы женские достоинства ее стали выглядеть более внушительно и округло, чем пока еще были на самом деле.

Кёсем между тем перестала прогуливаться по комнате, остановилась рядом с ведущей урок наставницей и сказала той несколько слов. Кюджюкбиркус, как ни старалась, так и не смогла расслышать ни единого. Калфа согласно склонила голову, после чего тремя резкими хлопками в ладоши привлекла к себе внимание гедиклис.

– Ты, ты и ты! Вы обе! И ты тоже! – Ее палец, словно перст Пророка, выделял то одну, то другую, и те бледнели, не зная, радоваться ли им этому выбору или впадать в отчаяние. Ведь непонятно пока было, избранных ли счастливиц выделяет он, этот указующий перст, или же отвергнутых неудачниц, а зловредная калфа ни взглядом, ни намеком не дала понять истину.

Как ни была уверена Кюджюкбиркус, что уж она-то не может оказаться среди неудачниц, но и у нее перехватило дыхание, когда покрытый алым лаком ноготь нацелился ей точно в середину лба, словно брачную метку-типак поставил.

Наконец Кёсем удовлетворенно кивнула, и калфа снова хлопнула в ладоши:

– Вы остаетесь. Остальные могут быть свободны до вечера.

Свершилось!

У Кюджюкбиркус так сильно колотилось сердце, что она даже не видела толком, как уходили не прошедшие первый этап отбора, – понурые, притихшие и совсем не обрадованные даже тем, что их вечер вдруг оказался совершенно свободным и можно делать что хочешь, а не хочешь – так просто лежи на мягкой травке в саду, наслаждаясь бездельем. Отметила только, что Айлин совсем не умеет держать себя в руках, а красные пятна делают зареванное лицо Фатимы еще более уродливым.

Когда шаги последней из отвергнутых стихли в дальнем конце коридора, Кёсем заговорила снова:

– Вы все показали себя хорошими ученицами, достойными гедиклис, старательными в услужении и усердными в науках. Но достаточно ли вы обучены? Не вызовете ли какой случайной оплошностью или неловкостью недовольство шахзаде? Вы подготовлены лучше прочих, но безупречны ли вы? Готовы ли вы к неожиданностям? Мужчины, особенно юные, скоры на гнев и невоздержанны, они часто сгоряча творят то, о чем потом сами жалеют, да только вам-то от этого легче не будет. Не бойтесь вызвать мое неудовольствие – опасайтесь прогневить султана… ну или того, кто, возможно, станет султаном. Я следила за вашими занятиями несколько последних дней и убедилась, что наводить красоту вы умеете. Сегодня же я хочу проверить вашу находчивость и расторопность. Но до того как мы приступим к испытанию, приказываю всем выйти во двор и умыться хорошенько. Мы начнем с чистого листа – и с чистого лица!

Большую часть речи Кёсем Кюджюкбиркус пропустила мимо ушей, выделив главное – «лучше прочих», «безупречны», «наводить красоту», «шахзаде». От этих слов бросало в жар и в животе танцевали бабочки, зачем другие слова, когда есть эти, самые важные и прекрасные?

Избранниц, прошедших первый отбор и допущенных к испытанию Кёсем, оказалось семеро. Это Кюджюкбиркус даже слегка расстроило – многовато! Зачем столько? Ну ладно еще Мейлишах и Ясемин, но остальные точно лишние. А вообще-то достаточно было бы одной Кюджюкбиркус!

Впрочем, пока бегали к фонтану и смывали с лиц рисованную красоту, Кюджюкбиркус почти совсем успокоилась: из этих девиц опасаться стоит разве что Нергиз, остальные точно не соперницы! Джайлан дрожит всем телом, словно газель, увидавшая льва; вот если бы она так дрожала на уроке танцев, то наверняка заслужила бы одобрение калфа. Подружки Фатимы растеряны, хватаются друг за дружку, словно маленькие, Мейлишах уже третий раз спотыкается на ровной дорожке, а у Ясемин глаза на мокром месте. Вот же глупая! Думает, что если все лицо мокрое, то и не заметит никто? Кюджюкбиркус же заметила! И Кёсем наверняка тоже заметит, не слепая ведь она. Нет, эти двое не соперницы, можно из головы выкинуть. Нергиз вот только… Волевая, умная, почти совсем спокойная Нергиз, словно бы невзначай бросающая на Кюджюкбиркус неприятно цепкие взгляды. Тоже оценивает. Тоже ищет самую опасную соперницу. Тоже опасается. И правильно опасается! Нергиз, может, и хороша, но поддержки богини у нее точно нет.

Когда вернулись в учебную комнату и расселись по своим прежним местам, Кюджюкбиркус была уже совершенно спокойна и не улыбалась во весь рот только потому, что осознавала всю торжественную серьезность происходящего. Кёсем сидела на месте калфа, а та стояла рядом, чуть склонившись в подобострастном полупоклоне. И как-то так получилось, что все девочки оказались сидящими как раз напротив нее. Краем глаза Кюджюкбиркус отметила, что подружки Фатимы попытались пододвинуться поближе к Нергиз, – возможно, стремились найти в ней новую предводительницу, хотя бы на время. Но та отодвинулась, причем довольно резко и недвусмысленно. Настолько резко, что даже на миг привлекла особое внимание Кёсем.

Мейлишах и Ясемин тоже придвинулись поближе к Кюджюкбиркус, но та отодвигаться от них не стала – зачем? На фоне этих двух неумех она сама будет выглядеть куда эффектнее.

Кёсем и их одарила взглядом.

И у Кюджюкбиркус на миг мелькнула пугающая мысль: а что, если испытание уже началось? Что, если оно давно уже идет полным ходом, только тайно, и никто из гедиклис не знает его условий, да что там гедиклис, калфа и те не знают, знает только сама Кёсем… И только она одна знает, как именно должна вести себя Кюджюкбиркус, чтобы испытание пройти, а Кюджюкбиркус не знает и может легко ошибиться…

– Давайте помечтаем! – сказала Кёсем мягко и вкрадчиво, и Кюджюкбиркус выбросила глупые мысли из головы. Испытание начинается, и сейчас им расскажут его условия.

Но Кёсем поначалу заговорила о странном – о том, о чем мечтали и шептались между собою все гедиклис, но только между собою и никогда со старшими.

– Представьте себе, что вы уже стали избранницами правящего султана, – говорила Кёсем, и голос ее ласкал уши, а слова – сердце, медовой патокой тая под языком Кюджюкбиркус. – Все вы его любимые фаворитки, каждая из вас. И каждая вкушает пятнадцать положенных любимице блюд ежедневно, и каждой из вас считает за великую честь услужить любая из гедиклис, и у каждой есть свои собственные покои и свои собственные доверенные служанки. Но сыновьями султана ни одна из вас пока еще не одарила, потому положение ваше не слишком прочное и надежное, за него еще надо бороться, причем всеми возможными средствами. А что мужчины больше всего ценят в женщинах? Конечно же, красоту. Ну, во всяком случае, так им кажется, и умная женщина не станет их разубеждать. Умная женщина постарается быть усладой для мужского глаза. Самой красивой. Самой желанной. Всегда…

Рядом вздохнула Мейлишах, порывисто и смущенно. Кюджюкбиркус тоже ощущала себя не очень уютно, хотя ей и были приятны речи Кёсем. Но все-таки… когда твои собственные тайные мечты рассказывают тебе со стороны, есть в этом что-то почти неприличное.

– И вот представьте себе, – продолжала тем временем Кёсем вкрадчиво, – что вы, любимые наложницы правящего султана, после парильни и массажа отдыхаете в собственных покоях и уже почти готовы ко сну. Султан вас сегодня не звал, и вы чувствуете себя совершенно свободными. Лежите, отдыхаете, уже почти спите… И вдруг прибегает евнух с известием, что султан решил почтить вас своим визитом. Самолично. Вразрез со всеми правилами дворцового этикета, ибо воле султана подвластно все, даже эти правила. И он уже направляется к вам. А вы не готовы! Вы не накрашены! Вы только что из парильни! А ему осталось пройти всего лишь пять поворотов по дворцовому коридору… Сумеете ли вы за это время сделать со своим лицом нечто такое, чтоб было не стыдно предстать пред глазами султана?

Кёсем оглядела растерянных гедиклис, пояснила буднично:

– Это не просто вопрос. Это и есть задание. Ваши краски при вас, умения и знания, надеюсь, тоже. Если, конечно, вы не оставили их сегодня утром в спальной комнате под тюфяками. Я пройду от стены к стене пять раз, и это будет значить, что время вышло и султан на пороге ваших покоев. И мы все вместе посмотрим, что же он увидит. Итак, время пошло!

Она вдруг резко, словно самая юная гедиклис, вскочила, так что полы расписного халата взвились крыльями бабочки, и пошла к стене. Вроде бы не особо и торопясь, своей обычной походкой, но кто же в Дар-ас-Саадет не знает стремительности походки Кёсем?! Все гедиклис дружно охнули и так же дружно схватились за баночки и мисочки с разными красками, за мягкие кисти из конского волоса и чернильные палочки – срочно белить, румянить, подводить глаза и губы, красить ресницы…

Все – кроме Кюджюкбиркус.

Ранняя пташка привыкает не только вставать раньше всех и убегать со всех ног, она и думать привыкает так же быстро. Оценивать. Взвешивать. Выбирать наилучшее решение и наикратчайший путь. Воздушная плясунья подобна слезинке на реснице Аллаха: мигнули – и нет ее. Хочешь удержаться – умей учитывать все: силу и направление ветра, натяжение каната под ногами, влажность воздуха (в сезон дождей канат скользит и провисает намного сильнее), множество других мелочей, потому как любая пропущенная может стоить здоровья и жизни. Мигнули – и нет тебя.

А самое опасное и смертоносное – не понравиться повелителю, тому, кто смотрит снизу и готов платить деньги за увиденное. За твои танцы. Твой страх. Твою красоту. Значит, надо уметь быть красивой всегда. Яркой. Цветной. Искрящейся. С улыбкой на устах. Такой, за один взгляд на которую хочется заплатить, и заплатить подороже. В Дар-ас-Саадет гедиклис долго учили, что и как нужно делать, чтобы усладить взор султана и порадовать его сердце. Только вот сейчас все это не подходит – слишком много требует времени.

Но ведь султан, по сути, такой же зритель, как и все остальные…

Парадная «писаная красота»? Выбросить из головы, нет времени. Будничная подкраска? Теплее, но тоже выбросить, Кёсем уже дошла до стены и громко хлопнула по ней ладонью, отмечая первый поворот. Не успеть.

Значит, работаем вариант «внезапный раджа».

На памяти Шветстри такое с труппой случалось всего дважды, но тетя Джаннат натаскивала упорно, ибо раджа потому и назван «внезапным», что его визит никак нельзя предугадать заранее и подготовиться. Остается лишь сделать лучшее из того, что имеем.

Минеральные белила-аксырлар? Отпадают!

Слишком долго.

Немножко крахмальной пудры-нишасты на кончик кисточки, растереть со щепоткой мягкой охры – совсем чуть, только на лоб, нос и подбородок, чтобы пригасить жирный блеск кожи.

Баночка с аллык? В сторону! Румяна надо накладывать медленно и аккуратно, растушевывая по краям. А иначе будешь выглядеть как торговка рыбой, пытающаяся выдать себя за жрицу Лакшми.

Несколько быстрых энергичных щипков за кожу на скулах – и вот уже щеки горят от прилившей к ним крови, и никаких румян не надо. Отлично!

Кёсем дошла до противоположной стены учебной комнаты и хлопнула по ней ладонью. Слева кто-то охнул, справа звонко разбилась о каменный пол уроненная кем-то миска, но Кюджюкбиркус не повела и глазом ни влево, ни вправо – некогда! Тут каждая сама за себя. Со своим заданием справиться бы. Быстро растирая чернильной палочкой на глиняном черепке почти чистую сурьму, она одновременно покусывала губы – не от тревоги, для красоты. Впилась острыми зубками в нижнюю, сжала раз-другой, потом несколько раз куснула и верхнюю. Превосходная замена помады, когда работаешь «внезапного раджу» и времени нет совсем. Искусанные губы краснеют и припухают – то, что надо. Больно, конечно, но выглядят соблазнительно, а это сейчас главное.

Третий хлопок!

Некогда.

Теперь глаза…

Римель, которым обычно красят ресницы, – в сторону! Некогда. Коричневая сепия – тоже, она не такая контрастная, без накрашенных ресниц лицо будет казаться плоским. Значит, широкая полоса по верхнему веку сурьмой на бараньем жире, как раз очень удачно замешала, на миндальном масле слишком жидкая, не успеть правильно нанести. Сурьма – обязательно, Пророк подводил ею глаза каждый день по три раза и всем правоверным заповедовал. Любая женщина знает и умеет готовить пять-шесть разных составов сурьмы, каждый для своей цели. У Кюджюкбиркус под рукой сейчас три, но пригодятся лишь два. Второй – исмид-куджал, сухой серебристо-серый порошок, им мазнуть по верхнему веку. Один глаз готов. Отлично…

Четвертый хлопок!

Со вторым глазом всегда сложнее – неудобно держать палочку, неудобно вести рукой, все неудобно… готово! Вытереть испачканную руку…

Пятый хлопок.

Кюджюкбиркус последний раз куснула губы и растянула их в самой радостной улыбке, на какую только была способна, буквально вся устремляясь в сторону входа, рядом с которым стояла Кёсем. Кёсем же обводила мрачным взглядом гедиклис, замерших по пятому хлопку, и взгляд ее не предвещал ничего хорошего тем, на кого падал.

– Что ж, – сказала Кёсем, немного помолчав, – султан к вам пришел… но будет ли он доволен? Ясемин! Посмотри на себя, покажись подругам и честно ответь – будет ли доволен тобою султан?

Ясемин всхлипнула.

Кюджюкбиркус скосила глаза – и с трудом удержалась от глумливого фырканья: тем, что успела сотворить с собой несчастная Ясемин, султан мог бы остаться доволен лишь в том случае, если бы оказался слеп на оба глаза. Толстый слой жирных белил превратил ее лицо в плоскую непропеченную лепешку, необведенные и казавшиеся от этого лишенными ресниц глаза выглядели двумя влипшими в тесто тараканами. Брови нарисовать она тоже не успела, а вот помадой воспользовалась, хотя, видит Аллах, лучше бы не успела и ею тоже! Ибо сейчас вместо красиво очерченных алым губ по низу непропеченной лепешки ее лица расплывалось бесформенное багровое пятно, от носа до подбородка. Хороша красотка, нечего сказать! Истинная услада для глаза. Во всяком случае для глаза Кюджюкбиркус. На таком фоне будет не так уж и сложно показать себя во всей красе. Кюджюкбиркус удачно сделала, что не стала отодвигаться.

– А теперь посмотрите на Джелайн и Йылдыз – и поучитесь, у них почти получилось накрасить друг друга. Они достойные бусины в ожерелье для будущего султана.

Кюджюкбиркус посмотрела ревниво и сморщилась: тоже мне почти получилось! У Йылдыз не подведены нижние веки и нет стрелочек, у Джелайн только левая бровь нарисована и стрелки кривые, левая вниз, а правая вверх, чуть ли не на лоб залезла. Вот же косорукие! А Кёсем их хвалит. Ну, если Кёсем хвалит даже их, то она, Кюджюкбиркус, точно прошла испытание с блеском! Лучше всех. Или все-таки не всех?

Стараясь не слишком заметно вертеть головой, Кюджюкбиркус быстро осмотрела соперниц, и сердце ее екнуло. Нергиз! Не зря она так опасалась именно этой гедиклис, слишком умной, слишком понятливой, слишком шустрой, слишком… похожей на саму Кюджюкбиркус! Да к тому же удостоенной первого гаремного имени – в честь цветка с белоснежными лепестками и золотой сердцевиной-короной. Нергиз не стала пользоваться пудрой, ее кожа и без того белее карахского мрамора, а потому и потратила все отведенное время на подводку глаз, стрелки и тени на веках. И как бы ни хотела Кюджюкбиркус думать, что у нее ничего не получилось, она не могла сказать этого, не покривив душой. Если и есть в этой комнате соперница, то это Нергиз.

А между тем Кёсем еще раз внимательно осмотрела гедиклис, задержав взгляд на Кюджюкбиркус, пожалуй, чуть дольше, чем на прочих, качнула головой, словно сама с собой соглашаясь или споря, и… вышла. Так ничего больше и не сказав. Выглядела она при этом не слишком довольной, а главное, когда смотрела она на Кюджюкбиркус, странным был ее взгляд. Не полным заслуженной похвалы, не одобрительным, что было бы понятно, – разочарование и досада светились в нем. Как же так? Ведь Кюджюкбиркус справилась! Точно справилась!

Или нет?

Вошла строгая калфа, начала распекать лентяек, отлынивающих от дел, налево и направо сулить розги, лишение сладкого и серые одеяния вместо окрашенных. Кюджюкбиркус повезло – ее руки оказались куда умнее головы, и, пока мысли растерянно метались испуганными пичугами, руки сами схватили ступку и пестик, продолжили перетирать кхоль-исмид, ведь всем известно, что порошок никогда не бывает мелким настолько, чтобы его невозможно было измельчить еще, хотя бы на чуточку. Калфа, проходя мимо Кюджюкбиркус, лишь скосилась неодобрительно, посопела носом, но ничего не сказала и наказания не назначила. Кюджюкбиркус ее почти и не заметила, руки работали сами, отдельно от головы.

Что же она сделала не так? В чем ошиблась? Или Кёсем совсем ослепла? Или Аллах повредил ее разум? Ведь не могла же она не заметить достоинств Кюджюкбиркус, ее расторопности, умелости, ее красоты, особенно на фоне остальных неумех! Тем более что совсем рядом сидели две главные неумехи, подружки так называемые, Мейлишах с Ясемин, они и так с красками не сказать чтобы очень ловко управляются, чуть ли не каждый день дополнительные задания получают, а сегодня еще и перенервничали…

Мейлишах с Ясемин. Подружки. Как Джелайн и Йылдыз, бусины в ожерелье будущего султана…

Понимание обрушилось на затылок, словно удар подушкой – мягко, но оглушающе, Кюджюкбиркус даже чуть ступку из рук не выронила. Вот оно! Как же она могла забыть про ожерелье! Глупая, трижды глупая Кюджюкбиркус, как она могла забыть, что Кёсем не выделяет одиночек! А еще Нергиз опасалась… да Нергиз не соперница перед глазами Кёсем именно потому, что слишком хороша! Может быть, появись в учебной комнате султан или шахзаде, опасность существовала бы, они могли бы выбрать и Нергиз, но они и Кюджюкбиркус бы наверняка тоже выбрали – они, а не Кёсем! Это султану или же шахзаде может показаться интересным поиграть и с отдельной бусиной из своего ожерелья – но никак не Кёсем, она возьмет лишь связку. А связки-то и нет! Глупая бусина захотела выделиться, стать самой красивой, радовалась тому, что другие в грязи запачкались, и в итоге сорвалась с нитки и сама же в грязь и упала.

Кюджюкбиркус застучала пестиком быстрее – в такт стремительным мыслям, сменяющим друг друга со скоростью мелькающих спиц в колесе, катящемся с горки. Глупость совершена, сожалеть о ней еще более глупо. Нужно придумать выход. Что же сделать? Попытаться найти себе другую покровительницу и ей понравиться? Глупо. Кёсем – самая надежная во всем гареме, самая высокая цель, все остальные слабее и хуже. Не меняют канат во время танца, тем более на гнилую веревку. Значит, нужно вернуть ее расположение. Любой ценой.

А для этого, похоже, придется собирать обратно ожерелье из трех бусин-гедиклис на тонкую ниточку доверия и взаимопомощи. И самой следить, чтобы две другие бусины – видит Аллах, до чего же глупые бусины! – выглядели не менее яркими и блестящими. Если хочет она добиться успеха, придется постараться за троих, ибо понятно же, что сами по себе эти две неумехи ничего не добьются!

Продолжая растирать в пыль сероватый порошок с вкраплениями сверкающих блесток, Кюджюкбиркус развернулась к подружкам – посмотреть, чем заняты они. Посмотрела. Подавила тяжелый вздох. Мейлишах еще ничего, хоть и понурая, но тоже за ступку держится так, словно в ней одной спасение, а Ясемин руки опустила и рыдает в три ручья, слезы уже промыли дорожки в белилах, всю одежду закапали. Чему-то учить ее совсем не хотелось. Однако же у хорошей перчатки не может быть собственных желаний, – а свое желание богиня выразила весьма недвусмысленно, треснув тугодумную по затылку невидимой подушкой. Так что нечего тянуть и притворяться еще более глупой, чем ты есть на самом деле.

Кюджюкбиркус покосилась: далеко ли наставница? Не накажет ли за неуместные разговоры? Убедилась, что далеко, – если говорить негромко, то не услышит. Тронула Ясемин за колено, привлекая внимание. Зашептала торопливо:

– Никогда не бери жирные краски, если торопишься! И не разводи тут сезон дождей, мы все равно лучшие, нас же выбрали! А что испытания не прошли – ну и подумаешь, так ведь никто не прошел, зато следующее пройдем обязательно! А в пудру всегда добавляй чуточку охры, совсем капельку, полщепотки на баночку, не больше. Тогда лицо будет не просто белым, но словно благородная слоновая кость…